Ласкарий и Кантакузин спустились как раз невдалеке от тех ворот, в которые должны были въехать кочевники. Ну да, точно! Вот и пылевая тучка, всё более и более разрастающаяся, и силуэты всадников на приземистых лошадках, и волнующиеся легионеры-стражники.
— Дрункарий! Стратиг! Варвары только что прибыли! Ждут Вас, иллюстрий! — отрапортовали стражники, вставая во фрунт. — Вот, правда, они так торопятся внутрь, к Вам, а Вы — здесь.
Один из стражей, со шрамом над правой бровью, прыснул. Ещё бы, отчего бы не посмеяться над варварами?
— Замечательно! — Андроник постарался вести себя как можно более отрешённей: нужно дать понять кочевникам, что их визит — мелочь, так, пустячок. Иначе возгордятся — и всё, потребует невозможного...
Союзнички как раз застряли в воротах, ругаясь и бранясь друг на друга и на стражу — и совершенно не обращая внимания на двух офицеров, подходивших к ним со стороны холмов.
Кантакузин и Ласкарий подошли ближе, угодив прямо в растущую тучу пыли, закашлялись — но даже не услышав своего кашля: такой гомон подняли кочевники.
— Откуда вестимо? — абсолютно безразличным голосом спросил Андроник, сверял взглядом ближайшего к нему степняка, вроде не из последних: и халат на нём цветастый был, и колчан с халцедоновыми вставками, и шапка оторочена мехом какого-то местного зверька.
— К Андрону-батыру! К Андрону-батыру! От Казим Бега Асхар Турф Маурия! — Ласкарий за прошедшие месяцы уже успел оценить, насколько кочевники любят краткость при наречении знатных сородичей. — Не мешайся!
Степняк отмахнулся от Андроника, совершенно не подозревая, кто именно к нему обратился. Меж тем возня в воротах достигла своего апогея: кочевники уже вовсю костерили легионеров, якобы мешавших их въезду в лагерь. Нет, конечно, могла произойти ошибка: незнание языка, различие в культурах и так далее, — и союзнички хвалили мешавших им аркадцев...
— Легионеры, как думаете, сколько времени понадобится степняку, чтобы осознать: Андрон-батыр и парень в пурпурном плаще и серебристой лорике, что стоит позади бравых кочевников, — одно и то же лицо? — как можно более отрешённым голосом спросил у привратных стражей Ласкарий.
Аркадцы рассмеялись, стараясь не смотреть на "союзников", пропустивших мимо ушей замечание Андроника.
— Зачем тебе так злобно шутить, иллюстрий? — спросил подошедший Феодор. — От помощи их племени зависит, может быть, исход всей кампании, а ты...
— Мне больше не выпадет возможности от души посмеяться, Феодор, да и тебе, и всему войску. Впереди нас ждёт много крови, много боли, много страданий...Наверное, я не увижу ни единой искренней улыбки ещё много месяцев кряду. Да и воинам надо дать возможность расслабиться перед новой войной...— тяжело вздохнул Андроник, не сводя глаз с кочевников.
К тому времени "апофеоз" подошёл к логическому завершению: кочевники протиснулись на плац перед воротами, зыркая на столпившихся вокруг легионеров и федератов.
— Андрон-батыр! Где Андрон-батыр? Мы к Андрон-батыру! — разнеслось по всему лагерю.
— Да зачем вы кричите? Андроник позади вас должен быть! — первым нашёлся, что сказать, Иовиан, увидевший мелькнувшего в проёме ворот дрункария. — Разорались...
Федерат был сегодня не в духе: впервые за всё то время, что Южная армия здесь провела, он проиграл в "допейся до Хозяйки Зимы". И кому проиграл — Флавиану Марцеллу! Инквизитор, до того отказывавшийся пить, всё-таки поддался на уговоры. Иовиан предвкушал веселье — но следующие часы (или минуты, точно никто не запомнил) он сидел с открытым ртом, причём с каждой выпитой Марцеллом кружкой открывал рот всё шире и шире. Вот что значит — близость к церковным погребам и клетям...
Повисло гнетущее молчание: даже лошади степняков, похоже, призадумались, зачем же понадобилась вся эта возня.
