— Понял.
— Ты молодец, Эрмин иль Дайн.
Гэйн настороженно сощурился, лицо чуть перекосилось. Он лихорчно вспоминал что-то.
— Не беспокойся, — сказал Кельм, — ты ничего не назвал. Ни имени сена. Ни номера своей части. Мне сообщили твои данные из Дейтроса.
Парень посопел носом.
— А... а то я уж подумал... знаете, вроде помню, что ничего не говорил. Но там такое...там так, что уже и не помнишь ничего толком. Вдруг вытянули что-нибудь еще.
— Нет, ничего они из тебя не вытянули, — глухо сказал Кельм, — я понимаю, о чем ты. Не беспокойся. Ты очень хорошо держался.
Эрмин чуть покачал головой. Кельм кивнул.
— Меня зовут Тилл иль Кэр. Кстати, называй меня на ты и по имени, при посторонних обязательно. Ты молодец, что продержался еще сутки. Сломался на новой операции?
— Да, — парень часто заморгал вдруг, — вообще-то трудно тянуть было. Они меня ни на час в покое не оставляли. А наутро опять приволокли инструменты, хотели новый прокол делать... Тогда я и решил, что момент настал... Спасибо вам. Спасибо огромное. Не знаю даже, как благодарить.
Кельм молча смотрел на парня. Хотелось погладить его по голове — как сына, которого никогда не будет. Но он не рискнул. Только взял в ладонь вялые расслабленные пальцы Эрмина и крепко сжал.
— Все будет хорошо, братик, — тихо сказал Кельм, — ты вернешься домой. Тебя больше не тронут. Потерпи еще немного, теперь будет гораздо легче. Поверь мне, все будет хорошо.
Они не виделись пять дней. Кельм завладел рукой Ивик, стащил перчатку и сунул голую ладошку себе в карман. Лишь бы касаться, трогать, ощущать пальцами ее кожу. Ивик казалась очень красивой, возбужденной, слегка пьяной — глаза блестели, она говорила быстро и сбивчиво.
— Ты ведь уже прочитал то, что я вчера получила из Центра. Ругаются? Что тебе будет теперь за это?
— Да что мне может быть? Уволят без выходного пособия. В атрайд отправят!
— В Верс!
— Ага, именно туда. Да не переживай, ласточка, ничего не сделают. Пока я здесь и не раскрыт...
— Но это в самом деле было очень опасно, Кель! Только что закончено другое дело...
Кельм кивнул. С Кибой вчера связывались, но результатов у него пока никаких нет — он даже еще не смог созвониться со старым знакомым, занимавшимся два года назад дельш-излучателем.
— И тут сразу это! Но ты такой молодец! И у меня такая гора с плеч... ты знаешь, я поняла, что все это время так давило... Я же извелась просто. И работа достает, конечно, но и Эрмин... как я подумаю об этом. Я его ни разу не видела, но...
— Да уж конечно, гора с плеч, — подтвердил Кельм, — а я знаешь как этому рад?
Он внезапно повернулся к Ивик и подхватил ее в охапку. Гэйна взвизгнула и засмеялась, вцепившись в его куртку, а Кельм закружился с ней на руках — прямо среди толпы, шокируя благовоспитанных дарайцев. Потом опустил свою ношу на землю. Взял под руку.
— Вот так я рад. Шендак, Ивик, чтобы при мне еще раз такое с кем-нибудь делали? Да я сдохну лучше. Идем!
Они шли по центру города — сияние огней ярче дневного света, темнота вытеснена в тусклое небо. Горели витрины, рассыпались пестрыми огнями вывески и рекламы, переливались флаконы, драгоценности, зеркала, стекло, свечи, гирлянды, фонари, в этом ярком разноцветьи колыхались ткани, заманчиво громоздились пакеты, коробки, фрукты, сладости, товары, товары, товары... невозможно остановиться, невозможно сосредоточить взгляд. И толпа, вечная веселая шумная толпа, жадное сверкание глаз, учащенное дыхание, наряды, негромкий гул разговоров. Кафешки, закусочные, бумажные стаканчики, сосиски, вертела, мороженое, сласти — на каждом шагу. Толпа — лучшее прикрытие; лист прячут в лесу — здесь можно говорить о чем угодно, здесь говорят все, и никто не слышит других.
