Венец Эпикоридов (1-14)

— Ляжки Бокаты! — громко выругался Орвил.

Крайз оглянулся.

Орвил, сжав тонкие губы, смотрел на столешницу. Посмотрел и Крайз. Он застал самый конец сверхъестественного действа: последние обрывки пергамента складывались в воздухе, собираясь в цельный лист.

Лист пергамента опустился на стол с тихим шуршанием.

Можно тереть глаза сколько угодно: письмо, только что порванное в клочья, было опять цело.

— Не испугаешь, старый упырь! — с ненавистью, с горящими глазами выхаркнул Орвил и схватил со стола листок.

Он смял письмо в комок, прокатал между ладонями, опять смял. Уже собрался порвать заново, но тут на глаза попался огонь светильника.

Орвил поднес пергамент к огню. Лист загорелся. Стряхивая пепел, ланиста перебирал пальцами. Он старался, чтобы огонь сожрал весь пергамент без остатка.

У него в пальцах оставался малюсенький кусочек письма, и вдруг пергамент вспыхнул значительно ярче, чем полагалось по естественным законам. Огненные языки взметнулись к потолку. Окна комнаты были закрыты, но откуда-то из сумрака, из темного угла, налетел холодный ветер.

Языки пламени метнулись к стене.

Вспыхнула и вмиг осыпалась пеплом картина, изображавшая пляшущих нимф. Огненные языки приникли к жёлто-серой штукатурке, пламя пробежало от потолка до пола, — и осталось на стене огненными буквами.

Буквы колыхались, как огненные черви, — они жили, огонь в них жил. Огненное письмо источало жар и сильный свет, но свет был переменчив, отчего на стенах и потолке плясали тени.

Ланиста вцепился в край стола.

Крайз был взволнован не меньше, он задыхался. Он всё ещё боялся хозяина дома, но вместе с тем его душу, каждую жилку наполняла злобная радость. Первый раз в жизни он принуждал к повиновению того, кто был намного сильнее его, кто был смертельно опасен для него. Пусть не он совершал колдовство, но ведь колдовство совершалось в его пользу.

В комнате раздался трескучий смех. Здесь не было никого, кроме них с Орвилом, откуда же этот смех? Ланисте явно было не до смеха... И тут Крайз догадался: это смеялись буквы.

А в следующий миг буквы стали читать себя сами:

"...Милейший Гней. Ради нашей старой дружбы, помоги этому мальчику. Он не потребует слишком многого. Он скромный паренёк..."

Дребезжащие, насмешливые голоса смолкли. Но ещё не всё письмо прочитано. Подпись колдуна шевельнулась на стене огненной змеёй. Голоса прочитали ее шепотом: Аверс-с Авригат...

Ниже шла приписка. Орвил, читая письмо для Крайза, пропустил ее.

Буквы заколыхались, зазвенели издевательскими голосами:

"У тебя две дочери, Грей Орвил!"

Крайзу показалось, что в этом разноголосом хоре он услышал голос старого колдуна:

"У тебя две дочери, Грей Орвил!"

Буквы искусно воспроизводили голос колдуна, или это был его настоящий голос? Но как такое возможно?

Или это был голос из преисподней?

Голоса гремели, раскачивались светильники, колыхались занавеси на окнах:

"У тебя две дочери, Грей Орвил!.."

Ланиста молчал. Крайз избегал смотреть ему в лицо. Он видел только крепкие мышцы рук с набухшими венами, покрасневшую шею, пульсирующую жилу на виске. Из черноты могилы колдун грозил давнему знакомцу, требовал покорности.

Однако не страх был ответом. В душе Орвила всё более разгорались упрямство и гнев.

Ланиста тяжело посмотрел на Крайза.

Пора уносить ноги. Какой-то частью существа он прекрасно понимал: давно пора уносить ноги. Вот только одна незадача, он не может отказаться от мести. Ни. За. Что.

С закипающими слезами, — злой, маленький, страшный, — он уставился на Орвила, как на лютейшего врага.

