Квартал первый. Боец Круга Поединков

На мгновенье я зажмурилась и взглянула в лицо мёртвой Сьюзен.

Нет, это не она, и лучше теперь вообще оставить её в покое. Наблюдатели не стали бы действовать подобными методами, но был ещё один человек, который разговаривал с ублюдком, когда мы только подходили к мосту.

Прищурившись, я оглядела нависшие надо мной тучи.

Это вполне мог быть Итим, по крайней мере, по комплекции похож. Если не он, то кто-то ещё из Общины, но на кой чёрт им торчать в темноте, а потом спасать меня? Они решили подождать в сторонке, пока Эдуард не освободится? Вполне возможно, однако... Какой кошмар, я могу узнать это только у выродка.

И какое совпадение, мне как раз к нему и надо.

Песок под ногами сменился пластами разбитого асфальта, с которого время стёрло краску дорожной разметки. Из глубоких трещин тянулись колосья сорной травы, а в выбоинах грязными зеркалами застыла дождевая вода. Я смотрела вниз и лишь изредка — по сторонам, где вместо перекошенной сетки начались облезлые перила. Грязно-белая краска на пилонах облупилась, обнажая шершавый от ржавчины металл, но в целом мост неплохо сохранился: я не видела ни спилов, ни потёков граффити, которыми обычно уродуют глухие уголки города. Мне здесь даже нравилось: ветер дул со стороны гор, и в воздухе не ощущалось городской вони, внизу текла река, в толще которой иногда просматривались длинные водоросли, а далеко впереди, где заканчивался мост, зелёные равнины рябью ползли к небу и обрывались линией горизонта, в которой угадывалось движение фур фолькватской магистрали.

Однако стоило мне вдохнуть полной грудью и ощутить удовольствие от прогулки, как сквозь тонкую завесу сорной травы шагнули две крупные овчарки.

Мы замерли одновременно. Я даже дышать перестала — ровно до тех пор, пока не поняла, что это такие же псы, каких мы с ребятами видели в Клоповнике. Служебные собаки Иллюзиона. Это осознание принесло с собой волну облегчения: по крайней мере, штаны на мне рвать не будут.

Одна из овчарок спокойно посеменила дальше, удаляясь в сторону Кварталов, вторая же осталась на месте. Я сделала шаг — она не отреагировала, но когда я прошла мимо, отправилась вслед за мной.

Отлично. Значит, мост с той стороны охраняют Наблюдатели.

Я даже не знала, радоваться или огорчаться, когда приблизилась к распахнутым створкам ограды: выход с моста преграждали две высокие фигуры чистильщиков со сложенными на уровне груди руками, удерживавшими таким образом автоматы. За ними боком к воротам стоял чёрный внедорожник с тонированными стёклами и, привалившись к нему спиной, скучал Наблюдатель более хрупкого сложения.

Мне стало не по себе, но поворачивать поздно.

Когда я подошла к Псам поближе, стало ясно, что моя макушка находится на уровне их шей, если вообще не на уровне плеч: оба на удивление рослые. В Иллюзионе спецотряды Боевого отдела — единственное место, куда женщинам вход заказан из-за недостатка физической силы и выносливости. Осенев говорил, что если у патрульных работа скучная, у красноглазых (так он называл Специальный отдел) грязная, то у силовиков тяжёлая. Ночью и днём в любую погоду ползать по кладбищам, канализациям, руинам, пустырям и лесам, выискивая и отстреливая не-мертвецов — занятие на любителя, как по мне. Но Майк очень рвался в чистильщики, говорил, что такая работа как раз для него: точно знаешь, что делать и в кого стрелять.

Я остановилась в двух метрах от Наблюдателей, чтобы не пришлось напрягать шею и запрокидывать голову. Хватит и того, что на этой шее совсем недвусмысленная повязка. Но не успела я сцепить руки за спиной и принять вид невинной девочки, как один из Псов бесстрастно проронил:

— Имя?

Общение с майором Специального отдела многому меня научило, поэтому я решила отвечать честно:

— Лэй Браун.

