Королевская кровь-9 (прод от 06.01)

Дорогие читатели, книгу целиком уже можно купить на ПМ. Вся информация в группе вконтакте здесь

Королевская кровь-9

ГЛАВА 1

Из доклада связного армии иномирян, тха-нора Арвехши, императору Итхир-Касу:

"Мой император. Целую край твоих одежд и спешу доложить, что генерал Ренх-Сат почти добился успеха. До полного захвата страны, называемой Инляндия, его отделяет три клочка земли и три горстки сопротивляющихся. Он припадает к краям твоего плаща и обещает, что не пройдет и двадцати оборотов лун, как вся страна будет в твоей власти, и шлет тебе тысячу рабов и десять сундуков с сокровищами, а своей невесте, твоей несравненной внучке Анлин-Кас, триста рабов и шесть сундуков с украшениями, взятыми в захваченных городах.

Мой император. Твой верный генерал Манк-теш сообщает, что в стране, называемой Блакория, все еще держатся морозы, и продвижение идет медленно, а сопротивляются нашей армии ожесточенно. Он склоняет голову перед твоим гневом и просит твоей милости и подкрепления. Уже отправленные на подмогу отряды почти полностью перемолоты в битвах, пусть справедливы будут к их душам боги.

Мой император. В стране, называемой Бермонт, наши войска закрыты в горах льдом и снегами, и попытки продвижения не имеют успеха. Враги осыпают твою армию небесным огнем, а по ночам в лагере появляются страшные звери, загрызают и похищают солдат, портят снаряжение. Генерал Харол-Тон припадает к краю твоего плаща и спрашивает, не разумнее ли им вернуться через переход и присоединиться к другим частям армии, чем умирать там без движения от холода и голода? Если же будет воля твоя прислать подкрепление, то они будут готовы пойти на прорыв во имя твое и завоевать для тебя эту землю или отдать жизни.

Мой император. В морозной части страны, называемой Рудлогом, ситуация сложная: большой город Лесовина еще не взят, а наши войска хоть и захватывают новые территории, но быстро тают из-за коварных действий противника и сильных колдунов, которых пленные из местных называют магами. Генерал Тенш-Мин тоже просит о подкреплении. В теплой же части этой страны идут победоносные бои, наша территория растет и армия продвигается к столице — во славу твою, великий тха-нор-арх.

Мой император. Оставшиеся армии ждут, пока откроются еще два портала. Сферы пока лежат спокойно, мерцания не видно, и не беспокоятся рядом животные. Время еще не пришло".

Из обращения императора Итхир-Каса своим генералам:

"Верные псы мои, слава и сила Лортаха! Говорил я с богами. Боги, приняв жертвенную кровь, открыли мне, что недолго осталось до их прихода в новый мир, дабы помочь вам. Молитесь, готовьтесь к их появлению, бейтесь хорошо, и я награжу вас, и они не оставят без награды. Сказали они мне и то, что скоро откроются и переходы у оставшихся сфер, и все наши войска смогут вступить в победоносную войну. Боги недовольны, что продвижение наших войск замедлилось, поэтому слушайте меня: нам дадут новое оружие, с которым мы захватим этот мир за неделю, и я сам при открытии следующих врат возглавлю одну из армий, чтобы сокрушать врагов и вести вас за собой".

* * *

В холме под лакшийским храмом клубилась тьма. Старые боги, жестокие боги творили новое оружие: из мертвой крови и плоти, которыми здесь пахло, боли и страха, из духа жизни, что впитали они за тысячелетия жертвоприношений.

Боги спешили — Лортах был иссушен ими и ослаблен, и скоро уже должно было настать время, когда они не смогут существовать, даже приняв в жертву всех жителей этого мира. Нет, им нужна была новая планета, полная энергии, и поэтому все силы они бросили в свои армии, и с нетерпением ждали момента, когда порталы укрепятся настолько, что смогут пропустить их.

После разведки в новом мире из четырех божественных теней остались три, которые сейчас бесконечно скользили над лесами побережья, надеясь найти беловолосую девку, про которую было предсказано, что нельзя ее выпускать на Туру, иначе захлопнутся порталы. Пусть ловчие доложили, что девка и ее защитник, скорее всего, погибли — нужно было убедиться. Но боги сами не могли обнаружить беглецов — чужак, давно вторгнувшийся в Лортах и запертый в горной долине, прикрывал свои поселения и область далеко за ними от их взглядов. Зато беглецов, если они еще были живы, могли поймать люди — и обязаны были поймать.

По времени Туры — начало марта, Нижний мир, Алина

— Огонь?

— Ронха.

— Дом?

— Орен.

— Император?

— Тха-нор-арх, — Алина пнула небольшой камешек, который отскочил от ближайшего папоротника, спугнув мелкую пташку, и вздохнула. — Я давно запомнила эти слова, профессор. Все же в этом языке слишком много шипящих и глухих. И почему-то каждое третье слово с приставкой "тха". Скажите лучше, что она значит?

— Тха — это "огромный", — терпеливо пояснил Тротт.

— Ага, — Алинка повеселела, — а "нор" — это "аристократ". А арх...арх — благословенный. То есть тха-нор-арх — самый большой и благословенный богами аристократ?

— Верно.

— А тха-охонг — "огромный охонг", — увлеченно продолжала принцесса.

— Верно.

— А тха-орен — дворец! — она дунула на пряди, упавшие на лицо.

— Я уже понял, что вы поняли, Богуславская, — едко проговорил инляндец, и она воздела глаза к небу, нарочито обиженно надув губы. "Ну вы и зануда, лорд Макс" не прозвучало вслух, но мысли спутницы были так же очевидны, как и то, что солнце клонится к горизонту.

Макс воспользовался паузой, чтобы оглядеться и прислушаться. Теперь он постоянно существовал в режиме сканирования окружающего пространства. Даже во сне расслабиться не получалось.

С момента их прыжка со скалы прошло больше трех недель, а они все еще не дошли до поселения дар-тени. И не потому, что Богуславская задерживала — наоборот, она заметно окрепла, мышцы на руках и ногах приобрели рельеф, и теперь она куда легче выдерживала и полноценные дневные переходы, и вечерние тренировки. Но влажный папоротниковый лес кишел охонгами и отрядами из твердыни Алиппа, посланными навстречу. А в спины дышали ловчие из отряда старого знакомого, нора Хенши.

Хорошо, что Охтор за прошедшие годы исходил лес между холмами и поселением вдоль и поперек и знал в нем каждый папоротник. Пришлось петлять, чтобы обходить засады и чутких охонгов, заметать следы, отказаться от разведения костров. Беглецы то прятались от отрядов ловчих в убежищах, вымазавшись мускусными железами местного мелкого оленя — только чтобы не учуяли охонги,— то шли ночами, пробираясь почти вплотную к чужим отрядам или обходя их по мелкому морю. Все это удлинило время пути больше чем вдвое. И Макс прекрасно понимал: то, что их до сих пор не поймали — невероятная удача.

Он начал учить Алину Рудлог местному языку сразу после того, как они вплавь добрались от скалы, в которой провели день, до лесного берега. Когда Тротт очнулся в нагретой пещере, обнимая горячую принцессу, крепко спящую у него на коленях, он долго слушал ее дыхание, не двигаясь, чтобы не разбудить, и ругал себя из-за того, что не подумал об изучении языка раньше. Погибни он, когда уводил от Богуславской погоню — и как бы она смогла объясниться с главой поселения, даже если бы у нее получилось дойти до него?

А когда проснулась она, сонная и раскрасневшаяся, с прилипшими от жары ко лбу волосами и посмотрела на него зелеными туманными глазами, в которых были и воспоминания о прошедшей ужасной ночи, и усталость, и смиренная готовность идти дальше, а потом улыбнулась подбадривающей улыбкой, так похожей на улыбку Михея — Макс понял, что не имеет права погибнуть, прежде чем выведет ее отсюда. Потому что без него она точно никуда не дойдет.

Тротт там же, в пещере, заставил ее еще раз попытаться вернуться на Туру, но ничего не вышло. Как и до этого, как и после этого.

Богуславская несколько дней после ночного перехода была необычайно тихой и испуганной — и в глазах ее появилось какое-то новое, серьезное и печальное выражение. Она периодически остро взглядывала на Макса, но молчала, пока он не выдержал:

— Спрашивайте, Алина.

Принцесса покачала головой и ничего не ответила. И только ночью, привычно уже прижавшись к нему спиной в очередной норе, пахнущей сухим мхом и древесной щепой, тихо проговорила:

— Нам ведь не выбраться отсюда, да, лорд Макс?

— Вы внезапно осознали серьезность нашего положения, Богуславская? — с намеренным едким недоумением произнес он. — Мне казалось, скорость вашего мыслительного процесса быстрее.

Их голоса в маленьком убежище, вокруг которого расстилалась ночь, звучали глухо и почти неслышно.

— Не бурчите, — прошептала она укоризненно и затихла. Но не заснула — и Тротт, покривившись, коснулся ее руки и сказал:

— Это сложно, Алина. Но не невозможно. Мы не должны были даже дойти до холмов — но мы дошли и прошли их. Надеюсь, удача и дальше будет нам сопутствовать, а я сделаю все, чтобы вы вернулись на Туру.

Пальцы ее дрогнули в его ладони.

— Как хорошо, что вы есть, — и она тяжело вздохнула, явно заставляя себя расслабиться. — А вы возьмете меня на стажировку, когда мы вернемся?

— Возьму, Алина.

— И в лабораторию свою пустите?

— Конечно.

Она хмыкнула.

— Вы сейчас все что угодно пообещаете, да?

— Да, — принцесса не видела его мимолетной улыбки.

— Я подумаю, что у вас попросить, — пробормотала она довольно. — Потом. Обязательно что-нибудь придумаю.

На следующий день она снова была самой собой — любознательной и бодрой Богуславской. Только глаза оставались взрослыми — так бывает у побитых жизнью подростков, у бродячих собак. Но иномирянские слова повторяла бойко, и снова сыпала вопросами.

— Неужели все здесь говорят на одном языке? — удивлялась принцесса. — У нас на одном материке несколько десятков языков и диалектов, а здесь — один?

— Это империя, — объяснил Макс. — Которая существует уже очень давно. Поэтому есть умирающие местные языки и есть общий, на котором в основном и говорят. Свою роль сыграло и постоянное подтопление материка. Каждый год множество поселений снимается со своих мест и идет в центр, и там языки перемешиваются, ассимилируются.

У принцессы оказалась превосходная память, и сейчас, спустя три недели, она худо-бедно уже могла изъясняться на языке Лортаха. Иногда Макс требовал разговаривать с ним и отвечать ему только на лорташском, и Богуславская очень забавно воспринимала это как вызов — она упорно пыталась объясниться, даже когда ее словарь состоял из пары-тройки сотен слов. Впрочем, она любила вызовы, это он заметил.

В округе было спокойно. Сейчас они пробирались по чаще, где старые папоротники росли так кучно, что охонгу было бы не пройти. Но здесь отсутствовали источники воды — к ближайшей речушке беглецы должны были выйти завтра к вечеру, а пока придется экономить то, что есть в флягах и обойтись без омовений.

Наступила темнота, на листьях папоротников замерцал отблеск первой поднимающейся луны. Принцесса шла молча, сосредоточенно, почти не пыхтя — теперь они двигались еще пару часов после наступления темноты, чтобы оторваться от преследователей. Она, конечно, устала, и, когда думала, что он не видит, терла глаза и тихонько вздыхала. Но после того, как Макс скомандовал "привал", уселась на землю, вытерла лицо влажной тряпочкой — воды в флягах оставалось чуть больше половины, — немного отдохнула и без напоминания тяжело поднялась на ноги. Заниматься.

Одновременно с изучением языка Тротт начал учить ее бою ножом. Оружие принцесса держала неправильно, как бить не понимала и училась с трудом, и долго не могла себя заставить замахнуться на него. Она резалась о лезвие, роняла острый нож себе на ноги, ужасом отбрасывала его, если нечаянно царапала Макса и отчаянно злилась оттого, что у нее не получается. Вот и сейчас: стоит, сжав рукоятку слишком далеко от основания и чересчур высоко подняв руку — из такого положения не вгонишь под ребра или в живот, а сил пробить ребра у нее точно не хватит.

— Ниже руку, Богуславская. Согнитесь немного, как я учил. Вот так. А теперь бейте. Бейте, а не тыкайте хаотично, и не жмурьтесь! От того, что вы закроете глаза, противник не исчезнет!

— Я уже говорила, я боюсь вас поранить, профессор, — сгорбившись, проговорила она.

— Вы при всем желании меня не заденете, — сухо ответил Тротт. — А вот того, кто не ожидает атаки — вполне. Поднимите голову. — Принцесса послушно выпрямилась, сверкая в темноте зелеными глазами. — Прикрывайте тело второй рукой. Крепче хват. Бейте!

Она ударила — и Макс сдвинулся вправо совсем немного, вывернул ей руку с ножом, зажал спиной к себе, перехватив второй рукой над грудью — принцесса застонала от боли, но не остановилась — пнула его по коленке, неожиданно впилась зубами в предплечье... и так удивилась, когда оказалась на свободе, что застыла вместо того, чтобы бежать.

— Хорошо, — Тротт, поморщившись, потер кожу выше запястья, где наливались красным следы зубов. — Только кусайте сильнее. Вы не за столом, чтобы деликатничать.

Алина фыркнула:

— Да и вы не сильно-то вкусный, профессор. Давайте дальше, а? — она зевнула. — Спать очень хочется.

Пощады Богуславская теперь не просила и не жаловалась. Но ему иногда становилось до невозможного тошно при взгляде на ее прокушенную от боли губу — если слишком сильно выворачивал руки, — или на порезы на ее теле. От запаха ее крови Тротта до сих пор кидало в состояние сжатой пружины — хотелось то ли убивать кого-то, то ли крушить все вокруг. Но он сдерживался. Он вообще умел себя контролировать.

После тренировки, когда принцесса остывала, снова сидя на земле, Макс сообщил:

— Если все будет нормально, послезавтра будем в поселении.

— Правда? — Алина даже лицом просветлела, принимая у него из рук ломаную сухую лепешку.

— Правда, — буркнул Тротт, глядя, с какой жадностью она вгрызается в пресное угощение, чуть ли не захлебываясь от голода, запивая ее водой и закатывая глаза. — Немного осталось. Надеюсь, удача нам не изменит.

На следующий день Алина бодро пробиралась вслед за профессором по надоевшей папоротниковой чаще. Вокруг было жарко, тихо и мирно. Каких только растений тут не росло — огромные папоротники принимали самые причудливые формы: то со стволом в виде бутылки диаметром с домик, увенчанной пышной кроной, то высокие, покрытые чешуйками, как шишки, то витые, то растущие горизонтальными волнами, напоминающими гигантских змей. Ребристые стволы, шарообразные, плоские, кое-где сросшиеся в длинные стены, которые приходилось обходить... И еще сотни видов, от карликовых до гигантских, в сочных листьях и дуплах которых кричали птицы и жужжали насекомые, а у корней то и дело мелькала какая-нибудь местная живность. Чаща постепенно редела и становилась не такой непролазной. Но принцесса почти не обращала на все это великолепие внимания, погрузившись в мечты. Перед ее мысленным взором вставала то нормальная кровать с одеялом и подушкой, то ванна, то — верх желаний! — кусок мыла и мочалка, которые она не выпустит, пока не смоет с себя всю грязь. А если еще можно будет сварить суп... Живот свело, пятая Рудлог сглотнула слюну и со стыдом посмотрела на напряженную спину Тротта. О чем она думает? Суп, мыло — когда их в любую минуту могут поймать и убить!

Словно в ответ на ее мысли сверху раздался знакомый гул. Алинка быстро шмыгнула к древесному стволу, привычно распласталась на нем, провожая взглядом едва видимую сквозь большие листья папоротников "стрекозу" со всадником. Оглянулась — лорд Тротт тоже смотрел на улетающего раньяра, и выражение лица его было очень мрачным.

Стоило чудовищу скрыться из виду, и инляндец отошел от ствола, прислушался. Снова раздался гул.

— Еще одна, проф... — начала Алина испуганно, но он прервал ее жестом, поводя головой в стороны и втягивая носом воздух. Шагнул назад, в укрытие, и когда вторая стрекоза скрылась, свистяще рявкнул:

— Бегом, Богуславская! Скоро тут будут охонги!

Алина без слов сорвалась с места, понеслась следом, уже на бегу соображая, что в воздухе действительно едва уловимо тянет муравьиной кислотой. Затем и эти мысли ушли — она, подавляя желание оглянуться, сосредоточилась на удержании дыхания и на том, чтобы не споткнуться об очередной осклизлый корень или пенек. И чтобы не отстать.

Следующие несколько часов превратились в сплошной бег с небольшими передышками.

Тротт бежал, перепрыгивая через коряги, периодически оглядываясь на принцессу. Где-то в стороне мелькала черная тень — и он перехватывал Алину за руку, дергал за прикрытие стволов, пережидал. Слышался гул — и он прижимал спутницу к земле под пышной кроной, сжимаясь сам — и тут же тянул ее дальше, когда раньяр пролетал мимо.

Принцесса не жаловалась. Она сосредоточенно дышала, слушалась его безмолвных команд, и, похоже, даже бояться не успевала.

Лес шумел, лес скрипел, сообщая чуткому уху Макса о том, что полон чужаков. С разных сторон под лапами охонгов скрипели ветки и хлюпала вода в лощинках, слышалось их верещание и голоса ловчих. Их с Богуславской еще не увидели, слава богам и местной буйной растительности, но количество наемников было таким, чтобы и крысозуба не пропустить.

Деревья росли все реже, а, значит, и лес просматривался дальше. Спереди раздался тонкое верещание — и Макс, резко остановившись, выругался и толкнул Алинку к витому папоротниковому стволу. И свистящим шепотом приказал:

— Лезьте вверх, быстро!

Алина даже не стала спрашивать как — хотя папоротник напоминал мясисто-зеленую детскую горку, закручивающуюся по спирали в небеса и там распадающуюся на гигантские листья. Кое-где края "желоба" почти смыкались, где-то расходились — а принцесса, пыхтя, упираясь руками и ногами в ребристую прохладную кору, лезла вверх, слыша позади такое же тяжелое дыхание Тротта и стараясь двигаться поскорее. Внутри очень сильно пахло чем-то, напоминающим лавровый лист, смешанный с алоэ.

— Еще! — шипел он, когда Алина останавливалась в страхе, что дрожащие руки подведут и она сорвется вниз, утянув за собой и профессора. — Выше! Иначе нас почуют!

Она лезла и лезла, не обращая внимания на мешающие крылья, пока в очередном витке, пятом или шестом по счету, Тротт не дернул ее за ногу, призывая остановиться.

Здесь "желоб" — ствол располагался уже почти вертикально, и края его сходились совсем близко — между ними была щель в сантиметров на двадцать, не больше. Внутри он напоминал широкую бочку. Алина изо всех сил упиралась руками и ногами в стенки, растопырила и крылья, но руки немели, отказывали.

Снизу послышались голоса.

— Сейчас упаду, профессор, — прошептала Алинка, с отчаянием представляя, как она выкатывается из этой "горки" прямо под ноги к преследователям.

— Не вздумайте, — процедил он. Зашевелился, — принцесса даже боялась опустить голову, чтобы посмотреть, что он делает, — а инляндец подполз выше, ей за спину, и, упираясь только ногами, достал у нее из ножен кинжал, воткнул рядом с ее рукой.

— Держитесь, — его нож вошел в кору рядом со второй ладонью. Алинка вцепилась в рукояти, а Тротт обхватил ее за талию и прижал к себе. Сразу стало легче.

И Алина затихла, глядя из укрытия вниз, на землю, где сейчас остановились два охонга со всадниками. Ей было жарко, за спиной тяжело дышал профессор Тротт — он тоже был горячий и напряженный, и сердце его колотилось так же, как ее собственное.

Люди переговаривались, охонги с тонким верещанием поводили передними лапами в воздухе, крутили треугольными головами.

— У них на лапах обонятельные ворсинки, — неслышно шепнул Тротт на ухо — и она дернулась от щекотки и прикосновения жесткой бороды. Крепкая рука тут же сжала ее сильнее, и Алинка замерла. Ствол от ее движения, как ей показалось, скрипнул просто оглушительно. Но ловчие внизу не обратили на звук внимания.

— Спокойно, — так же тихо проговорил инляндец. — Мы, конечно, наследили, но запах этого растения перебивает наш, и если следов еще не заметили, то скоро уйдут.

Охонги действительно немного потоптались у их укрытия и пошагали дальше, от одного папоротника к другому, пока не скрылись из виду. Алинка закрыла глаза — от облегчения у нее даже в голове загудело.

А когда открыла, поняла, что звук был реальным. Прямо напротив принцессы, в витке ствола висела гигантская стрекоза. Крылья ее и издавали этот гул, и двигались так быстро, что выглядели как четыре смазанных веера. Челюсть, способная перекусить Алинку, сжималась и разжималась, а два фасеточных глаза, казалось, смотрят прямо на принцессу.

— Тссс... — рука Тротта сжала ее до боли, но принцесса и так затаила дыхание и замерла. Стрекоза гудела, всадник ее, склонившись, что-то искал в седельной сумке. Сейчас, когда первый страх прошел, было понятно, что они находятся чуть выше того места, где затаились беглецы. Листья папоротника отбрасывали густую тень, видимо, поэтому наемник и залетел сюда — спрятаться от солнца. Он достал флягу, начал пить, долго пил, обстоятельно — Алинка успела разглядеть и странную черную кирасу на нем, и сапоги из зеленоватой пупырчатой кожи, и все мельчайшие сочленения тела раньяра. Наконец ловчий протянул руку к загривку "стрекозы", и чудовище с гулом полетело прочь.

Они провели в своем убежище, располагавшемся метрах в двадцати от земли, несколько часов до темноты. Было так жарко, что перед глазами принцессы периодически начинали прыгать черные пятна. Руки и ноги онемели, хотя она отпускала то одну, то другую, разминала, трясла ими. Профессор за спиной был почти недвижим. От запаха папоротника хотелось чихать и текли слезы, кончилась вода, но не это было самым страшным. К папоротнику то и дело выходили охонги или пешие ловчие, их силуэты мелькали средь стволов, а стрекозы так вовсе кружили над лесом как листолетный полк.

— Украсть бы такую и долететь на ней, — жалобно прошептала Алина, когда очередное крылатое чудовище пролетело мимо.

— Я не знаю, как ими управлять, — сухо признался Тротт. — У охонгов над нервным узлом подвижный вырост, как рычаг, ими управлять может любой. Но при этом они настроены ментально на хозяина и легко могут сожрать чужака. Хотя они и своего-то могут растерзать, если голодны, а человек ранен. А раньяров создали недавно, принцип управления мне неизвестен. Да и на спине раньяра мы как на ладони, стоит только подлететь поближе. Я предпочитаю не рисковать.

Говорили они мало, берегли силы. Вниз спустились, когда лес провалился в темноту. Алинка оглядывалась по сторонам — это был все тот же лес, только объемно-бархатный, с едва различимыми цветами.

— Даю две минуты. Времени на еду нет. Будем идти всю ночь, — предупредил инляндец, мерцая зелеными глазами. Принцесса поднесла руку к лицу, посмотрела на пальцы — на них едва заметно виднелись зеленые отблески — и бросилась к кустам.

— Держитесь за мной, — сказал Макс, когда она вернулась. — Если повезет, ближе к утру войдем под защиту Источника. Там будет вода, и нас уже трудно будет найти.

И снова она брела следом по проклятому папоротниковому лесу, облизывая сухие губы и желая попить, замирая, когда останавливался профессор, послушно поворачивая, чтобы обойти стоянки ловчих и места охоты пауков, вздрагивая от верещания ночных ящеров, переступая через бесконечные корни и кусты и сосредоточившись только на спине и крыльях лорда Тротта. Часа через четыре она вообще погрузилась в полусон, и ее уставшему рассудку в какой-то момент показалось, что все произошедшее — всего лишь снится ей, что все это нереально. Профессор с крыльями... чудовища... две луны... разве это вообще может быть?!

Алинка задрала голову к лунам — под ногой хрустнуло, и сонливость как рукой сняло. Тротт обернулся, глаза его предупреждающе блеснули.

— Еще немного. Потерпите, — голос его был сиплым. Он подманил ее поближе, склонился, с тревогой всматриваясь в лицо. — Немного, слышите меня, Алина?

Она кивнула. Говорить не было сил.

"Немного" растянулось на часы, полные жажды, пахнущие влажным мхом, муравьиной кислотой, ее потом, усталостью и страхом. "Немного, — мысленно шептала она себе в такт шагам, — немного-немного-немного-немного-немного-немного..."

Раздался плеск — но в ушах шумело, ее качало. Они все шли и шли — когда вдруг Алина обнаружила, что ее усадили спиной к какому-то дереву и протягивают флягу с водой. Принцесса попыталась ее взять и не смогла — рука дрожала мелкой дрожью, и тогда Макс сел на корточки рядом, поднес флягу ко рту и поил ее, пока она не отвернула голову и не схватила его за рукав.

— Мы дошли, профессор? Дошли?

— До поселения еще несколько часов, — сказал он, сделал несколько глотков из фляги и вложил ее принцессе в руку. — Но мы уже в безопасности. Нужно поспать. Дойдем днем.

Алина услышала только "мы уже в безопасности" и от накатившего облегчения откинула голову назад, прижавшись затылком к стволу. Постепенно туман из глаз уходил, открывая то, что она сидит у берега реки, а лорд Тротт, обнажившись — то ли думал, что она уже спит, то ли так устал, что ему было не до приличий, — с ожесточением натирает тело речным песком и полощет одежду в воде.

Все-таки он был чистюлей в превосходной степени.

Принцесса сидела, с вялым интересом наблюдая за движениями черных крыльев и мельканием белого тела, периодически поднося флягу к губам. Она остывала и с каждой минутой все сильнее ощущала, как от нее ужасно пахнет. Порылась в сумке, положила в рот кусочек рассохшейся почти в крошку лепешки и, поднявшись, принялась сдирать с себя сапоги, штаны и сумку, а затем, шатаясь, побрела в воду.

Тротт оглянулся. Он не стал прикрываться, но и поворачиваться не стал, и Алина потянула с себя сорочку, присела, с наслаждением ощущая, как теплая, пахнущая торфом вода закрывает ее с головой, зачерпнула песка и тоже начала мыться.

Спать они легли, разделив остатки лепешки и напившись воды до бульканья в животах. И в этот раз спалось им сладко и легко. Как только могут спать два смертельно вымотанных человека, которые наконец-то получили передышку.

Макс Тротт проснулся от палящего солнца — и от того, что носу его и губам опять было щекотно от светлых прядей. Волосы Богуславской пахли торфом и лесом, и тело ее было разгоряченным, и дышала спутница спокойно. Одно крыло она подложила под голову, второе во сне вытянула поверх Тротта, и теперь тонкий пух ласково касался его руки и пальцев.

Никуда не надо бежать. Не надо прятаться. Быть начеку.

Он расслабленно пошевелил головой — губы скользнули с затылка на шею принцессы, коснулись кожи — жаркой, мягкой, нежной, как бархат. Макс в полудреме тронул ее языком — и тут кровь полыхнула, и он почувствовал прижавшуюся к нему девушку всем телом, глубоко, полной грудью вдохнул ее запах — и, словно ошпарившись, дернулся от нее, выбрался из убежища и пошел к реке, мгновенно наглухо закрываясь и запирая все ощущения и мысли на замок.

— Куда тебя несет, — пробормотал он со злой досадой, плеская себе в лицо воду. Только не с ней — не со вчерашней девочкой, которая младше его в пять раз. Не с той, что могла быть его дочерью. Не с дочерью убитого им друга, с которым он объединен общей тайной одной ночи и перед которым у него огромный долг. Не с принцессой крови, которая к тому же находится полностью в его власти, доверяет ему и зависит от него.

Инляндец, умывшись, зашел в прохладную с утра реку — по красноватой от железа воде шли круги, и легкая дымка таяла на солнце. Через пару минут он уже снова был погружен во внутреннюю эмоциональную глухоту. Макс Тротт очень хорошо умел бороться с искушениями. У него было семнадцать лет, чтобы научиться.

Алина, проснувшись от того, что спине вдруг стало прохладно, долго нежилась в норе под корнями кряжистого папоротника, то пытаясь в полудреме вернуться обратно на Туру, то проваливаясь обратно в сон. В поверхностных сновидениях ее мелькали сестры и однокурсники, ехидничающие камены, веселый Димка Поляна и надежный добрый Матвей. Он обнимал ее, басил своим низким голосом "Как ты, малявочка?", а Алина, выныривая из снов, грустила, скучала и стыдилась, что с этой гонкой на выживание о Матвее почти не вспоминала. Сквозь дрему она слышала шаги, что периодически раздавались у убежища, потом запахло дымом, а она все лежала, вытянувшись, сладко потягиваясь и растягивая крылья, наслаждаясь тем, что не надо пока никого бояться и никто не гонит ее в путь.

В конце концов принцесса выползла на берег реки, оборвала кустик с ягодами, росший тут же, и с восторгом уставилась на несколько запеченных клубней, длинных рыбин и тушек каких-то мелких птиц, висящих на длинных прутах над едва тлеющими углями. Тротта нигде не было видно, и Алина, спешно ополоснувшись и усердно почистив зубы размочаленным прутиком и оставшимися ягодами, натянула обратно сорочку, с жадностью схватила один из "шампуров" и впилась зубами в тушку. Мясной сок потек в рот, и она замычала от удовольствия, продолжая жевать.

Внимание ее привлек странный мелодичный свист — в нем явно была какая-то система и он точно был не животного происхождения. Алина поколебалась, но все же пошла в сторону, откуда он доносился, жмурясь на ярком солнце и кусая сладкий клубень. И, выйдя на полянку метрах в десяти от стоянки, остановилась, с застенчивым восторгом рассматривая открывшуюся картину.

Среди гигантских папоротников, на зеленом мху тренировался профессор Тротт с двумя туманными кривыми мечами. Одетый в одни мокрые полотняные штаны, он двигался невозможно быстро, перетекал из одного положения в другое, прыгал, изгибался, разворачивался и рубил клинками, срезая листья и оставляя на стволах зазубрины. Он заметил ее, нахмурился, но движение не остановил — и Алинка, усевшись на землю и скрестив ноги, жевала свой лесной завтрак и смотрела на это представление, забывая дышать. Она уже видела инляндца в бою, но там все заканчивалось очень быстро и кроваво. А сейчас она могла посмотреть и на движение мышц на сухощавом теле, и на работу крыльев, и на отличную координацию...

— Богуславская, я разве разрешал отходить от убежища?

Алина не сразу услышала вопрос, зачарованно глядя на косые мышцы профессорского живота, блестящие от пота.

— Ваше высочество! — рявкнул он. — Вы меня слышите?

Она так опешила от этого "ваше высочество", что недоуменно заморгала, и только потом призналась:

— Нет, лорд Макс. Я изучаю вашу анатомию. Но в общих чертах я поняла. Вы что-то там ругались.

Он поморщился. Грудь его ходила ходуном, и принцесса перевела взгляд на нее, заметив, что странные длинные шрамы, которые она уже видела ранее, покраснели. Очень похоже на ожоги... и очень любопытно, как Тротт их получил.

— Не нужно было отходить от убежища, Алина, — снова вмешался инляндец в ее мысли. Голос его уже был спокойным, но на лице читалось недовольство.

— Но почему? — недоуменно спросила она. — Вы сказали, мы уже в безопасности.

— Богуславская, — процедил он, взирая на нее сверху вниз. — Вы что, с переходом через реку резко поглупели? Здесь достаточно опасностей и кроме ловчих императора. Забыли уже про пауков? И... почему вы босиком?

Алина вытянула ногу перед собой, пристыженно покрутила пяткой с налипшими щепками и землей, прикрыла сорочкой обнажившуюся коленку и вздохнула:

— Извините, профессор Тротт.

— Идите обратно, — сказал он, отводя странный взгляд от ее колен. Она даже склонила голову, оглядела их — грязные, что ли? Или, может, с синяками? — Скоро уже выходить, поешьте нормально, оденьтесь.

— А если меня кто-нибудь саму на обратном пути съест? — резонно возразила она и торжествующе заключила. — Сейчас мне безопаснее рядом с вами, профессор.

— Не съест, — буркнул он, — я все проверил, хищников нет.

Она недоуменно глянула на него из-под челки.

— Тогда почему вы рассердились?

— Но вы-то об этом не знали, — отчеканил Тротт. — Идите, Богуславская.

— А вы останетесь здесь? — уточнила Алинка дотошно.

— Да.

— Еще тренироваться?

— Да.

— А можно я посмотрю? — она застенчиво улыбнулась.— Это очень красиво, профессор.

Тротт посмотрел в ее глаза и дернул плечами.

— Как хотите. Я уже привык к роли экспоната, и застенчивостью не страдаю.

Он отвернулся, а принцессе вдруг стало стыдно — может, ему нужно побыть одному, а она и так наверняка успела надоесть ему за путь, и еще сейчас надоедает. Потому что привыкла, что он к ней снисходителен. И уже считает, что имеет право на его время и общество. А ведь по сути она ему чужая и он вовсе не обязан быть добрым.

— Извините, что разозлила вас, — тихо проговорила Алина ему в спину. — Я все-таки пойду. Извините. И спасибо за еду, я, наверное, никогда ничего вкуснее не ела.

Ответом ей стал свист оружия, и принцесса, задержавшись на несколько мгновений, все же побрела обратно, догрызая птичий остов. Еда стала невкусной, а настроение совсем не радужным. Позади слышались звуки прыжков, рассекаемого воздуха и тяжелого дыхания, и мелькнула мысль спрятаться за деревом и посмотреть, но она не стала. Тротт обязательно заметит, и ей станет еще более неловко.

Инляндец вернулся, когда она уже была полностью одета и терпеливо сидела у их убежища, ожидая его. Угли она затушила, привычно закрыла пластом снятого мха, смазала следы у речки, закопала кости обглоданных птиц, а оставшиеся шампуры — Тротту она оставила побольше — выложила на очищенный от крошек и земли корень.

Инляндец мазнул по убранной стоянке взглядом, но ничего не сказал, и Алина совсем расстроилась. Когда он начал быстро ополаскиваться, угрюмо отвернулась — а то вдруг поймет, как до ужаса любопытно и приятно на него смотреть, и скажет что-нибудь колкое, и тогда она не будет знать, куда деваться от смущения.

Тротт поел и начал собираться, не глядя на нее. И когда, наконец, скомандовал "пойдем", Алина тихо поднялась и молча двинулась следом. Что-то произошло этим утром, отчего ушла легкость, появившаяся в общении за прошедшие недели, и пятая Рудлог снова грустила, ругая себя за неосторожность и любопытство, и заставляла себя молчать, хотя на губах крутилась тысяча вопросов про поселение и про то, что они будут делать дальше.

— Ну что вы опять сопите, принцесса? — услышала она тяжелый голос Тротта и от радости заулыбалась во весь рот.

— Я боюсь к вам обращаться, — призналась она. — Вы какой-то злой сегодня. И внезапно вспомнили мой титул. Это точно не к добру.

Он хмыкнул.

— Что вы хотели спросить? Давайте, добивайте меня, Богуславская. Все равно нам еще несколько часов идти.

Принцесса вприпрыжку догнала его, не переставая улыбаться.

— С чего бы начать... А сколько лет уже здесь живут дар-тени, вы знаете? А как высоко вы можете летать? А... нет, для начала, пожалуйста, покажите мне еще раз, как вы летаете, профессор!..

ГЛАВА 2

Начало марта, Бермонт, Полина

Ее величество Полина-Иоанна, одетая в тяжелую шубу и плотный платок, веселая и разрумянившаяся, как деревенская девушка, сидела на пеньке в заснеженном лесу пригорода Ренсинфорса и развлекалась тем, что лепила снежки и сбивала ими шишки. Вокруг, стараясь не попадаться королеве на глаза и отслеживая траекторию снежных снарядов, расположилась охрана. На ветках, привлеченные небывалой суматохой, шныряли серые белки и, зависая на качающихся ветвях, укоризненно стрекотали и дергали пушистыми хвостами.

Полина уже несколько дней выезжала в этот лес по совету шамана Тайкахе, и с удовольствием гуляла меж сосен — для нее в первый же день прокатали в глубоком снегу тропинку, и королева чинно вышагивала по короткому маршруту, слушала чириканье согревшихся на солнышке пташек... и жутко скучала. Зато время бодрствования сразу увеличилось почти вдвое и иногда достигало трех часов. Лес давал силу — Поля чувствовала, как живительная энергия струится меж древесных стволов, пахнущих смолой и хвоей, и наполняет тело легкостью. Лес лечил, лес шуршал свои песни на пару с ветром, шалил, осыпая снегом с еловых лап, радовал то спустившейся за угощением белкой, то зайцем или огромным сохатым, тяжело раздвигающим сугробы мощной грудью.

Живность Полину не боялась, подходила близко, тыкалась в руку, съедая угощение — то ломоть хлеба, посыпанный солью, то морковку или яблоко, — но стоило шевельнуться кому-то из охраны, как звери всполошно бросались прочь.

— Почему они вас боятся, а меня нет? — спросила она у подполковника Свенсена, который в один из дней выехал вместе с королевой, чтобы лично проверить место, где она гуляет.

— Вы супруга сына Хозяина Леса, ваше величество, — добродушно пояснил Свенсен, цыкая на наглую белку, примеряющуюся, как бы прыгнуть с сосны на королеву. — Ему подчиняются все звери. Они чувствуют это и идут к вам, несмотря на то, что и вы, и Демьян пахнете хищниками, как и мы.

Полине скоро надоели снежки, и она поднялась, решив еще пройтись и подумать, чем заняться завтра. Все эти дни она исправно писала письма мужу, принимала просителей, даже поучаствовала в нескольких выездах по военным частям Ренсинфорса, где произнесла зажигательные речи о том, что спокойствие мирных граждан столицы зависит от бравых солдат и она лично, королева, глядя на них, тоже спокойна. На ее столе лежала целая стопка с просьбами посетить важные мероприятия, так что выбор был. Но ей ничего не хотелось. Ей хотелось к Демьяну.

Однако Полина точно знала, что сейчас не время мешать ему. Она может только помочь, занявшись его делами здесь. Поэтому, да, посетит и открывшийся завод, и раненых бойцов, и выпьет чаю с женами линдморов... и много что сделает, только бы он гордился ею, Пол.

Она шагала по скрипящему, кое-где оплавленному весенним солнцем снегу, а охрана, рассыпавшись, неслышно закрывала ее от возможных злоумышленников. Было тихо. Тронутый только звериными следами снежный покров сверкал белизной, и Поля снова погрузилась в ощущения того, как течет к ней первородная энергия, свежая, чистая...

— Королева!

Раздалось рычание, глухие ругательства. Полина с удивлением подняла голову, щурясь на ярком солнце — гвардейцы шагах в двадцати сбоку от нее крутили руки голому обросшему мужику.

— Королева! — снова позвал он яростно. Его швырнули на колени.

Она еще сощурилась, приставила ладонь козырьком к глазам и шагнула вперед. И с удивлением узнала в скрученном дикаре главаря заговорщиков Ольрена Ровента. Сейчас он скалился и утробно ворчал, стоя с заведенными за спину руками, но вырваться не пытался и, кажется, совсем не чувствовал холода.

— Мне нужно поговорить с тобой! — рычаще рявкнул он.

— Ваше величество, не подходите к нему, — предупредил командир группы охраны. Гвардейцы окружили королеву, защелкали затворы автоматов. Часть бойцов прочесывала лес. Им и так попадет от Свенсена, что не заметили Ровента, подпустили близко. Будь у него оружие — вполне мог бы выстрелить или метнуть нож.

— Я один, — сообщил он громко и презрительно оглядел напряженных гвардейцев. — Я не нападу, клянусь. Мне надо, чтобы ты послушала меня!

Пол сжала зубы, и, отвернувшись, пошла к опушке, где ждали машины. Этот берман хотел убить ее Демьяна. И убил бы и его, и ее, если бы встала на пути.

Позади раздалось раздраженное рычание, звуки возни, быстрых шагов и ударов. Пол, не оборачиваясь, ускоряла шаг, хотя внутри все сжималось.

— Прошу! — крикнул он сдавленно. — Ваше величество!

Это у него вышло сдавленно, будто он через силу выталкивал из себя слова. Снова раздались звуки борьбы. Полина еще ускорилась.

— Моя королева! — прокричал он со злостью, сквозь которую пробивалось отчаяние. — Ты моя королева! Я прошу! Прошу тебя о милости!

Пол поморщилась, потерла ладонью замерзший нос и щеку и со вздохом остановилась.

"Твое слово — милосердие" — прозвучал у нее в голове тонкий и скрипучий голос доброго Тайкахе, мудрого Тайкахе. И Полина обернулась. Ровент, отбиваясь от охраны, рвался за ней, но его отшвыривали, пытались вязать, он ревел и бился в руках гвардейцев, и в чертах его все больше проступало медвежьего.

— Уберите его скорее! — резко скомандовал командир группы.

Полина снова вздохнула.

— Стойте, — звонко приказала она и подняла руку. — Он просил о милости, и я не откажу. Только, пожалуйста, дайте ему во что-нибудь одеться.

— Чего ты хочешь, Ольрен Ровент? — спросила она, когда бермана, уже одевшегося, подвели к ней. Линдмор одичал, зарос, и глаза его были звериными. А еще — тоскливыми.

— Король наказал нас, — сказал он глухо. — По праву своему наказал, я не оспариваю его право. Он связал нас с тобой своим словом, и когда мы стали оборачиваться после полудня, мы поняли, что ты возвращаешься.

— Возвращаюсь, — согласилась Полина. — Благодаря Демьяну. Так чего же ты хочешь, Ровент? Отменить наказание? Считаешь, что оно сурово, после того, как вы предали и его, и меня?

— Нет. Будь моя воля, я бы не оставил в живых нарушивших слово и пошедших против Хозяина лесов, — рычаще проговорил Ольрен. — Наказание мягко, и король проявил слабость.

— Чушь какая! — резко ответила Полина. — Только глупые люди принимают милосердие за слабость!

— Ты — чужачка! — рыкнул Ровент, оскалившись, но Пол, выпрямившись, выдержала его дикий взгляд, и он моргнул удивленно, — медвежьи черты снова пропали, — и опустил голову. — Ты многого еще не понимаешь, потому что чужая Бермонту, — продолжил он тише. — Но ты смела и верна, и я клянусь, что больше не пойду против тебя.

— Я уже не чужая, — резко возразила Пол. — Посмотри на меня, Ольрен Ровент. Я люблю эту землю и вашего короля. И эта земля приняла меня, и Великий Бер принял, и его сын назвал меня женой. Что с того, что я не родилась в Бермонте, если мое сердце здесь? И третий раз я тебя спрашиваю — чего ты хочешь? Ты пришел извиниться передо мной?

— Нет, — буркнул Ровент и замолчал. Пол вздохнула и развернулась, чтобы уйти. Иначе она так до оборота ни о чем проговорит.

— Подожди, — сказал он ей в спину. — Попроси его принять нас в действующую армию. Тебя он послушает.

— А вас нет? — скептически уточнила Полина, поворачиваясь.

Берман качнул головой.

— Не станет слушать, разорвет. А тебя не тронет, иначе не стал бы я через женщину своего добиваться. Сама посуди — нас восемьдесят сильнейших берманов. Мы встанем за его спиной, станем его опорой. И наши войска приучены служить нам.

— Откуда мне знать, что ты не предашь повторно? — спросила королева. — Как я могу уговаривать Демьяна, зная, что ты можешь ударить в спину?

Ровент зарычал, глаза его пожелтели. Гвардейцы придвинулись ближе, но Полина остановила их жестом.

— Я говорю, что ты многого не понимаешь! — рычал Ровент. — Это и моя страна, и моя земля! Демьян — мальчишка, но на нем благословение праотца нашего. Не знаю, как ты победила его болезнь, но пока он жив, я не пойду против него. И никто не пойдет. Но и стоять в стороне, пока наши люди там бьются — это позор. Не помочь ему — позор. Только он не хочет нашей помощи! Даже слышать о нас не хочет! А ведь если он не выстоит, беда придет в каждый дом. И в мой тоже. Там воюют мои люди. Мои дети. А я здесь, в шкуре, на зайцев охочусь! — он зло сплюнул. — Поговори с ним, королева. Моя королева! Попроси его.

— Он не согласится, — хмуро сказала Пол. — Это и так понятно.

Ее начало клонить в сон, как всегда бывало перед оборотом. И сквозь туман донеслось рычащее:

— Поговори. Прошу. Поговори. И у тебя не будет вернее бермана. Поговоррриии...

"Демьян, здравствуй, любимый мой муж.

Ответ на мое прошлое письмо еще не пришел, но я решила написать тебе, не дожидаясь его. Я буду просить тебя об одной важной вещи. Мне трудно это делать, но, наверное, каждому нужно давать возможность искупить свой проступок. Пожалуйста, только не отказывайся сразу, подумай..."

Король Бермонта читал письмо от Полины, поглядывая из палатки на горы, окрашенные рассветным солнцем. Долина, ставшая непроходимой после озерного цунами, вот-вот должна была застыть окончательно, и тогда враги наверняка снова предпримут массированную попытку прорыва. Они и так не дремали — войска Бермонта и ближайшие к долине города постоянно подвергались нападениям с воздуха, и потери были серьезные. Пока собьешь одну "стрекозу", остальные уже тут, налетают, как саранча, жрут солдат, повреждают орудия и укрепления.

В соседних городах иномиряне налетами грабили магазины, пополняя свои запасы. Конечно, и артиллерия Бермонта постоянно "гладила" склон, на котором находился проход, но и незваные гости из нижнего мира уже перебрались на другую сторону горы, а подкрепление к ним выходило по ночам, спешно пробираясь к своим в промежутках между обстрелами.

Демьян тоже ждал замерзания разлившегося озера. К лагерю уже подтягивались последние части с отдаленных линдов Бермонта, враги были взяты в полукольцо, и король с военными командирами разрабатывали план прорыва к переходу. По горам армия не пройдет, обойти, чтобы напасть с тыла — значит потерять несколько недель, а то и месяцев. Так что как только лед станет крепко, нужно будет сразу начинать битву — иначе и враг накопит силы, и потерь будет куда больше.

Перед палаткой его величества остановился адъютант, отдал честь. Бермонт неохотно отвел взгляд от письма Полины, проглядел второе — доклад Свенсена об инциденте в лесу, и хмуро спросил:

— Какие-то новости?

— Да, ваше величество, — бодро сообщил берман. — Опять нашли в стороне от лагеря троих связанных иномирян. Сейчас начинаем допрос. Судя по всему из аристократов, богато одеты. По-бермонтски не говорят. Вокруг медвежьи следы, уходят в лощину. Прикажете пройти по следам и привести сюда помощников?

— Нет, — рычаще ответил Бермонт, — я знаю, кто это. И видеть их не желаю. Иди, Ненсан. Сообщишь, когда закончите допрос.

Из записки Демьяна Бермонта коменданту замка Бермонт Хилю Свенсену:

"Увеличить количество охранников моей супруги, но оберегать ее без навязчивости. Старшего охраны, подпустившему к Полине Ровента, отстранить от должности, бойцов перевести на патрулирование на месяц без увольнительных. Ровента вывезти к его землям и выпустить, раз он пришел просить милости у моей жены как у королевы, а не угрожать или мстить. Подобного больше не должно повториться. Я очень недоволен, Хиль".

Из письма Демьяна Бермонта Полине Бермонт:

"Полюшка, жена моя, целую твои руки,

Рад, что срок твоего бодрствования увеличивается, и ты находишь время и на прогулки, и на дела. Посетить раненых, как ты желаешь — благое дело. Но помни, что главное твое дело — восстанавливаться. И ждать меня.

По поводу твоей просьбы. Ты знаешь, что я не могу отказать тебе и никогда не смогу. Поэтому, прошу, всегда хорошо обдумывай свои просьбы. Обещаю, хотя это и тяжело мне: если они докажут, что достойны прощения, я сниму с них наказание. Но не ты должна печалиться об этом, а они. И полно об этом.

Здесь все так же холодно и серо, периодические атаки с нашей стороны и со стороны врагов. Устал от зимы. Весна в горы приходит поздно. Я совсем одичал и скучаю по твоему запаху и смеху, Поля. Жду, когда смогу снова прикоснуться к тебе.

Демьян".

* * *

* * *

"Мариан... муж. Дети... Василь, Андрюша. Мар... Мартинка. Мартина. Сестры... сестры. Ани, Марина... Ани. Помнить, мне нужно помнить, чтобы вернуться! Ани, Марина... Поля...Алина, Каролина... Муж. Мариан..."

Огонь мощен, тысячелик и ужасен. Все на свете подвластно ему: дело лишь в температуре горения. Да и сам мир состоит из пламени — не считать же значимым противовесом смешные десятки километров земли, воды и воздуха над шаром из расплавленной породы.

Огонь коварен, капризен и жесток. Одна из первородных стихий, неукротимый убийца, безумный, когда стелется по земле лесным пожаром или льется по склонам вулканов кипящей алой лавой. Но он же дает жизнь, тепло, кров, пищу и свет. Если нынешним богом цивилизации является электричество, то без огня и цивилизации бы не случилось.

Огню почти невозможно сопротивляться. Будь ты огромной горой — или крошечной дочерью бога, потерявшейся в обилии силы и самой ставшей огнем.

Здесь царит кромешная темнота, полная пылающей мощи. Ты не видишь стихию — но она слепит алым, золотым и белым; не осязаешь — но она скручивает тебя чудовищным давлением со всех сторон. Нет верха и низа, нет начала и конца — и единственным ориентиром является зов, низкий, как рев горна, на который ты стремишься, не понимая, далеко ли еще до источника и что он хочет от тебя.

А единственной задачей становится сохранить себя. Нет возможности плакать, метаться и прятаться, нет способа отказаться от испытания и вернуться в комфортный мир. Потому что потоки первородной стихии, сквозь которые ты проносишься, стирают память, стирают чувства, и скоро сотрут и тебя, растворят, примут в свои объятья. И чтобы этого не случилось, ты как заклинание повторяешь:

"Мне надо вернуться. И помнить. Мариан... Василь, Андрюша... Мартинка. Ани, Марина..."

* * *

*

Начало марта, Рудлог, Мариан Байдек

Мариан Байдек стоял у лавового озера в усыпальнице Иоанна Рудлога, не обращая внимания на огнедуха Ясницу, с мурчанием вьющегося у ног, и порхающих вокруг бабочек-искрянок. Уже больше недели барон каждый вечер спускался в этот огромный круглый зал, украшенный исполинскими фигурами и картинами. Звал жену, молился Красному, глядя то на бледный профиль нетленного первого Рудлога, то на бурлящую лаву, и надеясь, что вот-вот расступится она и выпустит его Василину.

Но королева не появлялась, и не слышал принц-консорт никакого отклика. И все равно упорно приходил сюда, приближался к пылающему озеру так близко, как мог, и снова звал, и снова молился, запрещая себе думать, что жена, возможно, не вернется никогда.

Огнедух Ясница, неожиданно навязавшийся в спутники Байдеку, тоже не вносил какой-либо ясности. Первый раз он присоединился к Мариану, когда тот собирался на утренние занятия — просто вынырнул из камина, который продолжали топить, как того желала Василина.

— Не сожги ковер, — скупо предупредил принц-консорт. — Зачем явился?

— Мне там скуууучно, — объяснил стихийный дух, нагло потягиваясь на драгоценном ковре и выпуская огненные когти. Но ткань на удивление не тлела. — С вами, людьмиии, интереееснее. Можно с тобоооой?

"Интереснее" было не только ему. Дворец постепенно наводнялся незваными гостями: по коридорам туда-сюда периодически проносились искрянки, в каминах иногда замечали пляшущих огненных ящериц всех оттенков огня — будто с пестрыми шкурками, с языками пламени вместо гребешков и глазами сияющего белого цвета. На камерах наблюдения видно было, как посреди пустых залов над мраморными полами и узорным паркетом кружатся небольшие огненные вихри с глазами, при малейшем звуке оборачивающимися то птицами, то зверями и улепетывающими в камины. Байдек с тревогой думал, что вся эта огнебратия может снова разыграться и устроить пожар или нечаянно сжечь кого-то из слуг или гостей дворца. И супруги нет, чтобы их приструнить.

— Можнооо? — нетерпеливо повторил гепард.

— Можно, но чтобы никого не напугал и не покалечил, — Мариан направился к двери. Тренировка ждать не будет. — Ты знаешь, что сейчас с Василиной?

Огнедух, помотав башкой, вскочил на лапы и потрусил следом.

— Я так глубокооо не забирааааюююсь, — прогудел он сокрушенно. — Разнесет стихииией. Но я почуюууу, когда появииитсяяя. Хочееешь, скажууу?

— Хочу, — суховато согласился Байдек и на ходу с силой потер переносицу.

Разбрасывающий искры гепард с удовольствием пробежал с гвардейским полком весь маршрут, иногда ехидно потявкивая в адрес косящихся на него бойцов, с интересом понаблюдал за упражнениями и, обернувшись огненной птицей, улетел в сторону дворца.

Второй раз Байдек обнаружил его в детской, когда на испуганные крики няни прибежали гвардейцы, и, увидев незваного гостя, позвали на помощь консорта. Пылающий огнедух спокойно лежал на полу и дергал хвостом, который ловила Мартинка, а мальчишки валялись у него на боку. Бледная Дарина Станиславовна уговаривала их отойти от переливающегося алым незваного гостя.

— Люблюю огонечков, — прогудел Ясница, увидев Байдека, и демонстративно лизнул подползшую принцессу в лицо. — Они веселые.

Мартина действительно смеялась так заливисто, что начала икать.

— Ваше высочество, — дрожашим голосом, но твердо сказала няня, подхватывая подопечную на руки и опасливо отступая от духа. — Ну куда это годится? Он же опасен! И мне с ним не справится, никакой дисциплины!

Ее высочество, словно в иллюстрацию этих слов, начала орать и извиваться на руках, требуя вернуть ее к кисе.

— Никуда не годится, — согласился Байдек под вопли дочери, внимательно разглядывая гепарда. Тот раздраженно дернул хвостом раз, другой, и, наконец, пристыженно прогудел:

— Можнооо?

— На прогулках можно. А здесь главная Дарина Станиславовна, — принц-консорт кивнул в сторону няни. — Если хочешь поиграть с детьми, у нее спрашивай.

Огнедух недовольно фырчал, огнедух шипел, раздраженно выпуская искры и топорща усы-молнии, но, в конце концов, видя, что представление не имеет успеха, широко и нагло зевнул и качнул головой:

— Ладнооо.

— Василь, Андрей, — позвал Мариан.

Мальчишки быстро поднялись, подошли к нему. Огнедух, видимо, решил воспользоваться паузой, чтобы сыскать распоряжение няни, потому что запрыгал перед орущей принцессой, закрутился огненным колесом, и Мартина замолчала от удивления.

Байдек потрепал сыновей, с любопытством наблюдающих за представлением, по белобрысым макушкам.

— Запомните, вам такие духи не опасны, но обычным людям они могут нанести вред. Вы обязаны следить, чтобы никто не пострадал. Я разрешу вам играть с ними, но это, как и с щенками, прежде всего ответственность.

Сыновья внимали, но то и дело косились на вытворяющего фокусы огнедуха. Глазенки их горели. Что делать, слово "ответственность" куда скучнее слов "удовольствие" и "веселье". Поэтому и прививать сложнее.

— А мама еще не вернулась? — поинтересовался наследный Василь грустно. Андрюшка скривил губы, и Байдек покачал головой, прижал младшего к себе. Старший принц поколебался — шесть лет, уже ведь взрослый! — но все же тоже прильнул к большому и надежному папе.

— У мамы важное дело, — объяснил принц-консорт, глядя, как опущенная на пол Мартина с радостью ползает за вяло перебирающим лапами отползающим огнедухом. Няня, убедившаяся, что огнедух ее слушается, уже почти успокоилась. — Но я уверен, что она тоже скучает и хочет поскорее вернуться к нам.

С тех пор Ясница либо находился рядом с Байдеком — к его появлениям привыкли уже и на совещаниях, и в гвардейском корпусе, и во дворце, — либо в детской. Он спал у кроватки Мартины, следил за ребятами на прогулках, с удовольствием носился с вымахавшими уже выше детей щенками — подарком Кембритча, однако же ни разу не позволил им себя коснуться. Очень редко, когда кипучая энергия младших Рудлогов выматывала и его, дух смывался в камин и прятался там. Дарина Станиславовна, поначалу ворчавшая и поглядывавшая с опаской, через несколько дней с удовольствием рассказывала занятому государственными делами отцу, как хвостатый нянька облегчает ей работу. А когда Мариан увидел, как няня наливает нахальному помощнику огромную миску, почти тазик кедрового масла, он понял, что сердце почтенной дамы растаяло.

Дел на принца-консорта с уходом Василины навалилось масса, и он с присущим себе методичным хладнокровием решал их одно за другим, не стесняясь обращаться за консультациями к специалистам. На Севере и Юге шли тяжелые бои, армия то продавливала иномирян и заставляла отступать, то сама уходила в оборону и оставляла важные рубежи... и Байдек проводил встречи с послами и чиновниками, посещал совещания, планерки, общался с генералами и министрами — но все время думал как там Василина и что с ней сейчас.

Он звонил Марине, но та была либо на операциях, либо спала, и перезванивала ему, когда уже он не мог ей ответить, он звонил Полине, но королева Бермонта сказала, что Василину она ощущает, но очень странно и слабо и не может определить, в какой она сейчас стороне. Наконец, Байдек не выдержал, и в один из редких дней, когда телепорты давали устойчивую связь, без пространственной ряби, навестил Ангелину в Истаиле.

Владычица вышла к нему, ожидающему в жарком цветущем саду, и пусть жесты ее были сдержаны, улыбка и тон показывали ее радость. Она совсем немного поправилась, чуть налившись цветом и соком на щедром солнце Песков, но все равно поражала хрупкостью и твердостью плеч, шеи и подбородка. Обняла его с величественной сердечностью — и пока слуги накрывали легкий завтрак в беседке, сообщила:

— Муж мой скоро подойдет, он будет тоже рад видеть тебя, Мариан. И он будет не один.

— С Каролиной и Святославом Федоровичем? — поинтересовался Байдек.

— Нет, — Ани чуть поджала губы. — С Дармонширом, Мариан.

Байдек покачал головой и усмехнулся.

— Он везде. Я буду рад его видеть, как и Нории. Но сейчас мне нужна твоя помощь, Ангелина.

Владычица отослала слуг и выслушала его рассказ о произошедшем в усыпальнице.

— Я эти дни понять не могла, что же с Василиной происходит, — проговорила она задумчиво. — Сегодня собиралась к вам, но ты меня опередил. Если бы телепорты не заработали, пришлось бы просить Нории донести меня до Теранови, чтобы позвонить тебе. Отсутствие связи очень все усложняет.

— Она жива? — задал Байдек самый главный вопрос.

— Совершенно точно жива, Мариан.

— Но где она? — тяжело продолжил принц-консорт. — Где ее искать? Или она все еще там? — он посмотрел себе под ноги.

Ангелина изящно опустилась на покрытую цветастыми подушками скамью и тревожно тронула маленькую серебряную ложечку.

— Да, там. Теперь-то я это осознаю. Она внизу. В первородной нашей стихии. И если я верно все понимаю и судя по тому, что говорили о первородных потоках на королевском совете, то только от Василины зависит, сможет ли она обуздать стихию и вернуться назад.

Ее перебил порыв ветра и оглушительный стук по крыше — на глазах изумленного Мариана над беседкой ударил град, и градины падали огромные, размером с кулак, секли деревья, с грохотом врезались в землю и раскалывались на осколки, сияющие радугой на солнце. Северянин взглянул на Ани — та лишь спокойно покачала головой и чуть повысила голос.

— Издержки обучения, — пояснила она.

Град прекратился так же резко, как и начался, зато среди деревьев показался маленький смерч — он аккуратно лавировал меж стволов, не задевая ветки, но в конце концов все же врезался в дерево — листва взметнулась по спирали в небеса, и все стихло.

Они проговорили еще немного: Байдека интересовало, как дела у Каролины, Ани -новости с фронтов, когда среди деревьев на дорожке к беседке показались Владыка Нории и сухощавый, исхудавший Дармоншир. Он что-то говорил дракону, иронически кривя рот, и Нории усмехался в ответ — видно было, что они пришлись друг другу по душе.

И хотя трудно было представить себе более разных мужчин, Мариан, глядя на то, как идут они к беседке, подумал, что чем-то они неуловимо похожи.

— Дорогой брат, — Нории протянул гостю руку, и Байдек ее пожал. — Счастлив видеть тебя здесь.

— Я ненадолго, — предупредил барон. — Дела не ждут. А ты здесь какими судьбами? — он уже обменивался рукопожатием с Дармонширом. Глаза герцога казались шальными и немного безумными, будто он выпил или только что пережил адреналиновый всплеск. Нории тем временем сел рядом с супругой, что-то вполголоса спросил у нее.

— Напросился к Владыке в ученики, — пояснил Люк хрипловато, доставая из кармана сигарету и катая ее в руке. — Уже больше недели мечусь туда-сюда между Дармонширом и Истаилом, отрываю Нории от дел, не даю спать ночами, так что удивительно, как Владычица до сих пор меня не прокляла за навязчивость.

Ани с великолепной невозмутимой иронией подняла брови.

— Я скорее пошлю тебе счет за порчу имущества, — сказала она ледяным тоном. — Я просила не устраивать эксперименты на территории города.

— Виноват, — усмехнулся герцог без малейших, впрочем, признаков раскаяния, — у меня пока еще проблемы с контролем стихии. Но сегодня дам отдохнуть от себя — уйду обратно в Дармоншир. Раз телепорт работает, надо этим воспользоваться. Вот-вот подойдут враги к фортам, надо проверить, как идет подготовка и сколько у меня еще времени. Если получится, опять вернусь сюда.

— Как Марина? — поинтересовался Байдек.

— Я ее не вижу, — честно признался его светлость, доставая зажигалку. — Но ее охраняют, и при малейшей опасности вывезут к вам, Мариан, или к Талии, если с вашей стороны путь будет перекрыт. Ангелина, ты не против, если я закурю?

— Кури, — спокойно отозвалась Ани. — Марина тоже все время дымила, так что я привыкла. И прошу уже за стол. Дела действительно не ждут.

Завтрак в белоснежной резной беседке, залитой солнцем, меж ярких цветов и зелени и под трели старательных пташек оказался быстрым и уютным — маленькая передышка для четверых очень занятых людей, которые на короткое время пересеклись среди бешеной круговерти событий и дальше направились по своим делам. Ушел и Байдек — впереди была встреча с Стрелковским и Тандаджи, а за ней — еще совещания, переговоры и рассмотрение указов, кои он теперь, чуть морщась, подписывал как "Принц-консорт Мариан Байдек, властью, данной мне королевой и с ее благословения..."

Иоаннесбург, Зеленое крыло

Игорю Ивановичу Стрелковскому, несмотря на загруженность, не сиделось в кабинете. И тому была веская причина.

Полковник и начальник отдела внешней разведки в очередной раз прошел через огромный общий зал и спустился на подземный этаж, к допросным. Там, у огромного стекла, заменяющего стену одной из камер, уже стоял Тандаджи. Рядом у наблюдательного пункта, оснащенного экранами, за столами суетились сотрудники — писали разговор, следили за датчиками, показывающими состояние пленного. У дверей камеры ожидала группа охраны — если вдруг иномирянин каким-то чудом освободится от наручников и нападет на следователя, нужно успеть ворваться и отбить.

Капитан Дробжек, производившая допрос, очевидно, общей нервозности не разделяла — ее спокойный, ровный голос отлично это демонстрировал, хотя в нарушение всех правил она находилась внутри без напарника.

— Пришли результаты генетических анализов иномирян и их обследований, — не оборачиваясь, проговорил Тандаджи. Игорь встал рядом, почти вплотную к стене, и тидусс протянул ему папку с пометкой медицинской службы Управления.

— И что? — Стрелковский и сам уже листал отчет, но послушать не отказался.

— Отличия ДНК так же незначительны, как у живущих на Туре представителей разных человеческих рас. У нас в мире между человеком и берманом больше отличий, чем у обычных людей с нашего и нижнего мира. Физиологически мы тоже идентичны, ни лишних органов, ни другого состава крови. Немного разнится доля микроэлементов, но это как раз объяснимо разными планетами. То есть у нас с ними общие предки. Очень далекие предки, конечно. То ли на Туру люди попали с их мира, то ли к ним из нашего.

— Значит, на них так же должны действовать яды, лекарства, витализм и ментальная магия, — профессионально отметил Игорь Иванович. — Тогда почему с менталистами появились проблемы?

— Медики предположили, что внушаемость у иномирян снижена, как у моих соотечественников или йеллоувиньцев, — с каменным лицом проговорил Тандаджи. — Но сильный менталист способен их барьер пробить. А слабый, как Люджина — лишь прочитать эмоции, понять, правду говорят или нет, и, возможно, чуть присыпить бдительность.

Они, замолчав, снова перевели взгляды за зеркальную стену — туда, где капитан Дробжек, склонившись к пленному, медленно говорила ему:

— Тебе все равно не вернуться обратно. Над тобой будут все смеяться — захвачен женщиной и рабами. А то и убьют в назидание другим.

Тха-нор молчал, чуть ли не скалясь и сверкая глазами, но молчал. И Люджина, сменив тон и понизив голос, спросила почти нежно:

— Как ты не понял, что женщина опасна, воин? Как пропустил, ты, сильный, умелый, тот, кого боятся враги и почитают соратники?

Игорь едва заметно поморщился. Ему неприятно было видеть Люджину такой — хотя она вполне профессионально раскачивала эмоциональное состояние пленного. Стрелковский согласился на ее участие, и глупостью было бы сейчас вмешиваться.

Допросы пленных начались несколько дней назад, но не имели успеха. Тха-нор просто угрюмо молчал, бродил по камере, как зверь в клетке, игнорировал вопросы следователей, и Тандаджи уже планировал перейти к жестким методам, когда капитан Дробжек, вышедшая на работу и помогающая пока Игорю с разбором донесений агентов с захваченных иностранных территорий, пришла к нему с предложением. Вслед за ней в кабинет зашел и Стрелковский.

— Господин полковник, — сказала она, — я просмотрела записи допросов. Пленный, конечно, молчит, но у него очень выразительная невербальная реакция. Поговорила с матерью, с захваченными северянами, расспросила про него. Думаю, он не будет говорить с мужчинами, вы для него — враги. Он же прямолинеен, вы создаете ему ежедневный поединок, в котором ему нужно победить. И у следователей слишком сложные обороты, с ним нужно говорить очень просто. Женщин они как врагов не воспринимают, они вообще женщин стоящими внимания не считают. Давайте выведем его из зоны комфорта. Если ему придется подчиняться женщине, он скорее сорвется. Но при этом прошу отдать ему его одежду и личные вещи, кроме оружия, конечно. Я хочу, чтобы он не был скован чужой одеждой, тогда не будет неестественных жестов и мимики.

Тандаджи, незадолго до этого вспомнивший, что надо покормить рыбок, застыл с поднятой над аквариумом рукой и перевел равнодушный взгляд на Стрелковского.

— Я бы не хотел, чтобы этим занималась Люджина, — сухо проговорил Игорь Иванович. — В Управлении много женщин-агентов, есть и следователи. Но план разумен. Сломать мы его всегда успеем.

— Шеф, — Дробжек укоризненно покачала головой, — чем он опаснее контрабандистов или каторжников, с которыми я имела дело? Защитить себя я сумею, понять, врет он или нет — тоже, а разговорить... я же все-таки психолог, помните? Много в Управлении женщин-боевых магов с практикой психолога и менталиста?

И сейчас боевой маг, психолог и менталист журчала ядом, разъедая барьеры пленника. Игорь впервые видел ее автономную работу со стороны и диву давался, насколько отточены ее жесты — она то поводила руками плавно, женственно, привлекая внимание к груди и лицу (и успешно привлекая), то резко взмахивала ими перед носом у допрашиваемого, повышая голос, или била ладонью по столу так, что тха-нор едва удерживался, чтобы не отшатнуться или не наброситься на нее. На экранах наблюдательного пункта было видно, как тщательно она отслеживает мимику своего визави, как внимательно строги ее глаза.

— Хорошего ты сотрудника подобрал, — едва слышно проговорил он в сторону Тандаджи. — Хорошо работает.

Тот невозмутимо и едва заметно склонил голову, благодаря за признание.

— С тобой она тоже хорошо поработала, Игорь.

— Не спорю, — пробормотал Стрелковский. — Не спорю...

— Молчишь? — тем временем мягко говорила Люджина. — А ты знаешь, что тебя могут отдать в услужение той женщине, что захватила тебя? Если же ответишь на вопросы — будешь жить как почетный пленник.

Тха-нор с ненавистью смотрел на капитана, но молчал, только свободная рука теребила какой-то амулет на груди — то ли паук, то ли паутина из черного хитина. Люджина остановила взгляд на нем.

— Дай-ка мне свой амулет, — сказала она ровно.

Пленника перекосило, и он чуть двинулся назад.

— Дай, — повторила Дробжек и протянула к нему руку, схватила за шнурок, чтобы сорвать. Тха-нор вскочил — за ним с грохотом встал на дыбы пристегнутый стул, он перехватил ладонь Дробжек, что-то рыча. Игорь дернулся, вышколенные охранники у двери ждали команды Тандаджи, чтобы вмешаться, но он молчал, выразительно глядя за зеркальную стену. Там Дробжек выкручивала амулет из рук тха-нора, второй ладонью показывая назад знак "стоп", "все нормально".

— Оставить! Мое! Не сметь касаться, баба! Мы не трогать ваших богов! — заревел тха-нор, и Дробжек разжала руку, отступила назад, подняв ладони.

— Прости. Я не знала.

— Я убить тебя, — выплюнул он, — поганый баба!

— Прости, великий воин, — ласково журчала Люджина, чуть ли не кланяясь, — прости глупую! Меня послали с тобой поговорить, сам видишь, все тебя боятся, а меня не жалко. Мы, женщины, любим украшения, я просто хотела посмотреть.

Иномирянин тяжело смотрел на нее, успокаиваясь. Сел обратно на стул.

— Хитрый баба, — сказал он, наконец. — Думаешь обмануть меня, вранье говоришь. Похож на ту, где холодно. Анеш-ка.

— Это моя мать, — доверительно сообщила Люджина.

— Ее тоже убить, — сказал тха-нор мрачно. — Или жена взять. Не решить еще. Войска сюда прийти, меня освободить, вас всех убить.

Стрелковский хмыкнул, а вот Люджина осталась спокойной.

— У нас женщины сами решают, кому быть их мужем, — сообщила она легко.

— Видеть, много воли, плохой мир, — буркнул пленник. — Наказывать надо, как охонг или раб. Боги говорят баба быть послушный.

Дробжек села напротив, склонилась ближе.

— А что еще ваши боги говорят? — спросила она тихо. — И почему вы наших богов не трогаете?

— Боги сражаться с боги, — тха-нор снова потеребил амулет. — Люди воевать люди. Нельзя люди на боги. Когда боги придут, тогда ваши боги побьют.

— Любопытно, — пробормотал Тандаджи. — Интересно, это вера или нам действительно ждать еще и вторжение иномирянских богов?

— Я бы этого не исключал, — серьезно откликнулся Игорь и отвернулся от стены.

— Не дослушаешь? — с легкой насмешкой поинтересовался тидусс.

— Незачем. Дробжек его уже сломала. Теперь разговорится, не остановить будет, — пояснил Стрелковский. — Потом стенограмму прочитаю. А мне надо работать.

Вечером капитан Дробжек, одетая в теплый бежевый плащ, отороченный по воротнику и рукавам мехом, открыла дверь начальственного кабинета. Игорь Иванович, кинув взгляд за окно, поднялся ей навстречу. На улице уже темнело.

— Не стала бы отрывать вас от дел, — сказала Люджина, — но вы хотели попрощаться с мамой, Игорь Иванович. Она звонила, уходят через два часа. Сегодня телепорты работают, поэтому они хотят перейти в Лесовину и там попасть в действующую армию.

— Беспокойные вы, Дробжеки, — заметил Стрелковский, накидывая пальто и выключая свет. — Мне было бы проще, останься Анежка Витановна здесь.

— Мне тоже, — тихо призналась Дробжек. — Но маму не переубедишь.

Они спустились из затихающего Зеленого крыла на подземную парковку Управления, подошли к автомобилю Игоря.

— Как вы? Устали? — спросил Стрелковский, когда капитан, сев в машину, со вздохом откинула голову на сиденье и прикрыла глаза.

— Я вам отвечу честно, когда мы выедем за ворота, — пообещала Люджина со слабой улыбкой. — Когда вы из моего начальника снова превратитесь в моего...

Она задумалась, махнула рукой и продолжила:

— ...и у вас не будет искушения запретить мне продолжать допрос.

— Я достаточно рационален, чтобы не делать этого, — Игорь предпочел не заметить заминку, хотя она его царапнула. — Вы отлично справляетесь, вы сотрудник крыла, и запрещать вам — непрофессионально и попросту глупо. Что удалось узнать?

— Бахвалится много. В основном сегодня болтал о том, как велика его империя и как мы будем счастливы жить под правлением мудрых и сильных богов. Всего-то несколько тысяч жертв в год — и всем будет благоденствие и радость. Но получилось узнать и полезное. Во-первых, знание языка и географии Туры их старшему командному составу якобы влили в головы сами боги с помощью их императора, но увы, на вопрос, откуда боги это знают был ответ "они все знают". По всей видимости, это какая-то местная магия, и император ею обладает. Во-вторых, храмы и священников они не трогают по прямому приказу их богов. Мол, те желают сами сразиться с нашими богами, а до тех пор вызывать гнев нашего пантеона опасно. Но я бы не стала на это уповать. Сегодня не трогают, а завтра тронут.

Стрелковский кивнул — он думал так же.

— В-третьих, — продолжала Люджина, — он рассказал несколько легенд про то, как создавались боевые инсектоиды и о том, как император и боги должны были привести армию в новый богатый мир. Судя по всему, к вторжению готовились давно. И еще, насколько я поняла — он, Игорь, очень косноязычен! — они ждали открытия порталов, и порталы открылись организованно, вокруг каких-то волшебных камней. Не все волшебные камни, по его словам, сработали, да и принцип работы он не смог объяснить, и вряд ли его знает. Но, по всей видимости, стоит ожидать еще прорывов. И в запасе у них еще много войск. Он не врет, он искренне верит в то, что говорит. Другое дело, что вера не гарантирует правды.

— Странно, что при вложенном знании языка он так плохо изъясняется, — задумчиво произнес Стрелковский.

— Это как раз объяснимо, — откликнулась Люджина, глядя из окна машины на сверкающий огнями Иоаннесбург. На улицах было многолюдно и шумно, и не верилось, что с двух сторон страна зажата клещами иномирянских армий, что где-то прямо сейчас идут жестокие бои и умирают солдаты и простые рудложцы.

— Люджина? — позвал Игорь Иванович. Капитан очнулась, потерлась носом о высокий меховой воротник:

— А, да. Извините, засыпаю. Думаю, проблемы с изложением у него потому, что их собственный язык куда проще. В нем нет падежей и склонений, а тха-нор говорит, перекладывая свою речь на нашу. Вот и получается ограниченная форма. В любом случае даже с этой ограниченной формой я вытащу из него все возможное.

Они доехали до дома. Люджина дремала в кресле, и ее дыхание раздувало мех на воротнике, и Игорь, припарковавшись во дворе, пару минут подождал, глядя на нее.

Удивительно самодостаточная. Люджина вполне могла бы прожить без него, уйдя в свои леса, и не нужен он был ей как опора. Но отчего-то же она выбрала его...

Будить ее не хотелось, но он все же осторожно коснулся ее плеча и проговорил:

— Люджина, просыпайтесь. Приехали.

Она потянулась, не открывая глаз, едва слышно промычала что-то.

— Почему вы не хотите выйти за меня замуж? — серьезно спросил он у ее розовой щеки и носа — все, что выглядывало из пышного мехового воротника.

— Шеф, — простонала она глухо и угрожающе, так и не открывая глаз. — Вы прямо сейчас хотите услышать ответ на этот срочный вопрос?

— Хотелось бы, — он едва сдержал улыбку, так потешно она сердилась.

Северянка зевнула и наконец-то открыла глаза. И некоторое время внимательно разглядывала молчащего Стрелковского — пока он не потянулся к ней и не поцеловал. И мирно-сладким был тот поцелуй.

— Вы же умный, Игорь Иванович, — сказала она ему в губы, когда он чуть отстранился. Сказала с улыбкой, повернулась и нажала на ручку двери. — Сами догадаетесь.

— Опять ваши психологические штучки, — проворчал он, выбираясь из машины. Люджина услышала, довольно кивнула.

— Они, шеф. Они самые.

Они проводили Анежку Витановну, которая все прошлые дни гостила у Игоря дома, и нескольких северян из бывших пленных, до телепорт-вокзала Иоаннесбурга. Там царил хаос. Множество людей толпилось у телепортов — все спешили перейти туда, куда было нужно, пока снова не начнутся перебои.

Из портала, над которым было написано "Лесовина-Иоаннесбург" спешно выносили тяжело раненых, тут же дежурили скорые городских госпиталей. Обратного прохода пришлось подождать.

— Мам, может, не пойдешь? — безнадежно и тихо спросила Люджина у Анежки Витановны, закутанной в плотный пуховик, в каких-то камуфляжных теплых штанах, шапке, плотных рукавицах и с тяжелым рюкзаком на спине.

— Не малодушничай, Люджинка, — строго сказала Анежка Витановна, притянула ее к себе, поцеловала в лоб, потрепала по голове. Приманила к себе потенциального зятя, похлопала его по плечу.

— Вы берегите себя, Анежка Витановна, — попросил Игорь Иванович. Мама Дробжек отмахнулась.

— Да что мне сделается?

— Мало ли что, — усмехнулся Игорь. — Вы у нас женщина боевая. Вон пленный тха-нор в жены взять грозится.

— Козел он, а не тха-нор, — сказала старшая Дробжек с явным и серьезным омерзением. — Пропалывать от таких надо нашу землю, Игорь Иванович. Я-то сама не боец, так хоть ребятам помогу — будут накормлены и обстираны.

— Открыли, Анежка, — вмешался в разговор один из северян, Милослав Вотжеч, поглядывая на засветившийся портал. Часть пленных еще находилась в королевском лазарете, куда их определили по протекции Стрелковского, там же лежала и молоденькая медсестра Элишка, а Вотжеч от лечения отказался и все эти дни рвался обратно, на свой Север.

Ну, — Анежка Витановна тоже оглянулась на засветившийся портал, — правда пора нам, пора. Будет связь и где зарядить телефон, позвоню. Не реви, Люджинка! Не реви, кому говорю! Ребенок размазней родится!

Она еще раз стиснула дочь, у которой предательски покраснели глаза, в крепких материнских объятьях, и направилась к телепорту вслед за товарищами, не оглядываясь. А Люджина со вздохом задрала голову, проморгалась и тоже отвернулась.

— Пойдемте домой, Игорь Иванович, — позвала она. — Устала сил нет, а завтра опять с этим старовековым хвастуном говорить...

Игорь кивнул и взял ее за холодную руку.

— Пойдем, — согласился он. — Домой.

ГЛАВА 3

Середина марта, Марина

Десять дней я уже не видела Люка. Месяц март вот-вот должен был перешагнуть через середину, а муж мой только иногда появлялся в фортах, не соизволив даже на минуту заглянуть к семье.

Ко мне.

Прошла эйфория от появления у дверей замка мобильного госпиталя и от того, что Люк так быстро исполнил мою просьбу. Благодаря ему у нас теперь было достаточно лекарств и оборудования, но мы все еще отчаянно нуждались во втором хирурге и других специалистах, потому что весь врачебный персонал замка работал на износ.

Теперь я жалела, что не попросила его остаться хотя бы на завтрак, не поговорила с ним немного. "Знаешь, я скучаю, — сказала бы я. — Я хочу впиться в тебя ногтями и кричать, так я скучаю".

Я обманывала себя. Вряд ли я удержалась бы от того, чтобы не укусить его в очередной раз.

Люк, конечно, был занят жизненно важными делами. Это я понимала, как и то, что он не прячется от меня и тоже предпочел бы быть рядом, пусть наша жизнь в последнее время напоминала поле битвы, чем готовиться к битвам реальным.

А они приближались. Мы привыкли к глухой отдаленной канонаде, доносящейся сквозь буйно обрушившуюся на Дармоншир весну: отряды, обороняющие соседнее графство, продолжали отступать, прикрывая в панике бегущих жителей. Я видела потоки машин на шоссе — некоторые из них заезжали к нам за срочной помощью. Лица моих охранников тяжелели с каждым днем, и капитан Андрей Осокин, начальник моей почетной гвардейской тридцатки, на пару с Леймином провели нам с леди Лоттой и Маргаретой подробнейший инструктаж о том, как действовать в случае приближения иномирян к замку.

Мы собрались в малой гостиной, усевшись на одной софе и сложив руки на коленях, как гимназистки, и слушали мужчин, а потом отвечали на вопросы — куда бежать, что брать, где прятаться...

— Госпожа герцогиня, — почтительно и резко говорил мне Осокин — долговязый, со светлыми глазами и светлой щетиной на остром подбородке, — план вашей персональной эвакуации согласован с его светлостью. Вы должны понимать, что при первой же команде обязаны использовать амулет-переноску. Если она не сработает — а это вполне может случиться из-за сбоев в телепортации, — мы через подземный ход вместе с семьей герцога выведем вас к листолетной стоянке. Главное — никакой самодеятельности. Вы моя госпожа и я подчиняюсь вам, но только не в военной обстановке.

Уж не знаю, почему он так упирал на мою вероятную самодеятельность. Возможно, до него дошли слухи о моем побеге для спасения Кати?

— Не беспокойтесь, капитан, — примирительно проговорила я. — Я буду послушна, как овечка, обещаю.

Взгляд, полный сомнения, был мне ответом.

Нас еще заставили несколько раз пройти по длиннющему подземному ходу со стенами из красного кирпича, пахнущему сыростью, проверили тайную комнату с воздуховодом, радиосвязью и запасом продуктов на неделю — на случай, если нас блокируют с двух сторон, и, видимо, убедившись, что мы достаточно прониклись, повели обратно в замок. Не знаю, как чувствовали себя леди Шарлотта и Маргарета, а меня кидало от страха к какому-то эмоциональному отупению. Все эти приготовления казались нереальными и немного забавными, будто это не по-настоящему. Впрочем, засмеяться мне не захотелось ни разу.

— Капитан, — тихо позвала я, после того, как мы вышли из подземного хода в замковый холл, где привычно уже пахло лекарствами и раздавался гул голосов больных, — а что будет с нашими людьми в замке? Их спасать кто-нибудь собирается?

— Наша первоочередная задача — чтобы вы остались в живых, — опередил Осокина Жак Леймин. И капитан поддержал его:

— Конечно, их не собираются оставлять на убой, моя госпожа. Но это забота отдела господина Леймина, а не ваша.

— Вы ошибаетесь, — сказала я резко, приглушая голос, чтобы не услышали медсестры и пациенты. — Моя. Я должна быть уверена, что и их спасут, и госпиталь вывезут. Вы можете мне это обещать, господин Леймин?

Старый безопасник покряхтел, вращая глазами, но я не устрашилась — остановилась у лестницы, ожидая ответа, и он, наконец, уязвленно сказал:

— Если таково ваше желание, я могу вам предоставить план эвакуации персонала и больных.

Мне не хотелось обижать старика, и я открыла рот, подбирая слова, но тут мне на помощь пришла леди Шарлотта:

— Мы не сомневаемся в вашей компетентности, господин Леймин, — проговорила она мягко.

— Ни в коем случае, — подхватила я, поднимаясь на ступеньку вверх. — Но у меня сердце будет не на месте, если я не увижу, что все под контролем.

— Хорошо, — пробубнил Леймин, проходя вперед, и леди Лотта лукаво улыбнулась мне. — Завтра я покажу вам план эвакуации, моя госпожа.

Дни проходили в хлопотах, заглушающих страх, в новостях с фронтов, в бесконечном приеме раненых и операциях — и я понимала, что счет уже идет на дни, что вот-вот катастрофа разверзнется и здесь. По словам Жака Леймина, который каждое утро сообщал мне обстановку на фронте, тяжелые бои шли уже в двадцати километрах от фортов, и враги должны были достичь герцогства в течение недели. Несколько дней назад мы вместе с несколькими медсестрами и ходячими больными, вышедшими покурить, опять бежали в замок от нагрянувшей тройки "стрекоз", а над нами грохотали заговорившие пушки на башнях. Иномирян отогнали, но меня не покидало ощущение, что они и не собирались нападать, просто вели разведку. А если бы напали — то свалили бы наши орудия вниз и убили бы нас всех.

Мне каким-то чудом удавалось выделить время на посещение палаточных лагерей, которые с моего разрешения разбили в парке замка Вейн, прием как простых просителей, так и мэров городов и аристократов герцогства — им не оставалось ничего другого, как обращаться ко мне. Я была очень занята. И не должно было оставаться сил на эмоции из-за отсутствия Люка. Не должно было — но как же я злилась! Злость моя была иррациональной и очень детской, я прекрасно это понимала, но ничего с собой не могла сделать.

Подарок на его день рождения пылился в гараже — новенький, очень пижонистый и блестящий двухместный листолет с щитом, ускорением, ночным визором, автопилотом и системой ориентирования. Люк выполнил мою просьбу, и мне захотелось порадовать его, хотя в нынешнее время этот подарок казался неуместным. Ключи я положила на подушку в кровати мужа, прокравшись в его покои, как будто не имела на это права — и долго еще бродила там, вдыхая застарелый запах табака и разглядывая знакомую ванну, огромную спальню, бар с темными бутылками, тяжелую пепельницу на столе.

Через три дня я забрала ключи и чуть не вышвырнула их в окно. Люк не отвечал на мои звонки, и я разрывалась между страхом, что с ним что-то случилось, и ощущением, что он просто забыл про меня. Допрошенный Майки Доулсон сообщил, что его светлость оповестил, что его не будет несколько дней, но куда конкретно собирается, не сказал.

В любом случае, понимание, что секретарь знает о моем муже больше, чем я, добавляло кислоты в тот коктейль эмоций, что плескался внутри меня.

На четвертый день я после короткого сна между операциями обнаружила несколько пропущенных звонков от Люка и бросилась перезванивать. Но он опять был недоступен.

Я вернула ключи ему на подушку, выдохнула и приказала себе успокоиться. В конце концов, мне было чем заняться.

Токсикоз набирал силу, на удивление отступая во время операций — то ли от того, что я была сосредоточена, то ли от запаха анестетика, который казался мне прекраснейшим на свете. Но и он переставал спасать. У меня начались дикая тошнота, головные боли и обмороки, и обеспокоенная леди Шарлотта попыталась отговорить меня от работы в госпитале — но как я могла не делать даже той малости, на которую была способна? Закончилось тем, что я пообещала держать при себе двух гвардейцев, которые подхватят меня, если я вдруг свалюсь во время процедур, посещать виталиста почаще и бывать на свежем воздухе.

Свежего воздуха было хоть завались — я спала с открытыми окнами, но и это не спасало от утренней изматывающей дурноты, усугубляемой вкалыванием игл. Их оставалось немного, около двадцати штук, но ощущения теперь были такими невыносимыми, что я орала и плакала, уткнувшись лицом в подушку и сжимая ее зубами.

Вот и сейчас я приглушенно мычала в подушку, чувствуя, как мокро лицу и как трясет меня от отголосков боли. Самое страшное на сегодня уже я пережила. Я очень боялась, что это повредит ребенку, и каждый день малодушно оттягивала процесс, пересчитывая иголки с упорством маньяка и говоря себе "сейчас их будет на одну меньше" и "зато Поля жива".

Раздались шаги — я с усилием перевернулась на спину и увидела тревожно взирающую на меня леди Лотту.

— Марина, — сказала она с ужасом, садясь на кровать и поднимая меня к себе, — девочка... что с тобой происходит?

Я прижималась лицом к ее плечу, восстанавливая дыхание. "Ничего", — нужно было сказать мне. Леди Лотта тоже была вымотана, и стыдно было нагружать ее своей болью. Но сил у меня не осталось — слезы текли и текли, пока не переросли в рыдания. Я плакала и жаловалась сквозь слезы чудесной, доброй леди Лотте — уж не знаю, могла она что-то разобрать сквозь мои судорожные всхлипывания. Говорила и про иглы, и про выматывающую тошноту, и про то, как я чертовски устала и как обижена на Люка — потому что его нет и потому что ему я должна сейчас плакать в плечо, а не его матери.

Говорила и говорила, пока не затихла, ощущая себя совершенно измотанной, не отлепилась от ее плеча и не рухнула на кровать, на бок.

— Останься в кровати, я прикажу подать тебе завтрак сюда, — предложила свекровь, взяв меня за руку.

— Нет, — сипло отозвалась я, — я сейчас приведу себя в порядок и пойду вниз. Всем нелегко. А буду себя жалеть — еще больше расклеюсь. И так стыдно перед вами.

— Нечего стыдиться, — строго сказала леди Шарлотта. — Я, когда была беременна Люком, рыдала дни напролет. Женщинам иногда необходимо хорошо поплакать. Легче же?

Я прислушалась к себе.

— Легче.

— А сейчас станет еще лучше. Я поднялась сказать, что к нам пришел второй хирург, Марина. Он ждет тебя в гостиной.

Я подскочила, забыв о всех горестях, заметалась по спальне — то к зеркалу, посмотреть объем катастрофы с лицом, то к гардеробу, — но не успела достать платье, как меня настиг испугавшийся слез токсикоз, и пришлось мчаться в ванну.

Возможно, и неплохо, что Люка сейчас рядом нет. Боюсь, в таком состоянии я бы сделала его жизнь по-настоящему невыносимой.

Пески, Люк

Герцог Дармоншир уже забыл, когда спал в последний раз. Полеты в Пески, занятия с Нории, возвращения в герцогство, вылазки за оружием, совещания, разведка, снова в Пески... Хорошо, что когда он был в змеиной ипостаси, человеческая отдыхала.

Но сегодня уставший мозг все-таки начал выдавать галлюцинации: пролетая ночью вдоль инляндского берега с зажатой в зубах артиллерийской установкой, Люк увидел сначала белесое свечение в скалах, напоминающее то ли призрачный цветок розы, то ли раскрытую в небеса змеиную пасть. Он даже сменил направление, хотя машина в пасти утягивала его вниз, покружил вокруг, настороженно вглядываясь в скалистое побережье, но ничего не увидел и полетел дальше

Затем стало казаться, что его окружают странные черные змеептицы, взявшиеся играть с ним в догонялки. Видения, когда он отмахивался лапой, рассеивались темным дымом, но лапы и кожу при касаниях простреливало холодом, и от этого было жутко. Но тут из-за туч вышел месяц, и оказалось, что вокруг никого нет. Море под брюхом играло в голубоватом лунном свете, шурша галькой, и от равномерного движения волн глаза начинали слипаться и отчаянно хотелось зевнуть.

Люк доставил орудие к форту и снова поднялся в воздух, не оборачиваясь, хотя от голода уже мог и камень сгрызть. Но ничего, поохотится по пути. Нужно было лететь в Пески. Нории давал ему очень много, а времени с приближением врагов почти не оставалось.

Внизу, в утренних сумерках, показалась громада замка Вейн — он был темен, только редкие окошки светились на нижних этажах. Люк, помотав башкой, чтобы снять оцепенение, спустился ниже, завис перед окнами спальни Марины — они были открыты, но завешаны голубыми шторами, расшитыми золотом, и змей, досадливо фыркнув, оставил мысль обернуться и заглянуть к супруге и понесся дальше, набирая высоту. Промелькнули огни столицы герцогства — Виндерза, расположенного в восьмидесяти километрах от замка, через несколько минут остались позади и земли приморского монастыря Триединого, находящегося в Рудлоге, а впереди, очень далеко, уже поднимались заснеженные пики Милокардер, сияющие золотом в рассветном солнце.

Теперь Люк летал в Истаил не над океаном, а через горы, сократив время пути вполовину. Поначалу он побаивался: Милокардеры были куда выше и опаснее Северных пиков, где его тренировал Луциус, и первый раз его чуть не швырнуло высотными воздушными потоками о склон. Он, конечно, рискнул снова, наловчившись ловить высокогорные ветра и ускоряться с их помощью. Но полет все равно занимал больше трех часов.

Остались позади и горы, где ему так и не удалось нормально поохотиться — на зуб попался только один козел, жесткий и такой старый, что, верно, нарочно вышел навстречу змею, дабы прекратить свое существование. Дальше пошла зелень Песков, и, наконец, Люк увидел белые купола и дома полуденного Истаила и через несколько минут опустился в парке дворца Нории. Обернувшись, с усилием потер глаза и, покачиваясь, зашел в беседку, где лежали оставленные сигареты. Ему хотелось есть и курить, а пачка была ближе, чем дворец.

Раздалось посвистывание и в беседку впорхнула стайка анодари — туманных крылатых то ли котят, то ли четырехлапых совушек, — закружились вокруг его светлости, рассеивая табачный дым. Люк следил за ними слипающимися глазами, вяло шевеля пальцами — ветерок, послушный его воле, щекотал духов воздуха, те радостно взвизгивали, хватались за потоки ветра лапками, качались на них как на качелях. Так он и заснул — под свист анодари, с дымящейся сигаретой в пальцах, лицом на резном столике.

Крылатых воздушных духов Люк увидел в первый же день пребывания в Песках. Они с Нории и Ангелиной добрались из Лонкары в Истаил, и Владыка, уделив должное внимание супруге и государственным делам, пригласил его светлость прогуляться и заодно выяснить, что гость умеет. Через полчаса дракон задумчиво посмотрел вслед очередному смерчу и сказал рокочуще:

— Тебе не хватает умения и точности, хотя сила твоя велика. Мне жаль, что у меня мало времени. Я покажу тебе то, что пригодится в бою. А если ты выиграешь войну — расскажу и остальное.

— Спасибо, — в очередной раз поблагодарил Люк.

— Мне это в радость, — ответил Владыка, сворачивая в апельсиновую аллею. — Пятьсот лет назад змеев воздуха среди белой аристократии было куда больше, несколько десятков. Сейчас ты один. Кровь разбавляется, способности к обороту пропадают. Туре нельзя тебя терять.

— А почему драконы не теряют эти способности? — поинтересовался герцог, разглядывая усеянные оранжевыми плодами деревья. Дух стоял свежий, цитрусовый, даже в носу защекотало.

— Мы потомки двух стихий, — Нории остановился, залюбовавшись цветущей изгородью, как звездочками покрытой алыми махровыми бутонами. — Поэтому способность к обороту есть у всех драконов.