— Андрон-батыр, радуйся! — первым развернулся к Ласкарию тот самый степняк, с которым Андроник до того перекинулся парой слов. — Мы принесли добрые вести! Готовь свою орду в поход! Скоро, скоро пожалеет Сарлек о всех своих злодействах! Готовь орду! Готовь орду! Мы поведём! Все вольные и умные племена уже собираются тебе в помощь! Готовь орду!
— Эх, погуляем! — даже Иовиан приободрился, уже слыша далёкие трубы победы. Хотя, может быть, это были поминальные хоры?..
Королевство. Графство Беневаль.
В дорогу со мною отправился Конрад Монферрат, постоянно державшийся подле меня: боялся, вдруг случится что-нибудь плохое.
— Ну что со мною может ещё произойти, Конрад? — я надеялся, что повернул лицо в правильном направлении. Вряд ли кому-то понравится, когда собеседник даже не смотрит в его сторону. — Что может быть хуже слепоты?
— Вы сами знаете ответ, милорд, — наконец, после долгого молчания, ответил Конрад.
Он о смерти говорит? Рыцарь просто не знает, какой приятный собеседник приходит, когда ты умираешь. Так что это не самое плохое, что может случиться. Я, кстати, не прочь ещё разок пообщаться с весельчаком Даркосом. Думаю, что такой мог бы скрасить любой светский приём или пир своими шутками и разговорами. Жалко только, что приди туда сын бога смерти — значит, кому-то суждено умереть на этом мероприятии...
Да и к тому же...Смерть — это далеко не одинокое дело. Умершему будет всё равно, а вот его близким и друзьям...Да, им-то будет хуже, живым всегда приходится хуже, им негде спрятаться от самих себя. От мира можно закрыться, а вот от самого себя — нет. Мне тоже негде спрятаться от себя, от своих мыслей и чувств, от моей слепоты. Значит...Что же делать тогда?
— О, смерть совсем не такая уж плохая штука, если ты о ней говоришь, Конрад. Но я надеюсь, что тебе ещё очень и очень долго предстоит прождать подтверждения моих слов, — интересно, я не переборщил с "любомудростью" собственных слов?
А то, знаете ли, нет ничего хуже философического пафоса. Хотя Тенперон считает иначе. Как он там, интересно? Наверное, вся Гильдия решает домашнее задание, а десяток-другой магов нервничает перед какой-нибудь контрольной. Даркхам невероятно жёстко и предельно серьёзно относится к этому...
— Милорд...
— Конрад! — выдохнул я устало. — Ну какой из меня лорд...И не надо на "Вы"...
— Николас, ты сейчас кажешься намного старше, нежели до...до того, как ты ослеп. Но...ты ещё становишься более...жёстким, что ли. Я знавал многих людей, которые после серьёзного ранения или опасной болезни менялись. Вот только невероятно редко изменения происходили в лучшую сторону. Запомни, Николас.
— Хорошо, Конрад. Я...постараюсь, чтобы ослепли только мои глаза, а не моя душа, — я задумался.
Неужели я и вправду взрослею? Становлюсь более циничным, жёстким, а вскоре могу стать и жестоким...Я ожесточаюсь, а это плохо, очень и очень плохо. Мне хочется доказать, что можно остаться таким же добрым и открытым, как ребёнок, даже пройдя через множество испытаний...Я обещал это доказать...
— Такир, а прежде...Прежде люди были добрыми?
Этот разговор в Астрале произошёл уже после моего отъезда из Беневаля. Привал...Сон...И вновь — звёзды вокруг...Никаких холмов, покрытых вереском...Звёзды...Такие красивые — и такие холодные.