Наверно, лучше расплачиваться за правду, чем за ложь.

Наблюдатель помолчал, а потом опять зазвучал его приглушённый маской голос:

— Из приюта?

— Да.

— Группа?

— Семь-а-четыре.

Группу-то ему на кой чёрт знать? А может, это такая проверка, мол, только ребята из Киндервуда могут знать систему разделений и обозначений. С другой стороны, он-то её знать не может, хотя у него наверняка есть связь с диспетчерами, которые поставляют все необходимые сведения.

— С шеей что?

— Вампир, сэр. Хотите взглянуть на укус?

Пёс отрицательно качнул головой и посторонился.

— Проходи.

Однако первой в ворота выбежала овчарка и ленивой трусцой направилась к человеку у внедорожника. Тот наклонился погладить её по голове, а потом собака сама, не получив ни одной голосовой команды или жеста, развернулась и направилась обратно на мост.

Это был, несомненно, кинолог. Форма на его высокой, астенического сложения фигуре сидела очень ладно и явно шилась на заказ, но лицо закрывалось маской, а плечо охватывала чёрная нарукавная повязка со стандартной эмблемой Боевого отдела: вместо фигуры пса собачья морда, угрожающе оскалившая зубы.

Огибая внедорожник против часовой стрелки, я лихорадочно пыталась отыскать в Наблюдателе хоть какие-то детали, которые могли обозначить его звание и принадлежность к подотделу, но ничего подобного не находилось. Обыкновенные шнурованные сапоги, чёрные брюки, чёрный бомбер с капюшоном и маска.

— Эй, — голос раздался так неожиданно, что я запнулась и ударилась коленом о бампер.

— Простите, — пробормотала я на тот случай, если мой взгляд протёр в ком-то дыру.

— Если поторопишься, — совершенно спокойно продолжил Наблюдатель, — то минут через сорок на развилке, где отходит дорога на юг, поймаешь грузовик, везущий овощи из северных пригородов в продовольственные магазины.

Перспектива доехать с удобством дарила крылья и душевный подъём.

— Держи, — кинолог протянул прямоугольник бумаги, испещрённый водяными знаками, чернилами и печатями. — Постарайся не потерять.

Это был одноразовый пропуск для блок-поста, выписанный на моё имя.

Я осторожно сунула бумажку в карман.

Документ выписали заранее, но откуда они знают, что...

— Покажешь водителю и отдашь нашим на блок-посту, там тебя ждут, — с этими словами Наблюдатель отвернулся, показывая, что разговор окончен.

— Спасибо, сэр, — ответила я и, прихрамывая, побрела по разбитой дороге на восток.

Этот загадочный мир не без добрых людей, несомненно.

Но добрые люди в нём не менее загадочны.

38.

Если б я была бульдозером, то поехала бы напрямик и просто снесла полстены в доме ублюдка, а потом под глумливые звуки клаксона вручила ему посылку. Но сейчас я похожа на человека, которого бульдозер переехал раз шесть, поэтому могу только сползти по стенке до уровня фундамента или...

Или залезть в окно.

Под этим самым окном колосилась сорная трава, которую я склонна рассматривать как минное поле. Однажды в приюте меня сцапала плющавка, но Киара с Ником впились руками ей в хоботок, и только благодаря этому я осталась жива. С тех пор я стараюсь держаться подальше от зарослей, которые мне выше колена. Впрочем, не-мертвецы плохо переносят даже пасмурные дни, поэтому не стоит поддаваться панике.

Широкими прыжками преодолев зелёную полосу препятствий, я поставила сумку со скейтом у стены, а с рюкзаком решила не расставаться: там Эйра, кровошляпки и драгоценный пакет с лекарствами, подарок майора. Хотя вламываясь к Эдуарду, лучше взять с собой завещание и предсмертную записку во влагоизоляционной таре, чтобы кровь не попортила.