— Берманы тоже все имеют вторую ипостась, — задумчиво пробормотал Люк. Дракон был бесценным источником информации и охотно ею делился, и герцог пообещал себе после войны обязательно прибыть сюда с визитом и послушать все, что может рассказать местный хозяин.

Нории улыбнулся, направляясь дальше по тропинке.

— По легендам, Михаил Бермонт, первопредок династии, был воспитан медведицей и жил со своей женой в облике медведя, поэтому у всех его потомков устойчивая способность к обороту. Но я думаю, дело еще и в том, что берманы очень закрытый народ. Они женятся только на своих, очень редко — на человеческих женщинах или женщинах других стихийных родов. Поэтому их кровь так не разбавлена. Но хватит разговоров. Попробуй сорвать вот тот апельсин, брат.

Нории учил его точечным ударом — и великовозрастный ученик старательно пытался срывать потоками воздуха плоды с деревьев, так, чтобы не шелохнуть листья вокруг. Получалось плохо — они шли по тропинке, а за ними оставались голые деревья с облетевшей листвой. С одного из таких после его неумелых действий и сорвалась стая анодари — Люк от неожиданности выругался, рефлекторно отшвырнул налетевших туманных существ воздушной волной — и только потом рассмотрел обиженно посвистывающих маленьких духов, переливающихся белесым сиянием, как бесконечные ветра над Турой.

— Зачем ты так? — укоризненно пророкотал дракон, подманивая одного малыша к себе и почесывая его пальцем под горлышком. — Они почуяли в тебе свою стихию. Это духи воздуха, анодари. Не обижай их.

— Рефлекс, — покаялся Люк, наблюдая, как духи облепляют Нории, словно голуби — статую одного из Дармонширов в столице герцогства. — Все время жду нападения. Я думал, воздушные духи змееподобны. И умеют говорить.

— В разных частях света по-разному, — Владыка свистнул, и анодари сорвались с его плеч и рук и улетели. — Эти совсем маленькие и недолго рядом с человеком, поэтому речи еще не обучились. Но они всегда будут готовы помочь тебе. Ты им хозяин, запомни, — дракон остановился, оглянулся, обозревая размер разрушений и усмехнулся:

— Ты слишком нетерпелив. Представь, что потоки — это струны фарры. Это такой музыкальный инструмент, — пояснил он, увидев недоумевающий взгляд Люка. — Тебе нужно точно и аккуратно тронуть одну струну.

— Да, пока получается просто колотить инструментом по деревьям, — невесело согласился его светлость.

— Это от нетерпения, — повторил Нории. — Попробуй брать паузу. Делай вдох и замирай перед тем, как тронуть струну.

Люк послушно замер, поймал струящийся над землей ленивый ветерок и направил его к яркому, налитому оранжевым апельсину. Но поток снова сорвался с пальцев, как взбесившийся буйвол, и ураганным порывом ударил по дереву. Люк уныло посмотрел на апельсины, падающие на щедрую землю Истаила с влажными шлепками, на кружащиеся листья, и тряхнул головой.

— Неважный из меня музыкант, — проговорил он.

— Не все сразу, — отозвался Нории, шевельнув пальцами — с дерева сорвался оранжевый плод, опустился в ладонь дракону. — Воздух — капризная стихия. Ты быстро учишься. Забудь о том, что у тебя мало времени, это мешает. Действуй так, будто у тебя есть вечность.

Забыть не получалось, и вечности у Люка не было, но "игра" потоками с каждым днем удавалась все лучше. Как и точечные удары, как и призыв мелких вихрей и смешение теплых и ледяных, влажных и сухих высотных ветров, чтобы создать грозовую тучу, вызвать град или ураган. Люк учился, хватая все, что давал ему дракон, и с отчаянием понимал, что времени катастрофически не хватает. Что ему нужно в десять, в сто раз больше.

— Брат, поднимайся.

Люк поерзал щекой по гладкой ткани и разлепил глаза. В них словно песка насыпали, и видно было плохо. Он находился в покоях, раскинувшись прямо в одежде на постели. А у кровати, склонившись, стоял Нории — дракон держал в ладони руку Люка, слушая пульс, и от его пальцев шла по телу живительная прохлада. Дармоншир, проморгавшись, кинул взгляд за окно. Небо было окрашено в багровые цвета. Начинался закат.

— Сколько я спал? — спросил он саднящим горлом.

— Почти семь часов, — сказал дракон. — Я приказал перенести тебя сюда. Проспал бы и больше, но тебе нужно поесть. Сейчас полетим поохотимся, простая пища тебя уже не поможет, нужна кровь и свежая плоть. И будешь снова отдыхать.

— Некогда, — пробурчал Люк, садясь на кровати. Голова кружилась. — Я последний раз к тебе, Нории. Враги вот-вот дойдут до фортов. По хорошему, мне вообще уже не следовало прилетать. Но мне нужны твои знания. И эти семь часов я потратил зря.

— Отдых — это тоже часть работы, — дракон отпустил его руку и покачал головой. — Много же ты поможешь своим, если будешь засыпать на ходу. Смена ипостасей не заменяет сна, брат.

Люк поискал взглядом пачку, потянул ее с прикроватного столика, сунул одну сигарету в рот. В голове после лечения Нории наступила блаженная легкость, и глаза больше не болели. Но зато он снова ощутил, насколько голоден.

— Я боюсь не успеть, — признал он неохотно. — И боюсь не выстоять. У меня почти ничего нет: горстка обученных людей, две горстки рекрутов, немного оружия и я, недоучка.

Владыка задумчиво глядел на него, склонив голову набок.

— С тобой это больше, чем было у других. А страх не даст тебе преуменьшить опасность.

— Да, — Дармоншир щелкнул зажигалкой и поднялся. — Ты мудр и выдержан, Нории.

Может, и я когда-то буду таким.

— Слишком выдержанным ты никогда не станешь, нам все-таки придает мягкости Мать-вода, — усмехнулся Нории. — Но тебе ведь исполнилось тридцать пять, для нас ты только-только переступил черту совершеннолетия. Дети Воздуха медленно взрослеют, над нами превалируют ощущения, а не чувства, желания, а не разум. Чем ярче ощущение, тем нам лучше. А потом разум берет верх, появляется сдержанность и спокойствие. Не абсолютные. Все-таки Воздух не может существовать в покое.

— Это что же, я лет через двадцать стану таким же замороженным, как его величество Луциус, хорошего ему перерождения? — поразился Люк, спешно затягиваясь — чтобы скрыть озноб, который начал его пробивать, и утихомирить желание обернуться. При упоминании старого змея в сердце кольнуло сожалением.

— Ты неправ. Мой брат по воздуху был человеком сильнейших страстей, — Владыка с печалью кинул взгляд на багровеющее небо. — Просто он научился этого не показывать. И ты научишься, — он перевел взгляд на Люка. — Пойдем же, пока ты не обернулся прямо здесь и не начал охотиться на слуг и горожан. И на будущее избегай сильного голода и сильного гнева, брат. Иначе волей-неволей отведаешь человечины. Воздух, когда наливается гневом, становится неудержимее огня.

Они вылетели далеко за город — туда, где по полям, высоко вскидывая копыта, носились в свете заходящего солнца стада одичавших верблюдов и косуль, — и устроили настоящее кровавое пиршество. Дракон быстро наелся, улегся средь цветущего луга, с удовольствием вдыхая запах медовой пыльцы, приправленный густым духом крови, и терпеливо ждал, пока насытится оголодавший сородич. Змей, словно сорвавшись с привязи, заглатывал несчастных животных, роняя кровавые слюни и периодически угрожающе шипя в сторону Владыки. Мое, мол, не трожь. Тогда дракон лениво шевелил крыльями — "видишь, не претендую", и на время успокоившийся потомок Белого снова гнался за добычей и хватал ее, глаза закатывая от удовольствия.

Наконец и он остановился. Посмотрел на щедро окропленную кровью высокую траву, лютики-цветочки, покосился на Нории и несколько смущенно начал вытирать морду о землю. А потом обернулся в человека и застыл, изумленно разглядывая подсвеченное багровыми лучами солнца дело рук своих. Точнее, пасти своей.

— Главное, чтобы это никогда не увидела моя жена, — сказал он тоже обернувшемуся и подошедшему Владыке. Помолчал, снова разглядывая последствия бойни, которую устроил, усмехнулся и пробормотал : — Впрочем, она и так уверена, что я чудовище.

Нории учил его весь вечер и ночь — а когда звезды на небе начали бледнеть, они сменили ипостаси, поговорили еще немного, мирно и почти ни о чем, обнялись на прощание и направились в разные стороны. Владыка летел в Истаил, где ждала его в большой постели маленькая сильная жена, Ани-лиша. Он думал о ней и о том, что они смотрят в одну сторону, и в это тревожное время Ангелина Рудлог стала источником силы не только для него, но и для всего драконьего и человеческого населения Песков. Думал он и о своем беспокойном, освежающем, как молодой ветер, госте. О том, что судьба все всегда расставляет по своим местам. Так было с ним, Нории, и его огненной супругой, так будет и с сыном Воздуха, если тот выживет.

И печалился Владыка, потому что как мужчине и воину хотелось ему собрать драконов и бросить на помощь брату по отцу, но как правитель и глава почти исчезнувшего народа не имел он на это права. Тяжело было на душе у Владыки. Тяжело, и не мог он найти покоя, и решение принять не мог.

А его светлость герцог Дармоншир летел к своей земле, почти не замечая острых пиков Милокардер и ледяных порывов ветра, гуляющих среди них. А когда один особо наглый ветерок решил сотворить на пути змея воздушную яму, крылатый недоучка скрутил его узлом и бросил на одну из вершин. Полюбовался, как вокруг заснеженного пика по кругу пошла ледяная пыль, фыркнул на присмиревшие потоки и полетел дальше. К своей горстке людей, полосе фортов, морю, семье и Марине, спящей в его доме за расшитыми золотом шторами в комнате с открытыми окнами.

ГЛАВА 4

Ангелина, Истаил

Сначала над Истаилом разыгралась гроза — ее Ангелина услышала сквозь крепкий сон, почувствовав, как потянуло из окон свежестью, и закуталась в тонкие шерстяные покрывала. Без Нории на огромной кровати их покоев было непривычно и зябко. Муж пришел вслед за дождем, лег рядом, прохладный, как всегда, и принес с собой запах влаги, озона и тревоги. А еще — храмовых свечей и ароматных масел — розового, что жертвуют Синей, и ландышевого с ветивером, что льют в чашу Белому. Нории молчал, обнимая ее, но по дыханию и напряжению мышц было понятно, что не спит.

— Расскажи, — попросила Ани, поворачиваясь к нему и заглядывая в глаза.

— Мне нужно будет увидеться с Четери, — пророкотал дракон, бережно прижимая ее к себе. — Сегодня. Я могу, конечно, пообщаться Зовом, но хочу поговорить лицом к лицу.

Ангелина задумчиво погладила его по напряженному плечу, запустила пальцы в красные волосы с седой прядью, коснулась затылка — и дракон прикрыл веки.

— Зачем?

— Хочу попросить совета, Ани-эна.

— Это как-то связано с Дармонширом? — проницательно поинтересовалась она.

— Он растревожил меня, — медленно и гулко проговорил Нории. — Обнажил наше бессилие. Герцог мало мне знаком, но в нем много воздуха и силы, его стихия свежа и беспокойна. Он приятен мне, и его гибель опечалит меня. Но что я могу? Только просить отца и мать помочь ему.

Она, конечно, поняла, что он имеет в виду. Продолжая перебирать волосы, спросила:

— Жалеешь, что сам не можешь помочь?

— Да, — сказал Нории, так и не открыв глаз — но чуть повернув голову, чтобы жена могла добраться до шеи. — Я хочу помочь, но не могу. И Рудлогу не могу. Но оставаться в стороне — плохое решение. Это надежда на чужие силы, моя Ани. Мы все выжидаем, потому что боимся открытия порталов на своей земле. Но даже пусть у нас портал не откроется — если убьют Дармоншира, захватят его земли и подомнут юг Рудлога, то ничто не помешает иномирянам пройти по старой дороге между морем и горами и прийти в Пески. А я ничего не могу им противопоставить. Разумней было бы усилить сейчас и вашу армию, и армию герцога. Прежде всего герцога, конечно, у Рудлога есть силы выстоять. Но нам нечем это сделать.

Ани сосредоточенно и сильно проминала ему затылок, погрузившись в размышления. Нории ей не мешал, молчал.

— И чем в этой ситуации может помочь Четери? — спросила она, наконец.

— Он один стоит армии. Знает все земли двух материков, с закрытыми глазами может нарисовать подробнейшую карту. И мыслит как воин и стратег, моя Ани, — Владыка уже жмурился и едва заметно улыбался — Ангелина в своих раздумьях начала водить губами по его груди. — Быть может, он подскажет какое-то решение. Возможность, которую не вижу я.

— Мне тоже хотелось бы, чтобы лорд Лукас выстоял, — проговорила Ани серьезно. — Он закрывает Дармоншир, а там моя сестра. — Она снова помолчала и решила: — Я полечу с тобой. Хочу увидеть Каролину и Святослава Федоровича. И пообщаться с послом Йеллоувиня.

— Хорошо, — пророкотал дракон, оглаживая ее широкой ладонью по спине и ягодицам. — Ты выспалась, моя Ани?

— Я — да, — сказала Владычица строго. — А ты — нет.

Дракон усмехнулся, повернулся, подхватывая ее, так, что она оказалась на нем, и Ангелина оперлась на локти, разглядывая его лицо.

— Не будешь спать? — прошептала она с той же строгостью, в которой, однако, отчетливо слышалась звенящая нежность. — Не будешь, — ответила сама себе и коснулась пальцами улыбающихся губ мужа. Тело его расслабилось, и тревога из глаз почти ушла. — Тогда надо заняться чем-нибудь полезным, Нории. Не стоит тратить время.

— Вот кто еще мыслит как стратег, — пробормотал дракон, кладя ладонь на льняной затылок жены и привлекая ее к себе. — Моя Ани.

Тафия

Владыка Нории опустился во двор дворца Четери, когда тот с улыбкой слушал какого-то седого старичка в традиционной одежде Песков — длинной рубахе, вышитой шапочке. Мастер поднял голову, сощурившись на ярком солнце, перебросил красную косу через плечо и махнул спускающемуся дракону рукой, что-то одновременно говоря старику. Тот кивнул, тоже задрал голову, почтительно поклонился и бодро поковылял прочь, за ворота.

— Проситель? — поинтересовался Нории, когда они с Четом обнялись и хозяин Тафии поприветствовал Ани.

— Нет, — усмехнулся Чет. — Я же все-таки не только Владыка, но и учитель, Нори-эн. Так что в этом случае, скорее, я был просителем.

Он не добавил ни слова, и Нории склонил голову, признавая право собрата на свои тайны.

— Как Светлана, Четери? — вежливо спросила Ангелина.

— Хорошо, — мягко проговорил Мастер. — Навестишь ее?

— Конечно. Каролина и Святослав Федорович здесь?

— Почтенный отец во дворце, — кивнул Четери, — а маленькая Рудлог ушла с охраной в город. Отдохни, Владычица, а ее пока найдут и приведут сюда. В твои покои подадут прохладный щербет и напитки. И хочешь, приглашу массажистку? Я ее у Хань Ши увел, настоящая колдунья, руки — как сам Инлий меня правит, да простит меня отец за сравнение.

Ангелина, едва заметно улыбнувшись, покачала головой и взглянула на наручные часы.

— В другой раз. От напитков не откажусь, но отдыхать не стану. Пусть Каролина гуляет, не нужно за ней посылать, пообщаюсь, когда вернется. Пока есть дела. Выдели мне зал для переговоров, Четери, и распорядись, чтобы сообщили послу Хань Ши: я хочу поговорить с ним.

— Сделаю, — весело и торжественно пообещал Чет. Но Ангелина Рудлог даже бровью не повела, а взгляд стал ледяным:

— Благодарю. Ну что же, оставлю вас, — величественно проговорила она и удалилась, как всегда с прямой спиной. Нории смотрел ей вслед с легкой улыбкой, а Четери качал головой и тоже улыбался.

— В ней столько силы, что не по себе становится, — сказал он с теплотой. — Хорошо, что гора выпустила тебя, Нории. Боюсь, это случилось только из-за того, что на Туре не было мужчин, способных совладать с Ангелиной Рудлог.

Нории усмехнулся и тут же посерьезнел:

— Мне приятно слышать восхваления моей жене, Четери-эн, но я прилетел за советом. Помоги мне. Ты старший из нас, ты любимец трех богов, ты знаешь военную науку лучше кого бы то ни было...

Легкомысленная и мечтательная улыбка на лице Четери ушла — перед Нории снова стоял Мастер клинков.

— Говори уже, друг, — серьезно сказал он, присаживаясь на скамью под цветущим персиковым деревом. — Похвалить ты меня всегда успеешь.

Он слушал Владыку владык, чуть хмуря брови — в руке его возник клинок, и Мастер под рассказ лениво и задумчиво чертил острием по узорчатой плитке двора.

— Я понимаю твою печаль. Знал бы ты, как тянет меня бросить все это, — он провел рукой вокруг себя, — и уйти в бои.

— И отчего не уходишь? — поинтересовался Нории. Он подошел к фонтану, и сейчас сидел на его бортике. — Из-за Светланы?

Чет покачал головой.

— Нет. Не дело воину оправдываться слезами жены. Я жду знака. Я знаю, что моя война еще впереди. Песни битв уже звучат в моих ушах днем и ночью; я слышу, как Красный воин закаляет свои доспехи и точит оружие, слышу, как наполняется яростью Инлий Белый и темнеет штормом Мать-вода. Но мне уходить пока не время. Что касается молодого Дармоншира, Нории — ты знаешь, что у каждого свой бой. Тот, что должен выдержать он сам — или умереть. Он еще юнец, выдержит, станет мужчиной.

— Знаю, — согласился Нории, склонив голову набок и легко проведя ладонью по водной глади фонтана. — Я не могу драться вместо него, я даже не могу драться рядом с ним. Но хороши же мы будем, если отвернемся от молодого ветра, Чет. Единственного ветра Туры. Нас с тобой наставляли и помогали, в первый бой с тобой плечом к плечу шли другие ученики, а у него нет никого. И даже духов он вызвать на помощь не может. Не умеет еще и нет у него на это сил.

Четери недовольно покосился на друга, подбросил клинок в воздух — тот подлетел с гулом, — и поймал его за рукоять. Сверху на его плечи посыпались срубленные листья и цветы.

Нории молчал и ждал.

— Там же рядом море, — сказал Мастер с намеком.

— Да, но в Дармоншире ни капли стихии нашей Матери, Чет, — напомнил Владыка владык.

— Зато в тебе ее довольно, — буркнул Четери сварливо. — Загляни в сокровищницу Тафии, Нори-эн. Ты не помнишь, верно, а нам мастер Фери рассказывал, как в давние-давние времена Владыка Нейрии заключил договор с водяными духами и заклял амулет, который заложил в стену Тафии. Сто лет после этого сотня тер-сели несла стражу вокруг Города-на-реке, а Нейрии платил им кровью и обязал людей брать к себе в дома новорожденных духов. Амулет в виде собачьей головы. Найди его и попробуй снова заключить договор с тер-сели. Если готов платить и если уж тебе так хочется похлопотать над мальчишкой.

— Так надо, — без обиды пророкотал Нории. — Чувствую, что надо.

— Раз надо, так делай, — уже спокойно ответил Мастер. — Только не забудь рассказать молодому Дармонширу об ограничениях. Чтобы он на радостях не расслабился. Помогать тоже надо с умом, чтобы твоя помощь не стала поленом в его погребальный костер, — он задумчиво потеребил кончик красной косы. — Я вот тоже занимаюсь помощью одному юнцу. Звезды, что ли, так над нами встали, Нори-эн?

Вей Ши

За последнюю неделю внук императора Йеллоувиня убедился, что родись он крестьянином, жизнь его была бы куда легче и приятнее.

Послушники и монахи обители Триединого который день по утрам копали грядки и сажали картошку, капусту, тыквы... и много чего еще сажали, поднимаясь до восхода солнца — ибо работать на дневной жаре было невозможно. Вей Ши вставал еще раньше, потому что стоило пропустить хоть день тренировок, и тело становилось деревянным, непослушным. Он занимался с шестом, потом съедал огромную тарелку просяной каши с кунжутным маслом и медом — и если ночью не уходил на охоту, ему, оголодавшему, трудно было дотерпеть до наступления завтрака. А потом шел копать.

Настоятель обители был доволен и вслух строил планы попросить у Владыки Четерии еще пахотных земель и сажать пшеницу, чтобы монахи могли печь хлеб для страждущих. И Вей Ши, угрюмо работая лопатой, думал о том, что он пусто тратит свою жизнь и что Мастер, видимо, решил посмеяться над ним.

Впрочем, через несколько дней принц заметил, что работа на земле погружает его в предмедитативный транс и на удивление расслабляет. Но, увы, все достижения на ниве самоконтроля, полученные на огороде, разбивались, когда он выходил с метлой в храмовый двор, понимая, что вот вычистит тут все, и снова придется ему спускаться в город к болтливому невыносимому старику Амфату. Даже навязчивая девочка, гостья Мастера, не приносила Вей Ши столько головной боли, как этот старик.

Девочка, к слову сказать, за своими вещами не вернулась. И никто за ними не пришел. Они так и лежали в келье Вей Ши — пюпитр, альбом, грифели, краски. Он как-то вечером от нечего делать взялся просмотреть альбом, и с тех пор периодически возвращался к нему. Было чем очароваться: уверенной рукой девчонка делала наброски и огромных величественных пейзажей, и маленького плетения какой-нибудь ограды на мостике; смотрели со страниц альбома на императорского внука лица жителей Песков — выразительные, живые, не приукрашенные. Вот старуха с покрытой головой, а на узловатых руках — кольца, золото, и улыбка молодая, задорная, вот двое чернявых детей смотрят друг на друга с детской любовью, а вот рыбак, прикрыл глаза, то ли спит, то ли вот-вот дернет удочку. Оказались здесь и изображения Четери — с разных сторон, неполные, словно девочка рисовала частями, чтобы потом собрать конструктор. Были в альбоме и лицо ее отца, и Владыки Нории с женой, и каких-то девушек, смутно показавшихся Вей Ши знакомыми и похожих друг на друга.

Маленькая гостья Мастера красоту понимала и умела ее запечатлеть. Осознавал Вей Ши и то, что она добра, просто и доброта эта ее плебейская, и жалость вызывали раздражение. Он даже вспомнил ее имя — Ка-ро-ли-на. Слишком длинно, грубо, тяжеловесно. Не то, что имена дев его родины, похожие на пение соловья или флейты.

Но альбом он просматривал. А иногда и сам брался за грифель и выводил на чистых страницах то цветок жасмина, то ветку вишневого дерева со зрелыми плодами. Он тоже любил рисовать. К сожалению, редко когда у него оставались на это силы.

Старика Амфата, тощего, с обезьяньим смуглым лицом и хитрой улыбкой, принесли в храмовый двор на следующее утро после того, как Вей Ши прогнал настырную девчонку. Несли его на носилках четыре слуги из дворца Четери. Опустили свою ношу на скамью, и один из слуг подошел к Вей Ши.

— Владыка Четерии сказал принести старика в храм и найти тебя, — проговорил он почтительно. — Владыка приказал передать свои слова: "У старого Амфата отказали ноги. Он был хорошим воином, а сейчас одинок и благочестив. Днем будешь носить его в храм на обед и обратно, а после по его просьбе туда, куда он пожелает, пока не сядет солнце".

Вей Ши выдохнул вскипевший в крови гнев, посмотрел на слугу, на вертящего головой по сторонам деда — шея у него была оливковая, как все тело, цыплячья, и седые космы неопрятно лежали на плечах, — и ровно сказал:

— Я выполню волю Владыки.

С тех пор он и служил ишаком для крикливого старого кочевника. Пол-Тафии выходило на улицу посмотреть, как голосящего боевые песни соседа несет на закорках молодой послушник с такой прямой спиной, что удивительно было, как не падает с него дед Амфат.

— Феби (старика) эфенби (юноша) несет! — кричали дети радостно и бежали рядом. Потом Вей Ши видел, что они стали играть в него — кто, мол, больше друзей унесет и дальше с ними на спине уйдет.

Вей Ши приходил под палящим полуденным солнцем спускался в домик старика, помогал одеваться и нес в храм. Там Амфат в ожидании обеда сидел на лавке, выстругивал из деревяшек какие-то дудочки и свистульки, и оживленно болтал со всеми — с такими же стариками, как он, с прихожанами, монахами, послушниками. А потом, после обеда, Вей относил изрядно потяжелевшего деда обратно. И до вечера то бегал по его заданиям, то таскал на спине по друзьям, кальянным, стоянкам кочевников — везде у Амфата были друзья и везде его принимали с почтением, вели разговоры, вспоминая былые дни и приключения в те времена, когда Пески еще были опасной пустыней, полной хищников и жестоких духов-песчаников. Вей обычно сидел в стороне, погруженный в свои мысли, но волей-неволей прислушивался и сам не замечал, как его захватывал тонкий голос рассказчика — и вот он уже сам брел по барханам, отгоняя трещоткой гремучих змей, или искал воду, или обманывал глупых духов. Правда в байках стариков перемешивалась с волшебным вымыслом, но как увлекательно было их слушать!

— Может, я буду вам сюда обед приносить, феби? — поинтересовался Вей Ши через несколько дней мрачно. — Вам, наверное, тяжело по такой жаре.

Старик, разлегшийся на кровати в своем доме закряхтел и метнул на Вея острый взгляд хитрых глаз.

— Так я ж помолиться хожу, эфенби, — запричитал он, — богов о здоровье попросить, кто обо мне, старике, кроме них, позаботится! Налей-ка мне, кстати, воды, горло пересохло, сил нет!

— Помолиться. И с людьми поговорить, — пробурчал Вей Ши, наливая из кувшина воду в большую чистую чашку. Вообще в домике старого пройдохи было слишком чисто для того, у кого были отняты ноги.

Но тут Амфат попытался присесть, забарахтался в постели, и Вей, устыдившись своих мыслей, поднял его, усадил аккуратно.

— Конечно, поговорить, — сказал старик, напившись. — Вот полежи в одиночестве, внучок, и с таким невежливым юношей, как ты, за радость будет поговорить.

Вей Ши молча принял у него кружку, повернулся спиной, присел, и старик вцепился в его плечи как клещами. Императорский внук снова потрусил к храму, чувствуя, как привычное раздражение в душе капля за каплей сменяется усталым равнодушием, щедро замешанным на обиде. Он понимал, что Мастер что-то хочет показать ему. Но не понимал, что.

В храме было прохладно и малолюдно, и императорский внук опустил старика на скамью — тот сразу капризно потребовал воды, умыться после жары и попить, и Вей, сам пропыленный и умирающий от жажды, поднес ему воды, полил на руки, и только потом отошел подальше и принялся умываться сам. С кухни доносились запахи овощной похлебки и стук посуды, и Вей, чтобы не думать о еде, набрал полный черпак воды и начал пить.

Краем глаза он увидел что-то пестрое, мелькнувшее в воротах двора, а следом донесся и звонкий голос гостьи Мастера — она здоровалась с послушниками и стариками, рассевшимися на лавочках. Вей шагнул в тень колонны, услышав от девчонки и свое имя, На ее вопрос откликнулся дед Амфат, что-то долго рассказывая скрипучим голосом, и, кажется, расхваливая "эфенби" на все лады, а потом громко воскликнув:

— Так вот, внучка, посмотри, не он там, у родника? Глаза слабые стали, ничего не вижу...

— Он, — подтвердила девчонка, направляясь к Вею. — Спасибо, дедушка!

Вей Ши со вздохом ополоснул черпак в чаше родника и повесил его на стенку, из которой и била струя воды. У него опять начинала болеть голова и он ушел бы, если бы старики, рассевшиеся по скамейкам как седые голуби, не смотрели в его сторону с жадным любопытством и не обсуждали бы что-то — наверняка его — между собой.

— Привет, — робко сказала девчонка, остановившись в нескольких шагах. У ворот храма замерли охранники.

— Зачем пришла? — сухо бросил Вей Ши, глядя в сторону.

Она тут же вспыхнула.

— Не к тебе, не волнуйся. Нужно больно! Я ищу свои вещи. И альбом. Я оставила их здесь... тогда, — она обиженно фыркнула. — Ты не видел, не знаешь, где они могут быть?

Вей хотел ответить "Они у меня". Но почему-то буркнул:

— Не знаю.

Зачем? Ей достаточно спросить у любого другого монаха или послушника про альбом, и все укажут на Вея.

— Жаль, — расстроилась юная художница. Сильно расстроилась, закусила губу, опустила глаза. — Жааалко... Но что делать. Сама виновата. Нельзя оставлять...

Она бубнила себе под нос, раскачивалась и терла ладонью глаза. Голова у наследника императора разболелась еще больше.

— Ну ладно, ладно, — пробормотала девчонка. — Вей Ши?

— Чего? — откликнулся он, уже желая, чтобы все вокруг провалились сквозь землю — и что-то щебечущий тонким голосом старик, и надоедливая девчонка, и храм этот вместе с картошкой.

— Ты только не кричи, как в прошлый раз, — она порылась в сумке и достала оттуда маленькую баночку. — Я тебе принесла мазь для спины. Мне травница сделала. Она ваша, из Йеллоувиня. Возьмешь?

Он протянул руку — только чтобы отделаться, — коснулся ее ладони. И тут девчонка, дернувшись и чуть не выронив баночку, на чистейшем напевном йеллоувиньском произнесла трехстрочное стихотворение — илью. Из тех, что не могла знать.

— Что ты сказала? — ошарашенно переспросил Вей Ши.

Девчонка недоуменно посмотрела на него.

— Я спросила, возьмешь ли ты мазь, — словно больному, повторила она медленно.

— Нет, — раздраженно сказал Вей. — После этого. Ты сказала "Старый тигр, белые кости, слава тебе в смерти и посмертии...", — повторил он строки из старого предсказания, хранящегося в доме Ши уже пятьдесят лет.

— Да ты что, — засмеялась Каролина. — Я понятия не имею как это произнести. Зато могу теперь выговорить "У тебя красивая прическа". Хочешь?

Послушник скрипнул зубами и призвал себя к терпению. Нелепый какой-то розыгрыш.

— Ты точно сказала... — снова начал он, но тут девчонка помахала кому-то за его спиной.

— Смотри! — воскликнула она радостно. — Твой дедушка тебя подзывает!

Вей Ши оглянулся. Дед Амфат уже подпрыгивал на скамье, указывая на храмовую кормильню — там накрывали на стол.

— Тебе пора, да? — затараторила девчонка. — Иди. А ты поспрашиваешь про мой альбом? Поспрашивай, а? — она умоляюще сложила руки. — Там много важного. Я завтра еще приду. Или послезавтра.

— Внучок! Помоги дедушке! — донесся от скамьи вполне себе молодцеватый голос деда Амфата. Девчонка еще что-то говорила, дед требовательно покрикивал, шумели направляющиеся в кормильню страждущие, и Вей едва удержался, чтобы не схватиться за голову. Он наклонился, плеснул себе в лицо еще ледяной воды, и, не слушая больше девчонку, пошагал к старику.

Он точно свихнется. Совершенно точно сойдет с ума.

Ангелина

— Хорошо, что ты навестила нас, — говорил Святослав Федорович, к которому Ангелина заглянула до встречи с послом. Сейчас они сидели у большого окна, любуясь на пруд в парке за дворцом Четери. — Я беспокоюсь за Каролину. Учится она хорошо, но учителя сообщают, что она иногда выпадает в транс, что-то рисует в тетрадях. Рисунки никому не показывает, прячет. При мне это случилось один раз. Я как-то вечером застал ее рисующей — глаза пустые, позвал — не откликается. Оттаяла только когда дорисовала. Раньше она всегда реагировала, Ангелина.

Ани слушала, хмурясь.

— А что рисовала? — спросила она напряженно.

Бывший принц-консорт пожал плечами.

— Владыку Четери на одном листе. Со спины, с окровавленными руками и клинками. Кажется, кровь на лице, но там небольшой поворот головы, непонятно. Я его сразу узнал, коса и очень узнаваемая линия плеч, — он кашлянул и вернулся к теме. — На втором — какое-то чудовище, я даже толком разглядеть не сумел. Она на середине очнулась и порвала. Очень испугана была, но на вопросы не отвечала. Служанка потом сказала, что она ночью плакала.

Владычица обеспокоенно постучала пальцами по украшенному лазурной мозаикой столику. Ей давно следовало поговорить с Хань Ши, но эта проблема не была первоочередной, и Ангелина откладывала ее решение. Передать через посла просьбу о частном визите Каролины к императору? Или дождаться очередного королевского совета и лично поговорить там?

Лучше лично, конечно. Это частные вопросы, внутрисемейные. С другой стороны когда совет еще соберется...

Посол Ю Хон, пожилой, велеречивый и тонкий, с черной бородкой, острым взглядом и в неизменных шелковых синих одеждах — дань уважения стране, в которой он работает, — предоставил Ани списки специалистов, которые должны были переехать в Пески в ближайшие три месяца и перечень компаний, готовых открыть тут свои представительства. Конечно, этим должна была заниматься не соправительница и супруга Владыки, а министерство труда, но кабинеты только формировались, а Ангелина Рудлог всегда была практична. Ее статус это как-нибудь переживет, а вот солнечные электростанции задержку в постройке или отсутствие обслуживающего персонала — нет.

Общение Владычицы и посла, щедро сдобренное заверениями в готовности к сотрудничеству обеих стран, прошло в солнечном белоснежном кабинете, украшенном резьбой по стенам. И со встречи посол ушел, унося в папке не только согласие Владычицы на разработку некоторых месторождений на границе Йеллоувиня и Песков, но и письмо для светлейшего императора Хань Ши.

Во второй половине дня вернулась Каролина, в сопровождении охраны, загорелая, как тидусска, с улыбкой до ушей. Зазвала сестру в свои покои, похвастаться рисунками и нарядами, купленными у местных рукодельниц, и, захлебываясь от эмоций, села на кровать и рассказала о том, где успела побывать за время нахождения в Тафии, с кем познакомиться и какие чудесные старые здания увидеть.

Ани, полулежа на низкой софе, слушала, улыбаясь и одновременно вглядываясь в сестру. Охранники доложили, что Каролина ходила в обитель Триединого, общалась там с юношей, который обидел ее не так давно, и отдала ему какую-то мазь. Но младшая сестра ни слова не сказала про это. Она щебетала и щебетала, показывала украшения и фотографии, а Ангелина задавала вопросы и одновременно раздумывала, не стоит ли забрать Каролину обратно в Истаил. У малышки появились свои секреты, и это привыкшей все контролировать Владычице очень не нравилось.

— Мне тут очень хорошо, — проговорила младшая Рудлог, словно подслушав мысли старшей сестры. — Здесь столько всего, Ани! Я все время нахожу что-то, что меня вдохновляет.

— Значит, в Истаил ты не хочешь? — поинтересовалась Владычица, внимательно глядя на сестру.

— Нет, — быстро вырвалось у Каролины, и она закрыла рот и покраснела. — Ани, я скучаю по тебе. И Истаил тоже красивый. Но... ты же не обидишься, а?

— Говори честно, — усмехнулась Ангелина, глядя на раскрасневшегося ребенка. И опять младшая эхом ее мыслей протараторила:

— Понимаешь, я тебя люблю, очень люблю, но рядом с тобой я еще маленькая. А здесь я взрослая! Меня узнают, здороваются! В гости приглашают... Просят нарисовать себя, детей... Ну... понимаешь? Конечно, — она опустила глаза, — если ты скажешь, я поеду с тобой. Но я бы хотела остаться. Только не обижайся, пожалуйста! — Каролина умоляюще сложила руки и скорчила умильную физиономию. — Ты все равно все время занята!

— Это правда, — проговорила Ангелина сдержанно. — Хорошо, я оставлю тебя здесь, Кариш. Но в ближайшем будущем нам с тобой нужно будет навестить Йеллоувинь.

— Зачем? — с любопытством вскинула голову младшая Рудлог.

— Я попросила императора помочь тебе с приступами предвидения, — спокойно объяснила Ангелина.

Каролина покраснела и опустила глаза.

— Папа рассказал, да?

— Папа, — кивнула Ани. — А должна была ты.

— Но это же редко случается, — жалобно и немного испуганно проговорила младшая принцесса. — Я и не помню, что видела. Почти не помню... И честно-честно про вас не было ничего!

Ангелина пересела к ней на кровать и приобняла — хотя сестричка давно уже обогнала ее по росту, но прижалась, как маленькая, и Ани погладила ее по плечу, по волосам.

— Не бойся нам рассказывать, — проговорила она спокойно. — И поездки к Хань Ши не бойся. Единственное, чего нужно опасаться — это отсутствия контроля над своим телом и разумом. Вот чтобы это тебя не тревожило, и нужно будет посетить Йеллоувинь.

— Хорошо, — пробормотала Каролина. И вздохнула, словно собираясь что-то рассказать — но остановив себя, когда уже слова готовы были вылететь из губ. Ани покосилась на нее и не стала давить. Если это важно, рано или поздно сестра все равно поделится.

Вей Ши

Наследник императора совершал прогулку по жарким улицам Города-на-реке с сидящим у него на спине и весело здоровающимся со всеми вокруг Амфатом. Иногда дед требовательно хлопал Вея по груди — тогда принц останавливался и долго слушал разговоры о погоде, здоровье, сплетни и сочные анекдоты, от которых покатывались все вокруг. Он уже знал почти всех знакомых деда, а те — его, знал их истории, истории простых людей с их бедами и радостями, здоровался в ответ — простые тафийцы были рады ему и каждый день приветствовали с таким радушием, будто он был любимым сыном и братом.

И всю вторую половину дня его снедало странное тревожное чувство. Не могла простая девчонка знать родовые предсказания семьи Ши. Да и непростая не могла, если только она не из дома Желтых. Неужели показалось? Он и так и этак вертел воспоминания о ее сегодняшних словах, пытаясь понять, что же его царапает, пока от жары не перестал соображать и не отложил раздумья на потом.

Все прошлые дни к вечеру он едва не терял сознание от перегрузки органов чувств. Белоснежная Тафия, пестрая Тафия, так непохожая на медитативный, совершенный в своей гармонии Пьентан, ежедневно обрушивалась на него со всеми ее звуками, цветами и запахами, многократно усиленными на солнцепеке. И сегодня Вей Ши то под звуки тысяч голосов вдыхал тысячи ароматов специй на базаре, то морщил нос от запаха рыбы, когда старый Амфат попросил принести его на пристань и там пообщался со всеми рыбаками, что сидели на каменном причале. Потом дед заглянул к другу в пекарню, и там, сидя на коврах на полу, пил травяной чай с сахаром и лепешками и вел неспешные задушевные разговоры, иногда поглядывая на тихо сидящего в темном углу принца. Вей старался на них не смотреть. Он отказался сесть рядом и разделить угощение, потому что опять заболела голова. Но потом в темноте и относительной тишине полегчало, захотелось есть и пить. А пахло очень вкусно.

Дед Амфат снова бросил на помощника взгляд и вдруг закапризничал:

— Эфенби Вей, подойти-ка сюда! Помоги мне, не справиться старику без тебя совсем. Да не стой, садись рядом!

Вей неохотно сел. Блюдо с лепешками стояло прямо перед ним.

— Хочу я гостей позвать дорогих, а нечем их кормить мне, — сокрушенно вздохнул кочевник, воздевая руки к небу. — Друг мой Фехил много лепешек делает, — он легко поклонился в сторону приосанившегося и пригладившего седые усы пекаря, — а не выбрать мне самые вкусные. Попробуй все, эфенби, отложи, какие понравились.

Пекарь, польщенно улыбаясь, подвинул к принцу поднос с выпечкой.

— Я не голоден, — буркнул Вей в сторону, разгадав нехитрую уловку деда. — В обители поем.

— Конечно, не голоден, кто говорит про голоден? — удивился старик дребезжащим голосом. — Ты пробуй, внучок, пробуй.

— Я вам не внучок, феби, — резко проговорил Вей Ши, утомленный этой настойчивостью, и дед Амфат как-то беспомощно заморгал, но тут же мотнул головой:

— Ешь, эфенби. А то я ведь долго решать буду. Очень долго.

Его голос стал откровенно ехидным, и он кивнул пожилому Фехилу — тот сунул в одну руку Ши лепешку, в которую было завернуто восхитительно прожаренное мясо, зелень и овощи, залитые соусом, в другую — пиалу с чаем, и хохотнул, снова поглаживая усы.

— Это вашерма, пища богов, — дед Амфат почмокал губами, для весомости собрал пальцы в щепоть и потряс ими. — Говорят, сам Красный воин спускается иногда в Пески и приходит в кочевья, чтобы отведать настоящей вашермы из годовалого барашка. Ешь, милый, а то я боюсь, как бы ты с голодухи меня не уронил, — теперь он грозил пальцем, голос его дрожал от стариковской сентиментальности, глаза покраснели, и Вей неожиданно для себя даже не поморщился на это "милый", — потом отнесешь меня домой и будешь свободен.

"Потом" наступило не скоро. Вей съел и вашерму, и с пяток других лепешек с вкуснейшими начинками, истекающими соком, и сам не заметил, как на улицы опустилась темнота. Из зала пекарни они переместились под звездное небо, на ковры, постеленные прямо на мостовую, и пожилой Фехил выставил вокруг с десяток плошек с горящим маслом для освещения. Город с наступлением ночи словно стряхнул с себя дневное оцепенение из-за жары и ожил. Улицы были полны народу — у домов по соседству и по улице дальше так же горели огни и сидели люди. К пекарне то и дело подходили другие старики, здоровались с хозяином и дедом Амфатом и усаживались на ковры, и вскоре молодой Ши обнаружил себя в окружении веселящихся, радостных людей. Кто-то наигрывал тонкую мелодию на маленьком струнном инструменте, формой похожем на разрезанную пополам луковицу, кто-то ставил на угли жаровни пузатый огромный чайник, серо-глиняный, расписанный синими цветами и пташками, и черный от сажи снизу; в чайник сыпали ароматный чай. Незаметно появились несколько кальянов; пекарь разжигал их, смешно раздувая щеки с седыми пышными усами, доросшими до ушей; пахло древесным дымком, кофе и розами.

Сидящий рядом с Веем незнакомый старик повернулся к нему, предложил трубку кальяна — и принц взял ее, хотя и брезгливо было после чужих губ. Затянулся. Закашлялся и вокруг захохотали, стуча себя по коленям и откидываясь на подушки.

— Помедленнее, внучок, — весело крикнул ему дед Амфат. — Как девушку целуешь!

Как девушку... Мужчины семьи Ши ценили плотские удовольствия, считая их необходимыми для ровного тока и перераспределения энергий в теле, и к обучению науке любви подходили с той же основательностью, что и к другим предметам. Так что в теории Вей Ши был подкован, а на практике... на практике оказалось, что невинные девы, получив статус фавориток юного принца, не довольствовались его благосклонностью и обществом, а начинали интриговать. Кто-то из фарфоровых красавиц, нежных, как цветы лилии, пытался извести соперниц, кто-то — выторговать преференции для родственника или повлиять на императора через принца. Вей ощущал их неискренность как гнилостный запах и менял одну за другой.

Потом, после изгнания в казармы, были шлюхи, отирающиеся в местах отдыха солдат и быстрая близость для сброса напряжения. И простые девки ему, хоть он никогда не признался бы в этом, оказались куда больше по душе. Потому что честно брали деньги и отрабатывали свое. И помыслы их были прямы и чисты, пусть и приземлены.

Он снова затянулся — долго, словно правда целовал милую сердцу, чувствуя на языке запах роз и кофе. В голову ударило слабостью — были, видимо, в составе и какие-то дурманящие травы, и он вдруг расслабился и улыбнулся.

В мыслях наконец-то прояснилось то, что его тревожило— остекленевшие глаза девчонки с тяжелым именем Ка-ро-ли-на и ее дрожащие зрачки. Где-то он такое уже видел. Где-то видел...

Сосед-старик захлопал себя по коленям, присоединяясь к бравурной песне на языке Песков, которую завели с минуту назад. Вей, который уже начал немного понимать местный диалект, отвлекся от своих мыслей и прислушался. В песне говорилось о храбром батыре, который и нежить, обосновавшуюся у оазиса, выманил ночью в ловушку и порубил, и песчаников от своего кочевья отвадил: заманив в озерцо выступившей на поверхность нефти и поджег. И деву прекрасную от песчаного льва спас, а потом и женился на ней, и еще что-то такое же героическое... Дед Амфат попыхивал кальяном, глаза его слезились от сияния масляных светильников.

Сосед допел куплет, склонился к принцу, потрепал его по плечу с улыбкой, что-то говоря.

— Что? — вежливо переспросил Вей Ши.

— Хорошо, что ты помогаешь Амфату, эфенби, — повторил старик и снова потрепал его по плечу. — Вот какой человек, песни про него слагают!

Принц заморгал и перевел недоверчивый взгляд на деда Амфата. Вот этот сморщенный, похожий на сушеный чернослив, тощий старик — великий воин?

— Большой силы был человек, о подвигах его во всех кочевьях говорили! — продолжал сосед с гордостью.

— А где же его семья? — осторожно поинтересовался Вей Ши.

— Ээээ, — горестно махнул рукой сосед, взял кальян, затянулся. Вей Ши вежливо ждал — трубку передали ему и он тоже вдохнул дым. — Никого не осталось, — наконец, проговорил старик. — Вся семья отравилась дурной водой и померла от лихорадки еще когда пустыня здесь была. Жена, дети с женами, внуки. Он внука на себе в Тафию приволок, как только открылся город, хотел молить Владыку Четерии об излечении. Но не успел. Похоронил. С тех пор ноги временами и отнимаются.

Вей молча покачал головой и, снова затянувшись, взглянул на деда Амфата и быстро опустил глаза от кольнувшего в сердце стыда. Непривычного и неожиданного. Но никто не укорял его и отбирать кальян не спешил. Дурманящий дым расслаблял тело. Вокруг стоял шум, вокруг плескался хаос, но энергия струилась добрая, живая. И Вей Ши, сытый и полусонный, сидел среди гомонящих людей, слушал тягучие песни Песков и не ощущал теперь ни раздражения, ни злости. Он будто раскачивался взад-вперед, хотя не двигался с места, будто дремал, хотя видел все. Шум обтекал его, огни плясали вокруг, и не замечал внук императора, как он улыбается с закрытыми глазами, положив руки на колени ладонями вверх и скрестив ноги. Зато казалось ему, что чувствует он все вокруг — и щедрую землю Песков, и прохладную, широкую стихию реки Неру, и дуновение ветерка, и тепло огня...

— Хорошо-то как, — вдруг сказал один из стариков. Голоса доносились как сквозь туман. — Ровно сто лет с плеч свалились.

— Как маслом сладким душу мазнули, — благоговейно прошептал кто-то еще.

— Шелками сердце устелили, — согласился третий.

— Чудеса, — слышались голоса. — Чудеса! Ай, хорошо на душе, плясать хочется! Ай плясать!

— Играй, играй! — подхватили окружающие. Полилась бодрая плясовая, похожая на свист щегла в зарослях жасмина, через пару минут присоединилась к струнам и дудочка, и вскоре вся улица вокруг молодого Ши плясала. Плясала задорно, радостно.

А сын Желтого так и сидел с закрытыми глазами, улыбаясь теплому непривычному покою внутри и миру вокруг.

ГЛАВА 5

Алина, Лортах

Путь до поселения Алине давался легко, хотя вокруг был все тот же влажный и жаркий папоротниковый лес. Начал накрапывать легкий дождик. Принцесса прикрывалась крыльями, но настроение все равно было хорошим — то ли сытый желудок был причиной, то ли мысли о близкой цивилизации придавали сил. Хотя нет. Лучше всего скрашивали дорогу ответы профессора Тротта на ее вопросы.

— Постарайтесь в поселении контролировать свое неуемное любопытство, — предупредил он ее, когда в разговоре выдалась пауза. — Без меня никуда не лезьте. Вообще от меня не отходите.

— Я думала, мы идем к своим, — недоуменно проговорила Алина. — Разве меня там кто-то может обидеть?

— К своим, — подтвердил инляндец. Он расправил крылья, чтобы перебраться через поваленный скользкий папоротник, и то ли прыгнул, то ли взлетел. Опустившись на землю, протянул Алине руку и продолжил, — но эти люди — дети цивилизации Лортаха, ваше высочество.

Принцесса фыркнула на очередное "высочество" и попыталась сама забраться на ствол. Конечно, поскользнулась, и Тротт поддержал ее, подняв глаза к небу. Рука его была крепкой и теплой.

— Дети цивилизации, — вежливо подсказала Алина, спрыгивая с той стороны в хлюпающий мох. Дождь усиливался, сильно пахло зеленью и мокрой землей.

— Патриархальной цивилизации, — проговорил инляндец с усмешкой, — в которой прав тот, кто сильнее. И святых среди нас нет, это обычные люди, со своими пороками, не слышавшие о правах женщин или о равенстве полов. Женщины здесь примерно в том же положении, что на Туре тысячу лет назад. И ваши крылья вряд ли заставят относиться к вам по-другому.

Алина рефлекторно дернула крыльями и ойкнула, обдав спутника брызгами.

— Извините, профессор Тротт, — тоненько сказала она и улыбнулась его выразительному взгляду.

— Боги послали мне вас в наказание, — беззлобно проговорил он, отирая капли со лба.

— Это мы давно выяснили, — деловито кивнула Алина, улыбаясь еще шире. — Продолжайте, пожалуйста.

Тротт некоторое время молчал, видимо, вспоминая, на чем остановился. Шуршал дождик, под ногами хлюпало все сильнее.

— Будь вы обычной женщиной, вас бы никто не тронул, — наконец, продолжил он, — потому что вы под моей защитой. Но вы же знаете, что у нас нет женщин дар-тени и детей от местных мы иметь не можем. Вы — чудо и слишком большое искушение. И если будете неосторожны, кто-то может захотеть присвоить вас. Это не значит, что на вас набросятся сразу же, как увидят, я знаю бойцов с застав и жителей поселения, и в основном там достойные люди. Но я предпочитаю перестраховаться.

— Вы правы, — сказала она со вздохом. — Я поняла. Буду молчать и не отойду от вас ни на шаг, лорд Макс.

— Охтор, — буркнул он. — Чтобы не было лишних вопросов, называйте меня Охтор.

Он замолчал, и принцесса, только чтобы не было тишины, застенчиво попросила:

— Может, расскажете что-нибудь о моем отце? Например, как они познакомились с мамой?

Она с жадностью приготовилась слушать, но лорд Макс ее разочаровал.

— Не знаю, — сухо проговорил он.

— А отк-куда тогда вам изв-вестно, что я — ег-го д-дочь? — от неловкости откуда-то появилось заикание.

— Он мне сказал, — Тротт не смотрел на нее, и понятно было, что говорить он об этом не хочет.

— Ну х-хоть что-то расскажите, — насупилась Алина. — Я же н-ничего не знаю о нем! Расскажите!

— Он был таким же упрямцем, как вы, — глухо пробурчал профессор, кинув на нее-таки нечитаемый взгляд. — И слишком часто забывал об осторожности. Любил рисковать... и это часто было оправданно...

Тротт говорил медленно и неохотно, словно ему тяжело это было или неприятно. О временах учебы в университете, о том, как они познакомились. Но по мере рассказа он оттаял, поведал про несколько забавных случаев на практике, про то, как они все боялись и уважали Алмаза Григорьевича, про их опыты и открытия — а Алина жадно слушала и понимала, что хотя прошло шестьдесят лет, а воспринимается это точь-в-точь как байки Димки и Матвея о безобразиях во время их учебы, перемешанные со стихийной лекцией по боевой магии и магическим свойствам растений. Тротт увлекся, объясняя ей свойства трав-усилителей, твердил формулы, очерчивая ребрами ладоней решетки плетения стихий, требовал ответов — и Алина тоже втянулась в этот своеобразный экзамен. Она даже немного устала, но утренняя гнетущая тишина и странное раздражение профессора были так живы в памяти, что она боялась нового молчания и болтала вовсю, задавая вопросы, отвечая и немного смущаясь от его периодических нечитаемых взглядов.

Вот опять — замолчал на полуслове, посмотрел на нее, на мокрую сорочку, на крылья, сложенные домиком над головой и потянул с себя кожаную куртку, по которой стекали капли дождя.

— Да мне не холодно, профессор, — бодро заявила принцесса. — Не надо. Да не надо же! Мне совсем не холодно, правда!

— Одевайте, — с тем же раздражением, что и утром, приказал инляндец и, сунув ей в руки тяжелую куртку, зашагал вперед. Лекция, видимо, закончилась.

— Да что вы опять злитесь?! — крикнула она ему вслед непонимающе и топнула от избытка чувств ногой по хлюпнувшей земле. Натянула куртку, — тяжелая кожа прижала крылья, — и вприпрыжку побежала за ним. — Вот вы уходите, — укоризненно заметила Алина, забежав вперед и заглядывая ему в лицо, — а если на меня нападет паук?! Он меня съест и вам стыдно будет!

— Не будет, — отозвался лорд Макс, не глядя на нее. Но губы его дрогнули в усмешке.

— Потому что вам меня совсем не жалко? — невсамделишно возмутилась принцесса, зашлепав рядом по напитавшимся водой мхам и изо всех сил желая взять вот ту корягу и стукнуть Тротта по голове.

— Потому что здесь нет лорхов, — пояснил и не подозревающий о ее кровожадных мыслях спутник. — Поселения дар-тени существуют больше тысячи лет, и за это время всю инсектоидную дрянь поблизости выбили. Иногда забредают новые, но очень редко. Так что из поселений намеренно делают вылазки в низины и степи, чтобы забить лорха или дикого охонга. Даже на тха-охонгов делают ловушки и убивают огнем.

— Зачем? Они же несъедобные?

Дождь не прекращался, лицо было мокрым, и Алинка вытерла его ладонью, слизнув капли с губ и помотав головой, чтобы стряхнуть влагу с волос. Тротт, мрачно покосившись на нее, снова пошел вперед, а она — следом, под шум усиливающегося ливня раздумывая, стоит ли сообщить ему, что беспричинные перепады настроения — симптом расстройства психики, или не стоит провоцировать очередной перепад.

— На самом деле в них есть съедобные части, как в туринских раках, — профессор заговорил после такой паузы, что Алинка не сразу поняла, о чем он. — Но главное — хитин. Он необычный, поддается плавке и ковке. Лучшие доспехи делают из него, он гораздо легче железа, и гораздо прочнее.

Алина вспомнила черные матовые кирасы у наемников на раньярах и кивнула.

— А у вас такой есть?

— Был, — буркнул Тротт, снова уходя вперед. Под ливнем его рубаха тоже прилипла к телу, черные крылья, прижатые к спине, чуть приоткрылись, и Алина некоторое время беззастенчиво разглядывала его плечи и шею. Нравилось ей на него смотреть.

— Исключительно в целях изучения анатомии, — пробормотала она себе наставительно, хмыкнула и тут же погрустнела — так ей сейчас захотелось, чтобы рядом оказалась Полина, с которой она в школьные годы шушукалась и хихикала, обсуждая одноклассников. Или лучше чтобы она, Алина, оказалась снова на Туре, с сестрами...

Грубая ткань сорочки профессора так промокла, что отлично очерчивала мышцы, и Алина в какой-то момент запнулась — ее грустные размышления прервала неожиданная мысль, и принцесса осторожно раскрыла куртку и посмотрела себе на грудь. А затем, внезапно смутившись — хотя с чего бы, походная жизнь давно отучила от стеснения рядом с профессором, — подняла глаза на удаляющегося спутника. И снова помотала головой, стряхивая с волос капли дождя.

— Что вы себе еще придумали, Богуславская? — низким троттовым голосом сказала она себе и окончательно развеселилась, подумав, что ее перепады настроения тоже вряд ли можно назвать здоровыми. Лорд Тротт остановился, обернулся, жестом подзывая ее к себе, и Алина послушно побежала к нему.

— Ошерел!

От звука чужого голоса с кустов всполошенно взметнулись пестрые птицы, а принцесса, не успевшая еще затормозить, подпрыгнула от ужаса и, сменив курс, дернулась к ближайшему папоротнику.

Наемники? Догнали?!

Профессор крепко перехватил ее за запястье, буркнув "хорошая реакция", и громко крикнул на лорташском:

— Это Охтор. Женщина со мной!

Испуганно замершая Алинка, сначала и не поняв, о какой женщине идет речь, начала крутить головой. Впереди, из сплетения поваленных стволов, листьев, камней и пластов мха выходили вооруженные мужчины. Все были одеты довольно разномастно — кто в тканые рубахи и штаны, кто в кожаные, поверх — темные хитиновые кирасы, набедренные и наплечные щитки на ремнях. Но главное — у некоторых из воинов были крылья!

— Что это? — шепотом спросила принцесса, во все глаза разглядывая новых соплеменников.

— Это застава, — проговорил Тротт и отпустил ее руку. — Я вас предупреждал о ней. Укрепление, боевая точка, предназначенная для того, чтобы задержать противника на пути к поселению.

Алина, потирая запястье — ну и хватка же у ее спутника! — снова посмотрела на укрепление, меньше всего похожее на что-то рукотворное, и, вздохнула, припомнив, что "ошерел" значит "назовись". А она-то думала, что уже хорошо знает язык — а от страха все вылетело из головы.

Защитников заставы было около десятка. Разных возрастов, они, подходя к Тротту, с приязнью и уважением стучали кулаками по его спине; профессор отвечал тем же, с кем-то перебрасывался репликами.

На принцессу воины смотрели не с менее жадным любопытством, чем она на них — один из дар-тени, совсем молодой, даже шагнул к ней и потянул на себя крыло, чуть выглядывающее снизу из-под куртки.

— Настоящая! — сказал он, с восторгом поблескивая зелеными глазами, и, видимо, для верности дернул за пух, вырвав немного. Алина отняла крыло, прижала к себе руками — и тут ее себе за спину задвинул профессор, склонился к соплеменнику и что-то тихо сказал. Тот тут же отступил. Алина навострила уши, но услышала только "моя" и тяжело вздохнула, изнывая от любопытства.

Один из старших дар-тени, с которым Тротт и говорил до этого, усатый и седой, оглядел принцессу с головы до пят и, хохотнув, проговорил:

— Ох и диво-то, птенец совсем, но наша же! Не думал, что увижу девку из наших-то, Охтор! Третью женщину себе привел? Прокормишь?

Алина нахмурилась, пытаясь понять и мысленно повторяя фразу. Что-то она не так расслышала...

— Не себе, — пробурчал Тротт. — Источнику.

Крылатый посерьезнел, покрутил ус, оглянувшись на прислушивающихся бойцов.

— То знаю, — кивнул он, понизив голос. — Нерха говорил. Иди. Застанешь еще его. Поселение готовится уходить. Неспокойно тут последние декады, Охтор. Отряды наемников заходят глубже, чем раньше, и много их! Почти вплотную недавно подлетели на раньярах, но дальше не смогли, увел их Источник-то. Еще закрывает наших от них даже в лесу, но слабеет, видно, что слабеет. А был еще лазутчик... — он снова покосился на своих людей. — Ну, это тебе Нерха расскажет. Идти тебе надо.

Алинка нервно оглянулась — после слов седоусого ощущение безопасности ушло. Но лорд Тротт спокойно кивнул, принимая слова к сведению, оглянулся на принцессу и пошел вперед. И Алина, стараясь держаться поближе к нему, двинулась следом.

Поселение, к которому шла начинающаяся еще в лесу дорога, оказалось окружено высоченным частоколом из нескольких рядов стволов со срубленными наискосок верхушками. Ближе к лесу находились стволы пониже, следующий ряд — выше, следующий — еще выше. Лес подходил почти вплотную к ограде, хотя Алина увидела у стен и небольшие возделанные поля, на которых под закатным солнцем копошились люди — и женщины, и мужчины, и дети; в высокой траве виднелись спины мелких белых и пестрых коз.

Она крутила головой, пытаясь разглядеть побольше, и впитывала, вдыхала в себя все многообразие звуков и запахов этой пасторали, удивительной на фоне чудовищного напряжения последних недель. Козы блеяли, из-за частокола раздавалось пение петухов и лай собак, пахло травой, мокрой после дождя землей и гарью. Вверх над поселением поднимались столбы печного дыма, и Алина, представив себе горячий куриный суп и кусочек свежего хлебушка с маслом, зажмурилась, облизнула губы и застонала — так захотелось есть.

Открыв глаза, она поймала внимательный взгляд лорда Тротта — и нервно передернула плечами. Стыдно, что ведет себя как ребенок.

— Не смотрите на меня так, лорд Макс, — сказала она тоненько и очень серьезно, — а то я чувствую себя лягушкой в вашей лаборатории.

Профессор не улыбнулся, а неожиданно озадаченно моргнул и отвернулся.

— Вы очень говорливая лягушка, ваше высочество, — процедил он, ускоряя шаг.

— И очень голодная, — заверила Алина его спину. Крылья его дрогнули — то ли усмехнулся, то ли ругнулся, но принцесса, больше не обижаясь, потрусила за ним. Перепады настроения спутника стали ее занимать. Так, наверное, ощущают себя музыканты — вот коснись этой клавиши или струны, и звук пойдет тяжелый, агрессивный, а вот этой — и зазвенит нежно и весело.

Навстречу путникам по дороге шли две женщины, темноволосые, темноглазые, с корзинами, пристроенными на бедрах — перед Максом-Охтором они склонили головы, и принцесса недоуменно глянула на него, а потом снова принялась рассматривать местных жительниц. Очень простая одежда — на талии повязаны темные тканевые юбки, за пояса которых заткнуты подолы нижних длинных сорочек, обнажая до колен ноги. Обувь плетеная из чего-то растительного, похожа на обычные туринские лапти. Они еще долго оглядывались на Алину, а принцесса на них. Ей было странно и снова вернулось ощущение нереальности, как в первые дни на Лортахе.

— У них совсем другие глаза, — сказала она молчаливому Тротту, задыхаясь от желания поделиться. — Понимаете?

— Если вы выразитесь конкретнее, — сухо откликнулся инляндец, — возможно и пойму.

— Вы не замечаете, наверное, — Алина с откровенной жалостью посмотрела на него. — Конечно, вы же давно здесь. У них глаза людей, никогда не видевших телевизора. Электрической лампочки. Магии.

— Большинство из них и книг не видели, — продолжил Тротт, явно забавляясь ее впечатлительностью.

"Ну и пусть", — решила принцесса. Пусть лучше смотрит на нее с усмешкой, чем раздражается. Она переключила внимание на высокие стены и огромные раскрытые ворота, обитые все теми же неровными листами из хитина внахлест, отчего создавалось впечатление, что это шкура огромной змеи.

— Это старая защита от охонгов и пауков-лорхов, — объяснил профессор, заметив ее удивление. — Долгое время круги ограждения расширяли, это труд многих поколений дар-тени. Теперь даже если лорх случайно доберется сюда, внутрь он пробраться не сможет. Запрыгнет, соскользнет в промежуток между частоколом, застрянет и его добьют. Здесь постоянно дежурят часовые, — он кивнул на небольшие башенки за воротами, на крытых площадках которых виднелись вооруженные люди. — Если увидят опасность, трубят в рог, созывая жителей, и закрывают ворота.

— А если кто-то не успеет добежать? — с дрожью в голосе поинтересовалась Алина.

— Все знают, что лучше успеть, — жестко проговорил Тротт и, махнув дозорным, шагнул за ворота.

Внутри поселение оказалось большой деревней — домов было очень много, наверное, больше пятидесяти, — со всеми ее звуками и запахами. Частокол примыкал к скалам, за которыми вдалеке виднелись горы. Дома, с темными окнами, приземистые, укрытые или соломой, или дерном с зеленой травой, были расположены хаотично, что-то наподобие главной улицы шло от ворот и терялось среди избушек. Во дворах тоже паслись козы, у скал поблескивало озерцо, по дороге бегали лохматые куры. На Алинку сбежалось посмотреть, наверное, все поселение, но Макс твердо вел ее куда-то в сторону, и, наконец, горланящая и рассматривающая ее толпа осталась позади, а он открыл калитку и шагнул в просторный двор, в котором находился большой дом и несколько построек поменьше.

— Это ваш дом? — спросила Алинка и застыла. Во дворе копошились мальчишки — лет восьми-десяти, и Алина непонимающе уставилась на них. Пацаны, увидев гостей, подскочили, подбежали к ним, что-то голося, и Макс усмехнулся, потрепал их по головам и сказал:

— Зовите мать.

Принцесса замерла, захлопала глазами, глядя то на спины мальчишек — они забежали в дом, — то на инляндца. Нет, это не его дети, конечно, ведь он говорил, что дар-тени не могут здесь иметь детей. Тогда кто это?

Тротт спокойно шагал к крыльцу, когда снова распахнулась дверь, и на него вышла молодая женщина, симпатичная, тревожно крутящая головой, а затем вылетела и вторая, улыбающаяся, тоненькая, совсем молоденькая.

— Тыыы пришееел! — странно растягивая слова, воскликнула она, почти слетев с крыльца, схватила Макса за руку, поцеловала ее. — Я ждыаалааа!

Алина, широко раскрыв глаза, смотрела на то, как лорд Макс улыбается — непривычно мягко, гладит девушку по щеке, а та снова хватает его руку, и, счастливо жмурясь, опять прижимается к ней губами. Тротт воспринимал это так спокойно, будто это в порядке вещей.

— Ты лучше стала говорить, Венин, — он провел ладонью ей по горлу. — Я попробую тебя еще подлечить.

Девушка смотрела на него искрящимися от счастья глазами, и Алинке вдруг стало кисло.

— Дати Охтор, дати Охтор, топить ванран? — звонко закричал один из мальчишек из-за спины второй женщины.

"Дати, — отстраненно вспомнила Алина, — обращение к уважаемому мужчине, но не старику. Ванран... купальня?". Она вдруг почувствовала такую усталость, будто разом навалилось все пережитое. Сердито потерла пересохшие глаза и опустила голову. Но тут же снова подняла. Любопытно же!

— Топить, — откликнулся Тротт, и мальчишки наперегонки помчались к одной из построек, словно наполовину вросшей в землю.

— Охтор? — мягко позвала вторая женщина, вытирая руки о передник и протягивая их вперед.

— Да, это я, Далин, — проговорил Тротт, и она улыбнулась немного робко, но радостно. Голову она держала чуть склонив, словно прислушиваясь, но смотрела куда-то в сторону, и глаза ее были мутными, окруженными шрамами.

"Незрячая, — тяжело отметила принцесса. — А вторая говорит с большим трудом... И что это значит? Что значит? Да ничего не значит", — окончательно рассердилась она и шмыгнула носом. И конечно все присутствующие посмотрели на нее.

— Кры-ылья, — протянула первая девушка, Венин, указывая на принцессу рукой. — Ты взяал себее еще жиенщину?

Алина, неловко переминающаяся с ноги на ноги, нахмурилась. Теперь-то она точно расслышала!

— Женщину? — повторила она почти шепотом, чувствуя, как каменеют скулы и жарко становится щекам.

— Нет, — сдержанно проговорил Тротт.

— Женаа? — с грустным любопытством спросила Венин. — Тооже крылья, как у тебяя!

— Алина моя ученица и гостья, — сухо пояснил профессор. — Примите ее как сестру, мои женщины. Мы голодны, Далин, накрой на стол. Алина, вы хотите помыться?

— А? — заторможенно откликнулась принцесса. — Да, очень. Пожалуйста. Буду рада.

Внутри дом состоял из одной комнаты, в которой стояла и беленая печь — от нее ужасно несло жаром, несмотря на открытые окна, — и несколько широких лавок у стен, застланных как постели, и настоящая кровать. Большой стол, крепкие стулья-табуреты вокруг, множество полок с утварью и сундуков, подвешенные к балкам шкуры и травы. Было очень чисто — впрочем, в доме Тротта не могло быть иначе. И пахло вожделенным хлебом и кислым молоком. Алина, снимая сумку на указанную ей скамью, почувствовала, как дрожат руки. И когда села с лордом Максом за стол, чуть не расплакалась от голода. Тут был и хлеб, и масло, а Далин, даром что слепая, ловко доставала плоские горшки из печи и ставила их перед путниками: мясо с какими-то овощами, продолговатые клубни, очень похожие на картофель, плотный напиток, пахнущий ягодами. Венин расставляла посуду, радостно поглядывая на Тротта, он же задавал вопросы про дела поселения, и женщины ему отвечали. Алинка молчала. Она чувствовала себя лишней, и ей было очень неловко перед хозяйками. И еще она очень сердилась на лорда Макса — ведь не предупредил, не рассказал, что живет не один.

— Не ешьте сразу много, — предупредил инляндец, когда она взялась за ложку. — Будет плохо.

— Знаю, — буркнула она в тарелку и с наслаждением откусила маленький кусочек чуть кисловатого, но очень вкусного хлеба.

После ужина Тротт поднялся, сообщив, что должен поговорить с главой поселения. За окнами уже стояла темнота, а внутри дома Венин зажгла несколько свечей и лучин, и стоял страшноватый полумрак. Печь уже потухла и остывала.

— Венин и Далин покажут вам ванран и помогут там, — сказал профессор, открывая дверь. Женщины закивали, а Алинке захотелось броситься за ним, вцепиться и умолять не уходить, но она стиснула ладонями края стула и тоже кивнула. Дверь захлопнулась, и тут же поднялась слепая хозяйка, Далин. Принцесса чуть сжалась — а женщина подошла к ней и спросила робко:

— Можно потрогать тебя? Я не вижу.

— Ой... да! — с облегчением проговорила Алина. Кажется, ее тут боялись больше, чем она их.

— Красивааая, — сообщила вторая, Венин. — Волооосы биелыыые. Как у коазыы.

Далин, как раз трогающая волосы, улыбнулась. Она была очень милой, чуть полноватой, и улыбка была приятной, и руки — мягкими и теплыми, и тем страшнее смотрелись шрамы вокруг незрячих глаз. Она коснулась крыльев, погладила.

— А мне можныо? — застенчиво попросила Венин. — Крыыылья?

Алина глянула на нее, в горящие интересом глаза — и вдруг увидела в ней себя, молоденькую любопытную девушку. Никакой агрессии или обиды. Значит, это в порядке вещей — когда лорд Тротт приводит кого-то в дом?

— Очиеень красивааая, — глухо выговаривая звуки, повторила Венин, когда хозяйки вдоволь нагладили пух на крыльях, а принцесса по их просьбе оными крыльями помахала — со смешком понимая, что чувствовал после подобного профессор. Женщины оказались совсем безобидными и спокойными, и пятая Рудлог расслабилась, завертела головой, разглядывая дом.

— Хотела бы и я знать, как выгляжу, — сказала она печально. — У вас нет... — она сообразила, что не знает, как будет "зеркало" и замялась, пытаясь подобрать слово. — У вас нет, чтобы я могла посмотреть на себя?

Венин наморщила лоб, пытаясь понять, а Далин, прислушиваясь, вдруг махнула рукой в сторону двери:

— Посмотреть в трогше, — сказала она и повела ладонью вокруг лица. — В ванране. Пойдем?

"Трог — это вулкан, — вспомнила Алина, когда Венин вручила ей плошку с разбрызгивающей жир свечой, сама взяла вторую и поманила к выходу. Далин шла за ними. — А "ше" тогда что?"

Во дворе было темно и очень тихо, и глаза мгновенно перестроились на ночное зрение. В курятнике приглушенно ворковали засыпающие куры, из далекого леса слышалось пение птиц и верещание ночных ящеров. Тускло сияли две луны, одна за другой уже поднявшиеся на небосвод, да кое-где виднелись на облаках красные пятна вулканического света.

— Как раз ванран согрелся, — проговорила Далин из-за Алинкиной спины. — Охтор приказал помочь, пока вымоешься, а там подкинем дров для него, еще больше нагреем. Он любит, чтобы было пожарче, когда его моют. Придет, будет доволен.

"Охтор любит, когда его моют, — сказала себе Алина упрямо. — Не лорд Тротт. Он просвещенный человек, и вообще не очень-то любит чужие прикосновения".

Они спустились в ванран, оказавшимся даже не постройкой — холмиком с уходящей под землю дверью и небольшими окошками под дерновой крышей, из которых тянуло дымком и паром.

— Баольшооой! — гордо сказала Венин, поворачиваясь к Алине и застыла, подняв руку со свечой и рассматривая гостью. — Глыазааа! Светяааатся!

— Светятся, — согласилась Алинка, оглядываясь. Подземная купальня правда оказалась большой. Закопченные стены и потолок были укреплены тонкими стволами — будто под землю закопали настоящую избушку. В углах стояло несколько папоротниковых колод с водой, по стенам — низкие лавки с кувшинами, чашами, чем-то заполненными горшками. Пол был устлан соломой и огромными листьями — и пахло сыростью и чистотой так, что Алинке тут же захотелось снять грязную одежду и отмыться до скрипа.

Далин хлопотала у одной из стен варнана над широкой глиняной чашей — она была заполнена тлеющими углями, дым от которых выходил в окошко сверху. Было душно и влажно. Хозяйка ловко, словно все видела, набирала воду из кадки в кувшины и ставила их в угли.

Венин, не стесняясь, сбросила на лавку юбку, сорочку и поманила Алинку за собой, в угол. Алина, держа в руках свечу, пошла за ней и остановилась у прислоненного к стене огромного осколка какого-то камня. Он был размером с корыто, плоский и весь запотевший. Венин протерла его тряпкой, поднесла свечу ближе.

— Смоаатри, — просипела она. Огонек отразился в камне, Алина шагнула ближе, поднимая свою свечку — и дернулась, чуть не вскрикнув.

Из глубин черного полированного камня на нее глядела мама. Принцесса заморгала — в глазах расплывалось, — мотнула головой, склонившись вперед, почти вплотную. И мамино лицо приблизилось, и видны стали различия — чуть шире расставленные глаза, более пухлые и какие-то неправильные губы — верхняя больше нижней, затравленный взгляд чуть фосфорицирующих зеленых глаз, острые скулы. Алина повернулась — черные крылья за спиной, и пух свисает клочками. Волосы темнее, чем у мамы, но тоже волнистые — только вихрами вокруг лица. Она задумчиво отдала Венин вторую свечу и потянула с себя сорочку, потом развязала пояс штанов. И снова приблизилась к зеркалу.

Тело себя-прошлой Алина отлично помнила. И оно было ладным, как у любой юной девушки. И это было таким, если не считать сильную худобу и четко очерченные мышцы на руках и ногах. Грудь задорная, как два крепких яблочка, маленькие ягодицы — пух с крыльев в сложенном состоянии как раз доставал им до середины.

"Красивая", — признала она мысленно, снова склонилась к зеркалу, провела ладонью по его кромке и ойкула — порезалась. Лизнула рану, пригляделась к сколам.

— Так это же полированный обсидиан, — сказала она по-рудложски, в восторге от того, что догадалась. — Камень из вулкана? — спросила она у Венин на лорташском.

Та закивала.

— Дыа, даааа. Трыоогшеее.

— Охтор разрешил пользоваться, — с гордостью проговорила Далин. Алинка повернулась — незрячая тоже разделась и теперь поливала горячей водой из черпака листья и солому на полу, а затем топала по ним босыми ногами, словно давила. По ванрану шел травяной дух, а Венин начала брызгать водой на стены — те шипели, исходили паром, жаровня потрескивала, Венин ойкала и смеялась, отпрыгивая от горячих брызг, улыбалась и Далин, и глядя на это все, начала улыбаться и Алинка. Здесь, в окружении чужих женщин, в чужом мире вдруг стало как-то радостно и тепло. При лорде Тротте хозяйки были тихие, угодливые, а здесь веселились вовсю.

По порезанной ладони текла кровь, капала на солому, и принцесса полила рану из горсти — щипало, затем закрыла глаза и постаралась вспомнить, как учил ее профессор лечить себя. Как там... сосредоточиться, представить, что рана затягивается.

Руку защипало сильнее — и отпустило. Алинка глянула на нее и едва не запрыгала от счастья, хотя кожа не восстановилась — просто порез затянулся кровяной корочкой. Но она хотя бы смогла остановить кровь!

— Садииись, — крикнула ей Венин, и показала, как садиться — прямо рядом с кадкой, на листья, скрестив ноги. — Хорыооошооо! — она принялась обливать себя из кувшина. Алинка опустилась рядом, и Венин облила и ее, потом протянула горшок с чем-то серым. — Мойсияя!

— Что это? — подозрительно поинтересовалась Алинка. Венин без лишних слов зачерпнула массу из горшочка и ляпнула принцессе на плечо — и сипло захихикала, глядя, как принюхивается гостья. Пахло прелой листвой и глиной.

— Т-ыы ничиегооо ниеее знаыаеиееешь, — промычала Венин, протягивая ей жесткую тряпку и показывая на себе, что ей нужно тереть тело.

— Не знаю, — проговорила принцесса, ожесточенно растирая мокрой горячей рогожкой живот. — Я не отсюда.

— А оооткууудыааа? — поинтересовалась любопытная Венин. Из двоих хозяек она была куда разговорчивей, несмотря на увечье.— Гдиее твооой дооом?

— Очнулась в лесу за заливом, — сказала Алина чистую правду, — а лорд Ма... Охтор меня нашел. И спас. У меня нет дома. Я думала, меня съедят, — пожаловалась она внезапно. — Очень страшно было.

— Бедная, бедная, — вздохнула Далин и щедро плеснула на Алинку прохладной воды из кадки — принцесса на секунду оглохла, замотала головой. — Охтор добрый. И меня спас.

— И миеняя! Доубрыыый! — горячо согласилась Венин, намазывая Алине волосы той же глиной. Принцесса терпела, непонятно почему загрустив.

— Кормит нас, женщинами к себе взял, — с благодарностью продолжала Далин. — Моих детей не выгнал, не бьет их. И нас не бьет. Мне с детьми дом маленький построил, а как Венин взял второй оихар, подарил нам с ней этот дом.

Она употребляла слово "оихар", как и лорд Тротт ранее, обращаясь к ней, и Алина все не могла понять, что это такое. "Ихар" — женщина. А "оихар"?

— А что такое оихар? — застенчиво спросила она. Далин подняла незрячие глаза, улыбнулась робко.

— Хозяйка, что греет постель, — объяснила она.

— Жена? — немного сердито продолжила допытываться Алина.

— Ниееет, — вздохнула Венин печально.

— Нет, — качнула головой Далин. — Он сказал: вы можете выйти замуж за того, кто позовет. Значит, женами не возьмет. Он нас защищает, кормит. Мы ему греем постель, хозяйство ведем.

— Обе? — краснея, прошептала принцесса. Ей было мучительно стыдно о таком говорить, но заставить себя замолчать она не могла.

— Охтор богатый, и хороший охотник, может и пять женщин в дом взять, всех прокормит, — охотно похвасталась Далин.

— А если женщины не хотят вместе жить? — не унималась Алина. — Вот вы вдвоем если бы не захотели жить?

В ванране от всеобщего изумления стало так тихо, что слышно было, как потрескивают угли в жаровне и шуршит парок.

— Кыаак ние зааахотиелии? — испуганно переспросила Венин. — С Охтооором?

— С Далин, — объяснила принцесса.

— Ниет! — возмутилась Венин. — Кааак?

— Он сказал, что привел мне сестру, — расшифровала восклицания "сестры" Далин. — Охтор — хозяин, мы слушаемся. Не ругаемся, мужчине не понравится, что дома плохо и шумно, выгонит, других женщин возьмет. А мы умрем с голода. Нам хорошо. Большой дом, еда есть. Охтор охотник и воин, знает, где есть золото, ему греть постель много женщин хотят.

— Ии с нииим слааадкооо, — тихо поделилась Венин, улыбаясь и закатывая глаза.

— Он делает женщине приятно, — согласилась с ней Далин. Поколебалась и видимо от всего простодушного сердца предложила: — У тебя нет дома. Хочешь, попросись к нему третьей оихар?

— Ой-ей, — простонала Алина, не зная, куда деть глаза от смущения, и опустила голову. На щеки словно кипятком плеснуло. Какое вообще ей дело до личной жизни Тротта?

"Охтора, — повторила она себе настойчиво. — Лорд Тротт живет на Туре, а здесь с женщинами — Охтор. Вот!"

— С ума сойти можно с этими разделенными половинками, — пробормотала она себе под нос. И пообещала хозяйкам:

— Я подумаю.

Прошло часа два. За это время ванран успел остыть, а Алина нарыдалась от души, слушая бесхитростные рассказы женщин об их прошлом. Пусть даже она понимала не все слова, слушать было страшно — по сравнению с историями этих двоих ее жизнь в деревне с сестрами казалась роскошной. Далин поведала о том, как была служанкой в твердыне у тха-нора, а затем и историю ее ослепления и спасения — и как после того, как смогла встать на ноги, стучалась она в дома поселения, предлагая себя в обмен на кров и еду. И только Охтор не побоялся лишних ртов, взял ее себе вместе с мальчишками. А Венин показала клеймо рабыни на ладони и, тщательно выговаривая слова, рассказала, как ее родители продали в храм, и что творили с ней и там и потом, в какой-то харчевне, и как она уже хотела наложить на себя руки, если раньше не убьют. Рассказала она и про гигантского бога-паука, и про то, как почти умерла, но Охтор заставил ее жить. В глазах ее плясал и страх от пережитого, и жаркая, бесконечная благодарность к спасителю. И Алинка, сидя на теплых листьях, всхлипывая и потирая почти залеченную ладошку, стыдилась своей изначальной обиды и настороженности и думала, что у нее хотя бы есть возможность спастись. Пусть призрачная, но есть. А для этих двоих мир безопасен, только если в нем есть Охтор.

Макс возвращался в свой двор после долгого общения с главой поселения, Нерхой. В доме было темно — верно, уже легли спать, — а в высоком окошке ванрана виднелись всполохи свечи. Значит, кто-то из женщин ждет его там.

Он, погруженный в свои мысли, распахнул низкую дверь — и оскалился, чуть не зарычав. На него вместе с клубами пара и травяным запахом пахнуло кровью, мгновенно обострив все ощущения. Он мотнул головой, захлопывая дверь — и увидел в пару сначала девичий силуэт полубоком: светлые завитки вокруг лица и черные мокрые крылья, царапающую линию шеи и плеч, белые колени, подтянутые к юной груди — а потом только сообразил, что в ванране полукругом у почти потухшей жаровни сидят все три женщины. Нагие.

Богуславская, мгновенно прикрывшись крыльями, взглянула на него красными, как у кролика глазами, шмыгнула носом и жалобно попросила на рудложском:

— Профессор, отвернитесь, пожалуйста. Я уже ухожу. Только оденусь...

Разум возвращался, и Макс замедленно, словно ушибленный, отвернулся к двери. Очень захотелось об эту дверь постучаться головой. Очень.

— Уходите все, — сказал он резко и глухо. — Я помоюсь сам.

За его спиной женщины быстро и послушно зашуршали вещами.

— Постелите мне и Алине в доме, — бросил он через плечо. — Сами поспите на сеновале. Венин, принесешь сюда мне чистую одежду.

— Дыа-а, — с готовностью откликнулась бывшая рабыня. Принцесса почему-то сердито засопела, но ничего не сказала, и он, оставив их одеваться, вышел в темноту, с наслаждением вдыхая ночной воздух.

"У тебя просто очень давно не было женщины, — напомнил он себе. — И кровный поиск работает. Он выдохнется. Недолго осталось".

Макс покачал головой, глядя на две несущиеся по небу ноздреватые луны, и думая, что неплохо бы было сейчас закурить. И что идея ночевать в одном помещении с Богуславской не относится к разряду лучших. Но уходить на сеновал к женщинам или отправлять ее к ним еще хуже. Она должна быть на виду, чтобы он мог ее защитить. Ведь если в поселении был один лазутчик, вполне может затаиться и второй.

За его спиной открылась дверь, и мимо прошлепали три женщины. Принцесса обернулась на него, укоризненно поблескивая фосфоресцирующими глазами, но опять промолчала и пошла вслед за Далин и Венин в дом. А Тротт наконец-то зашел в остывший ванран, где все еще агрессивно пахло кровью. Кинул на себя взгляд в обсидиановое зеркало, поморщился, и достав нож, принялся бриться. А затем разделся и, облив себя еле теплой водой из кувшина, начал быстро натираться жесткой мыльной рогожкой, раздумывая о том, что ему рассказал глава поселения, Нерха.

Пожилой дар-тени встретил Макса у ворот дома, и по блестящим глазам и нервным подергиваниям черных крыльев было понятно, что он едва сдерживается, чтобы как остальные жители, не побежать смотреть на крылатую девку самому.

— Проходи, заждался уже, — сказал он вместо приветствия. Смуглое лицо его, покрытое сеточкой морщин, было напряженным. — Почему не привел ее?

— Устала, — сухо ответил Макс, хлопая главу по плечу, — завтра насмотришься.

Нерха провел его в дом, кивком приказав женщинам выйти. Сам налил гостю ягодного взвара с горшка на печи и сел, поставив большие кружки на стол. Макс отпил — надо было, чтобы не обидеть, и только потом спросил:

— Что там с лазутчиком? На заставе Верша сказал, что поймали кого-то.

— Поймали, — кивнул Нерха, взяв и свою кружку. Отхлебнул, вытер ладонью рот. — А, хорошо!.. Новостей много, обожди, по порядку расскажу. Так что, лазутчик, да. Пришел недавно с группой беглых рыбаков, попросился жить. Стали мне доносить, что выспрашивает ненароком про тебя, куда ушел, чем занимался, где дом твой. Я велел последить. Поначалу тихо себя вел, работал хорошо. А поймали, как в дом к тебе ночью пытался забраться. Потом врал, что лез посмотреть, как что устроено у тебя... да под ножом запел. У баб хотел твоих силой выведать, где тайники твои, куда девку повести можешь. И знал ведь откуда-то, что ты девку нашел и сюда идешь! От кого бы?

— От старого знакомого, видимо, — буркнул Тротт и пошевелил отросшими крыльями. — Пса из твердыни. Мимо него на скалах проскользнули, да успел увидеть меня с девкой, — он отпил обжигающего взвара. — Потолковать с лазутчиком этим можно?

— Нельзя, — усмехнулся Нерха. — До тебя потолковали.

Тротт поморщился, но кивнул понимающе.

— Уходить надо вам поскорее, — проговорил он. — Еще день-другой и сообразят, что мы уже здесь. А там если Источник еще ослабнет, так вырежут тут всех, Нерха.

— Без тебя понимаю, — мрачно отклинулся глава поселения. — В горы уже мужики ушли, готовят высокое убежище. Несколько дней и тронемся. Непросто все оставить-то тут нажитое. Я вон своим дурам сказал, так вой подняли, — он досадливо цыкнул сквозь зубы. — Но это наше дело. У тебя важнее. Эт, посмотреть бы на нее... — он вздохнул, наткнувшись на непроницаемый взгляд Макса, отпил из кружки.

— Еще надеюсь, что императору и псам его не до нас, — глаза Нерхи заблестели. — Открылся проход-то, Охтор! С три декады назад врата в другой мир открылись, а то и больше. И война началась. По трактам, в харчевнях только о том и болтали. Мужики кто приходил к нам, тоже о том. Я послушал-послушал, велел поймать кого на дороге из норов, поспрашивать. Поспрашивали, — он опять недобро усмехнулся. — Рассказал, что открылось несколько врат на равнине у трех вулканов. Карту нарисовал, как дойти. Очень жить хотел, — он сплюнул на чистый пол. — Говорил, войска тха-нор-арха уже в ином мире воюют, побеждают и генералы его шлют сюда сокровища и рабов.

— Наврал, может? — чувствуя, как неприятно холодок пролетел по спине, поинтересовался Макс.

— Нет, — покачал головой Нерха. — Не врал он, Охтор. Я думал идти уже к тем вратам, но раз там армии стоят, то только на смерть идти ведь. А помереть я и здесь успею. Так что придется тебе у Источника помощи просить... Я же сны теперь ясные вижу, — он понизил голос. — Раньше смутно все было, а как раз как слухи о войне начали ходить, стали мне сниться яркие, четкие! Я, но другой, в одежде чудной, без крыльев, и будто живу в огромном поселении, называется Залесье. Дом большой, ровно как муравейник каменный, только вместо муравьев люди. Жена у меня там. Лиза, — он моргнул, — не боится меня совсем, смеется. Дети. Еды вдоволь. Снится, что на улицу выхожу, а там повозки по дороге сами двигаются металлические. И войну показывают в ящиках таких, телефисорах, Охтор. Охонгов, раньяров. Говорят, к нам движутся. Наши из поселения тоже ко мне ходят, рассказывают. У них тоже сны каждую ночь о другом мире. Кто-то во сне уже воюет с ними в бескрылом теле, кто-то живет в поселении, который армия императора заняла.

— Плохо, — ровно проговорил Тротт, мысленно пообещав себе обдумать это потом. — Но я бы на то, что о нас забудут, не рассчитывал. Мы пойдем дальше к Источнику, а вы уходите, Нерха. Надеюсь, праотец наш нам всем вернуться поможет, раз уж ворота открылись.

— Зачем идти? — удивился глава. — Вам здесь через горы по прямой перелететь, а ты обходить вздумал?

Макс поморщился.Поселения дар-тени полукругом располагались вдоль широкого горного плато, опоясывающего тонущий континент треугольным поясом. Вот в вершине этого треугольника и располагалась долина, где Охтор нашел Источник. Из их поселения можно было перелететь до долины за несколько дней.

— Меня пока крыло не держит, — признался Тротт, — а девка вообще птенец еще неоперившийся. Да и опасно в воздухе, раньяры кругом. По горам я ее не потащу, поэтому пойдем долинами, а для этого нужно пройти по лесу еще два дня, сам знаешь. Будем держаться вплотную к поселениям, чтобы не попасть на ловчих.

Глава хмурился, подергивая желтоватыми от прожитых лет кончиками черных крыльев.

— Возьми с собой бойцов, — предложил он. — Сейчас гонца пошлю по поселениям, завтра слетятся сюда, а с утра уже можете выходить. Всяко не помешают тебе, Охтор.

— Толпу заметят скорее, чем двоих, — возразил Макс. — И медленнее будем идти.

— А ты не отказывайся, — рассудительно проговорил Нерха. — Тебе что надо? Дойти до Источника. С охраной надежнее. Бойцов хотя бы десяток и уже спокойнее будет. Ну что, звать?

Макс подумал, похмурился, допил взвар и встал.

— Зови, — сказал он. — Благодарю за новости, Нерха. Пойду я. Завтра еще поговорим.

Скрипнула дверь ванрана — Венин зашла с одеждой и, положив ее на лавку, взяла его грязные вещи, сноровисто замочила в лохани с мыльной водой, начала настирывать, радостно поглядывая на него. Волосы у нее немного отросли, сама она поправилась, и из взгляда почти ушло затравленное выражение.

— Иди, спину мне помоешь, — проговорил Макс, и бывшая рабыня, всплеснув руками, схватила рогожку и подбежала к нему.

Она терла между крыльями и вокруг них, а Тротт закрывал глаза. Это было приятно. Как и женские губы на коже меж крыльями.

Он обернулся — Венин отпрянула, посмотрела на него выжидающе. Тут пахло кровью, поэтому он был взбудоражен, и не было никого вокруг. Но Макс не торопился.

— Тебе здесь хорошо? — спросил он, касаясь ее горла.

Венин кивнула, потерлась щекой о его ладонь.

— Не двигайся, — предупредил он, обхватывая ее шею пальцами. — Я попробую еще подлечить тебе связки. Сразу после этого не говори, подожди хотя бы до завтрашнего утра.

Девушка зажмурилась и замерла — и он начал вливать в нее крохи силы, ощущая, как сожжённые храмовым напитком голосовые жилы восстанавливаются, вновь обретают эластичность...

В глазах потемнело, и Макс пошатнулся — Венин рванулась к нему, подхватила, придержала, пока он приходил в себя. Голова кружилась, запах крови резал ноздри, душу выворачивало, так резал.

— Помоги мне выйти, — просипел он. И потом, как она дотащила его до выхода, долго стоял на легком ветерке, потекшем с гор, остывая и приходя в себя.

Когда Макс вернулся в дом, Богуславская уже спала, накрывшись покрывалом и отвернувшись к стене. В комнате горела тусклая лучина на столе. Далин, молчаливая и тихая, постелила ему на кровати, а принцессе — на лавке напротив, и сейчас ждала его у постели.

— Иди, — Тротт говорил едва слышно, но принцесса заворочалась, засопев и поворачиваясь к ним лицом. Покрывало слетело на пол, сорочка сбилась, обнажив плечо и по-девичьи налитые коленки, а Алина, повозившись немного, снова мерно задышала, чуть запрокинув голову.

Далин успела дойти до двери, когда он сжал сухие губы и позвал:

— Принеси мне еще молока. Пить хочу.

Слепая ушла, лучина почти догорела, и Макс, лежа на кровати, смотрел на нее и думал, что нужно встать и затушить. Но в ноздрях еще щекотало отзвуком кровного поиска, а крошечный огонек бросал тени на колени девушки, лежащей напротив, на тонкие щиколотки, на кисть, закинутую за голову — и угадывались под сорочкой очертания груди, и все это царапало, злило, раздражало до боли в висках.

Далин зашла с кувшином — спускалась за ним в погреб, — мягко прошла к кровати, наклонилась, протягивая его Тротту.

— Спасибо, — буркнул он мрачно, садясь и принимая кувшин. Отпил, наклонился, ставя его на пол, и привлек Далин к себе.

— Ни звука, — сказал он, по бедрам поднимая ладонями ее юбку. Женщина от неожиданности вцепилась в его плечи руками. — Тихо, Далин, тихо...

Лучина заморгала, высвечивая светлые вихры и чуть приоткрытые полные губы — и погасла. И Тротт закрыл глаза и увлек Далин на кровать.

Алина, так уставшая за этот долгий день и от целой кучи противоречивых впечатлений, заснула на удивление быстро. А проснулась от странного звука — проснулась, не открывая глаз, неохотно выплывая из сонного марева. Пахло гарью, деревом и чем-то терпким. Звуки, разбудившие ее, постепенно обретали четкость, окраску.

Скрип. Вздохи. Что-то тихое и неразборчивое глухим мужским голосом.

Алина недоуменно поморщилась и открыла глаза. Темнота расцвела бархатными тенями и отступила перед ночным зрением — и принцесса, едва не пискнув, зажала себе рот рукой.

Прямо напротив нее, на узкой деревянной кровати лежала женщина, вцепившись пальцами в простынь и жарко выгибаясь ягодицами назад. А над ней, вжимая ее в постель и судорожно дыша, двигался профессор Тротт. Лицо его было незнакомым, диким, крылья нервно подрагивали и глаза светились зеленью. Но смотрел он не на женщину. А на нее, Алину.