-Николас, — а взгляд, взгляд точь-в-точь как у Эдвина Беневаля! — я не знаю ни абсолютно добрых, ни абсолютно злых людей. Они всегда были, есть и, надеюсь, всегда будут разными, эти люди...Мой отец мог быть жестоким, Огнар — тем более! Но они могли быть и добрыми, они были любящими отцами и мужьями, они мечтали о тишине и покое, о счастье соплеменников. Они беспощадно боролись с врагами, они были беззаветно преданы дружбе, они могли пропустить десяток-другой рогов, полных аркадского вина, могли зло подшутить, могли дружелюбно похлопать по плечу, могли без сомнения или угрызений совести отправить на смерть воинов... Я не сомневаюсь, что и в твоё время люди — те же самые, разные...И, прошу, не кори их за ошибки или поступки, которые на первый взгляд кажутся безумными или предательскими. Но, между тем, не спеши хвалить и за дела, что выглядят добрыми или полезными для родной страны. Насколько всё это может быть обманчиво, я узнал на собственной шкуре. И, боюсь, тебе, принятому в мой род, предстоит тот же путь.
Только...только ты должен помнить: сердца многих грубеют со временем, и тех злодейств, которые они совершили, могло и не быть, не случись с этими людьми когда-то беда или недуг. Обещаешь мне, Николас, что твоё сердце не покроется льдом?
— Обещаю, Такир, обещаю! Я докажу, что можно...— не успел я закончить фразу, как меня оборвал "предок",
— До встречи, потомок! Сейчас ты...
Тишина. Тьма. Значит,я проснулся...
— Сударь Николас! Мы уже вот-вот окажемся во владениях милорда Лотаринга! А к закату, если Тайдер благосклонен будет, доберёмся и до замка! — раздался радостный голос Франца, того самого гонца, который принёс весть от Карла Лотаринга.
— Благодарю! Несказанно рад возможности посмотреть на красоты земель вашего сюзерена! — горькая ирония звучала в моих словах.
И, тишайшим шёпотом (тогда я ещё боялся лишний раз показать мой недуг), обратился к Монферрату:
— Расскажи, Конрад, что ты видишь, — и, как ни странно, рыцарь услышал.
— Мы едем по тропинке, проложенной меж холмами. Подорожники, молодые ели, вон там...— наверное, Конрад показал направление рукою, но вспомнил, что мне не увидеть этого. — Прошу прощения...Чуть левее — тополя, старые, авангард густого леса из елей, берёз...Нет, Николас, из меня плохой сказитель. Ты плохо...
— Продолжай, Конрад, пожалуйста!
И пусть! Пусть Монферрат будто рассказывает диспозицию перед боем, а не живописует окрестности! Главное, чтобы он дал мне хоть немного красок окружающего мира, а остальное я дорисую, додумаю сам!
— Елей, берёз...Там, чуть дальше, кажется, озеро или...
А в моём воображении потихоньку рождалась картина, и с каждым словом Монферрата, с каждым мазком — она оживала...
Пыльная дорожка, достаточно широкая, чтобы по ней проехало двое всадников в ряд, вилась меж низкими холмами, облюбованными духмяным зверобоем и низеньким клевером (пятилистником — к удаче!). Чуть дальше за право на солнечный свет боролись папоротники, напиравшие со стороны мрачного ельника. Там, в лесу, тени водили хороводы — может, лешие вздумали посмотреть на кавалькаду? Интересно, лесные хозяева похожи на замкового? Скворцы игрались с воробьями, выписывая умопомрачительные пируэты, а из чащи на них неодобрительно поглядывал филин: "К чему эти детские игры? Ведь взрослые птицы...Ух-ху...". Жаворонок опустился на землю возле тропинки, смешно крутя маленькой головой, чтобы получше рассмотреть Монферрата...
— А небо, Конрад, небо? Какое оно? Я так давно его не видел...— что-то влажное покатилось по левой щеке. Нет, конечно, это не слеза, как вы могли такое подумать...
— Небо, Николас? Оно...
Оно сверкало потрясающе яркой лазурью. Облака, гигантские и оттого неторопливые, плыли в невообразимой дали, силясь закрыть наши земли от солнца. Эти приёмные сыновья Онтара, духи неба, от сотворения мира желали затмить солнце. Первое облако, старший в семействе, на заре времён посватался к Ассине, богине солнца, лучезарно красивой. Ей не нравился тучный дух, совсем не нравился, но и отказать, прямо и честно, ему богиня не могла. И тогда Ассина выдвинула условие: если тучи закроют весь Таир от солнца, она выйдет замуж за Первое облако. Тот до сих пор силится выполнить это условие, но ему никогда этого не сделать: весь мир никогда не закрыть от солнца...