Привстав на цыпочки, я заглянула в дом. Мне повезло: эта унылая серо-обшарпанная берлога принадлежала выродку. Кровать стояла параллельно к окну почти посередине комнаты, спинкой к левой стене. На серых простынях под серым же одеялом спал Эдуард, и я видела только его спину и взлохмаченный белый затылок. Мне казалось, что он спит с тем, с кем живёт — с Мажуа, но это всё-таки не моё дело. Как и то, почему он спит в три часа дня. Чёрт, да я б сама сейчас спала с удовольствием.

Что сделал бы на моём месте нормальный человек? Он закинул бы посылку на постель ублюдка и свалил независимо оттого, проснулся получатель или продолжил спать. Но я не была нормальным человеком и с полным осознанием того, что творю весьма странные вещи и сопровождаю их ещё более странными звуками, полезла в окно. Наверное, плохо, что у меня на это хватило сил.

Прежде чем спрыгнуть на обшарпанные половицы, я сняла со спины рюкзак и пристроила его на подоконнике, а потом вытащила из него объёмный полиэтиленовый пакет с маркой известного бренда. Он был новый и мягкий — скорее всего, внутри действительно одежда. А ещё какой-то конверт. Честное слово, оно само прощупывается.

Наверное, это первый раз, когда я усомнилась в кошачьих корнях Эдуарда. То, что он спит днём с открытым окном — это ладно, но сейчас в его комнату проник злобный гоблин Кейни, сотрясающий стены надрывным кряхтением. А что ублюдок? Спит как дохлый пингвин. Честно говоря, я рада, что он спит... или что он сдох — не шевелится, в общем. Потому что когда я вспоминаю увиденное этой ночью, мне становится не по себе. Я бы даже сказала: страшно, если бы мне до встречи с Лал не продемонстрировали страх во всей его первобытной сути.

Аккуратно спустившись в грязных-грязных кедах на чистый-чистый пол, я прислушалась. Выродок тихонько посапывал во сне — или божественно симулировал. Идея поговорить с ним лично уже не казалась мне такой хорошей, и какая разница, кто спас меня у реки, если мне ещё не предъявили счёт за спасение.

Я сделала пару шагов вперёд, держа свёрнутый пакет как идейный щит наготове. Если Эдуард вдруг проснётся и кинется убивать, я ошарашу его брендовой маркой. Это было бы куда действенней, если б за ней скрывалась пара кирпичей или хотя бы подкова.

Выродок продолжал спокойно спать.

Мне ещё не пришла в голову ни одна светлая мысль, а я уже начала вертеть этой головой как локатором. Рядом с окном стоял невысокий комод, а на нём кроме каких-то книг и журналов — фоторамка в виде триптиха. Я бы, наверное, никогда в жизни не проявила к ней интереса, если бы мне не стала видна самая дальняя фотография с обугленным уголком. Вместе с ним канула в небытие голова, плечо и большая часть грудной клетки не то женщины, не то мужчины в сером костюме. На локте висела трость с золоченой ручкой, а пальцы бережно касались чуть полноватой, но красивой женщины: длинные рыже-вишнёвые волосы, зачёсанная набок чёлка, кошачьи очки в чёрной оправе и красные губы. Женщина поддерживала округлый животик явно последнего месяца беременности. По другую сторону от неё стоял мужчина с ребёнком на руках, и одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: это Эдуард и его отец. Они похожи как две капли молока: волосы, глаза, черты лица, улыбки — чёрт бы меня подрал, этот мелкий ублюдок на фотографии улыбался во весь рот. Я раньше не задумывалась, но обычно он какой-то... невесёлый что ли?

Отец выродка выглядел чуть бледнее своего сына, волосы естественного льняного цвета аккуратно острижены, на шее шрамы от когтей, в каждой чёрточке лица — поразительная жизнерадостность. Хотя на семейных фотографиях все выглядят очень милыми. А вот человек, который остался без головы, наверняка корчил рожи, поэтому его подожгли. Хотя, если присмотреться, сам снимок выглядит так, будто его выдернули из огня.