Ее словно ледяной плетью полоснуло. Взгляды их встретились — и Тротт дернулся, прошептав какое-то отчаянное ругательство, оскалился, запрокидывая голову и зажимая рот своей женщине — точно как у Алинки — и застонал уже в голос, вбиваясь ожесточенно, грубо. Лицо его исказилось, и Алина зажмурилась от страха, услышав тяжелый, рваный стон — и сорвалась с места, к двери, выбежав в темный двор.

Ей было так стыдно, что щеки горели, и тело было слабым и горячим почти до болезненности.

Максу потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя от оглушающей экстатической хмари — и еще несколько, чтобы натянуть штаны. Далин села на кровати, испуганно поводя головой:

— Охтор, я виновата?

— Нет, — бросил он, направляясь к двери. — Не бойся. Одевайся и иди к детям.

Он нашел Алину у дальнего сарая — принцесса сидела прямо на земле, спрятавшись за колодой с дождевой водой: колени прижаты к груди, крылья закрывают голову и плечи. По мере того, как Макс подходил ближе, она все ниже опускала голову и все сильнее обхватывала себя крыльями, вжимаясь в деревянную стену.

Тротт остановился, молча глядя на нее. Его отпускало — и наваливались и облегчение, и раздражение, смешанное со злостью и тяжелой гадливостью по отношению к себе. Разгоряченное тело, которое еще потряхивало от недавнего удовольствия, холодило ветерком. Принцесса сопела себе в коленки, в чертовы царапающие его коленки, не поднимая глаз. На секунду подняла руку, потереть мокрую щеку — и в промежутке меж крыльями мелькнуло ее лицо — зажмуренные глаза, закушенная нижняя губа. Макс беззвучно выругался. Естественно, она испугалась.

— Хорошо, что вам хватило ума не убежать со двора, — сухо проговорил он совсем не то, что собирался.

Принцесса засопела так зло, что казалось, она сейчас вскочит и набросится на него. Ладони в кулаки она, во всяком случае, сжала. Макс поморщился, прошелся туда-сюда мимо нее, не понимая, как объяснить все, чтобы не напугать еще больше. Рассказать про кровный поиск? Про обостренные инстинкты и что это пройдет? Как объяснить то, что у самого вызывает недоумение и неприятие?

Он остановился, вздохнул...

— Пойдемте в дом, ваше высочество, — голос прозвучал раздраженно и глухо. — Неразумно здесь сидеть.

Сопение стало совсем уж угрожающим, и Богуславская еще и отвернулась в сторону, всем видом показывая, что разговаривать не собирается и никуда не пойдет. Плечи ее были опущены, и сама она казалась такой маленькой и невинной, что Максу стало совсем тошно.

— Алина, простите за эту сцену, — слова давались тяжело. — Я не хотел вас напугать. Поднимайтесь. Заночуете в доме, я покараулю у двери. Вам ничего не угрожает, клянусь.

Спина ее чуть расслабилась, но принцесса с отчаянным мычанием зарылась лицом в руки и замотала головой.

— Алина, — настойчиво позвал он.

Принцесса снова застонала в ладони.

— Уйдите, лорд Тротт, — попросила она невнятно. — Мне так стыдно!

— Мне тоже, — буркнул он.

— ...мне теперь стыдно на вас смотреть, профессор! — продолжала она, не слушая его. — Я, — добавила она отчаянно, — наверное, никогда больше не смогу на вас посмотреть!

— Ну, — пробормотал он, чувствуя себя идиотом, — когда-нибудь наверняка сможете. Не сразу, конечно. Но поймите вы, вам нечего меня опасаться. Я вас не трону.

— Вы бы себя видели, — она передернула плечами. — Я думала, вы меня там прибьете! А я не хотела подглядывать! — сердито выпалила она и подняла блестящие зеленью глаза. —

Вам нужно было выбрать другое место, профессор! Если уж вы используете этих несчастных женщин!

Макс от облегчения привалился плечом к стене сарая. Слава богам, она ничего не поняла.

"Да она и не могла понять, — подумал он устало. — Девочка шестнадцати лет. Что она способна понять? Что не собирался этого делать, а потом уже и не мог уйти ни в какое другое место, потому что ее видел и хотел..?"

Он со злостью мотнул головой, сунул руку в бочку с дождевой водой и медленно провел мокрой ладонью себе по лицу, прогоняя непрошеные мысли.

— Я обещаю, больше этого не повторится, — сказал он сдержанно.

— Больше не будете делить с ними постель? — со странным глухим упреком спросила Алина.

— Не забывайтесь, Богуславская. Это вас не касается, — буркнул он.

— Не касается, — зло и звонко произнесла принцесса и дернула крыльями. — Спасайте, кого хотите, живите, с кем хотите!

— Что за приступ детской ревности, ваше высочество? — сухо поинтересовался Тротт. Алинка, задохнувшись от эмоций и яростно сверкая глазами, вскочила. Сорочка была ей до бедер, и Тротт отвел глаза.

— О чем вы? Я очень зла на вас, профессор, потому что думала — вы цивилизованный человек, ученый! А вы заставляете этих женщин обслуживать вас! Как рабовладелец!

Макс раздраженно посмотрел на нее.

— Они мне не рабыни, — резко ответил он. — Что за фантазии, Богуславская?

— Фантазии? — Алина гневно сжала кулаки. — Вы пользуетесь ими, когда хотите! Бедные... одна слепая, вторая почти немая! Как вы можете использовать их?

— Я никого не заставляю, — бросил он жестко.

— А они могут отказаться? — спросила принцесса свистящим шепотом. — Могут? Они полностью от вас зависят, от вашего расположения — и у них нет никакой свободы выбора! Да они и не откажутся — они ноги вам готовы целовать за то, что вы их спасли, и другой жизни не знают. Но то они, а вы? Человек другого мира, другой эпохи! Как вы вообще можете? Они и так несчастные! Я думала, это ваш дар-тени так поступает, но ведь вы тоже, тоже!

— Вы глупый ребенок, — раздраженно произнес Тротт сквозь зубы, — который сует нос в отношения взрослых. Вырастете, поймете. Если повезет, и вы выживете здесь.

— Я не ребенок, — проговорила она угрожающе и низко. — Запомните это, наконец! Мне через месяц семнадцать! И даже если я слишком мала, я способна понять, что то, как вы поступаете — это недостойно! Вы могли бы просто им помогать!

— В этом мире просто не помогают! — рявкнул он. — Да и в нашем это случается только в фантазиях романтичных девочек. За все всегда нужно платить!

— Вы и мне помогаете, — принцесса тоже почти кричала. — Так, может, и с меня потребуете такую оплату?

В течение нескольких секунд стояла мертвая тишина — в которой было слышно только злое дыхание Богуславской.

— Что за чушь вы несете? — процедил Тротт, зверея. Тон его стал ледяным — и он схватил Богуславскую за подбородок, заставляя смотреть на себя, выругался очень грязно. — Что. За. Чушь. Вы несете? Разве я позволял себе... — он запнулся о понятную только ему правду и снова выругался, зло дернув головой.

Алина молчала, глядя на него широко распахнутыми глазами. Непонимающими. Сглотнула, опустила взгляд вниз — Макс остро почувствовал, что почти раздет и шагнул назад, убрав руку. Щеки ее начали краснеть, и в темноте румянец ощущался горячим, стыдным.

— Идите в дом, Богуславская, — тем же ледяным голосом приказал он. — Очень надеюсь, что наше путешествие не затянется. Вы уже надоели мне до чрезвычайности.

— Может, вам повезет, и меня убьют раньше, — с неприсущей ей ядовитостью проговорила принцесса. Голос ее дрожал от обиды, по щекам побежали слезы. — Вот тогда и освободитесь. От вашей надоедливой ноши.

— В дом! — свистяще и яростно повторил он. — Иначе, клянусь, я отнесу вас туда и запру. Как нецивилизованный человек и рабовладелец.

Принцесса зло фыркнула, вытерла щеки и задрала нос.

— Я не только смотреть на вас, я и говорить с вами больше не хочу, профессор, — звенящим голосом заявила она.

— Наконец-то я побуду в тишине, — процедил он. — В дом!

Далин в комнате уже не было. Принцесса, так и не сказав ни слова, сразу же легла на лавку, упрямо повернувшись лицом к стене и укрывшись рогожкой с головой. А Тротт поколебался, глядя на сбитую постель, но все же, подхватив подголовник и одеяло, пошел на крыльцо. Хоть так побыть в одиночестве и попробовать привести мозг в порядок, раз уж нет возможности закрыться в лаборатории и работать до изнеможения.

Он улегся на жесткие бревна крыльца и приказал себе спать. В тиши маленького ночного поселения слышно было, как ворочается на лавке Богуславская, и он отслеживал этот скрип, с ядовитым тяжелым недоумением наблюдая за собой. И, увы, заснуть ему никак не удавалось. Чувство вины и отвращение к себе вообще не очень способствуют засыпанию.

Алина начала вертеться на своем ложе, едва только профессор скрылся за дверью. В пустом темном доме было страшно, и ей представлялась всякая жуть — от лезущих в окно охонгов до ловчих императора, нападающих на поселение. Стены и потолок дома давили, начало казаться, что не хватает кислорода — так она привыкла, оказывается, к ночевкам под открытым небом. А Тротт оставил ее одну.

А ведь она хотела рассказать ему, что смогла залечить рану на руке. Рассказать, увидеть улыбку на непроницаемом лице, услышать сухое "превосходно, Богуславская". А теперь как заговорить-то с ним? С чужим, незнакомым лордом Максом, у которого совсем другая жизнь без нее, Алины, свой дом, своя история и две женщины!

Тут принцесса зажмурилась изо всех сил, даром что лежала с закрытыми глазами, и, раздраженно застонав, повернулась на бок и распахнула глаза.

Ей было чуточку стыдно, что профессор должен спать на крыльце. Хотя он наверняка ушел к своим оихар — и Алина сердилась и поджимала ноги к животу, скучая по временам, когда она ночевала рядом с Троттом. А как теперь быть? Если она все время теперь будет вспоминать увиденное? Да ладно спать рядом — как заниматься с ним, прикасаться, спрашивать о тысячах интереснейших вещей? Все теперь будет не так!

Алина сердито выдохнула и перевернулась на живот — в голове, как ни гнала она их, настойчиво вставали картинки чужой близости, звуки влажного соприкосновения тел, и щеки ее пылали от стыда и негодования, и тело наливалось тяжестью, истомой. Она с болезненным интересом отмечала непривычный физиологический отклик — и опять сердилась, и тайком, смущаясь, будто кто-то мог ее увидеть, касалась своей разгоряченной кожи и замирала, прислушиваясь к себе и почти засыпая. Ей было странно и страшно от того, что с ней происходит. Ни один любовный роман или романтический фильм не вызывал в ней такого волнения, а прочитала и просмотрела она их в подростковом возрасте десятки — страсть к познанию и здесь не давала ей покоя.

Крутились в голове и обрывки последнего разговора — и она маялась в полудреме, слишком возбужденная, чтобы дать себе отдохнуть.

"...приступ детской ревности... идите в дом...что за чушь вы несете?"

Принцесса обиженно фыркнула — и распахнула глаза, выныривая из полудремы. Было тихо и темно. Снова стало жутко от одиночества, и она зашмыгала носом, глядя на дверь. А затем тихо встала, на цыпочках прошла к двери и аккуратно приоткрыла ее.

Петли, казалось, заскрипели на всю округу, заставив ее замереть. Но на душе расцветало облегчение. Лорд Тротт лежал на крыльце лицом к двери и смотрел на Алину с усталым раздражением. Глаза его светились зеленью.

— Куда вы на сей раз собрались? — и голос его тоже был усталым и глухим.

— Никуда, — буркнула Алина, садясь на пол, прислоняясь спиной к косяку и обхватывая колени руками. — Мне просто страшно.

Глаза она закрыла. Здесь ей было спокойно.

— Как же вы все-таки мне надоели, — проговорил он с раздражением совсем рядом с ней и поднялся.

— Да, — грустно согласилась она, не открывая глаз. На душе было тоскливо. — Я знаю. Вы мне много раз это говорили.

Тротт открыл дверь, прошел мимо сидящей Алинки в дом и бросил на кровать подголовник и одеяло.

— Ложитесь, — приказал он. — И хватит метаний. Я еще надеюсь поспать этой ночью. У нас короткая передышка, скоро опять в путь.

Профессор ровно дышал на кровати напротив — и, несмотря на вернувшееся смущение, сейчас Алине засыпалось легче. Было совсем не страшно. Но погруженный в дремоту рассудок, привычный к анализу, подкидывал пятой Рудлог странные картинки и ощущения: утренние взгляды лорда Макса на ее мокрую сорочку, приятную тяжесть теплой куртки на плечах; Тротт, гладящий ее по щеке, Тротт, обнимающий ее крыльями — и его обнаженное тело и дикий взгляд, снова заставившие ее ворочаться. И его разозленное "Что за чушь вы несете?!". Почему-то понеслись воспоминания о том, как она сдавала ему зачет — и как волновалась, и как захватывающе это было и интересно — и как в ответ на ее вопрос, он ли помог ей с физкультурой, профессор тем же тоном процедил "Что за чушь пришла вам в голову?"

Алинка заморгала в темноту. Сердце билось как сумасшедшее — что-то важное сейчас промелькнуло в полусне, что-то волнующее и важное! — но осколки размышлений ускользали, никак повторно не собираясь в цельную картину, и она так и заснула, хмуря лоб и сердито кривя губы.

ГЛАВА 7

Медвежьи горы, Бермонт

Демьян Бермонт открыл глаза — в прозрачной и стылой горной ночи грохотали отдаленные взрывы и в ответ недовольно ворчали склоны, огрызаясь лавинами и камнепадами. Сын бога земли телом ощущал вибрацию породы под собой и, наслаждаясь этой мощью, спустил с походной койки ладонь вниз, на утепленный настил, над которым поднималась палатка — здесь, в местах силы, любое изменение откликалось всплеском энергии, бодрящим не хуже ледяной водички.

Взрывы прекратились, но его величеству больше не спалось. Снаружи выл ледяной ветер, трепля сдвоенное основание палатки — и крохотный погодный амулет, повешенный в центре, потрескивал, стараясь изо всех сил не пустить зиму внутрь. Демьян включил лампу — взгляд его упал на часы — четыре утра, — потом на стол, где лежало недописанное письмо Полине:

"...летом я отвезу тебя в старый лес на востоке. Там, у озера, стоит малинник, а в полдень пахнет так, что кружится голова. Нигде я не ел таких сладких ягод. А с твоей ладони они будут еще слаще..."

От их переписки так и пахло — летом и теплом, Полининой незлобливой смешливостью и радостной ее любовью к нему. Демьян, читая ее письма, каждый раз с тяжелым чувством удивлялся этому. И трепетал, и чувствовал благодарность, и оттого не стыдился старомодной ласковости своих слов. Главное, что Полине это нравилось.

"Я перечитываю твои письма по несколько раз, пока бодрствую, и улыбаюсь твоим нежностям", — отвечала она ему, и только мысль о ее улыбке заставляла жесткого медвежьего короля каждый день писать ей то, что вслух звучало бы слишком вычурно. Вблизи любовь часто неловка и нелепа, зато на расстоянии звенит по-особенному.

Он, одевшись и умывшись, дописал письмо; разбуженный адъютант принес ему ранний завтрак. Прежде, чем приступить к еде, Демьян вышел на плато, где располагался лагерь. Слышались шаги дозорных; пронизывающий ветер выбил последние остатки сонливости, проник сквозь одежду и заставил морщиться — и опять думать о родовом замке и теплой спальне, где ждала его молодая жена. Хотя Пол в это время была еще в медвежьей шкуре и крепко спала, но он скучал по ней и во второй ипостаси.

Было темно: освещение ночью запрещалось, дабы не служить ориентиром для "стрекоз", если они решат атаковать. Вдалеке светился маленький призрачный "цветок" перехода в другой мир, а над горой, где он открылся, облака мерцали от зарева после недавних взрывов. Огня видно не было — лагерь иномирян находился на обратной стороне склона, чтобы защититься от артиллерии Бермонта.

Неладное в ставке захватчиков творилось уже несколько ночей — то взрывы, то пожары, — и исправно каждое утро дозорные королевской армии находили связанных пленных на пути своего следования. "Подарки" были обморожены и напуганы: кто-то гордо молчал, кто-то говорил, но на своем, иномирянском, а кто-то пытался торговаться, используя рудложский язык. Пленных лечили и сортировали, а потом проводили допросы — и у Демьяна накопилось уже с десяток толстых папок с ответами и по устройству Нижнего мира, и по планам их правителя, и по оснащению армии. Информацией он делился обычно неохотно, но не в этот раз — военные готовили краткое изложение основных фактов, которое в ближайшее время должно было быть отправлено коллегам-правителям. Отслеживал он и ситуацию на фронтах других стран, особенно на Севере Рудлога и в Блакории — потому что переломи захватчики ситуацию там, и пойдут через границу в Бермонт.

Главное, что он отметил после допросов — это то, что переходы открывались с помощью неких волшебных камней, и не сработавших камней осталось всего три, и второе — что заблокированным на склоне вскоре должно прийти какое-то невиданное подкрепление, которому, по словам их командующего, не страшно будет ни оружие противника, ни холод.

Демьяну очень не хотелось проверять, бахвалится ли командующий, поднимает так дух своих воинов или говорит правду. Если и узнавать, то только от самого генерала, после захвата его в плен.

Сейчас все было готово к атаке — последние части армии Бермонта уже подошли к ставке и выстроились в соответствии с тактическими целями, им были поставлены боевые задачи. Этой ночью военная техника должна была проехать озеро — проверить, крепко ли встал лед. Нужно было дождаться возвращения разведотрядов и объявлять наступление — иначе можно потерять и время и преимущество.

— Ваше величество, — рядом с ним появился адъютант, поежился незаметно, — прикажете еще что-то?

— Собери линдморов и командиров частей к семи часам утра, — проговорил Демьян, глядя на дальнее зарево. — Я пока поработаю. Свободен.

Адъютант поклонился, отошел — и король вернулся в палатку. Война войной, но нужно решать и невоенные проблемы.

Разведчики вернулись до рассвета. Лед технику выдержал, но кто знает, как поведет он себя, когда по нему пойдет армия и начнутся бои. Это и предстояло обсудить на совещании, прежде чем объявлять боевое построение.

Совещание длилось долго — согласовывались последние детали, и командиры один за другим выходили из палатки, сжимая в руках тактические карты и направляясь в расположение боевых групп. Ближе к полудню оно начало завершаться — командование сверяло часы, а лагерь вокруг уже шумел, взбудораженный известием о скором выступлении.

— Обед, ваше величество? — поинтересовался адъютант, когда Бермонт вышел из палатки, щурясь на ярком полуденном солнце.

— Нет, Ненсан, — проговорил Демьян, поглядев на далекий склон — над ним кружили стрекозы. — У меня есть еще дело, а потом я поохочусь. Кровь перед боем — то, что нужно.

Он обернулся и потрусил меж палатками, слыша за спиной звук лап охранников. Он их не гнал, хотя и не любил сопровождение, тем более при охоте — но он достаточно проявил беспечности ранее.

Солнце стояло высоко, полдень уже миновал. Демьян направлялся вглубь долины, за лагерь, туда, куда доходили дозорные. И в этот раз он встретил патруль — солдаты вытянулись, отдали честь, и он одобрительно помотал башкой.

За скалами, в зарослях ивняка, истоптанного медвежьими и человеческими следами, он потянул носом воздух, покружил по полянке, где таинственные помощники оставляли дозорным пленных, и пошел дальше. Здесь тоже все было в следах. Двигался он с полчаса, пока не дошел до входа в большую пещеру, из которого тянуло дымком, затхлым запахом мужского пота и слышались голоса.

Демьян обернулся к охране, рыкнул, приказав не мешать, и, подойдя ближе к пещере, прорычал повелительное "выходите!".

Некоторое время в пещере царило молчание. Затем раздались шаги — и на выходе, щурясь на ярком солнце, стали появляться люди. Линдморы, отправленные Демьяном во вторую ипостась. Сейчас солнце уже прошло полдень, Поля в Ренсинфорсе уже проснулась и обернулась, и наказанные вставали перед королем тоже в человеческой ипостаси. Они всё выходили и выходили — почти восемьдесят человек, одичавших, грязных, угрюмых, и Демьян чувствовал и их напряжение, и напряжение двух охранников, подобравшихся за спиной.

Он обернулся в человека, еще раз осмотрел непрошенных помощников. Отметил, что есть среди них раненые, и что не всех мятежных баронов видит здесь. Восьмерых не хватало.

— Где остальные? — спросил он сухо.

— Ушли охотиться с Великим Бером, — буркнул Ровент. — Тела мы насекомым не оставили, отбили, закончится война, похороним по чести в родовых землях.

Демьян кивнул, прошептав короткую молитву небесному отцу.

— Что скажете вы мне? — спросил он, снова оглядывая их. Под взглядом его линдморы опускались на колени, в глазах их разгоралась надежда.

— Помилуй, мой король, — раздалось тихое откуда-то сбоку.

— Помилуй!

— Просим!

— Помилуй!

Отзвучали последние голоса, наступила тишина.

— Я доволен вами, — сказал король рычаще. — Но я не простил бы вам жены, если бы она сама не просила за вас. Ее сердце мягче моего. Ее и отблагодарите потом. Я снимаю с вас наказание. Сейчас пойдете в лагерь, там отмоетесь, вам выдадут довольствие, кому нужно, обратитесь к врачам. Мне нужны боеспособные сильные берманы — кому тяжело сейчас держать в руках оружие, останетесь в лагере. Остальные завтра пойдут с моим личным отрядом. Вы много раз ходили к лагерю противника и с вами пройти получится быстрее и надежнее, чем если бы мои лазутчики попытались провести неопытный отряд. Мне нужно будет закрыть переход в другой мир, а вы будете закрывать меня.

Помилованные недоверчиво молчали.

— Это большая честь, мой король, — тихо проговорил Ольрен Ровент.

— Это задача для смертников, — ровно ответил Демьян. — Многие не вернутся, потому что переход охраняют днем и ночью. И хотя до нашего прихода там поработают орудия, а армия отвлечет основные войска противника, защищать портал будут ожесточенно. Вы это понимаете?

Линдморы закивали.

— Мы не подведем.

— Клянемся!

— Слава Великому Беру!

— И ты доверяешь нам? — недоуменно поинтересовался Ровент.

— Нет, — Бермонт невозмутимо посмотрел на него. — Но я успею убить того, кто решит ударить в спину.

Весь день высоко над лагерем бермонтцев под тяжелыми снежными тучами вились стрекозы, стараясь держаться вне зоны попадания орудий, а вокруг "цветка" — перехода под прикрытием скал и расщелин мелькали туда-сюда всадники на охонгах, прячась на время обстрелов. Иномиряне словно чувствовали, что скоро решающее сражение — и стремились укрепиться, несмотря на работающую артиллерию. А над всей этой суетой мирно поднимались вечные горы, покрытые чистыми ледниками.

Король, вернувшийся с охоты в лагерь сытым и полным сил, собрал помилованных линдморов, успевших привести себя в пристойный облик, и гвардейцев личной охраны и еще раз обговорил дальнейшие действия. А затем велел идти отдыхать.

К вечеру орудия Бермонта активизировались, обстреливая склон вокруг сияющего портала — так делали уже несколько ночей, чтобы закрыть иномирянам возможность перебросить подкрепление из Нижнего мира. По долине под грохот канонады гулял воющий ветер, в темноте видны были только вспышки от ударов артиллерии да низкие облака со стороны иномирян, подсвеченные отблесками костров с дальней стороны склона. А лагерь бермотцев опустел. Армия под прикрытием ночи двинулась в наступление.

У командиров стояла задача пройти по льду затопленной долины до склона и, поднявшись по нему двумя потоками, окружить и атаковать врага, отрезав его от перехода и дав время королю закрыть его. Атака армейских частей должна была служить и отвлечением для защитников портала — тех, кого не упокоит работающая артиллерия.

В обезлюдевшем лагере у походной часовни Хозяина лесов, преклонив колени, стояли мятежные линдморы, несколько боевых магов и берманов личной охраны короля. Был здесь и сам Демьян — он закончил молитву, поклонился вырезанной из дерева полумедвежьей-получеловеческой фигуре первопредка, опирающегося на секиру, поднялся, оглядев вооруженный до зубов отряд и приказал:

— Выступаем.

Внизу, во тьме долины, шла по льду армия, а наверху, сбоку от нее, по опасным склонам двигался королевский отряд — чтобы зайти к порталу с другой стороны. Далекие вспышки взрывов, ложащихся на "цветок" и по его периметру, служили ненадежным ориентиром — человеку легко было бы сбиться с пути и потерять спутников. Берманов спасал нюх и оставленные первопроходцами метки, но все равно приходилось быть начеку: склоны были ненадежны и опасны — попадались то ледяные наплывы, то шаткие каменные развалы, — старые тропы были засыпаны рыхлым снегом от недавних метелей, и не будь с отрядом тех, кто уже успел изучить путь, они все были бы уже похоронены под лавиной.

Демьян иногда останавливался у выступающих из снега темных скал, в которых чувствовал сосредоточение родной стихии, постукивал по ним кончиками пальцев и вибрирующе порыкивал. И из гранита, как из жидкого теста, вдруг показывались медвежьи фигуры варронтов, стихийных духов земли — они уважительно ворочали перед его величеством каменными башками со светящимся зеленым глазами, слушали приказы и присоединялись к процессии. К концу почти четырехчасового пути впереди отряда из сотни берманов и пятерки людей тяжело шагали семнадцать варронтов, продавливая широкую тропу.

В паре километров от портала пришлось заложить крюк по глубокому снегу, чтобы обойти возможные ловушки.

— Иномиряне после каждого набега пытались пройти за нами, — рассказывал Ровент на совещании, — но мы уходили через ледяные поля и языки ледников, дабы не оставлять следов. Но они тоже непросты — устраивали засады, ставили ловушки. Несколько наших так и погибло, — он сжал зубы, во рту блеснули клыки. — Нам приходилось каждый раз искать обходной путь, и сейчас тоже нельзя идти напролом.

Отряд остановился в полукилометре от цветка-перехода, скрывшись за скалой. Только что отгрохотали взрывы — снаряды ложились так близко к берманскому убежищу, что казалось, вот-вот накроют его — и Демьяну пришлось накрыть всех щитом, хотя тратить силы не стоило — но боевые маги не справились бы защитить весь отряд. В всполохах огня вокруг портала видны были искореженные трупы инсектоидов и людей. Сейчас в наступившей тишине выл ветер.

Демьян кивнул одному из боевых магов — и тот трижды тронул сигналку на запястье. Маг, дежурящий у позиции артиллерии, передаст командиру, что группа добралась до места и стрелять в эту область больше нельзя. Осталось дождаться атаки армейских частей.

Ждать пришлось недолго: вверх за пиком взмыли осветительные ракеты, и в их красноватом сиянии прогрохотали взрывы — то заработали минометы с той стороны склона, началась перекличка автоматных очередей и уханье легких танков, способных пройти по снегу. Послышались тревожные звуки рогов иномирян, в свете падающих ракет заметались в небе дезориентированные раньяры — то и дело кого-то из них разрывало взрывами, и они шлепались обратно. Раздалось отдаленное верещание сотен и тысяч охонгов, крики людей. Сражение началось.

— Вперед, — проговорил-рыкнул король, и отряд поспешно бросился к порталу, оглядываясь — нет ли незамеченной охраны. Но то ли их до сих пор не засекли, то ли артиллерия поработала так хорошо, что никого рядом не осталось — но никого не было. В метрах двадцати от "цветка" бойцы остановились, готовясь защищать его величество — а Демьян отправился дальше в сопровождении лишь двух охранников. До рассвета оставалось немного, и острия гор уже начали наливаться серым цветом, и тьма уже была серой, не такой непроглядной.

Он присел у края перехода, прижал руки к насту, прислушался. Родная земля отзывалась ярко, и он чувствовал, как ворочается в ней огромный стихийный дух. Духу земли не нравилось чужеродное пространственное образование и он был рад, что потомок бога пришел закрыть его. Знать бы еще, что именно сработает!

— Что же, — пробормотал его величество, отряхивая руки от снега, — попробуем так...

Он поднял руки над головой — и по обе стороны перехода с треском начал лопаться наст, и вверх, скрежеща, подниматься плоские скалы — метров двадцать или тридцать в высоту. За спиной раздались выстрелы и гул огнеметов, близкое верещание инсектоидов, рев раньяров — конечно, враги не могли не заметить происходящее. Но Демьян не оглядывался — дрожа от натуги, он сводил руки вместе, и, подчиняясь этому движению, тяжелые скалы двинулись навстречу друг другу и жутким грохотом сошлись, как две наковальни, высекая снопы искр и скрывая переход.

Демьян с облегчением вытер мокрый лоб — тело было слабым, — оглянулся, реагируя на предупреждающий крик охранника — и успел выхватить из воздуха молот и встретить напрыгнувшего на него охонга ударом, разорвав того в клочья.

Королевский отряд принимал бой — берманы поливали с десяток инсектоидов из огнеметов, убирали их всадников прицельным огнем. Кто-то уже обернулся медведем, и слышно было агрессивное рычание. Из расщелин и из-за скал двигались к ним еще охонги — слишком много, слишком! — и из-за пика вылетало несколько "стрекоз". Маги прикрывали своих — периодически воздух сверкал Лезвиями или сотрясался от Таранов, каменные варронты, бросающиеся на передовую, молча рвали на куски охонгов — но духов было слишком мало, да и не могли они долго находиться вне родной стихии в таком активном состоянии. Демьян дернулся к своим — сейчас накроет всех щитом, а там отобьются — но разлившееся по снегу призрачное сияние заставило его обернуться и досадливо рыкнуть ругательное в свой адрес.

Схлопнувшиеся скалы бесшумно валились в снова проступающий переход — падали в него огромные куски скал, сыпались глыбы льда и снега, очерчивая контуры "цветка" и пропасть посередине.

Не вышло.

Раздался знакомый гул — на него пикировала "стрекоза" со всадником — Демьян увидел его бледное от страха лицо, швырнул в чудовище молот — башка раньяра разлетелась, тело отшвырнуло куда-то далеко.

— Не вышло, мой король? — проорал каким-то образом появившийся рядом Ровент. Бойцы отступали, и сейчас, образовав полукруг вокруг короля, отбивали атаки инсектоидов. Стоял свист, ор, рев, рычание. — Ты вообще знаешь, как это делать?

Демьян оскалился, рявкнув на слишком говорливого линдмора и, отвернувшись, опустился на колени лицом к порталу, зашарил руками по насту, как слепой. В руки ему ткнулись притянутые его волей две стихийные жилы — и он потянул их на себя, вверх, вставая — и вместе с ними поднимались в небеса мегатонны породы...Выше, выше, выше!

Он засипел от натуги, чувствуя, как трещат связки и мускулы. С нутряным земляным стоном вставали по обе стороны от перехода каменные стены. Огромные, как две гранитные ладони, они все росли — сто метров, двести, триста.

Из-за гор вышло солнце — на лицо Демьяна упали лучи, и тут же скрылись за понимающимися скалами. Король дрожал, стараясь не моргать, чтобы не потерять сознание. Лицу стало горячо. Он облизнулся — из носа текла кровь.

За его спиной ожесточенно сражались и умирали его люди, а он все тянул гранитные стены вверх, пока "цветок" не оказался на дне глубокой пропасти — а затем с силой свел ладони.

Загрохотало. Каменные стены столкнулись с таким ревом, что затряслось все вокруг. Столкнулись, "сдавливая" цветок перехода и замерли на секунду в оглушающей тишине — но по ним побежали трещины, и они тоже начали рушиться в провал, складываясь в него как карточный домик. Демьян, откатом брошенный в снег, засипел от разочарования и слабости, глядя за замедленным обрушением чудовищных пиков. А затем перевернулся на живот, вспорол ногтем себе запястье и, впечатав его в наст, зарычал, прижавшись щекой к снегу.

Стихийный дух откликнулся сразу — будто ждал этого приношения, и будто дело было на алтаре, питающем Стену, а не далеко в горах. Кровь зашипела, впитываясь, ткнулись вверх, сквозь снег, острия-камни, пронзая вторую ладонь — много сил нужно было духу, большой оплаты он требовал. Многолетний слежавшийся наст вокруг короля вдруг взорвался зеленоватой дымкой — будто кто-то огромный снизу стукнул кулаком, и поднялся вверх сияющий белый столб, обнажая камень, а дымка впиталась в тело Демьяна. То стихийный дух отдал часть своей силы взамен на кровь.

Бермонт, шатаясь, встал на четвереньки — руки светились зеленоватым и вязли в камне как в тесте — и, чувствуя гору как свое тело, поднял голову, глядя на лежащий выше ледник, погрузил пальцы глубже в камень и пошевелил ими.

Гора загудела, а сияющий в свете солнца ледник вдруг пошел аккуратными трещинами — будто кто-то снизу разрезал его как торт, — заревел, затрещал — и выплюнул длинный узкий "язык", который за какие-то секунды донесся до портала, врезался в поднятые Демьяном и продолжающие обрушаться скалы — и, обсыпав и короля, и застывших от ужаса противников снежной крошкой, потек в переход, перемалываясь и перемешиваясь с камнем и землей. Портал замигал, контуры его начали искажаться, скручиваться — и тек, и тек в него гигантский ледопад, пока тот не схлопнулся.

Ледник с ворчанием продолжал ползти вниз, в долину, переваливаясь через остатки скал и уходя вправо от бойцов. А его величество поднялся на слабых ногах, достал из воздуха молот и пошел на помощь своим.

Они укрепились у осколка скалы, вжавшись в нее спинами и отражая атаки взбесившихся раньяров и охонгов. Армейским частям был послан сигнал о помощи — но, судя по всему, остальным войскам тоже приходилось несладко. Бермонт держал щит сколько мог — но силы утекали, и пришлось отказаться от него. Боевые маги, израсходовав резерв, взяли в руки обычное оружие. Они должны были открыть Зеркала для эвакуации отряда, но не сумели из-за сильнейших стихийных возмущений после действий Демьяна. Один за другим возвращались в землю каменные охранники-варронты — их время истекало, падали берманы охраны и линдморы, прикрывая друг друга и короля — и никому не было дела, кто тут мятежник, а кто нет.

Мелькнула мысль, как будет ему стыдно перед Пол, если он снова умрет. Мелькнула — и пропала, вытесненная свистящим жаром битвы.

Демьян в очередной раз встретил налетевшего раньяра ударом молота и покачнулся — в глазах потемнело. Слишком много сил отдал. Не упасть бы.

Его кто-то подхватил, помог опереться спиной о скалу. Ровент. Черты помощника расплывались, как и всё вокруг. Нападающие охонги и планирующие сверху раньяры казались черными пятнами, и Демьян закрыл глаза, чтобы прийти в себя — потому что сейчас ему было проще ориентироваться по звукам и запахам. От окружающих берманов несло порохом, животным потом, кровью и адреналином. От инсектоидов — муравьиной кислотой и страхом их наездников.

— Наши идут, мой король, — рычаще сообщил голос Ровента. — Недолго продержаться... — он выругался, прыгнул куда-то в сторону. Совсем рядом раздался гул крыльев, животный визг, звук вспарываемой плоти, заглушаемый криками защитников короля и звуками автоматных очередей. Демьян, покачнувшись, открыл глаза. В нескольких шагах от него опустившийся раньяр трепал одного из охранников, обернувшегося медведем — бок был уже разворочен, и красная кровь лилась на и так пропитанный ею снег. Позади к защитникам, качаясь на тонких лапах и проваливаясь в снег, подбирались охонги — может, десяток шагов был до них или два. Берман визжал от боли и ярости, пытаясь выворачиваться из страшных челюстей, драться, и бестолку царапал лапами по хитину. Глаза его уже закатывались — и Демьян, сглотнув слюну с кровью, оттолкнулся от скалы, и под предупреждающий крик Ровента прыгнул к чудовищу, впечатывая меж огромных фасеточных глаз молот. Отвернулся от издохшей "стрекозы" — и тут же засипел от боли, задергался, вцепившись в лапу охонга, пронзившего его грудь. Из последних сил получилось рвануть вперед, прижимая инсектоида к скале, вибрирующе и гортанно отдать приказ — камень поглотил охонга до половины и снова застыл, дробя его панцирь и внутренности.

Демьян выронил молот, застонал, выворачивая и выламывая из себя лапу мертвого чудовища. Глаза застило кровавым туманом, на губах запузырилась пена, ударило в голову яростью от запаха собственной крови. В груди остался осколок лапы-лезвия — а Бермонт, почерневший, с безумным взглядом, развернулся, разрывая на себе начавшую вдруг мешать одежду. По телу его пробегала дрожь и он зарычал в сторону нападающего на него очередного охонга — всадника уже подстрелили, и он болтался, свесившись с седла, а пули сухо стучали по хитину и влажно вонзались в человеческую плоть. Демьян схватил инсектоида за морду, голыми руками раздирая напополам, а затем, видя только черные пятна сквозь кровавый туман, метнулся вперед, к следующему, недовольно и легко отшвырнув бросившихся ему наперерез охранников.

— Отец милосердный! — закричал с отчаянием Ровент. — Берсеркер!

— Не лезьте ему под лапы! — заорал еще один из линдморов. — Он сейчас не разбирает своих и чужих!

Его величество с торчащим из груди осколком остервенело рвал на части инсектоидов — он был весь уже окровавлен, покрыт множеством порезов, но неумолимо несся вперед, на очередную жертву, с рычанием рвал ее, тряс содрогающимися огромными останками над головой и бросал их в стороны.

— Как его остановить?

— Никак! Берсеркер у Бермонтов просыпается от тяжелых ран! Не остановится, пока не упадет замертво!

— Надо! Надо остановить!

Демьян слышал эти крики, но не понимал их — в голове гудело, и он, отбросив оторванную у охонга лапу, харкнул кровью на наст и огляделся, дрожа, скалясь и бросаясь в разные стороны, выбирая новую добычу. Враги в страхе отступали — но к королю приближался огромный тха-охонг, такой, какой появлялся у Василины на дне рождения. Всадник на спине его отдавал приказы, прячась от выстрелов за хитиновыми выростами — а тха-охонг, похожий на гигантского муравья, скрещенного с богомолом, верещал и качал башкой размером с автомобиль. Вот он поднялся во весь рост, заслонив солнце и дергая лапами. Демьян зарычал, бросаясь вперед — и чудовище даже застыло, озадаченное таким поведением, когда ему в бок врезался снаряд, разворотивший хитин и взрывной волной отбросивший Бермонта назад — а затем еще один и еще, и гигантская уже мертвая туша начала медленно заваливаться на короля.

Демьян, помотавший башкой, отпрыгнул в сторону, шатаясь, засипел, от невыносимой ярости раздирая когтями себе грудь — и кинулся к очередному охонгу. Разорвал его и человека на нем — с всхлипом прервался вопль о пощаде, звучащий одинаково во всех мирах, а его величество понесся дальше. Уже слышался шум бронетехники, взрывы, чьи-то крики — будто окликали его. Бермонт метался по насту, кинулся на один из легких танков, появившихся на поле боя, прыгнул сверху, пытаясь выломать крышку — и тут кто-то долбанул его по голове.

В глазах потемнело. Он развернулся.

— Прости, мой король, — повторил Ровент, каким-то чудом взобравшийся за ним на танк и вторично ударил Бермонта прикладом — теперь в лоб. Голова загудела. Уже теряя сознание и соскальзывая с танка, Демьян успел перехватить автомат, выгибая его — и ломая руку держащего оружие. Внизу на него набросилось еще несколько берманов — он дрался, крушил, ревел, в него брызгало кровью, но его, шатающегося, завалили все-таки на снег, вжали мордой в наст...тело казалось ледяным, мышцы сводило до боли...

— Челюсть! — крикнул кто-то. — Нужно, чтобы не свело челюсть!

Ему в зубы ткнулась чья-то ладонь, и он сжал зубы, прокусывая ее и, кажется, вырывая кусок мяса... и погрузился в темноту.

Очнулся он все на том же поле боя, но не на снегу, а на осколке скалы, связанный ремнями по рукам и ногам. В груди куска лапы охонга уже не ощущалось, она была перебинтована. Во рту ощущался вкус лекарств, тело покалывало от виты. Рядом стоял санитарный бронемобиль, а над королем колдовали виталисты в белых халатах, надетых на бронежилеты. Увидели, что он открыл глаза — и насторожились, отступая.

— Не трону, — сипло сказал он, поворачивая голову.

Маги сняли ремни и продолжили свои манипуляции, окутывая его белесой дымкой стихии жизни. Снежный покров за их спинами был покрыт телами людей и охонгов. С гор струилась снежная поземка, сияющая радугой. Было очень тихо.

Он посмотрел наверх. Солнце стояло прямо над ним, ослепляя, и он заморгал, выдыхая — на глаза выступили слезы. Повернул голову в другую сторону.

Там, на снегу, сидел бледный Ровент, прижимая к себе переломанную как прутик руку. Вокруг собрались остатки королевского отряда. Всего два или три десятка.

— Подойди, — просипел Демьян.

Ровент встал, приблизился, наклонился.

— Сколько времени?

— Почти два часа дня, мой король, — рыкнул Ровент. Голос его был ломким от боли.

Демьян сглотнул, закрыл глаза и снова открыл их. От виталистических процедур начало клонить в сон, и он боролся с наступающей дремой.

— Полина... Полина...

— Что, мой король? — глухо прорычал Ровент ему в лицо.

— Узнай, просыпалась ли сегодня королева, — рявкнул Бермонт и от усилия снова потерял сознание.

Очнулся. Солнце чуть заметно сдвинулось по небосводу. Он повернул голову и встретился глазами с Ровентом. Рука его уже была загипсована и лежала в лубке. Линдмор, встретив его взгляд, покачал головой.

— Не просыпалась, мой король.

"Поля, Поля... опять я подвел тебя".

Заскребло в горле, и Демьян снова сглотнул.Поманил барона к себе.

— Найди мою одежду. Пусть все ищут. Там... в кармане... мешочек с иглами. Найди и принеси мне. Если буду без сознания, вколешь мне в левую руку. И каждый день до полудня надо вкалывать, сколько бы я не спал. Сделай.

Он опять впал в дрему, периодически всхрапывая и вскидываясь, как больное животное. Сквозь болезненный туман, просыпаясь, он видел, как бродят по полю берманы в облике медведей, принюхиваются, топчутся у той скалы, где он дрался. Там все было перепахано боем, залито кровью и завалено трупами инсектоидов и защитников.

Наконец, его взяли за руку, сжали — и в кожу вошла раскаленная игла. Он завыл, выгибаясь — обжигающая судорога прокатилась по телу и отступила, оставив его тяжело дышащим и мокрым.

— Ты уверен, что это нужно, мой король? — с сомнением поинтересовался Ровент, отступив. — Не добьет это тебя? А то за тобой и меня казнят, и за дело.

— Ты много говоришь, — прорычал Демьян. Помотал головой, оглядываясь — вокруг суетились врачи и военные, оказывая помощь раненым, рядом стоял адъютант. — Нансен, жду доклада по итогам битвы. И проследи, чтобы Ровента пускали ко мне. Ровент, свободен.

Барон и мятежник неодобрительно поклонился.

— Я благодарен тебе, — сказал Бермонт, глядя ему в глаза. — Проследи, чтобы те, кто выжил из нашего отряда, получили нужную помощь.

Лицо Ольрена Ровента чуть разгладилось, и он поклонился вновь — и пошел прочь.

Над королем снова склонились виталисты, но он мотнул головой.

— Сначала я выслушаю командующих.

— При всем почтении, ваше величество, — заметил пожилой маг жизни, в круглых очочках, с острой седой бородкой, — если мы не завершим выжигание яда, то восстанавливаться вы будете очень долго. Чудо, что вас еще не парализовало.

— Меня не парализует, — сказал он и поморщился от привычного чувства вины. — Вколите мне тонизирующее, и пусть кто-нибудь отправится на охоту. Мне нужна свежая кровь и около двух часов на совещание. И дальше я буду в вашем распоряжении.

Через полчаса в палатке госпиталя, который организовали прямо здесь, на склоне, состоялся короткий военный совет. Демьян, бледный, полулежал на койке с иглой в вене, мерно капала капельница, а командиры докладывали об итогах битвы.

Враг, измотанный морозами и чудовищными условиями, дрался ожесточенно, но быстро сдался. Этому способствовало и то, что иномирян застали врасплох, и то, что удалось провести много техники и оборудовать защищенные позиции для орудий. Первыми залпами выбили несколько десятков огромных тха-охонгов и продолжали уничтожать их — основную ударную силу врага. Раньяры, плохо ориентирующиеся в сумерках и вялые, начали беспорядочно метаться, подставляясь под выстрелы минометов и установок. Отряды бермонтцев, вооруженные огнеметами и окружившие врага, вызвали панику и давку среди охонгов. И все равно бой продолжался почти восемь часов, а отдельные окопавшиеся группы иномирян сопротивлялись до сих пор.

Склон был усеян трупами. В плену оказалось несколько тысяч захватчиков, включая высший командный состав.

Хуже всего было то, что оставшиеся без управления охонги и раньяры начали разбегаться и разлетаться по окрестностям, и так как их изначально было больше двух тысяч, то отлавливать и уничтожать предстояло не меньше нескольких сотен. Наименее пострадавшие отряды королевской армии по свежим следам отправились на поиски инсектоидов.

— Во все города и поселения отправить предупреждение, — приказал Демьян. Повел носом — у входа в палатку зашуршало, раздался влажный стук, будто кто-то скинул с плеч тушу на снег, запахло кровью, — и его величество облизнул увеличившиеся клыки. — Пусть оставшиеся в гарнизонах бойцы будут готовы защищаться. Нужно также проверить систему оповещений — чтобы использовать при появлении этих тварей, и проинформировать всех граждан, что инсектоиды боятся огня.

— Что делать с пленными, мой король? — спросил один из военных.

— Командиров — в замок на допросы, — Демьян заворчал, запах крови путал мысли. — Солдат отсортировать и распределить по линдам. Мы не обязаны их кормить, но морить голодом тоже нельзя. Пусть отрабатывают содержание.

В палатку, приоткрыв полог, заглянул адъютант, и запах свежей добычи стал невыносимым. Рану дергало, она горела, явно повышалась температура и снова накатила сонливость — действие тоника заканчивалось, и если сейчас заснуть, то это будет надолго. Нужно подкрепиться, чтобы выздоровление шло быстрее.

— Все, — прорычал его величество, выдергивая иглу. В голове гудело, но он встал, шатаясь от слабости, и пошел наружу, на ходу меняя ипостась.

Через полчаса осоловевший от сытости медведь оторвался от растерзанной козьей туши. Глаза его закрывались, и каким-то чудом удалось вернуться в человеческий облик прежде чем опуститься на снег и крепко заснуть.

ГЛАВА 8

Вторая половина марта, Дармоншир, Люк

— Сегодня-завтра атакуют, милорд, — сообщил очевидное полковник Фрост, опуская бинокль.

Люк кисло кивнул — он тоже стоял на стене Третьего форта с биноклем и продолжал рассматривать позиции иномирян. Начинались они в паре километров от защитной полосы, и враг, видимо, уверенный в себе, даже не озаботился тем, чтобы скрываться. Сотни раньяров кружили в небе, то и дело к лагерю противника подходили новые отряды. А позади позиций врага в небеса под полуденным солнцем поднимались столбы дыма. То горели деревни.

— Выманивают, твари, — проговорил Люк тяжело. — Рассчитывают, что бросимся на помощь. Надеюсь, жители успели уйти.

— Большинство точно ушло, — откликнулся Фрост. — Но как бы то ни было, пока высовываться нельзя. Любой отряд они за минуту уничтожат.

Люк опять кивнул. Подготовленная защитная полоса давала им хоть какую-то надежду. Она и его умения. Лишь бы не подвели в нужный момент.

Готовность к первому и решающему бою чувствовалась во всех фортах. Новобранцам проводили последние инструктажи — благо, прибыли инструктора из Рудлога, — снайперы, в том числе группа серенитского майора Лариди, занимали свои позиции, и большинство из них знало, что не доживет до конца боя. Проверялись и маскировались орудия, на огневые точки подвозились боеприпасы, маги заряжали амулеты и накопители, солдаты продолжали наполнять бутылки смесью керосина, смолы и бензина и запечатывать их пробками с фитилями.

Огонь был их надеждой, и все понимали, что лишняя "жидкая бомба" может спасти жизнь. Огнеметов было немного, а вот бутылок с местного винозавода и ингредиентов для взрывоопасного коктейля подвезли с лихвой.

Люк только вернулся от Нории. Он не стал залетать в Вейн, хотя очень хотелось, и, несмотря на усталость, сначала невидимым облетел позиции врага, убедившись, что многотысячная армия иномирян уже вплотную подошла к Дармонширу, а потом только опустился у Третьего форта. И тут же запросил данные разведки. У иномирян появились туринские средства передвижения — автомобили, грузовики, единичная военная техника. Немного, но все же — значит, нашлись водители, которых удалось запугать или кто решил работать на захватчиков по доброй воле. Появились у них и трубы минометов, и стрелковое оружие. Слишком быстро враги приспосабливались, осваивали туринские технологии и оружие. Но это, как и их расположение, он видел своими глазами, а ему нужны были цифры.

— Цифры примерно те же, что мы давали вам раньше, — доложил один из подчиненных Леймина, Юстейн. — Огромных инсектоидов у них около трех сотен. Каждый из них способен перебраться через стены фортификаций.

— Значит, нужно не дать им сюда добраться, — хмуро сказал Люк. Он сидел в своем кабинете в комендатуре, уступленном ему командиром форта, курил одну сигарету за другой, был голоден, раздражен и заряжен адреналином — из-за близкой опасности. Следовало собрать командиров, чтобы показать на карте увиденные им изменения в расположении врагов и обсудить тактические изменения, следовало поесть, пока не начал кидаться на подчиненных... много чего еще нужно было сделать.

— Мелких охонгов — почти три тысячи, — продолжал Юстейн. — И до пятисот "стрекоз". Основная ударная сила. Людей не больше тридцати тысяч.

— И у нас четыре тысячи солдат и двадцать тысяч новобранцев, — резюмировал Дармоншир. — Чуть больше сотни орудий и ограниченное количество боеприпасов. Я понял вас, господин Юстейн. Спасибо, можете идти.

Он докурил, набрал на телефоне Марину. Она, на удивление, сразу взяла трубку.

— Я занята, Люк, — сказала она тихо. Голос ее был усталым. — Но хорошо, что ты позвонил. Я ждала твоего звонка.

Она так спокойно призналась в этом, словно не изводила его последние два месяца.

— Я сейчас буду звонить Леймину с приказом вас эвакуировать, Марина, — проговорил Люк. — Хотел, чтобы ты знала заранее. Не создавай ему проблем.

Она тревожно помолчала.

— Скоро, да?

— Да, — проговорил он честно. — Очень скоро.

— Оставь меня здесь, Люк.

— Марина. Нет.

Она вздохнула.

— К кому повезут раненых? Как я могу уехать, когда мы все тут оборудовали, когда сработались? У нас тут дети... Ты боишься за меня? Не надо. Переноска работает. Да и Леймин каждый день проводит учения по срочной эвакуации. Я успею уйти, если оборона провалится. Оставь меня здесь.

— Нет, — повторил он коротко. — И у меня нет времени и возможности тебя уговаривать. Просто сделай как я говорю, Марина. Не мешай мне своим упрямством. Если все обернется хорошо, вернешься и займешься госпиталем — он останется работать до последнего и без тебя. Если нет, я должен быть уверен, что хотя бы вы с Ритой и матушкой выживете.

Он ждал взрыва эмоций, обиды, но она только выдохнула резко и пробормотала:

— Прости.

— Прости? — переспросил он, не веря своим ушам.

— Ты прав, Люк. Я уеду.

У него словно гора с плеч свалилась, и он затянулся, отложил сигарету на пепельницу.

— Я люблю тебя, Марина.

— И я тебя, — он едва расслышал это. — Поэтому не вздумай погибнуть. Слышишь меня, Люк? — в голосе прорезались нервные, испуганные нотки. — Только посмей оставить меня одну! Я еще не испортила тебе жизнь так, как ты этого заслуживаешь.

— Ни за что, детка, — он улыбался. Ему стало легко — так, наверное, чувствовали себя воины в древности, когда их благословляла на бой прекрасные девы. — Я еще не подарил тебе все драгоценности мира.

Над фортом пролетел порыв ветра, покружил вокруг Люка — тот незаметно двинул рукой, и ветер расстроенно куснул его холодком за пальцы и полетел дальше.

— Сюда направляются, что ли? — с тревогой пробормотал полковник Фрост. — Неужто началось? В укрытие, ваша светлость!

Люк снова поднял бинокль. Над дальним лесом взлетели штук пятьдесят раньяров — и они целенаправленно двигались к фортам. Завыла сирена, на башнях форта защелкали, поворачиваясь, орудия — привычные уже к отстрелу летающих на разведку стрекоз, — с четырех сторон раздалось: "Огонь!" — и забухало, заставляя дрожать каменные стены, засвистело... В стае раньяров начали расцветать огненные всполохи — и то одно, то другое чудовище падало вниз.

— Огонь!

Снова загрохотало. Форт заволокло дымом, послышались щелчки отстреливаемых гильз. Люк, отступив под прикрытие башни, следил за приближающимися инсектоидами в бинокль, и всматривался, хмурясь и пытаясь понять, что видит.

— Они несут что-то, — сказал он Фросту. Покрутил окуляры прибора, но от дыма видимость сильно ухудшилась.

— Огонь!

Грохот, взрывы, дрожь земли... Уцелевшие раньяры были уже совсем близко — и отчетливо стало видно, что именно они несут.

Люди. Инляндские солдаты. Зажатые в лапах и в челюстях, содрогающиеся, еще живые. Форт замер, а стая пронеслась высоко над четырьмя замолчавшими башнями, и жертвы с криками ужаса полетели на каменные стены и брусчатку, разбиваясь насмерть.

— Скоты, — сдавленно прошептал полковник Фрост. — Какие же скоты... — Он развернулся к одной из башен и заорал — его длинное лицо с седыми бакенбардами наливалось красным. — Огонь, бл

* * *

! Огонь, чтобы ни одна тварь обратно не долетела!

Орудия и так работали, как бешеные — а меж упавшими двигались медики, щупая пульс, пытаясь найти живых и оказать помощь.

Вечерний совет начался тяжело. Люк уже знал, что никому из жертв акции устрашения выжить не удалось. Знал и то, что на коже некоторых из них ножами было вырезано по-рудложски слово "сдавайтесь". Их, безымянных, сфотографировали, чтобы хоть так иметь возможность опознать в будущем, и похоронили в лесу за фортами. Первые павшие еще не начавшейся битвы, первые могилы — и все понимали, что вскоре их тут будет множество.

Слухи о происшествии за какой-то час облетели все форты.

— Как бы то ни было, а своего они добились, — резюмировал полковник Фрост на вечернем совещании. — Люди в панике, ваша светлость. Не все. Но уже есть дезертиры. Боевой дух подорван, и нужно что-то с этим делать.

Люк и сам видел днем страх в глазах бойцов форта — и как они поглядывали туда, где замывали пятна крови на брусчатке. Он вздохнул. В управлении толпой он никогда не был силен. Вот в игре один на один — другое дело.

— Объявите построение, — приказал он. — И сделайте так, чтобы в других фортах меня тоже слышали.

Через полчаса на плацу Третьего — и всех остальных фортов выстроился личный состав, от новобранцев до опытных офицеров. Люк поднялся на стену, кивнул в ответ на "Здравия желаем, ваша свет-лость!" и осмотрел солдат.

От них ощутимо тянуло холодным страхом и вязким отчаянием. Ощущал он и вспышки злости, и угрюмую решимость, и нетерпение — здесь, на этой стене, перед сотнями людей, его восприимчивость словно возросла в десятки раз. И то, что он чувствовал, ему не нравилось. Люк выдохнул и заговорил в микрофон — и по всем фортам из динамиков зазвучал его голос:

— Солдаты и офицеры, — хрипло начал он, — инляндцы! Сегодня мы видели наглядную демонстрацию того, что с нами сделают, если мы не вцепимся в эти стены, эту полосу земли зубами и не отстоим её. Нам показали, что плен хуже смерти. А это значит, что нам ничего не остается, кроме как победить или умереть в бою.

Страх собравшихся стал плотнее, холоднее — еще чуть, и начнется паника.

— Нельзя отступать! — крикнул Люк. — Некуда отступать! Мы — последний оплот Инляндии. Мы надежда наших родителей, жен и детей. Но даже если мы отступим, если дрогнем, война все равно придет за нами и нагонит нас — наши товарищи, пришедшие из районов, занятых врагами, это подтвердят. Вы боитесь? Не боятся только мертвые. А мы еще живы. Мы — живы! И даже если жить нам осталось немного, нужно забрать с собой как можно больше врагов.

Страх и злость дрожали, смешиваясь, перетекая одно в другое.

Люк выдохнул и продолжил:

— Я, герцог Дармоншир, такой же сын этой земли, как и вы, говорю: я буду драться наравне с вами, буду сражаться, пока хватит сил. Так, чтобы мне не стыдно было перед богами. Ради наших матерей, жен, детей. Я не подведу их. А вы? Вы не подведете? Не слышу!

— Нет, — раздался неуверенный выкрик из строя.

— Нет.

— Не подведем.

— Громче! — приказал Люк.

— Не-под-ве-дем!

— Громче! — повелительно и оглушающе рявкнул он, чувствуя, будто удерживает всех вокруг невидимыми напряженными нитями.

— Не-под-ве-дем-ва-ша-свет-лость! — покатился над фортами дружный рев. Страх сменялся решимостью, ощущением единства. Крепости откликались друг другу, и громко неслось над старыми стенами дружное: — Не-под-ве-дем-не-под-ве-дем-не-под-ве-дем!

Люк эту ночь не спал. Он ухитрился принести еще несколько ящиков со снарядами и раздобыть целый контейнер автоматов. Он поднялся высоко в небо, подпитавшись от перламутровых первородных потоков — но в этот раз не позволил себе растечься и потерять способность мыслить, и, вернувшись обратно, знатно погулял в лесу между защитной полосой у фортов и позициями иномирян, ломая деревья и выворачивая их с корнями. Невиданный ураган наверняка напугал не только врагов, но и своих, но зато к утру проходимость на нескольких километрах леса стала почти нулевой. Конечно, это не остановит тех же тха-охонгов и раньяров, но хорошо замедлит продвижение вражеской армии.

Звезды еще сияли на черном и чистом небе, когда он полетел обратно к Третьему форту. И издалека увидел сияние прохладной и текучей, как огромный фонтан, ауры на берегу моря.

Нории ждал его, сидя на песке у кромки воды. Услышал, как он приземлился, повернул голову, махнул рукой, подзывая.

— Успел соскучиться по мне, Владыка? — с ироничным удивлением спросил Люк. — Суток не прошло, как виделись.

Нории усмехнулся.

— Мне тяжело было отпустить тебя без помощи. Я принес тебе подарок, — сказал он. — Садись. Дай руку.

Люк опустился рядом, скрестил ноги, и протянул дракону ладонь. Тот вложил в нее что-то круглое — в темноте трудно было разглядеть, и его змеиная светлость поднял ладонь выше, к луне. В руке светился золотой кругляш на цепочке, с выгравированным знаком воды — двумя параллельными волнистыми линиями.

— Это зачарованный амулет, — проговорил Нории. — Я не могу помочь тебе сам, но они -могут. Сожми и скажи "аншаварах тер-сели".

Люк повторил, чуть не сломав язык — амулет мгновенно похолодел, а волны, набегающие на берег с шуршанием, вдруг стали подниматься покатыми мутными горбами — со всех сторон, окружая сидящих полукругом. Выше и крупнее, пока Люку не стало несколько неуютно. Ничего уютного, надо сказать, нет, когда на тебя с утробным рычанием надвигаются несколько десятков громадных, размером с быков, похожих на бульдогов полупрозрачных псов со светящимися красным глазами. У одного из них, ближайшего, герцог точно разглядел внутри большую медузу, наверняка озадаченную не меньше его самого. Псы рычали, сжимая кольцо.

— Сидеть? — нервно предположил Люк. Дракон засмеялся, а морские собачища как один плюхнулись на песок и замерли. Его светлость едва удержался, чтобы не вытереть со лба пот.

— Это тер-сели, водные духи. Они будут послушны тебе, — пророкотал Нории. — Я оплатил их помощь. Но помни — они не вечны. Они не могут долго находиться вне родной стихии, и чем интенсивнее их движения и сложнее раны, тем быстрее им нужно вернуться. Они помогут, но только на них не рассчитывай.

— Спасибо тебе, — просто сказал Люк. Опустил голову и устало потер ладонью глаза, но тут же снова посмотрел на Владыку.

— А воздушных духов так привязать нельзя?

— Может и можно, — задумчиво проговорил Нории, подманивая одного из огромных тер-сели — тот опустил гигантскую башку рядом, на песок, и Владыка начал почесывать его за ухом. — Но большие воздушники неохотно спускаются с высоты вниз. Нужно им пообещать что-то очень привлекательное и зачаровать еще один амулет. Боюсь, на это нет времени.

— Нет, — согласился Люк тяжело. Поднялся — встал и дракон, хлопнул Люка по плечу.

— Береги себя, брат. Отпусти их, — он кивнул в сторону псов, — теперь они придут к тебе, где бы ты ни позвал. И пусть твоя война будет славной.

Иномиряне пошли в атаку на рассвете, когда солнце только-только начало подниматься над горизонтом, высвечивая одну за другой башни всех двадцати фортов, темный ров перед ними, защитную полосу с засеками и изломанный лес. Люк, так и не спавший эту ночь, при первых звуках далеких рогов поднялся на стену, наблюдая в бинокль, как из-за леса сплошной пеленой, как саранча, поднимается туча раньяров.

Завыли сирены, привлекая внимание бойцов, окопавшихся на позициях и тех, кто оставался внутри фортов, загудели машины, забегали солдаты. На стену рядом с Люком поднялись командиры. Фроста среди них не было, как и комендантов остальных фортов — он вчера еще уехал в свой, Первый.

— А вот и тха-охонги, — сказал комендант Третьего, по совместительству начальник штаба и руководитель обороны, полковник Майлз, опуская бинокль. Люк тоже уже издалека видел в бинокль покатые спины и головы огромных "муравьев". Ночью их пригнали ближе к фортам — раньше враги подходить в зону действия артиллерии не решились, и сейчас инсектоиды шествовали вперед, как гигантское стадо слонов, раздвигая бронированными телами сломанный ураганом лес и уверенно пересекая открытые поляны.

— Огонь! — раздалось со стороны башен. Загрохотало, к обстрелу присоединились орудия, находящиеся за фортами, и Люк поморщился от громкости.

— Похоже, решили атаковать с нашей стороны, — продолжал Майлз отрывисто. Впереди, далеко под тучей приближающихся стрекоз, заполыхали взрывы.

— Это и вчера по концентрации сил на нашем направлении было понятно, — проговорил Люк. — Разумно. Чем растягивать фронт, сосредоточатся на прорыве небольшого отрезка, а затем один за другим проглотят остальные форты.

— Огонь!

Орудия били в тучу "саранчи", какие-то твари вспыхивали, ошметки падали вниз, но туча ничуть не редела, хотя обстреливали ее, как и неспешно движущихся вперед тха-охонгов со всех фортов. Несмотря на грохот, война началась как-то буднично — все так же наливалось розовым рассветное небо, все так же сияло слева море и шелестели немногие оставшиеся перед фортом деревья, и это создавало ощущение нереальности. Люк опустил бинокль, достал из кармана сигареты и закурил.

Никак не хотелось верить, что все, началось.

Впрочем, все знали, что им делать. Работали орудия, свистели снаряды, дармонширские солдаты пробирались вперед, к позициям на засеках. В паузах слышны были свистящие короткие выстрелы — то работали снайперы группы серенитского майора Лариди.

За наступающими гигантами тха-охонгами появились всадники на охонгах — словно далеко сплошь колыхалось черное море.

— Огонь!

— Мне пора, — когда отгрохотали взрывы, а туча раньяров приблизилась настолько, что заполонила собой, кажется, все небо, Люк выбросил окурок, с сожалением посмотрел на пачку — хотелось курить еще — и передал ее полковнику. — Сделаю все, что смогу. Не подведите, Майлз.

— Никак нет, ваша светлость, — сухо ответствовал пожилой рыжий дармонширец с белесыми бровями и ресницами и розовой, как у новорожденного, кожей. Пачку он принял, сунул в нагрудный карман. — Пусть боги помогут вам.

— Нам всем, — выдохнул Люк, прыгая со стены и поднимаясь в небеса невидимым огромным змеем.

Он взлетел очень высоко, увлекая за собой теплый морской воздух туда, где струились холодные высотные ветра, закрутил потоки, придавая скорость и подрагивая от волнения и напряжения. С земли видно было, как в чисто-серо-розовом рассветном небе ниоткуда закручиваются темные грозовые тучи, распухая на глазах на полнебосвода. Сверкнула молния, а на пути "стрекоз" с ревом опустился первый вихрь. Вот он коснулся леса — стволы ломаных деревьев взметнулись в стороны как щепки, — и, набирая мощь, темнея и становясь шире, понесся навстречу стае иномирянских чудовищ.

Раньяры метнулись от него в стороны — но на землю уже опускался второй смерч, третий... Первый, прошедший сквозь стаю "саранчи" как пылесос, сразу захватил несколько десятков стрекоз, ломая их вместе со всадниками и выбрасывая в стратосферу. Он все увеличивался, занимая уже несколько десятков метров в диаметре — и вдруг возле него образовался тонкий бич воронки-спутника, пошедшей вокруг, а затем и второй.

Сверкали молнии, а на землю опускались все новые вихри, и вскоре под грохот орудий и вспышки огня в паре километров от фортов гуляли, ломая недоломанный вчера лес, семь огромных смерчей, похожих на гигантских стражей. И даже у защитников Дармоншира слаженный танец разбушевавшейся стихии вызывал холодок — потому что совершенно очевидно было, что он управляем.

Воронки прицельно нагоняли "стрекоз", поднимали и швыряли оземь тха-охонгов, не заходя на защитную полосу, где начинались позиции дармонширцев. Небольшая часть раньяров успела пролететь вперед, к фортам, и их отстреливали, кое-где уже отбивались от них на стенах — виднелись всполохи огнеметов, иногда, в паузах между залпами артиллерии, слышны были автоматные очереди.

Люк, глядя сверху на поле боя и крутящиеся воронки, досадливо зашипел — больше создать не удавалось, не хватало мощи. Смерчи забирали силы — а он управлял ими, как дирижер, размахивая короткими лапами и кидая на раньяров и тха-охонгов. Дергал азартно крыльями и изгибался, когда получалось уничтожить еще нескольких инсектоидов, крутил хвостом, пытаясь ускорить движение ветра, и досадливо шипел, когда, выдохшись, то один, то другой вихрь рассеивался клочьями темных облаков.

Взошло солнце, и ревущие вихри окрасились золотом. Грохотала артиллерия, визжали инсектоиды; вдруг послышались первые взрывы и автоматные очереди и у защитной полосы — то огромный тха-охонг вышел из переломанного леса, избежав встречи со смерчем, и тяжело зашагал на позиции дармонширцев. За ним появился еще один.

Люк подманил когтем один из смерчей, и, поднатужившись, ускорил его. Ревущий вихрь вильнул, пролетел по оглушительно трещащему лесу — и поднял тха-охонга, закрутил, запыхтел... застыл, словно раздумывая, и направился ко второму. Всадник на спине чудовища что-то заорал, гигантский "муравей" развернулся, помчался прочь, набирая скорость и снося все на своем пути — но воронка, в которой уже крутился его сородич, была быстрее. Через несколько минут она скользнула по берегу в море, на глубину, и там истаяла, выронив инсектоидов в воду.

На защитную полосу ступили сотни охонгов, пробравшихся между вихрями — слишком много было тварей, чтобы суметь нанести им заметный урон, да и смерчи охотились в основном на раньяров. Между мелкими охонгами ступали гиганты, и все это блестящее панцирное море клином поглощало засеку за засекой, заставляя отступать защитников по заранее оборудованным безопасным тропам.

Майор Лариди, командир серенитских снайперов, лежала на позиции, за поваленными стволами деревьев, и хладнокровно, выстрел за выстрелом, уничтожала иномирян. Ветерок, струящийся по земле, разбавлял запах пороха и горячего железа волнами муравьиной кислоты. Смерчи крутились далеко, и это поначалу вызвало оторопь, но сейчас серенитка почти перестала обращать на них внимание. Охонги, оставшиеся без наездников, начинали метаться, прыгать по сторонам, вызывая агрессию у управляемых сородичей и нарушая строй. Под ее взглядом огромный тха-охонг, наклонившись, схватил и сожрал мелкого "богомола", в панике вынырнувшего ему под лапы. С разных сторон, с близких и дальних позиций тоже раздавались приглушенные выстрелы ее снайперской группы — тренированное ухо майора слышало их даже сквозь грохот канонады и верещание инсектоидов.

Иногда со стороны врагов тоже раздавались выстрелы — майор видела в руках иномирян оружие. Не у всех, и пользовались они им плохо, но все же и это не стоило сбрасывать со счетов. Пару раз недалеко от нее бухнула граната — у кого-то из врагов оказался и гранатомет.

Мелькнула темная тень — одна из "стрекоз" пронеслась к ближайшей от майора позиции, покружилась, — выстрел чиркнул по броне, второй пробил крыло, — и, опустившись, поднялась уже с зажатой в челюстях сержантом Акирос. Сержант тоненько и отчаянно, совсем по-девичьи кричала, дергая от боли ногами, стрекоза разворачивалась, чтобы улететь — и майор перехватила тяжелое длинноствольное ружье, поднимаясь во весь рост, но так, чтобы поваленные стволы засеки закрывали ее от наступающих, подождала нужного поворота — и двумя выстрелами выбила раньяру оба фасеточных глаза. И, отбросив ружье за спину, побежала туда, куда упала раненая сержант — а сверху с визгом крутилась, то поднимаясь, то падая оземь, ослепшая тварь.

Она скинула всадника, и тот свалился совсем рядом с местом, где корчилась соотечественница Лариди. Иномирянин поднялся, щеря желтые зубы — коренастый, одетый в китель инляндской армии, явно снятый с кого-то из пленных, — выхватил нож, что-то презрительное рявкнул в сторону Лариди, но майор даже не стала останавливаться, уклонилась от ножа, долбанула прикладом ружья врага в переносицу, ломая ее, и подбежала к раненой.

Живот и грудная клетка у Акирос были порваны, рука висела плетью. Сержант тяжело и мелко дышала. Лариди подхватила ее, перекинув целую руку через плечи, и, окинув взглядом стремительно приближающийся поток охонгов, потащила назад, к позициям дармонширцев.

Выстрелы снайперов становились реже. Кто-то не успел уйти от волны врагов и затих навсегда, кто-то, как краем глаза видела майор, скользил параллельно ей, уходя от преследователей.

Она успела — дотащила через покрытое рвами поле по заранее заготовленному настилу, свалилась вместе с сержантом в окоп, где находилось несколько десятков бойцов. К раненой подбежал медбрат — а майор поднялась и снова вскинула ружье. Со всех сторон раздавались выстрелы, приказы командира:

— Приготовились!

Несколько сотен всадников на охонгах — и три тха-охонга — вышли на перепаханную техникой широкую полосу земли. Первые шагнули вперед — охонги вязли в рвах, наполненных черной жидкостью, всадники свешивались со спин, настороженно глядя под ноги. Рядом с майором застрекотал автомат — рыжий дядька, уже в возрасте, покрякивал, морщась будто даже с сожалением, но автомат у него пел ровно, задорно, как и у остальных солдат. Враги прятались, прижимаясь к спинам охонгов, и пули чиркали по хитиновой броне.

— Выше бери, — сухо сказала Лариди, выстрелив и перезаряжая ружье. — И не трать патроны зря.

Стрелок ухмыльнулся, но послушно перешел на короткие очереди. На полосу выходило все больше охонгов, избежавших встречи со смерчами, которые в данный момент крутили в своих чревах несколько тха-охонгов, а уцелевшие гиганты-"муравьи", словно чуя что-то шагали медленно, поднимались на дыбы и трясли лапами, один и вовсе решил повернуть назад — но затем заверещал агрессивно и под окрики всадника, получив приказ, снова направился вперед.

— Идите, родимые, идите, — бормотал рядом солдат. Пахло нефтью и муравьиной кислотой, порохом и сырой землей. Лариди обернулась — ее соотечественницу на волокушках, пригибаясь, тащили за засеки, к фортам. Справа из окопа майору помахала еще одна серенитка, и Лариди кивнула, поднимая ружье, и выстрелила в глаз очередного летящего к позиции раньяра. И тут же с криком "Берегись!" сжалась в окопе, закрывая голову руками — увидела, как в их сторону стреляет из гранатомета иномирянин, сидящий на спине огромного инсектоида. Грохнуло, укрывшихся солдат осыпало комьями земли.

Поднялся на ноги командир отряда, рявнул:

— Ждать! Пусть еще подойдут! — и уже зло, — Идите же, твари, идите!

Десятки человек в окопе затихли. На полосу выходили все новые инсектоиды. Передние твари уже были шагах в двадцати от укреплений — и тут раздалось громкое:

— Вторая полоса! Пад-жи-гааай!

Фью-ю-ю-и-и-иить! Просвистел зажигательный снаряд, и за сотнями наступающих охонгов по кромке леса взметнулось ввысь пламя — сначала побежав в обе стороны от места падения снаряда, а потом рванув вперед, по залитым нефтью канавкам. Раздалось дикое верещание — инсектоиды понеслись на защитников, сталкиваясь, падая. Один из тха-охонгов встал на дыбы, раззевая жвала... бухнуло, челюсть ему разворотило выстрелом гранатомета, и он, с висящими ошметками на морде, бросился вперед.

— Первая полоса! Пад-жии-гай!

Свист — и прямо перед окопами, отрезая их от наступающих чудовищ, тоже полыхнула волна пламени. Раненый тха-охонг, давя своих мелких сородичей, затормозил, развернувшись боком к форту и поддавая задними лапами, будто собираясь прыгнуть, снова встал на дыбы — и тут ему в бок ударила мина, взорвалась, опрокидывая прямо в пылающую нефть, набок. Нефть горела на хитине, накаляя его и спекая внутренности, и тха-охонг вывернулся на спину, уже весь охваченный пламенем, и начал выгибаться и корчиться в агонии.

Метались по горящей полосе под грозовыми тучами, на фоне все еще крутящихся смерчей, сотни охонгов и несколько гигантов, выбегали на защитников пылающими факелами, падали; кричали их погибающие всадники. Майор Лариди бесстрастно расстреливала тех, кто сумел выпрыгнуть из стены огня. Прямо перед ними выпал на землю охваченный пламенем человек, покатился, вопя от ужаса и боли.

— Эх он как, — пробормотал, морщась, сосед-автоматчик и посмотрел на серенитку. Та поджала губы и выстрелила. Человек затих.

Нефть догорала.

— Отступаем на позицию назад! — рявкнул командир, и солдаты засуетились, освобождая окоп.

Люк сверху видел, как один за другим уходят по безопасной тропе меж минных растяжек несколько сотен человек. Огненная полоса уже вовсю чадила, пламя оставалось лишь кое-где, и видно было, как останавливаются у дымящего поля следущие чудовища, не решаясь идти дальше. Позади них ревели смерчи, ловя раньяров — Люк махнул лапой, и один отделился от остальных, понесся на столпившихся у поля тварей, набирая скорость — и как клюшкой, столкнул их в полосу огня. Раздался визг — горящие инсектоиды дергались и умирали на затухающем поле. Смерч прокатился по горящей нефти, вбирая в себя пламя, которое тут же подожгло крутящиеся в нем стволы — и начал бросаться на оставшихся инсектоидов, пока не рассеялся.

В атаке наступила пауза. Оставшиеся и сильно прореженные раньяры летели прочь от охотящихся на них смерчей. С десяток тварей решилось облететь воронки над морем — но и туда спустился вихрь, подняв корону брызг и всосал в себя несколько улепетывающих в разные стороны "стрекоз".

Люк парил над полем боя, предусмотрительно держась выше действующей артиллерии, и наблюдал за происходящим. Нефть на двух горящих полосах выгорела и вовсю чадила, и его силы были на исходе. Смерчей осталось два — сверху они напоминали глаза какого-то мифического зверя — а оставшиеся тха-охонги под грохот орудий так же шествовали вперед. Некоторые падали, остановленные прямыми попаданиями, но их все еще было больше сотни, и Люк подтянул к ним оставшиеся воронки и начал один за другим подхватывать огромных инсектоидов и вместе с всадниками бросать их в море, до тех пор, пока последний смерч не истаял, выронив тха-охонга на мелководье у берега — и оставив дезориентированное чудовище, утопающее в песке, выбираться из воды.

Враги некоторое время перестраивались — их было еще слишком много! — и снова пошли в атаку. Опять заговорила артиллерия. Люк опасливо облетел позиции дармонширцев высоко по воздуху, чтобы не попасть под дружественный огонь, и устало опустился на землю. Лапы дрожали, от грохота орудий закладывало уши и очень хотелось есть. Нужно было подниматься вверх, подзарядиться, но сначала подкрепиться пищей материальной — иначе вряд ли он сможет противостоять зову первородной стихии.

Но для начала он, сопровождаемый охранниками-автоматчиками и полковником Майлзом, поднялся в одну из башен — орудие там молчало, развороченное напавшим раньяром, рядом лежал прикрытый измочаленный труп — а у башни, внизу, на земле, обугленный инсектоид.

— Пропустили, — хмуро объяснил Майлз. — Смотрите — с левого фланга уже пошли по минным полям. Еще с час и начнется контактный бой.

Действительно, слева, в районе Первого форта, на расстоянии где-то километра от стены раздавались взрывы.

— Справа, у Пятого и Шестого еще не дошли даже до рвов с нефтью, но второй раз, боюсь, не попадутся. Обойдут. Или заранее подожгут.

— Скорее всего, — вяло согласился Люк, разглядывая кружащих над дальним, перепаханным вихрями лесом единичных раньяров с почти гастрономическим интересом.

— Они, конечно, продавят нас до фортов, ваша светлость, — проговорил Майлз. — Не знаю уж, сегодня, или до ночи продержимся. Но пока все идет лучше, чем я ожидал. Погибших у нас по оперативным сведениям около пятидесяти, под четыре сотни раненых.

Люк на слове "раненые" оглянулся — туда, где километрах в пятнадцати от фортов виднелись шпили замка Вейн. Марину должны были уже увезти.

— Главное, со стрекозами вы нам подсобили. Их несколько десятков осталось из пяти сотен. Остальное не так страшно. Справимся пока.

— Наверняка вызовут подкрепление, — морщась, сказал Люк. — Где там ближайшие их отряды остановились?

— В Раунферте. Дня три до нас. Подойдут — придется туго.

— Значит, до этого времени надо выбить как можно больше тех, кто уже здесь, — сказал Люк. К желанию поесть вдруг присоединилась такая сонливость и слабость, будто он махом и натощак выпил литр коньяка.

— Выбьем, ваша светлость, — пообещал Майлз, моргая белесыми ресницами. — Они нас недооценили. Продержимся. А там, дай боги, и Рудлог на помощь придет. И погоним мы их до Лаунвайта.

— Это у вас правильный оптимизм, полковник, — похвалил командира Люк и едва удержался, чтобы не зевнуть.

— Отдохните, ваша светлость, — посоветовал Майлз. — Два часа у вас точно есть. А то и четыре, если бойцы постараются.

— Да надо бы, — пробормотал Люк и облизнулся. Майлз вдруг отшатнулся и немного побледнел.

— Что? — спросил его светлость подозрительно. — Язык?

— Язык, — осторожно подтвердил командующий. — Раздвоенный. И глаза. С вертикальными зрачками. Может, — он достал отданную на хранение пачку, — покурите, ваша светлость? А то вы так смотрите, будто укусить примеряетесь.

Люк усмехнулся, взял сигарету, задымил с наслаждением. Табак немного приглушил голод. Они еще постояли в башне, наблюдая за боем и обсуждая будущие действия, договорились, что к моменту, когда Люк проснется, его будет ждать подробный доклад о том, сколько орудий повреждено и боеприпасов израсходовано — дабы знать, что ночью красть в первую очередь. Голод снова проснулся, и Люк, под грохот орудий шелестяще попрощался с Майлзом и поспешил за форт — ибо понятно стало, что даже десятью порциями обеда он не обойдется.

Через полчаса оголодавший змей выбросил на песок у моря молодую косатку, уже мертвую — он в воде вырвал ей часть бока и заглотил тут же, давясь от жадности и вкуса крови. На пустынном берегу он и расправился с ней, урча, рывками хватая ее, приседая на передних лапах и топорща перьевой воротник, и потом долго и смущенно мыл морду и грудь на мелководье, оглядываясь на огромный череп, обглоданные и переломанные ребра и позвоночник. А затем, сонный от сытости и потраченных сил, вернулся в форт, еще раз оценил течение боя — и свалился спать, даже не позвонив Марине — только прочитав сообщение от Леймина, что ее и матушку с Ритой эвакуировали и проблем нет.

ГЛАВА 9

Алина, Нижний мир, по времени Туры — вторая половина марта

Алинке снился Матвей. Он держал ее за руку и басил: "Просыпайся, малявочка. Просыпа-а-ай-ся".

Она не видела его, но ощущала тепло ладоней и как затекло ее собственное тело, и чувствовала лекарственный резкий запах — и рванулась туда, на голос Матвея, вспоминая, как учил ее этому Тротт. Не зря же она пыталась это сделать каждый день.

— Не знаю, что тебе еще рассказать, — говорил Ситников, а она стремилась к нему, одновременно отстраненно удивляясь, что он делает рядом с ней. — То же, что обычно, наверное. Скоро будет два месяца, как ты спишь. Мне сказали, нужно говорить с тобой, это может помочь. Возможно, придется тебя и профессора эвакуировать, враги близко. У нас война, Ал...

— Позвольте, — перебил его женский голос. — Нужно закончить процедуру.

Алина почувствовала, как ей в плечо входит игла, попыталась двинуться, заговорить, закричать — и уже почти сделала вдох своим-туринским телом, как ее швырнуло обратно, словно она наткнулась на упругую стенку — и она проснулась, заморгала, глядя на грубые бревна стены. Скривила губы и закрыла глаза, потому что очень захотелось плакать. С одной стороны ей жутко хотелось вернуться домой, с другой — она не представляла, как оставить здесь половинку себя.

Еще стояла ночь, и она повернулась, глядя на лежащего к ней спиной профессора — одно крыло его свисало с кровати и касалось пола, другим он прикрылся, — и передернула плечами, потому что, несмотря на духоту, ей было зябко.

Алине показалось, что спина его напряглась, и принцесса, отогнав дурное детское желание пойти лечь рядом, плотнее укуталась в рогожку и снова попыталась уйти на Туру. Можно же попробовать, а потом вернуться сюда! Но у нее не получалось, и она, измотанная, так и заснула после очередной попытки с тяжелым ощущением на душе.

Утром Алина сквозь сон услышала, как встает с кровати профессор Тротт и чуть приоткрыла глаза. Она лежала спиной к нему. В доме уже было светло, и с улицы слышалось кудахтанье кур, мемеканье коз и женские голоса — и принцесса зажмурилась, снова вспоминая все, что случилось накануне и чувствуя, как начинают гореть щеки. Ни за что не повернется! Сейчас он выйдет, и не надо будет здороваться, смотреть на него и краснеть. По крайней мере пока.

Если бы она могла не краснеть! Вот ее сестра Ангелина ни словом ни жестом бы не показала своего смущения. И принцесса слушала шаги лорда Тротта и старательно изображала, что спит.

— Вам нужно поработать с дыханием, — от его сухого голоса Алина дернулась и замерла. — Даже ребенок понял бы, что вы не спите, ваше высочество.

— Я сплю, — пробормотала она упрямо и немного жалобно.

Инляндец едко хмыкнул, и Алинка, вздохнув от собственной трусости, повернулась на лавке и села, прижав к груди коленки, положив на них крылья и откинувшись затылком на неровные бревна стены. Дунула на волосы, лезущие в глаза, огляделась. На столе уже стоял нехитрый завтрак — видимо, кто-то из оихар Тротта заходил, когда она спала, — и из окна на кувшины и плошки, на строганый пол падали лучи солнца, в которых плясали пылинки. Она настороженно, исподлобья посмотрела на спутника — он одевался, быстро натягивая через голову сорочку, и принцесса почти завороженно наблюдала, как скрываются под грубой серой тканью косые мышцы живота. Подняла взгляд — и щеки запылали еще больше.

— Закончили осмотр? — все с той же обидной едкостью поинтересовался Тротт, без помощи рук выправляя крылья из разреза сорочки. Алина смущенно заморгала, потерла сонные глаза и со стоном сползла обратно на лавку, на бок. Потянулась.

— Я не выспалась, — пробурчала она мрачно. Тротт бросил на нее взгляд и отвернулся. — И вообще я с вами не разговариваю, профессор!

— Я уже понял, — пробормотал он, склоняясь над большим сундуком.

— Мне, конечно, не стоило на вас кричать, — покаялась она.

— Неужели? — с ехидцей откликнулся инляндец, перебирая какие-то вещи.

— А вам не стоило... не с-с-тоило...

— Не стоило, — раздраженно подтвердил он и, повернувшись, кинул ей длинную сорочку и темную юбку.— Позавтракаем, перестирайте свою походную одежду,— он сел на кровать, склонился, надевая ботинки.— Потом подойдете ко мне, я обрежу вам волосы.

Алина подергала себя за волнистую отросшую прядь и кивнула.

— Завтра с утра выдвигаемся дальше, — продолжал он. — Нас будут сопровождать другие дар-тени, сегодня вы их увидите у главы поселения. Помните, что лучше молчать. Придержите свое любопытство и бойкий язык, принцесса.

— Да, лорд Тротт, — пробормотала она, погладила шершавую ткань юбки. — А чье это?

— Далин, — буркнул инляндец, поднимаясь. — Она не будет против.

Алина очень сомневалась, что кому-то было бы приятно, если бы его вещи отдали другому. Но озвучивать свои сомнения не стала. Лучше потом потихоньку спросит.

— Вы ночью просыпались, — сказал Тротт, не глядя на нее. Алина непонимающе нахмурилась — и тут же на нее нахлынули воспоминания, заставившие снова скривить губы и заморгать.

— Мне снилась Тура, — проговорила она тихо. — И Матвей. Будто он рядом. И доктор рядом, делает укол. Я думала, я смогу вернуться туда, лорд Тротт. Наверное, приснилось. Матвей говорил какую-то ерунду. Что у нас война.

— Не приснилось, — Тротт пошел к двери. — Там действительно война, я вчера узнал. Открылись устойчивые порталы, соединяющие Туру с Лортахом, и сейчас там воюет армия императора.

— Вы мне не рассказали, — с упреком произнесла она.

— Не успел, — бросил он сухо, и Алина снова покраснела, глядя на захлопнувшуюся дверь.

Женщины вовсю занимались домашними делами: Венин доила мелкую козу, Далин с крыльца кормила лохматых кур, и умывшаяся Алина, воспользовавшись тем, что Тротт пошел к ванрану, тронула слепую за плечо и спросила, можно ли взять у нее одежду.

— Охтор сказал, что отдал ее тебе, — с удивлением и настороженностью сказала слепая. — Зачем спрашиваешь?

— Она же твоя, — с неловкостью объяснила Алинка.

— Он хозяин, — Далин щедро сыпанула курам какого-то мелкого зерна, и те заквохтали, бросаясь на угощение. — Он решает.

Голос ее был грустным, и она как-то тяжело вздыхала, поворачивая незрячее лицо в сторону принцессы. На крыльцо поднялась Венин, держа в руках широкую плошку с молоком, сдула с поверхности шерстинки и, отпив немного, предложила Далин — та взяла с благодарностью, потом протянула Алине. Принцесса не отказалась. Молоко было голубоватым, сладким.

У ворот дома то и дело останавливались жители поселения, заглядывали внутрь, переговаривались.

— Ты ругалась, — сказала Венин, с любопытством глядя на принцессу. — Зачием?

Говорила она куда лучше, чем вчера.

— Ты хочешь оставить его только себе? — осторожно продолжила Далин. — Хочешь подговорить выгнать нас?

Алина чуть не поперхнулась.

— Нет! — сказала она, мучительно вспоминая чужие слова. Потому что от смущения они все вылетели из головы. — Я просто... — она не знала, как сказать "застеснялась", поэтому попыталась объяснить по-другому. — Никогда... нельзя смотреть, как другие это делают! Это плохо!

Венин округлила глаза и что-то быстро проговорила.

— Не понимаю, — призналась Алина.

— Она говорит — ты не была с мужчиной? — спросила Далин медленно.

— Нет, — сказала принцесса, чувствуя, что краснеет еще больше.

От женщин ощутимо повеяло жалостью и при этом они как-то приободрились. Венин коснулась ее руки.

— Ние бойся, — сказала она сочувственно. — Ты красиивая. И с крыльями. Ты только не кричи больше, и Охтор точно возьмет тебя себе. А если возьмет, ты ведь не будешь просить нас выгнать?

Алинка открыла рот, чтобы объяснить все... но слишком много пришлось бы говорить.

— Нет, — сказала она со вздохом. — Не буду. Вы хорошие.

Женщины окончательно повеселели, и в этот момент из ванрана появился Тротт — волосы его заметно укоротились, лицо опять было чисто выбрито. Венин подхватила плошку с молоком, побежала к нему, протянула. Лорд Макс отпил, так и стоя у двери ванрана, что-то сказал, она засияла — и Алинка, отвернувшись, пошла в дом. Переодеваться.

День тянулся неспешно — она успела и постирать, развесив одежду на солнышке, и неловко обрезать ужасные обломанные ногти коротким ножичком, и, зажмурившись, постоять рядом с молчаливым Троттом, чувствуя, как срезает он ей пряди — и аккуратно смахивает пальцами волосы с лица, плеч, крыльев и шеи. А когда открыла глаза — наткнулась на злой, тяжелый взгляд и недоуменно заморгала.

Он вообще большей частью ее игнорировал, а если и разговаривал — то сухо и коротко, и это было очень обидно. Отвел он ее и к главе поселения — там было тесно от присутствующих дар-тени, и Алинка жалась к спутнику, потому что ее бесцеремонно, восхищенно и жадно осматривали, но обсуждали, словно ее здесь нет. Говорили они и о предстоящем путешествии, и о снах, которые им снятся про Туру, про войну, которую там видят. Алина понимала не так много, как хотелось. А отдельные разговоры и вовсе не стоило бы понимать.

— Охтор, — сказал один из бойцов — лицо его было покрыто шрамами. — Если Источнику она будет не нужна, отдай ее мне. Я заплачу золотом.

— Почему это тебе? — мрачно вопросил другой. — У меня тоже есть золото и я хочу предложить его за девку.

Бойцы загомонили, перекрикивая друг друга.

— Если Источнику она будет не нужна, я оставлю ее себе, — отрезал Тротт-Охтор, и Алина, глядя в пол, начала мысленно чертить на половицах матмагические формулы, чтобы не раскраснеться снова. — Девка моя. Если кто-то считает иначе, пусть скажет это сейчас, и мы решим это поединком. В пути не место для споров.

Воины слушали его уважительно и кивали, соглашаясь и успокаиваясь, а принцесса покосилась на него — лицо его было невозмутимым, будто он сам верил в то, что говорит. Ей же было чудовищно стыдно это слышать, чудовищно вообще находиться в месте, где ее ни во что не ставили, где к женщинам привыкли относиться как к бессловесному имуществу.

На обратном пути она тоже молчала.

— Вы уже успели всех осудить? — сухо поинтересовался Тротт, когда они уже заходили обратно во двор. Вдруг оказалось, что день почти закончился, и длинные тени от заходящего солнца лежат на земле.

Алина подняла на него глаза и покачала головой.

— Нет, — сказала она тихо. — Мне просто страшно. Мне здесь все время страшно, лорд Макс. Если таковы друзья, то что же ждать от врагов?

— Я надеюсь, что вам не придется узнать, — сказал он. — Где ваш нож?

Принцесса, прошедшая вперед, удивленно обернулась.

— Зачем?

— Заниматься, Богуславская, заниматься, — нетерпеливо пояснил инляндец. — Я и так дал вам отдохнуть, хватит.

Алина улыбнулась.

— Я сейчас, — сказала она. — Я мигом. Сейчас, лорд Тротт!

* * *

*

Короткая передышка в поселении дар-тени закончилась, и Алина снова шагала за профессором Троттом по папоротниковому лесу, и снова впереди была неизвестность. О трех прошедших днях в безопасности напоминали только пока еще чистая одежда, потяжелевшая сумка и десяток сопровождающих, из-за которых путь принцессы проходил в молчании. Но молчала она не только поэтому.

Вчерашнюю тренировку Тротт провел так интенсивно, что ей не то что смущаться — вздохнуть лишний раз некогда было. И язвил он тоже особо интенсивно:

— Сегодня вас могла бы победить и улитка, ваше высочество.

— Ну и что, что вы в юбке. Или вы думаете, перед боем враг будет ждать, пока вы переоденетесь?

— Что это за захват? Вы ко мне пытаетесь болевой прием применить или погладить?

— Боги, Алина, сколько раз я говорил не жмуриться, когда замахиваетесь?

Поначалу она смущенно улыбалась, не огрызаясь и не отвечая. Затем тяжело и грустно сопела, отстраненно раздумывая между падениями, что после тренировки надо будет постирать вещи Далин. В груди от едких слов царапала обида, и горько становилось и непонятно, зачем он так себя ведет. Но принцесса старалась, очень старалась — и казалось ей, что чем лучше у нее получается, тем злее и недовольнее профессор. А она-то думала, что занятие поможет окончательно помириться! Но при очередном захвате Тротт так жестко вывернул ей руку, что она только всхлипнула, выронив нож, и упала на колени, прижимая ее к себе.

— Долго вы будете отдыхать? — недовольно поинтересовался он сверху.

— Извините, лорд Тротт, — глухо сказала она и сглотнула от боли. — Я сейчас.

Инляндец присел рядом, молча заглянув ей в лицо мерцающими глазами, взял за руку, прошупал.

— Простите, — сказал он, морщась, и повернул кисть. В запястье что-то щелкнуло, и резкая боль прошла, оставив противную, ноющую.

Алина опустила голову. Хотелось плакать, не столько от боли, сколько от обиды, но Тротт наверняка пройдется и по ее слезам, и по слабости, и опять скажет, как она ему надоела.

— Идите в дом, — сдержанно сказал он. — На сегодня все. Оставьте свою обувь на пороге, я должен проверить ее и вашу одежду перед завтрашним днем.

