(Теперь, после всего пережитого в Атлантике, я понимаю, почему Командир принял решение прорываться напрямую через Средиземное море. А позже мне здорово влетело от Командира за то, что не доложил об окончившемся топливе и не вызвал буксир — ведь эта авантюра могла кончится весьма и весьма печально и позорно.)'

Увы, от штормов пострадал не только 'Сообразительный'. Уже на последнем этапе нашего долгого пути, у крейсера 'Молотов' в результате очередного шторма была повреждена обшивка на левом борту в кормовой оконечности от 264-го шпангоута до транца, по левому борту лопнули 4 шпангоута (с 290 по 293-й), сломан кормовой клюз, на 400 мм вогнут форштевень, затоплен таранный отсек, повреждены трубопроводы отопления в кормовых помещениях и оборудование отсека дымаппаратуры. Ремонт крейсера выполнялся на судоремонтном заводе в Молотовске, однако форштевень полностью выправить не удалось, что снизило максимальную скорость 'Молотова' на 2-3 узла. Подобные проблемы были у всех кораблей. Собственно говоря я знал о том что это может произойти и постарался принять все возможные меры для предотвращения этих проблем. На 'Совершенном' мы отделались лишь одной трещиной, которую заварили еще в Портсмуте. Но не у всех командиров была возможность сделать это во время подготовки к походу, а в довоенные времена мои советы никто не слушал. Частично опыт постройки 'Молотова' был учтен при строительстве следующего корабля серии — крейсера 'Фрунзе', командиром которого, только что, вскоре после нашего прибытия в Мурманск, назначен старший офицер 'Молотова', как имеющий опыт дальних боевых походов. Аналогичные повышения — должности командиров кораблей, только не крейсеров, а новых эсминцев, получили и старшие офицеры всех наших эсминцев, участвовавших в этом походе.

Получил вскоре повышение и я. Но, увы, на штабную должность командира бригады эсминцев. Вот дослужился, комбриг, как говорится, адмиральская, по сути, должность. Как по мне, то это очень сомнительное повышение. Я бы предпочел остаться каплеем и до самого послевоенного дембеля командовать своим 'Совершенным'. Но командованию, как известно всегда виднее.

* * *

Вальтер Шелленберг . Лабиринт.

РИ 1951 г. (Альт вариант в скобках)

В начале 1942 года меня вызвали на доклад в штаб-квартиру фюрера, находившуюся на Украине. Гиммлер занял для себя и своего штаба прекрасно расположенную офицерскую школу , превратив ее в полевой командный пункт. Чтобы встретиться с Гитлером и обсудить с ним обстановку, Гиммлер ежедневно совершал поездки в своем мощном штабном автомобиле по автостраде.

На следующее утро после приезда, адъютант Гиммлера Брандт вызвал меня на доклад. Он сказал, что Гиммлер во второй половине дня планировал поехать к Гитлеру и захотел перед поездкой узнать от меня о состоянии китайско-японских переговоров о компромиссном мире. Мой доклад длился почти всю первую половину дня. Под конец Гиммлер спросил меня неожиданно: 'Вы выглядите таким озабоченным, что, плохо себя чувствуете?' 'Напротив, рейхефюрер, — ответил я, — лечение у Керстена придало мне новые силы'. Гиммлер изучающе посмотрел на меня и сказал, что ему приятно слышать о взаимопонимании, достигнутом между мною и Керстеном. Тут я решился перейти прямо к делу.

'Я знаю, — сказал я, — насколько вы заняты, но все же я хотел бы вернуться к важнейшей части моего доклада. Но я не хотел бы начинать разговор, прежде чем узнаю, достаточно ли у вас времени, чтобы спокойно выслушать меня'.

Гиммлер занервничал: 'Что-нибудь неприятное, что-нибудь личное?'

'Ничего подобного. Я хотел бы вам сообщить о деле, которое, может быть, потребует трудных решений'. В этот момент в комнату вошел Брандт. Гиммлер дал ему несколько распоряжений и сказал, глядя на меня, что он думает перенести свою поездку к Гитлеру и после обеда ожидает меня снова у себя.

Во время обеда Гиммлер был удивительно весел и общителен. Я предполагал, что за этим скрывается хаос чувств и мыслей, царящий у него в душе, которые он хотел насильственно подавить. Иногда он добивался этого, становясь особенно жестким и холодным, а иногда, как и теперь, надевая маску беззаботности и сердечности.

После обеда он сразу же вызвал меня в свой кабинет. Он встал из-за письменного стола, что случалось редко, подошел ко мне и спросил, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Затем он пригласил меня сесть и закурил сигару — что было тоже совершенно необычно для него.

'Прошу вас, начинайте', — сказал он вежливо.