Я как можно тише сделала шаг вперёд и посмотрела на центральную фотографию. Семейный портрет на полу возле новогодней ёлки, под которой уже выстроилась груда ярких коробок. Мать Эдуарда ещё не выглядела такой круглой и походила в кружевном переднике на классическую красавицу-домохозяйку, отец в джинсах и пуловере. Между ними сидел боком к камере Итим. Ему было лет семнадцать, наверное, искусственно взлохмаченные волосы, пирсинг в ушах и нижней губе, худи, широкие джинсы с толстой цепью у пояса. И хотя на родного ребёнка не он походил, это была и его семья тоже. Об этом говорила ладонь матери на спине, которая, наверное, напоминала о камере. Эдуард стоял рядом с Итимом, положив маленькую руку ему на плечо, и явно что-то рассказывал до того, как старший брат обнял его и указал в объектив со словами: "Смотри, сейчас вылетит птичка".

Или кувалда, или сыр, или Снежный Дед на пушке "Густав".

Пасмурным днём, после дерьмовой ночи, в унылой серой комнате эти фотографии производили гнетущее впечатление. Нет, сами они жизнерадостные, но как раз в этом и дело. Я ощутила в глубине души тоску, граничащую с завистью. У нас с Киарой нет не то что фотографий — даже воспоминаний подобного рода.

Последняя часть триптиха оказалась повёрнута ко мне тыльной стороной и даже завёрнута внутрь. Наверное, разглядеть фотографию можно только лёжа в постели. Я протянула руку, чтобы переставить рамку, и слишком поздно поняла, что что-то не так.

— Что ты делаешь, Браун?

Это было почти как с Лал: я поняла, что происходит, уже когда правую руку мне вывернули за спиной, а голову чужая ладонь вжала в постель. Простыня под щекой была тёплая и пахла чужим потом.

— Руку сломаешь, урод!

Выродок сидел на мне и всё сильней выворачивал моё запястье.

— И правильно сделаю, — никогда ещё я не слышала, чтобы он говорил с такой злобой. — Это научит тебя не_трогать_чужие_вещи, — последние слова он процедил прямо в ухо.

Мне казалось, что он весил тонну, хотя, скорее всего, это я настолько ослабла.

— Я повторяю вопрос: что ты здесь делаешь?

Его сила ощущалась всего лишь как слабое покалывание на коже, но меня больше волновали воспоминания об увиденном ночью, чем истинное положение вещей.

— К-ким попросила меня передать тебе кое-что, — мой голос сорвался от боли, — потому что она забыла, а встретиться с тобой не сможет... в городе... Да отпусти ты!!!

— Вот этот пакет что ли?

Внутри что-то заворочалось, не физическое, но...

— Д-да.

А потом накатил знакомый кошмар: в сердце впилась толстая игла — оно заколотилось сильнее, насаживаясь на тупое острие. Левая рука растворилась в болезненном онемении, а шея, которая ныла как громадный ушиб, налилась свежей болью, острой и точечной, как если бы вампирские клыки всё ещё были во мне.

Наверное, я захрипела или застонала — не знаю, в глазах потемнело, и секунды реальности просто выпали из памяти. Потом я кое-как различила, что выродок отпустил меня и перекатился на постель.

Майор говорил, что это просто морок.

Не помню, как я ухитрилась перевернуться на бок и свернуться зародышем.

А-а-ай, больно-больно-больно.

Я же выпила лекарство около пяти часов назад!

Прижав ладонь к сердцу, я заставила себя дышать ртом и сосредоточиться на левой руке, которой почти не существовало.

— Не шуми: раздражаешь, — бросил через плечо Эдуард, перебирая что-то в пакете.

Я смогла только зашипеть.

Как же больно!!!

Сердцу становилось хуже, а тело перестало слушаться. Беспорядочно ловя губами воздух, я попыталась взять себя в руки и сделать размеренный вдох...

И тогда всё исчезло.

Резко выдохнув, я обмякла.

Чёрт возьми.

Пульс отдавался в голове тяжёлыми ударами, а в мышцах расцвела та пьянящая слабость, которая бывает только после прекратившегося спазма или сильного напряжения.