— Хорошо, лорд Тротт, — принцесса сгорбилась. Было ощущение, будто разом кончились все силы. Алине хотелось, чтобы он сказал: она вовсе не надоела ему, и не бросит он ее никогда... и чтобы извинился за свое отвратительное поведение, и просто поддержал, потому что, кроме него у нее никого в этом мире нет. И чтобы знал, что когда он так себя ведет, ей очень страшно, потому что она лишается единственной опоры. Алина хотела все это сказать, пожаловаться, попросить поддержки, схватить его за руку и уткнуться в нее — но он бы оттолкнул ее, и тогда стало бы совсем горько.

Она тихо всхлипнула, чувствуя, как горячо и мокро становится щекам, и вытерла глаза кончиком крыла. Тротт рядом тяжело вздохнул, снова коснулся ее — погладил опухшее запястье, скользнул пальцами выше, к локтю. Алинка подняла лицо, — лорд Макс сидел совсем рядом, крепкий и сильный, — потянулась к нему, чтобы обнял, чтобы утешил, успокоил, встретилась с ним взглядами... пальцы его дрогнули, и инляндец, вдруг отдернув руку, поднялся.

— Довольно слез, — сказал он резко и зло. — Почему вы все время плачете, ваше высочество? И почему все время приходится с вами няньчиться?

Алина замерла, опуская глаза. Все как она и ожидала

Он ведь всегда будет так относиться к ней. И моменты мягкости — исключение, и она ему не нужна вовсе, и она ему обуза, проблема и головная боль.

В груди зацарапали совсем уж непристойные рыдания, но принцесса глубоко вздохнула, подавляя их с такой силой, что горло свело, расправила плечи и тоже поднялась.

— Спасибо за тренировку, профессор, — сказала она сипло и твердо, отвернулась и пошла в дом, не забыв оставить на пороге ботинки.

Были потом и жалостливые взгляды хозяек дома — женщины, хлопоча по дому, наблюдали за тренировкой из окна, и Алинка краем уха слышала, как Венин тараторит, пересказывая Далин происходящее. Бывшая рабыня дала вернувшейся на "свою" лавку принцессе горшочек с чудно пахнущей травой мазью и робко улыбнулась. А потом, осторожно намазав ноющее запястье, погладила по плечу и обняла — и от этого сочувствия много чего вытерпевшей женщины у Алины опять подступили к глазам слезы.

Были потом и сборы — Алина под руководством хозяек набивала сухарями и сушеным мясом непромокаемые кожаные мешочки для себя и Тротта, аккуратно и плотно складывала в сумку запасной комплект одежды. Оихар с мальчишками тоже вязали свои вещи в тюки, собирали посуду и другую утварь. Оказалось, что им придется уйти со всеми жителями поселения в убежище в горах и пожить там. На сколько они уходили, никто не знал, поэтому на всякий случай собирались основательно.

Был и подробный инструктаж от Тротта — он, вернувшись, проверил собранные вещи, наточил ножи и наполнил фляги, а затем рассказал принцессе о предстоящем пути, начертив ей карту на куске коры и приказав сложить в свою сумку. Идти им предстояло не меньше месяца, но большая часть пути должна была пролегать в безопасных землях, и только первые два-три дня, по его словам, придется быть настороже.

— Вы как-то молчаливы, — сказал он в конце и выжидательно посмотрел на нее.— Я уверен, у вас целый ворох вопросов. Задавайте, Алина.

Принцесса грустно покачала головой. Вопросы, конечно, имелись.

— Нет, лорд Тротт. Все понятно, спасибо.

Он неуверенно двинул крыльями, с недовольством побарабанив пальцами по лавке, словно собираясь что-то сказать, но не стал — поднялся и отошел.

Были и его разговоры с Далин и Венин — он объяснял, что Нерха, глава поселения, обещал Тротту заботиться о них, как о своих женщинах, и не давать в обиду, а опечаленные хозяйки послушно повторяли "Да, Охтор", хотя по их лицам было видно, как не хочется и как страшно уходить. И как они надеются, что Тротт вернется за ними.

Была ночь, в которой принцесса лежала в чужом доме, в чужом мире, глядя в потолок, слушая дыхание профессора и точно зная, что он тоже не спит. Ей несколько раз казалось, что он собирается что-то сказать — что разрушит стену молчания и очуждения, и сама несколько раз хотела заговорить, пошутить, да даже задать самый простой вопрос... но не было сил и обида никак не хотела уходить.

И утренние быстрые сборы были — и красные глаза Венин, когда она целовала руку Тротту и просительно заглядывала ему в лицо, и печальная Далин, и последний завтрак, и крепкие пальцы инляндца, когда он присел перед Алиной на корточки и проверил, как она намотала обмотки — а потом сам надел на нее ботинки.

— Спасибо, — проговорила она вежливо. — Я уже сама умею это делать, лорд Тротт.

Выходили они через те же ворота, что заходили в поселение. Алинка посмотрела назад — жители вереницей двигались в другую сторону, к скалам и возвышающимся за ними горам, таща на головах и спинах тюки с вещами и связанных кур, и гоня перед собой коз. Рядом с женщинами Тротта шли нагруженные мальчишки, Венин держала Далин за руку и вела ее вперед, тоже оглядываясь.

Они улыбнулись друг другу с печалью — принцесса одного мира и бывшая рабыня другого, и больше не оглядывались, потому что дальше у каждой из них был свой путь.

К воинам, которых Алина видела в доме главы поселения, прибавились еще несколько — как объяснил Тротт, они летели из дальних городков дар-тени и прибыли только к утру. Сопровождающие были основательными, суровыми и чуждыми. Часть из них распределилась вокруг отряда — двое шли далеко впереди, разведывая местность, двое по сторонам. Оставшиеся Алинку не трогали, но разглядывали бесцеремонно, вполголоса перебрасываясь репликами, от которых принцесса ускоряла шаг, стараясь идти ближе к Тротту. Вот и сейчас до нее долетел короткий диалог.

— Думаешь, крылья мягкие? — тихо спросил у спутника один из воинов, тот самый, что вчера возмущался, мол, он тоже готов отдать за нее золото.

— И крылья мягкие, — мечтательно ответил другой, помоложе, — и девка сама, посмотри, какая! Гордая, белая, у нас и нет таких. Потрогать бы.

— Охтор тебя так потрогает, — с насмешкой, неторопливо осадил мечтателя седоусый Верша, — что летать декаду не сможешь.

Лорд Тротт искоса посмотрел на Алинку, словно ожидая, что она бросится к нему с требованием усмирить болтунов, и она опустила глаза. Ей было неприятно и стыдно слушать это, но она не собиралась жаловаться. Если в этом мире нормально обсуждать человека, как лошадь или собаку, то смысл возмущаться?

Верша, командир заставы, на которую они вышли перед поселением, был единственным кроме Тротта, кого она с самого начала не боялась. Оценивающих взглядов он на нее не бросал, и в отряде вставал так, чтобы прикрывать ей спину. От него пахло дубленой кожей и железом. Верша периодически переговаривался с профессором о делах охотничьих, о своих снах и жизни на Туре, и об идущей войне, а Алинка вострила уши и ловила каждое слово. Она очень переживала за родных и пыталась вычленить знакомые названия или какие-то важные факты, но пока понимала только то, что воюет половина Туры и ситуация очень сложная.

Встревать в разговор со своими вопросами она не рисковала. Тротт сказал молчать, и она молчала. Послушно держалась ближе к нему, не отвлекалась на новые виды папоротников или птиц, не задавала ему вопросов и не жаловалась, хотя ремень сильно потяжелевшей и хлопающей по ноге сумки прижимал влажноватую от жары сорочку к коже, натирая плечо и грудь. Можно было надеть куртку, выделенную ей Далин, но тогда бы принцесса умерла от жары. Алинка кое-как сдвигала ремень, придерживала сумку рукой, но молчала.

Тротт сам заметил — остановил, без слов подвязал ремень узлом, сделав его короче, и сумка легла на бедро, как влитая.

— Нужно было сразу сказать, — буркнул он. Бойцы медленно двигались мимо, поглядывая на них. — Потерпи, сейчас уже не должно натирать, а вечером посмотрю, что там.

При сопровождающих профессор говорил по-лорташски, а в этом языке не было деления на "ты" и "вы".

— Хорошо, Охтор, — сказала она отстраненно. Имя было чужим и Алине было неприятно его выговаривать.

— Устала? — спросил он после секундного молчания, внимательно разглядывая ее с некоторым недоумением в глазах.

— Нет, — ровно проговорила принцесса, хотя после отдыха тело снова болело, а идти по жаре и духоте было невыносимо тяжело. — Все в порядке.

Тротт сощурился, но едва заметно кивнул и пошел дальше. И она пошла следом. Ну разве она могла признаться, что не в порядке, после того, как услышала от него раздраженное "почему с вами все время приходится нянчится"?

И ведь он и раньше ей подобное говорил, но в этот раз его жесткость ударила неожиданно больно. Алина до сих пор переживала — не ожидала она от Тротта такого... после всего. После бега по лесу, и заплыва из последних сил в море, и пещеры, в которой было так хорошо спать, чувствуя, как профессор прижимает ее к себе и самой прижимаясь щекой к горячей груди и слушая стук его сердца... и его сухих подшучиваний, и ответов на бесконечные вопросы, и лекций по пути обо всем на свете, и теплоты с заботой, что он проявлял...

Она сердито хмыкнула, вспомнив как увидела его с Далин, потерла саднящее плечо и ускорилась, чтобы нагнать спутника. Как бы она ни была обижена, только рядом с ним ей было спокойно.

К вечернему привалу Алина еле волочила ноги. Духота никак не разряжалась очередным ливнем, набрякали в вечернем небе тяжелые тучи, и есть хотелось очень сильно. На поляне, отведенной под привал, отряд уже ждали бойцы, которые шли впереди; в темноте горел костер, кипел над ним котелок, выкованный, похоже, из того же хитина. Тротт, не останавливаясь, отвел принцессу в сторону, к ручью, от которого несло прохладой и сыростью — чтобы сходила в кусты, попила и умылась. Затем подошел, молча отодвинул ее сорочку с плеча, потрогал натертую кожу.

— Ничего страшного, — сказал он по-рудложски. — Потом помоетесь, нанесете мазь. Идемте. Подождете меня на стоянке, я должен сам убедиться, что вокруг никого нет.

— Хорошо, лорд Тротт, — проговорила она, хотя ей очень не хотелось оставаться одной.

— Не бойтесь, — после паузы, почти мягко сказал инляндец. — Верша за вами присмотрит.

— Хорошо, лорд Тротт, — повторила Алинка, глядя себе под ноги и заставляя себя не вцепляться в него с просьбой взять с собой, потому что ей до безумия, невозможно страшно оставаться среди этих чужих диких людей.

— Вы на редкость покладисты, ваше высочество, — с ледяной иронией проговорил он. Склонился, набрав в горсть воды, отпил, снова поднялся. — Обижены на меня?

— Нет, лорд Тротт, — буркнула Алина и посмотрела прямо ему в глаза. — Не обижена.

— Превосходно, — сказал он, взирая на нее с безмятежностью. — Только обиженных девочек в походе мне и не хватало.

Алина улыбнулась сжатыми губами и промолчала. Хотя ей очень хотелось врезать ему по голове. И сейчас, и все время, пока он вел ее на стоянку.

Тротт оставил ее сидеть у папоротника, и Алина, опершись о ствол спиной, смотрела в землю — чтобы не привлекать внимания и потому, что часть бойцов разоблачилась, стянув рубахи. На поляне несло крепким мужским потом. Принцессу опять обсуждали, разглядывая мерцающими в темноте глазами и подхохатывая.

Она снова захотела пить, но забыла набрать в флягу воды, а к ручью одной идти не решилась. Несколько дар-тени ушли патрулировать местность, и она не хотела наткнуться на них.

Краем глаза она увидела, что двое мужчин направляются к ней — и сжалась, напряглась — но тут рядом с ней на мох опустился Верша, махнув подходящим рукой — и те неохотно отошли. А старый воин так же неторопливо, как осаживал особо языкатых, начал рассказывать, как они ставили ловушку на лорха несколько декад назад, и как пауков оказалось двое, и как пришлось улетать, а один из отряда влип крыльями в паутину... Алина так заслушалась, что пропустила, когда Тротт вернулся — он хлопнул Вершу по плечу и буркнул:

— Благодарствую.

Тот хмыкнул, поднялся и пошел к воинам, начавшим варить в котле кашу из крупы и сушеного мяса.

— Бери нож, — приказал профессор по-лорташски, и Алинка недоуменно посмотрела на него, потом на остальных спутников. Те так и продолжали глазеть.

— Лор... Охтор, здесь? — она от удивления не сразу перешла на местный язык.

— Здесь, — подтвердил он спокойно, и Алина больше не стала спорить. Положила сумку на землю, достала нож.

— Бей.

Она нервно бросилась на него — и он отклонился, развернулся, приставив нож ей к горлу и крепко прижав к себе — не дернешься.

— Плохо, — сказал недовольно. — Еще раз.

— Эй, Охтор, — раздалось веселое от костра, — зачем девку портишь? Порежешь, кожа нежная...

— Девок по-другому портить надо, — поддержал его другой.

Бойцы загоготали. Алина, выдохнув и чувствуя, как заливается краской, бросилась на Тротта, замахиваясь — и он снова увернулся, с каменным лицом выворачивая ей руку и заставляя согнуться и выронить нож.

— Плохо, — повторил он. — Ты все еще боишься поранить меня.

— Я так не могу, — прошептала принцесса и подняла на него злой взгляд, кривясь от боли в вывернутой руке. — Они смеются, смотрят.

От костра присвистывали, советовали щупать крепче.

— Это все не должно тебя отвлекать. Еще раз, — потребовал он. И Алина, сжав от обиды губы, нырнула к нему, целясь под ребра — и когда он дернулся перехватить, ударила крылом в лицо, нарочно, сильно, и, зажмурившись, полоснула ножом наискосок. Кажется, его она задела — но руку перехватили, ее саму развернули спиной, зажали горло локтем.

— Удушишь так! — крикнул кто-то даже укоризненно.

— Суров!

— Да дай нам, мы ее пожалеем!

Алина сжала кулаки. В этот момент она ненавидела и этих крылатых шутников, и весь этот ужасный мир, и даже...

— Я вас ненавижу! — процедила она по-рудложски.

— Говори по-лорташски, — сухо напомнил он ей в ухо. — Почему не вырываешься? Не сопротивляешься?

— Я не могу так, — прошипела Алина. — Не могу!

— Все это неважно, — ровно сказал он и отпустил. — Неважно, запомни. Еще раз.

Алина мрачно посмотрела на него, исподлобья, чуть качнулась в стороны, с сопением втягивая в себя воздух, и бросилась вперед.

Когда Тротт достаточно повалял ее по мхам полянки, а от усталости ей стали безразличны комментарии веселящихся бойцов, и подниматься на ноги стало очень трудно — он протянул ей руку и так же ровно сказал:

— Достаточно. Иди, помоешься.

Она посмотрела на испачканные землей руки, на грязную уже одежду, молча подхватила сумку со сменной сорочкой и штанами и пошла вслед за ним под советы бойцов, как Охтору следует девку утешить. Губы ее дрожали, но она ни за что бы сейчас не расплакалась. Алина была измотана, обижена и зла, в голове гудело, в горле царапали рыдания — и когда Тротт остановился на берегу, стягивая рубаху, она шагнула к нему, размахнулась, видя, как изумленно расширяются его глаза, только показавшиеся из ворота, и от души влепила ему пощечину. Голова его мотнулась в сторону, ее ладонь заболела.

— Хороший удар, — проговорил он сухо, высвобождая стянутые рукавами руки — и Алинка с мычанием, без слез, заколотила по его груди кулаками. И колотила до тех пор, пока он не взял ее на руки и прямо в одежде не бросил в воду.

Алинка вынырнула, хватая ртом воздух, провела ладонями по мокрому лицу. С волос стекала вода, и она чувствовала себя униженной и несчастной.

Тротт стоял на берегу и смотрел на нее мерцающими глазами. Пахло мхом, сырой землей и свежей водой, и как назло поблизости весело верещала парочка местных ящеров.

— Не я оскорблял вас, — сказал он тихо.

— Но вы могли бы провести занятие не у всех на глазах, — проговорила принцесса зло и шлепнула ладонью по воде. — Вы же знаете, что здесь за люди!

— Именно поэтому я и поступил так, а не иначе. Потому что вам нужно уметь защищаться в любых условиях, Алина. Вы слишком подвержены эмоциям.

Она много чего могла бы еще сказать — но не стала, молча выходя из воды. Молча она помылась, поглядывая на отвернувшегося Тротта, молча нанесла мазь на натертую кожу — и потом, вернувшись на поляну, так и не сказала ему ни слова.

Макс Тротт

Принцесса, поужинав, уселась на краю полянки, у того же ствола, у которого ранее ждала Тротта, слушая байки седоусого Верши. Макс расположился у костра, переговариваясь с бойцами, доедая кашу и периодически поглядывая в сторону угрюмой спутницы. Щека его горела, и он мрачно думал, что пережимает и серьезно пережимает. Но зато добился своего — теперь она относится к нему не лучше, чем в начале знакомства.

И это было хорошо. Потому что он достаточно долго жил, чтобы понимать, что именно он видит в глазах Алины Рудлог, когда она смотрит на него.

И что ему хочется сделать в эти моменты.

— А я просыпаюсь и думаю: вот диво-то! У меня в том мире в купальне чаша стоит железная, огромная, и в нее вода горячая сама из стены льется! Ванна называется!

— А если вернемся мы, как думаете, как жить-то будем? Там все совсем другое.

— Источник подскажет как. Подсобит.

— А я воюю. Не повезло, здесь эти твари, и глаза закрываешь — и там те же твари. Оружие чудное в том мире. Труба, а из нее огонь льется. Охонгов легко палить такой.

Макс, краем уха слушавший эти разговоры, снова покосился на принцессу — она, прислонившись боком к папоротнику, безучастно смотрела куда-то в сторону, и красноватые отблески костра играли на ее лице и крыльях.

— Умаялась девка-то, — вполголоса сказал один из дар-тени, Утреша, тот, что первым предлагал за нее золото. Он разложил на коленях и штопал красную куртку, которой зацепился за сук сегодня.— Но хороша, не жалуется. Наша порода, сразу видно. Не то что мои бабы.

— Суров ты с ней, — поддакнул второй, молодой. — Как бойца учишь.

Макс пожал плечами, продолжая жевать. Ответов эта болтовня не требовала. Трогать принцессу никто не тронет — еще в поселении решили, и даже если соблазн у кого есть, попробуют умыкнуть — его свои же порешат за нарушение соглашения в пути. До похода на поединок за принцессу никто не решился, а после, в долине Источника, могут и попробовать вызвать его.

— А я бы ее берег, — пообещал Утреша, словно подслушав его мысли. — И золота бы за нее не пожалел. Спала бы у меня на перинах, ела вдоволь, только взор услаждать оставалось.

— Только взор? — хохотнул кто-то еще.

— А что? — серьезно парировал Утреша. — С бабами я не суровый, а эта вот какая нежная, красивая. Обижать не буду, женой возьму.

— Да тут каждый возьмет, — отвечали ему почти хором.

— Охтор еще ее так пару раз поломает, так она сама от него сбежит, — хохотнул седоусый Верша. — Вон как обучает.

— А и правда, зачем? — заинтересовались бойцы. Все уставились на Макса. Он прожевал, счистил лепешкой остатки каши с хитиновой легкой тарелки, отправил кусок в рот и только потом ответил:

— Видите, слабая какая? Худая, ножки-ручки тоненькие, боится всего.

Бойцы все повернулись к Алине, и плечи принцессы напряглись. На мужчин она не смотрела. А зря — потому что разглядывали ее сочувственно и даже жалостливо.

— Ищут ее, говорил уже. Ищут, не хотят, чтобы она в верхний мир вернулась, в жертву богам хотят принести. Если найдут, хочу, чтобы могла защититься.

— Куда ей против наемника, — буркнул Верша. — Не смеши.

— Ножом ткнуть успеет, а бегает она быстро, — ровно проговорил Тротт. — Главное, чтобы рука не дрогнула. Потому и учу так.

— Руки синие, так учишь, — проговорил Утреша с упреком.

Макс глянул на Алину — та сидела, по привычке своей обхватив руками коленки, — и отвел глаза. На запястьях ее и выше действительно была россыпь синяков от его пальцев.

— Ей тебя бояться надо, а она нас почему-то боится, — поделился боец, который днем шел в патруле перед отрядом. — Белеет вся, как кто подходит ближе. Мы тут с Хоршей, — он кивнул в сторону еще одного, грузного, с повязкой на голове, — хотели подойти, орехами угостить, так думали, лужу сделает от страха. Чего испугалась?

Вокруг костра пронесся смешок. Макс увидел, как принцесса нервно дернула крыльями.

Седоусый Верша прокашлялся:

— Вы на себя в трогше давно глядели? — проговорил он медленно. — Вот ты, Утреша, давно смотрелся?

— А что? — весело откликнулся тот, снова втыкая иглу в куртку.

— А то, что перед тобой от страха птицы на землю падают.

Мужики загоготали. Принцесса бросила на них затравленный взгляд, и Тротт поборол желание подойти и успокоить. Разговор она вряд ли слышит — разве что отдельные слова, а опасности для нее никакой реальной нет.

— Неужто я тут самый страшный? — отсмеявшись, спросил Утреша и помахал крыльями, приглашая отвечать.

— Нееет, — покачал головой Верша, погладил усы и кивнул в сторону бойца с повязкой на волосах. — Страшнее всех Хорша. Вот если бы я был девкой, положим, и с одной стороны на меня охонг наседал, а с другой — Хорша, то я бы к охонгу миловаться побежал. Полетел бы!

Снова грянул гогот. Мужики продолжали подкалывать друг друга, и Макс тоже периодически улыбался. Пока они находились в зоне влияния Источника, можно было не быть настороже. Потом-то не до разговоров будет, да и решившему похохотать свои же рот заткнут. Такие посиделки у костра были обычным явлением, и обсуждали местные всех и вся, ничуть не стесняясь. Понятие этики им было неведомо, и они очень удивились бы, если бы им попробовали объяснить, что обсуждать человека в присутствии самого человека нельзя.

. — Уснула, кажись, — сказал кто-то.

На поляну опустилась тишина — все мужики повернулись туда, где, сжавшись комочком и обхватив себя крыльями, лежала беловолосая девушка.

— Ох, хороша, — пробормотал Утреша. — В золоте бы ходила у меня, — повторил он и посмотрел на Макса.

— И у меня, — поддержали его несколько голосов.

Тротт покачал головой.

— Не отдам, — сказал он. — А кто попробует увести силой, голову оторву.

— Да что я, нор поганый, девок силой уводить, — возмутился Утреша. — Договорились же. Утреша словом своим дорожит! И Источник за такое по голове не погладит. Согласился бы ты, а я уж ее бы уболтал. Ей защитник нужен и муж. Куда ей одной быть?

— Защитник у нее есть, — проговорил Тротт, поднимаясь. — И муж будет.

"Когда-нибудь", — добавил он про себя, отходя от костра. Лег на мох в корнях того же папоротника, у которого спала Алина, повернулся к ней, прикрыл глаза.

Костер догорал, и полянка почти погрузилась в темноту. Отряд располагался на ночь, за исключением двух патрульных и одного дежурного, оставшегося у костра. Макса должны были разбудить под утро, и он под звуки голосов соплеменников и крики ночных птиц начал засыпать.

Алина зашевелилась, повернувшись к нему лицом и тут же накрывшись крылом. Расслабленная белая кисть с темными пятнами синяков едва не ткнулась Максу в глаза. Он отодвинулся, посмотрел несколько минут на эти синяки, и тихо протянув руку, погладил принцессу по запястью.

Трогательная и сильная девочка.

"Маленькая девочка, — напомнил он себе, отнимая руку — потому что очень захотелось коснуться и ее обиженно надутых губ. — Принцесса. Дочь Михея".

ГЛАВА 10

Нижний мир, Макс Тротт

За следующие три дня принцесса окончательно замкнулась в себе. Нет, она вела себя крайне дисциплинированно, четко выполняла команды и отвечала на вопросы, но не более. Даже по нужде не просилась в пути, перестав пить и терпеливо дожидаясь общего привала. Макс заметил это случайно — сначала обратил внимание, как она облизывает пересохшие губы, а потом — как на привале после всех дел жадно хлебает воду. И на очередной дневной остановке, подождав, пока она напьется из ручья, Тротт тихо, чтобы не услышали остальные дар-тени, и сухо, как всегда, когда говорил о вещах интимных, пообещал:

— Если не будете сообщать, когда вам нужна остановка, я сам начну громко предлагать вам ее, ваше высочество. Прекратите глупить и вредить себе.

— Я не хочу задерживать вас и мешать, — буркнула принцесса, исподлобья глянув на него и дунув на пропущенную при стрижке светлую волнистую прядь, которая теперь постоянно лезла ей в глаза. Губы ее были мокрыми и пухлыми, на загоревших щеках сильно выступали веснушки, и лицо как-то резко стало старше и строже.

— Ваша задача — быть готовой бежать быстро и долго, если на нас нападут, — проговорил Тротт спокойно, отводя взгляд. — Далеко вы убежите с полным мочевым пузырем?

Принцесса, покраснев, снова дунула на прядь — у Тротта даже кончики пальцев зазудели от желания поправить ее.

— Вы правы, профессор, — она мотнула головой: локон опять упал на глаза.— Извините.

Инляндец вздохнул, потянулся к ножнам.

— Подойдите, я обрежу то, что мешает.

— А, это? — принцесса раздраженно дернула за прядь. — Нет. Я сама, профессор.

И она действительно достала нож и выражением крайнего упрямства на лице откромсала себе чуть ли не половину волос.

Богуславская теперь вообще все пыталась делать сама и помогать, где только можно было. Перед дорогой сноровисто и ловко перематывала себе ноги, и Тротт, проверяя, молча отходил: все было в порядке. Вечером, когда он говорил "Бери нож", вставала, послушно нападала на него, стараясь игнорировать комментарии спутников, хотя периодически и краснела, и отвлекалась на них. Стойко поднималась после того, как Макс швырял ее на землю, отбивалась, если теряла оружие. В ее неловких движениях появилась какая-то отчаянная злость, но ударить ножом его она так и не могла. Отважно терпела жесткие захваты, с сухими глазами терла ушибы, после занятий говорила неизменное "спасибо" и устало брела к воде. Тротту все тошнее было от этого "спасибо" и от ее печальных глаз.

На второй вечер, после занятий и трапезы, Алина, опустив голову, шагнула к костру и начала под комментарии веселящихся дар-тени собирать посуду в опустевший котел, а затем пошла к ручью — скрести и мыть. Дар-тени, наупражнявшись в остроумии касательно соплеменницы, постепенно поутихли, переключившись друг на друга. Принцесса их еще боялась, это было видно, но желание доказать, что она не бесполезна, было сильнее. И это желание, и обида ее были настолько очевидны, что Тротту было и совестно, и немного забавно наблюдать за спутницей. И за собой. За собой он тоже наблюдал с крайней степенью едкого удивления, слыша на периферии сознания то умирающего от хохота Мартина, то насмешливый голос все понимающего Мастера Клинков.

На последнем ночном привале, когда принцесса вернулась от ручья, раздав спутникам разномастные отдраенные тарелки, неугомонный Утреша сунул ей в руку лакомство — застывшую папоротниковую смолу, сваренную с медом и местным зерном. Она вздрогнула, едва не отдернув ладонь — и Макс, наблюдающий за этим, напрягся, но Утреша справился сам.

— Не бойся, — сказал он так утрированно-ласково, что остальные подавились смешками, — я не обижаю баб. Это сладкое, попробуй.

Принцесса дернула головой — словно хотела посмотреть на Макса и спросить, можно ли. Но не стала.

— У меня есть, — проговорила она и аккуратно положила лакомство рядом, на тарелку. — Не надо.

— Бери, бери! — дар-тени вскочил, схватил ее за руку, снова вложил. Алинка испуганно замерла.

— Утреша, она не хочет, — негромко высказался Тротт. Радушная улыбка соплеменника немного потускнела, и он отступил назад — не из страха, из уважения.

— Я п-попробую, — вдруг тихо и упрямо произнесла Алина. Отломила кусочек, попробовала и поблагодарила — суровый и кряжистый Утреша смотрел на нее с таким умилением, что казалось, он слезу сейчас пустит. А она косилась на Тротта. И это он тоже видел, и улыбался про себя — и тут же ловил себя на том, что вызвать Утрешу на поединок хочется до скрипа в зубах.

На третий день его спутница проснулась еще в темноте — когда дежурящий до того Верша разбудил Макса на смену, а сам неторопливо пошел укладываться, чтобы не терять еще два часа сна. Принцесса некоторое время сонно таращилась на Макса зеленющими глазами, так нежно улыбаясь ему и потягиваясь пушистыми крыльями, что Тротт почти улыбнулся в ответ. Но она вдруг помрачнела и опустила глаза. И улыбка пропала, и она снова стала такой же отрешенной, как накануне.

— Еще можно спать, Алина, — буркнул он, покрутив плечами и с недовольством потерев снова отросшую щетину. — Если не хотите, можете пройти со мной к ручью.

Принцесса некоторое время задумчиво посопела, оглядела спящих вокруг костра дар-тени и поднялась.

— Буду благодарна, лорд Тротт. — Она босиком — ботинки и обмотки сняла на ночь,— пошлепала следом. И, конечно же, несмотря на ночное зрение, запнулась, чуть не упав и наделав кучу шума. Тротт развернулся к ней — и она сжалась.

— Не поранились? — спросил он, досадуя от ее испуга.

Алина замотала головой, стоя на одной ноге, подтянув вверх пострадавшую и балансируя крыльями.

— Дайте посмотрю, — раздраженно проговорил он. Опустился на корточки, помял ей лодыжку. — Расслабьтесь, Алина! Вы так зажимаетесь, будто я вас бить собрался.

— Вы просто постоянно меня ругаете, — пробормотала она едва слышно. — Я теперь все время от вас жду этого.

— Разве? — глухо сказал он, проминая кожу. Под его пальцами напрягались мышцы тонкой щиколотки. Очень красивой щиколотки.

— Мне иногда кажется, что вы добры со всеми, кроме меня, лорд Макс, — сказала она еще тише ему в макушку.

Он поморщился от грусти в ее голосе, встал, предпочтя сделать вид, что не расслышал. С ногой было все в порядке.

Пока спутница шуршала в кустах, а затем умывалась, Макс отжимался на берегу — здесь руки требовали укрепления не меньше, чем на Туре. Он убрал за спину правую, затем поднялся на пальцы — усложнял и усложнял задачу, гоня от себя неприятные мысли и морщась от уколов вины.

Как он, оказывается, привык к звонкому голосу, тысячам вопросов, к восхищению, с которым Алина Рудлог иногда смотрела на него. И к доверию ее привык. К тому, как она льнула к нему по ночам и к теплу ее тела, и к мягкости крыльев, щекочущих его кожу...

Но нельзя.

Он покосился на спутницу — та молча ждала его, переступая маленькими, измазанными в земле ступнями по мягким мхам, — и еще ускорился. Недопустимое плотское желание, почти неощутимое и неважное, тлело где-то внутри. Он хотел ее, и презирал себя за это. И за то, что убивает ее теплое отношение к себе, презирал. Он привык к этой девочке рядом, сроднился с ней за время похода. Но как держать дистанцию иначе? И как иначе защитить этого невинного испуганного птенца от него самого? Когда ему так нравилось быть для нее всем — и защитником, и учителем, и старшим другом, нравилось, как она спорит и с невыносимо серьезным лицом шутит, как широко, открыто улыбается в ответ на его язвительность, словно говоря "ну я-то знаю, какой вы на самом деле, лорд Макс".

Тротт потряс головой, продолжая отжиматься и тяжело выдыхать. Не помогало.

— Встаньте мне на спину, — попросил он, и принцесса после небольшой заминки поднялась на него, застыла — по звуку рассекаемого воздуха было понятно, что она опять балансирует. Ойкнула, покачнулась.

— Держитесь за крылья, — он протянул их назад и вверх, и принцесса ухватилась за них, как за упряжь, потянула на себя и сразу перестала покачиваться. С утяжелением на спине заныла рука, стало не до дурных мыслей, и Макс почти с облегчением продолжил отжиматься, меняя руки, пока хватило сил.

После она попросила разрешения приготовить кашу на завтрак и ловко захлопотала около костра, а он занимался с Дезеидами. Соплеменники, мимо которых сновала Алина, спали — девка девкою, пусть даже крылатая, а настоящий воин всегда выспится, когда есть такая возможность.

Алина

Днем они перешли широкую реку, которая обтекала выдающийся вперед горный отлог — как объяснил профессор, чтобы дойти до входа в долины, нужно было обогнуть это препятствие, выйдя из зоны действия Источника, пройти вдоль петли реки и вернуться за отлогом в земли дар-тени. За рекой принцесса сразу ощутила, как будто с плеч сняли легкое теплое одеяло — исчезла защита.

А ближе к вечеру над отрядом, на пару километров углубившимся в лес, чтобы не маячить на берегу реки как готовой мишени, пролетел первый раньяр. Принцесса, словно и не было передышки, даже не успев испугаться, на чистом рефлексе тут же метнулась к ближайшему папоротнику и затихла там. И все затихли, наблюдая за удаляющейся тварью.

Второй раньяр с всадниками появился совсем скоро. И снова все замерли под деревьями. Вот сейчас Алинку настиг страх — холодный, истеричный — и она дрожащей ладонью вцепилась в руку Тротту. Он покосился на нее и вдруг едва заметно сжал пальцы, и от этого простого неожиданного жеста пятая Рудлог пришла в себя.

Дальше отряд быстро шел параллельно реке, и Алина ощущала, как обостряются все ее инстинкты, словно она превращается в внимательного хищного зверька. И замечает все — и взгляды спутников, и хруст веток где-то вдалеке, и внезапно затихший щебет птиц... В лесу раздался тонкий переливчатый свист — точно паук-лорх заметил добычу. Прервался, снова разлился трелью.

— Наши разведчики. Впереди отряд ловчих, — тихо сказал Тротт ей, останавливаясь.

Еще один короткий посвист — теперь справа. Слева в паре километров река, а справа и спереди — враги.

— И там, — проговорил он, хмурясь. — Движется на нас. У них охонги.

— Будем пробиваться, Охтор? — вполголоса спросил подошедший седоусый Верша. Бойцы собрались вокруг: все подобравшиеся, расслабленность ушла, как и не было ее. Кто-то достал лук, кто-то клинок. — Или вернемся за реку, и попробуем через гору?

— На горе мы как на ладони будем, — буркнул Тротт, — кто знает, сможет ли Источник закрыть для раньяров дорогу. Граница все-таки. Да и как она пройдет, — он кивнул на Алину, и она опять почувствовала себя обузой. — Там, сам знаешь, какие обрывы местами. Надо попробовать обойти ближе к реке. Темнеет, должны проскользнуть.

Дар-тени доставали из сумок трубочки с мазью, и профессор достал тоже, щедро вывалил содержимого себе на руку, протянул принцессе. В носу защекотало от едкого запаха муравьиной кислоты.

— Намажься, — приказал он по-лорташски. — Это секрет из желез охонгов, смешанный с жиром, чтобы не было ожогов. Хорошо маскирует запах.

Алинка быстро начала наносить пощипывающую мазь на кожу. Вздрогнула — меж темных деревьев справа показался один из разведчиков — двигался он молниеносно, тихо.

— Рехта следит сейчас за ними, — сказал он, подойдя к группе. — Надо уходить. Человек пятьдесят, не меньше. Разделились на два отряда, один закрывает нас сзади, другой идет сюда. У них и охонги, и раньяры. Норы из твердыни Аллипа, судя по цветам.

— Назад дороги нет. Значит, бегом к реке, — приказал Тротт. — Алина, держись рядом со мной.

— Да, Охтор, — сказала она сипло. И побежала.

Деревянные ноги, застонавшие мышцы, адреналин, что высушил губы и ударил в вены... Тело, поначалу неуклюжее, за какие-то минуты вспомнило навыки бега, и Алина неслась по папоротниковому лесу наравне с остальными дар-тени. Бойцы двигались очень тихо — только свистел рассекаемый воздух, да упруго хлопали крылья, когда на бегу кто-то перелетал через корягу или поваленный ствол.

Тонкое верещание охонгов стало громче. Казалось, что оно раздается со всех сторон. Лорд Тротт держался рядом, то и дело хватая Алинку за руку, без слов подсказывая, куда свернуть, где перепрыгнуть. В лесу было еще светло — солнце только-только начало клониться к закату, и длинные тени беглецов мелькали по ярким зеленым мхам, стволам древних папоротников и редким валунам.

Сверху раздался гул, и отряд мгновенно рассыпался по укрытиям, пережидая, пока пролетят две "стрекозы", а затем снова понесся вперед.

Они выбежали в низину, заросшую тонкими и ломкими прутьями выше человеческого роста, покрытыми разлетающимся от прикосновения пушком. Захрустело, под ногами захлюпала вода. Сбоку раздался треск, и принцесса дернулась в сторону — и тут же Тротт рванул ее на себя, за спину, сжал руку, заставляя ускориться — и расслабился, отпустил: в зарослях появился Утреша, бывший в разведке, мотнул приветственно головой, побежал параллельно Алинке. От него тоже сильно несло потом и муравьиной кислотой, и красная куртка была покрыта пятнами жира.

— Впереди еще один отряд, — на бегу крикнул он. Дар-тени, не останавливаясь, подтягивались ближе к разведчику, чтобы послушать его. — Тут все кишит ими! Но ближе к реке проход свободен. Я пробежался там. Засады нет! Но туда идут! Хорша остался следить! Если будет закрыто, подаст сигнал!

— Понял, — коротко ответил Тротт.

— Охонги рано или поздно учуют нас, — седоусый Верша тоже приблизился, чтобы услышать соплеменника. Алина на бегу глянула на него — голос его прерывался, он тяжело дышал, и по лицу катились крупные капли пота.— Нужно успеть выйти за отрог. Перейти реку. А бежать тут еще долго. До ночи, не меньше. Полететь бы, но вас мы далеко не унесем, и раньяры быстрее.

— Должны добежать, — буркнул Тротт. — В сторону! Глубоко! — он в очередной раз схватил Алинку за руку, заставляя обогнуть круглое водяное оконце посреди камыша, на поверхности которого лопались болотные пузыри.

Дар-тени снова рассредоточились. Алинка вдруг поняла, что не слышит визжания охонгов. Неужели оторвались? Но никто из спутников не расслаблялся, наоборот, постепенно набирали скорость. Значит, радоваться было рано, и принцесса сосредоточилась на беге.

Низина осталась позади — вокруг снова вставали огромные папоротники, косые лучи солнца иногда попадали Алине в глаза, и она ужасно боялась споткнуться, упасть, пораниться и подвести остальных. Пересохли губы — бежали уже очень долго, и выдерживать дыхание становилось все труднее. В ушах шумело, ей хотелось взмолиться о передышке — но тут снова, очень близко, раздалось оглушающее верещание инсектоидов, и Алинка подпрыгнула и в испуге дернулась к Тротту.

— Не сбивайся! — рявкнул он зло. — Вперед! До реки еще далеко!

Принцесса уже загнанно дышала, когда наперерез ей из-за дерева вырвался охонг с всадником. За ним кинулся второй. Алинка взвизгнула, вильнув — и запнулась, и упала, в ужасе перевернулась на спину — охонг нависал над ней, поднимая лапы-лезвия, всадник его разматывал сеть — и поползла назад, цепляясь крыльями за корни и кочки.

Всадника снесло со спины "богомола", брызнула кровь. Охонг завизжал, разворачиваясь от Алинки к Тротту.

— Встала и побежала! — рявкнул он ей, раскрывая крылья и прыгая на спину инсектоиду. На втором уже сидел седоусый Верша, сталкивая труп всадника в сторону — и тут на поляну выскочили еще четыре "богомола" с ловчими. Засвистели стрелы.

Алинка попыталась встать и не смогла — от страха и усталости дрожали ноги. Снова рванулась вверх, кое-как поднялась, склонившись и тяжело дыша.

— Утреша! К реке ее! — заорал Тротт, уклонившись от удара лап очередного хитинового противника и встретившись с принцессой взглядами.

— Тут, — из-за ее спины выстрелили, один из всадников захрипел, дергая головой — из тощей шеи у него торчала стрела. Алина, преодолевая головокружение, повернула голову — Утреша сунул лук за спину, между крыльями, схватил ее за руку и потянул за собой, тут же переходя на бег.

— Скорее, девка, скорее! Да не оборачивайся ты!

За спиной раздавался визг, свист стрел, звук сталкивающихся клинков, крики, а она все бежала, оставив позади лорда Тротта. То и дело они натыкались на своих — они тоже дрались или заканчивали бой, кто-то присоединялся к беглецам.

Через пару минут совсем рядом снова раздался тонкий визг, и Алинка припустила быстрее. Утреша прыгнул к ней, на бегу подхватил под локти и подбросил в воздух — и принцессу, ничего не понимающую, испуганную, зажмурившуюся, рвануло вверх и распластало на чем-то твердом, двигающемся. Открыла глаза — она висела животом на загривке охонга, болтая ногами чуть ли не перед его мордой, прямо под ее носом двигались сочленения спины и виднелась мужская нога, а ниже проносилась земля. Голова закружилась, принцесса чуть не соскользнула вниз — но Тротт придержал ее, второй рукой продолжая сжимать какой-то отросток на спине чудовища, похожий на рычаг.

— Перекинь ногу через его шею! — приказал он.

Она перекинула, сев к инляндцу лицом, и вцепилась в него, вжавшись подбородком в горячее плечо, обхватив руками за талию. На втором охонге позади мчался Верша, к нему за спину на ходу запрыгнул еще кто-то из соплеменников. Остальные бежали следом.

Снова раздалось верещание. Тротт дернулся, явно выворачивая "рычаг" назад, сжал задеревеневшую Алинку — и их охонг прыгнул чуть ли не до крон папоротников, пропуская под собой трех вылетевших наперерез сородичей с всадниками. А вот охонг Верши не успел — Алинка видела, как сцепились за спиной Тротта дар-тени и всадники, как меж деревьев показались еще охонги, снова завязался бой... Она зажмурилась, уткнулась лбом в куртку Тротта.

— Дайте мне воды, — приказал он.

Алина трясущейся рукой полезла в сумку — охонг так и несся по лесу, расцвеченному косыми низкими лучами солнца, — нащупала флягу, достала ее. Зубами вынув пробку, поднесла к губам Тротта — и конечно же, пролила ему на куртку, но он ни слова не сказал, глотая так жадно, что стало понятно, как он устал. По лицу его тоже текла вода, но руки были заняты — и Алина, прежде чем попить самой, аккуратно провела пальцами по его губам и подбородку.

— Река, — сказал Тротт и она, извернувшись, посмотрела вперед. Они бежали по редколесному пригорку, уже спускаясь вниз, и сначала Алинка увидела поднимающийся слева огромный горный хребет, темный, скалистый, освещенный вечерним солнцем, а затем только лежащую перед ним ленту реки. Боги, как еще далеко!

Река скрылась — они спустились ниже. Но Алинка успела заметить вьющихся над лесом раньяров. Только бы их не увидели! Только бы не заметили!

Они успели пробежать значительное расстояние, когда меж деревьев позади показались темные силуэты. Три охонга. Алинка сжалась — их нагоняли, но когда твари приблизились, оказалось, что на каждом сидят дар-тени. Верша был здесь, и любитель сладкого Утреша, и Рехта, что оставался в дозоре. Всего семеро. Не было двоих, что бежали с ними, и мрачного дар-тени с повязкой на голове и шрамами, Хорши, он где-то впереди следил за врагами.

— Где? — крикнул Тротт.

— Голову Неште отгрызли, — отозвался мрачно Верша, одной рукой управляя охонгом, а другой вытирая об штаны клинок, покрытый кровью. — А Тушту стрелами нашпиговали. Пусть души их примет Источник. И прахом даже одного не пустить, на щиты сил не хватает. Слабеет Источник-то, Охтор!

— Давно уже заметил, — Макс напряженно кивнул, мазнув щекой по Алинкиному виску.

— Ох, — Верша глянул через плечо — в этот момент опять раздалось тонкое верещание, — успеть бы до воды.

— Должны, — едва слышно пробормотал Тротт, еще крепче прижимая к себе Алинку. Она подняла глаза на его лицо — очень близкое, напряженное, со сжатыми губами, — и снова уткнулась лбом в его плечо. И тоже сжала руки крепче.

И вовремя. В бок их охонга врезалось что-то тяжелое — и они опрокинулись, и полетели на землю. И сломала бы Алинка шею, если бы не Тротт — упала она на него, и профессор подхватил ее, оглушенную, поднялся вместе с ней:

— Цела?

— Да, — просипела принцесса, с ужасом оглядываясь. Их охонг, встав на дыбы, нападал на сородича — на спине его истекал кровью ловчий, и "богомол" пытался добраться до него. На поляну один за другим выскакивали враги, со стороны реки двигались несколько инсектоидов и десятки пеших наемников. Дар-тени вступали в бой, снова звенели клинки.

— Пробиваться к реке! — заорал Тротт своим, дергая Алину за руку и устремляясь вперед.

Она рванула следом — и как-то вдруг оказалась в тесном окружении бойцов. К ним угрем выскочил остающийся в дозоре Хошта — Алинка опознала его по повязке на голове. Над группой переливались слабенькие щиты дар-тени. Стрелы стучали о стенки куполов, они дрожали от ударов охонгов — а крылатые, ощетинившись оружием, рычали, стреляли в ответ и кидались на врагов, уничтожая их, двигаясь к реке как единое существо, оставляя за собой кровавый след. И Тротт тоже бился — а Алинка, сжавшись, двигалась в центре отряда, стараясь не мешать и не попадаться под руку.

До берега было еще далеко, когда у дар-тени начали лопаться щиты. Упал, обливаясь кровью, угощавший Алинку сладким Утреша, откатился в сторону, чтобы не мешать своим — и успел сбить одного из всадников стрелой, прежде чем ему вгрызся в живот охонг. Охнул Верша — из его руки торчала арбалетная стрела, но он переложил клинок в левую и продолжил бой. Закричал проткнутый острыми лапами-лезвиями еще один дар-тени, кинулся наперерез пытающемуся схватить Алинку всаднику Хошта — и убил нескольких врагов, прежде чем ему вырвали руку и швырнули в сторону...

Алина оглохла от ужаса, от запаха крови, от обыденной и страшной гибели бойцов, которые умирали один за другим. Они все были очень сильны, но врагов было подавляюще много — и дар-тени погибали с холодной яростью на лицах, оберегая Алину и сражаясь до последнего. Лорд Тротт был быстрее остальных, и не только бился сам, но и помогал своим — но отряд редел с ужасающей скоростью.

Вскрикнул зарезанный ловчий, завизжал и затих убитый ударом в нервный узел охонг — и внезапно стало очень тихо. Враги закончились. А рядом остался только седоусый Верша и Тротт.

Алинка заморгала, дрожащей рукой вцепившись в куртку вытирающего нож Тротта. В груди у нее пекло, горло сжималось до боли. Река была совсем близко. А позади, откуда они пришли, среди деревьев опять мелькали далекие силуэты людей и охонгов.

— Я задержу их, — пропыхтел Верша. — Уводи девку, Охтор.

— Нет, — сухо откликнулся Тротт. На щеках его играли желваки. — Раненый ты их не задержишь. А я — да. Перебью по одному. Переведи ее через реку, Верша. Помоги дойти до Источника.

Алинка с ужасом, умоляюще посмотрела на Тротта — а он до боли сжал ее пальцы — и отцепил их от своей куртки.

— Я найду тебя, — сказал он. — Иди. Немедленно!

Принцесса выдохнула, заставляя себя сделать шаг назад, заморгала и отвернулась, последовав за бледным, тяжело дышащим Вершей.

Тротт не стал терять время и ждать, пока его спутники скроются среди папоротников. Он, держась в тени, побежал к небольшому пригорку в стороне от реки, подобрав по пути у мертвых наемников несколько полупустых колчанов. Ловчие приближались, все громче верещали чуящие кровь охонги. Врагов было очень много — они шли к реке широкой полосой, и за спинами первых из них уже болтались черные крылья, отрубленные у его мертвых сородичей и мешки, пропитанные кровью. Мешки с головами.

Внутри колыхнулась мутная злоба. Но Тротт тут же отсек эмоции, натягивая тетиву с вложенной стрелой. Не время.

Охонги бесились от запаха крови, но слушались воли хозяев, бросаясь вперед, иногда вгрызаясь в трупы. Тротт ждал, пока первые подойдут на расстояние выстрела. Он понимал, что ему не справиться со всеми — без щита, без возможности рассеять прахом их оружие. Но можно задержать и отвлечь.

Он подождал, пока с ним сравняются первые преследователи, и отпустил тетиву.

Макс успел подстрелить пятерых, прячась за деревьями от стрел врагов, когда к пригорку, на котором он находился, выскочил первый охонг, а за ним и второй. Самые резвые — они под окрики всадников стали подниматься наверх, а за ними, в сотне шагов, к Максу неслись еще несколько десятков врагов, свернув от реки.

Хорошо. Алина уже должна быть у брода.

Он нырнул за дерево, подтянув крылья вплотную к телу, и когда первый охонг, мотая треугольной башкой, показался справа, Макс снова выстрелил — и тут же, бросив лук, прыгнул влево, ко второму, пока на первом давился кровью всадник. Наемник оказался чуть удачливей товарища, успел заметить прыжок и выставить руки — и противники, сцепившись, свалились на землю и покатились по мхам.

Инсектоид, оставшись без управления, завизжал, бросился к ним, перебирая лапами-лезвиями, впечатывая их в землю и норовя проткнуть людей, не разбирая — свой, чужой. Макс увернулся; зашипел, тоже перекатываясь вместе с ним, вцепившийся ему в шею враг — мощный, с бычьими руками и вздувшимися от усилия венами на висках. Поблизости уже слышались голоса приближающихся наемников, Тротт задыхался и хрипел, почти теряя сознание, пока при очередном перекате не удалось высвободить руку и ударить пальцами противнику в глаза — и тот, отшатнувшись, напоролся на лапу вставшего на дыбы охонга и задергался на ней в агонии.

Макс поднялся, отвернулся, поморщившись — слышались дикие крики и хруст перемалываемых челюстями костей. И, подобрав лук, пригибаясь, понесся от дерева к дереву, параллельно приближающимся врагам, надеясь, что его не заметят достаточно долго, чтобы он мог зайти с фланга и напасть там. Так он точно продержится дольше и убьет больше, чем если бы атаковал в лоб.

Ему повезло. Он успел подстрелить еще двоих, прежде чем его заметили. Макс побежал через вершину, скрываясь в темнеющем лесу и уворачиваясь от стрел, нырнул с пригорка, выиграв секунды вне поля зрения врагов — и остановился за первым попавшимся широченным папоротником, чтобы через мгновения прыгнуть на очередного всадника и снести ему голову. На него бросились несколько наемников, разматывая сети — и он уворачивался, резал их, прыгал, рубил клинками, отбивая ими стрелы, снова бежал, петляя, меж загоняющих его врагов, уже с простреленным крылом и раной на груди от скользящего удара охонга.

Снова выскочившие на него всадники — и снова прыжки, развороты, свист волшебных клинков. Кровь ритмично стучала в ушах — бух, бух, бух! — Макс двигался на пределе, и тело стонало, тело кричало о том, что ему не хватает гибкости, умения, мощи! И предавало то дрогнувшей рукой, то недостаточным наклоном назад — и стрелой, впившейся в бедро, то потянутой жилой в ступне.

"Держи ритм, щенок! Держи ритм!"

Бух! — удар крылом, бух! — вспоротое горло врага, бух! — наискосок клинком. Вытаращенные глаза мертвого противника, отсеченные лапы охонгов, смазанные полосы Дезеид, запах крови...

"Неважно, сколько врагов. Важна только твоя скорость".

Бух-ритм, бух-ритм, бух... в ушах зашумело, ушла боль, тело стало легким и гибким, и таким горячим, что под ногами должна была бы гореть земля. От восторга перехватило дыхание, и Тротт, то ли оскалившись, то ли захохотав, разрубил последнего из ближайших противников — и, оценив спускающиеся с пригорка следующие десятки и приближающихся по воздуху трех раньяров, повернул голову вправо. Там в вечернем солнце под багровеющими небесами блестела красноватая гладь реки, и ему показалось, что он видит на том берегу две далекие фигурки, двигающиеся от воды к лесу.

Стало легко, и Макс, обломав торчащую из бедра стрелу, хромая, направился дальше, в сторону от реки, к торчащим скалам. Там можно будет укрепиться и подольше задержать врагов.

Теперь по запаху крови его все равно найдут. Нужно просто, чтобы нашли попозже.

Нор Хенши, командир ловчих и верный пес тха-нора Венши, получил от него наказ поймать беловолосую девку любой ценой. Император гневался, пообещав сжечь твердыню, а норов и тха-нора Алиппы скормить охонгам. Никто не сомневался, что он исполнит обещание.

Правитель дал позволение привлечь ловчих из соседних твердынь, тех, что не ушли на войну, и, если понадобится, найти способ пробиться к поселениям дар-тени и выяснить, не там ли девка. Боги были недовольны, а император Итхир-Кас желал угодить им и обеспечить их спокойствие.

И теперь под рукой нора Хенши было почти полторы тысячи наемников и около сотни инсектоидов — тха-нор Венши собрал по окружающим твердыням всех, кто был способен держать оружие и отдал верному псу в помощь. Хенши, после того, как упустил колдуна, прыгнувшего с девкой со скалы, не сидел без дела.

Если беглецы выжили, то должны были направиться в ближайшее к заливу поселение дар-тени. Или в любое другое. И нор Хенши отправил в земли дар-тени лазутчиков из местных жителей, замаскированных под ищущих защиты, и в ожидании вестей запустил вдоль границ крылатых непрерывное патрулирование.

Часть лазутчиков из разных поселений переставало выходить на связь через несколько дней, часть — через декаду-две, а на границе патрульные находили их головы с вложенными во рты камнями. Остальные молчали. Но пять дней назад из ближайшего к морю поселения все же пришла весть от второго лазутчика, который оказался то ли умнее, то ли осторожнее раскрытого.

"Бабы, — с презрением усмехался нор Хенши, слушая донесение от связного, который и встретился с лазутчиком, а потом на раньяре принес сведения командиру. — Как хорошо, что везде есть болтливые бабы".

Лазутчик донес, что несколько дней назад в селение пришел колдун Охтор и привел с собой беловолосую крылатую девку. Затем в поселение слетелись крылатые со всех земель, и решили для какого-то своего ритуала во имя их лжебога вести девку к долине, что лежит меж двух городищ дар-тени дальше по хребту.

Бабы. Никто никогда не обращает внимание на баб, а им и дай посудачить. И лазутчики из них лучше всего. Услышала у колодца болтовню женщин главы поселения — и выяснять больше ничего не нужно было. Сами все рассказали, в подробностях, и куда пойдут, и когда, и кто, и сколько их.

Конечно, этого все равно было недостаточно — в местных густых лесах и при сложном рельефе можно и сотне тха-охонгов пройти незамеченными, не то, что десяти крылатым и девке. Но такой подарок богов нор Хенши упускать не имел права. За два дня после получения донесения он подтянул к границе у хребта несколько отрядов, остальные были на подходе. Граница едва заметно отступала: то ловчие не могли ступить за реку, то через пару дней уже сумели немного пройти вглубь берега. В поисках дар-тени по обеим берегам днем и ночью курсировали отряды, днем лес непрерывно просматривали раньяры. Даже пропусти они переход дар-тени через реку, охонги рано или поздно должны были учуять чужаков.

И все равно, когда в лагерь ловчих прилетел вестник и сообщил, что в трех эльвигах к закату идет бой с крылатыми, среди которых видели и беловолосую девку, нор Хенши не поверил своей удаче. Колдун так ловко уходил от всех расставленных ловушек, что вызывал невольное уважение. Но нор Хенши уже раз поймал его. И во второй раз не упустит. А девка интересна только как откуп императору и жрецам. Нет в поимке глупой бабы никакой славы.

После расставания с Троттом Верша довел оглушенную и полумертвую от усталости Алинку до берега реки, и беглецы некоторое время таились на кромке леса. Над рекой раньяров не виднелось, противоположный берег был свободен, и Верша осторожно прошел к самой воде, еще раз осмотрел красновато-фиолетовое закатное небо и кивнул, поманив Алинку к себе.

Когда принцесса ступила в воду, позади раздался отдаленный визг, и она нервно оглянулась. Враги уже были там, откуда они пришли. Там, где остался лорд Тротт.

— Держись ближе, девка, — посоветовал Верша, двигаясь вперед и рассекая грудью воду. Он напряженно глядел в небеса, часто оглядывался на темнеющий лес. — На, схватись-ка за крыло. Бледная, того и гляди течением утянет. И не медли, о себе сейчас думай. Охтор свое дело делает, а ты свое делай.

Принцесса, все еще не пришедшая в себя, сглатывающая от нервной дрожи, послушно схватилась рукой за мокрое крыло — и идти действительно стало легче. Течение в реке было плотным, утягивающим в сторону, вода очень теплой, ноги вязли в иле. Но, слава Богам, глубина оказалась небольшой — хотя какое-то время Алина двигалась по шею в воде.

От стрелы в плече Верши в воде расходилась темная дорожка крови, но седоусый шел уверенно, разве что останавливался иногда, переводя дух, фыркая, как конь, и обмывая лицо водой из реки. Оглянулся в очередной раз...

— Ныряй! — он с силой надавил ладонью на Алинкину макушку, сам уходя под воду.

Принцесса от неожиданности забулькала, выпуская воздух, забила руками — и Верша перехватил ее, зажал рот, глядя куда-то вверх и в сторону. И она тоже посмотрела сквозь красноватую толщу воды.

Над рекой, под пламенеющими небесами по дуге пролетали три раньяра, наискосок от затаившихся беглецов. Их всадники крутили головами, оглядывая берега. И если хоть один из них посмотрел бы вниз, наверняка увидел бы и Алинку, и Вершу.

Стало не хватать кислорода. Алинка судорожно дергалась, вцепившись в седоусого, но не выныривала — и он держал ее крепко, цепко. В глазах начало темнеть — и тут ее толкнули наверх, и принцесса, закатив глаза и сипя, еще долго хватала ртом воздух, пока не пришла в себя.

Раньяры улетели куда-то к лесу, и Верша снова потянул принцессу за собой. А когда они уже выходили на противоположный берег, оглянулся и ругнулся непонятным словом.

С той стороны за рекой появилось человек пятнадцать наемников, и сейчас они с криками, оставив охонгов, бросились вброд, вслед за беглецами. Засвистели стрелы.

— Бежим, — настойчиво сказал дар-тени, утягивая обессилевшую Алинку за собой. Он был бледен. — Не чувствую защиту, беда. Отступила, сталбыть. Надо добраться до нее. Ну же, беги, девка!! Беги, попадемся!

Хотелось упасть и умереть, но Алина, переставляя непослушные ноги, ускорилась. Они пробежали песчаный берег, нырнули в лес. Верша пыхтел уже громко, натужно, рукав его сорочки весь был пропитан кровью, и она струилась по кисти, но он несся как таран, подгоняя Алинку, ругаясь сквозь усы и сплевывая сухую слюну. Границы все не было, сзади слышались крики. Лес был редким, земля вязкой, приходилось петлять — поэтому, видимо, их еще не подстрелили.

— Близко, чую, — бухнул Верша. — Ох дотянуть бы...

Алинка и сама чувствовала ласковую прохладу, словно пульсирующую им навстречу, и бежала, что есть сил, когда Верша с силой дернул ее за крыло и толкнул в сторону.

— Тихо! Ох ты ж крылья небесные...

В промежутках между деревьями, очень близко к беглецам, мелькали охонги со всадниками. Вот один из инсектоидов поднял голову, лапы, повел ими, потер друг о друга — словно принюхиваясь, — и заверещал, двигаясь в их сторону. Его визг подхватили другие охонги.

— Кровь почуяли, — сдавленно сказал Верша. — Вот что, девка. Бери мою сумку, — он впихнул ей свою ношу. — Лезь на дерево. Я уведу их, как скроемся из виду — слезешь, побежишь вон туда, видишь? Недалеко тут, шагов пятьдесят, сто от силы. Держись по хребту, так сможешь дойти до ближайшего поселения, если я не вернусь и Охтор не сладил. Ну, лезь! — он ободряюще хлопнул ее по плечу и подставил сложенные ладони.

Алинка, дрожа от страха, оттолкнулась ступней от ладоней дар-тени, зацепилась за выступ на стволе папоротника, кое-как подтянулась, полезла наверх, в крону, и спряталась там, в огромном завитке новорожденного листа.

Она залезла высоко и видела все, что происходило потом. И как Верша, не пытаясь взлететь, бежит наперерез идущим к ее дереву охонгам. Как сворачивают за ним инсектоиды, бросаясь в погоню, как нагоняет седоусого первый охонг — и Верша разворачивается, чтобы драться. Убивает одного врага, другого, отходя все дальше и дальше, уводя наемников от нее, чтобы она могла уйти.

Но Верша не видит, что путь ей все еще закрыт — ловчих куда больше, чем показалось сначала, и ей никак не пройти. А со стороны реки бегут еще преследователи, и лес теперь кишит ими. Верша бьется, падает на колени, пробитый стрелой, метает нож в одного из врагов — и тут его накрывает сетью, его с хохотом тащат за собой по земле, осыпая стрелами и ударами, в грудь ему входит лапа охонга — и чудовище отрывает ему голову.

Алинка сунула в рот кулак, чтобы не дать прорваться рыданиям. Ее трясло. На поляне меж папоротников охонги продолжали рвать тело Верши, ловчие же, спешившись, разошлись во все стороны — видимо, искать ее.

Все погибли... все. Все погибли. Все.

Она неслышно заскулила от жалости, кусая кулак и глядя то на кровавое пиршество, то назад, на лес за рекой.

Все. И лорд Тротт? Нет, нет! Боги... все погибли. Все.

Мимо папоротника, на котором она сидела, прошел охонг, ворочая большой башкой. Остановился у корней, потоптался. С его спины спрыгнул наемник, встал у ствола и начал мочиться. Поднял голову — и Алинка отшатнулась, вжалась в стенки своего убежища, задержав дыхание. Сердце стучало как сумасшедшее. Увидел? Нет?

Но никто не орал "лови ее", не слышно было шагов, и она так и сидела, закостенев от напряжения, напряженно слушая то, что происходит внизу и перекрикивания ловчих.

— Да не один он был, точно! С ним девка была!

— Девка, девка. Там разве разглядишь в потемках? Второй точно был крылатый, а девка или мужик, кто там разберет. Искать надо.

— А если и была, не ушла ли уже за границу? Мы туда попытались сунуться, нас крутить начало, по кругу водить.

— Если ушла, то тха-нор точно скормит нас охонгам. Так что надо искать. Здесь она должна быть. Сам подумай, как ей проскользнуть было? Разве что воздухом, но там с раньяров бы заметили...

Из ее убежища, сквозь резные края огромного папоротникового "завитка" была хорошо видна полянка, где настигли Вершу. От его тела отогнали охонгов и сейчас короткими топориками обрубали черные крылья. От чавкающих глухих звуков разрубаемой плоти Алина вздрагивала.

— Перо мне! — заорал снизу, из-под дерева наемник, справлявший нужду. Так громко, что Алинка от испуга дернулась и чуть не свалилась с дерева. — Моя доля! На окихин продам!

"Оких" — ритуал. "Окихин" — ритуальные предметы? Да какая разница. Какая разница!!!

Накатила слабость, еще немного — и можно потерять сознание. Принцесса потрясла головой, схватила себя за предплечье и с силой ущипнула. Боль отрезвила, и Алина тяжело задышала, снова и снова щипая себя. Не раскисать. Не раскисать!

Охонг со всадником наконец-то отошел от папоротника, побрел дальше по лесу, втыкая в землю лапы-лезвия. Наемник крутил головой, рассматривая кроны папоротников, склонялся, заглядывая под корни, в норы. Мимо Алинкиного укрытия прошел еще один инсектоид, потом еще — охонги явно чуяли ее, беспокоились, но, видимо, не настолько, чтобы привлечь внимание всадников. Принцесса вжималась в стенку "завитка", укутанная им, как коконом. Так много врагов находилось вокруг, и так тщательно они просматривали лес, что возможности проскользнуть мимо не было никакой.

Солнце садилось невозможно медленно, казалось, закат длится уже вечность. А единственная надежда для нее сейчас — темнота. Если ее не обнаружат до наступления темноты, с ночным зрением есть надежда спастись. А лорд Тротт найдет ее. Обязательно. Он должен быть жив. Он обещал.

— Обещал, — прошептала Алина дрогнувшим голосом.

Раздался гул. На поляну, где к останкам Верши снова пустили охонгов, опускался раньяр. Сел, недовольно перебирая передними лапами; в его фасеточных огромных глазах отражался солнечный свет.

С "стрекозы" сошел человек, и к нему тут же подбежали несколько наемников, кланяясь и что-то говоря. Ох хмурился, отвечал резким голосом — Алина видела его жесткий профиль, недовольно поджатые губы. Затем новоприбывший повернулся, и принцесса замерла. Она узнала его — она видела его, когда выживала в лесу за заливом. Командир ловчих, который огрел плетью подчиненного за невнимательность. Он и сейчас поигрывал ею, слушая наемников, а к поляне один за другим подтягивались их товарищи.

Еще один охонг потоптался вокруг ее дерева, и пошел туда, где лежали растерзанные останки Верши. Командир бросил на инсектоида хмурый взгляд. Затем провел взглядом по ее дереву вверх.

Алинка застыла, но он, дернув губами и отвернувшись, направился к раньяру, на ходу отдавая приказы.

Ловчие зашевелились, повели с поляны охонгов. Через несколько минут на ней остался только истерзанный труп последнего защитника принцессы. Раньяра она не видела, но судя по всему, он с гулом улетал в сторону реки. Солнце должно было вот-вот сесть.

Алина опустила голову, чуть расслабившись. Сил плакать не было. Руки дрожали, губы пересохли. Она потянулась за флягой — пить хотелось ужасно, когда над ее убежищем снова загудело, крона затряслась, а в стенке листа-зародыша, в котором она пряталась, появилась прореха. А затем половину его просто сорвало, оставив Алину на виду у огромной стрекозы. И ее всадника — ухмыляющегося командира ловчих, разматывающего сеть.

Тело все сделало без участия разума — дернулось в сторону, скатилось, слетело с дерева! Алинка, ободрав руки и стесав щеку об кору, оказалась на земле и понеслась прочь, в сторону пульсирующей ей навстречу прохлады.

Через пару десятков шагов на нее откуда-то сбоку выскочил наемник, схватил за крыло — она ударила вторым, вырвалась, покатившись по земле, побежала дальше. Сзади раздалось верещание охонгов, хохот, окрики, и Алина помчалась еще быстрее. Вильнула, еще раз, еще — где-то сбоку пролетела сеть, — снова вильнула, задыхаясь от ужаса. Отпрыгнула от еще одного мужика — но он перехватил ее за талию, и она, как учил лорд Макс, долбанула его затылком в нос, пяткой в голень — но пятка скользнула по сапогу, а наемник, ругаясь, перехватил ее за волосы, тряханул, ударив наотмашь по лицу. Из носа у него хлестала кровь — и Алина, задохнувшись от удара, слепо царапала по его телу.

Рука наткнулась на нож — и она вытащила его и ткнула, не глядя, куда-то вниз.

Наемник заорал, отпустил ее. Нож криво торчал у него из живота, из распахнутой куртки, рукоятью вниз — вошел точно под ребра.

Ловчий рухнул. Алинка, шатаясь, отошла, увидела на своей руке кровь, сглотнула — преследователи окружали ее, настигали — и снова побежала. Защита дышала ей в лицо, манила, звала, умоляла спешить. Должна успеть. Немножко ведь осталось. Должна!

Когда солнце почти ушло за горизонт, а небеса из багровых стали фиолетовыми, Макс Тротт был уже сильно ранен и измотан. Но еще держался. Еще двигался в скалах, давших ему небольшое преимущество — его не могли окружить толпой. Он подволакивал ногу, в теле торчало несколько стрел, один глаз ничего не видел, в голове звенело — получил вскользь дубинкой. Но он еще мог сражаться — и сражался, вырезая преследующих его одного за другим.

Вот и сейчас, в очередной раз вырвавшись из окружения и положив трех врагов, он укрылся за теплым камнем, наскоро перевязывая холстиной рассеченое плечо и слушая, что творится поблизости. Враги боялись его и поэтому медлили. Враги не хотели умирать.

Но и он устал и стал ошибаться. И если не умрет от потери крови, рано или поздно пропустит последний удар.

Над ним загудел раньяр — и Макс вяло удивился этому, "стрекозы" неохотно и редко летали в сумерках. И пусть видимость еще не требовала ночного зрения, дело явно клонилось к ночи.

Гул затих, и Макс насторожился. Слишком долго никто не шел в атаку.

А через мгновения раздался зычный крик.

— Эй, Охтор! Ты, говорят, здесь? Зализываешь раны?

Макс усмехнулся, продолжая обматывать руку. Сейчас наверняка под болтовню обходят его со сторон.

— Выходи, колдун! Посмотришь, кого я тебе привел.

Макс замер. Рука вдруг задрожала, в ушах зазвенело сильнее, и сильнее навалились и боль, и усталость.

— Беленькая, сладкая. Сладкие-то девки у вас, правда? Что скажешь, попробовать мне ее сейчас? А пряталась-то как ловко, хорошо, что я перепроверить решил!

Он молчал, напряженно слушая, пытаясь расслышать другой голос.

— Позови его, девка!

Звук удара, от которого Макс дернулся, будто ударили его. Молчание.

— Говори, глупая баба!

Звук удара. Молчание. Свист плети и тонкий, едва слышымый вздох-вскрик.

— Выходи, колдун! Насмерть забью бабу твою!

Вскрик Алины. Ее вскрик. И ругательство с хохотом.

— Укусила, бешеная тварь! Ну надо же! Ах ты... Колдун! Слышишь, колдун? Я сейчас кишки из нее наверчу. Знаешь, что наверчу. Выходи!

Макс закрыл глаза и провел ладонью по лицу. И выдохнул.

Боги, как же ты попалась, девочка. Как?

— Иди сюда, — заорал он нору в ответ, — попробуй из меня навертеть. Из бабы-то каждый сможет! Иди, умрешь как воин, а не как собака!

— Не бережет он тебя, девка, — с усмешкой сказал Хенши. — Условия ставит. Зови его!

Снова удар плети. Всхлип, словно проглоченный, придушенный принцессой. Он слышал ее тяжелое дыхание и сам дышал тяжело. Ему не обойти их, чтобы напасть и попробовать отбить, да и Алину успеют убить раньше.

— Упрямая баба, — громко похвалил ловчий. — Но у меня заорет. А может кровь ей ножом пустить, колдун? Или палец отрезать? Или ухо? Ууу, кожа тоненькая, гладенькая. У жрецов она быстро умрет, без боли, а я всю ночь могу ее на кусочки тут нарезать, тебе на радость. Выдержишь?

Макс снова выдохнул. И выступил из-за скалы. Отсрочка, нужна отсрочка. Выиграть время и ее жизнь. Оценить обстановку.

Нор Хенши стоял в расщелине между скалами, в которой лежало несколько трупов наемников, держал Алину за волосы спиной к себе, прикрываясь ею, и легко водил ножом ей по горлу. Принцесса, с кровоточащей ссадиной и синяками на лице смотрела на Тротта огромными сухими глазами, в которых плескались страх, боль и безнадежность. Вокруг стояли наемники, целясь в Макса из арбалетов.

— Хорошо, — прищурился ловчий, толкая Алину назад. Ее тут же схватили за руки, а Хенши махнул кому-то, и Макс не успел дернуться — на него напрыгнули сверху, завалили на землю, ударили по голове, и он потерял сознание.

Алина, схваченная двумя наемниками, видела, как падает лорд Тротт, как его, уже не реагирующего, с хохотом пинают, как вяжут, приматывая к телу крылья, руки, и кусала губы, чтобы не разрыдаться.

Все из-за нее. Она попалась, и теперь их обоих убьют.

— Отрубить бы крылья, нор Хенши? — с надеждой крикнул один из тех, что вязал.

— Он принадлежит тха-нору Венши, — резко прервал его тот, кого назвали Хенши. — До последнего пера. Ему и рубить.

— А девку-то попробовать можно? — подал голос второй, мясистый, как откормленный боров. Алина застыла, а он почмокал губами, облизнулся. — Все равно в храме зарежут, а так хоть нас до этого порадует.

Нор Хенши повернулся к принцессе, окинул задумчивым взглядом, взяв за подбородок, и, когда она дернулась назад, легко шлепнул по щеке.

— Ящерица дикая, — сказал он с насмешкой и уже громко, в сторону наемника, произнес: — Шлюхами обойдешься. Эта девка для богов. Может, тронешь, а они потом разгневаются и тебя кишками наружу вывернут. Тха-нор может, и рискнет, а ты хочешь рискнуть?

— Нет, нет, — отмахнулся наемник в ужасе и сделал какой-то знак. Крякнул, поднимая связанного бессознательного Тротта на плечо.

— Куда его, нор?

Хенши посмотрел на сумеречные небеса, на пылающий горизонт, снова кинул взгляд на Алинку.

— На моего раньяра, — решил он. — И девку тоже. Неохота лететь в ночь, но колдуна нужно заковать прежде, чем очнется и сможет колдовать. Притащите сюда крылатых, накормлю раньяра этой падалью. Не хочу, чтобы уснул по дороге.

Алинку и Тротта привязали к спине "стрекозы", и принцесса, вжатая щекой в жесткий хитин, коснулась языком разбитой губы и прерывисто вздохнула. Лорда Макса она не видела. Очень хотелось пить, от навалившейся слабости кружилась голова. Раньяр взлетел, и Алина смотрела невидящими глазами на закатный лес, на темный горизонт с дальними пятнами вулканов. На нее накатило странное забытье: только что она наблюдала садящееся солнце и вот уже они летят в темноте под двумя сияющими лунами, которые позволяют видеть и лес, и подсвеченные вулканами красноватые облака, сместившиеся далеко назад. Раньяр летел медленно и даже жужжал как-то сонно, то и дело пытаясь опуститься к лесу, Хенши пресекал это, подгоняя инсектоида резкими окриками.

Алина пыталась придумать, что делать дальше, и не могла. Мозг отказывался работать, и так много в ней было страха и отчаяния, судорожных мыслей, жалости к Тротту, молитв и невыплаканных слез, что в какой-то момент ее сознание просто отключилось.

А очнулась она, когда ее грубо дернули за крыло, разрезая веревки, и бросили на землю. И под ударивший по ушам гогот облили водой.

Принцесса, моргая и сжавшись, хватала ртом воду, облизывая ее с лица и рук, затем оглянулась. Рядом с ней опустилась лапа "стрекозы", и Алинка поползла назад, чтобы не быть раздавленной. Было утро, и небеса над головой наливались сталью. Воняло муравьиной кислотой, дымом, помоями. Вокруг собирались наемники, страшные, с жестокими, ухмыляющимися рожами; они глазели на нее, толкая друг друга локтями, приседая, присвистывая; говорили, точнее, орали все одновременно, и принцессу почти ничего не могла разобрать. За их спинами виднелись крепостные стены и приземистый замок с плоской крышей.

Она, дезориентированная, едва соображающая от паники, вздрогнула — со спины раньяра под одобрительный ор сбросили лорда Тротта, сверху спрыгнул Хенши, плюнул прямо на пленника, взял нож. Неужели его прямо сейчас убьют?

Она дернулась туда — но к ней подобрался один из мужиков, схватил за крыло — и она шарахнулась от него, подскочила на ноги. Ее поймал другой, бросил, извивающуюся, колотящую ногами в центр круга, образовавшегося из наемников, и те захохотали, то дергая ее на себя, то толкая от одного к другому. Один толкнул слишком сильно — Алинка упала, задыхаясь от страха и ярости, подняла голову: лорда Тротта за спинами ловчих освободили от веревок, и, подхватив под руки, потащили в сторону. Крылья и ноги его безвольно волочились по грязи. Алина снова бросилась за ним, но наткнулась на лапы мужика с перекошенной рожей и гнилыми зубами, увернулась, почти проскользнув мимо опешивших наемников — но тут они очнулись, ее схватили, и, вывернув руку, снова швырнули на землю.

Кривляющиеся, гогочущие. Ей было больно, очень страшно, и сердце колотилось так, что вздохнуть было невозможно. Она выдохнула, отползая от очередного приближающегося ублюдка, попыталась обернуться в птицу — но кровь не откликалась, и не теплели кончики пальцев, как перед ударом плетьми. И она сделала, что могла — зачерпнула пальцами грязь и швырнула склонившемуся над ней мужику в лицо, а потом, развернувшись, побежала от него, но он с ругательствами схватил ее сзади, снова заламывая руки.

— Сорочку сдерни с нее! — крикнул кто-то, и наемник потянул вверх тонкую ткань. Алинка через боль в руке развернулась, двинула коленом ему между ног и отскочила, затравлено озираясь. Наемник корчился, остальные сгибались от смеха, тыкая в неудачника пальцами. К ней двинулся второй, расставив руки, и она сжалась и почти зашипела, готовая кусаться и драться до последнего, когда все вдруг замолчали и склонились в поклонах.

— Тха-нор Венши, тха-нор Венши! — со страхом и благоговением бормотали ловчие.

В круг вступил огромный человек, похожий на быка: с тяжелым квадратным лицом и патлами темных волос на плечах, сам мощный и широкий, одетый в кожаные штаны и тунику по колени. На толстой шее его блестел золотой обруч, на запястья и над локтями были надеты браслеты прямо поверх рукавов. На поясе висели нож и топорик.

Мужчина был размером с Матвея, только по Матвею видно было, что он добрый. А здесь стоило только посмотреть на холодные маленькие глаза и жестокую складку у рта, чтобы понять, что этот не знает доброты.

Алина замерла, наблюдая, как он приближается. Он один внушал больше страха, чем все окружающие. Мужчина остановился, глядя на нее, протянул огромную руку, сжал крыло, дернул за пух.

— Наконец-то! — и голос его был похож на рев, а в глазах мелькала жестокость. — Хенши, получишь все золото, что отдадут за нее жрецы.

— Я не за золото служу тебе, тха-нор, — почтительно откликнулся ловчий. Тха-нор отмахнулся, подергал Алинкины волосы, будто она была неживой, и, держа за затылок, потянул ее подбородок вниз, заставляя открыть рот. Сунул туда палец, провел по зубам — ее чуть не стошнило, и она попыталась укусить его. Но Венши, не дернувшись, сжал второй рукой ее шею — и она придушенно задышала, а он невозмутимо убрал палец изо рта и хмыкнул.

— Баба как баба, только красивая, здоровая, да еще и с крыльями, — он вдруг оттянул край сорочки, заглянул туда и огромной рукой своей стиснул ей грудь — как круп лошади. Принцесса забилась, отшатывась и закрываясь руками. Он ее не удерживал, расхохотался, как над забавным зверьком.

— Она Йешти зарезала, — сообщил нор Хенши. — Осторожней, тха-нор. Совсем дикая.

— Чтоб я еще баб опасался, — продолжая смеяться, отмахнулся хозяин замка. — А диких я люблю, дикие на ложе слаще покорных. Было бы время... хотя, — он с жадным интересом посмотрел на Алинку и повернулся к нору. — Хенши, пошли вестника жрецам, пусть прилетают, забирают. А я сначала со второй твоей добычей поговорю, — в голосе его появилось хищное предвкушение, — а потом и с этой потолкую. Колдун ее распечатать уже наверняка успел, так что не убудет и боги не обидятся. Да, девка? — и он, притянув к себе Алинку, с жадностью впился губами ей в шею — а потом отшвырнул на землю, отворачиваясь в ту сторону, куда утащили лорда Тротта. Перед его взглядом расступились наемники — и он довольно похлопал себя по бедрам, снимая с пояса топорик, и направился вперед.

Тротта бросили на землю у стены замка, и он лежал на боку с заново связанными руками и ногами, лицом в грязи. Тха-нор подошел ближе, деловито поднял одно крыло, замахнулся — и Алина зажмурилась, каменея от знакомых уже звуков разрубаемой плоти. Ее трясло, и хотелось кинуться вперед, но ноги не могли сделать и шага. Удерживающий ее наемник и не сжимал ее особо, видимо, захваченный кровавым зрелищем.

Рубил тха-нор долго, с удовольствием покрякивая, и она все это время тяжело дышала и не смотрела туда. А когда наступила тишина, все же взглянула и всхлипнула от ужаса.

Лорда Макса растянули на стене крепости у самой земли, заковав шею, ноги и руки в каменные кандалы. Крылья лежали перед ним, а по стене за его спиной текла кровь. Он все еще был без сознания — голова безвольно клонилась на грудь, и по жесту тха-нора на него вылили колоду воды. А потом еще одну.

И инляндец, наконец, зашевелился и открыл мутные глаза.

Макс Тротт не сразу понял, где он. И не сразу вспомнил. По лицу текла вода, тело было наполнено болью, голова гудела, отзываясь мучительными вспышками на движения глазных яблок. Горели места ранений, горела спина. Регенерация уже началась, и тело зудело, но сил явно было недостаточно. Перед глазами все расплывалось — он дернул головой, чтобы прийти в себя, и его вырвало горячей желчью, обжегшей и горло, и губы. Он выплюнул остатки и закашлялся, едва не теряя сознание от боли.

— Мне нужно, чтобы он видел, кто его убьет, — раздался раздраженный рев. — И не сдох раньше! Еще воды!

Его снова облили, и туман перед глазами наконец-то начал рассеиваться. И Макс увидел — и свои крылья, и огромного тха-нора, и принцессу далеко за его спиной, прижавшую руку к губам, чтобы не закричать, удерживаемую одним из ловчих — испуганную, измученную, но живую! И толпу наемников, которые подходили все ближе, глядя на него со злорадством и тщательно скрываемым страхом. И привязанных охонгов и раньяров у стен, и даже одного тха-охонга, чья огромная башка возвышалась за крепостью.

Макс медленно — от движений снова подступила тошнота, — повернул голову в одну сторону, в другую. Он висел на стене, и руки его были закованы в каменные кандалы, скрепленные каменными же колышками.

— Я подготовился к твоему появлению, как видишь, — довольно проговорил тха-нор, принимая из рук одного из наемников кнут. — Все на свете гниет, кроме камня, так что эти украшения для тебя. Камень ты не сможешь рассыпать прахом. И вынуть тебя отсюда можно только по частям. Что я потом и сделаю.

Макс перевел взгляд на Алину — она смотрела на него с отчаянием и надеждой, и он, не в силах вынести ее испуганный взгляд, опустил глаза. Он не знал, как ее спасти. И не знал, как выбраться. Даже если сейчас призвать Дезеиды — он не сумеет так вывернуть ладонь, чтобы разрезать камень.

"Отец".

Молчание.

"Отец!"

Где-то на краю сознания слабо колыхнулась темная прохлада и затихла.

"Помоги. Пожалуйста. Не мне — ей. Помоги!"

Молчание.

Раздался свист — кнут вспорол кожу на животе, и Макс, оскалившись от боли, дернул лицо к небу. Тха-нор подошел вплотную к нему, провел рукой по ране, с удовольствием облизал ладонь. В глазах его разгорались огоньки садистского безумия.

— Я Венши, сын убитого тобой Ранши, — сказал он и с силой, кулаком ударил Макса в лицо, затем — в живот, и склонился ближе, словно вдыхая его тяжелый стон. — За отца ты будешь умирать медленно и очень больно, колдун.

Отошел, взмахнул кнутом — и снова обжигающая боль по груди, от которой вышибает дыхание, темнеет в глазах и рвутся мышцы, потому что тело пытается спастись. Макс, отдышавшись, опять нашел взглядом принцессу. Она, не отрываясь, смотрела на него и по щекам ее беззвучно катились слезы.

Боги, девочка, как же вытащить тебя?

— Зачем тебе убивать меня, тха-нор? — спросил он, пытаясь выиграть время. Голос был похож на карканье. — Отца ты не вернешь, а я знаю, где лежат слитки золота размером с голову охонга, волшебные камни, в которых можно видеть будущее. Могу показать их тебе.

Вот так... если пойдет за золотом, можно сбежать... найти ее...

— Золото у меня есть, а будущее я тебе и так могу предсказать, — расхохотался Венши, размахиваясь. — Ты умрешь сегодня, колдун. А если бы ты мог его видеть, ты бы не попался.

Свистнул кнут — раз, два. Макс застонал — каждый следующий удар ложился поверх старого, принося все большую боль. Замолчал, хватая ртом воздух, судорожно оглядывая двор. Ворота открыты. У стены за спиной Алины охонги. На нее уже никто почти не обращает внимания — столпились вокруг тха-нора, жадно смотрят, подхохатывают, ставки ставят, сколько продержится, не сдохнет. Ее страж тоже смотрит завороженно и не держит ее уже. Стражники с ворот спустились вниз, подошли к толпе — не хотят пропускать потеху. Если ей удастся сесть верхом... как, как ей удастся?

— Что-то ты плохо кричишь, — сказал Венши, растягивая слова. — Принесите жаровню! Пора припечь и посмолить его.

Макс снова посмотрел на Алину. Настойчиво, в глаза. Перевел взгляд на ворота — и она оглянулась. И испуганно посмотрела на него.

Иди, девочка. Быстро. Я отвлеку.

Она неуверенно сделала шаг назад, и Макс едва заметно кивнул. Еще шаг. Никто на нее не смотрел, даже Хенши — только на него.

— Я знаю пещеру, — сказал он громко. — Там столько золота, что хватит слитками обложить твердыню в три слоя, и еще останется. С таким приданным можно и на внучке императора жениться...

Шаг, еще шаг. Замерла. Безумие, конечно. До ворот далеко. Но вдруг получится?

— И вторую знаю. Там рубины размером с кулак, и изумруды с глаз раньяра.

Наемники возбужденно загалдели. Принцесса сделала еще несколько шагов.

— А еще есть у меня десять волшебных трав, могу я из них приготовить зелье. Выпьет обычный человек — станет могучим, как тха-охонг и будет жить двести оборотов лун, выпьет тха-нор — и станет бессмертным...

Алина была уже на полпути к воротам. Ловчие и сам тха-нор смотрели на Макса с жадностью, с возбуждением, а она бежала к воротам.

Еще, еще, быстрее, девочка, быстрее!

— И есть у меня в лесу клад, а в нем волшебные семена и орехи — кинешь маленькое семя, вырастет дом, кинешь орех — поднимется замок...

Макс говорил так, как никогда в жизни не говорил, убеждал, забалтывал, завораживал. Ей до ворот оставалось шагов тридцать... двадцать... и он уже почти поверил, что ускользнет, когда из замка выскользнул наемник с дымящей жаровней в руках, застыл, увидев принцессу — и заорал, тыкая в нее пальцем. И она, обернувшись, понеслась быстрее стрелы — и выбежала за ворота.

Тротт затаил дыхание, сам рванулся со стены, застонал от бессилия и понимания, что будет дальше. Наемники бросились в погоню. Побежали пешие, несколько ловчих вскочили на охонгов. Тха-нор, сплюнув и заревев, с яростью зарубил топором упустившего ее наемника и стражников, спустившихся со стен — и тела потащили к заверещавшим, почуявшим кровь охонгам.

Сквозь ворота было видно, как удаляется легкая фигурка, несется, как птичка, петляет, уходя из зоны видимости и снова возвращаясь в нее — но охонги настигают ее, загоняя, как зайца, набрасывают сеть, сбивая на ходу — и она катится по земле, барахтаясь в сетях. Макс облизывал губы, пытался призвать Источник — но он все молчал, и камень не поддавался тлению.

Принцессу вернули, раскрасневшуюся, пыльную, тяжело дышащую — сволокли с охонга, разрезали сети, поставили перед раздраженным, постукивающим себя кнутом по бедру тха-нором, и он, размахнувшись, ударил ее ладонью по лицу. Алинка упала, сжалась на земле, закрываясь руками и крыльями — и ее снова вздернули на ноги. Губы были разбиты, из носа ее шла кровь.

Макс судорожно вздохнул, оскалился от ударившего по нервам кровному поиску. Тело сводило от боли, но сильнее всего болело внутри. Сердце.

— Попробуешь еще — убью, — пообещал Венши, склонившись над ней и схватив за волосы, — не посмотрю, что жрецам обещана. Поняла? — он толкнул ее к одному из наемников. — Следи, глаз не своди! А ты, — он обернулся к Максу, — вот почему болтал? Ну хорошо. Язык я тебе выжгу первым.

Он схватил с жаровни раскаленный прут, двинулся к Тротту. Макс затих, дергая руками в кандалах. Принцесса тяжело дышала, сжавшись в руках у наемника. Тха-нор уже тянулся к Тротту прутом, когда она повисла на руках опешившего ловчего и, ровно как Макс ее учил, ударила затылком ему в лицо. И, вырвавшись, с криком "не трогайте его!" прыгнула на спину тха-нору и вцепилась пальцами в его глаза. Он заревел, выронил прут, отцепил, отшвырнул ее — но Алина, как маленький взбесившийся зверек, снова прыгнула, уворачиваясь от наемников, поднырнула под убийственный замах — и, дернув из ножен на поясе Венши нож, ткнула им неуклюже, криво, зажмурившись и с отчаянным рычанием.

— Ах ты тварь! — заорал тха-нор, отшвыривая ее и выдергивая из бока оружие — у нее не получилось нанести серьезную рану. Глаза его были красные, безумные — и он, шагнув к отползающей Алинке, пнул тяжелым сапогом ей по ребрам, затем еще раз и еще. Она перекатилась от боли на живот — и он схватил ее за волосы, выгнул, наступая на крылья — раздался хруст тонких косточек и девичий крик.

— Отродье крылатое! — Венши вздернул ее наверх, снова ударил по лицу. — Пощупать меня решила, да? Ну я тебе сейчас пощупаю! — он рванул сорочку, разрывая ее спереди.

Мелькнула маленькая грудь, светлая кожа — и принцесса, извиваясь, царапаясь, будто свирепея от каждого удара и от боли — хотя инстинкт должен был подсказать сжаться, защищаться, — полетела на землю. Изо рта ее шла кровь. Макс дергался в кандалах, почти ломая руки от бессилия. По жилам бежал холод, а изо рта вырывалось даже не рычание — вой.

— Тха-нор! — обеспокоенно крикнул нор Хенши. — В храм ее нужно доставить живой!

Венши на миг оглянулся — перекошенное лицо, безумные глаза, — и зарычал, наваливаясь на Алину. Принцесса ударила его ногой — и он схватил ее за горло. Она захрипела, давясь — а Макс со свистом потянул воздух, напоенный запахом ее крови, не в силах протолкнуть его в легкие, и вдруг вдохнул полной грудью, наполняясь только одним инстинктом — защитить ее. В глаза плеснуло тьмой, и во тьме этой он увидел, как начинают светиться силуэты всех людей вокруг, а тело принцессы, просвечивающее сквозь дымку тела тха-нора, пылает чернотой, и в черноте этой жидким золотым огнем пульсирует паутина вен, артерий и капилляров.

Тротт вдохнул еще раз, и еще — кровный поиск усилился тысячекратно, словно выламывая его кости, превращая их в лед — и он закричал, глядя в распахнутые глаза Богуславской, на которой тха-нор рвал одежду. Закричал, как раненое животное, втягивая в себя ее огонь и сгорая в нем, чувствуя, как питается пламенем его тьма, как расширяется она, клубясь и кипя... И еще раз втянул напоенный запахом крови воздух — и невыносимо, мучительно, ужасающе огромная тьма вырвалась из его тела с первым же выдохом, оставив его оглушенным и пустым.

Первая леденящая темная волна обратила в прах ловчих и инсектоидов, выжгла землю до серой пыли и ушла далеко за стены твердыни, вторая — заставила треснуть камни. А третья, болезненная и изматывающая, рассыпала стены каменным прахом, бросила Тротта на землю. Только стояла твердыня — и посыпалась, как песочная от суховея, потекла от легкого ветерка. Потому что даже камни могут стареть и превращаться в прах. На это просто нужно больше времени.

Макс, едва двигающийся и не способный удивляться, подошел к принцессе, опустился перед ней на колени. Каким-то чудом на ней и на нем сохранилась одежда, хотя вокруг было уничтожено все. На ребрах принцессы под слоем пыли, в которую превратился тха-нор, наливалась черным гематома, и сама она вся была в синяках — и судорожно, хрипло дышала, глядя на него затуманенными от боли глазами. Изо рта и из носа ее шла кровь.

— Все? — прохрипела она, кривя разбитые губы то ли в улыбке, то ли в гримасе боли.

— Все, Алина, — сказал он сдавленно, ласково оттирая от пыли ее лицо, касаясь шеи, светлых волос. Глаза щипало, и хотелось скулить, как собаке. — Все, Алина. Все хорошо.

— Пить хочу, — прошептала она и потеряла сознание.

В глазах защипало сильнее. Сдавило грудь, и Макс затряс головой, давясь от спазма в сердце и сведенного горла. Потер лицо — оно было мокрым, попробовал вздохнуть, — и над грудой каменного праха понеслись сдавленные лающие звуки, глухие, словно плачущий вырывал, выскребывал из себя боль и никак не мог остановиться.

Тротт долго нес принцессу прочь от твердыни, прижимая к себе и баюкая, как ребенка. Сломанные крылья ее касались земли, но он не мог их подобрать, опасаясь, что если наклонится, упадет вместе с ней и не сможет подняться. Кровный поиск словно выгорел, и с ним сгорели все силы. В глазах темнело, а Макс все шел, направляясь туда, где за границей обращенной в прах земли начинался зеленый лес и знакомые ему земли.

В лесу он быстро нашел родник, положил принцессу на мхи и начал дрожащими от слабости и напряжения руками умывать ее. Прощупал ее раны, приказывая себе отстраниться от эмоций. Самое опасное — это сломанные ребра и, похоже, проткнутое легкое, и как это исправить с каплями силы и угасающим Источником, он пока не представлял. Еще раз набрал в ладони воды, еще раз умыл ей лицо, словно это могло убрать с него синяки и ссадины. Алина приоткрыла глаза, потянувшись за его рукой — и застонала, закашлялась.

— Не надо, не двигайтесь, — проговорил он, придерживая ее и поворачивая голову набок, чтобы не захлебнулась.

— Мне так больно, лорд Тротт... — шепнула она. Голос ее был лихорадочным, глаза блестели. На губах пузырилась кровь.

— Да, — сказал он сдавленно, потому что не знал, что сказать. — Я сейчас полечу вас, Алина. Все будет хорошо.