Я попросил у него разрешения начать издалека, учитывая необычность темы, которую я намеревался обсудить. Гиммлер кивнул в знак согласия. Я начал рассказывать ему один небольшой эпизод из своего прошлого, когда я был референдаром в суде. Мне очень хотелось отделаться от одного очень сложного судебного дела, и я заранее, пока оно еще слушалось, написал в своем отчете, какой приговор вынесен. После этого председатель суда вызвал меня к себе и сказал, что в моем отчете о слушании дела отразились два качества — пунктуальность и умение очень быстро работать (о втором качестве он упомянул в ироническом тоне). Он пожелал дать мне несколько добрых советов, которые, он надеется, я учту на будущее. Он по-деловому объяснил мне, что из материалов дела можно сделать самые различные выводы. Я должен, спокойно взвесив все обстоятельства, учесть все возможные решения, а не идти лишь одним путем, придерживаясь единственного решения. Не только в юридической практике, добавил он, но и позже, в жизни, человек встречается с настолько разными оценками проблем, что ему никогда не мешает вспомнить о возможности альтернативы.

Гиммлер удивленно смотрел на меня из-за сверкающих стекол своего пенсне со смешанным выражением любопытства и недоверия. Я выдержал его взгляд и продолжал: 'Я на самом деле никогда не забывал эти слова, и, в конце концов, они побудили меня, рейхсфюрер, задать аналогичный вопрос вам'. Я еще раз глубоко вздохнул и произнес:

'Осмелюсь спросить, рейхсфюрер: в каком ящике вашего письменного стола прячете вы вариант решений относительно конца войны?'

Гиммлер сидел передо мной, совершенно ошеломленный. Лишь после томительного молчания он обрел дар речи: 'Вы что, с ума сошли?'. Голос его почти прервался. 'Вы не в себе? Как вы вообще осмелились разговаривать со мной в таком тоне?'

Я ждал, пока схлынет первое возбуждение. Затем я ответил: 'Я знал, рейхсфюрер, что вы прореагируете на мои слова именно так. Я даже думал, что мне придется еще хуже'.

'Вы заработались; вам необходимо на несколько недель уйти в отпуск', — сказал Гиммлер. Его голос был уже не таким громким и раздраженным, что подбодрило меня и я продолжал говорить. В. общих чертах я обрисовал ему соотношение воюющих сторон в настоящий момент, опираясь на свои сведения. Говоря это, я заметил, что мои объяснения заинтересовали его. Он молча покачивал головой, не прерывая меня.

'Даже такой человек как Бисмарк, — сказал я в заключение, — находясь на вершине своего могущества, держал наготове вариант решения. Сейчас Германия пока еще находится на вершине своего могущества и еще имеет неплохие шансы побудить своих противников пойти на компромисс'.

Гиммлер встал и в раздумье стал расхаживать по комнате. 'Пока советчиком фюрера является Риббентроп, этого не произойдет', — произнес он, как будто разговаривал сам с собой. Я тут же подключился, торопясь, пока настроение Гиммлера не изменилось. Ведь если мне сейчас не удастся утвердить его в решимости действовать и вырвать у него согласие, которое связало бы его, то следовало ожидать, зная его характер, что он, попав под влияние Гитлера, вновь проявит колебания. Поэтому я, не теряя времени, постарался укрепить его мнение о Риббентропе как о деятеле, которого пора сменить.

'Он постоянно отклоняет мои предложения по внешнеполитическим проблемам и выступает против них', — сказал Гиммлер. Здесь я еще подбросил дров в огонь, стремясь разжечь его злобу против Риббентропа, напомнив ему, что только из-за своеволия и близорукости Риббентропа усилия японцев выступить в роли посредников между Германией и Россией, а также наши попытки посредничества между Японией и Китаем потерпели крах. Кроме того, я упомянул о том, что на советских заводах стали использоваться китайские рабочие.

Гиммлер медленно подошел к своему письменному столу, на котором стоял большой глобус. Он провел ладонью по обширному пространству, занимаемому Советским Союзом, потом повернул глобус и указательным пальцем коснулся крошечной территории Германии. 'Если мы проиграем войну, нам не будет спасения', — сказал он. Затем он так же показал рукой на Китай: 'А что будет, если однажды Россия объединится с Китаем? Особенно если это приведет к смешению рас?'

Затем он погрузился в раздумье, которое прервал словами: 'Боже, покарай Англию!' После этого он повернулся ко мне и спросил: 'Какой результат будут иметь ваши идеи на практике? Откуда вы знаете, что вся эта история не ударит по нам самим, как бумеранг? Ведь вполне может случиться, что в ответ на наши предложения западные державы поторопятся договориться с Востоком'.

'Если вести переговоры как следует, эту возможность можно предотвратить', — возразил я.

'А как вы намереваетесь действовать?'

Я объяснил, что такие переговоры ни в коем случае нельзя вести по официальным дипломатическим каналам; для этого следует использовать политическую разведку. В случае неудачи участников переговоров можно дискредитировать и бросить на произвол судьбы. С другой стороны, для противной стороны важно знать, что лицо, с которым она будет иметь дело, на самом деле имеет за собой авторитетных покровителей. Если он, Гиммлер, согласен наметить такого человека и одновременно пообещает до конца года отстранить Риббентропа от исполнения обязанностей министра иностранных дел, я бы смог попытаться установить контакт с западными державами. Устранение Риббентропа свидетельствовало бы о новых веяниях, что обеспечило бы нашим предложениям необходимую поддержку.

