Игры Предвечных

— До глубокой старости, Дагеддид.

Седрик облегченно кивнул.

— Мне того достаточно. Но если я смогу тебе помочь... хоть чем-нибудь... Ты только скажи, хорошо? Я... я не враг тебе, жена! Я сделаю все...

Марика приподнялась. Взявшись за волосы Седрика, она неожиданно властно притянула его голову к себе и коснулась губ своими.

— Я знаю, — принцесса не отпустила руки, чувствуя, как в свою очередь руки мужа обнимают ее талию, стискивая едва не до боли. — Я тоже не враг тебе, Седрик. Больше такого не скажу. Потому слушай теперь. У каждого человека — своя судьба. И жизнь, которую нужно прожить. Так, чтобы в смерти не было стыдно оглядываться назад. Как оказалось, мои судьба и жизнь — рядом с тобой.

Она отстранилась.

— Это — не то, чего мне всегда хотелось от жизни. Но может быть, мне хотелось не того и не так, как должно быть правильно. Если бы ты не принудил меня, я бы едва ли когда-то имела семью или детей. И таскалась бы теперь...

— По лесам?

Марика улыбнулась. Седрик с каким-то невероятным облегчением уловил, что страшное закончилось. Его жена дала волю тому, что на душе — быть может, в первый и в последний раз за все их время вдвоем. Про-принц был уверен, что дальше пойдет по-старому. Она снова будет демонстрировать неудовольствие или станет шутить над ним. И все же Марика,пусть иносказательно и в своей всегдашней манере, но созналась в том, о чем Седрик перестал мечтать.

Она приняла его.

И это было самым важным. Для Седрика важнее не было ничего на свете.

— Для меня дороже тебя нет никого на свете, — проговорил он то, о чем думалось в этот момент. — Тебя и детей. Но первее всего — тебя. Мыслю, ты и так об этом знаешь.

Теперь уже он качнулся вперед, обнимая жену и приникая к ее губам. Марика ответила на его поцелуй. Они целовались долго, и Седрик с радостью замечал отсутствие напряженности в фигуре жены. Эта ночь сделалась первой, когда Марика не чувствовала брезгливости, даря ему себя. Даже наоборот — на какой-то миг изумленному Дагеддиду показалось, что не она, а он, Седрик, дарит себя властной супруге, подчиняясь ее губам. Про-принц так и не понял, что послужило толчком к тому, чтобы Марика изменила взор на свое замужество. Но в глазах Седрика это и не было важным. Важным теперь было только женское тело в его руках. И это тело принадлежало любимой женщине, которая больше не ненавидела его...

В обнаженное бедро Марики ткнулся холодный мокрый нос. Разорвав поцелуй романка с неудовольствием взглянула на тяжелую собачью голову, которая теперь лежала на постели, поблескивая полуслепыми глазами. Отчего-то Черному сегодня особенно хотелось хозяйского внимания.

— Не иначе, как от тебя заразился, Дагеддид, — прекрасная романка поморщилась, вытирая облизанную руку о постель. Черный поднатужился и закинул обе лапы на простыню, с трудом шевеля вялым хвостом.

— Он чего-то хочет, — Седрик почесал за собачьим ухом, потом погладил верного друга по тяжелой голове. — Но, вроде, не голодный...

— Если б твой пес не был так стар и заслужен, его стоило бы выставить за дверь, — Марика приопустилась на локоть, оказавшись на одном уровне с собачьей мордой. — Ну, чего тебе надо, зверюга? Иди на место! Иди!

Она для пущей убедительности дунула в мокрый песий нос.

К тому, что произошло дальше, не был готов никто.

Голова Черного резко убралась. Словно какая-то сила отбросила пса от ложа Дагеддидов. Черный встряхнул мордой раз, другой — словно в полуслепые глаза набилось песку, о которого он никак не мог избавиться. Потом вздрогнул всем телом и — распрямился перед изумленными принцем и его женой уже человеком.

Человек этот оказался неожиданно молод — едва ли ему исполнилось больше двадцати пяти зим. Темноволосый, высокий и широкоплечий, как все гетты, но очень худощавый, он выглядел страшно, до крайности изможденным. Но его заостренные, подергивающиеся черты хранили отпечаток благородства, и какой-то внутренней, несломленной силы. Молодой оборотень был одет в какие-то полуистлевшие шкурные тряпки, в которых даже с великим трудом едва ли можно было признать одежду.