— Он, Ивик, молодец. Мальчик ведь, если подумать, как мои интернатские. Семнадцать лет. Я велел ему потянуть время, и он тянул еще почти сутки. Это какой-то сверхчеловек просто. Но я так рад, что все-таки он там был не так долго. Он еще живой, нормальный. Слава Богу, слава Богу, что все это так быстро удалось сделать... Ивик, хочешь, мы выпьем чего-нибудь?
Они пили кофе из бумажных стаканчиков, обжигая язык, грея замерзшие руки. Сначала постояли у стойки кафе, потом со стаканчиками двинулись дальше.
— Ой, смотри!
Здесь начинались павильоны очередной ярмарки, сейчас их проводилось много. Прилавок напротив заманивал орешками в сахаре разных сортов, засахаренными фруктами, причудливыми конфетами.
— Хочешь орешков?
— Не... то есть да. Подожди, смотри сюда!
Ивик потащила Кельма к павильону поближе. Продавец — плотный, в теплом тулупе, в смешной коричневой шапочке, с седыми бакенбардами, переминался с ноги на ногу. А на прилавке — разноцветные фонарики, такими украшают комнаты к дню Возрождения. В полутьме плавали красные, зеленые, синие огоньки, чудесные изделия из стекла — лебеди, олени, светофоры, изогнутые вазы, цепочки, бокалы причудливых форм.
— Смотри, как красиво, правда?
— Здорово.
— Берите, — сказал продавец, — цепочку возьмите, сейчас самое время. Или лебедя — лучший подарок. У этих — глаза рубиновые.
Кельм улыбнулся.
— Спасибо. Красивые вещи у вас.
Он посмотрел на Ивик, щеки ее раскраснелись, прядка выбилась из-под шапочки, темные глаза блестели, как у ребенка, впервые попавшего в цирк.
— Хочешь такого лебедя?
— Да нет, зачем мне... Лучше орешков давай купим. Но красиво, да?
Они купили орешков. Кельм надел Ивик перчатки, чтобы руки не мерзли, а сам держал орешки в горсти ("у меня рука больше"), и временами кормил Ивик с руки. Она выбирала орешки губами с его лни, как олень.
— Ужасно вкусные...
В загончике гуляли живые оленята. Дети столпились вокруг, повизгивая от восторга. Рядом били фонтанчиками искр бенгальские огни.
Лицо Ивик вдруг опять затуманилось.
— Кель, а как ты думаешь, вот этот... я не знаю, сам он делает эти фонарики или нет... Ну тот, кто делал эти фонарики — он гэйн? Ведь они же не могут всех проверять, наверное. Может быть...
— Да как тут определишь? — удивился Кельм, — в Медиану бы с ним вышли -было бы ясно. А так... я думаю, просто хороший ремесленник. Не обязательно же быть гэйном, чтобы сделать красиво и уютно.
— А вот у нас такого нет... может быть, что-то здесь не так, Кельм? У нас нет денег, нет продаж, и нет таких ярмарок, такого удовольствия...
— У нас же бывают праздники, разве хуже? Беднее — да, столько электричества мы не тратим, и материалов таких нет. Но ведь не хуже... веселее... разве не так? И разве у нас не бывает, чтобы люди делали такие красивые вещи? Вспомни, бывает же...
— Но это как-то не так... — начала Ивик. Задумалась. В самом деле, если вспомнить, то и в Дейтросе многие, и не только гэйны, занимались ремеслами, и что-то красивое выпиливали, вышивали, вырезали, лепили... и выставки бывали, и на праздниках вот так можно полюбоваться. Но почему-то там это все не воспринималось так ярко и празднично. Ивик вспомнила Хэлу, та всегда говорила "дейтрийское убожество". И на такой вот ярмарке ощущаешь некую правду за ее словами.
— Может, правда, личная инициатива... вот я что-то создал своими руками и продаю, а люди покупают... может, в этом есть что-то?
— Что-то — это то, что все эти вещи здесь можно купить. Ты не замечала, что сам процесс... продажа, покупка... сам этот процесс как-то действует на людей?