Он зря состроил злую гримасу. Кто-кто, а Орвил видел рожи и пострашнее... Наверное, ланиста вышвырнул бы его из дома, как злобного хорька, а сперва наполовину придушил бы.

Вот только не один хилый мальчишка, вчерашний раб, противодействовал сейчас Орвилу. Волшебство Аверса Авригата жило в комнате, — дышало огненными буквами на стене, проносилось холодным ветром, скакало жутковатыми тенями.

Но, может быть, всё это — видение, морок, бесплотный мираж, не имеющий ни малейшей силы? Наверняка такая мысль мелькала у Орвила в голове, но то, что произошло дальше, убивало все сомнения, выкручивало руки и основательно встряхивало мозги, доказывало и устрашало: волшебство Аверса Авригата не умерло вместе с ним, оно жило и имело настоящую, реальную власть.

Огненные буквы на стене начали пульсировать, словно уже не огонь это был, а жилы с кровью. Кровь в человеческих жилах... Огненные буквы стали жирнее, ярче. От кроваво-красных извивов во все стороны потянулись нити-щупальца. Огненные струйки побежали по потолку, стенам, полу. И все они устремились в единственном направлении.

Крайз не знал этого, не мог знать, но Гней Орвил сразу догадался: огненные потоки-щупальца устремились в спальню его дочерей.

— Хорошо! — проревел Гней Орвил, мигом позабыв про гордость, достоинство, твёрдость характера и прочие атрибуты "сильного" человека. — Хорошо, чтоб твоя душа тысячу лет гнила в Стакийском болоте! Хорошо! Я помогу мальчишке!

Он посмотрел на Крайза так, словно готов был сожрать его живьём.

Крайз улыбнулся.

Огненные буквы услышали, втянули в себя щупальца-отростки. Кроваво-огненное письмо, только что дышавшее на стене синеватым пламенем, погасло и пошло дымом. Словно кто-то задул свечи.

Возможно, и в самом деле кто-то задул пляшущие огни, сложив губы трубочкой. Крайзу почудился характерный дующий звук.

Колдовство, происшедшее в комнате, оставило только горку пепла на полу, от сгоревшей картины.

Гней Орвил схватился волосатой пятернёй за лоб, кровь проступила под ногтями. Несмотря на долгое знакомство с колдуном, он никак не мог прийти в себя.

— Что ближе, Амброса или Плацина? — спросил Крайз, удивляясь собственной наглости.

В Амбросе жил работорговец Мартис Силан, первый из списка. Рядом с Плациной — публичный дом Публия Квинкеронтия, вместо обещанной вольной продавший мамку и Крайза работорговцу.

— Амброса ближе, — буркнул Орвил, — в двадцати милях. До Плацины четыре дня добираться.

— Значит, сначала поедем в Амбросу. Там Мартис Силан живёт. Его первым убить.

Ланиста посмотрел мутным взглядом, сказал сквозь зубы:

— Первым так первым. Мне держать за руки, а ты потрошить будешь?

Он засмеялся собственной шутке, веко дергалось от ненависти.

— Потрошить не буду. Глотку перережу, и всё, — произнёс Крайз серьёзно. — Отправимся рано утром. Ты позволишь переночевать у тебя?

— Будешь спать на конюшне?

— Пусть на конюшне.

Гней Орвил хлопнул в ладоши, подзывая слугу.

Его и вправду устроили на конюшне. Хорошо, конюх оказался дядька приветливый. Угостил горячим, позволил на свежем сене расположиться.

Засыпая, Крайз положил под голову сумку с чашей-черепом. За дорогу он пообвык и уже не воспринимал чашу-череп как нечто необычное.

Похрапывали и переступали кони. В сене шуршала мышь. Из окна доносилось стрекотание ночных цикад. Горьковатый запах сухих трав мешался с запахом конского пота. Кололся репей, Крайз выкинул колючку в темноту.

Несмотря на шумное знакомство с ланистой, он быстро заснул.

Утром конюх несколько раз подходил будить, но только глядел, как он улыбается во сне.