Какое-то время тишину в комнате прерывало лишь пение насекомых за окном и едва слышное бряцание оружия и брони ходивших под стеной караульных. Тот, которого долго считали псом, неосознанно и словно неверяще ощупал тело, голову, лицо, несколько раз с силой сжал и разжал пальцы. Потом поднял глаза на ошарашенных Дагеддидов, один из которых уже медленно тянулся к припрятанному под кроватью мечу и упреждающе вскинул непослушные руки.

— М... г... гл... глуб... бокопрррошупрростить... меня. Я... услышал о даррре благой Лии... что наделила уста прринцессы снимать заклятия хаоса. И рррешил попррробовать. Я... бесконечно благодарррен тебе, моя пррекррасная госпожа!

Он упал на колени. Седрик, что уже сжимал меч в руках, то краснел, то покрывался мертвенной бледностью. Его жена едва ли выглядела лучше. Очевидно, оборотень понял их состояние.

— Меня... мое имя — Радим, — сглотнув и некоторое время понапрягав лицо, он с усилием избавился от собачьих порыкиваний в голосе. — Радим из рода Гаско-яу. Я был сыном Ракавары, славного вождя западных геттов.

Седрик моргнул. Тот, кто называл себя Радимом, сглотнул еще раз.

— Много десятилетий назад злая ведьма... обратила меня... в собаку. И заставила служить себе... выполнять ее волю... Я пытался противиться ей. Но она подчинила не только мое тело... а и разум. Она смотрела моими глазами и... направляла туда, куда было нужно ей. Долгое время я исполнял ее... поручения. Пока однажды она не приказала бежать к тебе, принц, и поступить на службу. Чтобы она... могла знать обо всем, что происходит в доме твоего отца.

Радим закашлялся.

— Я так долго был собакой, что позабыл, каково это — жить человеком, — он закашлялся вновь. Голос его, тем не менее, становился все более уверенным и твердым, переставая дрожать. -Долгие десятилетия я... не старился и не умирал, хотя пережил не только собачий, но и человечьи сроки... множество раз. Для меня же все было, как в тумане. Мыслю, что душа моя... нужна была ведьме, чтобы только поддерживать... песье тело. Иначе она... давно бы выгнала ее прочь.

Он тяжело вздохнул и обратил взор на принцессу Марику, которая слушала его с по-прежнему вытаращенными глазами и полуоткрытым ртом.

— Все переменилось в тот благословенный вечер, когда ты, прекрасная госпожа, вытащила из моей головы и сожгла... Я не знаю, что это было. Но как только та темная горошина покинула меня, разум мой... очистился. Я снова стал владеть собой, своими желаниями и мыслями. Песье же мое тело стало стареть. Я по-прежнему жил среди людей и жестоко терзался, разумея, что никогда мне не обрести исцеления. В последние годы мне казалось, что конец близок. И я уже смирился, что... перейду черту жизни в облике пса, и мои предки не узнают меня... в посмертии. Когда вдруг, сегодня, прислушиваясь к вашему разговору... я услышал о подарке благой Лии, которым она одарила тебя, моя госпожа.

Радим вновь глубоко поклонился Марике, коснувшись пола лбом.

— Я не знал, как дать понять, что мне нужна твоя помощь, — он тронул ладонью губы. — Но, должно быть, Предвечные сжалились надо мной. Твое дыхание освободило меня. И теперь я... твой слуга — отныне и навеки...

Бывший пес поперхнулся словами, потому что Седрик, до этого внимавший с широко открытыми глазами, с шумом захлопнул рот и резко поднялся. Меч в его руке взблеснул в свете догоравшей последней свечи. Про-принц Веллии рванул с пола сброшенное покрывало и набросил на обнаженное тело прекрасной романки, которая за всю горькую и торопливую исповедь несчастного гетта не сумела даже моргнуть.

— Ты, — он шагнул в сторону Радима, поднимая меч. Лицо его исказилось, а голос вывел из состояния оцепенения даже его романскую жену. Которая, как и Радим, не сразу уразумели причину его внезапно вспыхнувшей ярости. — Паршивый пес! Ты... все время был здесь! Когда я... она... мы... И ты смотрел? На мою жену? Все время был здесь — и смотрел??

20.12.2015