— ...да, — сказала она тихо. И добавила сердито: — И я.
Начало апреля, Марина
Ночной разговор с Люком придал мне сил, и даже утреннюю выматывающую тошноту и слабость я перенесла стойко, без привычных рыданий от бессилия. Когда голова перестала кружиться, я пересчитала иглы, хотя прекрасно знала, сколько их осталось. Но это был мой маленький ритуал, позволяющий справляться с болью.
Всего пять — и я, зажмурившись, задержав дыхание, вколола одну себе в левую руку и замычала, глотая все же выступившие слезы — а боль, ошпарив кожу предплечья, впиталась в похолодевший браслет. Быстрее, чем обычно, впиталась.
Забавный способ поддержания крепости брака, лишний раз доказывающий, что у богов, по крайней мере у Белого Целителя, есть чувство юмора. Я старательно отгоняла от себя идею прямо сейчас сорваться к Люку и стребовать супружеский долг. Если уж нежные разговоры так усиливают действие браслета, то после секса я точно буду избавлена от токсикоза, а по шаманским иглам, наверное, смогу босиком ходить. И спать на них.
Я помотала головой, отсекая дурные мысли, и пересчитала иглы. Теперь четыре. Всего четыре.
День начинался привычно и бессмысленно: опять добродушно ворчала Мария — затем она удалилась погулять с Бобом, — опять я спешно доедала овсяную кашу, пока браслет давал мне передышку. На чай заглянула свекровь — я рассказала ей о звонке Люка, она мне — про детей, которыми она занималась целыми днями. Нам хорошо удавалось делать вид, что все в порядке, а разговоры обо всем на свете поддерживали обеих.
Во дворе и парке гуляли дети с родителями, там же и в доме работали слуги — дом был заполнен вывезенной из лаунвайтского Дармоншир-холла и замка Вейн прислугой с семьями, и чтобы не сидеть без дела, люди принялись под предводительством Доусона-старшего приводить особняк в порядок. Я их понимала — когда есть занятие, легче переносятся ожидание и страх. У ворот, охраняемых гвардейцами, снова стояла группа просителей, и я приказала дворецкому пригласить их в гостиную, чтобы дождаться меня. Леди Лотта уже собиралась уходить, когда раздался звонок от Майки Доулсона. Он каждое утро звонил мне, чтобы держать в курсе происходящего в Вейне.
— Моя госпожа, — устало проговорил секретарь Люка. — Боюсь, у нас очень тяжелая ситуация. Много раненых, и их со вчерашнего вечера все подвозят. Говорят, на фронте огромное количество потерь и форты вот-вот падут. Вейн переполнен, и солдаты умирают, не дождавшись помощи. Бои все еще идут, персонал не спит вторые сутки.
Я произнесла положенные слова поддержки и попрощалась, снова ощущая вкус предательства. Но что я могла еще сказать или сделать? Когда все госпитали Дармоншира сейчас так же работают на износ?
Я застыла с чашкой чая у рта. А затем передала новости ожидающей леди Шарлотте, сделала несколько глотков и заторопилась, переодеваясь на выход. Ну почему это сразу не пришло мне в голову?
— Мария, — позвала я вернувшуюся с Бобом горничную. — Вызови капитана Осокина. И узнай адрес ближайшего госпиталя.
— Ох, ваша светлость, — укоризненно вздохнула горничная, но видя мой предупреждающий взгляд, добавила только: — А как же просители? Они ждут.
— Я приму их прямо сейчас, — твердо сказала я, и Мария, сделав книксен, вышла из комнаты.
Леди Шарлотта сидела в кресле и наблюдала за мной задумчиво и тревожно.
— Простите, что оставляю вас, — я подошла, сжала ей руку. — Не могу сидеть на месте, леди Лотта. Меня это убивает, а в госпитале я буду полезна.
— Ничего, — ответила она, поднялась и обняла меня. — Я с первого дня ждала, когда тебе в голову придет эта идея, — свекровь усмехнулась. — Как вы похожи с Люком, Марина, удивительно похожи! Он такая же беспокойная натура. — Я пошевелилась в ее объятьях, и она отпустила меня. — Иди, милая, иди. Полагаю, Рита, когда узнает, тоже захочет присоединиться к тебе.