Она будто не слышала его и, кажется, не видела.

— Так больно... — прошептала едва слышно. Глаза ее снова закатились.

Тротт положил руку ей на ребра, попытался вытащить из себя крохи оставшейся силы. Под ладонью похолодело совсем немного — так и царапину не вылечишь, не то, что сломанное ребро. Макс отшатнулся, плеснул воды уже себе в лицо — мозг его перебирал решения и не находил их. Боги, боги... неужели нужно было спастись только чтобы потерять ее сейчас?

У него нет силы вылечить. Но ведь в ней тоже есть кровь Жреца. Есть же. Нужно только заставить ее использовать свои силы.

— Алина, очнитесь. Алина!

Глаза ее под веками дернулись, но она не ответила. Пощупал пульс — он бился редко, словно с неохотой, и она казалась все бледнее.

— Девочка... — он гладил ее по щеке, сжимал ладонь, — девочка моя хорошая. Взгляни на меня. Нужно немного помочь мне...

Она не реагировала.

— Богуславская! — рявкнул он тяжело — и принцесса вдруг открыла мутные глаза, посмотрела на него взглядом смертельно уставшего умирающего человека.

— У вас все хорошо, — сказал он с нажимом, удерживая ее взгляд. — Совсем легкие раны. Больше болит. Покажите мне, где болит. В районе ребер. Сосредоточьтесь на боли здесь, — он положил ей туда руку.

Губы ее скривились, по щекам потекли слезы. Голос был неслышимым.

— Н-не могу, лорд Тротт, — ее слов было почти не разобрать. — Тяжело. Больно.

— Надо, — уговаривал он ее, сглатывая сухим горлом. Он ничего не чувствовал под рукой. — Надо, Богуславская. Вы сильная. Сильная отважная девочка. Сосредоточьтесь. Я вылечу вас. Просто покажите мне, где лечить.

Она снова начала задыхаться, глаза ее закатывались.

— Нет, нет, Алина, нет, — он склонился ниже, к ее уху, не обращая внимания на боль в собственном теле. — Нельзя! Алина, Алина... вы спасли нас, нужно еще немножко потерпеть. Вы все можете. Пожалуйста, девочка. Помоги мне. Пожалуйста. — Тротт схватил ее за руку, положил на сломанные ребра, прижал своей.

— Холод, — уговаривал он — принцесса смотрела в небо, и только по редкому морганию было понятно, что она еще в сознании, — почувствуйте холод. Где болит?

Алинка выгнулась, рвано выдохнула — и он сжал ее пальцы, ощущая легкий холодок под ребрами. Схватил за плечи второй рукой, притянул к себе, пытаясь удержать это ощущение, усилить его — и тут принцесса выдохнула второй раз, и от ее тела опять ударила волна невыносимого и чудесного жара, заставляя Тротта жадно, захлебываясь, стонать ей в шею, впитывая пламя и ощущая, как из срубов на спине с болью пробиваются новые крылья, как затягиваются раны и проясняется голова.

Когда Макс положил принцессу на землю, она снова была без сознания. Он посмотрел на свои полупрозрачные руки — и затем быстро и спокойно, словно эмоции остались где-то за гранью, запустил пальцы Алине в грудь и, поставив на место ребра, срастил и их, и легкое, убрав из него сгустки крови. Срастил крылья, залечил ушибы и ссадины — и, когда руки стали материальными, без сил свалился рядом с принцессой.

Рядом пошевелилась Алина. От нее снова веяло невыносимым жаром. Повернула к Тротту голову — глаза ее были чистыми, здоровыми, улыбнулась бледными губами и протянула к нему руку. Он кое-как сел, сгреб ее в объятия и сжал — девочку, которая пролезла ему в сердце и стала ближе, чем кто бы то ни было. Живую девочку, которая кинулась с ножом на заведомо сильнейшего противника, чтобы защитить его, Макса.

— Все? — снова спросила она хрипло.

— Все, теперь, точно все, — пробормотал он, невесомо целуя ее в висок. — Вы вся горите, Алина. Что это?

— Не знаю, — прошептала она. — Не могу это контролировать.

Жар стал опаляющим, и принцесса рвано выдохнула Максу в шею. Огненный кокон окутал их обоих, и Тротт опять застонал от притока тьмы, заставившей его тело заледенеть. Закричала и Алина, выгибаясь в его руках и судорожно сжимая крылья, которые на глазах покрывались черными перьями — и ее огонь иссяк, оставив их, измученных, опустошенных, лежать, сжимая друг друга в объятиях в нескольких сотнях шагов от обращенной в прах земли.

Конец первой части

Часть 2

Глава 12

Над заснеженной тундрой рассвет только-только начал расстилать свое розоватое покрывало, а старый шаман Тайкахе уже не спал. Старикам мало надо сна, и он под еще зеленоватым от мороза ночным небом задал корм оленям, побеседовал со снежными духами и умиротворенно, как старого друга, послушал далекое стылое море. А сейчас варил воду на очаге, щедрой рукой кидая туда травы и ягоды и по привычке поглядывая в котел: нестабильные стихии всегда давали возможность увидеть о прошлом, настоящем и будущем больше, чем доступно обычному человеку.

Так он узрел, как закрывает медвежий король проход в другой мир, и успокоено покряхтел — объяснилось возмущение стихий вчера утром. А затем увидел, как вкалывают сыну Бера в руку иглу, а тени на снегу показывают, что полдень давно уж прошел.

Нахмурился шаман, поцокал языком и стал мешать ягодный вар, гортанно приговаривая:

— Явись-явись, медвежья жена! Явись-явись, медвежья жена!

И показалась ему в кипящей воде спящая медведица — вот и солнце взошло, полукруг над ней сделало и снова в сумрак ушло, а не проснулась медведица, не обернулась солнечной королевой со смеющимися ласковыми глазами и светлыми, как мех ласки, волосами. Забеспокоился старик, заметался по яранге своей:

— Спит медвежья жена, опять спит! Ай-ай, опять спит!

Схватил полог ее красный свадебный, костяным ножом тонкую полосу отрезал, шесть волос у себя выдернул, с лентой в косицу сплел, заговоры бормоча. Повязал как браслет на левую руку, вынул в этот раз две иглы — и загнал одну в одно запястье, а другую в другое.

Застонал, закричал, словно огнем его объяло, из яранги выскочив, по снегу покатился, корчась, чтобы боль немного притушить. И замер, дыша, как раненый зверь.

Теперь надо, чтобы остальные якоря до конца выдержали, не сломались. Немного игл осталось, да боли в этих иглах много. Ошибся один, а платить все будут. Второй ошибки уже королева не переживет.

Шаман поднялся на карачки, затем встал и медленно побрел обратно в ярангу. Надо было собираться в дорогу: не только ему двойную ношу теперь нести, но и тому, кто обет нарушил вольно или невольно. Но прежде погадать — ждать ли еще врагов на земле Хозяина Лесов? И попросить мать-воду, чтобы помогла сестре солнечной королевы. Отзовется ли богиня? Затаились последнее время боги, ждут, пока их время наступит.

Меньше всего у беспокойной огненной девы игл должно было остаться, но мучения хватит ей с лихвой. Не дай боги скинет — а разве можно ему, Тайкахе, одной рукой лечить, а другой убивать, тем более тех, кто беззащитен еще и не рожден? Нельзя, никак нельзя.

В это же утро полковник и граф Игорь Стрелковский как обычно, после утреннего душа вкалывал себе в руку иглу, закрывшись в ванной. В этот раз боль была такой, что он застонал, зашатался, на что-то натыкаясь, пытаясь продышаться и удержаться на ногах. Вокруг грохотало, в глазах было темно, когда его вдруг подхватили крепкие руки, и он повис на них, восстанавливая дыхание.

В глазах посветлело и оказалось, что он стоит, ухватившись за взъерошенную Люджину. Она была сонной, ночная рубашка пузырилась на животе — шесть месяцев, как-никак. На полу лежали осколки разбитого им зеркала, а дверь в ванну была выбита вместе с дверной коробкой, и в воздухе кружилась кирпичная пыль.

— Не надо было закрываться, — нервно заявила Дробжек, увидев его изумленный взгляд. — Я со сна забыла, что вы по утрам эти демоновы иглы в себя вкалываете.

Он еще раз взглянул на развороченный дверной проем, покачал головой и, расхохотавшись, схватил Дробжек в охапку и расцеловал.

— Вы спасаете меня с завидной регулярностью, Люджина.

— Судьба у меня такая, видимо, — пробурчала она с напускной сердитостью, под которой скрывала смущение. — В следующий раз вкалывайте иглы при мне, Игорь Иванович. А то я опять испугаюсь за вас и спросонья, не дай боги, и дом разрушу.

Несколько дней после закрытия портала Демьян Бермонт провел в виталистическом забытьи, выныривая из него от обжигающей боли, что начиналась в руке, охватывала все тело и заставляла корчиться и рычать. Не соображая, его величество отмахивался, отшвыривая того, кто держал его за руку, и снова засыпал. Иногда он выцеплял взглядом больничный потолок с сияющими лампами, понимал, что находится в лечебном дурмане и пытался прийти в себя. Не получалось — перед глазами все равно темнело и он отключался.

Периодически сквозь дрему он слышал разговоры врачей и недовольное ворчание Ольрена Ровента, костерящего своего короля за неосторожность на чем свет стоит с интонациями сварливой няньки, слышал голос матушки, бормотание виталистов, ощущая, как напитывает его тело энергия, и пытался выговорить вслух вопрос:

— Что с Полиной?

Но губы разжимались едва-едва, и раздавался из них сип, забирающий последние силы — и опять он уходил в сон.

В очередной раз по его телу ударила боль, и Демьян забился, застонал, жадно вдыхая напоенный запахом лекарств воздух. На этот раз дрема была не такой сильной, и он попытался открыть глаза. Но тут его цепко схватили за вторую руку — и от нее опять покатилась по коже боль, скручивая мышцы и заставляя рычать и отмахиваться.

Но боль прошла, и дрема начала потихоньку отступать. По коже бродила щекотка — будто кто-то поглаживал перышками, и от щекотки этой прояснялось в голове и восстанавливалось управление телом. В палате пахло травяным сладким дымом, и кто-то разговаривал — Демьян узнал Ровента, голос которого то наполнялся такой почтительностью, будто он с первопредком общался, то переходил в раздраженное рычание, Хиля Свенсена, от которого исходили волны агрессии, и шамана Тайкахе.

— Теперь все время нужно по две иглы колоть, — гортанно говорил Тайкахе. — Должен сейчас проснуться медвежий сын, но если не проснется, завтра до полудня вколешь. И так пока иглы не кончатся.

— Он и от одной едва к Хозяину лесов не уходит, видящий, — приглушенно отвечал Ровент. — Но если ты говоришь, сделаю.

— Не ты, я прослежу за этим, — перебивал его Свенсен, — ты больше не нужен, Ровент. Здесь видящий, здесь я. Без тебя иглы вколем. Убирайся!

— Я тут по воле короля, — глухо и упорно рычал линдмор. — Пока сам свой приказ не отменит, не уйду.

— У него никого другого просто не оказалось рядом, — напирал Свенсен. — Или ты думаешь, что искупил свою вину? Его величество волен тебя прощать, а для меня ты все равно предатель. И раз ты в состоянии держать оружие, то в состоянии и бой принять.

— Вот очнется король, и хоть в тот же миг, — огрызался Ровент. — Хотя, сдается мне, ты не за жену бесишься, пусть разродится мягко и будет богиня ей помощницей, а из-за того, что в замке в безопасности зад просиживал, пока я в горах инсектоидов драл!

Свенсен зарычал. В палате запахло адреналином и близкой дракой, и Демьян с усилием открыл глаза — чтобы наткнуться на укоризненный и чуть насмешливый взгляд шамана. Тайкахе в своих пестрых одеждах скромно, поджав ноги, сидел на полу, хотя в палате стояли и стулья, и кресла, и помахивал в сторону короля маленькой перьевой метелочкой. Перед ним дымилась маленькая плошка с травой, над которой парил небольшой кувшинчик с водой. Тайкахе махнул последний раз — и убрал метелочку за пояс, и тут же исчезло ощущение щекотки на коже. Спорщики, рычащие друг на друга у дверей, пробуждения короля не замечали — и уже мелькали у них и клыки, и когти на пальцах.

— Свенсен, — хрипло позвал Бермонт, преодолевая легкое головокружение и садясь на кровати. Берманы разом развернулись к нему — в агрессивных позах, с желтыми звериными глазами, — и почти синхронно поклонились.

— Ровент храбро дрался, — сказал Демьян, — и смыл свою вину передо мной кровью. Ты же вправе вызвать его на поединок или принять виру за пленение Тарьи, но после войны. Во время войны я междоусобицы не потерплю, накажу обоих.

— Да, мой король, — проворчал Свенсен, опуская глаза. Ровент удовлетворенно рыкнул.

Тайкахе, глядя на них, щурил глаза-щелочки, и что-то шепча, кидал в парящий кувшинчик содержимое разных баночек, выстроенных тут же рядком.

— Ровент, — сдержанно продолжил Демьян. — Ты виноват перед Свенсеном, но он стребует с тебя плату потом. Сейчас знай, что он остался в замке, чтобы охранять мою жену и матушку. По-твоему, это недостойное и неважное занятие?

Ровент, до этого победно скалившийся, побагровел и тоже опустил взгляд.

— Нет, мой король.

— Что нет, Ровент?

— Достойное и важное, мой король! — рявкнул линдмор зло.

— Запомни это. Руку починили тебе?

Ровент покрутил рукой.

— Виталисты потрудились, ваше величество. Вчера гипс сняли.

— Хорошо, — проговорил Демьян. — Благодарю, что исполнил мою просьбу. Оставь мне иглы и можешь возвращаться в свой линд. Я позову тебя и других еще на разговор. Снятие наказания и возвращение всех прав подтверждаю, сегодня же про это объявят в прессе.

— Спасибо, ваше величество, — Ровент снял с пояса мешок с иглами, отдал его Демьяну в руки и, поклонившись, вышел.

— На, медвежий сын, выпей, — протянул королю чашку шаман. — Крови много потерял, кровь поможет восстановить.

— Хиль, Полина не просыпалась? — нетерпеливо поинтересовался Демьян, отхлебывая обжигающий напиток. Сразу накатила бодрость, будто выпил крепкого кофе.

— Просыпалась, — доложил Свенсен, уважительно косясь на шаманьи баночки, — но не оборачивалась. Медведицей по двору бродит, ваше величество. Как раньше.

— Тайкахе? — тяжело обратился Бермонт к старику.

Шаман, собирающий утварь в свою котомку, укоризненно поцокал языком.

— Говорил же, медвежий сын — как солнце встанет над головой, вкалывай, не тяни. Зачем пропустил, эй?

— Виноват. Помоги, видящий.

— Эх, медвежий сын, — прокряхтел старик. — И силен ты, и умен, да самонадеянности в тебе слишком много. Но что делать, и на камне есть трещины. Не хмурься, уже помог, не нужны мне твои просьбы, чтобы ей помогать. Как увидел в воде королеву медведицей, сразу поспешил сюда, день на лыжах шел, день на поезде ехал. В замок пришел, посмотрел на нее — здорова, а потом медведь, — он кивнул в сторону Свенсена, — меня сюда привел. По две иглы теперь каждое утро тебе вкалывать, в одну руку и в другую. И, смотри, не пропусти больше ни одного полудня! Если кто из якорей еще пропустит, не вернется она больше, навсегда в шкуре останется!

— Я прослежу, — пообещал Бермонт. — Когда она снова обернется, Тайкахе?

— Может и сегодня, — сощурился старик. Демьян поднялся на ноги, покачнулся. — Эээ, какой нетерпеливый, — шаман мягко махнул рукой, и в грудь его величества словно ласковой ладонью ткнуло — и он сел обратно. — Не спеши, медвежий сын. До полудня еще далеко. Послушай пока, что я увидел.

А я пока тебя поправлю.

Свенсен замер у двери, но никто его не гнал, а Тайкахе, достав еще скляночки, подошел к королю.

— Сними-ка, — велел, указывая на сорочку, и когда Бермонт снял, сунул склянки ему в ладонь и начал проминать его величество острыми и на диво сильными пальцами, словно выправляя покореженные жилы и недавно сросшиеся ткани. От него пахло жиром, дымом и травами.

— Трижды воскуривал я траву осью, позволяющую будущее увидеть, с духами у столба ледяного танцевал, бубном границы времен пробивал... видел я белого змея обезглавленного с тремя язвами огромными на спине. И тигра золотого — зреет на лапе его нарыв, вот-вот лопнет. И сокола красного — взлететь он пытается, но перебиты у сокола оба крыла и раны на них кровоточащие. Тьма с трех сторон, и если поглотит кого-то из великих, снова в землю Бера придет...

Демьян кивал, не перебивая и стараясь даже не дышать, потому что глаза Тайкахе остекленели, стали неподвижными, и вещал он голосом напевным, гортанным, не прекращая зачерпывать пахнущую жухой листвой мазь из скляночек и больно вдавливать ее в какие-то точки на теле.

— Трижды кидал я кости тюленьи и вопрос задавал: откроется ли на земле Хозяина лесов еще проход в иной мир? Трижды кости сложились в знак "нет", медвежий сын.

— Точно ли это, Тайкахе? — забывшись, спросил Демьян.

— Эээх, — сердито заморгал и закрякал шаман, выходя из транса. Замер, что-то соображаяя, и продолжил промазывать едва заметный шрам на груди Бермонта, — мое дело тебе рассказать, а уж тебе решать, что делать дальше. Точно я только то сказать могу, что детей тебе поскорее надо, и побольше, медвежий сын. Может, тогда остепенишься и навстречу смерти с такой ретивостью прыгать не будешь. Хозяин Лесов степенный, обстоятельный, а Бермонты все рискуют, будто вместо твердого камня в крови то ли огонь, то ли ветер... Да и удачлив ты так, словно Инлий у тебя первопредком, сколько раз от смерти уходил...

— Разве ты не слышал истории о молодых годах Михаила Бермонта? — с улыбкой спросил Демьян. — Не скажешь сразу, кто был неистовей, он или Иоанн Рудлог.

Его величество слушал старческое ворчание шамана без гнева, почтительно, как слушал бы отца или деда. Тайкахе был вне титулов, а уж в Бермонте и вовсе оставался единственным, кто мог бы пожурить короля без оглядок на статус. И Демьян ценил это. И помнил, как после смерти отца растерянным девятнадцатилетним мальчишкой пришел за советом к Тайкахе. И вышел из яранги, не успев сказать ни слова.

"Придешь после боев", — пробурчал шаман, не вставая с места.

И Демьян пришел второй раз, победив всех линдморов, подтвердив свое право на трон и доказав, что клан Бермонт по-прежнему сильнее остальных. Пришел уже почувствовавшим вкус власти и крови побежденных. Тайкахе встретил его на входе и поклонился как сыну Хозяина Лесов и своему королю.

С тех пор Демьян пусть редко, раз в пару лет, но навещал старого шамана. Тайкахе к силам своим взывал редко, прямых советов не давал, часто разговаривал на отвлеченные темы, а то и вовсе сидел напротив и попыхивал трубкой, но всегда король выходил от него с созревшим решением.

— О Михаиле слышал, да и видел кое-что, — все так же ворчливо отозвался Тайкахе, затыкая свои баночки пробками. Его величество покрутил плечами — после шамановых притираний тело казалось наполненным силой и резвостью, как у малого медвежонка.

— Расскажешь? — полюбопытствовал Демьян, бросая взгляд на старающегося выглядеть невозмутимым и незаметным Хиля.

— Ох, медвежий сын, и зачем тебе пересказы слушать, когда ты у самого спросить можешь, — запричитал Тайкахе, хитро блеснув черными узкими глазами. — Приходи к его яблоне с детьми, если война кончится и жену вытащишь. Им тоже полезно прадеда послушать будет, и ему уважение приятно. Ну, пора мне, — он притопнул, заплясали пестрые тряпочки и кусочки меха на одеждах, мелькнул красный тряпочный браслет на запястье.

— Куда ты? — Демьян встал, прислушался к себе — больше не шатало, тело было послушным. — Не поел, не отдохнул. Будь моим гостем, Тайкахе. Сейчас меня выпишут, вместе в замок поедем.

— Нет, медвежий сын, — покачал головой Тайкахе. — Благодарю, но некогда мне прохлаждаться. У тебя своя забота, у меня своя. В тайге и людям, и зверям, и духам помощь нужна, не люблю надолго их оставлять. Скажи жене своей, пусть приезжает ко мне летом, как спать перестанет. Я люблю ее, рад буду. А теперь пора, пора...

Демьян вернулся в замок, когда до полудня оставалось еще более двух часов, и, приказав собрать военное совещание, направился во внутренний двор. Полина, растянувшись на боку и вытянув вперед лапы, мирно спала у своей любимой ели на берегу пруда, и не отреагировала ни на его появление, ни на поглаживание по холке, ни на низкое рычание с просьбой проснуться.

Демьян еще погладил ее, — на душе было тяжело, — пощекотал ее толстенькую шею и встал. Нужно было успокоить матушку и засвидетельствовать ей свое почтение. Да и дела не могли ждать.

Но леди Редьяла уже ждала его на выходе из внутреннего двора, деликатно давая возможность побыть рядом с женой. Невозмутимая и величественная, как всегда, матушка окинула его внимательным взглядом и почти незаметно с облегчением вздохнула.

— Я горжусь тем, какой у меня сын и какой король у Бермонта, — сказала она торжественно, протягивая к нему руки. Он склонился, поцеловал их. — И отец бы гордился тобой, Демьян. Мне рассказали, как ты сражался, и отец наверняка с гордостью наблюдал за тобой из небесных чертогов Великого Бера.

Демьян склонил голову, принимая похвалу, и обнял матушку.

— Спасибо, что приглядывала за Полиной, — проговорил он. Леди Редьяла стиснула его с такой силой, что стало ясно, какие переживания скрываются за ее спокойствием и невозмутимостью.

— Она не требует присмотра, — немного укоризненно сказала она. — У тебя хорошая жена, Демьян. Ответственная. Люди за это время еще больше полюбили ее. Она посещала больницы, военные части...

— Полина мне писала, — улыбнулся он. — Для нее это забава.

Леди Редьяла с сомнением покачала головой.

— Нрав у нее легкий, но к таким вещам она подходит серьезно. Но что случилось, что она перестала просыпаться?

Его величество потер лоб, поморщившись от чувства вины и злости на себя.

— Не успел вовремя вколоть иглу, матушка. Тайкахе обещал, что это поправимо и Полина снова проснется. Может, я неплохой король и боец, — проговорил он глухо, — но пока что муж из меня получается никакой. Плохой я ей муж, вот что случилось.

— Только она считает иначе, — мягко сказала леди Редьяла. — Любит тебя, Демьян. Боги, как она тебя обожает! Нам, берманам, странна и чужда такая яркость чувств, но я бы приняла ее только за то, как сильно она любит тебя. Видел бы ты, как горят ее глаза, когда она слушает о твоем детстве и юности или смотрит на твои портреты. А уж после того, что случилось на свадьбе и после, я на нее молиться готова. У тебя достойная и хорошая жена, сын. И она понимает, что ты прежде всего правитель, несешь ответственость перед страной и не можешь все время быть рядом.

-Ты утешаешь меня как мать, — снова улыбнулся Демьян.

— Конечно, — величественно кивнула леди Редьяла. — Как мать короля и как жена короля.

Военные при появлении его величества встали, поклонились — и Демьян, поглядывая на тяжелые деревянные часы на каменной стене, велел занимать свои места и начинать совещание. Отчеты зачывались один за другим, докладывали о потерях среди своих и количестве пленных, а Демьян внимательно слушал, задавал вопросы, отдавал распоряжения и при этом следил за стрелкой часов.

Пока король находился в лечебном виталистическом сне, пленных рассортировали и разместили в разных линдах. В замке шли допросы командиров иномирян — Демьяну кратко доложили о результатах и положили перед ним толстенькую папочку с подробной информацией. Вокруг закрытого королем прохода в другой мир собирали павших бермонтцев, людей и берманов, и отправляли в родные места, чтобы уже там предать огню. Трупы врагов сжигали прямо на склоне, оперативно, чтобы предупредить появление нежити: и так в стране каждый день отмечались случаи поднятия кладбищ и нападений на людей, и только самоотверженная работа служителей Триединого позволяла сдерживать нашествие восставших тварей. По окрестностям долины отлавливали и уничтожали инсектоидов, и это стало огромной проблемой, потому что разбежалось их очень много и уже приходили сообщения о том, что они появлялись у хуторов и окрестных городков, резали стада и нападали на граждан.

От внутренних проблем перешли к делам у соседей. В Йеллоувине, вопреки видениям Тайкахе, проход еще не открылся, и откроется ли, можно было только гадать. В Блакории военные продолжали удерживать северо-восток страны, но все равно отступали перед полчищами врага, пусть медленно. В Рудлоге отсутствовала королева, и куда она делась, пока было непонятно, на Севере и на Юге шли кровопролитные бои.

— Можно ожидать, — говорил докладчик, — что первой из наших соседей падет Блакория. Это при нынешней расстановке сил будет в течение месяца-двух. И как только это произойдет, отряды иномирян из Блакории скорее всего пойдут на помощь к своим на Севере Рудлога...

— А захватив Север, либо попробуют снова ударить по нам, чтобы не оставлять нас в тылу, либо двинутся на Иоаннесбург и потом, после того, как захватят его силами двух армий, все равно нападут на нас, — подытожил Демьян. — Благодарю за подробный доклад, Ульсен. Послушайте теперь меня. Видящий Тайкахе узрел, что на земле Бермонта не будет больше переходов в другой мир.

Военные возбужденно загудели.

— Но всегда остается вероятность ошибки, — продолжил Бермонт, — поэтому нельзя расслабляться. Нужно решать, что делать дальше. Окапываться ли и укреплять оборону Бермонта, помня, что если задавят соседей, нам не выстоять при всей нашей силе и доблести. Или идти на помощь соседям, чтобы уничтожить тех, кто хочет прийти к нам, на чужой территории — и при этом рисковать тем, что здесь может открыться проход, а часть армии будет за границей... — он взглянул на стену. Часы показывали без пятнадцати двенадцать, и Демьян встал.

— Продолжим после обеда, господа, — сказал он, направляясь на выход. Но у самой двери остановился, повернулся. — Ульсен, приготовь к тому времени обзор положения дел в Дармоншире.

— Дармоншире, мой король? — удивленно прорычал генерал.

— Да, — нетерпеливо рыкнул Демьян и закрыл за собой дверь.

Он спешил во внутренний двор, и каменные варронты, слившиеся со стенами, обычно сонные и медлительные, удивленно ворочали тяжелыми головами вслед сыну Хозяина Лесов, ощущая несвойственные ему волнение и страх. Демьян перед дверями перехватил женское платье из рук дожидающегося его слуги, приказал накрывать в их с Полиной покоях обед, и вышел под погодный купол.

Он очень надеялся, что обед ему не придется есть одному.

Медведица спала так же сладко, как и час назад. Но уши подрагивали, и по телу пробегала дрожь, и дыхание было поверхностным. Она вот-вот должна была проснуться. Но обернется ли?

Часы показали полдень.

— Полина, — позвал Демьян. — Полюш, просыпайся!

Медведица зашевелилась, заворчала, поворачиваясь на живот и потягиваясь. Открыла сонные звериные глаза.

— Обернись, — попросил его величество, поглаживая короткую шерстку у ее носа. Она зевнула, и Демьян рычаще повторил: — Обернись, Полина. Пожалуйста.

Медведица лениво тявкнула, игриво перехватив-прикусив его ладонь, перекатилась через голову — и превратилась в обнаженную его жену, которая потерла голубые глаза, подняла взгляд — и с визгом, от которого с елей вспорхнула стайка птиц, а к дальней стене всполошно понеслись зайцы и кабанята, прыгнула к Бермонту на шею, обхватив его руками и ногами и, конечно, уронив его в траву:

— Демьян, Демьян!

Он смеялся, сжимая ее и щурясь от полуденного солнца, бьющего в глаза — а Полина то целовала его, то в шутку кусалась и сама же хихикала от своего баловства. Прижалась губами к его губам — и он охотно ответил на ее поцелуй, а затем, увлекшись, и перевернулся вместе с ней, прижал к траве, не переставая целовать — пока не почувствовал, как она напряглась и не отпустил ее. Глаза ее были испуганными — но паника в них вспыхнула и погасла, и Полина, вздохнув, тут же снова обняла его, притянула к себе, заставив прижаться лбом ко лбу.

— Ты всех победил? — спросила она счастливым шепотом. — И вернулся ко мне?

— Да, Полюш, — сказал он, блаженно улыбаясь и чувствуя, как теплеет от ее радости у него на душе. Сел, прижимая ее к себе. Забытое платье лежало на траве, и Демьян, покосившись на него, уткнулся носом Полине в шею и расслабленно задышал.

— А почему больницей пахнет? — подозрительно принюхалась притихшая было Поля. — Демьян!

— Поцарапался во время боя, — усмехнулся Бермонт, ласково водя губами ей по шее, потом по волосам. — Не волнуйся. Подлечили меня уже, Полина. Ты знаешь, что ты три дня спала?

— Да? — она удивленно посмотрела по сторонам, словно могла найти подтверждение количеству прошедшего времени.— Почему?

— Моя вина, — тихо сказал он, и зависло в воздухе непроизнесенное виноватое "опять". — Я не успел вколоть иглу до полудня. Тайкахе помог, слава богам.

— Не успел, потому что был ранен? — уточнила Полина. Глаза ее стали серьезными, взрослыми — и сама она превратилась вдруг из смешливой девчонки в сильную дочь Красного.

— Какая разница, Поля. Не успел. Очень виноват перед тобой.

— Большая, — твердо сказала она. — Если для того, чтобы вколоть иглу, тебе нужно было во время боя отвлечься, то правильно, что ты этого не сделал. Лучше бы я осталась медведицей, чем ты бы погиб, Демьян.

— Ты все время меня оправдываешь, Поля, — проговорил он серьезно. — А должна бы сердиться.

— Я и сержусь тому, что ты позволил себя ранить — ответила она, задрав подбородок. И тут же улыбнулась широко, счастливо, залезла пальцами в его волосы и наставительно потеребила их: — Но я так рада, что ты здесь и цел, что не буду ворчать, как положено жене. Ты ведь расскажешь мне, что там было?

— Конечно, — сказал он, блаженствуя от движений ее пальцев и чувствуя себя совсем разнежившимся медведем.

— Правда, не знаю, как я восприму информацию на слух. Я уже привыкла к твоим письмам, — рассмеялась она. Смеялась Полина заразительно — и он залюбовался ею, искренней, брызжущей энергией, обнаженной.

— Ты не успеешь отвыкнуть, Поля, — не удержался, воровато ткнулся носом ей в грудь и все же потянулся за платьем, пока жена снова не закаменела от паники.

— Ты опять пойдешь воевать? — посерьезнела Пол, натягивая на себя одежду.

— Да, Поля. Надо, — Демьян встал, подавая ей руку.

— Куда?

— Сначала на обед, — усмехнулся он. — Хочу насмотреться на тебя и наговориться. А потом ты уйдешь в сон, а я буду решать. Но одно из направлений я точно знаю. Там живет твоя сестра Марина, которая тоже должна доколоть себе иглы, чтобы ты жила. Я обязан обеспечить ей прикрытие.

Пол крепко обняла его.

— Спасибо, — шепнула она горячо ему на ухо.

— Это только ради тебя, Поля. Не благодари. Мы закрытая страна и берманы некомфортно себя чувствуют среди других людей, но пора и мне побыть хоть немного мужем и защитником.

— Все равно. Это моя сестра. Спасибо, Демьян.

* * *

Глава 13

Начало апреля по времени Туры, Нижний мир, Алина

Принцесса Алина проснулась от того, что ее куда-то несли. По закрытым векам то скользили тени, то ударяли солнечные лучи, слышался звук шагов, шелест пышных крон и крики птиц, а она чувствовала себя словно оглушенной и неспособной ясно мыслить. Приоткрыла глаза — профессор держал ее на руках, и его плечо под щекой было мокрым, как и ее волосы. И она вся была горячая и разморенная.

Алинка прижалась крепче, зажмурилась и вздохнула — тут же накатили воспоминания о всем, что произошло во время погони и после, в твердыне. В груди заворочался холодный режущий ком — горечь и страх с острыми краями.

Она сглотнула. Нет, только не думать. Не хватало еще снова тяготить лорда Макса слезами.

Все, что случилось на берегу родника, всплывало в голове обрывками — так больно ей тогда было. Мелькали в голове уверенные действия Тротта, его тревога и непривычная ласковость, и то, как холод ее тела вдруг сменялся жаром. Но Алина бы не поклялась, что это ей не привиделось.

После чудесного излечения, в полудреме, принцесса продолжала чувствовать крепкие объятья лорда Макса, а потом и осторожные его касания. Он смачивал ей губы, легко касался головы и ребер, которые наконец-то не болели, кажется, заматывал ей грудь — Алина как сквозь туман вспомнила, что сорочка ее вся была изорвана. Затем она совсем заснула, а профессор, видимо, решил не ждать и понес ее прочь от превращенной в прах твердыни. Сколько же он шел?

Принцесса еще раз втянула носом воздух — пахло мужским потом, мхом, разогретой на солнце корой и смолой. От разнообразия живых запахов, от тепла тела рядом холодный ком в груди замер и перестал ощущаться. Алина посмотрела на красноватые лучи солнца, наискосок падающие сквозь папоротниковые листья. Вечер... а из твердыни они спаслись до полудня.

— Проснулись? — прозвучал над ее ухом голос Тротта.

— Почти, — сонно и смущенно пробормотала Алинка и подняла на него глаза. Инляндец выглядел уставшим, под глазами залегли тени и губы были сухими. — Профессор, вы целый день так меня несли? Зачем? Надо было разбудить.

Тротт остановился и аккуратно опустил ее на землю, прижимая к себе одной рукой. Заросший, полураздетый — только в полотняных, заляпанных кровью штанах и обуви. Принцесса посмотрела на себя — не пригрезилось, остатки его разодранной кнутом рубахи пошли на то, чтобы перемотать ей грудь и стянуть разорванные штаны полосой ткани наподобие кушака.

— Я пытался, — усмехнулся он незло. — Стойте, дайте я посмотрю, — пальцы легко прошлись по ее голове и ребрам. От руки его шел холодок, отдающий покалыванием в местах бывших ушибов. — Вы отказывались просыпаться, а нам нужно было уйти подальше. Не беспокойтесь, я делал остановки, да и вы совсем легкая. Ну и пару раз пришлось вынужденно останавливаться, натыкался на лорхов.

— Вы их убили? — растерянно поинтересовалась принцесса, вмиг представив, как она спит на полянке, а рядом лорд Тротт сражается с гигантским голодным чудовищем.

— Ну я же стою тут с вами, — инляндец невозмутимо поднял ей подбородок, заглянул в глаза и кивнул удовлетворенно. — Зрачки в норме. Нигде не болит?

Алинка мотнула головой и зажмурилась — он провел исходящей холодком ладонью по подкрылку, нечаянно пощекотав короткие перышки там, где спина соединялась с крылом, и это оказалось очень приятно.

"Крылья!"

Алинка ойкнула, забыв обо всем остальном, завертела головой, затем догадалась вытянуть крылья вперед — они были покрыты черными, блестящими на солнце перьями.

— Думала, мне приснилось, — смущаясь, призналась она отступившему Тротту и потихоньку пощупала кончики. Скользкие, как шелк, плотные и прохладные.

— Я тоже после оперения все время их щупал и осматривал, — усмехнулся профессор и дернул своими — совершенно целыми. — Проверьте, идти можете?

Ноги держали довольно уверенно, немного лишь дрожали мышцы.

— Могу, — хрипло сообщила она и переступила с ноги на ногу, потянулась, оглянулась. Лес здесь был каким-то низкорослым и редким, кое-где виднелись отдельные валуны и скалы, покрытые мхом и кустиками ягод. Ягодник стелился под ногами пышным ковром, и пахло здесь кисленько и вкусно. Алина вспомнила, Тротт называл эти ягоды "оситши", и они вкусом были похожи на туринский крыжовник, только низкорослый и без шипов.

— Тогда пойдемте дальше, принцесса. До темноты доберемся до очередного родника, а пока нельзя терять время.

— Вы думаете, за нами опять будет погоня? — Алинка на ходу передернула плечами. Среди деревьев сгущались сумерки, мерцали тени под кронами — поди пойми, просто это пятно сумрака, или затаившийся охонг? А лес такой редкий, и тем страшнее, что полетит раньяр и сможет разглядеть их. Вмиг накатила паника, и холодный ком с острыми краями снова напомнил о себе спазмом в сердце.

— Не исключаю, — Тротт оглянулся, посмотрел на небо и зашагал дальше. — Твердыня расположена недалеко от тракта, волна тления задела и его. Первый же путник увидит, что владений тха-нора больше нет, и доложит в следующей твердыне. Это в лучшем случае, а скорее в крепость вернутся оставшиеся у реки отряды или тот, кто улетел на раньяре, и поднимут тревогу.

— Это гонец к жрецам полетел. Сообщить, что меня поймали, — тихо сказала Алина. Голос сел, и она сглотнула — опять внутри плеснуло ледяной волной страха так, что кожа покрылась пупырышками. Принцесса даже рассердилась на себя, потому что Тротту досталось не меньше, но он был спокоен, а она никак не могла справиться с эмоциями. Сжала кулаки — руки подрагивали, сердце колотилось...

— Понятно, — профессор на ходу подхватил с куста несколько желтых ягод, сунул в рот — совсем, видимо, проголодался. — Тем более. К ближайшему городу лететь около полудня, если гонец направился именно туда, то уже скоро вернется и обнаружит гору праха. И наши следы в нем.

— А... а как у вас это получилось, лорд Макс? — спросила принцесса сухим горлом. Потребность получить ответ оказалась сильнее страха. — Заставить все истлеть? Это же чудо какое-то... мы ведь чудом спаслись, да?

— Да, Алина.

— Нас бы ведь замучали там... если бы не вы, — глухо продолжила она.

— И если бы не вы, — добавил он спокойно. — Вы очень храбры, принцесса.

Она дрогнула, часто заморгала и ничего не ответила.

— Я каким-то образом смог подпитаться от вас, — пояснил Тротт. — От вашего огня. И этого хватило, чтобы уничтожить твердыню.

— Как хорошо, — Алина сглотнула. — Скольких же людей они так замучили, профессор.

— Не надо. Не думайте об этом, — очень мягко проговорил он. — Они уже больше никого не тронут... смотрите, позади собирается дождь. Если он прольется, то смоет наши следы на прахе и позволит выиграть еще время.

Алинка обернулась — в отдалении, там, где в небесах сгущалась вечерняя дымка, действительно погромыхивало, — и немного приобдрилась.

— А куда мы идем, профессор? — она подхватила в горсть ягод оситши, догнала Тротта, протянула ладонь. — Вот, поешьте. Пожалуйста! Я еще соберу!

— Ешьте сами, — проговорил он, покачав головой. — Я потом найду что-нибудь на привале.

— И себе соберу, — горячо заверила его Алинка, уже ожидая, что он скажет что-нибудь язвительное. Но инляндец на ходу протянул руку — и она, пересыпав теплые, немного давленые ягоды, улыбнулась, глядя, с какой жадностью он забросил их рот.

— Нам нужно вернуться в поселение, — объяснил он, прожевав. — За припасами. А оттуда снова направимся к долине.

"И нас опять поймают".

Внутри снова провернулся холодный ком, и принцесса мотнула головой, поспешно переключая мысли на карту, которую рисовал ей лорд Макс.

— Твердыня ведь расположена недалеко от поселения, да? Сколько нам идти?

— С вашей скоростью дня три, — Тротт внимательно посмотрел на нее. — Но теперь, надеюсь, мы справимся быстрее. Вот и родник.

Ключ бил прямо среди ягодника из-под небольшой скалы, и в сгустившихся сумерках был почти незаметен — но его хватило умыться и напиться. Тротт, пока Алинка жадно глотала воду, а затем обрывала ягоды с щедрой полянки, не сидел без дела — покружил меж папоротников, к чему-то прислушиваясь, и под ее удивленным взглядом направился в высокие кусты. Там суматошно и зло кричали птицы. А через пару минут инляндец вышел, держа в руках несколько крупных яиц.

— Свежие. Вам нужно поесть, — он протянул их Алине. — Придется сырыми. Не хочу зажигать костер, да и огонь добывать только время терять.

— Я и слизняка сырым сейчас готова сжевать, — совершенно искренне призналась принцесса и показала сложенные лодочкой ладони — опять заполненные ягодами. — Дайте руку, лорд Макс. Будем меняться.

Он сложил яйца — семь штук — на мох, и Алинка ссыпала ему почти всю оситшу. Взяла теплое яйцо в руку и спохватилась.

— А вы, профессор?

— Обойдусь пока, — он доел ягоды и, склонившись над родником, начал плескать в рот воду. Алина посмотрела на его спину.

— Вы целый день меня несли, лорд Макс. Вам они нужнее.

Тротт обернулся. Глаза его в сумерках уже начинали мерцать зеленым. Алинка замерла — сейчас ведь точно съехидничает, но он только хмыкнул и потянулся за яйцом:

— Теперь я верю, что с вами все в порядке, раз вы начали спорить. Я возьму парочку. Остальное вам. Вам понадобятся силы, чтобы лететь.

Алинка, как раз стукнувшая одно яйцо о другое, чуть не подпрыгнула. Тут же забылись все страхи, и холодный ком в душе исчез.

— Лететь?

— Вы оперились, Алина. Теперь точно встанете на крыло.

— А вы научите меня, да? Прямо сейчас?

— Да. Ешьте.

— А если я упаду?!

— Не упадете. Устанете, конечно, но мышцы выдержат.

— А все-таки если...?

— Я не допущу этого. Не бойтесь. Удержу.

— И мы полетим ночью?

— Придется. Зато справимся быстрее и меньше риск быть обнаруженными. Если получится, к утру будем в поселении.

— А как мы сориентируемся?

— По Источнику, вулканам и лунам. Не бойтесь. Я много раз летал ночью.

— А... — она никак не могла замолчать и задыхалась от возбуждения, а крылья за спиной уже ходили вверх-вниз в нетерпении.

— Ешьте, ваше высочество, — сказал он с усмешкой, и это "ваше высочество" прозвучало мягко и совсем не обидно. — Чем быстрее подкрепитесь, тем быстрее начнется практика.

Поначалу Алинка смешно подпрыгивала на полянке, дергала крыльями невпопад, подлетала, старательно поджимая ноги — и валилась на мхи и кусты, давя ягоды. Она вся взмокла и жутко переживала из-за того, что Тротт снова назовет ее как-нибудь обидно, неумехой или обузой. Но он терпеливо раз за разом показывал, как работать крыльями. У него все получалось легко.

— Вы один раз поймаете нужное ощущение, и мозг сразу поймет, как это делать, — объяснял он. — Вы ходите, не задумываясь, и так же сможете летать. Опирайтесь крыльями на воздух. Пробуйте, ищите усилие, которое поможет вам подняться в небо, — Макс легко качнул крыльями и взмыл над полянкой. — Не хлопайте так крыльями, вы только пугаете себя и взбиваете воздух. Взлететь очень легко. Закройте глаза. Попробуйте. Ррраз — и взмах. Взмах, Алина!

Она в очередной раз слишком сильно ударила крыльями — и ее потянуло назад, кувыркнуло через голову, бросив спиной на мхи — и принцесса, переведя дыхание, нервно захихикала, глядя на зависшего сверху Тротта, мерно двигающего крыльями.

— Вы тоже так кувыркались?

— Почти, — губы его дрогнули и он опустился рядом.

— Расскажите, — Алина поднялась, отряхиваясь от налипших листиков-веточек.

— Я, точнее мой дар-тени, при первом полете застрял в дереве.

Принцесса подняла на него недоверчивый взгляд. Лицо Тротта было совершенно серьезным.

— Вы это говорите, чтобы приободрить меня, — укоризненно сказала она.

— Не-ет, — покачал инляндец головой и усмехнулся, и Алинка так озадачилась его настроением, что даже замолчала на несколько секунд.

— Это очень дурацкая ситуация, лорд Макс, — наконец, сурово заключила она. — А вы не попадаете в дурацкие ситуации.

— Ваша вера в меня восхищает, принцесса, но увы. Никто не защищен от фиаско. Так что смело кувыркайтесь. Рано или поздно вы взлетите.

Алина снова прыгала по поляне, била крыльями по воздуху. Печально ела ягоды, снова прыгала.

— Вы хоть бы аналогию какую подсказали, — сказала она тоскливо, в очередной раз глядя, как легко и пружинисто Тротт срывается с места. — Я не могу понять принцип.

— В вас уже должен был сработать инстинкт, — буркнул инляндец, впрочем, без издевки. — Могу в помощь сбросить вас с дерева.

Принцесса посмотрела на папоротник и вздохнула.

— Давайте сначала аналогию, профессор. Тем более что деревья тут такие низкие, что я даже взмахнуть крылом не успею.

— Аналогию, — задумчиво проговорил лорд Тротт. — Понятно. Подойдите, Алина. Встаньте вот так, крыльями ко мне.

Она подошла, сгорая от любопытства — и остановилась к нему спиной. Тротт положил руки ей на обнаженные плечи — и ей подумалось, что за все время обучения он ни разу к ней не прикоснулся. Словно нарочно.

— Представьте, что вы пружина, — тихо говорил профессор сзади. Руки его потяжелели, а Алина вдруг вспомнила, как таким же тоном он рассказывал ей про спектральное зрение на свадьбе. — Ноги упругие. Не думайте о крыльях. Чуть присядьте, — он надавил ей на плечи, — и вверх. Вниз и вверх. Вниз и... — он переложил руки ей на талию, — ... вверх.

В какой-то момент она, завороженная этим приглушенным голосом, горячими ладонями на коже и темнотой, чуть присела и опять рванулась ввысь. Ноги ее пружинисто оторвались от земли, а крылья словно сами собой качнулись в момент отрыва, мягко скользнув сквозь уплотнившийся воздух и увлекая за собой тело. Алина поднялась в беззвездное небо с двумя несущимися по нему лунами. Выше папоротников, так, что захватило дух от восторга — и пусть было страшно, пусть! Крылья работали мягко, удерживая ее в теплом воздухе — и она устремилась в сторону, сделала небольшую дугу, засмеялась от счастья, закружилась. Да, напрягалось все тело, работали непривычные мышцы, но это было совсем не трудно, нет!

Рядом в бархатных тенях поднялся лорд Макс, снова придержал ее за талию, заглянув в лицо мерцающими зелеными глазами. Она открыла рот, но только вздохнула судорожно и восхищенно. Не было слов и сил говорить.

— Вот и все, — сказал он глухо и усмехнулся ее неверящей улыбке. — Ваш первый полет, Алина.

Она снова вздохнула и уткнулась носом ему в грудь, чувствуя, как ласкает кожу ветер, шелестящий в кронах папоротников. Профессор невесомо прошелся рукой ей по волосам.

— Спасибо, лорд Макс, — она подняла голову и повторила смущенным шепотом. — Большое спасибо вам за все.

Крылья за его спиной размеренно рассекали воздух, тихо было и свежо. Лорд Тротт молча смотрел на нее сверху — на то, как двигаются ее губы. Руки его вдруг стиснули ее горячо и сильно — но не успела Алинка удивиться, как инляндец отпустил ее, отлетев на пару метров и оттуда уже ответил:

— Я рад, что вы делаете успехи, ваше высочество.

Лететь оказалось даже проще, чем плавать — крылья толкали принцессу сквозь упругий воздух, и, набрав скорость и высоту, можно было расправить крылья и быстро скользить вперед по нисходящей, отдыхая. Профессор держался рядом. Впереди и слева красноватым светили пятна вулканов — наверное, их она и видела, когда летела привязанная к спине раньяра. А в небесах неслись две яркие луны, и Алина очень боялась, что таком ярком свете их обязательно разглядят, пошлют в погоню стрекоз и поймают.

Мышцы побаливали, но терпимо, в крови играла эйфория от полета, и Алинка через какое-то время почувствовала себя так уверенно, что обогнала лорда Тротта и ускорилась до свиста в ушах. И была наказана болью в боку и частящим дыханием. Ее, испуганно колотящую крыльями и снижающуюся скачками, через пару секунд нагнал лорд Тротт, схватил за руку и спустил на ближайшую скалу.

Скалы эти, по его словам, назывались Овилла и все чаще поднимались между крон папоротников.

— Алина, оставьте эксперименты на потом, — ледяным тоном предупредил инляндец, быстро посчитав ей пульс. Пальцы его были прохладными, жесткими, лицо хмурым, и принцесса широко улыбнулась — наконец-то это был знакомый суровый лорд Тротт. — Вы не зачет по физкультуре сдаете.

— Я больше не буду, профессор, — пообещала Алина, чувствуя, что краснеет.

— Крылья окрепнут, легкие разовьются от полетов, и вы сможете летать гораздо быстрее, — объяснил он уже мягче. — Пока не надо спешить.

Алинка раскаянно кивнула, облизав пересохшие губы и подергав переставшими ныть крыльями. Сердце успокаивалось. Она уже и сама поняла, что не надо. Но какое же это удовольствие! Обо всем забываешь!

— Отдышитесь. Еще немного, и перелетим через реку. Там попьете, — сообщил все замечающий Тротт.

Его слова заглушило отдаленное громыхание. За их спинами темно-фиолетовое небо медленно закрывала гроза — Алина с замиранием сердца увидела, как, высвечивая черные громады туч, в их подбрюшии прокатываются всполохи сотен молний. Через какое-то время беглецов снова нагнали глухие раскаты грома. Задул свежий, пахнущий озоном ветерок.

— Не догонит нас? — спросила она виноватым тоном — ведь задержка случилась из-за нее.

— Нет, в сторону идет, — лорд Макс снова оглянулся. — Да и мы скоро будем под защитой Источника. Даже если сменит направление, сможем отдохнуть в безопасности. Отдохнули?

— Да, профессор, — она с готовностью поднялась. На миг промелькнуло беспокойство, что опять будет долго не получаться взлететь — но крылья сделали взмах ровно, уверенно, пружинисто, и принцесса снова зажмурилась от восторга, направляясь вслед за лордом Максом.

Полет длился еще долго — Тротт периодически спускался к родникам, отдохнуть и напиться, то и дело проверяя, не отстала ли принцесса. Он предупредил, что нужно держаться ближе к кронам папоротников, чтобы на фоне листьев их не разглядеть было снизу, и все равно пару раз хватал Алинку за руку и заставлял уходить в сторону — и она, замирающая от страха, замечала внизу, среди древесных стволов, костры, а вокруг них — наемников с оружием, охонгов и раньяров.

Один раз лорд Макс и вовсе шепотом выругался, потянул ее вниз, в тень от скалы. Алина, приземлившись, недоумевающе посмотрела на него — но профессор прижал палец к губам и показал глазами вверх.

И она сжалась — сначала раздался нарастающий гул, ранее незамеченный ею среди рокотания далекой грозы, а затем чуть в стороне, в лунном свете промелькнули силуэты двух вяло летящих раньяров. Летели они куда-то в сторону.

— Это за нами? — испуганно прошептала принцесса.

— Вряд ли, — так же тихо ответил Тротт. — Летят почти навстречу нам, так что, скорее всего, наоборот, в твердыню. Возможно, гонцы.

Когда гул затих, лорд Макс сначала поднялся в воздух один, осмотрелся, а затем поманил к себе Алину. Принцесса поспешила к нему.

Теперь эйфория отступила перед страхом — Алинка периодически нервно крутила головой, высматривая врагов. Вал грозового фронта придвинулся, и теперь нависал прямо над беглецами, и молнии били, как казалось, совсем близко.

— Не бойтесь, — крикнул ей Тротт сквозь раскаты грома. — Это кажется. Еще далеко.

Она с сомнением оглянулась, увидела, как молния ударила в лес, и усиленно заработала крыльями. Ей снова показался гул летящей рядом "стрекозы", и принцесса от паники едва не нырнула в крону папоротника. Но то усилившийся ветер задребежжал треснувшим пополам сухим стволом. Из-за ветра приходилось прикладывать больше усилий, чтобы не сносило порывами. Алина устала, но страх не успеть до рассвета и быть настигнутой раньярами был сильнее усталости; уже болело все тело, но ощущение приближающегося Источника было сильнее боли. Одно радовало — за всеми волнениями времени вспоминать о том, что случилось, и переживать не было. Однако холодный ком в груди напоминал себе в моменты испуга.

Наконец, они пересекли реку. Раньше граница Источника проходила прямо по реке, а сейчас пришлось лететь еще минут двадцать, прежде чем их накрыла живая прохлада божественной защиты. Гроза следовала за ними по пятам — и беглецов то окатывало моросью, то стегало порывами ветра, а крохотные разряды играли на кончиках крыльев, заставляя волосы вставать дыбом.

Небо на горизонте уже едва заметно наливалось серым — там дождя не было, — стала видна туманная поверхность далекого моря и рваная линия гор, когда, наконец, вымотанная Алина увидела опустевшее поселение дар-тени. А когда они под грохот грома опустились во дворе дома Охтора, их накрыл проливной дождь.

Принцессе хватило сил только добежать до крыльца, под навес — и она со стоном привалилась к стене. Тротт, отряхивая крылья — брызги так и летели во все стороны, — открыл дверь. Изнутри пахнуло теплом и сухостью, и он взял обессилевшую Алинку за руку и, потянув внутрь, заставил опуститься на кровать и набросил ей на плечи толстое покрывало.

Он затопил печь, достал откуда-то мешок сухарей, сушеное мясо и ягоды, вручил Алине, сходил за водой, поставил что-то вариться... принцессе было очень стыдно, но она не могла пошевелить и краешком крыла.

— Я затопил ванран, — сказал Тротт. — Вам надо прогреться, а то когда проснетесь, двинуться не сможете от боли в мышцах.

— Ага. Я сейчас. Сейчас, — пробормотала принцесса. Глаза ее слипались. Тротт снова вышел — а она буквально на минуточку прилегла на кровать и провалилась в сон.

А потом ее затрясло, и холодный ком в груди снова вырос, заворочался, раня острыми краями — привиделось перекошеное рыло тха-нора Венши, руки, лапающие ее за грудь, боль, окровавленный лорд Тротт и убитые дар-тени, которых пожирали охонги, и она закричала, пытаясь оттолкнуть от себя тяжелую тушу насильника, царапаясь и изгибаясь.

— Алина, Алина... — звали ее, стискивали, а ей все казалось, что это жестокий тха-нор, который сейчас замучает ее. — Все позади, принцесса. Ну все, все, девочка, все, проснись!

Она кричала до визга, до сорванного горла, и никак не могла очнуться — ее колотило без слез, тело покрывалось холодным потом и зубы стучали со страшной силой.

— Алина! — кто-то тряс ее, гладил по лицу, и она, наконец, открыла глаза, увидела близко-близко Тротта, от облегчения обняла его и истерически засмеялась — с подвыванием, с взвизгиваниями. Оборвался смех — и горячим потоком потекли слезы. Холодный ком в груди разрастался, мешая дышать, и она от невозможности прогнать его вцепилась зубами в руку лорда Макса и зарычала, закричала, пытаясь выплеснуть боль.

— Тихо, тихо, — инляндец аккуратно прижал принцессу к себе, к груди, и начал наглаживать по волосам, по спине. — Это нормально, Алина. Поплачьте. Это на пользу.

— Почему? — спрашивала она, рыдая. Холодный ком в груди резал острыми краями, ворочался, не желая уходить. — Почему они такие? Звери? Лорд Макс? Как же так?

Это не требовало ответа, и он просто качал ее на руках, напрягая мышцы, когда она снова как зверек вгрызалась ему в плечо или грудь.

— И вы из-за меня чуть не погибли, — плакала она, — а все остальные умерли. Вершу они так мучали, лорд Макс! Боги, как они над ним издевались! Били, го... голову оторвали! А он хороший был!

— Он умер достойно, защищая вас, — тихо сказал Тротт.

— Да, — горько всхлипнула она, — все из-за меня! Вы правы были, лорд Макс, я настоящая обуза. Извините... извините, что я опять плачу...я сейчас... — и она постаралась высвободиться.

— Алина, — сказал он ей на ухо, прижав к себе и опять щекотно погладив перышки подкрылка, отчего она прикрыла глаза, — забудьте всю ту чушь, что я вам наговорил. Это неправда. Вы сильная и отважная девушка. И ничуть меня не тяготите, клянусь. Не каждый мужчина выдержал бы этот путь. Я восхищаюсь вами.

Она слушала, затихнув от изумления — рыдания прекратились сами собой, оставив только вздрагивания и всхлипывания. И не могла не спросить:

— А зачем вы это говорили, лорд Макс?

— От злости, — глухо объяснил он. — Я поступил крайне неэтично.

Алина покраснела, вспомнив о том, как именно он поступил, поерзала у него на коленях и шмыгнула носом.

— Поэтому злился на себя, — продолжал он, — а выливал это на вас.

— Это не очень-то правильно, профессор, — наставительно сказала Алина, прижавшись мокрой щекой к его груди. Было жарко и душно, а от Тротта пахло чистотой и дымом. — Вы же умный.

— И умные иногда бывают дураками, — профессор усмехнулся, мышцы под ее щекой вздрогнули. — Простите меня, Алина.

Ей было неловко и радостно от этого разговора, и сердце колотилось часто-часто. Пятая Рудлог отклонилась и внимательно посмотрела на него. Инляндец тоже глядел на нее — очень серьезно.

— Хорошо, — торжественно произнесла она. — И вы больше не будете меня ругать?

— Наверняка буду, — губы его дрогнули.

— Ну если за дело, то можно, — примирительно проговорила Алина и снова прижалась к его груди. — Просто... не обижайте меня больше, пожалуйста, лорд Макс. Мне очень больно, когда вы меня обижаете.

— Простите. Я очень постараюсь, принцесса, — он погладил ее по голове, и от этого жеста она словно очнулась. Оглянулась, потерла глаза, потянула носом воздух — пахло вкусно, чем-то мясным. Мышцы расслабились, и холодного кома в груди больше не было. Перевела взгляд на плечи инляндца — они все были в следах от ее зубов, и ей стало так неудобно, что запылали щеки. А он еще и на коленях ее держит!

— Ой, я правда как маленькая, — смущенно сказала она. — Я в детстве так к отцу на руки забиралась.

— К отцу, — глухо проговорил лорд Тротт.

— То есть не подумайте, что мне неприятно, — поспешно проговорила принцесса, почуяв что-то неладное в его голосе, и снова шмыгнула носом. Профессор пошевелился, аккуратно ссадил ее на кровать и поднялся.

— Вы, наверное, очень голодны.

— Да, — застенчиво призналась Алинка.

— Сейчас, — он направился к печи. — Поедите и в ванран.

— А потом? — поинтересовалась пятая Рудлог, жадно глядя, как он кладет в миску исходящее паром жаркое.

— Продолжим наш путь. Почти все припасы, одежду и сумки я приготовил, — Тротт поставил еду на стол, приглашающе указал на тарелку подбородком. — Пожалуйста, ваше высочество.

Алина поднялась, невольно облизнувшись. Губы были очень соленые, да и щеки стягивало от недавних слез, а лицо пылало. Но есть хотелось безумно, и она торопливо перегнулась через стол, стараясь не задеть тарелку, подхватила сухарь, сунув его в зубы, и, выпрямившись, оглянулась на отошедшего к печи Тротта:

— Сейчас, я только умоюсь, профессор. Сейчас!

Инляндец смотрел в сторону — она еще успела удивиться, почему он так резко отвернулся, но голод не желал терпеть, и Алина, вгрызаясь в сухарь и почти давясь им, побежала на улицу. По пути она мазнула взглядом по смятой кровати — в голове вновь плеснули воспоминания, заставившие ее на мгновение нахмуриться и испытать неловкость от того, как тесно она прижималась к Тротту, как близок он был с ней... — но слишком много в Алине было других эмоций, страхов и памяти о пережитом, чтобы она могла это обдумать. Слишком много — и она забыла об этом сразу как отвела глаза.

Во дворе было очень жарко и тихо, на земле подсыхали лужи от прошедшей грозы. Колода с дождевой водой стояла у ванрана, из окошек которого тянуло дымком, и принцесса, направляясь к ней, посмотрела за частокол. Пустое, словно вымершее селение, безмолвные мокрые дома из папоротниковых бревен вдруг показались ей жутковатыми, и она заторопилась, пригибая голову от вновь нахлынувшего страха. А вдруг сейчас появятся преследователи? Несмотря на ощущаемую прохладу Источника?

Умывалась Алина дрожащими руками, очень быстро — а когда повернулась, внутри ее, заставив судорожно вздохнуть, плеснули радость, смущение и облегчение. Лорд Тротт, стоял на крыльце и ждал ее — он уже надел сорочку, и взгляд его был немного отстраненным. Понятно было, что он вышел присмотреть, чтобы с ней ничего не случилось — и пятая Рудлог застыла, молча отряхивая с рук воду, разглядывая его, чувствуя, как становится совсем спокойно и хорошо, и повторяя привычные слова. Он ее не бросит. Не оставит одну. С ним не страшно.

Поблизости вдруг озадаченно заквохтала забытая кем-то курица. Принцесса встрепенулась, улыбнулась недоуменно поднявшему брови Тротту и поспешила в дом.

— Нужно выдвигаться как можно скорее, — говорил он, наполняя вторую миску, пока Алина усаживалась за стол. — Источник слабеет и отступает, граница уже близко. С такой скоростью дня через три поселение окажется вне защиты.

Принцесса вежливо подождала, пока он сядет напротив, и принялась есть. Жаркое, пусть из сушеного мяса и местной "картошки", казалось таким вкусным, горячим и пряным — даже какие-то травы профессор туда добавил, — что дыхание перехватывало от удовольствия и голода. Голова после слез побаливала и кружилась, но тяжесть в груди уходила, оставляя печаль и пустоту. Мысли от запаха и вкуса еды, от прошедшего кошмара и слез разбегались, и нормально подумать ни о чем не получалось.

— Очень вкусно, лорд Макс, — похвалила она, вспомнив о манерах. — Вы очень хорошо готовите!

Он усмехнулся, потер бритый подбородок. Алинка задержала взгляд на его длинных пальцах, перевела взгляд на плечи, вспомнив, как она его кусала и чуть покраснела. Выглядел профессор так невозмутимо и цивилизованно, будто только что вышел из своей лаборатории или лектория.

— Вам сейчас легко угодить, Алина. Но верю, что это вкуснее, чем сырой слизняк.

— Гораздо, — с жаром подвердила принцесса, и лорд Макс улыбнулся — неуловимо, как обычно. Ей очень нравилось заставлять его улыбаться. — Мы снова пойдем... полетим тем же путем? — спросила она.

— Нет, — инляндец встал из-за стола, — теперь нет смысла рисковать. Хотите добавки?

— Да я сама положу, — с неловкостью сказала Алина, но он уже взял ее тарелку, продолжая объяснять:

— Полетим через горы. Вы, конечно, еще неопытны, на высоких местах будет опасно и часто придется делать остановки, но дня за четыре, максимум, за неделю мы должны добраться к долине.

— Так быстро, — пробормотала принцесса тихо, чувствуя, как снова сжимается сердце. — Получается, будь у меня перья, нам не пришлось бы делать такой долгий крюк. И наш отряд бы не погиб. Из-за меня...

— Но у вас не было перьев, — ровно напомнил Тротт и поставил перед ней миску. — И я не способен был лететь. На руках вас тоже не унести далеко, тем более в условиях гор. И чтобы вы дальше не придумывали и не корили себя — мы могли бы и по морю пройти к долине, но там нас наверняка бы увидели ловчие на раньярах. Поэтому нам ничего не оставалось кроме как попытаться обойти горы по лесам.

Она горько вздохнула, вяло поковыряв жаркое ложкой. Теперь начала накатывать апатия, снова задрожали руки.

— Не вините себя, — проговорил он немного резко, коснулся кончиком крыла ее обнаженного плеча и тут же отстранился. — Алина. Посмотрите на меня.

Принцесса неохотно подняла взгляд. Профессор стоял рядом, опираясь руками на стол и хмурился, всматриваясь в нее.

— Они умерли не из-за вас, слышите? — настойчиво произнес он, жестко, словно вбивая слова ей в мозг. — Помните, я говорил им, что вы нужны Источнику и я веду вас к нему? Я сделал это, чтобы обезопасить вас. Они были хорошими бойцами и людьми, и я скорблю о них, но защищали они вас ради нашего бога, Алина. Вы не виноваты. Лучше подумайте о том, что когда мы вернемся на Туру, вы можете попробовать найти их на Туре и поблагодарить. Ведь их половинки, судя по всему, должны быть живы.

Принцесса слабо улыбнулась и вздохнула.

— Обязательно, — сказала она тихо. — Обязательно найдем. Все в порядке, профессор. Спасибо, что пытаетесь облегчить мою совесть, — и она аккуратно и застенчиво погладила его пальцы, вцепившиеся в столешницу. Тротт отодвинулся, сел на свое место, но она не обиделась. Наверное, после того, что случилось, она больше никогда не сможет на него обижаться.

Вспомнилось, как лорд Макс прижимал ее к себе, как укачивал — и что-то сложилось в ее голове: ощущение покачивания и безопасности, слова о боге-Источнике, давнишний сон, который она совсем забыла...

— Знаете, — сказала она, жмурясь, чтобы вспомнить побольше, — я ведь не рассказывала вам... Незадолго до того, как вы нашли меня в лесу, мне приснился сон. Странный голос, который называл себя моим отцом... велел идти к нему и предсказал, что появитесь вы. Человек из моего мира, единственный, которому можно доверять. Он называл меня птенцом... Это ведь Источник, да? Я только что поняла.

— Да, — сказал Тротт и вдруг улыбнулся с таким явным облегчением, что она уставилась на него в изумлении. Он словно расслабился на мгновение, словно выдохнул после бесконечно долгой задержки дыхания. Вздохнул, потряс головой и снова улыбнулся даже немного растерянно. — Признаться, мне было бы легче, если бы вы раньше рассказали этот сон, Алина.

— Извините, — пробормотала она виновато, недоверчиво глядя на его лицо. — Я вспомнила только раз, когда появились вы, а затем вообще вылетело из головы. Я слишком боялась и слишком уставала.

— Я понимаю, — проговорил он. — Еще что-то помните?

Алина покачала головой.

— Только это.

— Ничего, — сказал Тротт без упрека. — Зато я теперь знаю, что правильно все делаю. Значит, он ждет нас. И пустит в долину.

— Вы не были уверены, что пустит? — насторожилась принцесса.

— Я надеялся на хороший исход, — Тротт расправил крылья, потянулся ими, расслабленно откинувшись на стуле, и Алине было непривычно и странно видеть его таким простым и незамкнутым. — Тем более, что варианта всего три. Попытаться вам все же уйти на Туру, оставив половинку здесь, просить помощи у бога или идти сквозь армию к порталам, которые открыты на равнине у трех вулканов. Первое по какой-то причине у вас не выходит, третье — это верная смерть, потому что нас убьют еще на подходах к равнине. Остается только второе. И хорошо, что я не ошибся в своем решении. Хотя, конечно, сомневался. Ведь я несколько раз приходил к Источнику после того, как нашел долину. И другие дар-тени прилетали, приносили дары, просили откликнуться. Но он молчал. Только в первый раз поговорил со мной.

— И что он сказал? — поинтересовалась Алина, перемешивая ложкой содержимое миски.

Тротт снова потер подбородок и поморщился.

— Что ему никто помочь не может. И чтобы я уходил.

— Но если так, и Источник сам до сих пор не смог вернуться на Туру, то как он поможет нам? — с сомнением спросила принцесса, снова отправляя ложку жаркого в рот. Аппетит вновь проснулся.

— Хороший вопрос, — проговорил Тротт хмуро. — Я рассчитываю, что неподвластное нам подвластно богу, и он сможет вас отправить на Туру. Теперь ясно, что раз он вас позвал, значит, что-то ему от вас нужно, Алина. Остается уповать, что это как раз связано с вашим возвращением домой. Доели?

— Да, — Алина с удивлением обнаружила перед собой пустую тарелку. От сытости она повеселела, да и уверенность профессора придавала сил.

— Тогда в ванран, — он снова рылся в сундуке, достал оттуда чистую сорочку, положил на кровать. — Прогреетесь, только недолго, иначе на сытый желудок станет дурно, помоетесь, переоденемся в теплое и полетим.

— Так скоро, — с сожалением вздохнула принцесса. Ей было жалко оставлять дом, и в то же время с каждой минутой все страшнее становилось, что пока они сидят здесь, к ним уже подбираются враги.

— Как можно скорее, — подтвердил Тротт, снимая со стены несколько ножей и колчан со стрелами. — Переночуем в предгорьях и с утра двинемся дальше.

— Хорошо, — Алина покосилась на пустую улицу и содрогнулась. Там было зелено, солнечно и мирно, в поле зрения паслась выбравшаяся к людям курица, но в виски снова застучал страх, что во время помывки в ванране на них нападут. Она понимала, что паника иррациональна, но очень хотелось попросить спутника побыть рядом, как охранял ее когда-то Матвей.

Но Тротт не был Матвеем. Тротт и так много с ней няньчится, а сам вон какой уставший. Перебирает оружие, разложив его на лавке, пробует острия большим пальцем, а движения замедленные и голова опущена. Он заботится о ней — а кто позаботится о нем?

"Я справлюсь сама", — сказала она себе, расправив плечи, взяла чистую одежду и отважно пошла к двери.

Макс Тротт

Инляндец проследил в окно, как принцесса заходит в ванран. Дверь захлопнулась — а он выбрал два ножа, точильный камень и вышел на крыльцо.

Вжжж... вжииих! Вжиииих-вжих!

Макс, сидя на крыльце и не глядя на нож, с двух сторон быстро обрабатывал его точилом. Звук заостряемой стали успокаивал, приводил мысли в порядок. Он давно уже умел легко отстраняться от тяжелых воспоминаний, и самоконтроль был ему привычен. А вот принцесса наверняка пройдет все этапы постравматического синдрома, и дай боги, чтобы это ограничилось кошмарами и страхом.

Вжжж... вжииих!

Побаливали укусы на плечах. Тротт не стал их лечить.

Горячая, прижимающаяся к нему девушка в его руках...

Вжиих! — сердито взвизгнула сталь, и Макс потряс головой. Да куда же тебя все несет, а?

Он, сощурившись, посмотрел на дверь ванрана и невесело опустил голову. Куда, куда... Туда, куда нельзя. После случившегося в твердыне в крови до сих пор полно адреналина. На откате и лезут настойчивые ненужные мысли. Телу нужно... нужно... как она прижималась... да хватит, Макс!!!

"Я в детстве так к отцу на руки забиралась".

Вжжжжу!

Рука сбилась, и Тротт некоторое время тупо глядел на тонкую и глубокую рану, распахавшую кисть от указательного пальца к кости запястья. Текла кровь. Боль пришлась как нельзя кстати, и Макс нарочно медленно залечил порез.

Вот только смотрит она на него далеко не как на отца, хотя очевидно не отдает себе в этом отчет. И он может себе хоть тысячу раз твердить "ребенок, девочка" — только видит в ней совсем не ребенка. А тонкую улыбчивую девушку — любознательную, незлобливую, с забавным чувством юмора, необыкновенно стойкую и отважную. С мягкими пухлыми губами и до дрожи притягательными коленями. Девушку, от невинного взгляда зеленых глаз которой он чувствует себя подонком.

Вжжжи-вжжжжух! — снова ровно и быстро запело точило.

Все в порядке, Макс. Понятно, почему ее тянет к тебе — когда столько пережито вместе, проделан такой долгий путь, девочке сложно не привязаться. Да и ты для нее герой... как не восхититься.

Но это все пройдет, когда Лортах останется позади. Ты вернешь ее на Туру, сам вернешься в лабораторию, и все. Главное — сберечь, довести и спасти из этого мира с его чудовищными богами, инсектоидами и людьми. А на Туре юность возьмет свое. Перед ней целая жизнь. Если, конечно, мы выиграем войну.

Выиграем. Обязательно.

Вжжжууух! Вжжжух!

Кстати... почему так тихо в ванране?

Тротт привычно потянул носом воздух — и тут же обнаружил, что кровный поиск больше не работает. Словно его выжгло впитанным огнем красной принцессы.

Скрипнула дверь. В проеме стояла Алина, обмотавшаяся чистой холстиной — и Тротт на миг замер и судорожно вздохнул, потому что мелькнула мысль о невероятном.

— Профессор, — сипло позвала спутница от ванрана. Он едва расслышал ее. — П-простите, но мне так страшно! Я думала, что смогу, но... вы не могли бы... посидеть рядом?

Голос ее дрогнул, и она, замолчав, потерянно провела ладонью по глазам.

Вжжииих!

— Конечно, — сказал он ровно и встал, прихватив с собой ножи. Подошел. Принцесса была совсем бледной — хотя из ванрана дышало жаром, — и зрачки были крошечными от ужаса, и пальцы на ткани сжимались слишком крепко. — Вам нужно было сразу сказать мне, Алина, — настойчиво проговорил он. — И не стыдитесь страха. Он пройдет, но пока нормален. Идите. Я побуду здесь.

— Спасибо, — прошептала она с неловкостью и шагнула назад, в ванран. А он, оставив дверь открытой, сел на пороге, крыльями к принцессе — спину сразу нагрело, и по контрасту жаркий воздух во дворе показался холодным.

Вжииих! Вжи-и-и-и-х!

Плеск. Шаги. Вздохи.

Он столько раз видел ее тело, что это не может его волновать.

Вжииииих!

Михей бы точно набил ему морду. И он, Макс, не стал бы сопротивляться. Да ей шестнадцать! Всего шестнадцать!

Вжжжи-вжух!

Звук текущей воды. Запах травяного мыла.

Вжжжж-ииииих!

Боги, дайте мне сил.

Принцесса из ванрана вышла раскрасневшейся, в сорочке до колен, улыбнулась ему, обошла и побежала в дом — а Макс бессильно и тяжело смотрел ей вслед. Ножи были заточены до чрезмерности, точильный камень разогрелся в его ладонях — и Тротт, ядовито назвав себя последним из идиотов, тоже направился в дом.

Собирались они быстро — немного времени потребовалось, чтобы подогнать под Алину теплые штаны Далин и поискать в соседних домах женскую меховую нагху — куртку до колен, специально пошитую для походов в горы. Припасы и запасную одежду сложили в одни сумки, теплые вещи во вторые, хитро пошитые так, чтобы, расстегиваясь, превращаться в одеяла. Макс оставил соседям пометку и золото, чтобы вернувшись, не держали зла и не называли его вором, еще раз проверил собранное, велел принцессе взлететь и посмотреть, может ли она удержаться в воздухе с таким грузом, и когда оказалось, что это не составляет труда, взмахнул крыльями и поднялся к ней.

До заката оставалось часа два. Как раз успеют долететь до предгорий.

— Готовы? — спросил он, еще раз внимательно осматривая ее — все ли в порядке, нет ли где непорядка, не забыл ли чего. Подергал ремни надетых крест-накрест под крыльями сумок — как они прилегают.

— Да, лорд Макс.

— Тогда вперед. Видите, — он поднялся выше и на лету указал на два дальних пика, расположенных справа, вершины которых на фоне стального неба отдавали голубоватым, и сами они были покрыты дымкой. — Мы летим за них. Ночью вы увидите еще один ориентир — пятно вулканического света. Запомните, на случай, если останетесь одни. Пролетите за них — увидите водопад и красные скалы. За ними — долина Источника. Запомнили?

— Да, — сказала Алина серьезно, следуя за ним. Светлые вихры ее трепетали на ветру. — Но я надеюсь, что вы больше не оставите меня одну, профессор.

* * *

*

Гонец, посланный за жрецами, вернулся в твердыню поздно вечером того же дня, сопровождаемый двумя раньярами со служителями четверых богов. Сначала он решил, что каким-то невероятным образом ошибся, и пропустил твердыню — но рядом дугой уходил в сторону столицы тракт, виднелись в папоротниковом лесу далекие скалы Овилла, да и вырубка была на месте — рубили лес для отопления и костров. А на месте бывшей крепости, размытое потоками дождя, лежало гигантское пятно каменной грязи и истлевшей земли. И ни следа тха-нора Венши, ловчих и инсектоидов. И не следа пленников.

— Все это проклятый колдун сделал, — бормотал гонец, в страхе осеняя себя защитными знаками, — он в прошлый раз оружие заставил истлеть, а сейчас камень!

Жрецы осмотрели то, что осталось от владений тха-нора Венши и, захватив с собой испуганного до полусмерти ловчего, полетели сначала в ближайшую крепость, где именем императора оставили приказ прочесывать леса от Аллипы до поселений дар-тени и по возможности зайти в сами поселения в поисках беглецов — если они живы, то куда им еще направляться? А затем служители устремились к далекой твердыне Орвиса, что находилась недалеко от переходов в новый мир, и в которой разместился на время войны император Итхир-Кас.

Через три дня император принял двоих измотанных служителей, выслушал их и безжалостно выпотрошил память единственного выжившего из твердыни, узнав о колдуне и беловолосой дар-тени все то, что знал гонец. А знал он немного — нор Хенши привез пленников поутру, колдуна принялись пытать, девкой же собирался побаловаться тха-нор, а затем отдать жрецам.

Ловчий после вторжения в его сознание не выжил, а жрецов от гнева императора спас только их сан и принадлежность богам. В тот день приказал Итхир-Кас принести в соседнем храме в жертву своим господам еще сотню рабов, дабы умилостивить — и спросить, что велят боги делать дальше.

Боги откликнулись — давно они уже не погружены были в сон, творя в недрах храмового холма новое оружие. Впитали кровь и заговорили: поиски девки не прекращать, потому что сами они не могут ее найти — ее прикрывает враг, затаившийся в горах. Слова старой провидицы можно трактовать по-разному, но ясно, что беловолосая является угрозой для перехода в новый мир. Но главное — выиграть войну и удерживать порталы, чтобы больше ни одного с той стороны не закрыли.

— Скоро ли будет подкрепление от вас? — спросил император, поднимая вымазанные кровью руки к небу. Кровь стекала меж трупов рабов по огромному каменному алтарю в местном храме и испарялась, не достигая земли.

"Очень скоро, — сказали ему. — Жди. А следом придем и мы".

Их взоры давно уже были обращены к открывшимся порталам. Вот-вот должны были раскрыться они настолько, чтобы пропустить богов в новый мир. И тогда никакие предсказания и никакая девка им не смогут помешать.

Глава 14

Конец марта, замок Вейн, Марина

Нас с леди Шарлоттой и Маргаретой эвакуировали в столицу Дармоншира через полчаса после нашего с Люком разговора. Жак Леймин, сопровождаемый командиром моей личной гвардии Осокиным, нашли меня в операционной, когда я медленно — от усталости и накатившей тошноты — приводила ее в порядок. В карманах халата лежал мешочек с иглами — я теперь всегда носила его с собой, — и телефон, и я периодически замирала, прислушиваясь. Мне все казалось, что Люк сейчас еще позвонит.

Но когда на фортах глухо заговорила артиллерия, я поняла — началось. Теперь точно началось. И он не позвонит.

Старик Леймин был категоричен:

— Его светлость отдал приказ на эвакуацию, — сказал он, устрашающе вращая глазами, — леди Дармоншир, у вас есть десять минут на сборы.

Капитан Осокин остался у входа в лечебное отделение, рядом с постоянно сопровождавшими меня гвардейцами, как будто опасался, что я могу сбежать. Впрочем, его опасения были обоснованы.

Большую часть отведенного времени я потратила на то, чтобы закончить работу и положить инструменты в стерилизатор, а остальные — на спешное прощание с коллегами, теми, кто не был занят с больными. Никто не осуждал меня, но так невыносимо стыдно мне не было никогда. Покидать госпиталь и людей, которым мы обещали защиту — как будто моя жизнь стоила больше, чем их! Мы сработались с ними, сроднились, и теперь я бежала, оставляя их на линии фронта.

— Простите, — прошептала я, сжимая сухую ладонь доктора Лео Кастера. Глаза его были красными от недосыпа, и пах он лекарствами, и глядя на него, я снова впала в состояние отчаяния. Все разумные доводы, которые я приводила себе ранее, вылетели из головы. Я не могу уехать! Как я могу?!

"Ты обещала".

Я как-нибудь уговорю Люка. И Леймина. Люк должен понять... должен!

Мне начало не хватать кислорода, я судорожно вздохнула раз, другой — и тут доктор Кастер крепко сжал мою руку в ответ.

— Немедленно отправляйтесь, Марина Михайловна, — строго сказал он. — И не корите себя, не забывайте, что вы отвечаете не только за себя, но и за ребенка. Вам давно следовало прекратить практику с вашим токсикозом, поэтому как ваш врач и как ваш, надеюсь, друг, я рад, что вы уезжаете.

Я снова вздохнула, глотая подступающие злые и виноватые слезы, но мысль о ребенке — и о Полине, которая тоже зависит от меня, — привела меня в чувство. И заставила вспомнить, почему я пообещала Люку уехать.

Потому что от моего мужа сейчас зависит судьба сотен тысяч людей. И если враги прорвутся к замку и захватят меня, они смогут заставить его сдастся. А это означает конец сопротивления. Это значит, что Люка убьют.

Совсем недавно, после моего побега на выручку к Кате, Василина бросила мне в лицо, что реши заговорщики шантажировать ее, и ей бы пришлось выбирать между троном и мной. Возможно, я была неправа — ведь в результате и Катю спас Свидерский без моего участия (или она его, что вернее), из-за меня пострадали гвардейцы и чуть не погиб Март с друзьями, но я прекрасно понимала, что никто не позволит королеве рисковать собой или страной ради сестры, особенно такой дурной. А вот Люк без сомнения рискнет всем ради меня. Все отдаст, и жизнь в том числе.

Как и я. Так разве я могу подвести его?

— Пора, ваша светлость, — негромко позвал от двери капитан Осокин.

Я, кивнув, поцеловала доктора Лео в щеку — за попытку снять груз с моей совести, а затем внезапно расцеловала и остальных. И в сопровождении гвардейцев вышла из лечебного отделения.

Единственное, что утешало меня — что здесь оставался Леймин с охраной, и для медперсонала были подготовлены пути отступления. Детей по нашему с леди Лоттой настоянию должны были вывезти на автобусе одновременно с нами и разместить в герцогском доме, слуг, тех, кто не занят был на помощи госпиталю, увозили следом. Легких раненых уже начали транспортировать в дальние больницы герцогства. Но тяжелых трогать было нельзя, и госпиталь оставался работать до последнего.

Я прямо в халате прошла по коридору к нашему "детскому саду" — леди Лотта отдавала последние распоряжения нянечкам, срочно собирающих детей в дорогу, и глаза ее были тревожными. Она передала рыдающего рыжего мальчишку лет двух, вцепившегося в нее, помощнице, погладила его по голове и что-то ласково сказала — пацан замолчал, серьезно кивнул, и свекровь последовала за мной. У черной лестницы нас уже ждали Рита и личные горничные. Сумки с самым необходимым были давно собраны, и мы быстро прошли по подземному ходу к приготовленному для нас пассажирскому листолету.

Улетая, с высоты я видела далекие башни Третьего форта, где сейчас находился Люк. На них тучей надвигались раньяры — и зло и тяжело продолжали грохотать орудия. Видела я и автобусы, в которые грузили детей; гвардейцев — они должны были выехать за мной; раненых и слуг, столпившихся на крыльце замка. Как бы я ни утешала себя, какие бы разумные доводы не приводила — это было слишком похоже на постыдное бегство. И я, глядя из кабины листолета на удаляющийся замок, поклялась, что вернусь сюда сразу же, как отступит враг. Как Люк заставит его отступить.

Герцогский дом встретил нас запахом векового камня и старого дерева. Он стоял в центре столицы, большой, простой, крепкий, вросший в землю: серые стены проглядывали сквозь пышный вьюнок, что оплетал колонны крыльца с треугольной крышей, поднимался до третьего этажа дома, а кое-где и до крыши с десятком труб, расступаясь вокруг высоких окон — около двадцати в ряд. Видимо, предки-Дармонширы предпочитали простоту и основательность. По инляндскому обыкновению, фасад выходил на улицу, отделенный от нее лишь небольшим двориком и низкой оградой, зато за домом расстилался огромный сад с цветущими деревьями. Там нам и предстояло обосноваться — а если враг все же проломит защиту фортов и двинется на Виндерс, нас должны были отправить на Маль-Серену.

Начало апреля, Виндерс, столица герцогства Дармоншир, Марина

— Марина Михайловна?

Я не ответила — в этот самый момент меня рвало в ванной, и общаться не было ни возможности, ни желания. Да и жить, если честно, не хотелось.

Когда перед глазами уже заплясали черные пятна, на запястье чуть похолодел брачный браслет — и наконец-то по телу быстрой змейкой проскользила прохлада, пощекотав руку и впитавшись в виски. Отпустило, и я, склонившись над раковиной, плеснула в лицо воды и посмотрела в зеркало. Красные глаза, белые губы, волосы, влажные от испарины. Красавица.

— И почему бы тебе не действовать заранее? — пробормотала я злобненько, подняв руку и разглядывая кусающую себя за хвост платиновую змею. — Или для Целителя если не пострадала — считай, и беременна не была?

Сапфировые глаза украшения укоризненно блеснули, и я, тут же устыдившись хулы на мужниного первопредка (а еще больше испугавшись, что Инлий разгневается и браслет перестанет помогать), прикусила язык.

— Прости, Великий, — покаялась я в зеркало, снова наклоняясь умыться, — и спасибо.

Мне показалось, что потянуло ветерком, а когда я подняла голову, в глубинах зеркала мелькнула серебряная длинная тень. Я потрясла головой, пошатнувшись от слабости, вгляделась — но никаких теней там не было, и на меня взирало мое красноглазое отражение с всклокоченными волосами.

"Прекрасно. Только галлюцинаций тебе и не хватало".

Я продолжила мрачно умываться. Холодная вода окончательно привела меня в чувство, и я, почистив зубы, промокнула лицо полотенцем и вышла в спальню. Там суетилась Мария, уверенно перестилая постель. Взбила подушки и потянулась подвинуть мешочек с иглами, который лежал на прикроватной тумбочке, чтобы протереть пыль.

— Не трогай, — предупредила я. Горничная обернулась, сочувственно вздохнула. Последнее время я стойко вызывала у окружающих желание сочувственно вздыхать.

— Вызвать врача, ваша светлость?

— Не надо. Лучше дай мне яду, — буркнула я желчно, опускаясь в кресло у окна. Свежий воздух тоже приносил облегчение, поэтому несколько дней, которые мы пробыли в доме, я продолжала спать с открытыми окнами. Хорошо, что браслет унял тошноту — а если бы он еще умел убирать слабость, раздражительность и плаксивость, было бы еще лучше. Но увы. И как это мама прошла через это целых шесть раз?

— Ну-ну, — добродушно проговорила Мария. — От беременности еще никто не умирал, ваша светлость.

— Но я уверена, что убивал, — еще мрачнее откликнулась я и откинулась на спинку кресла. — Болтливых горничных так наверняка.

— Может, чаю? — привычно не обратила внимания на мою едкость эта бесстрашная женщина. — С солеными сухариками, ваша светлость...

Я представила себе сухарики и меня замутило. Но по опыту нужно было немножко подождать — действие браслета потихоньку усиливалось, и через минут десять я могла уже поесть.

— Воды с лимоном, — приказала я. — И каши, Мария, только поскорее. И что там с просителями?

— Ждут, ваша светлость, — с неудовольствием высказалась горничная. — Но куда вам сейчас просители?

Я глубоко вдохнула и закрыла глаза.

— Скажи, я выйду через полчаса. Только сначала принеси мне поесть, Мария.

Браслет начал действовать в тот же день, что состоялся наш с Люком разговор — меня ужасно укачало в листолете, разболелась голова, и когда я уже готова была плакать от мигрени, змея на запястье налилась прохладой и все прошло. Но действовал он как-то выборочно. Приступы токсикоза не перестали меня мучить, я по-прежнему то и дело впадала в предобморочное состояние, но когда становилось совсем худо, брачная змейка давала мне короткую передышку. К моему счастью стал он помогать и при вкалывании игл — это все еще было до слез больно, но не страшнее, чем в первые разы. Иначе, как чудом, я это назвать не могла.

Когда я за очередным семейным чаепитием поделилась новообретенной способностью с Маргаретой и леди Лоттой, свекровь, глянув на мое запястье, сказала:

— Верно, отец и мама говорили мне, что в крепком браке браслеты Дармонширов становятся лечебными. Но мама и так не страдала токсикозом, поэтому я знаю только о том, что они снимали головную боль.

— У меня и таких браслетов не будет, — с завистью пробормотала Маргарета. — И вообще, Марина, глядя на твои страдания, я окончательно убедилась, что в брак вступают и детей заводят только сумасшедшие.

Леди Лотта огорченно вздохнула, а я буркнула:

— Спасибо, Рита. Я сама на себя глядя, в этом убеждаюсь. Леди Шарлотта, если браслет должен помогать, то почему не действовал раньше?

— Может, ваш брак стал крепче? — деликатно предположила леди Шарлотта.

— Думаете, расстояние его укрепило? Тогда мне следует уехать в Тидусс. Заодно и вы от меня отдохнете, — съязвила я — и тут же чуть не подавилась чаем, вспомнив, что в телефонном разговоре я первый раз после свадьбы сказала Люку, что люблю его. Леди Шарлотта мягко улыбалась, и я приложила ладонь к лицу и покачала головой. — Простите, леди Лотта. Кажется, я с каждым днем все злее и нетерпимее.

— Ничего, — сказала она понимающе. — Вот увидишь, закончится первый триместр, гормоны придут в порядок, и ты снова станешь самой собой, доброй и спокойной.

Я промолчала, что и в нормальном состоянии не сильно-то отличаюсь от себя нынешней. Незачем расстраивать свекровь.

Она и так тревожна — ходит в домашнюю часовню, приносит жертвы всем богам, беззвучно шепчет молитвы. Двое детей на войне — нелегкое испытание.

Я же, оставшись без дела, вымотанная токсикозом, не находила себе места от слабости и тревоги. Майки Доулсон докладывал мне о делах в Вейне, и я каждый раз боролась с собой, чтобы не сорваться туда в ту же минуту. С Люком связи не было — он не звонил и не отвечал на звонки, но мы знали, что он жив. Пропала и Поля, и я, исправно вкалывая иглы, надеялась, что с ней все в порядке. Немного отвлекали меня короткие разговоры с Марианом — голос его был так спокоен, когда он говорил, что Василина еще не вернулась, что я кожей ощущала, как невыносимо ему страшно за нее. Спасали и просители, которые каким-то образом прознали, что герцогиня Дармоншир переехала в столицу. Уже на второй день с раннего утра они молчаливо толпились у ворот дома. Простые люди смотрели на окна с тоскливой надеждой, и я не смогла отказать в приеме.

В остальное время я погружалась в бездну эмоциональной нестабильности: то на глазах вскипали злые слезы, и я готова была разрушить весь мир, то рвалась отправиться к Люку, чтобы хотя бы посмотреть на него, то напоминала себе, что он меня обидел и лежала в кровати, равнодушная ко всему. Чтобы как-то еще отвлечься и не сойти с ума окончательно, я стала присоединяться к леди Лотте в часовне. Религиозного рвения во мне никогда не было, но после встречи с Красным стало как-то неловко игнорировать храм — будто избегаешь встречи с близким родственником, а умиротворение обители успокаивало и меня. И я просила: Синюю — о благополучных родах, Зеленого — о том, чтобы все было в порядке с Полей. Белого я благодарила за браслет и заклинала помочь Люку. Говорила я и с Красным — обо всем на свете, о Василине, которой нужно вернуться, о Люке, которому нужно выиграть войну. Но Воин ни разу мне не ответил. Это понятно — у него, как и у других богов, наверняка были более важные дела.

Начало апреля, Люк

Его светлость очнулся в вязком тумане, слабый, как младенец. Зашарил руками вокруг, повернулся набок, не понимая, почему вокруг так грохочет. Зрение постепенно фокусировалось — маленькая, аскетично обставленная комната в комендатуре Третьего форта, ночник, виталист... Дармоншир сглотнул: под кожей мага пульсировала горячая сытная кровь.

— Очнулись, ваша светлость! — сказал дежурный с облегчением и направился к нему. Люк поморщился — голос ввинтился в виски ледяными копьями, а грохот — наконец-то стало понятно, что это работают орудия, — вибрировал, казалось, прямо в голове. Внутри разворачивался нестерпимый голод — герцог дернул руками, почувствовав, как вытягиваются когти, и сжал зубы.

— Не подходисс, — прошипел Люк. Маг жизни остановился, пригляделся — и лицо его стало испуганным. — Иди к двериссс. Сссколько я ссспал?

— Трое суток, ваша светлость, — виталист медленно и осторожно отступал к выходу. Кровь пульсировала так заманчиво, что Дармоншир закрыл глаза, отвернулся к стенке — бороться с голодом становилось все труднее.

— Что там ссснаружи?

— Иномирянам вчера пришло подкрепление. С утра атакуют. Пока держимся, — маг очевидно боялся, но все-таки профессионал в нем взял верх. — Ваша светлость, я могу в вашем состоянии чем-то помочь?

— Нет. Прямо ссссейчас сскажи всем, чтобы ушли с моей дороги, — прошипел Люк, корчась на кровати. — Ссспряталисссссь. Иначессс будут сссжертвы...

Хлопнула дверь, послышались поспешные шаги, голоса. Дармоншир запрокинул голову, судорожно облизался и зашарил по тумбочке в поисках сигарет. Раз, два... топот ног, щелчок зажигалки... три, четыре, пять... затяжка. Голоса все дальше. Рокот артиллерии... шесть, семь... еще затяжка полной грудью, до темноты в глазах.

Люк смог досчитать до двадцати — а затем держаться стало невозможно, и он вывалился из дверей, вжимая в ладонь тлеющую сигарету и шатаясь. Сумел дойти до выхода из комендатуры — и, лизнув сандящий ожог, окинул взглядом пустой плац. Люди были рядом — затаившиеся за машинами, прижавшиеся к стенам, к башням, закрывшиеся в помещениях, тихие... он ощутил их страх, дыхание, ток крови. Мотнул головой, раскидывая руки, и поднялся в небо змеем воздуха, ревя от голода.

Его ослепило заходящее солнце — и он, на несколько мгновений придя в себя, изогнулся и завис высоко над укреплениями, раздраженно взбивая воздух хвостом. Над ним в легких перистых облаках, устилающих небо, начала образовываться воронка. Увидел он кипящее сражение, дым нефтяных полей, вспышки артиллерии на всех фортах, подлетающие комья земли и ошметки деревьев на местах взрывов, наступающую тьму охонгов, стаи раньяров, атакующие позиции защитников на засеках, и тха-охонгов, похожие на двигающиеся холмы. Люк на последних крохах воли заставил себя отвести взгляд от вновь засновавших по плацу солдат и понесся вправо — туда, где враги проломили оборону.