Здесь Гиммлер прервал меня: 'Пожалуй, я бы смог уговорить Гитлера расстаться с Риббентропом, если бы был уверен в поддержке Бормана. Но нам нельзя ни в коем случае посвящать Бормана в такого рода планы. Он способен вывернуть все наизнанку и заявить, что мы хотим заключить блок со Сталиным'. Он задумчиво покрутил на пальце кольцо со змейкой — верный признак того, что он сосредоточенно размышляет.

'Вы действительно думаете, что смена министра иностранных дел явится в глазах наших противников достаточным доказательством нового курса германской политики?'

Я тотчас же ответил утвердительно.

'А не случится ли так, что наши противники примут это за проявление слабости с нашей стороны?'

Я еще раз изложил ему, каким путем намереваюсь идти. Слушая меня, Гиммлер кивал головой, видимо, соглашаясь с моими мыслями. Внезапно он повернулся к стене и стал рассматривать висевшую на ней карту Европы. Через некоторое время он сказал: 'До сих пор вы разъясняли мне только необходимость принятия альтернативных решений в принципе. Давайте-ка обсудим теперь конкретную основу, на которой могли бы вообще проводиться эти переговоры. Начнем с англичан'.

'Судя по имеющейся у меня информации, — сказал я, — англичане будут настаивать на том, чтобы мы, по меньшей мере, ушли из Северной Франции. Вряд ли они будут терпеть немецкие батареи на побережье в районе Кале'.

'И вы считаете, что при определенных условиях союз с братским нам народом был бы невозможен?'

Я пожал плечами и ответил: 'Сейчас об этом рано говорить'.

'А как насчет германских областей на материке — с Голландией и Фландрией?'

'Видимо, мы должны будем предоставить этим странам их прежний статус, — сказал я. — При этом можно было бы, — намекнул я на его расовую политику, — поселить верные нашей идеологии элементы на германской территории'.

Гиммлер делал своим зеленым карандашом пометки на карте, обозначив Голландию, часть Бельгии и Северную Францию как объекты будущих переговоров. 'А Франция?' — спросил он, колеблясь.

'Здесь я представляю себе возможным решение, ориентирующееся на объединение экономических интересов Германии и Франции. Тем не менее, необходимо будет восстановить политическую независимость Франции. Не следует вновь обременять германо-французские отношения доктринерскими предрассудками или политическими воспоминаниями. Это касается и Эльзаса. Вы знаете, я сам родом из Саарбрюкена и по собственному опыту знаю, сколь опрометчиво поступила Франция, присоединив к себе после первой мировой войны Саар'.

'Но ведь большая часть населения Эльзаса, — возразил на это Гиммлер, — по происхождению немцы, почти не затронутые культурным влиянием французов'. Однако в конце концов он, хотя, может быть, и против воли, обвел зеленым полукругом Францию. Затем мы коснулись еще Швейцарии и Италии, но когда его 'указка' остановилась на Австрии, он неожиданно сказал: 'Но уж это останется нашим'.

После этого он задумчиво взглянул на Чехословакию.

'А что будет с ней?'

'Судеты в политическом и административном отношении будут и впредь принадлежать рейху. Чехия и Словакия должны получить независимое управление, но сохранить свои экономические связи с Германией. Я считаю, что это было бы наилучшим решением и для всей Юго-Восточной Европы, включая Хорватию, Сербию, Болгарию, Грецию и Румынию'. Гиммлер прервал мои объяснения: 'В отдаленной исторической перспективе все это приведет к экономическому соревнованию с Великобританией, в результате возникнут те же противоречия, что и раньше'.

Затем мы перешли к вопросу о Польше и прибалтийских государствах.

'Польский народ должен будет работать на нас', — сказал он тоном, не допускающим возражений. 'А здесь следует создать сферу для финской экспансии, — его зеленый карандаш показал на прибалтийские государства. — Финны — надежные люди. С этим уголком на Севере у нас будет меньше хлопот'. Потом он взглянул на Россию. Возникла длительная пауза.

'Если я вас правильно понимаю, — возобновил он разговор, — все наши территориальные приобретения на Востоке нам следует использовать как залог успеха в будущих переговорах с Россией'.

'Да, рейхсфюрер'. Я напомнил ему в этой связи о словах французского премьер-министра Лаваля, сказавшего Гитлеру однажды: 'Г-н Гитлер, вы ведете большую войну за создание новой Европы, но для того, чтобы вести эту большую войну (он имел в виду войну против России), вам нужно сначала создать эту новую Европу'. 'Компромиссный мир, — продолжал я, — должен быть, разумеется, заключен так, чтобы он позволил Германии и в будущем занимать прочные позиции в отношении Востока'.

Наша беседа затянулась до поздней ночи. Но все же мне удалось добиться от Гиммлера согласия лично вступить во внешнеполитическую игру. Он даже пообещал мне, протянув, в залог верности руку, сделать все, чтобы Риббентроп до (Пасхи) 1942 года был снят со своего поста. Кроме того, он дал мне в принципе разрешение завязать с Западом контакты через каналы, находящиеся в распоряжении зарубежной службы информации.