Общение с просителями не добавило мне расположения духа. Все предыдущие дни я выслушивала жалобы беженцев: то им с детьми выделили для проживания старую школу с прохудившейся крышей и без отопления, то часами заставляли ждать в администрации Виндерса, то сократили количество горячих обедов. Я звонила мэру, который каждый раз удивленным голосом говорил "не может быть, непорядок" и клялся, что разберется, накажет виновных и все исправит.
Сейчас же в гостиной сидело несколько семей с детьми — все были одинаково рыжеволосы и измотаны, и все говорили одновременно. Женщины плакали, а я пыталась вычленить суть, и заодно справиться с начавшейся головной болью и накатывающей злостью на виновников.
Эти люди бежали из Лаунвайта в первый день войны. Они потратили все сбережения и запасы, переезжая с места на место по мере наступления иномирян, и в Виндерс приехали две недели назад нищими и вымотанными — потому что слышали, что его светлость Дармоншир обещал всем кров, защиту и пищу. Все подготовленные убежища оказались забиты такими же беженцами, как они, и пришлось даже несколько дней ночевать на улицах, пока их не "разобрали" по домам простые сердобольные дармонширцы. Работы, понятное дело, не было, приютившие тоже не могли прокормить целую семью, а в центре помощи при мэрии приходилось отстаивать очереди, чтобы получить обещанные скудные пайки и детское питание.
— И два дня нам выдают только треть пайка, — сдержанно говорил один из мужчин, — под предлогом, что заканчиваются продукты. Мы терпели, но вчера в муке обнаружили червей, а детское питание оказалось просроченным! Хотя люди говорят, что склады заполнены, и продукты привозят постоянно. Сами видели, в порт то и дело приходят корабли.
— Хорошо, что детей накормили в храме, — с горечью вмешалась одна из женщин, — и монахи дали нам на руки немного муки и масла, но и там запасы подходят к концу...
Я велела накормить их, собрать с собой продуктов на несколько дней, и пообещала разобраться. Люди ушли, а я принялась снова звонить Майки Доулсону, чтобы узнать, что предпринимал Люк. Пока звучали гудки, Мария тихо поставила передо мной кружку с чаем и несколько рогаликов с творогом. Я отмахнулась было, но под ложечкой вдруг засосало, и я осторожно взяла один из рогаликов, откусила...
— Моя госпожа, — возмутился одноглазый секретарь, когда я изложила суть проблемы, — его светлость выделил огромные личные средства на закупку продовольствия для беженцев в Рудлоге, Эмиратах и на Маль-Серене. Царица Иппоталия, помимо этого, шлет нам гуманитарную помощь. По самым скромным подсчетам продуктов должно хватить до нового урожая.
— Понятно, — сказала я, доедая третий рогалик под довольным взглядом Марии. — Спасибо, Майки. Вы чудо и действительно незаменимы.
Секретарь что-то застенчиво буркнул в трубку, и я отключилась.
Я попросила капитана Осокина взять с собой десяток гвардейцев и проверить склады, а сама первый раз после эвакуации выехала в город. Я не стала настаивать, чтобы сесть за руль, хотя очень хотелось — меня сопровождали трое охранников, и один из них занял место водителя. А я глядела в окно и ругала себя, что не подумала проехать по Виндерсу ранее. В центре, где среди парков стояли особняки аристократии и богачей, прогуливались дамы с кавалерами, ездили дорогие машины, летали шикарные листолеты. Слуги в парках выгуливали тощих породистых борзых, там же я увидела наездниц явно не из простых семей. Будто не было войны. Но стоило выехать из центра, и картина поменялась. То и дело на улицах попадались бездомные, все остановки общественного транспорта были заняты беженцами, кто-то спал на картонных коробках, кто-то у храмов просил милостыню.