К стене между Четвертым и Пятым фортом уже выходила пятерка тха-охонгов, сопровождаемая парой сотней мелких собратьев. Раньяры бросались на башни, пытаясь уничтожить орудия, и, судя по тому, что одна из башен Четвертого форта была сплошь облеплена "стрекозами", ее защитники пали.

Отчаянно отбивающиеся военные на стенах форта увидели, как огромный полупрозрачный змей в потоках клубящегося ветра содрал с башни "стрекоз", отшвырнув их, а затем с невероятной скоростью облетел стаю раньяров по спирали — и чудовищ потянуло вверх и прочь от башен образовавшейся огромной воронкой. Смерч захватил двоих тха-охонгов и несколько десятков охонгов, и с тяжелым гулом понесся обратно на позиции наступающих, а змей с высоты обрушился на одного из оставшихся гигантов. Искореженный инсектоид размером с грузовик, дергая жуткими лапами, взмыл в воздух, захваченный огромным клювом — и в борьбе между змеиными зубами и хитином победили зубы. Защитники наблюдали, как сминается в пасти огромный визжащий инсектоид — с треском лопалась броня, текла белесая слизь, а змей, снова рухнув на землю, ударил мордой с зажатым чудовищем о почву раз, другой — тха-охонга разорвало на куски, и змей принялся с жадностью глотать его, дергая хвостом в стороны и сбивая нападающих мелких охонгов.

— Его светлость прилетел, его светлость! — неслось над стеной.

— Не зевай, он один, подсобляй, за тебя твое дело не сделает! — орали командиры, и оглушительно стрекотали пулеметы, и орудия били с новой силой.

Вдруг, перебивая рокот артиллерии, над полем боя пронесся странный хрипящий и булькающий звук. Так мог бы всхлипывать гигантский кит. Защитники замерли — огромный змей стоял, широко расставив кривые лапы, склонив шею, и оглушительно сипел и кхекал, как нажравшийся шерсти кот.

— Великий Инлий, неужто подавился? — с ужасом прошептал один из артиллеристов. — Не дай боги!

Змей все сипел и дергался, аж до закатившихся глаз, затем захрипел — и из зубасто-клювастой пасти вылетел облепленный слюнями огромный кусок брони с передней охонговой лапой и кусками плоти. Чешуйчатый герцог с омерзением отшвырнул его и повернулся к оставшимся тха-охонгам, угрожающе шипя.

За полчаса было кончено и с раньярами, и с охонгами. У стены между Четвертым и Пятым фортами остались лежать три искореженные туши тха-охонгов: змей больше не пытался их жрать, зато то и дело дробил клювом и глотал мелких охонгов.

— Не отравился бы, — обеспокоенно сказал товарищу минометчик, залегший в сторонке — чтобы увлекшийся чешуйчатый союзник случайно не задел своих. — Они же ядовитые.

— Ничего, — бодро ответил ему сослуживец, — в Тидуссе вон и кузнечиков едят, и тараканов жареных... а это считай, вообще креветка, только огромная!

— Так то жареных, — минометчик с сомнением смотрел на исчезающего в огромной пасти охонга. — Хотя... а давай-ка ему парочку поджарим!

И в сотне метрах от завершающего уничтожение противника змея в общем грохоте зазвучали новые взрывы.

Люк, с омерзением повозив языком по земле, чтобы избавиться от привкуса муравьиной кислоты, снова поднялся в воздух. Наступление продолжалось, но прорывы больше нигде не угрожали — и он, прежде чем вернуться в Третий форт, понесся к морю. Потому что голод не оступил — сколько там было мяса на этих охонгах? На один зуб, да еще в желудке противное ощущение, будто набил его ореховой скорлупой, и из-за кислоты есть хочется еще больше.

Он нырнул в воду, тут же заметил добычу, а очнулся только на закате, под водой, с тушей дельфина в зубах. Вода была красной — и он сначала решил, что это заходящее солнце так окрасило море... но затем рассморел обрывки плоти и черных плавников, качающиеся на волнах, помотал башкой от сожаления и недоверия — похоже, он уничтожил целую стаю дельфинов.

С сытостью окончательно вернулась способность соображать почти по-человечески, и змей заглотил оставшуюся тушу — не пропадать же добру, — и отяжелевший, полетел обратно, низко над морем.

Вот и еще один урок, который не успел ему дать Луциус Инландер. Потратил много сил — будь готов к тому, что несмотря на подпитку в первородных ветрах и охоту, проспишь несколько суток, а по пробуждении будешь готов съесть любое живое существо, оказавшееся поблизости. Сколько, интересно, таких мелочей еще упущено — и сколько придется узнавать, рискуя своей шкурой и жизнями близких. Неудивительно, что старый змей был таким сухим и собранным и имел такой нелегкий характер. Опасность стать каннибалом кого угодно заставит держать себя и свою жизнь под контролем.

Люк досадливо зашипел — по волнам пробежала рябь, и он усилием воли взял себя в руки. Нельзя тратить силы. Уже видны башни фортов, и там все еще кипят бои — а он и так оставил своих людей без поддержки на трое суток. Чудо, что они продержались это время, и страшно себе представить потери.

Небо стремительно темнело, и орудия били все реже. Все же хорошо, что темнота дает им преимущество перед иномирянами.

Люк невидимым сделал круг над укреплениями, уже трезво оценив позиции противника — враги так и наступали на отрезке между первым и восьмым фортом, — и когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, направился к Третьему форту. Ветра неслись с ним нос в нос, толкались в бока ледяными порывами, как молодые барашки — радовались и приглашали поиграть. Но не время было для игр.

Люк начал снижаться к воротам порта, когда слева вдруг пахнуло стылостью и тьмой. Он повернулся — и тут по морде его мазнула крылом странная длинная змеептица, похожая на уже виденные им тени. Мазнула и растворилась в ночи.

Вернувшегося герцога в форте встречали опасливыми взглядами — но не шарахались, видимо, рассудив, что если раньше не сожрал, то сейчас и подавно не станет. Редко огрызались орудия, где-то далеко за стенами слышны были звуки пулеметных очередей и визг охонгов.

Полковник Майлз, выйдя из дверей комендатуры, поспешил Люку навстречу. Лицо с одной стороны у него было ободраным и опухшим, и рукой он двигал с осторожностью, но в целом был цел и бодр.

— Я решил, что вам понадобится, — проговорил он как-то слишком громко, протягивая Люку сигареты, и осмотрел его с головы до пят, словно ожидая увидеть чешую и клыки с когтями. Дармоншир тоже посмотрел на себя: босиком, в мятых брюках, в которых он завалился спать, в несвежей рубашке. Поморщился и с удовольствием закурил.

— Как это вас угораздило? — спросил он, указывая на лицо командира.

— Контузило, ваша светлость, — громко ответил Майлз, и теперь стало понятно, почему он так орет. — У них оружия нашего все больше, и умельцев, что научились с ним обращаться, тоже. Взрывом мины шарахнуло об башню. Главное, жив, пронесло, слава богам. Мелочь, виталистов отвлекать не буду.

Люк кивнул, прислушиваясь — за стенами раздались хлопки взрывов, далекие крики.

— Почему меня не разбудили? — спросил он, выпуская дым. — Не смогли?

— Так точно, ваша светлость, — откликнулся Майлз. — Уж что мы только не делали, бесполезно все. Нелегко нам без вас пришлось.

— Я не знал, что столько просплю, — хмуро объяснил герцог. — Теперь буду знать. Какая расстановка сил, Майлз? Большие потери?

Полковник посмурнел.

— Почти три тысячи убитых, милорд, раненых примерно столько же. Плохо дело. В Шестом форте почти всех солдат стрекозы эти уничтожили, мы не смогли предотвратить прорыв. И на полосах обороны много полегло.

Люк помолчал, осознавая размер катастрофы.

— Итого из двадцати тысяч личного состава у нас осталось четырнадцать?

— Меньше четырнадцати, — буркнул Майлз. — Сколько точно за сегодня потеряли, только к утру подсчитаем, — он прислушался ко вдруг наступившей тишине, в которой, как в насмешку запел соловей. — Затихли. Хорошо, что ночи на нашей стороне, ваша светлость.

— Да, — тяжело выговорил Люк и достал вторую сигарету. — Да.

— И как похоронить-то всех в огне... иначе неделя-другая, и будет у нас тут нежить на фортах тысячами пастись, ваша светлость...

— Да, — тихо сказал Люк и покачал головой. Вдруг стало дико страшно — будто он один стоит и смотрит в лицо многоликой и неотвратимой смерти. И Дармоншир затянулся и выдохнул, отгоняя от себя и страх, и тягостное сожаление о погибших. Сейчас он что-нибудь придумает. Он всегда что-то может придумать. Сейчас... кофе бы, и еще сигарету.

— Собирай совещание, — хрипло приказал он. — Справимся, полковник.

— Конечно, ваша светлость, — чересчур громко и жизнерадостно подтвердил контуженный командир фронта. — Справимся! Кстати, забыл вам сказать. Извините, — он потряс головой. — Вчера, до того, как началось все, звонили из Бермонта, от его величества Демьяна Бермонта. Оставили номер его личного телефона. Требовали звонить в любое время, как вы очнетесь.

— Перезвоню, — сказал Люк удивленно. — Но сначала совещание. Я должен знать, какова ситуация на рубежах.

Совещание прошло очень быстро. Два дня после того, как Люк заснул, дармонширцам удавалось не только успешно сдерживать наступление остатков врагов, но и заставлять их отступать, и выбивать на отдельных засеках подчистую. Затем к иномирянам пришло подкрепление из Раунферта, быстрее, чем ожидалось, а за ним, сегодня с утра прибыло еще несколько тысяч врагов. Потери дармонширцев уже составляли около восьми тысяч убитыми и ранеными, кое-где на защитных полосах у фортов оставалось с десяток позиций, остальные все были уничтожены. А с той стороны и так превосходящие силы противника все росли — видимо, на подавление неуступчивого герцогства решили обратить особое внимание. И все больше у врагов появлялось туринского оружия. Нет еще тяжелой техники, но пулеметы и минометы иномиряне осваивали с пугающей скоростью.

Было решено, что за ночь дармонширцы должны перегруппироваться — с фортов, которые не атаковали, нужно подтянуть резерв, поменять позиции орудий, а Люку — провести разведку и устроить в темноте зачистку по максимуму при поддержке артиллерии. А завтра ждать новой атаки и молиться, чтобы смогли выстоять хотя бы еще день.

После совещания, Люк, тревожный и хмурый, выкурил еще несколько сигарет и набрал-таки номер Демьяна Бермонта. Его величество ответил так быстро, будто над материком не стояла ночь.

— Ваше величество, — осторожно проговорил Люк, — это герцог Дармоншир. Прошу прощения за поздний звонок, мне передали, что вы желаете поговорить со мной. Чем обязан этой чести?

— Дармоншир, — сухо ответили в трубку, — наконец-то. Мы с вами после обменяемся любезностями, а сейчас сразу перейду к делу. Мне жизненно важно, чтобы ваша супруга, сестра моей жены, выжила, и поэтому я крайне заинтересован в том, чтобы вы выстояли.

— И я в этом крайне заинтересован, ваше величество, — немного озадаченно согласился Люк.

— Поэтому я отправил к вам четыре тысячи моих бойцов и несколько эшелонов техники.

Люк сжал в руках пачку и застыл. Тяжелая безнадега вдруг сменилась таким счастьем, что он пошатнулся.

— Так как Север Рудлога закрыт, составам придется делать крюк через Йелловинь и Центр Рудлога, поэтому я не могу точно назвать время прибытия к вам. Бойцы поступают в ваше распоряжение. Командиром там берман, линдмор, Ольрен Ровент. Он вызвался сам и не должен доставить вам хлопот. Я бы хотел сам прийти к вам на подмогу, но не имею права удаляться от границ своей страны, так как прежде всего обязан защищать ее.

Люк выдохнул:

— Это очень щедро и вовремя. Спасибо, ваше величество.

— Поблагодарите, когда победите, — ровно ответил берманский король. — Я рассчитываю на вас, Дармоншир. Удачи. И еще — я готов предоставить вашей супруге, членам вашей семьи и вам лично убежище прямо сейчас.

— Спасибо, — еще раз пробормотал ошарашенный Люк.

— Удачи, — повторил Бермонт и отключился.

После разговора с королем Бермонта его светлость еще раз сверил планы с командирами артиллерийских расчетов — чтобы во время ночного боя не попасть под дружеский огонь и не тратить силы там, где поработают орудия. Главной задачей было уничтожить как можно больше раньяров — именно они нанесли основной ущерб армии. С остальными инсектоидами можно было бороться огнем и артиллерией, но не с тучами смертоносных "стрекоз", которые способны были разорвать и его, Люка.

Повезло, что у Четвертого форта удалось сразу захватить смерчем всю стаю, а новые на помощь не прилетели — видимо, были связаны на других участках. Плохо, что он, полубезумный от голода, раскрылся. Теперь враги знают, что на стороне дармонширцев воюет огромный летающий змей, и если их командующий умен (а судя по успешным боевым действиям, так и есть), то на Люка начнут прицельную охоту. Значит, нужно быть еще осторожнее.

Еще нужно было притащить до утра хотя бы несколько контейнеров снарядов. Но запасы на ближайших складах не бесконечны — даже если враги не смекнут, что происходит, и не начнут устраивать засады, вскоре все равно придется рисковать и летать дальше в тыл врага.

Люк, выйдя на плац, в тревожную тишину, прикурил последнюю сигарету из пачки, выдохнул, глядя на сияющую голубоватую луну, и достал телефон.

"Как ты?" — написал он Марине.

Сообщение ушло и экран погас, но он все курил и смотрел на него — когда трубка вдруг завибрировала.

— Теперь, когда ты написал, мне уже лучше, Люк, — сонно пробормотала Марина ему в ухо. — Не волнуйся за нас. Тут хорошо. У тебя хороший дом.

— У нас, Марина.

— ...да, — после паузы проговорила она — и, видимо, что-то услышав в его голосе, спросила: — Тебе совсем тяжело?

— Очень, — не стал он кривить душой. — Я в тупике.

— Ты что-нибудь придумаешь, — повторила она его мысли. — Ты никогда не проигрывал, Люк. И сейчас не проиграешь.

— Надеюсь, — откликнулся он и замолчал. И она тоже замолчала — но удивительным образом казалось, что ее дыхание греет ему ухо и висок.

— Я так хочу тебя увидеть, Марина, — хрипло и тоскливо признался он и замер — только бы не оттолкнула, не ударила в ответ.

— ...да, — сказала она тихо. И добавила сердито: — И я.

Начало апреля, Марина

Ночной разговор с Люком придал мне сил, и даже утреннюю выматывающую тошноту и слабость я перенесла стойко, без привычных рыданий от бессилия. Когда голова перестала кружиться, я пересчитала иглы, хотя прекрасно знала, сколько их осталось. Но это был мой маленький ритуал, позволяющий справляться с болью.

Всего пять — и я, зажмурившись, задержав дыхание, вколола одну себе в левую руку и замычала, глотая все же выступившие слезы — а боль, ошпарив кожу предплечья, впиталась в похолодевший браслет. Быстрее, чем обычно, впиталась.

Забавный способ поддержания крепости брака, лишний раз доказывающий, что у богов, по крайней мере у Белого Целителя, есть чувство юмора. Я старательно отгоняла от себя идею прямо сейчас сорваться к Люку и стребовать супружеский долг. Если уж нежные разговоры так усиливают действие браслета, то после секса я точно буду избавлена от токсикоза, а по шаманским иглам, наверное, смогу босиком ходить. И спать на них.

Я помотала головой, отсекая дурные мысли, и пересчитала иглы. Теперь четыре. Всего четыре.

День начинался привычно и бессмысленно: опять добродушно ворчала Мария — затем она удалилась погулять с Бобом, — опять я спешно доедала овсяную кашу, пока браслет давал мне передышку. На чай заглянула свекровь — я рассказала ей о звонке Люка, она мне — про детей, которыми она занималась целыми днями. Нам хорошо удавалось делать вид, что все в порядке, а разговоры обо всем на свете поддерживали обеих.

Во дворе и парке гуляли дети с родителями, там же и в доме работали слуги — дом был заполнен вывезенной из лаунвайтского Дармоншир-холла и замка Вейн прислугой с семьями, и чтобы не сидеть без дела, люди принялись под предводительством Доусона-старшего приводить особняк в порядок. Я их понимала — когда есть занятие, легче переносятся ожидание и страх. У ворот, охраняемых гвардейцами, снова стояла группа просителей, и я приказала дворецкому пригласить их в гостиную, чтобы дождаться меня. Леди Лотта уже собиралась уходить, когда раздался звонок от Майки Доулсона. Он каждое утро звонил мне, чтобы держать в курсе происходящего в Вейне.

— Моя госпожа, — устало проговорил секретарь Люка. — Боюсь, у нас очень тяжелая ситуация. Много раненых, и их со вчерашнего вечера все подвозят. Говорят, на фронте огромное количество потерь и форты вот-вот падут. Вейн переполнен, и солдаты умирают, не дождавшись помощи. Бои все еще идут, персонал не спит вторые сутки.

Я произнесла положенные слова поддержки и попрощалась, снова ощущая вкус предательства. Но что я могла еще сказать или сделать? Когда все госпитали Дармоншира сейчас так же работают на износ?

Я застыла с чашкой чая у рта. А затем передала новости ожидающей леди Шарлотте, сделала несколько глотков и заторопилась, переодеваясь на выход. Ну почему это сразу не пришло мне в голову?

— Мария, — позвала я вернувшуюся с Бобом горничную. — Вызови капитана Осокина. И узнай адрес ближайшего госпиталя.

— Ох, ваша светлость, — укоризненно вздохнула горничная, но видя мой предупреждающий взгляд, добавила только: — А как же просители? Они ждут.

— Я приму их прямо сейчас, — твердо сказала я, и Мария, сделав книксен, вышла из комнаты.

Леди Шарлотта сидела в кресле и наблюдала за мной задумчиво и тревожно.

— Простите, что оставляю вас, — я подошла, сжала ей руку. — Не могу сидеть на месте, леди Лотта. Меня это убивает, а в госпитале я буду полезна.

— Ничего, — ответила она, поднялась и обняла меня. — Я с первого дня ждала, когда тебе в голову придет эта идея, — свекровь усмехнулась. — Как вы похожи с Люком, Марина, удивительно похожи! Он такая же беспокойная натура. — Я пошевелилась в ее объятьях, и она отпустила меня. — Иди, милая, иди. Полагаю, Рита, когда узнает, тоже захочет присоединиться к тебе.

Общение с просителями не добавило мне расположения духа. Все предыдущие дни я выслушивала жалобы беженцев: то им с детьми выделили для проживания старую школу с прохудившейся крышей и без отопления, то часами заставляли ждать в администрации Виндерса, то сократили количество горячих обедов. Я звонила мэру, который каждый раз удивленным голосом говорил "не может быть, непорядок" и клялся, что разберется, накажет виновных и все исправит.

Сейчас же в гостиной сидело несколько семей с детьми — все были одинаково рыжеволосы и измотаны, и все говорили одновременно. Женщины плакали, а я пыталась вычленить суть, и заодно справиться с начавшейся головной болью и накатывающей злостью на виновников.

Эти люди бежали из Лаунвайта в первый день войны. Они потратили все сбережения и запасы, переезжая с места на место по мере наступления иномирян, и в Виндерс приехали две недели назад нищими и вымотанными — потому что слышали, что его светлость Дармоншир обещал всем кров, защиту и пищу. Все подготовленные убежища оказались забиты такими же беженцами, как они, и пришлось даже несколько дней ночевать на улицах, пока их не "разобрали" по домам простые сердобольные дармонширцы. Работы, понятное дело, не было, приютившие тоже не могли прокормить целую семью, а в центре помощи при мэрии приходилось отстаивать очереди, чтобы получить обещанные скудные пайки и детское питание.

— И два дня нам выдают только треть пайка, — сдержанно говорил один из мужчин, — под предлогом, что заканчиваются продукты. Мы терпели, но вчера в муке обнаружили червей, а детское питание оказалось просроченным! Хотя люди говорят, что склады заполнены, и продукты привозят постоянно. Сами видели, в порт то и дело приходят корабли.

— Хорошо, что детей накормили в храме, — с горечью вмешалась одна из женщин, — и монахи дали нам на руки немного муки и масла, но и там запасы подходят к концу...

Я велела накормить их, собрать с собой продуктов на несколько дней, и пообещала разобраться. Люди ушли, а я принялась снова звонить Майки Доулсону, чтобы узнать, что предпринимал Люк. Пока звучали гудки, Мария тихо поставила передо мной кружку с чаем и несколько рогаликов с творогом. Я отмахнулась было, но под ложечкой вдруг засосало, и я осторожно взяла один из рогаликов, откусила...

— Моя госпожа, — возмутился одноглазый секретарь, когда я изложила суть проблемы, — его светлость выделил огромные личные средства на закупку продовольствия для беженцев в Рудлоге, Эмиратах и на Маль-Серене. Царица Иппоталия, помимо этого, шлет нам гуманитарную помощь. По самым скромным подсчетам продуктов должно хватить до нового урожая.

— Понятно, — сказала я, доедая третий рогалик под довольным взглядом Марии. — Спасибо, Майки. Вы чудо и действительно незаменимы.

Секретарь что-то застенчиво буркнул в трубку, и я отключилась.

Я попросила капитана Осокина взять с собой десяток гвардейцев и проверить склады, а сама первый раз после эвакуации выехала в город. Я не стала настаивать, чтобы сесть за руль, хотя очень хотелось — меня сопровождали трое охранников, и один из них занял место водителя. А я глядела в окно и ругала себя, что не подумала проехать по Виндерсу ранее. В центре, где среди парков стояли особняки аристократии и богачей, прогуливались дамы с кавалерами, ездили дорогие машины, летали шикарные листолеты. Слуги в парках выгуливали тощих породистых борзых, там же я увидела наездниц явно не из простых семей. Будто не было войны. Но стоило выехать из центра, и картина поменялась. То и дело на улицах попадались бездомные, все остановки общественного транспорта были заняты беженцами, кто-то спал на картонных коробках, кто-то у храмов просил милостыню.

Я осматривала все это и зверела. В первый же день после приезда нам с леди Лоттой и Ритой пришли выразить свое почтение аристократы Виндерса и местный мэр Фемминс. Физиономия у него была самой угодливой и лоснящейся, так что от недостатка питания и тепла он явно не страдал. Тут же вспомнилось, как он клялся мне, что у них нет ни врачей, ни лекарств, ни реанимационного оборудования — и я выдохнула, чувствуя, как холодеют руки и в груди разрастается тяжелая злость.

— Сначала разберись, — сказала я себе шепотом. — Пожалуйста, сначала разберись.

Водитель покосился на меня в зеркало, но лицо его оставалось каменным.

Мы припарковались у ближайшего госпиталя. Уже снаружи стало понятно, что дело плохо — у входа стояло несколько десятков носилок, подъезжали скорые. На наших глазах из скорой выгрузили сразу трех раненых, которых транспортировали в нарушение всех норм. Машина сразу же развернулась и уехала.

Я в сопровождении гвардейцев прошла в госпиталь. Приемное отделение было переполнено, в коридорах лежали солдаты, суетились санитары и врачи. В нос ударил запах крови, лекарств и антисептика, человеческого пота и грязной одежды. На меня почти не смотрели, но это было понятно: пожалуй, явись сюда сам Триединый, и то ему было бы уделено минимум внимания.

В кабинете главврача не оказалось. Я нашла его в терапии, осматривающим больных. Он тоже был усталым, и прислушивался к моим вопросам вполуха, словно не понимая, зачем я к нему явилась.

— Не справляемся, ваша светлость, — поделился он, когда мы вышли из палаты. — Сами видите. Не хватает персонала, коек, машин, чтобы забирать раненых. Нам нечем кормить больных, неделю уже сидят на овсяной каше. Мэр на все просьбы отвечает, что сделать ничего не может.

Я скрипнула зубами и попрощалась. Счет к мэру рос на глазах.

После госпиталя я попросила отвезти меня в центр помощи беженцам при мэрии. Огромная очередь, тянущаяся через всю центральную площадь, начиналась от черных дверей веселенького старого здания, выкрашенного в голубой цвет, с флагами Инляндии и Дармоншира на шпиле. Я прошла вдоль очереди и, извинившись, вместе с гвардейцами протиснулась в двери.

В помещении, сплошь заставленном коробками, за широким столом сидел чиновник с равнодушным лицом и пробивал печатью талоны — а его помощники выдавали людям коробки с пайками.

— Дайте и мне один, — сказала я и мило улыбнулась лысине чиновника.

— Талон, — бросил он, не поднимая глаз.

— У меня нет талона, — призналась я.

— Без талона не положено, — буркнул он. — Следующий.

— И все же, — проговорила я и кивнула одному из охранников, — я настаиваю.

Чиновник поднял голову — глаза его расширились, и он приподнялся на стуле.

— В-ваша светлость!

— Моя, — согласилась я, принимая из рук гвардейца коробку с пайком. Открыла, посмотрела на содержимое — и, достав пакет с мукой, высыпала ее чиновнику на стол. В белой пыли копошились толстые мучные черви. Народ, ожидающий в очереди, зашумел, раздались возмущенные выкрики.

— Что это? — спросила я нежно, хотя пришлось прилагать усилия, чтобы не сорваться на крик.

— Ваша светлость, — чиновник судорожно вытер лысину. — Я что? Я ведь ничего! Даю, что выдают. Мое дело талоны пробивать, ваша светлость!

— Конечно, — кивнула я, направляясь на выход и прихватывая с собой второй пакет с мукой. — Сергей, проследи, чтобы господа оставались здесь и никуда пока не звонили. Выдачу пайка приостанавливаем.

Водитель понятливо кивнул, и в этот момент раздался звонок телефона.

— Да? — проговорила я в трубку, глядя, как охранники успокаивают взволновавшихся людей.

— Дайте хоть такую, мы просеем, — причитала какая-то женщина, и ей вторили на разный лад. Бедные отчаявшиеся люди.

— Ваша светлость, — раздался в телефоне голос капитана Осокина. — Взломали мы склады, скрутили охрану. Все хранилища забиты продуктами из Рудлога и Маль-Серены.

— Понятно, — зло отозвалась я. Внутри плеснуло яростью, по помещению пронесся ветерок, разметав талоны, мучную пыль и бумаги. Народ испуганно примолк.

— Это не все, — продолжал капитан. — Пока мы здесь допрашивали охрану, подъехал грузовик одного из поставщиков. Мы велели охранникам принять груз, как обычно, и понаблюдали. Из грузовика выгрузили мешки с просроченной мукой. А загрузили продукты хорошего качества. Взяли водителя, он сдал хозяина, мы съездили к нему, привезли сюда, прижали. Он божится, что все согласовано с мэром и он не один такой. Несколько местных крупных торговцев проворачивают мошенническую схему: просрочку сдают в пункты помощи, а нормальные продукты перефасовывают и выставляют в своих магазинах. А половину прибыли отдают мэру и еще нескольким повязанным с ним чиновникам.

— Понятно, — повторила я звенящим голосом. — Капитан. Грузовики задержали?

— Так точно, ваша светлость.

— Берите схваченных молодцев и пусть грузят туда продукты. А затем везите к центру помощи. Нужно раздать людям.

— Так точно, — повторил Осокин.

"Только не натвори дел, — говорила я себе, поднимаясь на второй этаж мэрии и сжимая в руках пакет с мукой. Меня трясло от злости. — Только не натвори ничего непоправимого".

Мне нужно было бы успокоиться, но я не могла — меня гнали в спину ярость и отвращение. Пока в нескольких десятках километров отсюда шли кровопролитные бои, в больницы везли тысячи пострадавших, и мой Люк, как и множество других людей, аристократов и простых, рисковал собой, часть дармонширской элиты жила так, будто войны нет. А некоторые еще и считали возможным наживаться в это время. Зачем? Зачем им деньги, если завтра их могут прибить к дверям администрации, а их жен и детей угнать в рабство? Никогда мне этого не понять.

— Господин Фемминс обедает! — поднялась секретарь на входе в кабинет мэра, но я мазнула по ней взглядом и прошла дальше. Охранники у дверей не стали меня задерживать.

Мэр Фемминс действительно обедал — в роскошной столовой при кабинете, за столом, уставленным блюдами и дорогим вином, в компании нескольких местных баронов и одного графа. Я подумала, что из окон должна быть видна очередь голодных людей и едва удержалась, чтобы не приказать арестовать мэра безо всяких разговоров.

— Ваша светлость, — растерянно сказал Феммингс, поднимаясь и выцепляя взглядом пакет у меня в руке. — Какая честь! Как вы прекрасно выглядите! Присоединитесь к обеду?

Он волновался. Понимал, что что-то не так.

— Конечно, — сказала я, светски улыбаясь и подходя к столу. Гости тоже учтиво поднялись. — Этот суп так же вкусен, как выглядит, господа?

— Превосходен, ваша светлость, — благодушно отозвался один из баронов. Остальные промолчали, видимо, были поумнее — или потрусливее.

— А сейчас будет еще вкуснее, — пообещала я, перевернула пакет и вытряхнула на стол, уставленный кушаниями, порченую муку. — Ну, — я наблюдала за изумленными физиономиями, обнаружившими в супе белых червей, — что же вы не едите, господа? Господин Фемминс? Ешьте, прошу. Ешьте! — рявкнула я срывающимся голосом и смела тарелки со стола в сторону мэра. В глазах заплясали темные пятна.

— Да что вы себе позволяете! — возмутился Фемминс тонким голосом, отряхиваясь от супо-червивой смеси.

— Я позволяю? — тихо спросила я. В голове установилась звенящая тишина. В комнате похолодало, а от моей руки, которой я опиралась на стол, потек лед — и стол треснул, раскалываясь на части. — Я позволяю?! Пока мой муж защищает нас от врагов, пока наши люди там гибнут, вы тут наживаетесь и званые обеды устраиваете? Уроды! Да я вас под трибунал отдам! Скоты без совести и без родины! Свиньи!

Голос завибрировал, и вся тревога, вся злость и боль мои вылились в оглушительный всплеск — отшвырнувший людей к стенам, выбивший окна и двери. Вокруг выл ледяной ветер, а я пыталась собраться, потому что среди попавших под удар были и мои охранники. Люди корчились у стен, а мэр, стоя на карачках, кричал:

— Госпожа герцогиня, пощадите! Пощадите! Виноват! Как попутал кто! Пощадите!

Из носа его текла кровь. Я сглотнула, посмотрела на лежащих, закрывших головы охранников — слава богам, живы! Сжала кулаки — и огонь, полыхающий в крови, стал утихать.

— Все вон! — приказала я, задыхаясь, и аристократы, пригибаясь, покинули двери. — Алексей, Виктор, целы?

— Так точно, ваша светлость, — пробасил один, — вскользь прошло. Вы не переживайте, нас инструктировали, что такое может случиться, так мы как ветерок почувствовали, уже готовы были.

Я почувствовала, что краснею. Гнев утихал — а стоящий на карачках причитающий мэр вызывал омерзение и гадливость.

— Встаньте, Фемминс, — сказала я с брезгливостью. — Возьмите бумагу и ручку. Пишите.

Мэр, утирая текущую из носа юшку, засуетился, мечась по разгромленной столовой, наконец, откопал где-то бумагу и ручку и, пристоившись у стены, приготовился писать.

— Первое, — сказала я, — все беженцы должны быть обеспечены трехразовым горячим питанием и достойным кровом. Мне плевать, где их поселят, но если не найдется достойных помещений, они будут жить в вашем доме и в домах отвественных чиновников. Если я еще раз услышу жалобу на просроченные продукты, все причастные пойдут под трибунал. Вы меня услышали?

— Д-да, — проблеял он. Руки его дрожали, но мне не было его жалко.

— Второе, — я отпихнула носком ботинка кусок стола, подошла к разбитому окну и села на подоконник, — все водители, у которых есть транспорт, способный перевозить раненых, обязаны в течение двух дней явиться в мэрию для распределения по госпиталям герцогства. Там проведут инструктаж, санируют машину и будут использовать для перевозки легко раненых. Каждому поступившему на работу водителем будет выделяться двойной паек на него и всю его семью. Если владелец машины не хочет рисковать, он обязан передать машину под выкуп на нужды медслужб.

Третье. В больницы и на сопровождение к машинам скорой помощи срочно требуются санитары. Приглашаются здоровые, чистоплотные и готовые к тяжелой и опасной работе люди. Насильно на фронт никого отправлять не будут. Но работающие в госпиталях получат доппаек и зарплату, а те, кто будут работать на фронте, получат паек на всю семью.

Четвертое. В госпитали требуются доноры крови. Донорам будет вручаться недельный паек.

И пятое. Мэр Фемминс отстраняется от управления Виндерсом и до окончания расследования помещается под арест. Исполняющий обязанности мэра будет назначен в ближайшее время. Снизу допишите пометку: данные приказы распространить по телевидению и радио. Дописали? Дайте сюда бумагу.

— Госпожа герцогиня, помилуйте, — застонал мэр, дрожащей рукой передавая мне лист. Я перечитала, расписалась.

— Я и так вас пожалела, — сухо ответила я. — По-хорошему, Фемминс, вас нужно отправить в расположение моего мужа. Я думаю, что он не будет столь добр, как я, и арестом за преступления и вредительство в военное время не ограничится. Алексей, — я обратилась к одному из охранников, — попроси секретаря господина Фемминса вызвать сюда заместителя мэра. Если он убежал, найдите и доставьте ко мне.

— Все будет сделано, ваша светлость, — подтвердил гвардеец и вышел.

Заместитель мэра Вернбидж, такой же белый, как сам Фемминс, явился через две минуты и вытянулся посреди разгромленной столовой, стараясь не коситься на начальника. Они забавно смотрелись — невысокий лоснящийся толстяк Фемминс и высокий, худой и рыжий заместитель с типично инляндским унылым лицом. Я изложила ему свои требования, передала бумагу. Заместитель слушал, все больше белея, мэр шел красными пятнами и тяжело, грустно вздыхал. Будто это его, беднягу, кормили испорченными продуктами.

— Уводите, Алексей, — приказала я, и гвардеец, подхватив мигом вспотевшего мэра под ручки, вывел его из кабинета. Со мной остался второй охранник и заместитель градоначальника.

— Господин Вернбидж, надеюсь, все понятно? — поинтересовалась я.

— Да, — ответил заместитель нервно, но без панических ноток.

— Тогда выполняйте. Но прежде ответьте мне на вопрос — вы тоже замешаны в схемах господина Фемминса?

— Нет, ваша светлость, — но глаза опустил.

— Понятно. В любом случае это выяснится при расследовании. Но вы были в курсе?

Он поколебался.

— Да.

— Понятно, — повторила я зло. — Идите, Вернбидж. Скоро у вас будет новый начальник. И вам же лучше, если вы действительно окажетесь не замешаны.

Заместитель удалился, а я подняла с пола измазанное в соусе и супе яблоко, тщательно вытерла его о чистый обрывок скатерти, и тоже пошла на выход. Люди в очереди так и стояли в ожидании, но теперь мне не было перед ними стыдно. Над Виндерсом собирались дождевые тучи, но было еще сухо, в лицо пахнуло свежим ветром — и я, направляясь к машине, улыбнулась. Меня ждал госпиталь. Медсестра там сейчас точно будет не лишней.

По пути я позвонила Леймину — он выслушал меня и ворчливо проговорил:

— Простите, ваша светлость, но вам следовало сначала ввести в курс дела меня, а затем уже вершить правосудие. Вы схватили мэра, задержите несколько поставщиков, но большинство завязанных успеют сбежать. Я сейчас же подниму полицию герцогства, но, боюсь, в Виндерсе в эту схему вовлечены и полицейские чины, и не получится эффективно накрыть всю сеть.

Я вздохнула, потерла лоб, глядя на первые брызги дождя на стекле. Возвращались головная боль и слабость, и я лизнула кисленькое яблоко, зажмурилась от удовольствия.

— Вы, конечно, правы, господин Леймин, — сказала я, сглотнув. — Но уж как получилось. В следующий раз я обязательно буду советоваться с вами. А пока вам нужно срочно придумать, где взять моему мужу второго Майки Доулсона, потому что первого я у него украду. Хочу поставить его мэром Виндерса. Он все равно о делах столицы знает не меньше арестованного Фемминса.

Старик засопел в трубку.

— Ваша светлость...

— Опять будете меня ругать, господин Леймин?

— Нет, — проговорил он ворчливо. — Доулсон способен с этим справиться, но вы должны понимать, что его решения будут саботировать при малейшей возможности, а старая элита Виндерса сделает все, чтобы выжить его. Даже при поддержке моего отдела ему придется трудно. Хотя у Майки все задатки стойкого лидера, моя госпожа, но он слишком еще молод.

— Тогда подскажите другого кандидата, господин Леймин, — попросила я устало. — Могу поставить на этот пост Вернбиджа, заместителя Фемминса. Но я не знаю, не замешан ли он.

Он задумался.

— Это было бы неплохим решением, но тогда не ждите изменений. Вернбиджа я помню как толкового человека, он был замом у прошлого мэра, потом у нынешнего, но он часть виндерской элиты и пойти против нее у него не хватит духа.

— Понятно, — сказала я с сарказмом. — Тогда он будет заместителем и у следующего мэра. Повысим ему зарплату, пообещаем не расстреливать... чем там еще можно купить лояльность?

Старый безопасник хмыкнул.

— Удачи, ваша светлость.

— Спасибо, господин Леймин, — отозвалась я и с наслаждением вгрызлась в яблоко. Надо было хоть чуть поесть, прежде чем делать следующий звонок.

Майки Доулсон, которому я позвонила через пару минут и изложила свое предложение, неожиданно заартачился, хотя слышно было, что он польщен.

— Моя госпожа, — проговорил он с отчаянием, — благодарю за доверие, но я служу его светлости и без прямого его распоряжения не имею права уйти. Я нужен ему в Вейне и...

— Майки, поверьте, — нетерпеливо прервала я оправдания секретаря, — больше всего вы ему нужны сейчас на посту мэра в Винтерсе. Он не будет против, я уверена. Отвлекать сейчас по таким мелочам его я не хочу.

— Марина Михайловна, — бубнил этот упрямец, — понимаете, мой долг круглосуточно быть на связи с лордом Дармонширом, выполнять все его пожелания мгновенно...

— Но вы ведь можете пока совмещать, — тоном искусительницы предложила я. — Майки, вы способны на это, я уверена. Если вы не хотите отказываться от должности, то и не надо! Вам ведь ничего не мешает помогать моему супругу из Виндерса, пока вы не обучите достойную замену...

Секретарь, все порывающийся что-то сказать, замолчал.

— Подумайте, — уговаривала я, торопясь, потому что машина уже подъезжала к госпиталю. — Это совсем другой уровень и оплата. А в перспективе и титул барона по выслуге лет на государственной службе...

— Но я служу не за титулы! — воскликнул Доулсон, волнуясь. — И не за деньги, моя госпожа!

Я раздраженно покрутила в руке огрызок яблока и сунула его в рот.

— Его светлость взял меня на работу, когда никто даже смотреть на меня не хотел, и поэтому я всецело предан ему. И не могу бросить в сложное время даже ради такого скачка в карьере, Марина Михайловна.

Мне надоели эти страдания, хотя восхваления благородству Люка я выслушала не без удовольствия. Но времени было мало. Я могла бы приказать или надавить, но преданность заслуживала уважения. Да и мне бы не понравилось, если бы без моего согласия Люк забрал у меня Марию, например.

— Майки, — сказала я проникновенно. — Помогите мне. Я не знаю, как мне быть. Неужели вы оставите меня без помощи, а столицу земель вашего лорда без мэра? Без вас я не справлюсь! И мой муж не будет против — я попрошу его, он не откажет. Но вы мне нужны уже завтра, а когда лорд Лукас сможет заняться этим делом — неизвестно, сами понимаете. Но мы же не можем так его подвести и оставить столицу его земель без управления!

В слабую женщину играла я отвратительно — еще и потому, что, прижимая к уху телефон, уже выбиралась на парковку. Пошел дождь, и охранник раскрыл надо мной зонт.

— Ну если так, Марина Михайловна, — жалобно пробормотал Майки, — если его светлость точно согласится, то я...

— Вы чудо, — с облегчением сказала я. — Спасибо, Майки. Вечером жду вас в Виндерсе. Спасибо!

Он что-то еще пытался сказать, но я отключилась. Я уже поняла, что насколько Доулсон-младший был цепок и ответственен в делах, настолько нерешителен в принятии решений, касающихся его самого.

Уже на крыльце госпиталя я набрала сообщение Люку:

"Пришлось арестовать мэра Виндерса. Все объясню. Поставлю на это место Майки. Напиши ему, что ты согласен, а то он отказывается тебе изменять".

Сообщение ушло, и я уже сунула телефон в сумку, но меня что-то беспокоило — и я через несколько шагов снова достала трубку и написала:

"Ты ведь помнишь, что должен победить?"

Отправила и погладила погасший экран. Вот теперь все было в порядке.

Главврач Оуэн Патрисон в этот раз нашелся в своем кабинете. Он, кажется, дремал за столом, потому что от скрипа двери встрепенулся и уставился на меня, пытаясь нащупать лежащие на столе очки. Меня кольнула совесть, но на его удивленное "Чем могу еще помочь, ваша светлость?" я села в кресло напротив и быстро и твердо изложила свою просьбу.

— Вы можете взять рекомендации у Лео Кастера, он оперирует в замке Вейн, — завершила я.

Главврач покачал головой.

— Незачем, — он подавил зевок. — Мы все наслышаны о вас. Весь город судачил, что герцогиня Дармоншир работает медсестрой. Поэтому ваша практика не вызывает у меня вопросов.

Я нетерпеливо постучала пальцами по рукояти кресла.

— Но я должна сразу предупредить, что работать буду временно. И вернусь в Вейн при первой возможности, господин Патрисон.

— Любая помощь лучше, чем ее отсутствие, — проговорил он и поднялся.— Вы хотите приступить прямо сейчас?

Я кивнула.

— Тогда передам вас старшей сестре хирургического. Она выдаст вам форму и определит фронт работ и дни дежурств, Марина Михайловна.

— Отлично, — я улыбалась от нетерпения. — Прекрасно, доктор Патрисон.

Чуть позже меня, одетую в халат и проинструктированную, поставили вместе со второй сестрой в процедурный кабинет — делать уколы и перевязки. И пусть меня опять немного мутило и накатывала сонливость, пусть то и дело приходилось ловить на себе изумленные взгляды и слышать перешептывания — запах лекарств, спирта и чистых бинтов сделал меня по-настоящему счастливой.

ГЛАВА 15

Из доклада связного армии иномирян, тха-нора Арвехши, императору Итхир-Касу:

"Мой император, повелитель двух миров! Целую твои следы на земле и сообщаю вести от верных тиодхаров, что ведут твои армии на покорение всех земель нового мира.

Генерал Ренх-сат молит простить его за то, что печалит тебя задержкой победы, и клянется, что остатки страны, называемой Инляндией, падут в ближайшие дни.

Много необычного и ужасного до сих пор встречается нашим людям в том мире: огромный змей, что разорял склады с оружием, оказался местным колдуном и правителем клочка земли, называемого Дармоншир. Змея этого видели в бою, создающим ужасные вихри и поедающим наших охонгов; из пленных на допросах удалось выбить, что это местный правитель превращается в богомерзкое чудовище и летает по воздуху невидимым. Тиодхар Ренх-сат обещает изловить его и подарить тебе рабом как ездового охонга.

Мой император, свет двух небес! Генерал Манк-Теш, что воюет в земле, называемой Блакория, шлет тебе двести прекрасных девушек и юношей и двадцать сундуков местных тканей, мягких на ощупь, как новорожденный козленок, а также посуды с удивительными узорами. Говорит он, что захвачено несколько чудесных больших мастерских, называемых фабриками, и местные делают там ткани и посуду при помощи механизмов из металла.

Шлет он и хорошие новости. В земле, где воюет Манк-Теш, стало теплее, наемники перестали погибать от морозов и бои стали успешнее. Армия продвинулась почти к границам со страной, называемой Рудлогом и страной, называемой Бермонтом, однако со стороны Бермонта мешают горы, откуда делают набеги отряды местных. Тиодрах Манк-Теш надеется, что сумеет порадовать тебя, и преподнести тебе страну, называемую Блакорией, быстрее, чем Ренх-сат займет Инляндию.

Мой император, ведущий нас к победе! Генерал Тенш-мин целует край твоих одежд и сообщает, что войска его в стране, называемой Рудлог, с наступлением тепла уверенно движутся к границам со страной, называемой Блакория, хотя сопротивление местных ожесточенное и бьются они за каждое поселение. А войска на другом конце Рудлога в течение двух декад должны дойти до моря и подойти к столице страны. Говорят, что правит этой страной женщина, но сейчас нет ее в столице, потому что она испугалась мощи твоей и сбежала. Что еще ждать от женщины, пустого отродья. Еще говорят, что именно она закрыла врата у столицы Рудлога, но наверняка врут — разве женщина на такое способна? Говорят, она так красива, что способна затмить оба солнца в двух мирах, и генерал Тенш-мин обещает поймать ее и преподнести тебе рабыней. Ждет он от тебя подкрепление, чтобы взять, наконец, город Лесовина, который защищают сильные маги, и уверенно захватить столицу Рудлога.

Мой император, сияющий ярче, чем два солнца двух миров! По приказу твоему на все захваченные поселения наложена дань, а также производится сбор золота и провизии. Также местных отправляют на борьбу с сотнями отвратительных чудовищ, что вылупляются из трупов убитых в боях подобно тому, как наши ящеры вылупляются из яиц. Их местные называют нежитью, и нежить эта опасна для всего живого. Мне рассказывали о случаях, когда несколько тварей уничтожило целый лагерь наших наемников. Нашим солдатам теперь приказано трупы скармливать охонгам, а те, что остались — уничтожать огнем. Также выходят на борьбу с ними жрецы из местных храмов, коих по велению твоему мы не трогаем и разрешаем проводить службы и помогать населению.

Мой император, надежда и сила Лортаха! Уже несколько тысяч человек из местных присягнули тебе на верность и готовы служить тебе и нашим богам. А скоро и все люди этого мира признают твою мощь и станут твоими слугами. Слава тебе, мой император!

Начало апреля, Дармоншир, Люк

Вчера ночью, после звонка Марине, Люк хорошо поработал над позициями врагов, несмотря на набежавшие тучи и плохую видимость. Так хорошо, что сегодня нужно было закрепить успех. Совместная работа с артиллерией оказалась эффективной — пока герцог управлял ветрами, ему в помощь с фортов запускали осветительные ракеты и "гладили" неохваченные участки залпами орудий. Но он, наученный опытом, работал осторожнее — создавая смерчи, слушал себя, чтобы не пропустить первые признаки иссякания сил. Впереди были еще полеты за боеприпасами.

Иномиряне, несмотря на потери, тоже учились на ходу: у них уже были выкопаны убежища, охонгов и тха-охонгов старались маскировать, а раньяров отводить на ночь глубоко в тыл. Урон был нанесен значительный, но утром ко врагам подошло новое подкрепление.

— Они когда-нибудь кончатся? — хмуро и громко проговорил полковник Майлз, опуская бинокль, когда Люк, вернувшись утром с последним контейнером снарядов, поднялся на стену форта. — Такое ощущение, что убиваешь одного, а на его место приходят трое.

Небо светлело, над переломанным лесом, засеками, рвами и серыми стенами фортов, полукругом уходящими влево, к морю, и вправо, к Рудлогу, стелился туман, смешанный с дымом.

Дым шел из леса за фортами. Всю ночь с мест боев выносили раненых и убитых, своих и чужих, потому что уже приходилось уничтожать пришедшие с оккупированной стороны стаи нежити. Трупы описывали, фотографировали и сжигали в ямах — передвижных крематориев не хватало.

— Когда-нибудь кончатся, — пообещал Люк. — Сейчас я отдохну несколько часов, полковник, и снова займусь тем, чтобы они поскорее кончились.

Атака иномирян в этот день началась позже — видимо, не могли оправиться после ночных потерь, несмотря на подкрепление. Атаковали они вяло, пробуя на прочность то один край обороны, то другой. Люк, проснувшись, снова вступил в бой, мечась над фронтом туда-сюда, точечно помогая своим, удерживая невидимость и недоумевая — нападения врагов напоминали укусы собаки: вцепились — отпрыгнули, вцепились — отпрыгнули. Не было необходимости даже призывать водяных псов тер-сели, хотя Люк и так приберегал их на критический момент. Несколько раз, когда он запускал смерчи, в его сторону, уворачиваясь от вихрей, срывались стаи раньяров — и он поднимался выше, чтобы его не задели. Создавалось ощущение, что прицельно ищут его.

К вечеру легкий туман, державшийся с утра, уплотнился и стал похож на кисель, и атаки иномирян заглохли окончательно. Люк вернулся в свою комнату в Третьем форте, чтобы поспать пару часов перед ночным рейдом и перед сном успел посмотреть на телефон. Звонок от матери, несколько от Майки, сообщения от Марины.

Он под редкие выстрелы орудий опустился на кровать и прочитал первое и второе сообщение, крутя головой, чтобы размять ноющую шею и отгоняя от себя мысли, что он стареет, потому что от боли в мышцах хочется кряхтеть, как старикашке. С усмешкой перечитал несколько раз. Чем бы Марина ни занималась, лишь бы так же дальше теплела к нему. Ради этого он готов хоть всех мэров арестовать.

А Фемминс ему все равно не нравился.

Было еще рано, — сумерки только-только опускались поверх молочного покрывала тумана, — и мелькнула мысль сейчас наплевать на сон, рвануть к Марине, на час, на полчаса... да хоть на десять минут. Схватить ее, сжать, прижать к стене, горячую и злую, и заставить откликнуться, ответить ему.

Уставший организм, тем не менее, отреагировал возбуждением — но Люк покачал головой, останавливая себя. Сон был нужнее. И победа была нужнее.

А остальное потом. Потом. Он принесет ей победу как лучшее из украшений... положит к ее ногам, и Марина сама наградит его. Сама поцелует, и скажет, что простила, проведет пальцами по плечам и животу, и, может, опустится на колени... Люк прерывисто вздохнул и с тоской посмотрел в зеркало. Да он сам готов встать... а на ней хорошо в этот момент будут смотреться сапфиры, много сапфиров на белой коже...

Его светлость так размечтался, что дотлевшая сигарета обожгла губы, и он, зашипев, ткнул окурок в пепельницу. И, поскорее, пока несвоевременное желание не заставило бросить своих людей ради жены, начал набирать сообщение на телефоне.

"Майки, я согласен", — написал он секретарю, подспудно отмечая усилившийся грохот артиллерии. И только собрался позвонить Марине — раз уж отказался от идеи слетать к ней, — чтобы она своим бархатным голосом сказала что-нибудь нарочито язвительное и злое, от чего он снова разомлеет, словно от признания в любви, как заявился лейтенант Вин Трумер. Трумера его светлости выделил полковник Майлз, пробурчав, что негоже его светлости без помощника.

— Милорд! — адъютант вытянулся на пороге. — Полковник Майлз просит вас срочно спуститься к нему!

— В чем дело? — Люк, чертыхнувшись, положил телефон в карман, сунул в рот новую сигарету и, застегивая наполовину расстегнутую рубашку, направился за адьютантом.

— Иномиряне пошли на ночной прорыв, — доложил лейтенант, быстро спускаясь на подземный этаж комендатуры — там находился штаб. — Больше ничего не знаю, ваша светлость.

Полковник Майлз в окружении других командиров склонился над картой фортов и оборонительных полос, разложенной на тяжелом и широком столе. У стен сидели телефонисты, принимая звонки с других фортов по древним — времен еще герцога Кристофера Дармоншира, — но надежным телефонам, и то и дело рапортуя командованию о текущей ситуации. Телефоны звонили непрерывно, лампы на стенах и потолке мигали, гулко отдавались в толще камня и земли выстрелы орудий.

— Что происходит? — поинтересовался Люк у коротко приветствовавшего его Майлза.

— Решили перехитрить нас, по всей видимости, — громко ответил контуженный командующий. Мало того, что он почти оглох на одно ухо, так и левый глаз у него был заплывшим, красным. — Вчера вы после темноты порезвились у них, а сегодня, похоже, враги решили упредить ваше нападение. И напали там, где мы не ожидали — между четырнадцатым и восемнадцатым фортами.

Люк ощутил неприятный холодок — в семнадцатом служил Берни.

— Мы гадали, почему сегодня они так вяло атаковали — а вот почему. Для прикрытия. Похоже, к ним подошло еще подкрепление, но не стало присоединяться к атакам, а выждало день и сейчас развернуло наступление. Сильно вы их напугали, ваша светлость, раз они на ночной бой решились.

Люк невесело кивнул, разглядывая карту — на ней появлялись значки с данными разведчиков о примерной численности наступающих, расположении снайперов и пулеметных точек, стрелки к позициям, куда срочно следовало подвести солдат.

— Господин полковник, — рапортовал один из телефонистов, только что положивший трубку. — Пришло донесение от нашего человека из Вармингема. Это городок в двадцати километрах от нас. По его сведениям, в нашу сторону вечером вышли еще около пяти сотен охонгов, пятидесяти тха-охонгов, и вылетело несколько стай "стрекоз", численностью не меньше двух сотен. Людей по его прикидкам около трех тысяч. Замечено наше стрелковое оружие, гранатометы, несколько пулеметов на боевых машинах.

— Благодарю, — мрачно отозвался Майлз и костяшками пальцев потер слезящийся красный глаз. — Десятью минутами ранее было такое же донесение из Темпра, — пояснил он Дармонширу. — Это тридцать километров к Лаунвайту. Оттуда тоже выступили враги. И в отдаленных городках тоже видели колонны инсектоидов, двигающиеся в нашу сторону. За нас, похоже, взялись по-серьезному, ваша светлость. Думаю, ночные перерывы они нам давать больше не будут.

— Рано или поздно это бы случилось, — пробормотал Люк, затягиваясь — по коже от уколов страха и адреналина пробежала дрожь, оставив после себя испарину. — Где прежде всего требуется моя поддержка? — поинтересовался он, прикидывая свои силы. В принципе, он сыт — поохотился перед возвращением в форт, и если сейчас еще подпитаться в первородной стихии, а потом найти возможность делать это во время боя, то, возможно, выдержит без сна несколько суток.

— Перед третьей полосой обороны, — Майлз обвел указкой кривые линии засек. — Первую они уже проломили, ваша светлость, и нам очень нужны хотя бы пара часов, чтобы подвести отряды с других фортов.

— Они у вас будут, — пообещал Дармоншир. — Что еще?

— Нам бы туман разогнать над наступающими. И оставить над фортами. Иначе даже с осветительными зарядами ничего не видно и мы теряем то небольшое преимущество, которое нам дают орудия. Инсектоиды в ближнем бою вырезают всех на позициях, не успеваем выбивать на подходе.

— Сделаю, — коротко кивнул Люк. — От берманов нет известий?

— Составы с Бермонта уже на территории Рудлога, но им еще два-три дня до Дармоншира, ваша светлость.

— Свяжитесь с Рудлогом, сообщите о ситуации, запросите помощи, — бросил Люк и поморщился, увидев скептическое выражение лица командующего. — Я знаю, полковник, знаю. Они не смогут прийти. Но нужно использовать даже малые шансы.

— У Рудлога сейчас бои в двустах километрах от нашей южной границы, — все же напомнил Майлз.

— Знаю, полковник, — тяжело повторил герцог. — Знаю. Но нам остается либо сдаться, либо вцепиться в форты со всеми нашими потерями, дырами в обороне и недостатком боеприпасов, чтобы продержаться как можно дольше. Хотя бы три дня до прихода берманов. Я ищу варианты, и очень надеюсь, что найду.

— Продержимся, ваша светлость, — громко ответил командующий и исподлобья глянул на Люка. — Я все сделаю, клянусь. И все коменданты фортов готовы умереть, но не отступить.

Но взгляд его говорил о том, что они оба знали: ни четыре тысячи берманов, ни их орудия не спасут Дармоншир.

Через несколько минут, после краткого обсуждения дальнейших действий, Люк вышел на плац залитого туманом форта — взрывы и далекое верещание инсектоидов доносились сюда как сквозь подушку. А еще через несколько секунд из белесой мглы, разлившейся над герцогством и прилегающими землями, подняв за собой облачный пик, в залитое луной небо вырвался белый крылатый змей.

Он нырнул в могучую реку первородной стихии, чувствуя, как напитывает тело энергия, прошивая словно разрядами молний, как сжимает в крепких объятиях, подавляет рассудок, зовет — летим, брось все, растворись во мне, кровь Инлия... и глаза его стали закатываться. Но он мотнул головой и с клекотом вырвался вниз. Но не сразу полетел к фортам — завис под перламутровыми реками стихии, оглядываясь.

Во тьме, далеко внизу белая мгла подсвечивалась огненными всполохами, горящей нефтью и деревьями, а на местах взрывов вздувались туманные шары, расходясь воронками, которые потом снова затягивались дымкой. Видны были стаи раньяров, летящие к фортам. Светила луна, с невероятной скоростью неслись сверху сияющие могучие ветра. Но Люк не видел тех, кого искал — и не знал, как их позвать. Поэтому сделал то, что мог — призывно зашипел, вглядываясь в сплетения воздушных потоков.

Через несколько мгновений ему показалось, что кто-то огромный смотрит на него — но сколько он не метался в вышине, сколько не звал, ответа не было. Времени не было тоже — внизу его люди ждали его помощи. И Люк стрелой полетел вниз.

Он невидимым спустился туда, где из молочной мглы смутно виднелись башни фортов, завис вертикально в паре десятков метров перед ними и часто-часто забил крыльями, призывая в помощь ветер. И ветер пришел, завыл, заревел, раздувая пламя горящих полей — а туман дрогнул, отпрыгнул раз, другой — и рванулся назад, оставляя скрытыми форты и обнажая и лес, освещенный луной и изломаный взрывами, и темные полчища врагов в воздухе и на земле.

Их было очень много. Люк понесся навстречу, за позиции дармонширцев, чтобы не задеть своих — и там, перед третьей полосой засек создал первый смерч.

Внимание! Вставка в уже написанную главу.

* * *

*

Ночь с четвертое на пятое апреля, Иоаннесбург, Мариан Байдек

Мариан Байдек открыл глаза. Над ним, едва шевеля текучими огненными крыльями, завис огнедух Ясница в облике птицы. Глаза его горели белым пламенем, и сам он был едва не размером с самого Байдека.

— Не балуй, — буркнул принц-консорт. Бросил взгляд на часы: четыре утра. — Что случилось?

— Про-о-осну-у-улся, — прогудел огневик удовлетворенно, роем искр метнулся на пол и там уже разлегся потягивающимся гепардом. — Сейча-а-ас будет изве-е-ести-и-е.

— О Василине? — Байдек резко сел на кровати.

— Не-е-ет, — покачал башкой Ясница.

Мариан вздохнул и потянулся к графину с водой. Супруги не было уже больше месяца, и каждый день он, спускаясь к краю жаркого лавового озера в усыпальнце Иоанна Рудлога, леденел от мысли, что Василина не вернется. Поддерживали его веру только разговоры с Мариной и Полиной и заверения огнедуха, что она жива, "про-о-осто оче-е-ень глубоко-о-о".

Мариан за эти недели отнес в храм Красного больше жертвенного масла, чем за всю свою жизнь. Посещал он и храм Синей — все женщины находятся под ее покровительством, — просил и Богиню о помощи. Но Василина не возвращалась. Шла война на Севере и Юге, скучали и плакали дети, шептались придворные, недоумевали подданные, — а его сердце словно закаменело от бессилия и разлуки. Он погрузился в дела с головой, выматывая себя, чтобы не звереть от тоски. Ночью, возвращаясь в их с Василиной покои после ежевечернего посещения усыпальницы, он подбрасывал дров в камин — вдруг она вернется через огонь? — и мгновенно засыпал. Но спал сейчас он чутко, и даже во сне ждал ее. Свою маленькую жену, без которой он не сможет жить.

Байдек не успел допить воду, как зазвонил телефон.

— Мариан, — прозвучал в трубке голос Тандаджи, — министр обороны собирает срочное совещание. Иномиряне на Юге взяли Чернолесье.

Байдек поднялся. Чернолесье располагалось в двухстах километрах от побережья, где находился монастырь Триединого, в котором спала Алина.

— Сейчас буду, — коротко отозвался он.

С Тандаджи они встретились в коридоре недалеко от военного штаба и спешно направились к дверям зала совещаний, в которые то и дело заходили военные.

— Алина? — поинтересовался Байдек.

— Я отдал распоряжение о транспортировке, — сообщил тидусс. — Их сейчас осматривают, перевезут в течение часа. Получилось связаться со Свидерским. Он сказал, что его резерва еще хватит, чтобы открыть и удержать Зеркало, и он лично перенесет ее высочество, Тротта и Симонову с детьми к бункеру Дорофеи и установит щиты. Честно говоря, это огромная подмога — из-за проблем с телепортами мы готовились эвакуировать их в реанимобилях, это заняло бы несколько дней, и даже если бы мы накрыли машины щитами, водители и охрана подвергались бы опасности быть выпитыми.

— Зигфрид не поможет?

— У него на открытие Зеркала не хватает сил, Мариан, как и у большинства магов. Так что только так. К хутору уже выехала охрана и медики из Зеленого крыла, служитель Триединого тоже ждет наших пациентов. Систему жизнеобеспечения подключат сразу же, принцессу и Тротта разместят прямо в часовне. А охранники и врачи из монастыря доберутся за несколько дней. Тратить силы Свидерского на перенос целого отряда мы не будем. Они ему понадобятся на Севере.

Принц-консорт кивнул, открывая дверь в зал и пропуская Тандаджи вперед.

— Спасибо за оперативность, Майло, — проговорил он, и тидусс с каменным лицом едва заметно пожал плечами: мол, работа такая.

Люди, собравшиеся на совещание, привыкли к ночным побудкам и необходимости принимать срочные решения. Сейчас был как раз такой случай. Байдек кивнул Игорю Стрелковскому, поздоровался за руку с министром обороны и генералами, сел на свое место за стол. Пахло кофе — секретарь быстро организовал собравшимся ранний завтрак.

— Чтобы не терять людей, отвели гарнизон из Чернолесья, — докладывал один из генералов, — к Угорью. Там, как вы знаете, последние недели армия окапывается и накапливает силы для наступления. Войска полностью укомплектованы оружием и артиллерией, наши военные производства вышли на максимальную мощность. По соотношению сил мы способны опрокинуть атаку иномирян и заставить отступать уже их.

— Если только к ним не подойдет подкрепление из Инляндии через Дармоншир, — сухо сказал министр обороны. — Это очень вероятно. По прогнозам наших аналитиков, форты захватят в течение суток. От командующего дармонширской армии, полковника Майлза, три часа назад поступила просьба о срочной помощи. Но мы не можем ослаблять Угорский капкан, иначе все приготовления зря. Но и помочь дармонширцам необходимо. Иначе наше наступление закончится, не начавшись, и в клещи с двух сторон возьмут уже нас.

— Скоро к ним прибудут берманские эшелоны?— обратился Байдек к министру транспорта, думая о том, что нужно еще связаться с Мариной и предложить ей с родней выехать в Иоаннесбург. Дармоншир это бы точно поддержал.

— В течение двух суток, ваше высочество, — ответил министр. Принц-консорт поморщился.

— Есть возможность ускорить их продвижение?

— Ваше высочество, составы из Бермонта и так имеют приоритет перед всеми остальными поездами, — покачал головой его собеседник. — Идут они на максимальной скорости, разрешенной для транспортировки боеприпасов и артиллерийских орудий. Еще быстрее будет просто опасно как для жизней берманских полков, так и для наших граждан. Там больше сотни орудий, четыре состава со снарядами и оружием. Опасно ускорять.

— Понятно, — проговорил Байдек тяжело. — Держите нас в курсе, Андрей Львович. Геннадий Иванович, — он посмотрел на министра обороны, — что будем делать?

В двери проскользнул один из помощников Стрелковского, положил перед ним бумаги, что-то шепнул на ухо. Игорь Иванович взял их в руки, начал быстро просматривать.

— Дармоншир не спасешь парой полков, — сухо ответил Лосев. — Герцогство и так на удивление долго продержалось, но личный состав там уничтожен почти наполовину. Если отправлять к ним подкрепление из Центра, то это те же несколько суток на переброску. Придется брать двадцать тысяч пехоты и около сотни орудий из Угорского армейского формирования. Их мы сможем перевести за ночь. Но, повторю, этим мы создадим огромную брешь в нашей обороне.

— Нам некуда деваться, Геннадий Иванович, — проговорил Байдек, и министр обороны хмуро глотнул кофе.

— Согласен. Распоряжусь, — неохотно отозвался он. — Теперь к ситуации на Севере. Выслушаем доклад генерала Лоджеча.

— Коллеги, — Стрелковский поднял глаза от бумаг, — я прошу две минуты вашего внимания. У меня в руках запрос от Эмиратов. Ваше высочество, вы говорили, что была договоренность с эмиром Тайтаны. Он предлагал военную помощь от всех эмиров Манезии.

— Совершенно верно, — кивнул Байдек.

— Их эскадрилья подошла к нашей морской границе и ждет разрешения на высадку. Они готовы сразу выдвинуться к Угорью и поступить в распоряжение армейского командования.

* * *

*

"Пойдем со мной".

Огонь в огне лениво ворочается, меняется, мечется, смотрит тысячей глаз, обнимает тысячей жарких потоков.

"Маленькая огонек. Смертная дочь Отца. Ты пришла".

Голос огня как вибрация, что сотрясает тело, заставляет распадаться на частицы и вновь собираться. Голос огня как ласковое поглаживание матери. Как объятья отца, которого ты почти не знала.

"Ты звал, и я не смогла не прийти. Но мне страшно здесь. Так страшно".

"Не бойся. Здесь нет тебе зла".

Ты сама растворена в огне, потеряна во времени и пространстве. И тело — золотое пламя, и мысли — алые всполохи энергии.

"Зачем ты звал?"

Алое марево волнуется, скручивая чудовищным давлением и снова отпуская. Тягучая стихия, опасная, горячая. Столько силы, что не выдержать. И все же ты выдержала. Спустилась вниз, в пылающую плотную тьму, ощущаемую алой и золотой, нашла того, кто звал, кто может помочь.

"Я слабею. Всё вокруг слабеет. Без тебя мне не выбраться наверх, огонек".

"Что мне сделать?"

Огромный пламенный зверь облетает ее — огонь в огне, сжатая живая стихия в бушующей стихии.

"У тебя вкусная кровь".

"Я дам тебе столько крови, сколько захочешь".

"Не обещай так! — вдруг буйно ревет пламя, ощериваясь тысячами оскалов. — Не искушай взять твою жизнь!"

"Но ты же не возьмешь?"

Зверь взмахивает гигантскими крыльями, и ты вдруг понимаешь, как он одинок. Ты никак не можешь понять, на кого он похож — потому что облик его постоянно меняется.

"Ты первая, кто пришел сюда, ко мне. Я бы хотел, чтобы ты осталась".

"Мне тут тяжело, — объясняешь ты, разводя пылающими золотом руками. — Я слишком слаба для такой глубины".

Пламя тяжело вздыхает. Пламя плачет горючими жаркими слезами — и ты протягиваешь руку и гладишь его морду, похожую сейчас на морду гигантского быка с огненной гривой. Одна ноздря этого быка больше тебя в десятки раз.

"Я знаю, маленькая огонек".

"У меня наверху дом и семья. Дети. Я скучаю по ним".

"Я не заберу тебя, — вибрирует стихия. — Не бойся. Здесь нет тебе зла".

Он снова тих, величественен и спокоен — изменчивое пламя, быстро гневающееся и быстро остывающее, стихия, жестокая как дитя и сильная как взрослый. Огненная грива струится в золотой тьме на сотни километров, белые глаза его печальны и любопытны, как у оставленного родителями ребенка. И материнская душа не выдерживает.

"Я буду спускаться к тебе, обещаю. Хотя бы раз в месяц".

Распахиваются по сторонам крылья-потоки, способные закрыть, наверное, полРудлога. Огромная птица воркует и осторожно касается тебя клювом.

"И потомкам накажу, — добавляешь ты, вспоминая, как коротка человеческая жизнь. — Только сначала нужно победить врага. Ты поможешь?"

"Я потеряю много сил, — гудит пламенная птица и прижимает к голове острые алые кошачьи уши размером с гору. — Нужно будет отдыхать. И тебе тоже. — Она сокрушенно бьет хвостом и окончательно превращается в гигантского гепарда. — Но помогу".

Ты улыбаешься и тоже плачешь от облегчения. Слезы похожи на капли янтаря, которые уносит пламенный поток — и гепард осторожно ловит их языком.

Ты скучаешь по детям и мужу. Устала бояться. И устала искать того, кто зовет.

"Почему ты сам не пришел ко мне?"

"Я ослабел. Здесь теплее и больше сил".

Он подныривает под тебя — и вот ты уже лежишь на его загривке, обнимая пушистую холку руками.

"Что мне делать?"

"Сейчас держись. А потом тебе нужно будет дать мне еще крови".

* * *

*

— Командир, надо уходить!

— Сейчас, — прошептал себе под нос младший лейтенант Бернард Кембритч, аккуратно отступая от минной растяжки, которую только что установил. В десяти метрах от него затрещали поваленные крест-накрест деревья — через засеку пробирался первый из наступающих тха-охонгов. К отряду Бернарда полчаса назад вышел раненый солдат с дальнего павшего рубежа и предупредил, что сюда идут гиганты — и бойцы подготовились к их встрече.

Тха-охонг перешагивал через стволы и трупы мелких охонгов — отряд Бернарда успел знатно накрошить инсектов и иномирян, прячась от раньяров в крытых укреплениях, и ни один охонг не прошел через засеку. А вот с тха-охонгами маленькой группе бойцов было не справиться.

— Назад, командир, — зашипел сзади сержант Кетон, — не стой под огнем.

Берни скользнул к отходящим бойцам, обернулся. Сержант медленно, словно никуда не торопясь, целился, держа на плече трубу гранатомета, затем раздался грохот выстрела — и оглушительный рев тха-охонга, которому разворотило пасть. А Кетон, перебросив трубу за спину, уже несся к отступающим соратникам. За его спиной непрерывно взрывались мины — тха-охонги ломились через засеку, чтобы нагнать обидчиков, — истошно кричали всадники, задетые осколками, — а отряд дармонширцев быстро уходил к следующему рубежу.

* * *

*

Последующие часы — или дни — слились для Люка в один изматывающий и долгий бой без сна и отдыха. Он защищал то один форт, то другой, иссякал, на последних крохах разума срывался в небеса, чтобы подпитаться — и снова возвращался к старым широким стенам крепостей.

Ночью он почти оглох от грохота орудий, от запаха гари, паленой плоти, крови и муравьиной кислоты, и когда взошло солнце, он, зависший над лесом, готовящийся ударить по приближающимся раньярам, оцепенел от открывшегося числа врагов.

Их были тысячи, и кое-где охонги уже подошли так близко, что до фортов оставались какие-то десятки метров.

Часть орудий молчала — неоткуда было взять боеприпасов, — и сквозь отдельные выстрелы отчетливо слышны были автоматные очереди и хлопки мин. Люк повернулся к Семнадцатому форту. К нему шагали с десяток тха-охонгов, окруженных парой сотен мелких собратьев, но до крепостных стен оставался еще километр-полтора. В других местах ситуация была куда серьезнее — и змей, сплетя очередной мелкий смерч, рванулся к приближающимся раньярам.

Теперь, наученные опытом, раньяры не летали большими стаями — максимум по десять-пятнадцать штук, — и бить их стало труднее. Люку нельзя было приближаться к противнику — потому что в те моменты, когда он работал вихрями, вокруг начинали метаться стрекозы, пытаясь обнаружить его. И сейчас он держался поодаль — но, поглощенный управлением смерчем, слишком поздно увидел поднимающихся с земли двух раньяров и не успел увернуться. Раньяр врезался в него и под крик всадника полетел на землю — но иномирянин на втором затрубил в рог, и тут же со всех сторон к невидимому Люку с гулом рванулись сотни "стрекоз".

Он едва успел взлететь выше облаков — под ним огромным беспокойным шаром кружились инсектоиды. И Люк, вспомнив уроки Нории, потянул к себе влажный, теплый и тяжелый воздух с моря и ледяной сухой ветер с Милокардер — чтобы столкнуть их, смешать, вызвать град... но сил не хватило, ветра сорвались с привязи, как норовистые жеребцы и снова полетели так, как положила им природа.

Люк обессиленно опустил крылья. Уже шептал внутри голод, и его светлость, устало заклекотав, снова полетел вверх, к могучим рекам белой стихии. Охотиться времени не было, а сорвись он и начни жрать охонгов — его тут же вычислят и нападут.

И снова в мареве воздушного потока казалось ему, измотанному и слышащему ядовитый голос отчаяния, что смотрят на него существа куда сильнее и древнее его. И снова он кричал-шипел им "Покажитесь!" и "Помогите!", но ответа не было — и Люк, едва напитавшись, бросился вниз, туда, где боролись и умирали его люди.

Хуже всего обстояли дела у Пятнадцатого форта — Люк видел, что защитники, отступившие с засек и не успевшие подняться в крепость, вжимались в зубчатые изгибы фортовой стены, отстреливаясь, заманивая инсектоидов в узкие проходы в "зубцах" и подрывая врагов гранатами. Кое-где бойцы, израсходовав боекомплект, уже кидались в рукопашную. Из бойниц в стенах и башнях прикрывали своих, пытаясь дать им время спастись, но форт с воздуха непрерывно атаковали раньяры, мешая стрелкам и уничтожая отступающих. На башне работало одно орудие — а из проема второй башни свешивалось разорванное тело стрелка, и темная кровь струйками текла вниз по серой кладке.

Со стороны Тринадцатого форта пробивались к Пятнадцатому на помощь человек пятьдесят пехоты, под прикрытием трех самоходных орудий — строчили пулеметы, бухали пушки, уничтожая нападающих. Но слишком много было врагов — и подкрепление двигалось едва-едва, все больше отступая к стене между крепостями и борясь уже за свое существование, и крики людей сливались с возбужденным верещанием инсектоидов.

В сторону Пятнадцатого форта неслась туча раньяров, чтобы завершить захват, и Люк, ударив стеной ветра — раньяров разметало, как кегли, и он выиграл себе небольшую передышу, — невидимым опустился на плац. У стен форта так плотно шел бой, что даже точечно он не мог помочь: используй воздушную плеть или таран, и обязательно заденешь кого-то из своих. Пришла пора использовать другие ресурсы.

Дармоншир обернулся человеком, скалясь от запаха крови и плоти — неподалеку лежали растерзанные останки кого-то из солдат, — дрожащими руками создал щит и быстро направился на крепостную стену. Выстрелы, дым, крики и стоны становились все громче... а над всем этим в лазурном небе светило яркое весеннее солнце — и снова летели к форту десятки "стрекоз". Люк подошел к краю стены, сжал амулет, подаренный Нории, и прошептал, очень надеясь, что верно запомнил:

— Аншаварах тер-сели!

Ничего не произошло, и герцог, чертыхнувшись, взмахнул рукой — пикирующего на него раньяра хлестнуло воздушной плетью, впечатало в башню форта, — а Люк, этой же плетью отшвырнув одного из охонгов от раненого бойца, чудом не задев его, заорал:

— Аншаварах тер-сели! Аншаварах тер-сели, вашу мать!!!

Ничего. Ничего! Солдат, которого он спас, упал, пронзенный лапой охонга, захрипел в агонии. Хрипы и стоны умирающих доносились отовсюду, заставляя тяжело дышать от бессилия и отчаяния.

— Да где же вы? — орал Люк, так сжимая амулет, что края впивались в ладонь до боли. — Где вы? Аншаварах тер-сели! Аншаварах тер-сели!

Слева, со стороны моря вдруг раздался далекий раздраженный многоголосый вой, перекрывший звуки битвы. Люк ударил плетью еще одного охонга, — и, невидимым поднявшись в воздух прямо перед пикирующими к нему раньярами, всмотрелся туда, откуда доносился вой.

По широченной стене, соединяющей форты, с невероятной скоростью неслась к нему стая огромных псов, перепрыгивая через орудия и опешивших защитников, двумя-тремя прыжками преодолевая крепости. Помощники были еще далеко, и Люк, чтобы не терять время, обрушился на одного из тха-охонгов, подобравшегося вплотную к бастиону Пятнадцатого форта, за несколько секунд разорвал его, отбросив всадника, и жадно начал выдергивать из-под брони куски омерзительной, но необходимой ему плоти. Заглотил их — и тут же снова поднялся в воздух, уклоняясь от налетевших раньяров. Тер-сели были все ближе — и Люк снова кинулся вниз, по дуге обходя ищущих его раньяров, и скользнул в ров, чтобы раздавить, раздробить как можно больше охонгов. Кто-то из бойцов успел подняться в форт, кто-то уйти в проемы "зубцов" крепостной стены. Выстрелы зазвучали чаще и бодрее. Стрекоз вокруг была тьма, не взлететь — и Люк, раздробив клювом еще одного охонга, сменил ипостась и под прикрытием щита рванул изо рва к зубчатой стене форта, спотыкаясь об останки людей и огибая туши охонгов.

Вой слышался уже совсем близко — Люк нырнул за "зубец" стены, в проем, где можно было затаиться и ждать врага. Пробежать дальше несколько поворотов внутри "зубца" — и будет укрепленная дверь в крепость, защищенная бойницами. Но пробежать он не успел. В проем, где он прятался, упал раньяр со всадником, и стрекоза, не поместившись в проеме и зависнув башкой вниз, клацнула челюстями прямо у лица Люка. Он вжался в стенку, укрепляя щит — инсектоид ревел, пытаясь добраться до добычи, елозил по кладке лапами и брюхом, продавливая щит, а всадник держал в руке туринский пистолет и стрелял в Люка. Хлопок — слетел щит, — и в этот же момент его светлость ударил выставленными вперед ладонями. Стрекозу отбросило назад — а на Люка накинулся успевший соскочить всадник. Пистолет он выбросил, схватив нож. От иномирянина несло страхом и агрессивностью, и оружием он управлял умело — но Дармоншир, почти безумный от напряжения, перехватил его руку, порезавшись о лезвие, и с размаху ударил коленом в живот. И, откинув засипевшего врага, побежал по сложному ходу "зубца" в сторону каменной створки, закрывающей проход в крепость.

Оглянулся — сверху пикировали еще стрекозы, — и Люк вжался в стену, готовясь развернуться клубами ветра, когда каменная кладка вокруг него вдруг взорвалась фонтанами водяных струй, соткавшихся в двух огромным псов, которые в прыжках врезались в раньяров и рухнули с ними на землю. Над головой Люка со стены на стену "зубца" перепрыгивали добежавшие тер-сели, то и дело сбивая атакующих инсектоидов. Один из водяных духов остановился на стене сверху, навис над герцогом, вопросительно склонив голову и встопорщив прозрачные уши. В толще его тела медленно оседали зеленоватые водоросли и песок.

— Убивать насекомых! — крикнул ему Люк. — Защищать моих людей! Отогнать врагов от форта!

Пес зарычал и прыгнул, исчезая из виду — и за ним понеслись остальные. Их было много — под сотню огромных, выше человеческого роста, водных псов.

Дармоншир наконец добежал до двери, заколотил в нее — тут же со скрежетом отодвинулась каменная створка, пропустив его внутрь. Там засели несколько стрелков — Люк хлопнул одного по плечу, благодаря, и заспешил на выход.

Через пару минут он смотрел из бойницы башни на сражение в бинокль, одолженный ему комендантом форта. Псы запрыгивали на раньров, убивали всадников, рвали насекомым крылья, бились с охонгами на земле — и водных духов тоже пытались уничтожить, нападая группой на одного, вспарывая лапами-лезвиями, пытаясь растерзать челюстями. В сотне метров от форта с десяток псов набросились на шагающего тха-охонга, повисли на сочленениях лап — и инсектоид с верещанием закрутился, пытаясь смахнуть и уничтожить их. Одного тер-сели, сорвавшегося с загривка, гигант все же проткнул. Амулет в руке Люка кольнул болезненным разрядом — а пес обрушился лужей воды, но тут же поднялся снова. Но был он теперь в два раза меньше.

Руку то и дело прошивало болью, когда рассыпался водой то один, то другой тер-сели. Но их было еще очень много — и враг, отбиваясь и уничтожая неожиданных защитников, все же дрогнул и начал отступать под радостные крики оставшихся в живых бойцов.

— Вы нас спасли, ваша светлость, — с благодарностью проговорил комендант, находящийся тут же, в каземате перед бойницами.

— Это далеко не конец, — хрипло и с сожалением отозвался Люк. — Держитесь, полковник.

Его снова начал грызть голод, и находиться с людьми в одном помещении стало невыносимо — да и необходимо было уже лететь, проверять обстановку у других фортов. И если повезет, если будет возможность сделать передышку — обязательно надо поохотиться и поспать хотя бы пару часов.

Жаль, что амулет у него только один. Пусть здесь они выиграли время, и враг какое-то время будет опасаться сунуться к Пятнадцатому форту, но оставалось еще огромное поле боя вокруг. Водным духам необходимо будет вернуться в свою стихию и восстановиться там, и сколько это займет — неизвестно. Да и использовать их нужно только в таких, крайних случаях.

Значит, нужно продолжать искать другие выходы.

Люк пролетел над фортами — кое-где наступление успешно сдерживали, где-то враги двигались к крепостям, но ситуация была одинаково тяжелой. Его светлость покружил над Семнадцатым фортом, пытаясь высмотреть Берни — но брата он не увидел, и не стал больше терять время. Нужно было поохотиться — и он, уже сходя с ума от голода, понесся к морю.

Через полчаса сытый змей выбрался на берег и обернулся в человека, который долго лежал у кромки волн плашмя, бессильно загребая песок пальцами. Но он все же сумел подняться и, шатаясь, побрел в сторону дороги — чтобы по пути снова рухнуть на пляж и заснуть прямо под начавшим моросить теплым дождем.

* * *

*

Майор Церсия Лариди, со своей группой переместившаяся к дальним фортам по приказу командования, уже несколько раз отходила с подготовленных снайперских позиций. Наступление иномирян шло волнами, и стоило обезвредить нескольких инсектоидов, как их места занимали следующие. За спиной майора в полукилометре грохали орудия Семнадцатого форта, и Лариди с удовольствием слушала музыку боя, любовно заряжая тяжелую снайперскую винтовку, и раз за разом выбивала из строя раньяров и охонгов, ослепляя их.

Треть ее девочек, приехавших с Маль-Серены, уже погибли, и майор, которой не исполнилось еще тридцати, каждую оплакала, как мать, хотя не смогла проводить всех в плавание к перерождению. Дармонширцев в фортах предупредили, что тела серениток нужно не сжигать, а отдавать морю — и двенадцать раз уже отправлялись к берегу машины с останками снайперов, отдавших свои жизни на чужой земле. Мать-Вода принимала их в свои обьятья, уводила на перерождение — и защищала от того, чтобы они поднялись нежитью.

Майор лежала в подготовленном "гнезде" под поваленными стволами — остальные защитники позиции, около которой она разместилась, уже отступили к форту, и она осталась одна. Но и отсюда скоро придется уходить.

Впереди, в нефтяном дыму, вдруг показались бегущие люди, а за ними — огромные раскачивающиеся на перепаханной почве тха-охонги, перешагивающие через засеки. Майор сквозь прицел винтовки присмотрелась к бегущим. Свои: у одного лейтенантские нашивки, у другого труба гранатомета за спиной, всего человек десять. Нужно было прикрыть их — и она, прицелившись, сняла всадника на тха-охонге, а затем один за другим выбила глаза одному гиганту, нацелилась на другого...

Она стреляла и стреляла, стараясь ослепить как можно больше врагов и помочь уйти соратникам — а затем, когда они промчались мимо, выпрыгнула из своего "гнезда", приладила винтовку за спину и побежала следом.

Лейтенант увидел ее, оглянулся на бегу, что-то крикнул, но она, не обращая на них внимания, тонко и оглушительно свистнула. Ей в ответ раздался такой же свист, а через десяток секунд к ней присоединилась еще одна серенитка.

Беглецы молча неслись от наступающих тха-охонгов к последней линии обороны перед Семнадцатым фортом, — туда, где были выкопаны укрепления и установлены минные заграждения, туда, где враги должны были завязнуть в перепаханной земле, рвах и поваленных деревьях — и дать возможность уничтожить их.

* * *

*

На берегу моря, километрах в трех от фортов вглубь герцогства беспробудным сном спал человек. Ревел над ним косой ливень, вспенивая соленую воду и взбивая песок; струи дождя хлестали по спине спящего, стекали по черным волосам, щеке и закрытым глазам — голова была повернута набок. Человек не просыпался, но то и дело дергался от боли, глухо стонал, начинал тяжело, прерывисто дышать — и кулак его крепче сжимал золотой медальон с двумя выбитыми на нем волнистыми линиями.

Вдруг загудело, зашумело, как при сильнейшем урагане, в тучах образовался просвет — и из него рванулась вниз огромная дивная птица с длинным змеиным телом, покрытым трепещущими то ли перышками, то ли чешуйками. Гул исходил от ее тела — прозрачного, сотканного из белесых клубящихся потоков ветра, заметного только из-за обтекающих ее струй дождя. Птица зависла над спящим — и так велика она была, что ее голова напоминала холм, а тело все струилось из просвета и не заканчивалось, и перышки-ветерки трепетали, разгоняя облака. Она озадаченно скручивалась над ним в гигатскую спираль и, кажется, принюхиваясь.

Загудело сильнее — и к первой птице сорвались с небес еще две, такие же огромные — они вились вокруг человека с такой скоростью, что рев ветра стал невыносимым, песок вставал круглой стеной, а спящий приподнимался в воздух — и падал обратно. Но не просыпался. Небесные гостьи вдруг застыли, глядя на него, загудели сильнее, словно недоуменно обсуждая что-то — тела их шли воздушными волнами, выдувая в песке пляжа гигантские каналы, тут же заполняемые дождем, — а затем недовольно встопорщили крылья и тремя туманными петлями ворвались обратно в облака.

Человек, облепленный мокрым песком, промокший насквозь, все спал, и все дергалась от боли его рука. Когда вой ураганных птиц окончательно затих, и только дождь продолжал шуметь над пляжем, из моря один за другим, осторожно глядя на небо, вышли четверо крошечных, размером с ладонь, псов тер-сели.

Приказ они выполнили и утекли восстанавливаться, но в руке человека был медальон, связывающий водяных духов, а владелец сейчас не способен был его защитить. Поэтому нужно было защищать самого человека — и тер-сели побродили вокруг, недовольно и басовито порыкивая, а затем разом схватились зубами за рукава и брюки и, загребая спящим песок, с трудом и очень медленно потащили его под защиту деревьев, растущих на пляже ближе к шоссе.

А дотащив под пышную крону, убедились, что человек еще жив — и уселись вокруг, дабы дождаться пробуждения и быть уверенными, что амулет не попадет к кому-то другому.

* * *

Когда ко рву у Семнадцатого форта вышли пять тха-охонгов и около сотни охонгов, у орудий, прикрывающих крепость, закончились боеприпасы. Стеной падал ливень, превратив ров в реку, покрытую толстой перламутровой пленкой, а перепаханную землю за рвом — в грязевую ловушку. Иномиряне при наступлении на форт потеряли почти двадцать тха-охонгов, а охонгов и раньяров подсчитать было невозможно — но все же миновали минные поля и нефтяные полосы, продавив все позиции защитников и заставив их отступить. Последние бойцы, спасающиеся от врагов, перебирались через ров по тонким деревянным мосткам, не способным выдержать вес охонга и ныряли за "зубцы" бастионов, готовясь защищать крепость до последнего. Пробежал под свистом выстрелов — своих и чужих, — и уменьшившийся отряд Бернарда Кембритча, к которому присоединились две серенитки-снайпера.

— Принимайте командование, господин младший лейтенант, — в голосе встретившего их отряд немолодого сержанта звучало облегчение.

— Из старших офицеров никого..? — Бернард тяжело оглядел форт. Множество трупов на плацу, в том числе раньяров и иномирян, на стенах не больше ста пятидесяти бойцов. Все, что осталось от двухтысячного гарнизона.

— Никого. Кто погиб на позициях, а кого унесли стрекозы. И коменданта утащили, — проговорил сержант и добавил: — Как смерчи успокоились, так и налетели, и несколько раз так прилетали — в них палишь, а они тучей кружат, словно высматривают кого-то. Кто был в стенах или успел укрыться — выжили. Офицеров хватали и уносили, а простых солдат резали. Только ливень их и отогнал. Эээх! — и он оттер с лица льющуюся воду. — Вот вы и старшим, выходит, остались.

— Старшая майор Лариди, — поправил его Бернард, с тревогой думая, что, действительно, смерчей Люка давно не видно, а без его прикрытия туго придется всем. Не дай боги с братом что-то случилось.

Майор, тут же под навесом проверяющая ружье и набивающая патронами патронаш, подняла голову:

— Мое звание старше, но я служащая армии другого государства, — спокойно напомнила она. — Так что командуйте... командир.

Бойцов расставили по позициям — враги наступали, и ждать, пока форт организует оборону, не собирались. Удалось связаться с командующим Майлзом — по дороге за стеной к Семнадцатому уже шло подкрепление, должны были доставить боеприпасы и подвезти орудия. Нужно было продержаться — всего час, — но продержаться.

Но часа им не дали.

Дождь, хлещущий по серым камням, снижал видимость, но зато пока уберегал от атак раньяров. К сожалению, он не мог спасти от наземных инсектоидов. Ни поваленные деревья, ни грязь не остановили их. Только задержали — и снайперам, пока гиганты подходили ко рву, удалось снять двух всадников, которых, впрочем, сразу заменили другие. Врагов обстреливали из пулеметов и гранатометов — но атакующие неотвратимо двигались вперед, подходя и со стороны двух ближайших фортов, Шестнадцатого и Восемнадцатого. Очевидно было, что захват Семнадцатого сейчас является основной целью врагов.

Бернард Кембритч под дождем, перешедшим в мелкую морось, еще раз пробежался по позициям, кидая взгляды за изгибы крепостной стены, затем расположился у пулемета неподалеку от серенитки. Пространство перед рвом теперь было сплошь заполнено охонгами. Они толпились у края, не отступая перед выстрелами и взрывами — всадники, спасаясь, ныряли вниз, под брюшины инсектоидов. Подходящие сзади напирали на передних, кто-то уже срывался вниз, в ров.

И когда к берегу вплотную подошли тха-охонги, дармонширцы выстрелили зажигательным снарядом. Радужная пленка, перемешиваемая ливнем, полыхнула, опалив первые ряды инсектоидов — и среди них началась паника. Тха-охонги вставали на дыбы — один из них не удержался на скользком берегу и с ревом упал в полыхающую воду. Бензин тут же загорелся и на его хитине, а гигант так бился и корчился в воде, что брызги долетали до крепостных стен. Он затих, но в рядах наступающих продолжался хаос — передние рвались назад, давя сородичей, кричали люди, раздраженно верещали уцелевшие тха-охонги, и все это позволило защитникам выиграть еще немного времени.

— Сюда! — крикнула майор, перехватывая у одного из солдат гранатомет. Выстрелила — и повернувшийся боком тха-охонг завалился на землю, раненый, но все еще живой, внося еще больше сумятицы попытками встать — у него не хватало лап. А Лариди снова схватила свое ружье, — Бернард, лежащий у пулемета, глянул на нее с уважением, — и принялась стрелять, иногда по-серенитски отдавая команды двум соратницам.

Бензин быстро выгорел, и охонги стали возвращаться ко рву, в котором застыл свернувшийся кольцом дохлый тха-охонг. Второй продолжал дергать лапами, лежа на боку недалеко от воды, — инсектоиды обтекали его по кругу, но близко не подходили.

Вдруг раздался горловой рев — то вибрирующе взревели три оставшихся в живых тха-охонга. Майор приглушенно выругалась, выстрелила — попала одному из них в глаз, и он затих. Но на глазах изумленных защитников уже издалека неслись к гигантам смазанные темные полосы — и рядом с ревущими из полос этих появились еще три огромных инсектоида.

— Что это? — процедил Бернард с удивлением.

Майор Лариди оторвалась от прицела.

— Я уже видела такое. Они могут телепортироваться друг к другу, — проговорила она хмуро. — Ревом могут призвать к себе еще одного.

Иномиряне на тха-охонгах что-то орали друг другу, пригибаясь за хитиновые выросты и заставляя гигантов задирать головы, пряча глаза — майор Лариди снова выстрелила и досадливо дернула губами — не достала.

Один из всадников послал своего тха-охонга в ров — и инсектоид, послушный воле хозяина, под градом выстрелов спустился в мутную от дождя воду, поджав лапы и почти полностью погрузившись в нее. Всадник скользнул в ров, спасаясь от выстрелов, укрылся за спиной тха-охонга, образовавшей мост. Следом направился в воду второй и третий — и по спинам трех гигантов полились к стенам охонги. А за ними зашагали и тха-охонги.

Дождь все хлестал. Чудовища у стен напарывались на минные растяжки, умирали от полыхающих горючих коктейлей и выстрелов гранатометов, но все лезли вперед, по трупам сородичей и людей. Вот они перевалились через стены первого бастиона, вот и первый тха-охонг поднялся на дыбы, став выше крепостной стены и вонзив передние лапы рядом с позициями автоматчиков — солдаты стреляли, отступая, кто-то кинул горючий коктейль, затем еще один.

— Бейте! — заорал Бернард, тоже поджигая паклю и кидая бутылку — и чудовище, в которого прилетело с десяток самодельных бомб, заревело, охваченное пламенем, и обрушилось на своих сородичей у стены.

Часть защитников спешно минировала стены форта, а часть прикрывала их и отстреливала оставшиеся боеприпасы — но заканчивались и коктейли, и патроны, и гранаты гранатометов... инсектоиды уже перевалили через стену и под взрывы мин полились по мокрому плацу. Запах муравьиной кислоты и пороха щипал ноздри, дождь закончился, и на покрытом трупами и залитом водой и кровью брусчатке играли солнечные лучи.

Дармонширцы разделились — кто-то укрепился за зданием комендатуры, кто-то за казармами, — и продолжали отстреливаться. Подкрепления все не было.

— Берегись! — заорала Бернарду Лариди, расположившаяся с оружием за углом комендатуры. Тут же раздались выстрелы ее тяжелого ружья: бух, бух! — Раньяры!