— Мило...Николас, осади-ка коня. Боюсь, у нас в авангарде — неприятности, — ну вот, опять Конрад перешёл на "язык войны"...
И только тут я вернулся в реальный мир из обители грёз и мечтаний: слышна была какая-то возня, возгласы, пробуждались от спячки в ножнах мечи, ржали кони. Похоже, творилось нечто опасное. Ну да ладно, мне не в первой...Война за престол ещё долго не забудется...
— Ребятёж, кошелёчки давай! — где-то впереди раздался, как ни странно, довольно-таки приятный голос. — Вы нам — денежку, мы вам — жизнь! И всем хорошо, и всем приятно!
Едва слышимые смешки были подтверждением невероятно "добрых" намерений неизвестного...
— Именем Карла Лотаринга — прочь с дороги! — было ответом Франца. — Вы нам— спокойную дорогу, мы вам— жизнь!
— О, какой весёлый рыцарь! Ты знаешь, в чём соль шутки! Не могу не признать за тобою таланта, но ...извини, правоты твоей признать я не могу. Ты хоть и славный парень, но золото дороже мне, — издевается, что ли? Разбойник, пытающийся изъясняться стихами — это что-то новенькое...
— Тогда — придётся драться, — голос Франца был холоден как ноябрьский дождь и твёрд как мрамор столичных храмов. — Иного выхода нет.
— Ах, верно ты сказал, как верно! Пусть сталь рассудит, кто — прав, кто — труп...
— Лотарь! Лотарь! Карл и Лотарь! — завопил один из воинов Лотаринга — и началось...
Я не мог точно понять, что происходит: сейчас очень пригодились бы глаза, но...но приходилось полагаться лишь на слух.
Большинство всадников из нашего отряда рвануло вперёд, вступив в бой на мечах, копьях и, судя по весьма своеобразным глухим ударам, булавах. Изредка свистели стрелы, слава Онтару, вдалеке от меня и Конрада, оставшегося рядом.
— Что там происходит?
— Разбойники (ну и скверное же у них вооружение!) бьются с воинами Карла. Франц и главарь бандитов, этот трубадур недобитый, сошлись в поединке. Пока что никто не взял верх, но ещё не вечер...Ещё не вечер...Ага...Мы давим...Нет, отбросили. Разбойников больше, чем мне сперва показалось. Наши отступают...Мне бы туда...
— Так — в бой! — я, конечно, понимал, что Конрад остаётся на месте только из-за меня...
— Я здесь полезнее. Кто-то из бандитов может зайти сзади, и калеку они не пожалеют...Прости, Николас, за калеку, но...
— Я привык, — и почему всем вокруг кажется, что я бедный, несчастный, обидчивый и ранимый ребёнок? Надоело...
— Ага! Франц провёл комбинацию сверху, главарь не смог парировать — и теперь всё его лицо в крови. Падает с лошади...Разбойники отходят. Ха, этот трубадур ещё жив! Наверное, удар недостаточно сильным оказался — или Франц решил оставить парня в живых. Да, будет достойный трофей, сойдёт за пленного шута...Кучка бандитов рассыпается, многие уже показали спину...
— Эй! — Конрад перекрыл своим возгласом шум боя. — Не догоняйте их! Вдруг — ловушка?! Пускай драпают!
— Лотарингия должна быть очищена от всякого сброда! — донёсся радостный голос Франца. — Пускай это и жонглёры, возомнившие себя непобедимыми воинами! Вперёд, вперёд, на бой! На бой! Лотарь и Карл!
— Странно, что такие храбрецы ещё живы, — многозначительно произнёс Конрад. — Подобные люди долго не живут в наши времена...
"Первыми всегда умирают лучшие" — вспомнились слова Малкольма Калкина, учителя истории Королевства из Магической академии. Он часто бубнил себе под нос подобные изречения, когда рассказывал о войне или каком-либо ином знаменательном событии. В такие моменты его плечи никли, каштановые кудри буквально на глазах седели, а глаза, наоборот, темнели, теряя обычный блеск.