Я осматривала все это и зверела. В первый же день после приезда нам с леди Лоттой и Ритой пришли выразить свое почтение аристократы Виндерса и местный мэр Фемминс. Физиономия у него была самой угодливой и лоснящейся, так что от недостатка питания и тепла он явно не страдал. Тут же вспомнилось, как он клялся мне, что у них нет ни врачей, ни лекарств, ни реанимационного оборудования — и я выдохнула, чувствуя, как холодеют руки и в груди разрастается тяжелая злость.
— Сначала разберись, — сказала я себе шепотом. — Пожалуйста, сначала разберись.
Водитель покосился на меня в зеркало, но лицо его оставалось каменным.
Мы припарковались у ближайшего госпиталя. Уже снаружи стало понятно, что дело плохо — у входа стояло несколько десятков носилок, подъезжали скорые. На наших глазах из скорой выгрузили сразу трех раненых, которых транспортировали в нарушение всех норм. Машина сразу же развернулась и уехала.
Я в сопровождении гвардейцев прошла в госпиталь. Приемное отделение было переполнено, в коридорах лежали солдаты, суетились санитары и врачи. В нос ударил запах крови, лекарств и антисептика, человеческого пота и грязной одежды. На меня почти не смотрели, но это было понятно: пожалуй, явись сюда сам Триединый, и то ему было бы уделено минимум внимания.
В кабинете главврача не оказалось. Я нашла его в терапии, осматривающим больных. Он тоже был усталым, и прислушивался к моим вопросам вполуха, словно не понимая, зачем я к нему явилась.
— Не справляемся, ваша светлость, — поделился он, когда мы вышли из палаты. — Сами видите. Не хватает персонала, коек, машин, чтобы забирать раненых. Нам нечем кормить больных, неделю уже сидят на овсяной каше. Мэр на все просьбы отвечает, что сделать ничего не может.
Я скрипнула зубами и попрощалась. Счет к мэру рос на глазах.
После госпиталя я попросила отвезти меня в центр помощи беженцам при мэрии. Огромная очередь, тянущаяся через всю центральную площадь, начиналась от черных дверей веселенького старого здания, выкрашенного в голубой цвет, с флагами Инляндии и Дармоншира на шпиле. Я прошла вдоль очереди и, извинившись, вместе с гвардейцами протиснулась в двери.
В помещении, сплошь заставленном коробками, за широким столом сидел чиновник с равнодушным лицом и пробивал печатью талоны — а его помощники выдавали людям коробки с пайками.
— Дайте и мне один, — сказала я и мило улыбнулась лысине чиновника.
— Талон, — бросил он, не поднимая глаз.
— У меня нет талона, — призналась я.
— Без талона не положено, — буркнул он. — Следующий.
— И все же, — проговорила я и кивнула одному из охранников, — я настаиваю.
Чиновник поднял голову — глаза его расширились, и он приподнялся на стуле.
— В-ваша светлость!
— Моя, — согласилась я, принимая из рук гвардейца коробку с пайком. Открыла, посмотрела на содержимое — и, достав пакет с мукой, высыпала ее чиновнику на стол. В белой пыли копошились толстые мучные черви. Народ, ожидающий в очереди, зашумел, раздались возмущенные выкрики.
— Что это? — спросила я нежно, хотя пришлось прилагать усилия, чтобы не сорваться на крик.
— Ваша светлость, — чиновник судорожно вытер лысину. — Я что? Я ведь ничего! Даю, что выдают. Мое дело талоны пробивать, ваша светлость!
— Конечно, — кивнула я, направляясь на выход и прихватывая с собой второй пакет с мукой. — Сергей, проследи, чтобы господа оставались здесь и никуда пока не звонили. Выдачу пайка приостанавливаем.
Водитель понятливо кивнул, и в этот момент раздался звонок телефона.
— Да? — проговорила я в трубку, глядя, как охранники успокаивают взволновавшихся людей.
— Дайте хоть такую, мы просеем, — причитала какая-то женщина, и ей вторили на разный лад. Бедные отчаявшиеся люди.
— Ваша светлость, — раздался в телефоне голос капитана Осокина. — Взломали мы склады, скрутили охрану. Все хранилища забиты продуктами из Рудлога и Маль-Серены.