Берни уже сам видел — пользуясь затихающим дождем, к форту неслись несколько десятков "стрекоз". Одна из них после выстрелов задергалась, зигзагами полетела к земле, судорожно дергая крыльями.

Майор все стреляла, с невероятной скоростью перезаряжая ружье, стреляли еще две серенитки, — но раньяры снижались.

— В укрытия! — крикнул лейтенант Кембритч, понимая, что солдаты не успеют... развернулся — его сбила с ног налетевшая стрекоза, щелкнула челюстями — всадник сверху что-то крикнул, и Бернарда, выдернувшего пистолет, подхватили крючковатые лапы, проткнув и мокрый китель, и кожу, и подняли в воздух.

Берни, зависший вниз головой, почти потерявший сознание от боли и тяжело дышащий, видел, как раньяры кидаются на оставшихся защитников — и с добычей в лапах летят следом. В Семнадцатый форт медленно залезал огромный тха-охонг, а рядом второй вставал на дыбы. Увидел он и несущиеся по дороге к крепости боевые машины и грузовики с подкреплением — но было уже поздно.

Его приподняли выше, и рядом снова клацнули челюсти — стрекоза, видимо, проголодалась. Но всадник что-то рявкнул, и лапы снова опустились вниз — а Бернард от боли ушел в забытье.

ГЛАВА 16

Начало апреля, Дармоншир, Люк

Люк очнулся от того, что кто-то над его ухом размеренно и настойчиво тявкал на несколько голосов. Пошевелился — и застонал, потому что затекло все тело, и ноги сразу свело.

Он несколько минут корчился, переживая судороги и хрипя от боли, которая, казалось, никогда не кончится. Но она закончилась, и он вытянулся на мокром песке, весь покрытый испариной и при этом сотрясающийся от холода. В ушах шумело, вокруг была тьма, и он успел испугаться, что ослеп — но постепенно зрение фокусировалось, выделяя очертания древесной кроны над головой, а затем и огней городов далекой Маль-Серены на горизонте.

Ночь.

В кулаке болезненно кольнуло. Амулет.

Люк дернулся, переворачиваясь на четвереньки — и застыл на дрожащих руках, разглядев четверых крошечных тер-сели. Они, похожие на черные пятна, сидели в корнях огромного дерева и смотрели на него жутковатыми красными глазами.

— Боги, — прохрипел он, — сколько я спал?

Псы, понятное дело, не ответили — они разбежались в стороны, наблюдая, как его светлость подползает ко стволу и пытается подняться. Это удалось, хотя закружилась голова и тело повело в сторону, а тер-сели, дождавшись, когда он принял вертикальное положение, пару раз тявкнули и понеслись в сторону моря.

— Спасибо, что разбудили, — прошептал Люк им вслед и закашлялся. Во рту было ужасно сухо, шумело в ушах, и сам он, дезориентированный и слабый, никак не мог прийти в себя.

Сколько же он спал, сколько? Сейчас ночь... ночь того дня, когда он заснул, или уже прошло два или три, как в прошлый раз? Как же так... он вовремя подпитывался и охотился, но сейчас опять голоден и все равно не выдержал без сна, оставив своих людей без поддержки. На убой.

Шум в ушах немного утих — и он наконец-то расслышал далекие выстрелы орудий. Если раньше они сливались в канонаду, то теперь были глухими, отдельными — словно последние судороги умирающего животного.

Но, получается, сколько бы он ни спал, сопротивление еще идет. Значит, форты еще не пали! И надо быстрее поохотиться, потому что он ужасно слаб... и тогда уже лететь...

Люк оттолкнулся от дерева и медленно, увязая в песке, пошел в сторону моря. Через десяток шагов он свалился в неизвестно откуда взявшуюся канаву, заполненную морской водой — и несколько секунд лежал в ней, бессильно таращась в черное небо, в котором кружили силуэты знакомых черных змеептиц.

— Да что вам надо! — прохрипел он, не в силах подняться. Одна из птиц спустилась ниже и зависла прямо над ним — длинная, тонкая тень. Крылья ее были похожи на клочки тумана, и сама она была живой, ледяной тьмой, которая замораживала, заставляла тело деревенеть, а сознание — гаснуть.

— Пошла прочь, — зло шепнул Люк, дергая рукой. Пальцы коснулись тьмы — и их прошил холод, а странная ночная вестница зашипела, словно впитывая в себя его тепло. И его светлость тоже зашипел — от ярости на собственную беспомощность. Выгнулся — птица отпрянула, рванулась прочь вместе с остальными тенями, — а Люк, перевернувшись на живот, обернулся и, поднимая гигантские фонтаны брызг, за секунды преодолел пляж, ворвавшись в море очень голодным и рассерженным змеем,

* * *

*

— Вставать, грязь! Кто лежать? Вставать!

Лейтенант Бернард Кембритч пошевелился, приоткрыл глаза — он лежал в полумраке у какой-то холодной стенки на бетонном полу среди стоящих людей. Руки и ноги были связаны. Сильно несло сыростью, муравьиной кислотой, спертым запахом немытых человеческих тел и испражнений.

— Вставать! — Над ним нависал иномирянин, долговязый, одетый в темную одежду, с длинными волосами — все, что успел разглядеть Берни, когда тот, пнув его, взмахнул плетью — и лицо обожгло ударом, рассекшим губы. Лейтенант дернулся в сторону — но свист и звук удара раздались уже рядом. Бернард, облизывая кровь с губ, запрокинул голову: помещение оказалось заполненно людьми, дармонширцами, и под плеть попал один из солдат.

Иномирянин-надзиратель шествовал дальше, щедро раздавая удары во все стороны — и он здесь был не один. Орали и работали плетьми несколько человек, еще пара десятков иномирян с оружием стояли в центре помещения, а вдоль стен тяжело поднимались офицеры и солдаты Семнадцатого форта, унесенные раньярами. Были здесь и серенитки. Кто-то не мог встать сам, и ему, как могли со связанными руками, помогали товарищи.

— Кто лежать — пойти на есть охонгу! — визжал надзиратель. — Вставать, грязь!

Бернард огляделся — они находились в каком-то огромном ангаре, освещенном тусклыми лампами под потолком. Сквозь стыки крыши и огромные ворота просвечивала темнота. Значит, вечер или ночь. У одной из стен были сложены стекла, блестящие листы металла, упаковки красных кирпичей — видимо, ангар принадлежал какой-то строительной компании. У ворот шевелили лапами-лезвиями четыре охонга со всадниками, держащими в руках автоматы. Уже и оружие освоили, твари.

Неподалеку снова раздался окрик — к Бернарду приближался еще один иномирянин. Сейчас он остановился шагах в десяти от Кембритча, сложив руки за спиной и с выражением крайнего недоумения рассматривая одну из серениток.

— Вставай, малёк, — раздался тихий шепот откуда-то сверху, — потом отоспишься. Не привлекай внимание.

Лейтенант Кембритч перевел взгляд на расплывающееся, измазанное грязью лицо майора Лариди, которая стояла у стены почти вплотную к нему. Серые внимательные глаза были ясными, но на лице виднелся кроподотек и куртка была разодрана. Берни перекатился на колени и попытался встать. Не вышло — сильно заболело в спине, под кителем потекло горячее. Серенитка, бросив взгляд на иномирянина, мягко присела рядом, подставила плечо — и Бернард, зажатый между ней и стенкой, кое-как смог подняться.

— Баба, отойти! — рявкнул иномирянин, быстро оказавшийся рядом.

Майор отступила, но на крикуна посмотрела тяжело, исподлобья — он даже отступил от неожиданности, а затем, разъярившись, ударил ее по лицу.

— Опустить глаза! Баба место у ног! Порченный баба сметь воевать!

Берни бездумно рванулся на помощь — майор предупреждающе зашипела, а иномирянин встретил этот порыв кулаком в лицо, а затем перехватил Кембритча за шиворот и изо всех сил ударил головой об стену.

— Не сметь мешать наказывать! — крикнул он ему в лицо. Бернард ошеломленно моргал — снова по лицу текла кровь, а внутри кипела смесь из злости, страха, агрессии и беспомощности. И стыда, что не может защитить соратницу. — Второй раз убить!

Иномирянин брезгливо оттолкнул его — Берни ударился об стенку, но смог остаться на ногах. В голове гудело, спину дергало.

— Не геройствуй, малёк, — одними губами проговорила майор, когда враг отошел. — Не привлекай внимания. Моя задача отвлечь от тебя, а не привлечь, понял?

Он покачал головой. Не понял.

— Тебя ищут, — так же неслышно бросила она — и замолкла: один из иномирян бросил на нее недобрый взгляд. — Узнали откуда-то, что ты в Семнадцатом. Понимаешь, что будет, если найдут?

— Да, — отозвался Бернард, морщась и разминая связанные за спиной руки. — Я все понял, майор.

Тем временем всех пленных подняли на ноги. Длинноволосый иномирянин шагал туда-сюда перед строем пленных, всматриваясь в лица.

— Я повторять: мы искать брат колдуна! — крикнул он. — Брат колдуна выйти, остальные будут жить рабы! Кто покажет брат колдуна, тот пойдет свобода!

В строю угрюмо и тяжело молчали.

— Кто брат колдуна? — повторил иномирянин, останавливаясь перед комендантом форта, полковником Симерсом. — Говорить! Говорить! — он замахнулся, но не ударил.

— Мы не понимаем, — ровно ответил комендант. — Среди нас нет магов.

— Колдун, — раздраженно и зло пояснил иномирянин, — правитель Дар-мон-шир, превращаться чудовище змей. Кто брат?

— Брат герцога Дармоншира? — уточнил Симерс. — Он служит в армии, но был в другом форте. Я не знаю, в...

Надзиратель, не дослушав, ударил его в живот — и полковник со стоном согнулся от боли.

— Не врать, грязь! — орал иномирянин. — Пленные быть пытка, три говорить, он быть в этот твердыня!

— В другом, — повторил комендант твердо. Иномирянин плюнул в его сторону, повернулся к воротам, свистнул. Суетливо выбежал из ангара в черный прямоугольник дверей один из помощников. А затем, через несколько минут в ангар втащили полуголого солдата.

Берни услышал, как рядом тяжело выдохнула майор Лариди. Да и сам он содрогнулся, а на затылке выступила испарина.

Смотреть на солдата было страшно — замученный, истерзанный человек. Вместо одного глаза зияла окровавленная глазница, на теле живого места не было от ран и ожогов. Ноги его волочились по полу, но он был в сознании и смотрел на строй тусклым целым глазом. Берни едва узнал его — это был один из дармонширцев, служивших в Семнадцатом форте и оборонявшихся на засеках.

— Кто здесь брат колдуна? — спросил у него иномирянин. — Кто? Говорить, грязь, и я отпустить тебя. Обещать.

Солдат повернул голову. Задержался на Бернарде, вздохнул несколько раз впалой грудью — и повел взгляд дальше. На него смотрели с жалостью и ужасом. Он несколько раз возвращался взглядом к Берни, но смотрел словно сквозь него. Закрыл уцелевший взгляд, сглотнул.

— Его здесь нет, — прошепелявил он с усилием.

— Ты говорить, он есть! — взвизгнул иномирянин. — Здесь все, кто быть в твердыня! Ты смотреть трупы, говорить тоже нет! Смотреть еще! Иначе убить!

Солдата повели — поволокли вдоль строя, останавливая перед каждым пленным. И он все шептал:

— Это не он.

И, когда его поставили перед Берни, тоже устало покачал головой.

— Это не он.

Его провели несколько раз, и он уже просто тяжело дышал и мотал окровавленной головой. Лицо надзирателя становилось все недовольнее, он то орал, требуя смотреть внимательней, то обещал свободу, то раздраженно хлестал плетью по бетонному полу.

Солдата в очередной раз довели до конца строя — и по знаку иномирянина бросили на пол.

— Бесполезный грязь, — презрительно сказал иномирянин, подходя к нему. Солдат лежал лицом вниз, тяжело дыша — и длинноволосый, склонившись, вытащил из-за пояса нож, поднял за лоб и одним движением перерезал ему горло.

Заверещали охонги, почуяв голос крови. Майор Лариди выругалась по-серенитски. Строй выдохнул, как один организм дернулся вперед, и Берни дернулся тоже — а помощники надзирателя заорали, работая плетьми и заставляя дармонширцев отступать к стене.

— Он врать, — громко сказал длинноволосый, не обращая внимание на бульканье и хрипы умирающего. — Смотреть на него. Вы сказать мне, кто брат колдуна. Или я сейчас убить его, — он ткнул ножом с кровавыми разводами на коменданта Симерса, и полковника потащили к нему. — Говорить! Брат колдуна выходить! Он умереть, если брат колдуна трус!

Берни отчаянно дергал руками, пытаясь освободиться. Их было здесь несколько сотен на пару десятков иномирян и четверых охонгов — но что они могли сделать, связанные?

Полковник Симерс выпрямился, глядя на строй. Он был бледным — но едва заметно покачал головой.

— Я кормить тебя охонг! — заорал иномирянин. — Потом баба! — он ткнул пальцем в одну из серениток. — Потом пытать еще баба! — он махнул плетью в сторону Лариди. — Вы сказать мне!

Строй молчал, и надзиратель махнул в сторону ворот. Один из всадников дернул рукой у загривка охонга, и чудовище, постукивая острыми лапами по бетону, двинулось к строю.

— Один раз еще задать вопрос, — сказал надзиратель, оглядывая дармонширцев. — Если не ответить, дать команду охонг. Кто брат колдуна?

В ангаре стало так тихо, что слышно стало, как воет снаружи ветер. Берни затрясло.

— Не смей, — жестко прошептала Лариди.

Иномирянин постоял перед молчащим строем и повернулся к всаднику на охонге.

— Кормить его, — сказал он визгливо и чиркнул ножом по груди полковника Симерса. Потекла кровь, охонг заверещал, качнулся вперед. Закричали люди, сжался Симерс — и Берни, прыгая на связанных ногах, рванулся вперед, сбивая с ног не ожидавшего нападения надсмотрщика.

Не один рванулся и не первым. Дармонширцы отчаянно кидались на иномирян, прыгали, падали, ползли вперед, пользуясь суматохой, пытались развязать друг другу руки и ноги. Крик стоял дикий. Нескольких врагов удалось сбить с ног, и на них наваливались, давили локтями, силясь задушить. Верещали охонги, автоматчики палили в воздух, и кто-то был уже ранен отрикошетившими пулями. Охонг, стоявший у Симерса, крутился вокруг своей оси, дергая лапами-лезвиями и убивая всех вокруг. Полковник лежал мертвый — по нему пришелся один из первых ударов.

Ворота распахнулись, внутрь ангара ворвались несколько десятков иномирян с оружием. Им навстречу бросились успевшие освободиться солдаты и офицеры — кто-то хватал вместо оружия кирпичи из упаковок, кто-то шел с голыми руками. Берни, сумевший зубами вытащить нож у сбитого им иномирянина, вооружился им — но прежде успел выцепить в хаосе майора Лариди, которая зубами пыталась развязать руки одной из серениток, и освободил их, а затем только кинулся на врагов.

Кипел безнадежный бой — в ворота вбегали все новые враги, разгоняющие пленных плетьми и вяжущие их; появлялись охонги, тут же начинающие верещать и теснить людей к стенам. Надзиратель, получивший от кого-то кирпичом по голове и залитый кровью, багровый от злости, орал так, что слышно было во всех уголках амбара — и судя по тому, что автоматчики продолжали стрелять над головами, а охонгов оттаскивали от дармонширцев, он требовал не убивать восставших.

Но на полу, залитом кровью, уже лежали тела и дармонширцев, и иномирян. Берни, с группой офицеров пробивающийся к воротам, краем глаза увидел, как схватили и вяжут серенитку — и тут бок его прошило болью, и он упал, прижимая руку к пулевому отверстию сбоку живота.

Его подхватили, потянули куда-то в угол — а иномиряне орали, хлестали плетьми, наводя порядок. Оставшихся в живых солдат и офицеров оттеснили к стене, туда же кинули стонущих раненых.

Надзирателю с поклонами смазали голову какой-то мазью, и казалось, что с одной стороны его лицо обмакнули в грязь. Он раздраженно ходил вдоль строя — а помощники продолжали работать плетьми, избивая пригибающихся и жмущихся к стенам дармонширцев.

— Говорить, кто брат колдуна! Или всех вас убить на солнце восход! — крикнул главный, поднимая руку со сжатым кулаком.

Строй молчал. Молчал и Бернард — он видел происходящее сквозь промежутки между ногами закрывающих его соратников, а склонившаяся над ним майор Лариди зажимала его рану и зубами рвала рубашку. Кто-то плюнул в сторону иномирянина — и солдата повалили, с остервенением хлеща его плетьми. Надзиратель со злостью посмотрел в ту сторону.

— Брат колдуна здесь, — сказал он громко. — Мы будем сказать врагу и колдун Дар-мон-шир прийти сюда. Если нет, мы бросить ему не одна голова, а все ваши голова. Если вы говорить, кто брат, получить свободу. Если не говорить, вы все умереть на солнце восход.

Берни зашипел от боли — и женская ладонь жестко зажала ему рот.

— Терпи, малек, — прошептала она. — Терпи. Пуля прошла навылет, задет край. Если остановлю, не истечешь кровью, будешь жить, — она помолчала и добавила: — До утра так точно.

* * *

*

Люк опустился напротив ворот Третьего форта — они были открыты, а в лесу через дорогу тлели красные пятна ям, к которым таскали трупы. Там и сейчас находились люди из похоронных команд — их силуэты, подсвеченные отблесками красного пламени, казались зловещими.

Тревожно молчали форты. Не слышно было больше выстрелов, как и верещания инсектоидов, и только запах гари и пороха свидетельствовал о недавно шедших боях.

Несмотря на ночь, у крепости царила суета, но по окрикам, по коротким обрывкам тревожных фраз, даже по напряженному взрыкиванию транспорта было понятно, что люди на грани отчаяния. На дороге урчали несколько грузовиков — туда грузили раненых, слышались стоны и уговоры санитаров. От орудий, стоящих за стеной и на стене, несло маслом и окалиной, и у них тоже суетились люди — проверяли, чинили, бряцали инструментами.

Его, конечно, заметили — закричали часовому на десяток голосов, а часовой уже заорал куда-то вглубь форта, и там послышались возбужденные вопросы и восклицания.

— Герцог вернулся? Герцог!

Люк, направляясь к воротам, подошел к грузовикам с ранеными. Санитары работали быстро, аккуратно — двое снизу подавали носилки, двое сверху принимали их, размещали пострадавшего в кузове. Неподалеку лежало несколько тел, накрытых брезентом. Не успели.

— Как вы, бойцы? — громко спросил он у лежащих в грузовике.

— Еще живы, ваша светлость, — сипло ответил кто-то из темного кузова. — Кто больше, кто меньше.

В грузовиках вперемешку со стонами раздался болезненный хохот.

— Отставить меньше, — криво усмехнулся он. — Всем встать на ноги.

— Так точно, — бодрясь, отвечали ему на несколько голосов.

— Так-то лучше, — сказал он и постучал ладонью по прохладному борту грузовика. — Сигареты есть у кого?

Один, с перемотанной рукой и головой, под недовольное бурчание спрыгнувших вниз санитаров подполз к краю и протянул Люку самокрутку и зажигалку.

— Спасибо, — поблагодарил герцог, с наслаждением прикуривая и затягиваясь дешевым и горлодерным табаком.

— Как думаете, отстоим Дармоншир, ваша светлость? — спросил угостивший его, принимая обратно зажигалку.

— Конечно, — ответил Люк единственное, что он мог ответить, и отступил: санитар крикнул водителю "можно" и грузовик зафырчал, двинулся вперед. — Конечно, — повторил он тихо и направился в крепость.

Часовой радостно приветствовал его, и герцог кивнул в ответ:

— Какой сегодня день, рядовой? Который час?

— Шестое апреля, ваша светлость, — сообщил солдат, глядя на него с обожанием. — Только-только полночь наступила. Как хорошо, что вы вернулись, ваша светлость!

Люк едва заметно выдохнул и двинулся дальше. Слава богам, проспал он недолго, чуть больше полудня.

В командном пункте было дымно и тускло. Все так же отвечали на звонки телефонисты, только звучали они куда реже. Все так же обсуждал что-то с офицерами так и не спавший, похоже, командующий Майлз. Поднял глаза — веко одного набрякло над налитым красным белком, под вторым был синяк, и сам полковник был бледным в синеву.

— Вернулись, — сказал он отрывисто и громко. В голосе его звучали облегчение и упрек. — Ваша светлость, как-то нужно предупреждать, когда вы пропадаете. А то мы не знаем ни где вы, ни что с вами, ни вернетесь ли — и можем ли на вас рассчитывать.

— Нужно, — согласился Люк невесело. — Но дело в том, что я сам этого не знаю, Майлз. Как обстановка?

— Плохо, ваша светлость, — без обиняков признал Майлз. — Мы потеряли Шестнадцатый, Семнадцатый и Восемнадцатый форты. Враги укрепляются там, и, полагаю, завтра с рассветом пойдут в атаку на Девятнадцатый и Двадцатый, чтобы полностью отрезать от нас правый фланг и границу с Рудлогом. А затем, минуя нас, направятся в герцогство. Пятнадцатый благодаря вашим водяным псам отстояли, но там потеряно восемьдесят процентов личного состава. Без вашей поддержки остальные не выстояли.

— Семнадцатый, — повторил Люк глухо. Офицеры у стола устало смотрели в стороны. Все кого-то потеряли в этой войне: сослуживцев или родственников, и на сопереживание не было сил.

— Судьба младшего лейтенанта Кембритча неизвестна, ваша светлость, — ответил на незаданный вопрос Майлз.

— Понятно, — Люк сунул руки в карманы в поисках сигарет, вспомнил, что они все размокли и, выругавшись, опустил голову и прислонился к стене.

"Берни, брат. Знал же, что нужно тебя заставить уйти в Виндерс вместе с женщинами".

— Давно пал форт? — спросил он, лихорадочно шаря глазами по помещению. В дверях появился его адъютант Вин Трумер. Наткнулся на его взгляд, вытянулся:

— Ваша светлость?

— Сигарет, — прохрипел Люк. — Сигарет мне.

"Как сказать матери. Как?"

В груди сдавило. Люк затряс головой, принимая сигареты из рук адьютанта, прикурил. Никак не удавалось прийти в себя.

Майлз достал из-под стола бутылку с янтарной жидкостью, плеснул из нее в стакан, протянул Люку. В нос шибанул запах коньяка, его светлость выпил залпом — по нервам ударило огнем, и он застонал, моргая заслезившимися глазами и затягиваясь сигаретой. Комендант молча смотрел на него, держа бутылку в руках — для него эта потеря была одной из многих, и ему нужно было планировать, как быть дальше, а не утешать расклеившегося герцога.

— Спасибо, — сипло проговорил Люк, сглатывая свое горе и боль и отталкиваясь от стены. — Давайте по текущей ситуации в оставшихся фортах, Майлз... что я могу сделать сейчас?

Совещание по возврату захваченных фортов было в самом разгаре, когда в бункер вошел дежурный офицер.

— Разрешите доложить! Господин командующий, ваша светлость... разведка донесла, иномиряне подогнали к третьей оборонительной полосе машины с мегафонами и включили динамики. Сейчас и здесь их слышно. Требуют от милорда сдаться!

Через пару минут Майлз и Люк стояли на стене и слушали скрежещущие, но хорошо слышимые в ночи звуки требований:

— Слушать! Брат колдуна у нас! Идти к нам, колдун Дар-мон-шир, сдаваться! Идти сдаваться! До солнце восход сдаваться! Если не прийти, раньяр приносить его голова!

Люк курил, отступив за изгиб башни — вдруг у иномирян появились свои снайперы, не нужно привлекать внимание огоньком сигареты. Слушал, ощущая, как бешено колотился сердце и холодный пот течет по спине.

— Это ловушка. Он, скорее всего, уже мертв, — проговорил полковник Майлз.

— Скорее всего, — просипел Люк и царапнул выступившими когтями кладку стены.

— Вам нельзя рисковать собой, ваша светлость. Без вас мы не продержимся и д...

— Я понимаю, Майлз, — тяжело оборвал его герцог. — Я все понимаю. Но я только что узнал, что мой брат, возможно, жив и будет жить до рассвета. Я обязан попробовать спасти его. Иначе я никогда не смогу посмотреть в глаза моей матери.

— Это неразумно. У иномирян тысячи пленных, — сухо напомнил командующий. — Вы не знаете, где держат вашего брата, даже если он жив — он может быть в любом из десятков захваченных городков или в лагере в чистом поле. А погибните или сдадитесь вы, и мы потеряем возможность спасти остальных пленных и весь Дармоншир.

— Я не собираюсь сдаваться, — Люк, не выступая из-за башни, бросил сигарету, и она, прочертив алый полукруг, рассыпалась искрами об стену. — И я понимаю, что это несправедливо по отношению к другим пленным и ставит под угрозу оборону Дармоншира... но это мой брат. Мне нужно время до утра. Дальше я снова буду в вашем распоряжении, Майлз.

Командующий отвернулся и пошел прочь, что-то пробормотав тяжелое и неприятное. Проигрывающий, теряющий людей, уставший, измотанный мучительными головными болями — Люк периодами видел красные пульсирующие пятна в районе его висков. Его светлость снова полез за сигаретой — чтобы заглушить голос совести. Ведь за оставшиеся часы он должен был очистить смерчами хотя бы Шестнадцатый форт и прикрыть наступление на рассвете. А теперь вся операция по возвращению фортов под угрозой.

Люк не представлял, что ему делать. Как искать Берни, как спасти? Нужно было пробовать все возможности — и для начала он, сделав две затяжки и выкинув сигарету, снова взмыл в воздух змеем и понесся наверх, туда, где струились перламутровые реки родной стихии.

Но в этот раз он летел не затем, чтобы подпитываться. Он завис высоко над землей, задрав башку и всматриваясь в клубящиеся потоки мощных воздушных рек. Распахнул клюв и заклекотал — громко, как только мог.

"Покажитесь! Я же такой же, как вы! Мне нужна помощь!"

Опять появилось ощущение чужого внимательного и слегка недовольного взгляда. Он все орал и орал, и пронзительный вой-клекот разливался в небесах — но его игнорировали.

"Помогите! Прошу! Неужели вам все равно?"

В глубине перламутровых потоков вдруг мелькнули гигантские — в сотни раз больше самого Люка тела. Светлые тени, петлей пронесшиеся сверху и снова пропавшие. Люк метнулся за ними, ворвавшись в стихийную реку и голося изо всех сил:

"Помогите! Прошу! Я заплачу, если хотите! Заплачу, чем скажете!"

Он несся за одной из замеченных ускользающих теней и орал, чувствуя себя надоедливым червяком, но не останавливался.

"Стоооойтееее!"

Сегодня он не имеет права останавливаться.

"Я раааас-плаааа-чусь всем, чем у-гооод-н... ох ты ж м-маааатттть!"

Ускользающая тень вдруг развернулась, оскалившись десятками огромных полупрозначных сияющих голов — таких же клювастых, как у Люка, с такими же зубастыми пастями. Люк отчаянно матерился, едва не влетев в один из клювов — сделал вираж через голову и завис перед гигантским, извивающимся, сияющим перламутром многоголовым птицезмеем, по сравнению с которым он был даже не червячком — мошкой. Адреналин, щедро взорвавшийся в жилах, заставил его содрогаться и почти терять сознание. Многоголовый змей раскрыл пасти, и в мозг ворвалось оглушительное шипение на десятки голосов, похожее одновременно на вой ветра и шелест травы, шорох гальки и звук набегающих волн.

"Чшшшштооо хочешшшшшь ты, надоедливый сссссссын Белого? Ты утомил нассссссс..."

"Помощи, — прошелестел Люк. — Мой брат похищен, моя земля погибает от войны. Помогите спасти его, помогите победить врагов. А я дам вам то, что вы захотите".

Птицезмей содрогнулся, шеи-ветра изогнулись, клювопасти задергались — и раздалось оглушительное, прерывистое шипение. Люк, в ужасе отпрянувший назад, только через несколько мгновений сообразил, что над ним смеются.

"Зссссабавный зссссмееенышшшш, — пророкотала одна из голов. — Чшшшштооо ты мосссжешшшшь дать нам такого, что мы не сссспособны взсссять ссссами?"

"А просто так не поможете? — с надеждой предположил Люк. — Я же одной с вами стихии, — он вспомнил слова Нории. — Разве не я вам хозяин?"

На этот раз клювастые стихийные змеи смеялись так, что Люка снесло ветром и кувырком протащило назад километров на пять. Но когда в голове прояснилось — потешающийся многоголовый дух снова неуловимо быстро рванул к нему и завис вплотную.

"Дасссже коронованный Инландер намссс не хозсссяин, а проссссситель, — проревели ему в морду. — А ты кто? Обрубоксссссс!"

Люк проглотил "обрубка". Он все бы сейчас проглотил.

"Нам больно сссспусссскаться к земле, сссслишшшшком велика сила другой сссстихиии, — шипели ему. — Сссслишком больно отрыватьсссся от неба. Чем зсссаплатишшшшь ты за это?"

"А что я могу вам дать?" — осторожно спросил его светлость.

"Сссвоего сссына, например", — и головы синхронно облизнулись. Люк похолодел.

"Нет. Никогда".

Многоголовый насмешливо и оглушительно заклекотал и головы стали отворачиваться, поднимаясь выше, в стихийную реку.

"Зссначит, не нужжжсссна помощь".

"Может, драгоценности? — в отчаянии крикнул Люк. — У меня огромная сокровищница! Вы же любите... должны любить камни! Я же люблю!"

Огромный стихийный дух повернулся, насмешливо мерцая белыми глазами.

"Я могу сссссам взять вссссе ссссокровища мира, змеенышшшш. Улетай, не надоедайссс мне большееее. Проглочшшшу!"

И он метнулся прочь, мгновенно исчезая из вида и оставив Люка, оглушенного и несчастного хлопать крыльями высоко над землей.

В голове крутились несколько мыслей, в основном нецензурные — а еще хотелось рвануть к Марине и спрятать и ее, и еще нерожденного ребенка (неужели правда будет сын?) подальше от Инляндии. Чтобы этот ветряной гад (или гады) до него никогда не добрался.

Зачем стихийному духу его наследник, интересно?

Люк зашипел, зло фыркнув-плюнув вслед небесному духу и полетел обратно к Третьему форту. Для чего бы воздушному чудовищу не нужен был его ребенок, Люк за все предпочитал расплачиваться сам. И пусть он ранее, когда работал на Тандаджи, легко играл судьбами других людей, но никогда бы не пожертвовал ни сыном, ни кем-то из родных даже для спасения всех стран мира.

Он вернулся в форт, быстрым шагом прошел мимо адьютанта, дежурившего у его комнаты, и хлопнул дверью. Внутри стояло большое зеркало, которое Люк потребовал принести в самом начале войны в надежде, что сможет им пользоваться — переходить к Нории, чтобы избежать выматывающих полетов в Пески, навещать родных. Но пространственная изнанка Туры становилась все нестабильнее — и он предпочитал тратить время, но не рисковать. Но сейчас выбора не имелось. Нужно было использовать все возможности — и Люк включил свет в комнате и повернул зеркало так, чтобы то отражало его в полный рост.

Главное, чтобы Берни находился там, где неподалеку есть хотя бы небольшая отражающая поверхность. Если даже не получится перейти — возможно, удастся определить местоположение и долететь до него.

Люк зажмурился — светящиеся контуры зеркала проступили под веками, будто он каждый день повторял уроки Луциуса Инландера, — и представил себе Бернарда. И открыл глаза, почти не надеясь на успех.

Выдохнул. В зеркале искаженно и тускло проявлялся какой-то залитый светом амбар. Слышался рокот голосов, верещание — по огромному помещению прохаживались охонги с сидящими верхом автоматчиками, и Люку даже показалось, что он слышит запах муравьиной кислоты. У стен были сложены упаковки кирпичей, выставлены стопки листов металла — похоже, из одного такого листа герцог и смотрел. А чуть дальше стояли, сидели и лежали на бетонном полу люди.

Его светлость выругался с облегчением и тревогой — изображение тут же пошло волнами, начало дрожать, и Люк заставил себя успокоиться. Берни был там — лежал на полу, тяжело дыша, а над ним склонилась знакомая серенитка. Майор Лариди, задрав китель, зажимала бок брата окровавленным куском ткани. Руки ее тоже были в крови.

Раздался окрик — серенитку за плечо отбросили от Берни, швырнув на пол, Бернарда пнули, и он согнулся, застонал, перекатываясь спиной к Люку.

Герцог, шипя, рванулся вперед — и его ошпарило холодом. Он вывалился не в амбаре, а на сияющем мостике в пульсирующем, нестабильном и бесконечно огромном черном подпространстве, расцвеченном пятнами открывающихся окошек в разные части Туры. Мостик ходил ходуном, а в нескольких шагах впереди и вовсе истончался, утекая куда-то вбок. Люк все же шагнул к далекому и тусклому пятну, за которым были пленные, и Берни, еще живой, главное — живой! — и задрожал, обхватывая голову руками.

Снова холод и тьма тянули из него жизнь и тепло, а пространство вибрировало вокруг, не желая подчиняться — и у него сил не хватало его успокоить. Умения не хватало. Возможно, получилось бы перейти туда, куда он уже ходил зеркалами, но в незнакомое место...? И посоветоваться не с кем... лететь к Нории нет времени.

Герцог вывалился обратно в комнату, вспотевший и измотанный, как после долгого бега. Нервно закурил, шагая туда-сюда по комнате, с остервенением пнул стул.

Недоучка гребаный. И верно, обрубок. Надо было с первого же раза вцепиться в Луциуса и тянуть из него все, что он мог дать...

При мысли о короле Люк вдруг замер, не донеся до рта сигарету. А затем распахнул дверь.

— Трумер!

— Да, ваша светлость? — подскочил адъютант.

— Молока мне!

— Молока, ваша светлость? — осторожно переспросил Трумер, решив, видимо, что командир двинулся умом.

— Побольше и побыстрее, — резко приказал Люк и закрыл дверь.

Через десяток минут, за которые он успел скурить полпачки и озвереть от ожидания, адъютант принес ему три бутылки молока.

— Лучше бы парного, — пробормотал его светлость, — но и это хорошо. Свободны, Трумер.

— Так точно, ваша светлость. — Адъютант очевидно изнывал от любопытства, но вышел быстро и снова затих за дверью.

Люк, сжимая в руках бутылки, вернулся к зеркалу. Закрыл глаза, вспоминая очертания королевского кабинета. Только бы получилось. Только бы вышло, потому что куда бежать еще, он не имеет представления.

Открыл глаза и выдохнул с облегчением — он смотрел на погруженный в сумрак кабинет короля Луциуса. Теперь пройти бы туда... и чтобы никуда не делся доступ под щиты дворца...

Выйти сразу в кабинете не удалось — Люк снова очутился в высасывающем тепло и жизнь подпространстве. Но на этот раз сияющий мостик оказался устойчивее и, не обрываясь, светлой нитью тянулся к далекой точке на противоположной стороне пространственного шара. Дармонширу удалось пройти почти треть, когда вибрация стала невыносимой, заболели уши и кости — и обратно пришлось возвращаться почти ползком, прижимая к груди бутылки с молоком, потому что еще немного, и он потерял бы сознание.

У него опять не хватило сил.

Люк бессильно стоял перед зеркалом, вглядываясь в пустой королевский кабинет. Руки дрожали от напряжения. Что делать, если ему не пройти туда?

— Эй! — позвал он, чувствуя себя идиотом. — Это я. Вы там?

В кабинете было тихо и пусто.

— Я надеюсь, что вы меня слышите, — проговорил он почти умоляюще. — Мне очень нужна помощь! Я вам молока принес... принес бы, если бы мог к вам пройти.

Зеркало вдруг дрогнуло, и Люк заторопился:

— Почтенные хранительницы, — тон он сделал таким льстивым, что зеркало должно было покрыться потеками меда, — я бы не смел вас тревожить, но мне очень нужен ваш совет... мудрый совет, и помощь. Мне не пройти к вам. Может, вы появитесь и мы поговорим? Мне больше некого просить...

— Сссс... — зашипело зеркало, и Люк вздрогнул, чуть не выронив бутылки. На прекрасно видимом кресле Луциуса Инландера проявлялись две огромным туманные змеи, отливающие серебром. Они смотрели на него, склонив головы и о чем-то шушукаясь.

— Обходительныйссс какооой... Вссспомнил, наконецссс... — донеслось до него.

— Молоко, — пробормотал Люк покаянно и помахал бутылками. — Вкусное, сладкое... почти как только что из-под коровы...

Он схватил со стола большую жестяную армейскую кружку и вылил в нее молоко — по самые края. Поставил у зеркала и отступил, задерживая дыхание. Змеи к нему не торопились.

— У меня еще шоколад есть, — произнес он с сомнением, — вы любите шоколад?

Змеи, что-то обсуждающие между собой, синхронно посмотрели на него и, кажется, закатили глаза.

— Пожалуйста, — сказал он тихо и устало сел на кровать. — Помогите мне. Пожалуйста.

Овиентис, поколебавшись, неспешно сползли с кресла почившего короля и направились к нему — и Люк выдохнул от облегчения. Вот они застыли с той стороны — и нырнули в зеркало. А через несколько секунд, слегка потускневшие, выползли в комнате Люка.

— Тяжелоссс, — прошипела одна, с удовольствием обвиваясь вокруг кружки с молоком и начиная лакать.

— Всссе ссслабеее Турассс, — вторила ей другая, тоже подползая к кружке. Они пили попеременно, набирая яркость и плотность, а Люк терпеливо подливал молоко в пустеющую посуду, хотя ему хотелось кричать "поскорее"!

— Малоссссс, — грустно прошелестела одна из змей, когда все три бутылки были вылаканы.

— Малоссс, — согласилась с ней сохранительница. Подползла к Люку и, обвиваясь вокруг ноги, начала подниматься по его телу вверх. Огромная, прохладная — она положила голову ему на плечо, щекоча стрекающим языком ухо, а хвост ее еще тянулся по полу.

— Несссс раноссссссс? — ревниво спросила вторая, вылизывающая остатки молока из кружки.

— Фссссс, — насмешливо шикнула на нее первая. — Вссссе тебессс по правиламсссссс, а ессссли бы не яссссс, ты бы егоссс зсссаморозссссила быссссс....

— Еще принести? — спросил Люк, вслушиваясь в странный диалог.

— Нетсссс, — язык овиентис снова коснулся его уха. — Кровисссссс давай. И рассссссссказсссывай....

— Крови? — изумился его светлость. — Берите, но как?

— Раносссс, — ворчала вторая змея, похожая интонациями на старую классную даму. — Раносссссссссссс!

— Айссс вссссе, — отмахнулась первая хвостом, спустилась-стекла по локтю Люка вниз и, распахнув пасть, впилась в его запястье клыками. Герцог дернулся, откинул голову и застонал — ощущение было, словно из тела вытягивают усталость и напряжение, — а вторая змея поднялась на хвосте под потолок комнаты, жадно глядя, как пьет ее товарка.

— Говорисссс, змеенышшшш, — поторопила она.

Люк заговорил, прерываясь и сглатывая — было больно, но по телу распространялось блаженство, как от употребления слабого наркотика. Он словно парил над полом — такая легкость и прохлада шла по жилам.

Пока он рассказывал — про Берни, про войну, про свои метания, псов тер-сели и то, что дракон говорил о возможности как-то призвать на помощь больших стихийных духов воздуха, и про свое общение с таким духом, — вторая овиентис заползла ему на ногу и, когда первая отцепилась от запястья, тут же впилась в другое.

— Тыссс говорил сссс великим и мудрымссс сссссстихийным духомссс Инляндиии, — благоговейно прошептала первая овиентис. — Онссс ссссплетен изссс многих ветров, имеетссс тыссссячи голов и хвосссстов... Един и одновременно сссссостоит из множесссства ссссстихийных духов поменьсссше, которые могут отделятьсссся от него и сссснова возвращатьссся в единое тело.... Расссстекаетсссся над всссей Турой, но сссоссссредоточение его над сссстраной Инлия.

— Ессссссли... тьфу, — Люк прокашлялся. — Если он так велик, почему не может помочь? Разве он не должен защищать Инляндию?

— Сссстихийные духи тоже ссслабеют, — печально прошелестела воздушная змея. — Потратит ссссилы на помощь тебе — сссстанет еще сссслабеее, а это отразится на всссей Туре.

— Но зачем ему мой сын? Тем более он еще не родился.

Вторая овиентис отцепилась от запястья, и Люк потряс им, а затем осторожно погладил сытую змею по голове. Та зашипела от удовольствия.

— Затем же, засссчем нам кровьссс, — пояснила первая.

— Съесть? — нехорошим тоном уточнил герцог, в этот момент страстно возжелавший завязать все тысячи шей великого небесного духа узлами.

— Вряд лиссс, — задумчиво прошипела овиентис. — Но даватьссс кровь потом по первомусссс требованию...

— Раносссс, — тревожно шикнула вторая и первая замолчала.

— Он может датьссс тебе ссссилы, много ссссил, — сказала вторая после молчания. — Просссси... предложи ему что-то другое...

— Но сына не отдавайссс, — тревожно попросила первая. — И в зсссагадки играть не ссссоглашайся... ты не зссснаешшшь всссего, запомни... не зссснаешшшь, что всссстретит тебя домассс... жена у тебя хорошшшая...

— Что предложить? — тоскливо спросил Люк, смутно отметив, что змеи откуда-то знают Марину.

Овиентис поднялись и застыли, чуть покачивась и глядя на него блестящими сияющими глазами.

— Понятно, — пробормотал он. — Ссссс... спасибо, почтенные хранительницы. Спасибо.

* * *

*

Тха-нор Ноши, командующий наступлением на Дармоншир и получивший от генерала Ренх-сата приказ поймать колдуна, который умеет оборачиваться в огромного змея, взялся за дело со всем рвением. Тха-нора не пугало колдовство, вызывавшее суеверный ужас среди простых наемников: слишком много удивительного уже встречалось в этом мире, и тех, кого здесь называли магами, он уже видел — и знал, что умирают они так же, как обычные люди. Не пугали его ни размеры чудовища, ни способность управлять ветрами: чудовищ на Лортахе было достаточно, и тха-нор с малых лет уяснил, что, если не хочешь стать из охотника стать жертвой, перед охотой нужно выяснить уязвимые места и устроить ловушки.

Охота на туринских чудовищ ничем не отличалась от охоты на лорташских.

Тха-нор Ноши очень хотел выслужиться перед генералом: во-первых, тот был щедр и за принесенные ему победы щедро награждал золотом и своим расположением, а во-вторых был обласкан императором Итхир-касом, и все знали, что он станет следующим императором. И вызвать его гнев куда страшнее, чем рисковать при поимке богопротивного колдуна.

Тиодхар Ренх-сат сейчас находился в двух часах полета на раньяре, но в письме, принесенном гонцом, сообщал, что если Ноши не справится, прибудет командовать захватом змея и его провинции сам. А если тха-нор порадует, то получит земли колдуна и замок его, башни которого в хорошую погоду можно было разглядеть из городка, в котором остановился Ноши и откуда управлял наступлением.

Поэтому тха-нор рьяно взялся за исполнение приказа — пленных было приказано не добивать на месте и не скармливать охонгам, а уводить с поля боя и пытать, чтобы узнать все о проклятом колдуне, о его слабых местах и семье. Ноши присутствовал на дознаниях, а то и сам брал в руки плеть или нож. Кто-то умирал, не выдав и крохи информации, а кто-то ломался и говорил. Так узнал тха-нор, что есть у колдуна жена, сестра властительницы соседнего Рудлога — и она стала бы ценной добычей. Но до жены пока добраться было трудно. Зато легко было добраться до брата, который защищал одну из твердынь, охраняющих земли колдуна. Пленные называли ее Семнадцатым фортом.

Подстегивало тха-нора и то, что остановить колдуна было не просто желанием угодить тиодхару и императору, но и необходимостью. Крылатый змей наносил управляемыми ветрами и воздушными воронками огромный ущерб, а накануне ночью так разбушевался, что чуть не стал причиной смерти самого тха-нора — на него обрушилось дерево, только чудом оставив его в живых.

Когда Ноши убедился, что сведения, полученные от пленных, совпадают, он, не колебаясь, призвал подкрепление с ближайших земель и перенес наступление к Семнадцатому и ближайшим к нему фортам. Пока местные были бы связаны в боях, всадники должны были направить раньяров к твердыне, где находился брат колдуна, и забрать оттуда всех офицеров, а лучше вообще всех защитников — вдруг нужный им заложник переоденется в форму простого солдата? Приказано было врагов по возможности не убивать. Мертвый брат колдуна тоже бы сослужил свою службу (всегда можно было бы сказать, что он жив), но живой был куда полезнее.

Забрали всех, кого обнаружили — и с твердыни, и с засек перед ней. Принесли даже трупы — и единственный оставшийся в живых после пыток солдат из Семнадцатого форта, которого захватили ранее, сказал, что среди убитых брата колдуна нет. А на опознании среди живых внезапно заартачился, замкнулся, словно приготовившись умереть, хотя не так давно молил о жизни и свободе, и его поведение убрало у тха-нора последние сомнения и лучше всех признаний показало, что нужный им человек сейчас здесь.

Солдата, сдавшего своих, Ноши убил — в наказание и в устрашение остальным. Все равно он вот-вот должен был подохнуть, а у тха-нора было несколько сотен человек, которых можно было допрашивать, пока кто-то из них не выдержит. Или пока не выдержит тот, кого ищут.

Тха-нор Ноши был человеком умным и жестоким, любил войну и умел воевать. Но он не был чужд гордыне, которая в этот раз заставила его сделать ошибку: очередной гонец от генерала Ренх-сата ждал письма о том, как прошли бои в этот день, и Ноши поспешил сообщить, что брат колдуна у него и скоро и сам колдун будет схвачен.

После бессмысленного восстания пленных тха-нор, получивший по голове камнем, пообещал им смерть — и дал время до утра. По опыту он знал, что ожидание смерти и невозможность что-то сделать иногда ломают сильнее, чем любая пытка, а желание спасти других может заставить брата колдуна самого признаться в том, кто он есть.

Но к утру вдруг снова прилетел гонец с повелением от генерала Ренх-сата подготовить все к его прибытию: он сам жаждал поучаствовать в пленении колдуна, умеющего обращаться в змея. Ноши, однако, понимал, что не любопытство было причиной прилета Ренх-сата, а возможность на фоне замедлившегося захвата страны еще раз доказать императору свою силу и преподнести подарок, пойманный лично им.

В любом случае тха-нору срочно требовалось выяснить, кто из сотен пленных нужный им человек. Иначе тиодхар Ренх-сат не посмотрит на заслуги и накажет за обман.

* * *

*

Люк после кровопускания, устроенного овиентис, чувствовал себя помолодевшим лет на двадцать и таким же резвым. Он вежливо и терпеливо проводил хранительниц, но стоило зеркалу перестать подрагивать им вслед, как Люк снова торопливо вызвал в голове образ брата. И так слишком много времени потратил на разговоры и ублажение змей, и с каждой секундой росла вероятность того, что Берни умрет.

В зеркале отразился все тот же амбар, только иномирян и охонгов в нем стало больше. Бернарда еле удалось разглядеть — он лежал среди дремлющих и полусонных людей, спиной к Люку, скорчившись, прижавшись к стене, но даже при плохой видимости заметно было, как тяжело он дышит. Серенитка Лариди сидела на полу неподалеку и периодически поглядывала на Берни. Он был не один раненый — кто-то ворочался рядом, кто-то болезненно стонал.

Уже на выходе из комнаты Люк услышал, как вновь загрохотали орудия и покачал головой от резанувшего чувства вины. Дармонширцам нужно было срочно отбивать захваченные форты — и запланированное ночное контрнаступление, по всей видимости, началось. Только без него оно было обречено на провал.

— Я успею, — пообещал он себе глухо.

Через несколько минут он снова поднялся в воздух. И затем опять метался под сияющими воздушными реками, всматриваясь в них и призывая могущественных стихийных духов.

Но духи молчали, словно в насмешку мелькая огромными серебристыми тенями то слева, то справа и с невероятной скоростью проносясь мимо — так, что Люка кидало из стороны в сторону.

"Ну остановитесь же! — упрашивал он. — Я дам вам то, что вам нужно!"

Еще одна тень мелькнула, теперь сверху. Люк, отчаявшийся, раздосадованный — его просто игнорировали, как орущего ребенка, — понесся следом. Но тень была быстрее, и только истончающийся хвост мелькнул рядом, обидно и насмешливо хлестнул по морде раз, другой — и его светлость, разозлившись и зажмурившись, рванул вперед, и на третий раз клацнул пастью-клювом. С удивлением понял, что поймал — и со всех сил сжал в ней кончик воздушного хвоста.

Не он один удивился. Впереди раздался недовольный и изумленный рокот — гигантский дух остановился на лету, обернулся, приподнимая хвост с вцепившимся в него Люком на уровень сияющих глаз. Герцог сглотнул, покосился вниз — хорошо, что было темно, но огоньки незахваченных фортов сияли далеко позади едва различимой цепочкой. Змеедух агрессивно зашипел — из пасти его вырвался ураганный ветер, а Люка, еще крепче сжавшего зубы, затрепало, как флаг на флагштоке, — дернул хвостом, и его светлость мотнулся на пару километров в одну сторону, в другую... он бы и рад был уже отцепиться, но от ступора не мог разжать челюсть и болтался на хвосте как бультерьер на палке, открывая глаза и сразу от ужаса закрывая их.

Змеедух снова распахнул пасть, явно намереваясь Люка заглотить — и его светлость обхватил хвост лапами, да еще и обвил своим хвостом, сжимая клюв еще сильнее. Не станет же небесный гад жрать сам себя! Тот угрожающе пощелкал зубами почти вплотную, но не решился хватать, раздраженно пошел волнами — и вдруг рванул с места, то и дело встряхивая хвостом и совершая дикие виражи. То он несся вниз и перед самой землей взымал вверх, чуть не впечатывая в нее Люка — и поднимая за собой во тьме деревья с корнями и куски почвы; то причудливо вилял в облаках, заставляя их светиться электрическими разрядами и расходиться серебристыми стенами, то поднимался так высоко, что у его светлости от холода еще больше сводило зубы и лапы, и он, несчастный, замерзший и в то же время с ума сходящий от адреналина, что-то выл в воздушный хвост. Глаза у него наверняка были вытаращены, как у лягушки, на которую наступили, но он все сильнее вцеплялся в хвост, потому что отцепись он, и от скорости, с которой несся дух, его бы размазало о землю или выкинуло в безвоздушное пространство.

Долго продолжались эти небесные скачки — Люк то просил остановиться, то орал от восторга, — когда, наконец, огромный полупрозрачный дух выдохся и замер. Его светлость неверяще разжал лапы. Все так же раздраженно дрожали чешуйки-перышки-ветерки вокруг большого тела, мерцающего серебром в ночи, все так же оно шло волнами — не захватывающими хвост, а дух смотрел на герцога сияющими глазами и задумчиво молчал.

Раздалось оглушительное шипение — и рядом с духом, сплетаясь с ним телами, показались десятки таких же гигантов — и через несколько минут Люк висел на одном из хвостом целого небесного змеиного клубка, который светился перламутровыми переливами.

"Надоедливыйссс сссчервяк! — многоголосо прошуршало у него в голове. — Опятьсссс ты?"

Люк вместе с хвостом в зубах вежливо закивал, стараясь разжать пасть. Не получалось.

"Мы говорилисссс, что проглотимсссс тебяясссс, ессссли побесссспокоишшшшь?"

Теперь Люк замотал головой, пытаясь донести мысль, что жрать его не надо и он еще пригодится. Огромные птицезмеи не впечатлились пантомимой: рванули в стороны, оставаясь сплетенными, и окружили его, похожего на жучка в окружении жадных серебристых ворон, раззявили клювы, заклекотали. Герцог снова зажмурился — сейчас ведь точно съедят.

"Ну хватитссс пугатьсссс змеенысшшшша, — раздался в этом клекоте голос разума. Его светлость приоткрыл глаза. В сплетение воздушных чешуйчатых тел вплетался еще один сияющий дух. — А ведь он тебясссс поймалсссс...."

Тон вновь прибывшего был явно ехидным, и он смотрел на того, кого так удачно догнал Люк. Стало понятно, что в этом огромном небесном серпентарии не всегда бывает согласие.

"Ему просто повезло!" — пророкотал пойманный и опять тряхнул хвостом. Люка мотыльнуло туда-сюда и он, остановившись, перевел дыхание и снова на всякий случай вцепился в змееветра лапами.

"Повессссзло или нетсс, а мы давносссс так не весссссссселились..."

Огромные духи снова зашипели, но теперь в шипении явно проскальзывали отдельные согласные смешки.

"Ктоссс посссследний ссссумел?" — продолжал все тот же новоприбывший. В сплетение тел то и дело появлялись все новые стихийные духи — теперь все небо перед Люком сияло и было заполнено огромными извивающимися разумными ветрами.

"Лейдор Инландерсссс... трисссста лет назад... — прошелестело с другой стороны. — Но он был королемссс досссстойным насшшшей помощи".

"И я, и я достоин!" — заорал Люк, у которого не было времени на эти препирательства. Но на него не обращали внимания — и спор начал напоминать бесконечные препирательства в парламенте.

"Дадим есссще шансссс?"

"И осссслабнемссс!"

"Он зсссаплатит... И Инлий благоссссклонен... порадуетсссся..."

Люк наконец-то сумел выплюнуть чужой хвост и отлетел подальше от грандиозного стихийного духа, состоящего из многих змей-ветров. Те замолчали и уставились на него.

"Уважаемые, — прошипел он нетерпеливо. — Пожалуйста. Давайте вы сначала поможете мне, а потом решите, насколько это правильно".

"Наглыйссс какой..."

"Как все они..."

Змеи перешептывались между собой, поглядывая на Люка. Наконец к нему склонилась одна из мерцающих голов:

"Ты готов платитьссс?"

"Да!" — рявкнул Люк, поглядывая через плечо. Там, далеко позади, в темноте, сверкали маленькие взрывы снарядов.

"Ты отдашшшшшь нам ссссссвоего ссссссына"?

"Нет!" — его светлость зло клацнул клювом. Затекшая пасть слушалась с неохотой.

Гиганты недовольно переглянулись, снова зашуршали.

"Тогда пойдемссс долгим путеммссссс, — прошипел переговорщик. — Отдашь нам то, чего дома не знаешь".

"Ну уж нет, — раздраженно фыркнул Люк. — Эту сказку вся Инляндия знает".

"От нассс и пошшшла", — раздался смешок со стороны духа, который его защитил.

"Я ничьих детей отдавать не буду, — твердо сказал его светлость. — Просите что-то еще".

"Хорошшшшо, — со странной одобрительной ехидцей прошелестели змеи. Все разом — и выжидающе уставились на него. — А что ты ссссам можшшешшшь предложшшить?"

Люк сглотнул.

"Себя, — сказал он. — Я отдам вам себя. Только не сразу... после того, как победим".

Ему показалось, что змеи-ветры как-то удовлетворенно зашикали-засмеялись.

"А ты нужшшшшеен нам? Мелкий ты какой-тосссс".

"И хилыйссссссссс", — поддержали издевательства с другой стороны.

"Зато быстрый, — огрызнулся Люк — И зубы крепкие".

"Но наглый жшшше какой... упорныйсссс...", — восхитился кто-то.

Змеи шипели, драгоценные минуты утекали, как вода, и Люк не выдержал, сам срываясь в раздраженное шипение:

"Великие, могучие и ...эээ... воздушшшные. Я понимаю, что ничтожен по сравнению с вами, и у вас есть вечность на обсуждение и шшшутки, но у меня ее нет. Времени мало. Заключите со мной договор. Мне очень нужна ваша помощшшь и сила".

Его снова рассматривали, и выражение сотен сияющих глаз понять было невозможно.

"Хорошшшшо, — вдруг пророкотали духи. — Но много датьссс не ссссможшшем. Мы и так осссслабли посссле гибели сынов Инлиясссс... ессссли еще потеряем ссссилы, начнутся ураганысссс и бури... поэтому проссси что важшшно..."

Люк поколебался. Нужно было помочь Берни... но он, вздохнув, глухо спросил другое.

"Можете помочь закрыть переходы в другой мир?"

"Нетсссс... только с помощью коронованного короля, — отвечали ему, — нужшшны кровьссс Инлия и насссшшша сила... иначсссе иссссякнем и погибнем..."

Люк задумчиво сделал перед мордами ветров-змей восьмерку.

"Есссли обещаешь отдать свою жизнь нам по первому требованию, — шелестело у него в голове, — мы напитаем тебя сссилой... и дадим одного изссс нассс в помощь... кто сссогласится пожертвовать сссобой".

"Обещаю, — поспешно повторил его светлость.— Только после победы".

То один, то другой змей-ветер приближался к нему почти вплотную, всматривался и снова возвращался назад.

"Но сссила не бесссконечна, помни... исссспользуй в крайних сссслучаях..."

Духи растворялись в ночи, оставляя за собой мерцающие полотна северного сияния. Все, кроме одного — того самого, что заступился за него. Он, не насмешливый более, а серьезный и чуть печальный, окинул Люка взглядом прекрасных сияющих глаз, завертелся кольцом — и, уменьшаясь в размерах, превратился в туманную полосу, что обвилась вокруг лапы герцога и превратилась в тонкий серебряный браслет.

* * *

**

У Бернарда Кембритча начался жар — от малейшего движения возобновлялось кровотечение, рану дергало, тело горело и ломало, а от бетонного пола тянуло невыносимым холодом. Руки были связаны за спиной, и правую, на которой он лежал, уже не чувствовал.

Берни то и дело проваливался в забытье. Мимо строя постоянно вышагивали иномиряне, слышался стук острых лап охонгов по бетону. Перед глазами все плыло, и тогда начинал он слышать тихий голос матушки, утешающий его, болеющего, и чувствовать прикосновения ее ладоней к пылающем лицу. Потом наступали моменты просветления — и тогда он видел серенитку, майора Лариди, которая осторожно, чтобы не привлекать внимания, проверяла его рану и исхитрялась касаться его лба связанными за спиной руками. Кто-то из сослуживцев, не выдержав, спал, кто-то едва слышно переговаривался — Берни улавливал, что строили планы побега, но слов разобрать не мог.

Да и незачем было. Сейчас он стал бы им обузой.

Высокая температура разбалансировала ментальный дар — он то и дело включался, и Бернарда касались агрессивные и тупые отголоски чьих-то холодных сознаний. Чуждых, вызывающих инстинктивное отвращение — он никогда раньше такого не встречал и решил, что от жара начался бред.

Он не умел слышать людей, но животные, особенно обожаемые собаки, излучали целый спектр мысленных образов — и любопытство, и страх, и голод, и тягу к гону, и призыв поиграть... Даже насекомые ощущались теплыми, хотя воспринимать их он не умел. Здесь же был холод и заторможенные сонным состоянием желание жрать и желание убивать.

Берни далеко не сразу сообразил, что ощущения идут от охонгов. То один, то другой проходили перед строем — и он, слыша стук их лап и покрываясь испариной от усилий, попытался внушить желание напасть на сородичей или кого-то из иномирян. Собаки легко слышали его мысленные команды и подчинялись, инсектоиды же лишь незаметно замедляли шаг — и трогались дальше. Ему не хватало времени и сил зацепиться за их сознание — те, кто проходили мимо, слишком недолго были в поле действия его дара, а неподвижные оставались чересчур далеко, и он едва-едва ощущал их.

К утру он так измучился и ослабел от безуспешных попыток сделать хоть что-то, от жажды, боли и безысходности, что единственным его желанием стало умереть. Броситься на охонга или кого-то из иномирян, дабы его прикончили, и убрать повод для шантажа брата. План его воодушевил — все лучше, чем сгорать тут, на вонючем ледяном полу, мочиться под себя и понимать, что всех все равно убьют.

Тяжело дыша из-за горячки, все так же периодами впадая в забытье, Бернард начал шевелить ногами, подтягивая их к себе и слушая, как ходят туда-сюда конвоиры. По боку снова потекло горячее, перед глазами все расплывалось, но он упорно двигал ногами: нужно было сжаться до предела, чтобы в нужный момент перевернуться, оттолкнуться от стены и прыгнуть на врага. Сознание его смешалось — он посмеивался себе под нос, ибо видел уже, как рвет зубами надзирателя, а потом приходило просветление и боль, и он снова корчился, пытаясь подтянуть к себе ноги.

— Тихо, малек, ты куда собрал... — раздался шепот майора, но она не успела договорить. Раздался грохот открываемой двери, потянуло по полу холодом, заверещали охонги.

— Бабы взять сюда! — послышался визгливый голос давешнего надзирателя.

— Что?.. — Берни попробовал подняться, но Лариди прислонилась спиной, прижимая его к полу.

— Я тха-нор Ноши, и когда я спрашивать, мне кланяться и отвечать! — орал иномирянин. Судя по звукам шагов, он приближался к стене, у которой держали пленных. — Вы сейчас отвечать, кто брат колдуна. Иначе бабы громко кричать! Долго кричать! А вы смотреть и слушать!

Бернарда грубо оттолкнули ногой в спину — он вмазался в стену лицом и, кажется, сломал нос. Рядом шла какая-то возня — и он невероятным усилием перекатился на другой бок, чтобы увидеть, как Лариди и еще двух серениток выдергивают из толпы пленных и швыряют к ногам надзирателя. За его спиной в двери амбара втаскивали чудовищные кресты из сколоченных наискосок досок. Кресты были бурыми от крови, но кое-где на дереве виделись свежие алые разводы.

— Я спрашивать, — с нажимом сказал надзиратель, склоняясь над Лариди. — Кто брат колдуна?

Майор молчала, и иномирянин ударил ее по лицу. Дармонширцы, связанные по рукам и ногам, зароптали — и снова с окриками пошли вдоль строя десятки конвоиров, ожесточенно работая плетьми.

— Кто брат колдуна? — повторил тха-нор, доставая нож. — Говорить! Иначе тебя запороть на крест!

Пленница, лежащая на боку, со связанными за спиной руками, повернула голову к орудию пыток, побледнела — и что-то неслышно сказала, глядя на иномирянина.

— Не слышать! — буркнул тха-нор, наклоняясь еще ниже — и Берни увидел, как Лариди плюнула ему в лицо и рассмеялась злым сиплым смехом.

Она тоже хотела умереть быстро.

Побагровевший иномирянин схватился за нож, но остановил руку. Что-то рявкнул своим — и майора вздернули на ноги, а тха-нор схватил ее за шею и ударил коленом в живот.

Лариди задохнулась смехом, упала, корчась, на пол.

— Майор! — вскрикнула одна из серениток — и ее тоже ударили, потащили к одному из крестов. Вторую пока не трогали — ее охраняли двое иномирян.

Пленные орали, выкрикивая бессильные ругательства. Бернард, оставляя за собой кровавую дорожку, полз вперед, как червяк, пролезая между ног своих.

— Кто брат колдуна? — заорал иномирянин, обращаясь к строю. Дармонширцы молчали — и майора снова вздернули на ноги. Тха-нор ножом срезал с нее заляпанную грязью и кровью куртку, сорвал рубашку и белье — и, схватив за плечи, поставил перед строем. Майор глаз не опускала — зато среди дармонширцев воцарилась тишина. Мужчины отводили взгляды — а Берни полз вперед, миллиметр за миллиметром.

— Сначала я сделать ей больно и баба много кричать, — дергано пояснил надзиратель, обводя пленных ненавидящим взглядом. — Потом я ее бить кнут и баба много кричать. Потом сделать шлюха для норов, а вы смотреть. Если брат колдуна сознаться или вы сказать кто он, баба отпустить. Если нет, ей и другим бабам долго быть больно, потом умереть.

Он швырнул Лариди в сторону своих помощников и ее поволокли к пропитанному кровью орудию пыток.

— Молчите! — пронзительно крикнула майор дармонширцам. — Ради Великой Матери молчите! Иначе все зря!

Ее опять ударили, кинули на крест.

— Она умереть из-за вас! — заорал тха-нор, снова проходясь перед строем. — Вы есть трусливый червяки! Вы есть кастраты и трусливый дети шлюхи!

Бернард мучительно, с присвистом дышал — в голове мутилось, по вискам и телу бежал пот. Он выполз к ногам передних в строю — и с бессилием наблюдал за происходящим, и тянулся, тянулся сознанием во все стороны — хоть кого-то из охонгов зацепить, заставить помочь!

Лариди привязали к доскам лицом вверх — и тха-нор, вытащив нож, подошел ближе.

— Кто брат колдуна? — спросил он, склоняясь над ней.

— Чтоб тебя твои тараканы сожрали! — процедила ему в лицо майор, и он, наступив сапогом на ее запястье, вогнал нож в ладонь серенитки.

Лариди закричала, забившись на кресте. По руке ее вниз, на бетонный пол, потекли красные ручейки. Закричали и пленные — полетели в сторону иномирян угрозы, оскорбления и проклятия. Охонги верещали, почуяв кровь. А тха-нор вытащил нож из ладони серенитки — она снова застонала, — и повторил, теперь обращаясь к толпе пленных:

— Кто брат колдуна?

Берни слышал, как тяжело дышат соратники, и чувствовал себя последним из трусов. От горячки и усилий обострились чувства, и он слышал, как с сипами втягивает воздух серенитка, как капает на пол ее кровь, как беспокойно и жадно шевелятся охонги.

— Кто брат колдуна? — повторил иномирянин, глядя на дармонширцев — и впечатал каблук сапога в раненую ладонь Лариди. Она замычала сквозь зубы — а ему уже подали длинный бич, тоже бурый от крови.

Метрах в двух от лица Берни вдруг опустилась лапа охонга. Завороженный запахом крови, сонный, инсектоид волновался, хотел жрать, и удерживал его от нападения на Лариди только всадник.

— Говори! — орал тха-нор, играя бичом — он, как живой, шипел у рук и ног серенитки, оглаживал ее по груди и животу. — Ты хочешь боль? Ты хочешь смерть! Говори, и я дам жить! — Он хлестнул по полу рядом, и хлопок вышел громким, тяжелым — ударь так по телу, и кожу рассечет до кости.

— Поцелуй своего охонга в зад, урод, — четко проговорила майор, и иномирянин, дернув бичом, ударил ее наискосок от плеча к бедру.

Под истошный визг серенитки Берни, едва не теряя сознание от ментальных усилий, подтолкнул охонга вперед, к надзирателю. Удивленно заорал всадник — а чудовище поднялось на задние лапы за спиной опять размахивающегося тха-нора — и опустилось, протыкая его плечо и отрывая челюстями голову.

Закричали все — и дармонширцы, торжествуя, и опешившие иномиряне, бросившиеся к мертвому тха-нору — и от строя, и на охонгах от дверей. На Лариди брызгала кровь, прямо у нее ног инсектоид жрал еще содрогающегося врага, а она хохотала, запрокинув голову.

Берни тоже улыбался, хотя под ним уже натекла лужа его собственной крови. Улыбаясь, он оторвался от охонга и перехватил сознание второго, усиливая чувство голода, затем третьего — и тут силы его покинули, оборвалась связь. Но созданной паники было достаточно. Озверевшие от крови, отказывающиеся подчиняться всадникам охонги кидались на иномирян и друг друга, носились по амбару, а Берни лежал щекой на бетоне и ускользающим горячечным сознанием пытался зацепить еще кого-то из них. Не получалось. Пленные вновь старались освободиться и кое-где уже начались драки с иномирянами, враги пытались утихомирить охонгов, спастись самим и отогнать к стене дармонширцев — но в продолжающемся кровавом хаосе это удавалось с трудом. Через одну из серениток, чуть не проткнув ее, перепрыгнул инсектоид — погнался за раненым иномирянином. От тха-нора остались кровавые ошметки, и сожравший его охонг щелкал челюстями над майором — но всадник что-то орал и дергал его назад.

Берни понимал, что никого не спас, а лишь отсрочил пытки и смерть. Но он мог убить еще нескольких врагов — и поэтому продолжал тянуться к инсектоидам, хотя в глазах уже темнело, а в ушах звенело от криков.

Распахнулась дверь — снаружи, оказывается, уже светлело, — и в проеме застыл высокий иномирянин, одетый богато, окруженный свитой. Какой-то иномирянский аристократ, судя по всему. Берни, ухмыльнувшись, подцепил-таки одного из охонгов и бросил к вновь прибывшим — но застывший в дверях выкинул вперед руку, и охонг резко остановился, будто на стену налетел. В голове Бернарда дернуло болью.

Он застонал, перекатываясь на другой бок, и вдруг с изумлением увидел, как стоящий у стены туслый лист металла темнеет — и из него в хаос и крик вышходит его брат Люк.

— Нет, — прошептал Бернард, даже в пылающем бреду пытаясь сказать, чтобы брат убирался обратно, не смел соваться в эту бойню.

Люк посмотрел на него и Берни растянул губы в горячечной улыбке. Брат вдруг подмигнул в ответ, как настоящий — и тут кто-то заорал, указывая на него пальцем, кто-то начал стрелять, понеслись к Люку иномиряне, что-то резко приказал застывший у входа иномирянский аристократ ... а его светлость герцог Дармоншир вскинул руку, и с запястья по его движению его сорвался ветер, расшвыривая нападающих и не трогая пленных.

Берни сглотнул — ему показалось, что в потоках ветра, с воем и свистом понесшихся по амбару, проступили очертания змеиного тела с зубастой пастью, оканчивающейся клювом. Мощный и беспощадный, ветер подхватывал охонгов и с чудовищной силой швырял их на стены — так, что инсектоидов сминало в лепешки, а кое-где пробивало ими толстые стены амбара. Крыша вибрировала, гул стоял оглушительный. Ворота амбара вырвало и выбросило наружу, то ли придавив, то ли убив аристократа с его свитой. Люк с горящими белым глазами шел к Бернарду, а вокруг него с визгом стелились белесые ветры-хвосты, отшвыривая иномирян, и свистящие пули осыпались у то дело проступающего перламутром щита. Стреляющие умирали один за другим — белесые потоки ветра обвивались вокруг их шей и тел, сжимались, удушая, сминая и переламывая с влажным хрустом.

Его светлость присел у Берни — вокруг раздавались изумленные крики "Герцог? Герцог?", — и, коснувшись волос брата, приподнял его китель и помрачнел, глядя на рану.

— Мы не скажем об этом матушке, хорошо? — проговорил он, криво улыбаясь. — Ты как?

Берни выдохнул. Неужели не галлюцинация?

— Умираю, — прошептал он чистую правду.

— Не торопись, братец, — Люк провел руками над его боком, выругался. Берни послышалось что-то типа "недоучка чертов".

— Спаси... их, — прошептал он с усилием и двинул головой в сторону привязанных к крестам женщин, которые каким-то чудом оставались целы.

Люк обернулся, пытаясь сквозь летающих врагов рассмотреть, кого нужно спасти, и в этот момент заскрежетала крыша, прогнулась — вот-вот и обвалится. Его светлость выругался.

— Пора вынести всех наших отсюда! — крикнул он с беспокойством куда-то в сторону. В ответ раздалось снисходительное шипение, в котором явно слышалось "сам знаю" — и серая крыша вдруг взорвалась, словно в нее снизу ударили тараном. Ошметки взлетели в небеса, Люк схватил Берни за плечи, прижал к себе — а их и окружающих дармонширцев подхватило ветром и с невероятной скоростью рвануло вверх.

— В замок Вейн! — успел крикнуть Дармоншир — и крепче сжать Берни, потерявшего сознание.

* * *

*

Через несколько секунд после того как затих ветер, к разрушенному ангару под сереющим небом стали сбегаться наемники из лагеря, разбитого на строительной базе, где стояли еще несколько таких же ангаров. Стены сложились внутрь, и из-под обломков слышны были глухие стоны людей. Тут же начали разбирать завалы — потому что сюда направился только прибывший тиодхар Ренх-сат со свитой, и нужно было найти хотя бы его тело, чтобы доложить императору о случившемся.

Ангар находился на окраине маленького городка Венте в двадцати километрах от фортов, а тха-нор Ноши квартировался в старом поместье по соседству, оставленном хозяевами. В городок стекалось подкрепление, отсюда же выступало на помощь в боях, так что рабочих рук было много. В помощь начали сгонять пленных из других ангаров и местных жителей. Работа уже кипела, когда из-под огромных, лежащих на земле ворот послышались требовательные крики. Ворота оттащили, и под ними обнаружился живой, раздраженный и оглушенный генерал Ренх-сат. Все из его свиты тоже оказались живы, отделавшись ушибами и рассечениями.

Тиодхар Ренх-сат не был изнежен и слаб: слабак бы никогда не принес императору столько побед как на Лортахе, так и на Туре. Это был мужчина устрашающего вида — высокий, широкоплечий, с русой бородой, заплетенной на конце в косу, с разноцветными глазами, свойственными всем, в ком текла неразбавленная кровь воинов, пришедших с новыми богами на Лортах. Она же позволяла генералу управлять инсектоидами ментально.

Он был умен и внимателен, носил белые одежды и покрывал хитиновые доспехи белой эмалью, чтобы на них была видна кровь врагов, и выбривал на голове паутину, потому что пуще всех богов кланялся паукообразному Нерве, олицетворяющему войну. Он любил победы и знал, что достоин занять императорский трон.

Генерал, вытирая сочащуюся из разбитой головы и носа кровь, терпеливо подождал, пока из-под завалов вытащат первого более-менее целого и способного говорить наемника и тут же, на месте, допросил его, дополняя картину того, что видел сам.

Узнал он от наемника про обман тха-нора Ноши, пустоголового и хвастливого слизня, про то, как пытками старался он выявить брата колдуна — и как взбесились охонги, а сам колдун, не иначе, появился из гладкого листа металла и уничтожил всех охонгов ветром, а пленных забрал в небеса.

Наемник закончил говорить, и тиодхар, сидящий на одном из осколков стены с кубком вина в руке — ему принесли во время допроса, — отпустил его. Поднес кубок ко рту, раздумывая и наблюдая за разбором завалов. Слышались далекие выстрелы местного оружия, способного за раз убить множество людей — ночью у твердынь врага снова начались бои. Над горизонтом вставало солнце, а генеральская свита почтительно и терпеливо ждала решения.

Ренх-сат допил вино и поднялся:

— Я останусь тут и сам поведу наши войска к победе, — сказал он весомо. — Сегодня мы возьмем эти твердыни — у них нет больше сил сопротивляться, и даже колдун им не поможет. Императору доклад отправим завтра, когда все крепости будут у нас. А если Нерва поможет, то отправим и змея-колдуна, живого или мертвого.

* * *

*

Этой ночью бойцы Девятнадцатого и Двадцатого фортов получили приказ атаковать Восемнадцатый и, захватив его, продолжить наступление к следующей крепости. Навстречу им на захват Шестнадцатого под прикрытием артиллерии выдвинулись переформированные из-за больших потерь отряды с Пятнадцатого и соседних фортов.

Командующий Майлз рисковал, бросая потрепанные и ослабленные гарнизоны в бой: часть подразделений и с полтора десятка орудий пришлось отвести вглубь герцогства, туда, где на случай отступления в нескольких километрах от крепостей подготовили дублирующие оборонительные полосы, чтобы было где укрепляться и за что цепляться. Это было необходимо, но вряд ли могло спасти герцогство, если враг пройдет за систему фортификаций. Падение Дармоншира стало бы неизбежным и стремительным, и отведенные части лишь задержали бы иномирян, чтобы дать возможность спастись жителям ближайших поселений.

За несколько часов отряды дармонширцев достигли захваченных фортов и попытались сомкнуть клещи шириной в двадцать километров — такое расстояние было между Восемнадцатым и Шестнадцатым. Благодаря внезапности удалось вытеснить иномирян с Шестнадцатого форта и даже укрепиться там, но к середине ночи на горизонте, в тылу врага, запылали огромные костры: захватчики очнулись и перешли в наступление. И только-только отбитый форт к утру снова попал в руки иномирян.

Текущий бой был последним отчаянным броском дармонширцев, в отстутствие поддержки от лорда Лукаса фактически самоубийственным.

Командующий Майлз, чтобы не спать, начал вкалывать себе стимуляторы, от которых еще больше усилилась мигрень и стало стремительно уходить зрение второго глаза. Почти ослепший командующий, слушая тяжелые сводки с мест боев, то и дело поглядывал на дверь и проклинал герцога, рванувшего за братом. Не имел он на это права. И будь у Майлза еще хотя бы пяток воздушных змеев, способных управлять ветрами, Дармоншира он бы арестовал и расстрелял, не глядя на титул и власть. За дезертирство и моральную нестойкость.

Дай боги, чтобы его светлость вернулся и включился в бои, но сейчас из-за одного Бернарда Кембритча погибали сотни солдат, оставшиеся без защиты лорда Лукаса. Людей, которые были ничем не хуже молодого Бернарда. Их дома так же ждали матери, жены, сестры и братья — и как объяснить им, почему за своим братом его светлость полетел, а за другим дармонширцем, сгинувшем в боях или в плену — нет?

Герцог не появился, когда должен был помочь захватить Шестнадцатый форт, не появился, когда нужно было его удержать — а если бы удержали, сейчас бы ситуация не была такой катастрофической. Утром, когда небо начало сереть, Майлзу доложили, что лорда Лукаса видели спешно направляющимся в свою комнату. Оттуда он не вышел. И в комнате его не обнаружили.

Последняя сводка с фронта заставила командующего Майлза выйти с командного пункта и подняться на стену форта, морщась от гулких залпов орудий.

Высоко уже вставшее солнце поливало радостным золотистым светом изрытую взрывами, пропитанную кровью землю и длинную стену фортификаций, которая с одной стороны шла к морю, а с другой — на почти две сотни километров к Рудлогу. В солнечном свете хорошо был видно, как в нескольких километрах от Третьего форта из-за леса темными холмами выходят к оборонительным полосам десятки тха-охонгов. Далеко за ними в небеса поднимались стаи точек-раньяров, похожие на рой ос. Скоро они будут здесь.

Иномиряне начали наступление и с левого фланга.

Незадолго до этого Майлзу донесли, что враги оттеснили дармонширцев со стороны Восемнадцатого форта, откинули их обратно к Девятнадцатому и сейчас сражение идет уже у его стен. Теперь остатки армии Дармоншира уничтожали в обоих направлениях — к морю и к Рудлогу, — и захват остальных фортов был делом времени. А подкрепления Майлзу взять было уже неоткуда. Берманы, даже если успеют до падения фортов, будут так же уничтожены, как дармонширские части. Нужно было принимать решение. Командовать отступление, уходить вглубь герцогства, попытаться организовать оборону там. Но как отступить, зная, что те части, которые завязли в боях, останутся фактически на убой?

* * *

*

Ветер аккуратно опустил спасенных пленных на поляну между лесом и замком Вейн, закрутился пылевым столбом, зашипел:

— Мне нужшшно наверх, нужшшшноооо подпитатьсссся...!

— Конечно, — просипел Люк, не отпуская бессознательного Берни и пытаясь прийти в себя. В голове была болтанка, сам он словно вымерз — с такой скоростью летать еще не приходилось. Полупрозрачный воздушный птицезмей мерцающей полоской взмыл в рассветное небо.

— Только вернись поскорее! — крикнул ему вслед его светлость, и змей вильнул хвостом, показывая, что услышал.

Люк огляделся — бывшие пленные прыгали, замерзшие, снимали веревки, растирали руки и ноги, помогали раненым, отвязывали серениток от крестов, с которыми их и унесло из ангара. Из замка уже бежало несколько человек. Это хорошо. Это значит, через пару минут будет помощь. Если у брата есть эти пара минут.

— Держись, малыш, — прошептал его светлость, укладывая Берни на землю.

Кембритч-младший дышал тяжело и был горячим, как печка, глаза его закатились, рот был приоткрыт. И сердце билось часто и слабо. Люк отодвинул грязный, пропитанный кровью китель и выругался. Из пулевого отверстия сочилась кровь, а вокруг него кожа припухла, налилась красным. Воспаление. Приподнял брата, посмотрел снизу — та же картина. Но хотя бы пуля прошла навылет.

"Ну, давай же, — нервно сказал он себе, прикладывая руки к ране и понятия не имея, что делать. — Лечи!"

Аура у Берни слабела на глазах, а Люк, впадая в панику и ругая себя последними словами, все ждал какого-то знака, ощущения неправильности, как учил его Луциус, вибрации под руками. Сила, полученная от стихийных духов воздуха, не помогала -потому что здесь прежде всего нужны были знания и опыт. Люк не чувствовал ничего — просто пальцы касались обжигающей пульсирующей кожи, и дыхание брата становилось все тяжелее и тише.

— Ну как же, — бормотал Люк, то закрывая глаза и пытаясь нащупать что-то в ауре, то снова открывая их, — как же это...

Бернард, уже белый, как воск, рвано вздохнул и замер. И вместе с ним замер Люк — но через пару секунд грудь брата снова поднялась.

— Урод ленивый, — шипел его светлость на себя, — сукин сын... почему ты не научился?

Он ругался матом, хватался за голову, стискивал волосы — сердце билось, как заполошное, но ничего не получалось. Прав был Луциус, и тут прав — пришло время, когда он не может из-за дури своей и безалаберности помочь близкому...

— Вам нужно успокоиться, — раздался над ним тихий голос. Он поднял голову, сощурился — в глаза било солнце, а рядом с ним стояла майор Лариди. Обнаженную грудь и живот ее пересекал уродливый напухший рубец, а серенитка без суеты надевала отданную кем-то военную рубашку.

— Я не из высших сенсуалисток, — так же тихо и спокойно сказала она, — да и младшая в семье, но род мой старый и я кое-что могу. Снайперу нужны спокойствие и вера в свои силы. Ими я, слава Великой Матери, умею делиться. Разрешите?

Люк поспешно кивнул — и Лариди положила руку ему на плечо. От руки ее полилась прохлада, вмиг поставившая мозги на место и успокоившая суматошно колотящееся сердце. И Дармоншир снова коснулся раны брата. Коснулся и вдруг понял, что горячая пульсация, которую он ощущает — это и есть воспаление. Это и есть неправильная вибрация.

Он закрыл глаза и потянул эту пульсацию на себя кончиками пальцев, впитывая, охлаждая, отрезая от Бернарда. Вытянул всё — и, открыв глаза, поднял ладонь.

Рана была на месте — залечить ее он не сумел. Просто не знал как. Но воспаление вокруг сошло на нет, и кровь из нее больше не сочилась. Сердце Берни билось пусть слабо, но ровно, и восковая бледность ушла за какие-то секунды.

— Ваша светлость? — рядом с Люком стоял запыхавшийся виталист, Росс Ольвер. Он опустился рядом с Бернардом на колени, провел над ним рукой, удивленно вскинул голову. — Как вы... как вы оказались здесь?

У раненых суетились санитары, тут же было несколько слуг. Оказывается, прошло всего несколько минут — а Дармоширу казалось, что он вечность пытался разбудить свои виталистические способности и спасти брата.

— Долго объяснять, — хрипло сказал Люк. — Как он, Росс?

Ольвер осмотрел рану, задумчиво качнул головой. Снова провел над ней ладонью.

— Сейчас будем шить, полагаю. Очень слаб, но жизненные показатели приемлемые. Средней тяжести пациент.

— Тогда принимайте и его и других раненых. И, Росс... предупредите всех, чтобы ни моя матушка, ни Марина о случившемся и ранении Бернарда не знали. Иначе точно приедут, и я не смогу их остановить. Все, полагаюсь дальше на вас. Я должен лететь, — он прислушался к далекой канонаде.

— Возьмите меня, — вмешалась майор Лариди, так и стоящая рядом.

— Вы мне помешаете, — объяснил Люк и она нахмурилась, но кивнула. — Простите, майор. И спасибо вам. Я ваш должник.

* * *

*

Полковник Майлз так и остался стоять на стене Третьего форта, прислонившись больной головой к холодным камням башни и наблюдая, как закрывают небо сплошная туча раньяров. Он видел с трудом — но даже упавшего зрения было достаточно, чтобы понять — "стрекоз" столько, что отступить дармонширцы не успеют.

Командиры распределились по позициям, все форты были приведены в боевую готовность и заминированы, чтобы не достаться врагам. Он послал приказ отходить дальше тем частям, которые были выведены ранее, и объявить по радио и телевидению в Дармоншире прорыв фортификаций и тревогу — чтобы хоть кто-то из жителей успел убежать в Рудлог или по морю, к Маль-Серене, Пескам или Эмиратам. Системе фортов оставалась последняя задача: чем дольше оставшиеся в живых защитники задержат врагов, тем больше людей в герцогстве смогут спастись.

Полковник поднялся на площадку башни, там, где вовсю работало орудие, и отправил подающего снаряды на стену, за пулемет, а сам встал помогать артиллеристу. Это можно делать и почти слепым. Пусть движения и выстрелы сопровождались вспышками головной боли — зато каждый удар уничтожал одну тварь, а то и нескольких.

— Не отобьемся ведь в этот раз, а, господин полковник? — спросил у него боец, заряжая орудие.

Майлз посмотрел ему в глаза и качнул головой.

— Нет, лейтенант.

Артиллерист сокрушенно поморщился, вздохнул, пробормотал короткую молитву Красному и выстрелил.

Гул сотен крыльев был таким оглушительным, что даже грохот орудий слышался еле-еле. Первые раньяры под звуки взрывов и пулеметных очередей, крики и проклятия бойцов падали на стены, как саранча. Майлз вдруг увидел на плече одного из всадников гранатомет — он выстрелил, и часть стены форта разнесло вместе с людьми.

Меж зубцов было видно, что в сторону башни несутся сразу три раньяра. Полковник подал снаряд, присел, зажал уши — но голова все равно взорвалась болью вместе с выстрелом. Повернулся, едва не упав, снова потянулся за снарядом. Ошметки одной из "стрекоз" летели к земле, две других были уже совсем рядом — а за ними приближались сотни. Верная гибель.

Майлз подал снаряд.

— Еще бы один раз успеть, — лейтенант торопливо заряжал ствол, а командующий выхватил пистолет и, щурясь, начал стрелять по всадникам.

Огонь!

Голова разорвалась болью, и в этот же момент на башню упала одна из стрекоз. Уцепилась лапами за зубцы, окружающие площадку, челюстями дернула орудие вверх — оно с грохотом перевернулось, едва не прибив Майлза, — и поползла на вжавшегося в зубец лейтенанта. Полковник, упавший на пол, спешно перезаряжал пистолет, видя над собой черное хитиновое брюхо. Пальцы не слушались, пули рассыпались, в голову словно гвозди вколачивали. Артиллерист, бледный, сжимающий кулаки, кинул взгляд на ящик со снарядами и перевел на полковника... и Майлз кивнул, прицелился дрожащей рукой... когда вдруг взвыл ветер, заглушив гул "стрекоз" и раньяра снесло с башни.

Лейтенант ошалело смотрел на командира, моргая белесыми ресницами — и сам Майлз так же медленно и неверяще моргал, глядя на то, что творится за стенами. На площадке было тихо и спокойно, а снаружи и над ней бесновались, шипели, крутились сплетенные потоки ветра, отчетливо видимые и отливающие перламутром. Они словно огромные сети подхватывали раньяров со всадниками, скручивали их в комки ломающейся человеческой и инсектоидной плоти или десятками вбивали в землю.

— Помоги-ка мне встать, боец, — морщась от звука собственного голоса, попросил командующий. У самого не хватало сил.

Лейтенант подполз к нему, подставил плечо, поднял — и они вместе подошли к краю площадки, застыли. Бойцы, сражавшиеся ранее на стене, внизу, так же стояли, замерев и затаив дыхание — потому что в сплетении ветров то и дело появлялась прозрачная, огромная, размером с холм, выше башен фортов, змеиная голова с сияющими глазами и пастью-клювом, а иногда в смертоносных порывах можно было разглядеть и чешуйки-перышки, и тонкий хвост.

Майлз задрал голову. Высоко в лазурных небесах появился сверкающий на солнце серебристый змей, чьи крылья чуть отливали розовым. Он едва заметно шевелил лапами и хвостом — а вдоль фортификационной стены, так далеко, насколько Майлз мог видеть, опускались ревущие смерчи. Мощные, быстрые, они сметали с оборонительных полос охонгов и тха-охонгов, засасывали раньяров — и, очищая фронт, двигались вправо, к захваченным фортам.

— Это что, господин полковник? — радостно орал ему в ухо лейтенант, шмыгал носом и лез целоваться. Он плакал. — Это вот! Это же... Это вот! А?! Как?! А? Вот!!!Ну вот же!!!

Майлз прислонился виском к холодному зубцу и потерял сознание.

* * *

*

Бойцы Девятнадцатого и Двадцатого фортов видели и далекие смерчи у первых фортов, и хаос в стаях раньяров. Но на этот фланг ветер еще не дошел — и крепости, отрезанные от остальных, атакуемые и со стороны Восемнадцатого, захваченного иномирянами, и со стороны оборонительных полос, отбивались из последних сил. Кончались боеприпасы, одно за другим замолкали орудия — а первые тха-охонги уже подходили ко рву. Иномиряне, быстро обучающиеся, сами заранее подожгли керосин, и он выгорел, обдавая защитников удушающим дымом, смешанным с вонью муравьиной кислоты.

Благо, раньяров было немного — видимо, основную массу бросили на левый фланг и Девятнадцатый с Двадцатым налетами атаковало всего пара десятков "стрекоз". Бойцы прятались в стенах и башнях, отстреливались, но все равно проигрывали и несли потери.

Замолчало последнее из орудий двух фортов, слышен стал визг инсектоидов, звук пулеметных очередей, разрывов гранат. Тха-охонги преодолели ров и вышли к стенам. Вот первый из них встал на дыбы, начал забираться на стену, не обращая внимания на пулеметные очереди — всадника достать из-за роговых выростов не получалось. За первым гигантом шли еще двое.

Два рядовых Двадцатого форта лежали в башне рядом с замолчавшим орудием и ждали, пока в форт поднимется последний инсектоид, чтобы привести в действие мины. Солдаты и офицеры отошли назад, за здания, чтобы обороняться уже внутри крепости. А двое, оставшиеся на передовой, ждали.

Тха-охонги стояли на стене шириной в пять метров как воробьи на жердочке, качаясь, ворочая уродливыми башками и вереща — а за их спинами к крепости приближались сотни охонгов и вновь летела стая раньяров.

Вот третий гигант забрался на стену, замер, двинулся, чтобы спуститься вниз — и один из бойцов привел в действие мины. Загрохотало. Подрывались заряды, а второй из бойцов стрелял по всадникам. Одного из инсектоидов отбросило назад со стены, второму оторвало лапы — и всадник его получил пулю в голову. А третий остался стоять на стене — и иномирянин на его спине уцелел. Завертел головой и направил тха-охонга к башне, прижимаясь к его холке и становясь недосягаемым для пуль.

Бойцы стреляли — по всаднику, по охонгам, пересекающим ров, и отступали к люку в башне, когда вдруг раздался взрыв — и тха-охонг, засучив лапами, рухнул вниз, покатился в ров. В боку его зияла огромная дыра, влажно шевелились ошметки розовой плоти.

Дармонширцы с изумлением переглянулись — гранаты для гранатометов уже давно закончились. Как и снаряды для орудий — но где-то за фортом в этот момент заработала артиллерия, и наступающих охонгов накрыло цепочкой взрывов по кромке леса. Подключилось еще одно орудие, второе, третье...

— Что это, Динс? — удивленно спросил один из бойцов.

— Да какая разница, Джо, наши это, наши! — нетерпеливо буркнул второй, перезаряжая винтовку. — Наш...

Он поднял глаза и запнулся, увидев, с каким выражением смотрит вниз его напарник. И сам посмотрел в сторону рва.

Туда со стены прыгали десятки огромных медведей, заполонивших форт — они набрасывались на охонгов, ловко для таких туш уворачиваясь от лап-лезвий, убивали всадников, ломали инсектоидам лапы... а над фортом неслись радостные крики:

— Берманы пришли! Берманы!

* * *

*

— Господин полковник...

— Тихо ты. Отдыхает полковник. Лечат его, видишь? Утомился как. Рухнул, я думал все, отошел на радостях...

Майлз приоткрыл глаза.

Голова больше не болела, и это было счастьем. Он лежал на площадке все той же башни, на заботливо подложенном кителе, укрытый стеганым одеялом. Над ним, закрывая солнце, склонился его светлость Лукас Дармоншир — он держал ладони на его висках, и от них лилась прохлада.

— Что там...? — просипел Майлз.

— Все в порядке, — хрипло и не глядя ему в глаза, ответил герцог. — Этот бой мы выиграли. В двадцати километрах от фортов не осталось ни одного инсектоида, полковник.

— Жаль, — горько сказал Майлз, чувствуя щемящее, режущее облегчение, — что вы не пришли раньше, ваша светлость.

Лорд Лукас промолчал, убрал ладони. Они оба знали, что ответа это не требовало.

— Господин полковник!

— Да тихо ты!

Майлз приподнялся — герцог помог ему прислониться к стене, протянул флягу. Из люка площадки выглядывал один из телефонистов, а лейтенант, с которым полковник работал у орудия, не давал ему пройти.

— Слушаю, — отозвался командующий, сделав несколько глотков, и лейтенант оглянулся, отступил от люка.

— Господин полковник, — доложил телефонист, — только что с нами связалась погранслужба Дармоншира. К нам с моря прибыло подкрепление. Просят пропуска.

— Берманы? — хрипло удивился Дармоншир. — С моря?

— Никак нет, ваша светлость! Берманы раньше пришли, помогают сейчас зачищать Двадцатый форт! Эмиратцы! По их словам, они направлялись к берегам Юга Рудлога, но по просьбе принца-консорта Рудлога сменили курс и пришли к нам. Сборные отряды Эмиратов. Со всех стран Манезии! Сорок восемь транспортных кораблей, двенадцать боевых листолетов с бойцами! Пятнадцать тысяч человек, оружие, боеприпасы!

Командующий потряс головой. Это было похоже на бред. Дармоншир выглядел таким же ошеломленным и неверящим.

— Вы ведь обращались вчера за помощью к Рудлогу? — уточнил он.

— Да, — буркнул Майлз, — мы посылали просьбу о подкреплении. Даже, скорее, крик о помощи. Но нам почти сразу с сожалением ответили, что все части связаны в боях и на уничтожении нежити. Об эмиратцах речи не шло.

Дармоншир встал, похлопал себя по карманам, поморщился — и телефонист догадливо протянул ему сигарету.

— Спасибо, — герцог закурил. Он смотрел наружу, и Майлз поднялся, радуясь вернувшемуся зрению и легкой голове. Подошел, остановился у зубца башни и оглядел простирающийся в обе стороны, куда хватало глаз, переломанный лес — стволы деревьев были перемешаны с изломанными, смятыми трупами инсектоидов и иномирян. Зрелище было чудовищное по своим масштабам.