— Именно, — вдруг поняла Ивик, — именно так. Мне даже показалось, что этот продавец — гэйн, такая красивая витрина. А на самом деле все это не действовало бы так, если бы это нельзя было купить. Жажда заполучить, заграбастать себе — вот что делает эти вещи желанными и манящими...
— Может, и так, — сказал Кельм, — наверное, ты права. Слушай, детка, ты совсем замерзла.
— Да нет, ничего. Не сравнить со вчерашним!
Вчера на сеанс связи Ивик ездила почти за сто километров от города. И от машины пришлось далеко отходить. Почти шесть часов на морозе, в открытом поле. Ивик, конечно, еще в квенсене привыкла к морозам, но телу от этого не легче.
И сейчас носик у нее покраснел, а лицо cовершенно заиндевело.
— Да и мне тоже холодно. Давай зайдем погреемся?
Нырнули в небольшой торговый пассаж. Можно посидеть в кафе, но пить и есть ничего больше не хотелось. Пошли вдоль стеклянных витрин. Ивик, как всегда рядом с Кельмом, было просто все равно — о чем разговаривать, куда идти. Он взял ее за руку.
— Кстати, давай тебе купим что-нибудь приличное на праздник? Я же знаю, наверняка у тебя одни пуловеры и штаны...
— Нет, у меня юбка есть... ну давай купим, — согласилась Ивик. Чем-то же надо заняться. Они вошли в первый попавшийся магазинчик, хозяйка бросилась им навстречу. Кельм решительно отклонил предложение помощи. Ивик бездумно бродила между стойками, перебирая дорогие вещи, каждая блузка — в треть ее зарплаты. Ивик не очень понимала, чем все эти тряпки отличаются от подобных же в "Рони", стоящих раз в десять меньше. Ей все это не особенно и нравилось. Заинтересовали искусной выделкой цепочки, лежащие на витрине, с крошечными бриллиантами. Ивик начисто забыла, зачем они вошли сюда. Потом оглянулась на Кельма, который сосредоточенно-увлеченно перебирал платья, и устыдилась. Она ведет себя как маленький ребенок. Абсолютно пассивно. Она ведь женщина. Должна выбирать, интересоваться, самостоятельно решать, что ей нравится. Решать и выбирать ничего не хотелось. Кельм подошел к ней с охапкой платьев в руках.
— Пошли мерить.
Оранжевое оказалось хорошо, но — открывало стянувшийся ожог на плече. Черное Кельм отверг, Ивик согласилась с ним — она не любила черного цвета. Натянула светло-серое, бархатное, с ровно лежащими ворсинками. Кельм, прищурившись, разглядывал ее.
— Берите это, — посоветовала продавщица, — очень хорошо смотрится!
Кельм даже не спрашивал, нравится ли Ивик платье. Видно, понимал все ее невежество в подобных вещах. Протянул другое, светло-синее.
— Давай еще это посмотрим.
Ивик натянула платье. Посмотрела на себя в зеркала примерочной, вздрогнула. Незнакомая роскошная красавица — огромные темные глаза, матовая, будто напудренная кожа, точеная фигурка в облегающей синеве. Ивик раскрыла занавеску. Кельм покачал головой.
— Какая ты... С ума сойти, Ивик, какая ты...
И продавщице:
— Заверните нам, пожалуйста, платье.
Ивик быстро оделась. Вышла, следила за ловкими движениями необычайно любезной продавщицы, заворачивающей покупку.
— Кельм, — шепотом сказала она по-дейтрийски, — это половина моей зарплаты. Почти.
— Ах, какая досада, — ответил он, — а я хотел нефтяную скважину в Лей-Вей прикупить...
И ткнул в витрину с украшениями, в кулон с голубым топазом.
— И еще вот эту цепочку нам, пожалуйста, заверните.