— Понятно, — зло отозвалась я. Внутри плеснуло яростью, по помещению пронесся ветерок, разметав талоны, мучную пыль и бумаги. Народ испуганно примолк.
— Это не все, — продолжал капитан. — Пока мы здесь допрашивали охрану, подъехал грузовик одного из поставщиков. Мы велели охранникам принять груз, как обычно, и понаблюдали. Из грузовика выгрузили мешки с просроченной мукой. А загрузили продукты хорошего качества. Взяли водителя, он сдал хозяина, мы съездили к нему, привезли сюда, прижали. Он божится, что все согласовано с мэром и он не один такой. Несколько местных крупных торговцев проворачивают мошенническую схему: просрочку сдают в пункты помощи, а нормальные продукты перефасовывают и выставляют в своих магазинах. А половину прибыли отдают мэру и еще нескольким повязанным с ним чиновникам.
— Понятно, — повторила я звенящим голосом. — Капитан. Грузовики задержали?
— Так точно, ваша светлость.
— Берите схваченных молодцев и пусть грузят туда продукты. А затем везите к центру помощи. Нужно раздать людям.
— Так точно, — повторил Осокин.
"Только не натвори дел, — говорила я себе, поднимаясь на второй этаж мэрии и сжимая в руках пакет с мукой. Меня трясло от злости. — Только не натвори ничего непоправимого".
Мне нужно было бы успокоиться, но я не могла — меня гнали в спину ярость и отвращение. Пока в нескольких десятках километров отсюда шли кровопролитные бои, в больницы везли тысячи пострадавших, и мой Люк, как и множество других людей, аристократов и простых, рисковал собой, часть дармонширской элиты жила так, будто войны нет. А некоторые еще и считали возможным наживаться в это время. Зачем? Зачем им деньги, если завтра их могут прибить к дверям администрации, а их жен и детей угнать в рабство? Никогда мне этого не понять.
— Господин Фемминс обедает! — поднялась секретарь на входе в кабинет мэра, но я мазнула по ней взглядом и прошла дальше. Охранники у дверей не стали меня задерживать.
Мэр Фемминс действительно обедал — в роскошной столовой при кабинете, за столом, уставленным блюдами и дорогим вином, в компании нескольких местных баронов и одного графа. Я подумала, что из окон должна быть видна очередь голодных людей и едва удержалась, чтобы не приказать арестовать мэра безо всяких разговоров.
— Ваша светлость, — растерянно сказал Феммингс, поднимаясь и выцепляя взглядом пакет у меня в руке. — Какая честь! Как вы прекрасно выглядите! Присоединитесь к обеду?
Он волновался. Понимал, что что-то не так.
— Конечно, — сказала я, светски улыбаясь и подходя к столу. Гости тоже учтиво поднялись. — Этот суп так же вкусен, как выглядит, господа?
— Превосходен, ваша светлость, — благодушно отозвался один из баронов. Остальные промолчали, видимо, были поумнее — или потрусливее.
— А сейчас будет еще вкуснее, — пообещала я, перевернула пакет и вытряхнула на стол, уставленный кушаниями, порченую муку. — Ну, — я наблюдала за изумленными физиономиями, обнаружившими в супе белых червей, — что же вы не едите, господа? Господин Фемминс? Ешьте, прошу. Ешьте! — рявкнула я срывающимся голосом и смела тарелки со стола в сторону мэра. В глазах заплясали темные пятна.
— Да что вы себе позволяете! — возмутился Фемминс тонким голосом, отряхиваясь от супо-червивой смеси.
— Я позволяю? — тихо спросила я. В голове установилась звенящая тишина. В комнате похолодало, а от моей руки, которой я опиралась на стол, потек лед — и стол треснул, раскалываясь на части. — Я позволяю?! Пока мой муж защищает нас от врагов, пока наши люди там гибнут, вы тут наживаетесь и званые обеды устраиваете? Уроды! Да я вас под трибунал отдам! Скоты без совести и без родины! Свиньи!