— Сильны вы, ваша светлость, — проговорил он.

— Это не только я, — задумчиво откликнулся Дармоншир, тоже глядя за оборонительные полосы. — И второй раз с таким размахом уже не выйдет. Слишком много сил мой помощник отдал здесь.

— Сжечь все это надо. Срочно.

-Да, Майлз. А что, полковник, — его светлость повернулся к командующему, и в глазах его плескался какой-то жестокий азарт, — берманы к нам пришли, эмиратцы пришли, силы у меня пока есть и помощник рядом... как думаете, не пора ли нам планировать наступление?

Начало апреля, Дармоншир, Марина

На второй день работы в виндерском госпитале ко мне присоединилась Рита — леди Лотта верно сказала, что младшая Кембритч тоже не усидит дома. Она пришла помогать на приеме раненых, но ее отправили в родильное отделение. Что делать, дети не перестают рождаться на время войны.

Персонал и пациенты госпиталя шептались, что форты скоро падут — никто не смел говорить об этом при мне, но я слышала затихающие разговоры везде, где бы ни появлялась. Говорили, что иномиряне подвели к Дармонширу огромное подкрепление, а их командующий, разозленный долгим сопротивлением, обещал вырезать все герцогство подчистую. Слухи, правдивые и вымышленные, смешивались, пропитывая переполненные стены госпиталя страхом и безнадежностью. Слухи злили меня, уставшую от токсикоза и тревоги — хотелось развернуться к этим людям и кричать, что мой муж никогда не пропустит сюда врагов. Не то чтобы я не могла оценить серьезность ситуации или верила в неуязвимость Люка и наших солдат — я все понимала. Но уныние и пораженческие настроения других приводили меня в ярость. Иногда я задыхалась от злости и ненавидела весь мир, иногда ловила себя на том, как скучаю по Люку и злюсь уже на него. Только потом я поняла, что так причудливо проявлялся мой собственный страх.

Раненых подвозили круглые сутки. Мы сбивались с ног, несмотря на то, что Майки Доулсон с первого же дня своей работы рьяно взялся за исполнение приказов, которые я надиктовала еще Фемминсу, и персонал пополнялся санитарами-добровольцами. Среди них я увидела несколько беженцев из тех, кто приходил ко мне жаловаться на мэра — мы кивали друг другу при встречах и расходились. В коридорах, заставленных койками с ранеными, где то и дело провозили накрытый труп бойца, не пережившего операцию или умершего от яда инсектоидов, было не до светских разговоров.

Во второй половине дня, во время короткой передышки между процедурами, меня вновь накрыли дурнота и слабость — в ушах зашумело, я кое-как успела прислониться спиной к прохладной плитке стены и сползла на пол. Очнулась я от запаха нашатыря — обеспокоенная вторая медсестра, с которой мы проводили процедуры, склонялась надо мной и звала по имени.

— Все в порядке, — сказала я хрипло, когда она помогла мне подняться. Голова кружилось, к горлу подкатила желчь. — С утра не поела просто. Подмените меня, Нелл? Я на десять минут в столовую схожу.

— Конечно, — кивнула пожилая медсестра. У Нелл муж тоже воевал на фортах, дети уехали в Пески. Звали ее с собой, но она осталась работать в госпитале. "Хочу быть здесь, если привезут моего героя", — говорила она со смешком. Но в глазах ее тоже был страх.

По пути я зашла в служебную уборную — умыться холодной водой, потому что в глазах опять темнело, — но, когда склонилась над раковиной, меня вырвало. Я плескала в лицо воду, полоскала рот, но меня все скручивало, пока не закаменел живот, а я не расплакалась — и только тогда захолодел брачный браслет, и мне полегчало.

"Потому что нужно есть, Марина, и начать уже ответственно относиться к своему здоровью. Ради ребенка. Здесь тебе никто об обеде напоминать не будет".

Я вытерла слезы и слабо улыбнулась себе в зеркало. Еще и трех месяцев не беременна, а мысли об ответственности приходят чаще, чем за всю прошедшую жизнь. Если так пойдет, я точно стану правильнее Ангелины и чувствительнее Васи.

"Ты сама-то в это веришь?"

Я покрутила красным опухшим носом, скептически глянула на себя в зеркало и хмыкнула. Когда рожу, обязательно набью себе под сердцем имя ребенка, чтобы помнить обо всем, что происходило, когда я носила его.

"Обязательно, — с интонацией психиатра вторил мне внутренний голос. — А сейчас есть!"

Когда я вернулась из столовой, мое улучшившееся настроение снова померкло: у входа в процедурную обнаружились не только ожидающие перевязок и уколов больные, но и три гостьи. Рыжие, модно одетые, благоухающие дорогими духами, неуместными в пропахшем лекарствами коридоре. Это были супруга бывшего мэра, госпожа Фемминс, стройная и очень ухоженная, промокающая сухие глаза платочком, и ее дочери шестнадцати и семнадцати лет — они были представлены мне во время первого из визитов. Я прошла бы мимо — но жена Фемминса, увидев меня, заломила руки, протянула их ко мне и на глазах врачей и больных упала на колени.

— Ваша светлость! — возопила она. Из глаз ее как по команде потекли слезы. — Прошу вас, помилуйте моего бедного мужа! Он умрет в тюрьме, а мы будем разорены! У нас сегодня арестовали все имущество! Оставили только дом!

Я отстраненно подумала, что Леймин быстро взялся за дело.

— Девочки, ну же, просите госпожу герцогиню за отца!

Дочери ее тоже опустились на плитку пола, краснея и пряча глаза от унижения и неловкости. Мне тоже было противно и неловко — и в груди снова заворочалась злость.

Возможно, я бы сказала просительницам что-то совсем не светское, но тут дверь в процедурную распахнулась, и в проеме показалась Нелл.

— Ох ты ж Матушка Богиня! — проворчала она недовольно и сочувственно посмотрела на меня. — Следующий!

К процедурной на костылях попрыгал больной, и создавшейся паузы хватило, чтобы я сумела проглотить резкие слова. Это стоило мне таких усилий, что Ангелина бы точно гордилась мной.

— Он слабый человек, легко поддающийся влиянию! — сжав руки на груди, рыдала жена Фемминса. — У него слабое здоровье, но ведь не все деньги он получил... не очень праведно! А забрали все! Не губите, госпожа герцогиня! Пожалейте наших дочерей, они остались без приданного! Только вы можете решить нашу судьбу!

В коридоре собирались люди. Сцена была отвратительной. Внутри меня все кипело от злости и желания высказать ей, что она лицемерка: где были ее слезы, когда на улицах голодали и мерзли беженцы, а мэр наживался на них. Да и о каком приданном может идти речь, когда форты держатся еле-еле?

Но одновременно мне было жаль эту немолодую женщину, в один день потерявшую и положение в обществе, и богатство, хотя, судя по внешнему виду, она сполна пользовалась плодами деятельности супруга. Мне было очень жаль девчонок — они не показались мне при встрече противными и избалованными. Да и прийти с прошением требовало немало мужества, какие бы мотивы за этим не стояли. Но устраивать в больнице скандал, о котором будут судачить по всему герцогству и за его пределами, ей не стоило.

— Судьбу вашего мужа будет решать лорд Лукас Дармоншир, господин этих земель и мой муж, — сказала я как можно спокойнее. — Вашей же судьбе, как и судьбе ваших дочерей со стороны закона, как я понимаю, ничего не угрожает. Вас не оставили без крыши над головой, и это хорошо. Теперь встаньте, госпожа Фемминс. Здесь лечебное учреждение, а не моя приемная, — я перевела взгляд на пациентов и открыла дверь. — Кто следующий на перевязку?

Я ушла в процедурную, не глядя, встали они или нет. Слава богам, у них хватило ума не продолжать сцену.

Но этим дело не закончилось — несколькими часами позднее я увидела дочерей Фемминса на приемке раненых. Их мать воинственно намывала пол и опустила голову, когда я вошла в приемное с ампулами кровеостанавливающего. Возможно, она делала это, чтобы повлиять на меня, но ее упорство и небрезгливость были достойны уважения.

А вечером в процендурную зашел главврач Оуэн Патрисон. Он подождал, пока мы с Нелл отпустим пациентов, потер рыжие усы с седыми волосками и сообщил:

— В госпитале наплыв аристократок, желающих поработать санитарками, ваша светлость. Все вдохновлены вашим примером и хотят служить на благо родины, как герцогиня Дармоншир. Вы спровоцировали невиданный приступ патриотизма среди наших элит.

— Ну да, ну да, — пробормотала я. Скорее, кого-то послали напуганные возможными арестами отцы и мужья-коррупционеры, а кто-то воспринял это, как новую моду.

— И пожертвования полились рекой, — добавил он. — С просьбами ненароком сообщать вам имена жертвователей.

Я закрыла глаза и вздохнула. Иногда я особо ненавидела людей.

— А что, — вмешалась Нелл бодро, — деньги и рабочие руки нам не лишние ведь, а, доктор? Да плевать, какие у них мотивы. Главное, что зашевелились.

Я посмотрела на нее и улыбнулась. Возможно, ответственность и спокойствие уже пустили в моей душе свои ростки, но до умения принимать людей такими, какие они есть, мне еще далеко.

Наверное, это и есть мудрость.

* * *

*

На третий день ни я, ни Рита в госпиталь не вышли. Нас и леди Шарлотту еще ночью подняли с постелей, спешно посадили на листолет — за пульт управления сел командир моих гвардейцев, капитан Осокин, — и мы сквозь густой туман полетели в сторону моря.

Иномиряне захватили несколько фортов и сейчас добивали остатки дармонширской армии.

Леди Лотта была бледна и, кажется, молилась. Горничные молчали, Рита сидела с закрытыми глазами, а я, сонная, сжимающая мешочек с оставшимися тремя иглами, прижалась лбом к стеклу и смотрела вниз, стараясь не думать, как там Люк.

Виндерс не спал. В тумане сияли тысячи фар: по улицам в сторону рудложского побережья направлялись потоки машин. Те, у кого не было автомобилей, целыми семьями шли к порту, надеясь спастись на одном из кораблей. Я увидела подсвеченные корпуса госпиталя — мы пролетали прямо над ним. К приемному все так же подъезжали скорые, суетились врачи, санитары, которые будут работать до последнего. А я опять бежала.

— Капитан, вы не в курсе, что с госпиталем в замке Вейн? — спросила я вполголоса.

— Леймин занимается эвакуацией, — отозвался Осокин, не оборачиваясь. — Он сделает все возможное, моя госпожа.

Через час мы пересекли пролив и высадились на Маль-Серене. Терласса, столица, находилась с другой стороны острова, а мы приземлились на территории маленького поместья на берегу моря. Солнце еще не взошло, но мы не ложились спать — не сговариваясь, вышли к морю и стояли там, глядя на противоположный берег, туда, где в рассеивающемся тумане полыхали далекие вспышки артиллерии. Напротив нас светил огнями Виндерс, где десятки тысяч испуганных людей искали спасения. Леди Лотта в темном платке, наброшенном на плечи, обнимала Риту и молчала. А я комкала в руках платье от привычного и мерзкого ощущения предательства и то и дело поднимала к глазам телефон — нет ли известий от Люка.

Ну не может же он, невероятно удачливый, умеющий превращаться в огромного змея и управлять ветрами, погибнуть?

Я вспомнила огромных стрекоз с их челюстями, вспомнила солдат с оторванными конечностями, трупы с вырванными кусками тел и, передернув плечами, потерла кулаками глаза.

Только живи, Люк. Умоляю, живи. Я люблю тебя и ненавижу, но ты уже часть меня, и без тебя я тоже буду мертва.

Зазвонил телефон, дрогнуло и замерло сердце... но это был Мариан.

— Марина, — сказал он быстро, — ты еще в Виндерсе?

— Нет, — я отошла от леди Лотты и Риты, повернувшихся ко мне с надеждой во взглядах, отрицательно покачала им головой. — Нас эвакуировали на Маль-Серену.

— Хорошо, но остров все равно слишком близко к иномирянам, — хмуро проговорил Байдек. Родной голос из другой, далекой жизни. — Я бы хотел, чтобы ты вернулась в Иоаннесбург, но не уверен, что твоя переноска сейчас сработает. Телепорты не работают.

— Я в любом случае не оставлю мать и сестру Люка, — я почесала подбородком зудящую руку и плотнее запахнула тонкую куртку. Здесь было тепло, но от нервов меня знобило и снова начинало тошнить. — И я должна узнать, что с ним самим.

Он помолчал.

— Нет известий?

— Нет, Мариан, — сдавленно сказала я и внезапно беззвучно заплакала, сдерживаясь, чтобы он не понял. Хотелось упасть на песок и выть в голос.

— Он наверняка хочет, чтобы вы были в безопасности. И точно вас найдет, Марина. Нужно уезжать.

Байдек говорил, а я слышала его как сквозь вату, вдыхая соленый морской воздух и глотая соленые слезы.

— Отправляйтесь к Ангелине. Ситуация в Дармоншире катастрофическая, да и на Юге Рудлога очень сложная. Есть реальная опасность, что Юг захватят до побережья, и остров Иппоталии следующим окажется под ударом. Тогда идти по морю к Пескам будет опасно. Я сейчас вышлю к вам корабль, только запрошу у командира твоей гвардии координаты.

— Не беспокойся, Мариан, — я прижала трубку плечом к уху, вытерла лицо и начала ожесточенно расчесывать себе руки. — У нас есть и листолет, и корабль. Капитан Осокин сказал, что на Маль-Серене мы пробудем недолго — нас сюда отправили, чтобы срочно вывести из-под удара. А отсюда уже спокойно повезут к Пескам.

— Хорошо, — успокоенно пробормотал он. — Пожалуйста, держи меня в курсе, Марина. И если будут хоть какие-то проблемы, звони.

— Обязательно, — пообещала я. — И, Мариан... — я прислушалась, присела, коснувшись мокрого песка ладонью. Голова закружилась, но я стиснула зубы и вдавила ладонь глубже. — Я сильнее ощущаю Василину. Она движется. И, кажется, ближе к поверхности.

— Куда движется, Марин? Куда? — он почти кричал.

Я завертела головой, снова расчесывая себе кожу над брачным браслетом. Бедный Мариан, он совсем извелся. Я хотя бы могла в любой момент убедиться, что Вася жива, а ему было совсем непросто. И он даже поплакать не может.

— Не могу сейчас сориентироваться по сторонам света, тут темно и туман вокруг, — со вздохом пояснила я. — Но я стою лицом к порту Виндерса, а Василина очень далеко и движется наискосок и влево от меня.

Мы простояли на берегу до рассвета. Меня тошнило все сильнее, я до крови разодрала себе руки, но никак не могла заставить себя направиться в дом — мне все казалось, что стоит уйти, и я пропущу звонок на чей-то телефон или появление Люка. Листолет еще несколько раз летал туда-сюда через пролив — перевезли заспанных детей, затем к поместью подошел корабль со слугами из виндерского дома. Туман разошелся, поднялось солнце, и видно стало, как от порта Виндерса по ослепительному лазурному полотну моря, оставляя белые следы, веером убегают десятки судов — от огромного парома до крошечных катеров и весельных лодок. Они шли вправо, а мы смотрели влево — туда, где в нескольких часах пути бились за нас гарнизоны фортов. Берег заворачивал дугой, и фортификаций было не разглядеть — зато удалось увидеть далекие башни и шпили замка Вейн, очень четкие в рассветном небе. Сумели ли вывезти госпиталь? Или замок уже захвачен, и моих коллег и раненых в этот момент убивают, как убивали всех в поместьях ранее захваченных земель?

Мне на лицо упал луч солнца, и я поспешно сунула руку в карман куртки, отчего-то испугавшись, что потеряла мешочек шамана. Но он был на месте, и я, продолжая сжимать его и перекатывать под плотной тканью три иглы, все же побрела к дому, увязая в песке. Но не дошла — через несколько шагов меня скрутило, и я стояла, согнувшись, пытаясь отдышаться и едва не теряя сознание, когда меня подхватила леди Шарлотта с одной стороны, Рита с другой и повели к дверям.

— Тебе нужно прилечь, Марина, — с ласковой строгостью сказала свекровь. — И пора позавтракать. Нам всем понадобятся силы, нельзя выматывать себя.

Кажется, мое состояние они обе восприняли с облегчением: это помогло отвлечься от тяжелых мыслей и тревоги. В по-серенитски изящном доме из белого мрамора, с колоннами у крыльца и огромными окнами, меня окружили такой заботой и суетой, что я взмолилась о пощаде, отказалась от соленых сухариков и спаслась бегством в уборную. Там, закрыв дверь, я и вколола иглу — и боли почти не почувствовала, так меня трясло и так зудели руки.

Две. Две иголки и мой обет для Пол будет исполнен. Нужно обязательно позвонить ей сегодня, пока я в зоне действия вышек. Если нас не увезут раньше того, как она проснется, конечно.

Ночная побудка, дурнота, нервы и слезы опустошили меня — выйдя, я извинилась перед леди Лоттой и Ритой и ушла в свою спальню. Там уже похлопотала Мария, и я, забравшись в пахнущую чистотой постель, сжалась под хрустким тонким покрывалом и закрыла глаза, сдерживаясь, чтобы снова не впиться ногтями в запястья.

Живи, Люк. Умоляю тебя, живи.

* * *

*

Через час я стояла на борту корабля, наблюдая, как удаляется от нас Маль-Серена, зеленая, яркая, окутанная солнечным сиянием и морем. Долго поспать мне не удалось — капитан Осокин настоял, что отправляться в Пески необходимо как можно скорее. Впереди виднелись ушедшие из Дармоншира суда. На палубе вдоль кают по кругу носились дети, за ними с лаем бедняга Боб, не понимающий, почему его опять увезли из места, где он только-только начал осваиваться, и отчего под лапами качается пол.

Здесь же стояли слуги, леди Шарлотта неподалеку разговаривала с капитаном корабля, гвардейцы заняли позиции по периметру с оружием в руках — на случай, если будут атаковать иномиряне. Хотя я точно знала, что если на нас нападет хотя бы одна стрекоза, мы не сможем спастись.

Вдруг зазвонили телефоны — как-то разом у нескольких человек, и к ним все присоединялись новые звонки. Я, все еще сонная и безразличная ко всему, краем уха слушала разговоры и восклицания и с отстраненным удивлением отмечала радостный гул, поднявшийся за спиной.

Несколько кораблей впереди почему-то стали разворачиваться — я недоуменно смотрела на них, а они уже шли к нам навстречу. Разворачивались и остальные — все, которые я видела. Наше судно чуть сменило курс, и я с удивлением увидела, что мы проходим мимо целой флотилии — от Рудлога, сопровождаемые боевыми листолетами, двигались несколько десятков больших военных кораблей: выкрашенных в голубой цвет, ощерившихся пушками, с флагами всех Эмиратов на мачтах.

Да что происходит?

— Марина! — позвала леди Лотта. Она спешила ко мне и... улыбалась?

Я наконец-то очнулась — зазвонил мой собственный телефон. На экране высветилось "Майки Доулсон", и я сделала свекрови знак подождать и поднесла трубку к уху.

— Ваша светлость! — задыхаясь, приветствовал меня Майки. — Вы знаете, конечно уже... боги... мы разбили иномирян у фортов! Я только что разговаривал с Леймином, он сказал, враги разбиты начисто, наши войска собираются переходить в наступление! К нам на подмогу пришли берманы и идут Эмираты!

— Невероятно, — заторможенно проговорила я, провожая глазами эмиратские корабли. Отняла трубу от уха и включила громкую связь. Леди Шарлотта имела право это слышать — и она замерла, сжав пальцами мой локоть.

— Невероятно! — благоговейно продолжал Майки. — Это ведь чудо, ваша светлость! Мы все думали, что Дармоншир падет за несколько часов, а теперь... Леймин сказал, Виндерсу в ближайшие недели точно ничего не угрожает, можно приостанавливать эвакуацию... Это все его светлость!

— С лордом Лукасом все в порядке? — остановила я его.

— Да, — удивленно сказал Майки. — Он жив. А разве он не связывался с вами?

— Нет, — только и сумела ответить я, разозлившись до ужаса. Я почти умерла от страха за него, от неизвестности, я так горько плакала и молилась, а он даже не выкроил секунду, чтобы написать мне два слова!

— Он, наверное, очень занят... — промямлил Майки.

Я понимала, что он очень занят, но злость никуда не девалась, как и обида. К глазам снова подступили слезы. Доулсон-младший, видимо, почуял неладное и заторопился, запинаясь:

— Очень много раненых и погибших, госпожа герцогиня. Леймин сказал, идет зачистка остатков инсектоидов у фортов. Наверняка лорд Лукас занят там. Или не может отлучиться от брата... ээээ... не то хотел сказать...

Пальцы леди Шарлотты сжались на моей руке до боли.

— Майки? — позвала она так повелительно, что я покосилась на нее с изумлением.

— Вы слышали, леди Кембритч? — уныло откликнулся Доусон-младший.

— Да. Что с Бернардом?

— С ним все в порядке... — это прозвучало так фальшиво, что и глухой бы поморщился.

— Майки, это мой сын. Не смейте мне врать, — свекровь говорила тихо, но от ее тона у меня мурашки побежали по коже. Так на моей памяти умела только Ангелина.

Новоиспеченный мэр сдался:

— Он ранен, сейчас в Вейне, госпожа графиня. Но его жизни ничего не угрожает! Вам не нужно было об этом знать!

— Догадываюсь, кто принял это возмутительное решение, — проговорила леди Лотта с усталой иронией.

Я тоже догадывалась. Как и о том, почему он до сих пор не звонил.

— Я прикажу развернуть корабль, — сказала я. Свекровь кивнула.

— Но его светлость приказал доставить вас в Пески! — беспокойно воскликнул Майки. — В Виндерсе все равно опаснее, чем за Милокардерами!

Ну точно же. Надеялся, что мы уплывем достаточно далеко, чтобы возвращаться, поэтому и не звонил. Нет, мой муж не змей. Мой муж — коварная и бессовестная свинья.

"Он же заботится о тебе, Марина".

Конечно, заботится. Но я с ума в Песках сойду от бездействия и отсутствия известий.

— Не переживайте, Майки, в Виндерс мы не вернемся, — едко ободрила его я. В душе воцарился покой и ощущение, что я наконец-то поступаю правильно. Леди Лотта положила голову мне на плечо, обняла, улыбаясь.

— Слава богам! — выдохнул Доулсон-младший.

— Детей и слуг высадим в порту, — продолжила я. — Они будут, как и прежде, жить в нашем доме, и в случае нападения вы отвечаете за то, чтобы переправить их в Пески. А я на листолете отправлюсь напрямую в Вейн.

— Но ваша светлость! — пробубнил Майки. — Это неразумно. И его светлость не позволит...

— Мне не нужно позволение, — отрезала я. — Я еду в Вейн.

— И я, — вторила мне свекровь. — Там мой сын. И я должна быть рядом с ним.

Леди Лотта ушла разыскивать Риту, чтобы рассказать ей новости, я же направилась к капитану Осокину. Он только вышел из капитанской рубки и хмуро посмотрел на меня, видимо, понимая, о чем я хочу поговорить.

— Ваша светлость?

— Капитан, — проговорила я, — ситуация у фортов изменилась. Я приняла решение возвращаться в Вейн.

— Моя госпожа, — тон его был сдержанным, но в глазах явно читались сомнения в моей адекватности, — простите, но это неразумно и крайне опасно. Я не могу этого допустить, и как ваш телохранитель в военной обстановке настаиваю, чтобы мы продолжали путь в Пески. Иначе я буду вынужден либо действовать по своему разумению, либо сложить обязанности.

Ну вот почему бы ему не сказать просто "Да, миледи" и сделать по-моему? Внутри меня кипела такая смесь из остаточного страха, обиды, злости и нетерпения, что на споры сил почти не было. И напоминать, на кого капитан работает, не хотелось.

— Андрей Юрьевич, ваша помощь очень важна мне, — сказала я жестко. — Но этот корабль сейчас развернется и пойдет обратно в Виндерс. Не сердитесь и, прошу, не оставляйте меня — ведь до этого момента я была идеальный объектом охраны, правда?

— Вы вели себя очень разумно, — согласился он неохотно. — Поэтому я и удивлен вашим решением. Но моих людей достаточно, чтобы довести этот корабль до Песков вопреки вашему приказу, моя госпожа. Даже если я заслужу вашу немилость, в критической обстановке я обязан действовать в интересах вашей безопасности, иначе какой из меня охранник? И я не вижу причин, почему я не должен этого сделать.

Я очень старалась сохранять спокойствие. Но это было непросто — опять меня как ребенка пытались куда-то сослать и что-то запретить. Я вспомнила леди Шарлотту — все же ее умение обходить острые углы было на высоте, — и попробовала зайти с другой стороны:

— Вы как глава моей гвардии обязаны оберегать меня, но ведь и я, как герцогиня Дармоншир, обязана подавать пример стойкости людям герцогства. А я убегаю, вместо того, чтобы оставаться на своем месте.

— Мы не в героической поэме, — поморщившись, сказал он. — Никто вас в вашем положении не осудит, ваша светлость.

Я выдохнула. Можно было добавить, что меня мучает совесть, что мне плохо, если я не занята делом, что я прикипела к Вейну и людям в нем. Но это было слишком личным и не убедило бы капитана гвардии. И я сказала единственное, что было способно изменить его решение:

— Андрей Юрьевич, я ведь могу в любой момент обернуться в птицу и улететь напрямую в Вейн. Могу заставить вас подчиниться мне, и вы даже не поймете этого. Но мне бы не хотелось терять ваше хорошее отношение или находиться в замке без вашей защиты.

Я не стала добавлять, что никогда в жизни ни того, ни другого не делала и вовсе не уверена, что смогу. Мне и угрозы-то дались с трудом.

Осокин остро взглянул на меня, словно примеряясь, не получится ли оглушить и связать дурную герцогиню, прежде чем она прыгнет за борт, поразглядывал немного — я встретила его взгляд, и он поджал губы и отступил. Поверил.

— Я сообщу капитану, что мы возвращаемся, — сказал он сухо. — И поговорю с Леймином.

— Спасибо, Андрей Юрьевич, — я улыбнулась с облегчением. — Вы ведь не уйдете от меня теперь?

— Нет, — буркнул он, вложив в короткое слово все неодобрение, и вновь открыл дверь в капитанскую рубку.

Мне пришлось выдержать еще один непростой разговор с Леймином, который уговаривал, увещевал, возмущался, а в конце договорился до того, что не пустит меня в замок без согласия герцога.

— С ним пока не связаться, — завершил он свою воспитательную речь, — но, уверен, как только он узнает о вашем решении, тут же запретит вам приезжать в Вейн.

— Запретит мне? Не пустите меня в мой дом? — уже раздраженно переспросила я. — Жак, вы знаете, как я вас уважаю, но это уж слишком. Довольно. Я приняла решение, я понимаю его возможные последствия, и больше не желаю слушать ничего подобного. Я не спрашиваю у вас разрешения, а ставлю в известность. Вы так же служите мне, как и его светлости, не так ли?

Мне было неприятно от собственной резкости, тем более что Леймин для нашей семьи был больше, чем глава службы безопасности, но удушающей опеки я наелась еще в Иоаннесбурге.

— Примите мои извинения, госпожа герцогиня, — обиженно проворчал старик после паузы, и я представила, как угрожающе он вращает глазами. — Я действительно позволил себе лишнего. Как я понимаю, только лорд Дармоншир и способен вас сейчас остановить. И повторю, — добавил он непоколебимо, — очень надеюсь, что он это и сделает.

Я положила трубку, чтобы не наговорить ему того, о чем потом буду жалеть. Иногда мне казалось, что мир состоит из людей, считающих, что лучше знают, как мне поступать.

Корабль разворачивался, а я стояла у поручней, подставив лицо ветру — он ласково касался моих щек, и это успокаивало. Люку я звонить не стала. Сам позвонит. И я найду, что ему сказать. Заодно успокоюсь, переживу обиду и злость и смогу разговаривать разумно — во всяком случае, я очень на это надеялась. Потому что я так соскучилась по нему, меня так штормило, так кидало от нежности и гордости к желанию надавать пощечин, сделать больно и наорать, что становилось страшно.

"Да, беременность сделала тебя еще и агрессивной".

Но ветер уже остудил мою голову, и я только улыбнулась и приложила руку к животу, прислушиваясь к себе. Иногда, очень редко, что-то сдвигалось во мне, словно на бурю эмоций опускали задвижку, и я на несколько минут погружалась в непривычный блаженный покой. Как сейчас.

На обратном пути я позвонила Кате. Мы иногда созванивались с ней — буквально на несколько минут, — и говорили о всякой ерунде. Нам обеим было страшно из-за войны и неизвестности, и эти разговоры, как и чайные посиделки с леди Лоттой и Ритой в Вейне помогали придать ощущение нормальности происходящему вокруг.

— Ты знаешь, мы тоже переехали, — сказала мне Катя в этот раз, после того, как выслушала мои восторги по поводу победы Люка и мою язвительность из-за его молчания. — Нас перевезли на какой-то хутор под Иоаннесбургом. Вместе с твоей сестрой, Марина. Сказали, опасно оставаться в монастыре, дали час на сборы... Саша нас и перенес. Теперь тут обустраиваемся.

Я озадаченно хмыкнула.

— Мариан мне и слова не сказал. Хотя, конечно, ему не до этого. Как вам там, удобно?

— Да, вполне, — отозвалась Катя. — Девочек уже закормили творогом. Тут такая фактурная бабушка-хозяйка, Марина! Маленькая, чуть сутулится, а взгляд такой, будто подковы может голыми руками гнуть.

Ее речь прервалась моим хихиканьем.

— Марин, — позвала Катя немного тревожно и я замолчала. — Я не хотела тебе говорить, но все же скажу. Будь осторожна. Я гадаю на своих, раскладываю зерно... И тебе раз за разом выпадает большое удивление и смерть рядом.

— Ничего удивительного, — тяжело сказала я. Смешливое настроение как рукой сняло. — Я же медсестра, Катя. Смерть с первых дней войны рядом.

В замок Вейн мы с леди Шарлоттой и Маргаретой прибыли во второй половине дня. Я вышла из листолета на бетонированную посадочную площадку позади замка — Вейн возвышался над нами серой громадой, — вдохнула весенний свежий воздух, расстегнула пальто и сняла длинные перчатки — их я надела, чтобы не расчесывать руки. Но зуд после известия о том, что мы отстояли форты, не возвращался.

Я не сразу поняла, что вокруг не так. Леди Шарлотта коснулась моего локтя и тихо заметила:

— Форты молчат.

Орудия фортов действительно молчали, и тишина эта, наполненная шелестом деревьев и щебетом птиц, показалась мне настолько прекрасной, что к глазам снова подступили слезы.

К запаху свежей зелени и влажной земли вдруг примешался привкус дыма, и это мгновенно оборвало мое мечтательно-расслабленное настроение. Я оглянулась — да, дымили ямы в лесу, выкопанные для сжигания трупов. В замке продолжали спасать жизни. К сожалению, спасти всех не получалось.

Мы, сопровождаемые горничными и несколькими гвардейцами во главе с капитаном Осокиным, пошли вокруг замка ко входу. Все так же трепетали справа от крыльца бесконечные веревки со стираным бельем — кажется, их стало еще больше, — а напротив распахнутых дверей стояло пять машин с ранеными. Слишком много на наш маленький госпиталь.

Шла выгрузка. У колес одного из грузовиков виталист Росс Ольверт пытался запустить сердце кому-то из солдат, перекрикивались санитары, то и дело исчезающие с носилками в открытых дверях Вейна, стонали раненые. Нас увидели, моя акушерка, Кэтрин Лоу, стоявшая тут же, на распределении поступивших, устало улыбнулась, махнула рукой — и я кивнула в ответ, уже ощущая, как заворачивается внутри привычный адреналин и необходимость спешить.

Замок встретил нас знакомым старым и уютным теплом, резким запахом лекарств и затихающим гулом голосов. Пациенты поворачивались к нам, кто-то удивленно шептал "герцогиня", кто-то вставал и кланялся. Я кивнула, отступая в сторону, чтобы не мешать санитарам, поднимающим тяжелых раненых на второй этаж, и осматриваясь. Койки сейчас стояли и справа от лестницы, а когда мы уезжали, под госпиталь была отведена только левая часть. Мест не хватало, часть бойцов было размещено на матрасах на полу, но я отметила, как вокруг чисто — несмотря на переполненность, антисанитарии не допускали. Лежачим организовали места на койках за ширмами, но это, конечно, не соответствовало никаким нормам. Мне в глаза вдруг бросились рыжие кудри Софи Руфин — она споро и ловко переодевала кого-то из раненых. Девочки ее вместе со всеми детьми были вывезены в наш виндерский дом, и леди Лотта как-то упомянула, что она несколько раз на дню звонила нянечке, спрашивала о них, даже плакала в трубку — но оставалась здесь. И понятно, почему оставалась.

Я отвела взгляд — внутри всколыхнулось почти забытое и болезненное, — и пошла к лестнице.

Леди Лотта сразу же поинтересовалась у одного из санитаров, где Бернард, и мы направились на второй этаж. Брат Люка спал — бледный, подключенный к капельнице, с плотно перевязанным животом, а в палате у окна, к нашему удивлению, обнаружилась коротко стриженая серенитка в халате, с перебинтованной рукой и страшными синяками на лице. Такие быстро убираются виталистами, но наш Росс не мог тратить силы на легкие повреждения.

— Добрый день, — немного удивленно и тихо проговорила леди Лотта. — Вы... сослуживица Бернарда?

Я покосилась на Риту — она оглядывала серенитку со знакомым прищуром. Ровно так ревниво она смотрела на меня на свадьбе.

— Добрый, — гостья, ничуть не смутившись, по-военному склонила голову и сложила руки за спиной. Голос ее был спокойным и уверенным. — Майор Церсия Лариди, миледи...?

— Кембритч, — пояснила свекровь. — Бернард мой сын. А это мои невестка и дочь.

Серенитка так же спокойно кивнула.

— Я приглядываю за лейтенантом, чтобы не отвлекать сиделок от более тяжелых пациентов. Мы некоторое время служили вместе и одновременно попали в госпиталь.

Свекровь внимательно посмотрела на нее и — высший пилотаж — словно невзначай поинтересовалась:

— Вы были рядом, когда его ранили?

Майор улыбнулась. Она оказалась совсем не проста.

— Да. Но, полагаю, лейтенант сам вам все расскажет, если посчитает нужным.

— Конечно, — согласилась леди Кембритч, снимая плащ и отдавая его горничной. — Но вы ведь побудете со мной? Расскажете о его состоянии...

У серенитки не было шансов. Я пробормотала, что нужно идти — и мы с Ритой быстро направились в свои покои. Помощь требовалась срочно, но нужно было снять дорожную одежду, вымыться и что-то съесть, потому что неизвестно, когда получится это сделать в следующий раз.

Когда мы спустились, в операционных уже работали наши хирурги — доктор Лео и появившаяся незадолго до моего отъезда серенитка Амадея Верфонсис. Маргарета пошла помогать на первичной обработке ран, а я подготовила в третьей операционной инструмент и перевязочные, спустилась к Кэтрин, распределявшей раненых, взяла у нее список тех, кого я могла зашить или обработать — и попросила санитаров поднять ко мне первого.

Чуть позже, обрабатывая йодовой салфеткой рваную поверхностную рану спины, оставленной, по-видимому, лапой охонга, я снова почувствовала себя абсолютно счастливой. В эти моменты во мне не оставалось ни злости, ни страха — только сосредоточенность на деле.

Поесть мне удалось только ближе к ночи, когда закончились те пациенты, которым могла помочь я. На втором этаже было тихо, врачи и медсестры разошлись кто на обход, кто отдохнуть, и только в операционных и реанимации продолжалась работа. Я предложила подменить Кэтрин на вечерних уколах, и она, поколебавшись, согласилась — не спала со вчерашнего вечера. Я же перед обходом налила себе чаю, схватила лежащий в маленькой обеденной каморке бутерброд, и начала жевать его, радуясь отсутствию тошноты, когда в двери вошел доктор Лео Кастер. Уставший, почти убитый, худой, но с горящими глазами — по ним я поняла, что операция прошла успешно. За прошедшие часы я успела пообщаться почти со всеми коллегами, которые были мне искренне рады, а вот с доктором Лео пересечься не удалось.

— Приехали все-таки, — сказал он тихо, качая головой и улыбаясь.

— Конечно. Только хоть вы не ругайте меня, — я налила в его большую кружку чай, положила рядом бутерброд.

— Не буду, — пообещал пожилой врач, и мы некоторое время жадно ели в тишине. Слишком уставшие были и слишком хорошо понимали это.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он через несколько минут.

— Сейчас хорошо, — отозвалась я. — А по утрам все так же плохо.

— И вы, конечно же, не посещали врача в Виндерсе, — с укоризной предположил доктор Лео.

— Не до того было, — признала я.

— Плохо, — проговорил он. — Тогда сейчас возьмем кровь, и я вас посмотрю. Все-таки его светлость нанял меня именно для этого.

— Вы же на ногах не стоите, — сочувственно сказала я. — Потом осмотрите.

— Когда потом? — поинтересовался он, кивая в сторону дверей. — Это бесконечный поток, Марина Михайловна. Не спорьте, война войной, а ваше состояние отслеживать необходимо. Ребенок не будет ждать, пока у нас появится время. Доедайте, — он устало вздохнул, — пойдем в кабинет. Сделаем сканирование, уже пора, возьмем мазки... это пятнадцать минут.

Я послушно запихнула остатки бутерброда в рот и, глотнув чая, пошла за ним. Он был прав — игнорировать осмотры было безответственно.

Доктор Лео действовал очень деликатно, и после всех манипуляций я улеглась на койку рядом с медицинским ультразвуковым сканером. Доктор приложил датчики к моему животу, запустил сканирование. Мягко зажужжал перед ним экран, бросая голубоватые отблески на его лицо — на мониторе должна была объемно отображаться матка и плод. Я смотрела на доктора — он вдруг поднял брови, что-то пробормотал себе под нос, почему-то отнял и снова прикрепил ко мне датчики.

— Что-то не так, доктор Лео? — не выдержала я.

— Все так, — сказал он успокаивающе. — Угу. Угу. Ошибки нет. Поздравляю вас, Марина Михайловна.

— С чем? — испугалась я.

Он улыбнулся и нажал на какую-то кнопку. И в кабинете громко, словно издалека зазвучал глухой стук сердца. Очень частый. Слишком частый, перебивающий сам себя. Я нахмурилась — кажется, так не должно было быть. А доктор Лео повернул ко мне экран, и я, приподнявшись, некоторое время тупо смотрела на двух маленьких головастиков, расположившихся лицами друг к другу и поводящих тоненькими ручками и ножками. А потом перевела изумленный взгляд на доктора.

— У вас будет двойня, — подтвердил он. — Точнее, близнецы.

Я рухнула обратно на койку и, закрыв глаза, затрясла головой.

— Вы не рады? — осторожно спросил доктор Кастер.

Я нервно засмеялась, не открывая глаз — будто это могло помочь.

— Я очень рада, доктор. Очень-очень рада, разве не видно? Вы только проверьте... там точно не тройня, нет? Я не удивлюсь.

— Точно, — сказал он с усмешкой, и я снова посмотрела на зависших на экране детей. Погладила рукой живот — и один из них заплясал, словно почувствовал прикосновение. Второй, видимо, уже спал, и отвлекаться от важного дела не собирался.

— Скорее всего, мальчики, — проговорил доктор Кастер, как-то хитро прокрутив изображение. — Но точно будет понятно после шестнадцатой недели.

Ну что же. Видимо, с моей помощью боги решили резко увеличить поголовье Дармонширов на Туре и ударно обеспечить Люка наследниками. Хотела бы я, чтобы он был здесь. Чтобы увидеть выражение его лица. Это бы хоть немного скрасило мое собственное изумление.

— Ну, привет, ребята, — пробормотала я и поняла, что глаза опять на мокром месте. — Привет. Это... я.

Долго осознавать удвоение моего материнского счастья не вышло. Я не успела встать с койки — голову опять повело, и я села обратно, — когда под окнами замка снова засигналили машины. В коридоре раздался топот ног, понеслись голоса с улицы. Доктор Лео, моющий руки в раковине, устало ополоснул лицо, потер глаза, а затем взял из шкафчика маленький пузырек и выпил его. Потянуло сладковатым ароматом ландышей и мха.

— Тоник, — объяснил он. Я поспешно надевала халат. — Пусть благословят боги того, кто его изобрел. Какой-то инляндец, магученый, не помню фамилию...

Я встрепенулась, но не успела открыть рот, как он покачал головой.

— Вам нельзя Марина Михайловна, увы. И сейчас я бы крайне рекомендовал вам идти спать.

— Пусть лучше Кэтрин отдохнет, — я уже выходила из кабинета. — Я подготовлю операционную, доктор.

К утру я еле держалась на ногах, а раненые все прибывали. Не хватило транспорта вывезти всех быстро — и бойцов оставляли в крепостях, отправляя в первую очередь тяжелых. По обрывкам разговоров солдат, водителей и санитаров было понятно, что многих вытаскивали с засек и полос обороны, продвигаясь от фортов к сломанному ураганом лесу. Были и такие, что со вчерашнего ночного сражения лежали среди трупов, оцепенев от яда инсектоидов. У кого-то уже начался сепсис и жар, а наших виталистов не хватало, чтобы купировать заражение и сохранить конечности. Хирургам приходилось работать мясниками, отнимать руки и ноги — и как бы я ни была закалена, смотреть на санитарку, которой при спасении бойца ударом гранатомета оторвало руку, или рыжего парня, у которого остались культи выше колен, было очень тяжело. Тяжелее была только смерть на операционном столе. Еще и тем, что только увозили тело, обрабатывали операционную — и доктор Кастер снова брался за инструменты, вставая над очередным пациентом. Страшный конвеер, конца которому не было видно.

Утром меня сменила Кэтрин, и я, шатаясь, все же пошла к себе, хотя работы было достаточно. Доктор Лео свалился в сон в своем кабинете, а серенитка еще работала — я видела в окошке операционной, как бледно ее лицо под очками, маской и шапочкой.

Я вяло поднималась по лестнице, держась за перила — как всегда, стоило отвлечься от дела и начинала кружиться голова и накатывать тошнота. Мне было до слез жаль тех, кому мы не смогли помочь, несмотря на то, что с опытом пришлось научиться отстраняться от горя и смерти. Но гормоны сделали меня восприимчивой и еще более нервной. Хотя куда уже более.

Я вздохнула, коснувшись в кармане мешочка с иглами, который всегда был со мной, и пошла дальше.

Если бы только у нас был хотя бы десяток виталистов, хирургам не пришлось бы так надрываться. И смертей стало бы куда меньше. Тяжело раненных, тех, кому нужна срочная помощь, можно было бы отправлять в стазис ждать своей очереди. И восстановление с виталистами идет куда быстрее, и осложнений, требущих повторных операций, почти не бывает...

Я зашла в свои покои, щурясь от яркого солнечного света. Мария убирала со стола ужин, дожидающийся меня со вчерашнего вечера.

— Открой окна, — попросила я и побрела к креслу. Очень хотелось свежего воздуха.

— Позавтракаете, ваша светлость? — горничная распахнула окно.

— Чего-нибудь легкого, — кивнула я, опускаясь в кресло. Взяла со столика телефон, посмотрела на него с усталой злостью и тревогой, и опустила трубку обратно. Никаких сообщений.

В гостиную потек ветерок, Мария вышла за завтраком. А я, откинув голову на спинку кресло, подышала немного — и поймала себя на том, что почти засыпаю.

Нет, так не пойдет. Я достала шаманский мешочек, повертела, вздыхая, одну иглу в пальцах и, зажмурившись, воткнула себе выше брачного браслета. И заплакала — не от боли. От усталости, тошноты и слабости, от тревоги за Люка, от страха за наше — и наших детей — будущее, от ночных смертей и понимания, как много людей осталось лежать за фортами, и что самое важное для них теперь — быть сожжеными, чтобы не превратиться в нежить.

Когда слезы иссякли, я осторожно заглянула в мешочек, иррационально опасаясь, что ошиблась, и, несмотря на все подсчеты и пересчеты, там осталось много игл.

Но она была одна. Одна!

От боли и голода все усиливалась тошнота, и я, снова схватив телефон, подошла к окну, иначе рисковала не дождаться Марию. Внизу стояли три грузовика, суетились санитары, а я задыхалась от злого бессилия и пыталась не думать, сколько из привезенных сегодня умрет, не дотянув до операции.

Набрав Леймина, я прислонилась к стене у окна, закрыла глаза.

— Да, госпожа герцогиня? — Его голос воспринимался отдаленно, будто я уже спала.

— Жак, вы все знаете, — я покачнулась и поспешно открыла глаза. — С моим мужем все в порядке?

— Полчаса назад был жив и здоров, — проворчал Леймин. Он еще сердился на меня и говорил таким тоном, как говорят с капризным ребенком. — Мне докладывают, что он не возвращается в форты, помогает в зачистке оставшихся без управления инсектоидов, расчищает пространство для наступления.

Я поблагодарила и, отняв трубку от уха, снова выглянула в окно. По небу летели клочки облаков, и где-то там летал и мой змей, не зная, что я здесь. Иначе бы он уже появился... точно сердился бы и уговаривал отправиться в Пески. И смотрел бы на меня с тоской... и я бы точно позволила себя обнять. А, может, и сама бы обняла.

Я всхлипнула. Мог бы и поинтересоваться, где жена. Или ему все равно? Или он знает, и злится... Может, и правда, я неправа, и стоило улететь на листолете к старшей сестре?

— Нет, — твердо сказала я вслух. — Я права.

Мысли текли сонно, а я размеренно вдыхала воздух, пахнущий весной и морем. Ангелина рассказывала, что драконы, как потомки Инлия Белого, виталисты по крови — и одним касанием могут облегчить боль. И тошноту наверняка могут убрать...

— Вот ты идиотка, Марина, — громко произнесла я и застонала. Нужно было давно попросить сестру поговорить с Нории, может, к нам в Вейн прилетела бы хотя бы парочка драконов. Но как сейчас поговоришь? Телепорты не работают, телефонной связи нет...

За спиной скрипнула дверь — вернулась Мария с завтраком. Я обернулась — но в этот момент из окна потянуло дымом, к горлу мгновенно подкатила желчь, и я, зажимая рот, чуть не врезавшись в стеклянную створку, побежала к ванной. А там, после выворачивания, сглатывая горькую слюну и тяжело дыша, уставилась в стену, забыв о том, как я хочу спать и как мне плохо. Меня осенило, как можно связаться с Ани! И пусть я была измотана, когда Вася мне об этом рассказывала, но ведь запомнила, и обязательно нужно попробовать!

— Мария, — попросила я, выйдя в гостиную, — разожги камин.

— Да, ваша светлость, — отозвалась горничная. Она не удивлялась. Я чудила и похлеще, чем разжигание камина теплой весной.

И пока я, моргая слипающимися веками и пытаясь не заснуть, завтракала надоевшей до ужаса овсяной кашей, в камине заплясало пламя. Я отпустила Марию, отставив в сторону тарелку и глотая ароматный чай, быстро написала письмо Ангелине, затем завертела головой в поисках несгораемого футляра — и нашла только бутылку коньяка в баре. Безжалостно вылила коньяк в огонь — там полыхнуло, теплом лизнув мне руки и лицо, — и подержала бутылку горлышком вниз, чтобы подсохла. А потом сунула туда письмо, закрыв его пробкой. И, протянув дрожащую от усталости руку в огонь, проговорила, замирая от предвкушения:

— Отзовись, стихия от стихии моей!

Пламя затрещало — я затаила дыхание, а огонь взметнулся золотым вихрем, и над рукой моей соткалась из языков пламени птица размером с перепелку, с пышным огненным хохолком и хвостом. Птица взмахнула крыльями — и опустилась мне на ладонь, невесомая, горячая, покалывающая родной энергией. Склонила голову набок, сияя белыми глазами, загудела что-то неразборчивое, ласково и радостно потерлась о мое запястье — и я улыбнулась, глядя на нее.

— Ты можешь отнести письмо моей сестре, Ангелине? — спросила я, показывая бутылку.

Птица снова загудела, забила крыльями, коснулась клювом моей руки.

— Я не понимаю, — призналась я. — Но мне очень нужно. Помоги, пожалуйста.

Птица гудела, поднимала голову вверх, тряся хохолком — очень старалась что-то объяснить, видимо. Затем досадливо полыхнула, поняв, видимо, что я непонятливая, и дернула лапой.

— Ай! — я зашипела. Шипела и моя кровь, заполняющая впадину ладони — птица взлетела, зависла над рукой, и начала пить, как пьют из лужи голуби.

Похолодел брачный браслет на запястье, стала затягиваться рваная рана — и птица рванулась к бутылке с письмом, вырвала ее из моей руки и, закрутившись маленьким вихрем, нырнула обратно в огонь.

Проснулась я от шума подъезжающих машин — окна были раскрыты, иначе спать я не могла. Поворочалась, вжимаясь щекой в разогретую подушку и натягивая на плечи теплое одеяло, но внимание уже было приковано к происходящему внизу и совесть шептала мне — если возьмешь на себя поверхностные раны, освободишь руки хирургов на сложные случаи.

— Спи, — пробормотала я настойчиво, закрываясь одеялом с головой. — Нужно спать.

Нужно думать о детях.

Но ведь кто-то из моих коллег со вчерашнего дня не сомкнул глаз. А я все равно уже проснулась.

Я застонала: здравый смысл боролся с пониманием, что моя помощь будет далеко не лишней. Тем более что еще день-два, закончится поток раненых после битвы у фортов и станет полегче.

— Тогда и отосплюсь, — пообещала я себе и сползла на край кровати, села. Еле разлепила веки — в глаза словно насыпали песка. На удивление не тошнило, лишь немного кружилась голова, и я посидела немножко, потягиваясь и вдыхая запах чистого белья и весны. Сквозь щели между штор лилось солнце — на будильнике было около полудня. Получается, и четырех часов не проспала.

В гостиной на столике уже стоял обед — видимо Мария, зная о моей склонности убегать без еды, накрыла его заранее, и я заставила себя поесть, прежде чем выйти из покоев.

Стоило мне спуститься на второй этаж, как время понеслось скачками. Я шила сама, готовила операционные и помогала доктору Лео, потом делала уколы и перевязки, выписывала выздоровевших — а рядом со мной в нашем маленьком госпитале так же напряженно работали мои коллеги. Совсем немного нас было: десяток врачей, включая тех, кто пришел в госпиталь в мое отсутствие, три виталиста, если считать мага Тиверса, для которого целительство не было основной специализацией, несколько медсестер и около трех десятков санитаров и санитарок, — но в воздухе витало то самое ощущение сплоченности, когда каждый занят своим делом, но все делают общее. У нас тут тоже шла своя бесшумная война, только противником была сама смерть.

В середине дня, пробегая по лестнице вниз, в холл, где лежали раненые, я с удивлением заметила дворецкого Ирвинса в костюме, в белых перчатках, невозмутимо натирающего серебряные крылья серенитской статуи, изображающей морскую деву. Он с достоинством поклонился мне.

— Я и еще несколько слуг решили вернуться вслед за вами, миледи, — пояснил он. — За виндерским домом приглядит Доулсон, а Вейн тоже нуждается в уходе. И раз уж вы, хозяйка, здесь, то и мне нужно быть рядом с вами.

— Я рада вас видеть, Ирвинс, — сказала я тепло. На мой взгляд, и оставшиеся здесь слуги поддерживали замок в чистоте. Но у Ирвинса были свои представления о преданности, свое поле боя — и кто сказал, что оно менее важно, чем наше?

На обходе пациентов я зашла и к Бернарду — ему нужно было обработать швы и сменить повязки. Берни был еще очень слаб, но уговорил мать, просидевшую рядом всю ночь, пойти отдохнуть.

— Люк так и не появлялся? — поинтересовался он сипловато.

— Нет, — откликнулась я, срезая бинты. Не звонил и не появлялся, хотя Леймин утверждал, что он жив — его то тут, то там видели в змеиной ипостаси. В минуты отдыха я ловила себя на детском желании сесть в машину, доехать до фортов и устроить ему сюрприз со скандалом. Но жизнь людей была куда важнее моей ущемленной гордости и тревоги за мужа. — А ты так и не хочешь рассказать, где тебя ранило и как вы прилетели сюда?

— Нет, — смущенно отозвался Берни. — Мама уже перестала меня пытать.

Я хмыкнула.

— Это потому что мы уже все выяснили у тех, кто прилетел вместе с вами. Глупо было скрывать, Берни. Про вас с Люком болтали все кто был в состоянии болтать. Кроме майора Лариди. Вот кто кремень.

— Да, — сказал он и очень по-доброму улыбнулся. Я настороженно глянула на него.

— Только никаких шуток про матриархат и гаремы, — предупредил он со смешком. Помолчал. — Но я таких не встречал никогда. — Снова помолчал. — И как мама отреагировала?

— На Лариди? — уточнила я. Он хохотнул, и я продолжила: — Выпила успокоительного и сказала: слава богам, что оба ее героя живы. И что ты потом получишь за молчание, когда поправишься. А Люк — когда появится в замке. Он, видимо, что-то подозревает, поэтому и не прилетает.

Тон мой был бодрым, но голос дрогнул.

— Не сердись на него, — вдруг серьезно проговорил Берни. — Я уверен, что он не знает, что ты здесь. И как только узнает, примчится, бросив даже самые важные дела. Ты для него все, Марина, это и слепой увидит.

— Сама знаю. Тебе не слишком мало лет, чтобы утешать взрослых теток? — буркнула я ехидно.

— Между прочим, ты мне по возрасту куда больше подходишь, чем моему престарелому братцу, — заявил он с утрированным превосходством. — Заметь — я еще и не обрастаю чешуей.

Я усмехнулась: если обаяние Люка было сокрушительным, то брат его притягивал к себе добродушием. Вздохнула.

— Расскажи что-нибудь про него, Берни.

И дальше я заканчивала перевязку, слушая живописания подвигов Люка на фортах. Кембритч-младший и раньше явно обожал старшего брата, но сейчас пребывал в совершенно восторженном состоянии, которое очень контрастировало с моей тоскливой и злой обидой. Неразумной, глупой — но с которой я ничего не могла сделать.

Солнце уже садилось, когда я подменила Кэтрин на приемке раненых на улице. Сегодня это была пятая машина — бойцов теперь везли с ранениями полегче, но из-за долгого ожидания у многих началось воспаление и нагноение. Привычно работали санитары, Тиверс, замковый маг, подменял отсыпающегося Росса, сканируя прибывших, чтобы одного-двух самых тяжелых отправить в стазис. На большее сил у него не хватало.

Сегодня было жарко, и разогретая к вечеру трава пахла летом и появившимися полевыми цветами. Замок и лес были окрашены в красноватый цвет, и тени на землю ложились фиолетовые, густые.

То ли я привыкла, то ли действительно стало полегче, но работа шла спокойно. В теле от недосыпа ощущалась легкость, голова была пустой и звонкой — еще немного и надо идти отдыхать, иначе свалюсь. Вот сейчас приму раненых, посмотрю, кому могу помочь я, и потом спать.

Вдалеке, на дороге, идущей по лесопарку от шоссе к замку, послышался клаксон грузовика.

— Еще везут, — проговорил Тиверс, отходя от очередного раненого. — Тут нет заражения крови, Марина, небольшая потеря крови, сотрясение мозга, воспаление почек.

Я кивнула, сделав запись в карточку и в журнал, прикрепила карточку к носилкам — и молодого солдата с перевязанной головой потащили к крыльцу.

Снова раздался звук клаксона. Я посмотрела в ту сторону — солнце било прямо в глаза, — приложила руку козырьком ко лбу.

Грузовик почему-то несся на огромной скорости. Вдруг вильнул, и я озадаченно моргнула. В переполосовавших дорогу тенях мне показалось, что на него сбоку что-то... прыгает?

Он был уже в метрах двухстах от нас, когда послышался странный и тонкий вибрирующий вой. Тиверс, тоже всматривающийся туда и щурящий глаза на солнце, изумленно пробормотал:

— Быть не может... это же...

Его слова заглушила заоравшая замковая серена. Я подняла глаза к небу — но никаких стрекоз не увидела. На крыльцо высыпали люди Леймина, мои гвардейцы во главе с капитаном Осокиным.

— Нежить! Стая выскребышей! Все в замок! — крикнул Тиверс, и ему вторили военные, заталкивая всех в двери. Большая часть кинулась к грузовику — помогать вынести раненых.

Осокин схватил меня за локоть, аккуратно подтолкнул — и я беспрекословно бросилась к крыльцу. Санитарки, снимающие белье, тоже со всех ног неслись к замку. Визжала серена, из дверей выходили охранники с огнеметами. Бойцов спешно выгружали из машины, в холле закрывали открытые окна и ставни, водителю приказали развернуть грузовик так, чтобы закрыть вход — и он только успел взбежать по крыльцу, когда раздался гул огнеметов и выстрелы. Двери захлопнулись, оставив снаружи наших защитников. Там остался и Тиверс.

Внутри были мои гвардейцы — вооруженные, они занимали позиции у закрытых окон. Раненых, вынесенных из грузовика, положили прямо на полы, растерянные санитары топтались рядом.

— Наверх их всех! — приказала я, прощупывая пульс у бледного дядьки с перемотанной грудью — во время переноса он потерял сознание, и бинты сейчас быстро пропитывала свежая кровь.

Началась суета. Часть гвардейцев организовывали пациентов — чтобы те, кто в состоянии идти, двигались наверх, лежачих кто-то уже тащил на себе, но всех вынести быстро было, конечно, невозможно, а некоторых и вовсе нельзя было трогать. Снаружи слышался противный, ввинчивающийся в уши вой, рев огня. Закричал и захлебнулся криком человек, что-то ударилось в створки двери так, что она содрогнулась. Рядом со мной возник капитан Осокин.

— Ваша светлость, немедленно на эвакуацию в подземный ход, — приказал он.

— Да, капитан, — я отступила, чтобы пропустить носилки, сделала несколько шагов в сторону черной лестницы... и в это время раздался треск и звон разбитого стекла. В одно из окон, выбив ставни, ворвалась омерзительная огромная туша и плюхнулась на сморщенное, отвисшее брюхо в пяти шагах от меня. Она была до омерзения похожа на человека — только раздутого до размеров коровы, с сизой склизкой кожей, слепого, отрастившего себе огромную узкую пасть и вставшего на четвереньки на вывернутые конечности.

Завизжали женщины, закричали мужчины, Осокин дернул меня за спину и начал стрелять. Стреляли и остальные гвардейцы, и с каждым выстрелом на теле твари расцветали черные отверстия, разрастающиеся до огромных дыр, из которых тек гной. Выскребыш дернулся вперед — но ему уже пробили конечности, разлезшиеся на пятна черной жижи, в которой сверкали серебром пули. То и дело в закрытые ставни раздавались глухие удары, а изрешеченая тварь извивалась, выла, упорно ползла вперед, но уже разваливалась на куски... Осокин развернулся ко мне, и тут в разбитое окно ворвалась еще одно чудовище — и секундой позднее от страшного удара треснула и медленно рухнула внутрь дверь — и в холл впрыгнули сразу два выскребыша, завыли, припадая на передние конечности и поводя длинными огромными пастями. Снова раздались выстрелы. Одна из тварей перекрыла проход к центральной лестнице и сейчас подбиралась к лежачим больным.

— Назад! — крикнул мне капитан. Я послушно бросилась в сторону кухни, туда, где прятались несколько женщин — среди них была и рыжеволосая Софи, — когда передо мной обрушились ставни, посыпалось стекло, и на пол приземлилось еще одно неживое существо. Открыло пасть, завопило мне прямо в лицо, дернулось вперед — я с ужасом увидела, как расширяется его кольчатая глотка, способная заглотить меня, как внутри двигаются какие-то слизкие крючки... По рукам моим пронеслась обжигающая волна, я вытянула ладони вперед и снесла чудовище потоком пламени, превратившим в пепел и его, и ставни окон за ним, поднявшимся до потолка и закоптившим стены.

В холле стало так тихо, что стало слышно, как кричат за выбитой дверью люди, воют выскребыши. Я развернулась — оба оставшихся чудовища были уже уничтожены. Посмотрела на свои руки — они дрожали и были окутаны сияющим, рвущимся в стороны золотым маревом, способным расплавить камни — и сипло попросила рванувшего ко мне капитана Осокина.

— Не подходите.

— Марина Михайловна! — взмолился он.

— Я тут сейчас все и всех сожгу! — в панике заорала я, с усилием сдерживая яростно рвущееся из меня пламя. — Мне нужно наружу, понимаете?! Я не умею это контролировать!!!

Он вздохнул и молча двинулся в сторону, пропуская меня.

— За ней! — приказал кому-то из гвардейцев и сам пошел следом, перезаряжая пистолет.

Снаружи шел бой. Прямо на крыльце твари рвали одного из людей Леймина. Ему уже было не помочь — половины тела не было, и я, чувствуя, как вскипают на глазах слезы, повернула руки ладонями вниз — и нежить испарилась в огненном столбе. От жара треснуло крыльцо, а я пошла дальше. Вокруг второго грузовика кружили еще несколько тварей — люди, сгрудившись в кузове, отчаянно отталкивали их какими-то пожарными баграми, заметили меня, закричали... Развернулись ко мне и чудовища, рванулись в прыжках — и их я сожгла, едва не задев грузовик. Стая нежити оказалась огромной. Ко мне, к дверям замка то и дело бросалась то одна, то другая тварь — и гвардейцы расстреливали их, я жгла, и огонь мой с каждым разом становился все слабее. От воя уже болела голова, ревели вокруг огнеметы, гремели выстрелы. Я наконец-то вспомнила, как Талия учила Василину ставить щит — и он, большой, переливающийся золотом, встал надо мной и гвардейцами, закрыв двери замка, как затычкой. Снова кинулась к нам одна из тварей. Я попыталась ударить огнем — но не вышло. Руки стали остывать, истаяло золотое марево. Меня затрясло от озноба, повело в сторону. Выскребыш бился о щит, гвардейцы расстреливали его, а капитан Осокин подхватил меня, подставил плечо.

— Марина Михайловна, в замок?

— Подождите, — попросила я, глядя, как оседает у щита уничтоженная тварь. — Давайте выведем людей с грузовика.

Последних выскребышей добили несколькими минутами спустя. Вдруг оказалось, что почти стемнело, и из выбитых окон и дверей Вейна падали косые полосы электрического света. Я сидела на крыльце среди суеты — щит я снять не сумела и смиренно пыталась сделать это раз за разом, в странном оцепенении поглядывая на длинные полосы выгоревшей травы и треснувшие камни. Выйти из-под щита все, кроме меня, могли свободно, а вот чтобы накрыть им грузовик, пришлось вспоминать, что нужно усилием воли сделать купол проницаемым. Я старалась, но так устала, что даже думать было больно.

Выходит, мой огонь просыпается только в экстремальных ситуациях.

Я посмотрела на свои дрожащие руки и вздохнула: вернулось забытое желание покурить. Когда война закончится, надо обязательно научиться управлять своим пламенем, иначе быть беде — сегодня я едва не спалила замок. Я давно привыкла считать, что гораздо слабее старших сестер, да и из родовых умений могла уверенно похвастаться только поиском родных. Если призрачные плети, которыми пользовалась мама и невольно сумела создать и я, чтобы отшвырнуть Люка, были мне хотя бы знакомы, то такие способности очень пугали. Пусть и пришлись как нельзя кстати. Ведь не проснись они сейчас, и жертв было бы куда больше.

Пострадавших несли на второй этаж, в госпиталь, и там наверняка требовалась и моя помощь, но сначала нужно было снять щит. Погибли три охранника Леймина, один из моих гвардейцев и несколько раненых из прибывшей машины. Я сухими глазами следила за тем, как изуродованные останки уносят в темноту за замок, к кремационным ямам. Горло царапало, грозя истерикой, но я пока обходилась расчесыванием кожи над запястьями и мысленно просила щит исчезнуть. Невыносимо воняло паленой травой и тухлятиной с уксусом.

Рядом раздавался отрывистый голос Жака Леймина. Старик расспрашивал водителя и бойцов грузовика, за которым погнались выскребыши, и периодически ругался в рацию — выходило, что стая напала на санитарную машину уже на территории лесопарка, окружающего замок, а патрули и охрана на воротах поместья как-то пропустили ее появление. Безопасник в очередной раз что-то нелестное проговорил в рацию и опустил ее в чехол на поясе.

— Что удалось узнать, господин Леймин? — позвала я его.

Старик повернулся ко мне, пожевал губами, словно размышляя, стоит ли делиться информацией.

— Глупость и разгильдяйство, госпожа герцогиня, — пробурчал он. — Казалось бы, война, все должны быть настороже, но нет, все считают, что можно жить как раньше... — он выразительно посмотрел на меня.

Я промолчала, возвращая ему хмурый взгляд — руки зудели просто невыносимо. Но Леймин уже закончил с воспитательным элементом.

— Выяснили, что стая пришла по шоссе из-за стены, ваша светлость. Сейчас мне доложили, что ночью с разницей в несколько часов люди, выезжающие из соседнего графства на машинах, видели в свете фар темные силуэты, похожие на стадо коров, которые странно и быстро двигались. Об этом доложили в полицию, но те решили, что прыгающие коровы померещились беженцам от страха и усталости. Проверять не стали. Глупость и разгильдяйство! — снова повторил он гневно. — Эти выскребыши... скорее всего это последствия боев. Далеко не всех погибших ведь удается найти и кремировать. Чудо, что стая пошла в сторону замка, а не в сторону Реджтауна. Здесь мы хотя бы могли защититься.

Я кивнула. Если бы нежить пошла в соседний городок, где расположен центр помощи беженцам, а из населения остались одни старики и немощные, то жертв было бы куда больше. Страшно было думать, что на нас нападали те, кто недавно служил в фортах и защищал нас, но не получив огненного погребения, переродился в неживую тварь.

Леймин отошел, зато на крыльцо выбежала Маргарета. Не заметив полупрозрачный щит, ткнулась в него и потерла лоб.

— Пустишь меня? — попросила она.

Я кивнула, сосредоточившись — но щит вдруг с хлопком лопнул, оставив вокруг меня круг выжженой травы. Задребезжали разбитые окна. Рита, отброшенная воздушной волной, с ойканьем уселась на крыльцо, Леймин, отошедший уже на десяток шагов, покачнулся и обернулся с таким выражением, будто меня требуется связать и запереть в подвале.

Я закрыла лицо руками и застонала. Мне срочно требовалось еще кого-то убить.

Рядом села Рита, погладила меня по плечу.

— Мы с мамой со второго этажа все видели, — сказала она и вдруг обняла меня. — Мама сейчас с Берни, а я улучила минутку и побежала к тебе. Как ты сумела их всех сжечь? Я бы умерла от страха, даже если бы умела.

— Да я до сих пор умираю, — призналась я с нервным смешком. Мимо нас пронесли гвардейца с располосованной ногой — даже в свете окон было видно, как по коже прямо на глазах расползается чернота. Рита тоже проводила носилки взглядом и вздохнула.

— Я пойду, — сказала она, поднимаясь.

— Подожди, — я протянула руку, и она помогла мне встать. — Я с тобой. Тут работы хватит на всех.

Работы действительно хватало — раненых оказалось больше двух десятков. Когти выскребышей оставляли глубокие раны, полосовали плоть, раздирая мышцы, жилы и артерии, и каждому пострадавшему пришлось накладывать множество швов. Слава богам, что среди добытых Люком лекарств нашелся и антидот к трупному яду.

Когда все закончилось, часы показывали пять утра. Я добрела до кровати и свалилась спать, из последних сил заставив себя завести будильник на 11 и строго-настрого приказав Марии разбудить меня до полудня. В мешочке на прикроватном столике ждала восхода солнца последняя иголка.

* * *

*

Генерал Ренх-сат не достиг бы нынешнего блестящего положения, если бы не умел проигрывать и отступать. На Лортахе война была делом обыкновенным, и император сквозь пальцы смотрел на противостояние тха-норов, твердынь и даже целых провинций, если это было ему выгодно. А Ренх-сат умел улестить правителя добычей и золотом. Он же брал по велению тх-нор-арха непокорные города на юге материка Ларта и зачищал твердыни провинившихся тха-норов, а в юные годы отвоевал земли у соседа и повесил его на воротах твердыни. Но даже его, привыкшего к крови и тысячам смертей, впечатлила потерянная за одну ночь почти десятая части всех инсектоидов и наемников его армии. Впечатлила и мощь колдуна, им противостоявшего.

Ренх-сат не был дураком и обладал исключительным хладнокровием. Поэтому он велел уцелевшим отрядам немедленно отступать. В это же время навстречу, от Лаунвайта, по его приказу выдвинулись мощные соединения, чтобы встретиться на середине пути и снова пойти в наступление. Сколь бы силен ни был колдун, людей у него куда меньше, и их уничтожить вполне реально. И у него есть слабые места — уже известно было, что силы его не бесконечны, и иногда он пропадает на целый день или несколько дней.

Тиодхар Ренх-Сат отправил известие о поражении императору. Он не боялся его гнева — Итхир-Кас тоже не был безумцем, хоть и казался им, и прекрасно понимал превосходство оружия и колдовства нового мира над имеющимися в распоряжении у его солдат. Генерал ждал нового оружия, обещанного императором, но не рассчитывал только на него. В уцелевших лесах у фортов, в схронах и засадах оставлял он верных людей, разведчиков, самых верных, умных и умелых. Одетые в местную одежду, вооруженные местным оружием, знающие язык и использующие волшебные повозки — военные машины, они должны были как можно сильнее осложнить продвижение войск врага к Лаунвайта. Были среди них и те, кто должен был одного за другим пленить или уничтожить командиров фортов, выпытав из них информацию; по возможности пробраться в главный город Дармоншира и выкрасть жену и мать колдуна, а также ранить или убить самого правителя местной земли, если он в обличье змея будет пролетать мимо.

Люк

Его светлость герцог Дармоншир с момента разгрома иномирян помогал боеспособным частям зачищать территорию вдоль фортов. Больше двухсот километров переломанного леса с редкими зелеными островками, а чуть дальше — не попавшая под разгул стихии чаща. Сотни инсектоидов, оставшиеся без наездников, метались по округе, выходили к фортам, нападали на приграничные городки, и так пострадавшие от захватчиков. Раньяров выжило единицы, но и они разоряли фермы, залетая за форты, нападали на машины на шоссе. Как будто этого было мало, начала подниматься нежить — и с ней приходилось тяжелее всего, потому что самым надежным было ее сжигать, а управлять огнем Люк не умел.

Стихийного змеедуха он не призывал — тот набирался сил в потоках первородной стихии, лишь иногда мелькая сверху, словно интересуясь, не нужна ли пока его помощь. Но для его помощи текущие задачи были слишком мелкими — так что огромный помощник отгуливал заслуженные выходные.

В фортах командующий Майлз распределял берманов и эмиратцев по гарнизонам и срочно формировал наступательную армию. А Люк был так занят, что даже покурить не успевал. Он ловил насекомых. Убивал. Прикрывал своих бойцов. Снова гнался над лесом за группой охонгов, крушил клювом броню тха-охонга или несся за очередной стрекозой. Пару раз его обстреляли из гранатометов — хорошо, что не попали, — и пусть спрятавшихся иномирян быстро нашли и уничтожили, это означало, что могут быть и другие засады.

Враг отступал быстро, очень организованно и умно, разоряя хранилища с продуктами и оружием, отступал, чтобы иметь время снова накопить силы и ударить — и делал все, чтобы дармонширцы увязли на освобождаемых территориях.

Отрываться от фортов, оттесняя иномирян к столице было рисковано — одно дело опираться на двадцать крепостей и двести километров стены шириной в пять метров, и другое — идти вперед, надеясь только на силу оружия и умения Люка. Но оставлять врагов вблизи Дармоншира было еще опаснее — если накопят достаточно сил, то снести оборону смогут одним ударом. А быстрое наступление дармонширцев не даст иномирянам возможности опомниться, не даст времени для маневра — и, возможно, удастся отсрочить их удар до того, как на помощь придут рудложские соединения — если Рудлог разобьет армии, идущие по его территории к побережью и столице.

Телефонная связь на захваченных территориях не работала, но у Люка все равно не было времени на разговоры. Он и оборачивался-то за это время раза три — в основном, чтобы вспомнить, каково это, иметь две ноги. Утешало, что с Берни все в порядке и женщины должны уже быть в Песках. Хоть за них можно теперь не беспокоиться. А выздоровеет братец — Люк и его отправит в Пески, даже если придется его связать.

Вечером второго дня, когда пасть уже сводило от вкуса муравьиной кислоты и даже змеиного здоровья не хватало охотиться дальше, он предусмотрительно вернулся в Третий форт, чтобы отоспаться на койке, как человек, а не как краб на песке или куда он там упадет. Уставший до гула в голове и слезящихся глаз, он прямо в одежде рухнул на кровать и заснул, не покурив и не посмотрев на телефон.

Проснулся он ранним утром от звонка. Поморщился от все еще ощущаемой во рту кислятины и потянулся за телефоном. Голова была свежей — слава богам, удалось выспаться. Понять бы еще, долго ли он спал.

Звонил Леймин.

— Ваша светлость, — ворчливо проговорил он, как только Люк нажал на "ответить", — слава богам, вы вышли на связь!

— Скучали по мне, Жак? — осведомился Люк, сунув сигарету в рот и хлопая по тумбочке в поисках зажигалки.

— Госпожа герцогиня вернулась в Вейн, — отчитался старый безопасник. — Вместе с леди Шарлоттой и леди Маргаретой. В тот же день, как вы разгромили иномирян, ваша светлость... это вы там шипите?

Люк закрыл глаза, замолкая и останавливая вспышку раздражения. Во рту на мгновение пробились клыки. И как он это не предусмотрел и не проверил? И кто сказал им — несмотря на запрет!

— Нет, это связь плохая. Секундочку, Жак, — попросил он. Включил ночник, не торопясь, взял зажигалку, прикурив, глубоко вдохнул дым и выпустил его. Стало чуть-чуть полегче. — Какой сегодня день?

— Восьмое апреля, милорд.

Люк снова затянулся. Значит, спал он всего ночь. И это хорошо.

— Слушаю вас дальше. Надеюсь, это единственная новость, которая должна меня расстроить.

— Не могу вас порадовать, — буркнул Леймин. — Вчера около десяти вечера на замок напала стая нежити. Девять убитых, больше двадцати раненых. Так получилось, что ее светлость была на улице в этот момент.

Сердце дернулось и замерло.

— Она жива? — сипло спросил Люк.

— Жива! — резко ответил старик. — Спит сейчас. И если бы не она, ваша светлость, нам бы пришлось туго... Но все же, послушайте старика, отправьте и ее, и вашу матушку с сестрой подальше, милорд! Не место им здесь!

Люк курил сигарету за сигаретой, слушая рассказ о том, как его Марина жгла нежить, и очень старался успокоиться. Не получалось. А дослушав, он отправился к Майлзу и предупредил, что улетает в Вейн.

— Вы только не пропадайте снова, ваша светлость,— сухо попросил его командующий. — Вечером вы мне нужны. Совещание перед наступлением.

— Не пропаду, полковник, — пообещал Люк. — К вечеру я буду здесь. Нужно решить семейные проблемы.

До замка было несколько минут лету, и он несся над облаками в сереющем небе, готовый ворваться к Марине в окно, схватить в охапку и самому унести в Пески. Но затем холод остудил голову, и мысли потекли разумные, взвешенные. Она ведь спит, и он может ее испугать, а она и так наверняка напугана и измотана... а еще он соскучился до безумия.

До дрожи. Он тоскливо заклекотал и дугой нырнул ниже, затем снова взмыл вверх. Марина была так тепла к нему последние недели, и оказалось, что больше всего сейчас он хочет ее увидеть. Прикоснуться, обнять, почувствовать вкус ее губ и кожи... и еще подарить ей те самые сапфиры.

Снова представились драгоценные камни на светлой коже, и возбуждение, как всегда сопровождающее оборот, сильнее ударило по нервам. Люк едва не взвыл, рванувшись вперед, к приближающимся шпилям замка.

Он не будет ругаться. Он получит свою ласку, а потом попросит ее уехать. Марина всегда начинает сражаться, если на нее давить, но совершенно беззащитна перед просьбами.

Люк, размечтавшийся и успокоившийся, опустился перед замком и обернулся.

Уже начало светать. У крыльца Вейна стояли грузовики с изодранными бортами. У разбитых окон и выбитых дверей замка неслышно суетились люди — что-то замеряли, общались вполголоса. На траве виднелись огромные подпалины и темные склизкие пятна — такие оставляла нежить. Вейн спал, и только на втором этаже, в госпитале, горел свет.

Люк только подошел к крыльцу, — по обеим сторонам от проема стояли рудложские гвардейцы, — как навстречу ему, едва заметно запыхавшись, вышел Ирвинс.

— И вы здесь, — пробурчал Люк. — Моя супруга спит?

— Да, ваша светлость, — невозмутимо ответил дворецкий.

— А матушка с Ритой? Берни?

— Тоже отдыхают, ваша светлость.

— Понятно, — вздохнул Люк. — Тогда накройте мне пока завтрак.

Он поднялся в свои покои, тихие и нежилые. Перед встречей с Мариной неплохо было принять душ и переодеться, да и побриться не помешало бы.

К выполнению этого плана он и приступил, а после того, как вышел из ванной, энергично растираясь полотенцем, разглядел на подушке ключи с драгоценным брелоком в виде змеиной головы. И записку.

"Я разбила твою игрушку, поэтому в гараже тебя ждет новая. Еще лучше. Ты оценишь. С днем рождения, муж мой. И я еще поздравлю тебя лично".

Он хмыкнул, чувствуя, как в душе разливается почти мальчишеское нетерпение, поспешно оделся, едва попадая в рукава и штанины, и сбежал по второй лестнице вниз, в гараж. И там, улыбаясь как ненормальный, с азартом и удовольствием осмотрел новенький, красный, блестящий листолет, пахнущий металлом, пластиком и заводской смазкой.

Игрушка, конечно. Но игрушка красивая и очень быстрая, судя по характеристикам. Руки чесались ее уже испытать — но сначала нужно было сказать спасибо дарительнице. И Люк, сунув в карман ключи, заглянул в свой кабинет и порылся в хранилище, а затем, намотав на кулак нить с прохладными сапфирами и криво, мечтательно улыбаясь, направился в покои к супруге.

В ее комнатах было темно. Мария, горничная, увидев хозяина, молча сделала книксен и быстро проскользила мимо него в коридор. Он почти не заметил ее, устремившись к спальне. Шагнул внутрь, в полумрак, и мягко закрыл дверь за собой. Остановился у кровати и замер.

Марина спала на боку, закинув ногу на одеяло, и под короткой сорочкой ее ничего не было. Несмотря на открытые окна, пахло здесь мягкой и теплой женщиной. Миром и покоем пахло, от которого он так отвык. Домом его пахло.

Марина пошевелилась — тут же вспомнилось, как сладка его жена в любви, как отзывчива. Люк сглотнул от мгновенно ударившего в голову возбуждения, поднял руку, коснувшись сапфиров раздвоенным языком, и едва не застонал. Он присел на кровать, чувствуя, как начинает стучать кровь в висках, осторожно протянул руку и чуть приподнял сорочку. И застыл. А затем склонился и коснулся губами ее ягодицы.

В Марине все было великолепно.

Люк торопливо стянул с себя рубашку, бросив ее в сторону. Сапфировая нить жгла пальцы, требуя положить драгоценность к драгоценности — и он, затаив дыхание, провел ею по стройной ноге, отпустив над изгибом, где бедро переходило в талию — камни, чуть задержавшись, каплями скользнули по ягодицам и стекли на простынь, а Люк задохнулся от эстетического удовольствия.

Он не знал, как и почему в нем развилась эта мания. Кого-то вводит в транс музыка, кого-то языки пламени, а его до мурашек завораживали камни на Марине. Или Марина на камнях. Когда-нибудь, когда закончится война, он насыпет целое ложе самоцветов. И сначала будет смотреть, просто смотреть на нее, задыхаясь, как сейчас, от совершенства картины, а затем будет любить ее на этом ложе.

Марина, не подозревая о его мечтах, крепко спала. И оттолкнет ли теперь, когда проснется? Нет... нет. Она уже простила его, он это чувствовал — в ее словах по телефону, в ее неласковости, в сердитых признаниях. Простила и отзовется сейчас ему.

Он еще поигрался, касаясь ее кожи то губами, то сапфирами — и затем намотал нить ей на щиколотку, застегнул, лизнув пальцы ноги. Дыхание его прерывалось, и он то мотал головой, поднимаясь губами к колену и выше и пытаясь остановить себя, то улыбался, поворачивая голову и зачарованно глядя на украшение.

Наконец, он осторожно лег рядом с ней. Прижался со спины, коснулся губами шеи, поддевая рукой сорочку. Провел пальцами по животу — он был совсем плоский еще, теплый, и накрыл ладонью грудь. Марина едва слышно выдохнула, и Люк едва не застонал, вжимаясь сильнее. Все вылетело из головы — так он скучал, до ужаса, до боли в сердце.

Люк с упоением целовал ее в шею, — терся всем телом, ласкал грудь — и Марина едва заметно поддавалась навстречу его движениям, а потом, шумно вздохнув, перевернулась на спину.

— Детка, — прохрипел он, нависая над ней и сходя с ума от желания. Глаз она так и не открыла, но ему и не нужно уже было это — Люк склонился и впился в ее губы поцелуем, чувствуя, как скользят по его груди ее соски, как подаются к его руке бедра. Он сходил с ума, он почти умирал — и наверное поэтому не сразу понял, что жена, напряженная, злая, уже протестующе мычит и упирается ладонями ему в грудь.

— Маришка, — зашептал он лихорадочно ей в губы, — не надо, не отталкивай меня, пожалуйста... ты такая красивая... я сейчас сдохну, если не окажусь в тебе.

Она снова замычала, заколотила его по плечам кулаками — и он, вдруг заметив на ее глазах слезы, испуганно откатился в сторону, встав с другой стороны постели.

— Детка... — голос сел, — я сделал тебе больно?

Марина вскочила, зажимая рот, шатнулась в сторону ванной — и вдруг скорчилась, и ее вырвало прямо у кровати.

Люк растерянно бросился к ней.

— Не подходи ко мне! — крикнула она, кашляя и задыхаясь. Он замер у изножья — а Марина выпрямилась, вытирая ладонью рот — рука ее заметно тряслась, глаза были красные, — судорожно вздохнула, схватилась за прикроватный столик и снова согнулась в рвотном спазме. И, пережив его, затряслась и заплакала, мотая головой и растирая слезы по щекам.

— Детка... — растерянно и виновато промямлил Люк, ругая себя последними словами. — Я могу чем-то помочь?

Теперь ему страшно было даже прикоснуться к ней. Какое желание — об стенку головой хотелось побиться.

— Исчезнуть и больше никогда не появляться рядом! — прорычала она, судорожно сглатывая. — Если ты ни о чем, кроме своего удовлетворения, думать не можешь!

— Детка, ну прости меня... — он снова шагнул к ней. — Не сердись. Пойдем в ванну, я тебе помогу... Ну... не плачь. Ничего же страшного не произошло.

Она отшатнулась, выставив в его сторону руку. В покоях похолодало.

— Ничего страшного?! Нет! Не подходи и не трогай меня! Я не вынесу сейчас этого, Люк! — По лицу ее текли злые крупные слезы, рот кривился и глаза становились все светлее. И голос все громче. — Ты даже не подумал узнать, как я себя чувствую, что со мной было, прежде чем лезть на меня...! В этом ты весь! Я все эти дни не знала, что с тобой, ты не удосужился ни позвонить, ни написать, без объяснений сослал как собачку куда-то за горы, а теперь примчался ко мне в постель, и плевать, что я почти не сплю, что мне плохо, что я умру скоро от токсикоза!

Она уже орала, вздрагивая от слез и размазывая их по лицу, так яростно, что его тоже начало потряхивать от адреналина.

— Это не так, Марин, — попытался он оправдаться, нервно сминая пачку сигарет в кармане. У него впервые в жизни отказал дар убеждения, он просто не знал, что сказать — так был ошеломлен. Но супругу уже было не остановить.

— Я так устала, Люк, я спать легла два часа назад!! У нас столько раненых, нежить вчера напала, — Марина снова зарыдала, запрокинув голову назад, и выглядела при этом совершенно безумно. — Мне было так страшно! Где ты был? Где ты был?!!!

— Ты переволновалась, детка, — осторожно говорил он, тихо подкрадываясь к ней вдоль кровати, как к взбесившемуся животному. Сердце колотилось часто-часто, спина взмокла. — Я был занят. Убивал инсектоидов... это не оправдание, да... прости, что не уделял тебе внимания. Я так соскучился, Марина. Так хотел тебя увидеть...

— Трахнуть ты меня хотел! — зло бросила она ему в лицо, подхватила прикроватный столик и, развернувшись, швырнула его в сторону Люка. Он не долетел — с грохотом врезался в пол. — Не подходи! Лучше бы ты вообще не прилетал!

— Детка, не поднимай тяжести, — попросил он, выдыхая и отступая. От сгустившейся в комнате ярости и его кровь начала закипать.

— А тебе есть до этого дело? — выплюнула она. — Нет! Убирайся из моих покоев, Люк!

— Марин, — сказал он тяжело, не способный справиться с ее истерикой, — оссстановиссь.

Она засмеялась, нервно, выпрямившись и глядя на него с превосходством — красноглазая, с растрепанными волосами, некрасивая и измотанная. От нее волнами била агрессия.

— Что, не нравлюсь я тебе такой, Люк? Не нра-а-авлюсь. Я говорила тебе. Говорила. Ты не сможешь меня любить. Да ты уже и сам это понял, да? Недаром ты эту сучку целовал. Хорошо она целуется, а, Люк? Хорошо? Может, ты меня и отослал, чтобы к ней сюда прилетать? Жалеешь, наверное, что спас меня тогда... — она снова засмеялась-зарыдала, обхватив себя руками, а он слушал этот бред, смотрел на нее и не находил в себе сил остановить ее. — Лучше бы я тебя никогда не встречала... видеть тебя не могу, не могу, не могу! Ненавижу тебя!

Люк выдохнул, сжимая зубы, развернулся и вышел, понимая, что еще немного — и он тоже сорвется на крик. Его трясло.

— Правильно, — кричала она ему в спину из спальни, — убирайся! Убирайся и не возращайся! Ты мне не нужен! — рыдания и вдруг приглушенное, отчаянное, молящее: — Люк! Люк! Прости... не уходи... Люк!

Он не мог вернуться — бежал оттуда, по коридору к черной лестнице, тяжело дыша, наполненный ее болью, тоской и яростным безумием до краев. Нужно было вымыть это ветром — но в таком состоянии нечего было и думать лететь змеем, иначе точно устроит ураган.

В Марининых покоях что-то гремело, рушилось, раздавался звон разбитого стекла — похоже, она опять швыряла и ломала мебель. И нужно было вернуться, схватить ее, обнять и переждать, пока она успокоится, помочь ей справиться со срывом. Но он бежал — он тоже устал, вымотался, тоже ходил по грани все эти дни, и не хватало сейчас сил перешагнуть все то, что она ему наговорила. Не хватило сил отстраниться, пожалеть ее и простить.

Люк сунул руку за пачкой сигарет, наткнулся пальцами на ключи от листолета, и едва не бросил их в стену. Но передумал и пошел вниз по лестнице.

На настройки листолета он не стал тратить время. Прыгнув в него, нажал кнопку открытия гаража и, даже не пристегнувшись, понесся из замка к Третьему форту.

* * *

*

Этой ночью в Дармоншир, пользуясь темнотой, залетел раньяр с вооруженными людьми, одетыми в форму инляндских офицеров. Раньяр опустился в лесу, неподалеку от земель замка Вейн, люди выгрузили оружие и отпустили стрекозу со всадником обратно.

Им была поставлена задача прокрасться следующей ночью к замку, избегая охраны, заминировать его местными снарядами, несущими смерть, и взорвать, чтобы нанести урон проклятому колдуну и выманить его. А потом расстрелять из гранатометов его самого, тех, кто будет спасаться на машинах и кто приедет на помощь.

Но оказалось, что земли колдуна очень хорошо охраняются — за земляными валами, окружающими его владения, мелькали огни, то и дело виднелись патрули.

Чужаки затаились, решая, как отвлечь охрану, чтобы пробраться внутрь.

Утром в розоватом сиянии рассвета один из иномирян увидел вылетающий от замка листолет и растолкал остальных. Возможность отвлечь патрули летела прямо на них.

* * *

*

Люка все еще потряхивало после Марининой истерики — он то шипел от злости, сжимая рычаг управления, то дергался, чтобы вернуться и утешить ее — но упорно набирал высоту и скорость. Сердце колотилось как сумасшедшее.

Оглядываться он не стал.

Впереди дугой вставало дымчатое, зеркальное утреннее море. Его светлость на мгновение отвлекся от управления, достал сигарету, щелкнул зажигалкой и затянулся — как вдруг раздался хлопок и грохот, и Люк оглушенный, с взорвавшейся болью головой и текущей из носа и ушей от сжатия своих щитов кровью, вывернул рычаг, пытаясь спастись.

Листолет от наружного взрыва разваливался на части и горел, со свистом планируя к морю. Так велика была набранная скорость, что он долетел почти до воды и, полыхая, с оглушительным треском вмазался в скалы.

Врожденные щиты спасли Люка от взрыва, но лопнули от падения с высоты. Он, еще живой, задыхающийся от едкого дыма, обожженый до мяса, стонущий от капель расплавленного пластика, льющихся с горящего аппарата, вывалился на валуны, окропляя их кровью, извиваясь от невыносимой боли, ничего не слыша и не соображая. Перевернулся на спину, попытался вдохнуть — но не получалось, и он захрипел там, на валунах у горящего листолета и подбирающегося приливом моря, забился в судороге... и умер.

Марина

Я, разгромив спальню, упала на кровать и рыдала, пока не ослабла так, что в голове начало шуметь. Встать не было сил. Ко мне заглядывала Мария — но я приказала не заходить и не пускать ко мне никого. Я бы не вынесла сейчас кого-то еще.

Мне было мерзко и стыдно — за свое поведение, за безумную истерику, в которой вылились все обиды, вся моя усталость и злость. Я раз за разом звонила Люку, писала ему "прости", пыталась шутить и тут же понимала, как это неуместно и жалко выглядит. Он не отвечал и телефон был вне зоны действия, и в конце концов я затихла, прижимая к себе трубку и всхлипывая.

Сейчас отойду, сяду на машину и поеду к нему.

Но я никак не могла встать — на меня накатилась апатия, как всегда бывало после истерик, и я лежала и смотрела в сторону разбитого окна. Стало холодно, и я потянула на себя одеяло. Взгляд мой зацепился за мешочек с иглой Поли. Нужно было вколоть ее, но даже то, что игла последняя, не заставило меня сдвинуться с места.

Не было сил.

Через какое-то время в мое сознание вторгся шум машин. Я слушала его, слушала голоса, а затем встала и побрела к окну, придерживая на плечах одеяло. Возможно, опять нужна моя помощь?

Но внизу стояли не грузовики с ранеными, а несколько военных машин — я видела такие в фортах. От них в сторону замка направлялось несколько офицеров.

Может, они думают, что Люк еще здесь?

Я вздохнула и приказала себе собраться — быстро умылась, поплескав в опухшее, красноглазое лицо холодной водой, переоделась и пошла вниз.

В холле, где размещались койки раненых, стояла гробовая тишина. Я в удивлении остановилась на лестнице. Военные о чем-то разговаривали с леди Лоттой, обернувшейся на звук моих шагов. Она была белой как полотно и плакала.

— Что случилось? — сипло спросила я, чувствуя, как сжимается сердце.

— Госпожа герцогиня, — один из военных поклонился мне. — Простите за плохие известия и примите мои соболезнования. Ваш муж, лорд Лукас, погиб, разбившись на листолете.

Он замолчал, а я поднесла руку к горлу — второй я крепко вцепилась в перила, — и засмеялась, всхлипывающе, громко. И так же резко перестала смеяться.

— Ну что вы, — сказала я, тяжело дыша и просяще улыбнулась. — Вы ошиблись. Ошиблись, да?

Он не дал мне надежды.

— В его листолет выстрелили из гранатомета, миледи, он рухнул на побережье и сгорел. Врагов нашли и уничтожили, но его светлость это уже не спасет, к сожалению.

— Нет, — я качала головой. — Нет. Нет. Тело ведь не нашли? Не нашли ведь!!!

— Госпожа, тело, скорее всего, унесло в море. Там скалы... под ними водовороты, сильное течение. Но мы обнаружили останки... фрагменты тела.

— Где? — я сбежала вниз. — Где?! Я хочу посмотреть! Это точно не он, другой кто-то... — я повернулась к свекрови, молча плачущей и глядящей на меня пустыми глазами. — Леди Шарлотта, это кто-то другой, ну скажите хоть вы им!

Она молчала — застывшая, скорбная статуя со льющимися по щекам слезами. Голос мой сел, я начала задыхаться.

— Леди Дармоншир, — деликатно вмешался еще один из военных. — Мы обнаружили фрагмент руки с брачным браслетом. По нему и опознали. И часть ноги. Но я не рекомедовал бы вам на это смотреть.

— Покажите, — приказала я сдавленно. — Покажите мне немедленно! — Я сорвалась на крик. — Немедленно!

Меня провели к одной из машин и открыли двери кузова, из которого пахнуло холодом. Я поднялась внутрь и через несколько секунд молча смотрела на то, что лежало на одной из полок.

Эти пальцы, даже обожженные, с содранной кожей и синими ногтями я бы узнала где угодно. Мне даже не нужно было видеть брачный браслет — но он был там, впеченный в ало-синее мясо с клочками кожи, покрытый копотью и застывшими потеками пластика.

Внутри меня медленно, чудовищно медленно разрывалось на куски сердце. Было так больно, что я не могла говорить, моргать и думать. Только сипло дышать, умирая раз за разом. Вдох — иссссссс — выдох. Вдох — исссссссссс — выдох.

Я спустилась из ледяного нутра машины, сделала несколько шагов по выжженой траве и упала в обморок.

Дорогие читатели, книгу целиком уже можно купить на ПМ. Вся информация в группе вконтакте здесь

Для тех, кто читал в процессе выкладки — йеллоувиньские главы перенесены в начало десятой книги, так как я вышла за предельный размер в 25 авторских листов, и при печати пришлось бы резать( Но главные сюжетные арки, которые должны были быть закрыты в этой книге, закрыты. Я отдохну и снова пойдем в мир Туры вместе. Ориентировочно до конца февраля, но если организм потребует писать раньше, сяду раньше)

Приятного вам чтения

и, пожалуйста, дублируйте ваши отзывы и на Призрачные миры, мне будет очень приятно!

С любовью, ваш автор