Келиан не очень понимала, зачем и почему надо, кроме учебы и работы, заниматься спортивными тренировками, да еще такими тяжелыми. Но все ее новые друзья этим увлекались, и в конце концов, это весело. В школе физкультура для Кели была ужасом кромешным. Нормальная спортивная одежда — то, что все в классической школе считали "нормальной" — стоила бешеных денег, а Кели сроду не могла купить даже в "Рони" тренировочные штаны. На физкультуре девочка чувствовала себя хуже всего, в своих вечно дырявых кроссовках или вовсе босиком, потому что кроссовок нет, в барахле из социального магазина, ничем не напоминающем фирменные спортивные вещи. Кели в играх не брали в команду. Над ней подхихикивали. И все потому, что она училась в школе, не соответствующей ее уровню. Так ей и сказал однажды заместитель директора "ты учишься в школе не по твоему уровню". Но училась-то она хорошо, и выгнать ее не могли...
Ей доставляло теперь наслаждение являться на тренировку в фирменном спортивном костюмчике, красно-синем с полосками, с лейблами фирмы "Тигр". В мягких пружинящих беговых кроссовках. В здешней школе уроков спорта вовсе не было. И на тренировки, щедро предлагаемые спортклубом, ходили немногие. Но компания, с которой познакомилась Кели, почти в полном составе занималась "боевым искусством". Что интересно, тренировки вела дейтрийская тренерша. Эмигрантка. Она и в Дейтросе преподавала спорт в какой-то школе.
А вот здесь ей повезло устроиться в интернат. Говорят, посодействовал кто-то из бывших гэйнов, работающих в лиаре.
До собственно "боевых искусств" Кели пока не дошла. Тренировки были выматывающими. Бег по дорожке, проложенной вокруг интерната, три километра, пять, шесть. Бег интервальный. С отягощениями. Силовая тренировка каждый раз. Всякие приседания-отжимания. Немного техники — разучивали какие-то головоломные движения, Кели плохо понимала, как их применять в борьбе. Более продвинутые ребята проводили спарринги. Кели лишь иногда давали постучать по мешку, подвешенному на канате. После полутора часов такой тренировки выходили мокрые насквозь, футболку хоть выжимай. Но Кели нравилось потом, после душа, блаженное тепло, раскатывающееся по мышцам, мгновенный подъем настроения.
Вот и сейчас она с наслаждением прижмурилась, натягивая все еще новенькую, фирменную одежду — до сих пор не могла привыкнуть к тому, что у нее все это есть, и все это можно купить — роскошное кружевное белье, обтягивающие серые штаны, пуловер в малиновую полоску, с длинным вырезом горловины. Ноги сунула в мягкие кожаные белые ботинки. Подошла к зеркалу, взяла фен. В девчоночьей раздевалке Кели была одна — сегодня никто из девочек на тренировку не явился. Да собственно у Асты иль Харс занимались почти одни мальчишки, и все они, насколько знала Кели, были в Клубке Сплетающихся Корней.
Даже странно, почему приняли ее. И не просто приняли, а именно пригласили. Сначала она подумала, что Энди в нее втюрился — однако же, ничего подобного. К ней все относились хорошо — и это было непривычно. Проклятый забери, да все в этом интернате относились к ней нормально! И даже не в том дело, что она теперь одевается как все — а в том, что здесь все такие же, как она... с придурью... иногда даже куда больше выраженной — взять хоть Луарвега.
Но никто из Корней в нее не втюрился. Втюрился парень из класса, Райс. С ним Кели даже поцеловалась раза два. Но это оказалось скучно. Некогда заниматься глупостями.
Она высушила короткие светлые волосы феном. Запихала мокрую футболку и штаны в сумку — комом. Надо не забыть в стиралку кинуть, а то в прошлый раз три дня пролежало — сумка та-ак воняла потом. Вскинула сумку на плечо и вышла из раздевалки.
У подоконника стояли Энди и Луарвег. Энди кивнул ей. Кели подошла.
— Слышь, мы сегодня хотим немного отметить... ну что Лу и Ви уходят. Подходи тоже, если хочешь, мы у Ви собираемся в девять.
Кели подумала. Дома лежала начатая сказка про Негорящее окно. Кели уже знала, что там будет дальше. И писать очень хотелось. А до девяти времени немного, и получалось-то лучше всего именно поздно вечером. Но ведь Лу и Ви правда уходят насовсем. И надо бы отметить как-то...
