Изольда Великолепная. Общий файл. Главы 1-38

Мне хочется обнять его. Утешить, потому что я знаю — в темноте среди чудовищ страшно — но Кайя не из тех, кто поддается страху. Я просто беру и переворачиваю его руку — большая и неуклюжая, с грубоватой кожей и старыми мозолями. За темными линиями мураны прячутся все те же мелкие шрамы, как будто кожу терли на терке.

— Откуда это? И на голове? Позволишь?

Отпустив руку, я встаю. Кайя вздрагивает от прикосновения и замирает. Зайка моя десятипудовая. Шрамы, как я и предполагала, прятались в волосах.

А волосы жесткие, колючие, если провести против шерсти.

— И за ухом почеши, — Кайя склоняет голову. — Если обещала.

— Я не тебе, я коту.

— Я за него.

Ну да... конечно. Затылок весь на рубцах. И вмят с одной стороны, точно проломан.

— Меня заперли, — объяснение краткое, и Кайя застывает. Ему неприятны прикосновения к шрамам или воспоминания? — Мне надо было выбраться.

— И ты долбил головой стену?

— Да. Руки были связаны.

Твою ж мать... кто посмел сотворить такое с моим мужем?

— Просто был еще молодой. Вот шрамы и остались.

— Насколько молодой?

Молчит. Мне, наверное, не следует затрагивать эту тему. Здесь, как посмотрю, множество тем, которые затрагивать не следует. Но как я тогда пойму, кто есть кто?

— Пятнадцать. Исполнилось.

Ничего себе подарок на день рожденья!

— Все закончилось хорошо, сердце мое. Все закончилось просто замечательно.

Вижу. И отступаю. Пока. Я выясню все. И не позволю больше его обижать. Большой, а глупый. В приливе нежности целую его в щеку.

— Иза... — какой очаровательно рокочущий голос. Не шоколад и не кофе, зеленый чай с липовым медом. Обожаю липовый мед. — Ты меня провоцируешь.

— Лучше заняться делом?

Кайя радостно кивает. А уши-то розовеют... уши я не трогала. Хотя, может, зря не трогала? В следующий раз непременно уделю им самое пристальное внимание. Раз уж обещала.

— Я не могу запретить рабство, — Кайя упорно избегает смотреть в мою сторону.

Сам виноват. Дразнил? Дразнил. Вот пусть на собственной шкуре ощутит, каково это. У меня тоже привилегии имеются. И права.

— Выкупать всех с тем, чтобы отпустить на волю бессмысленно. Привезут новых. Остается одно: сделать рабский труд менее выгодным. Все начинается с того, что раб должен отработать деньги, затраченные на его покупку. Цены сейчас высокие. После введения запрета об обращении пленных в рабство остались лишь два источника — суды и фермы.

— Запрета? — а вот это что-то новенькое. Мне казалось, что тут наоборот вселенская несправедливость цветет пышным цветом и плодоносит.

— Военный кодекс не так давно был пересмотрен. Протекторы согласились, что рабство противоречит принципам благородной войны, — Кайя запускает пятерню в волосы, нащупывая старые раны, точно проверяя, остались ли они на месте. — Продажа по суду...

Он вовремя вспоминает, что я не знаю, что такое продажа по суду, и уточняет:

— Преступники. Воры. Мошенники. Грабители. Иногда — убийцы. У нас нет тюрем. В первый раз человек продается на год или два с четко оговоренными условиями владения. Если же совершает преступление повторно, то рабство для него необратимо. Это дешевые рабы. Многие опасаются с ними связываться, но спрос есть. А вот фермы — это само по себе дорогое удовольствие.

— Фермы, — уточняю я, еще не зная, хочется ли мне знать про эти фермы. — Как для скота?

— Именно. Держат женщин. Нескольких произ... мужчин, — он очень вовремя поправляется. — И детей. От рождения до первой нормальной цены проходит лет десять-двенадцать. Это долго. И соответственно, имеет смысл лишь если конечная цена покроет все расходы.

В таком разрезе я над проблемой не думала. Я вообще над ней, если разобраться, не думала. То есть, знала, конечно, что рабство — это плохо и надо отменять, но техническая сторона процесса оставалась за кадром. Суд. Фермы... меня мутит, когда я думаю о том, что людей можно целенаправленно разводить. Это мерзко! И недопустимо.

Но полагаю, законно.

— Чтобы цену повысить, раба обучают. К примеру, вышивке. Или игре на музыкальных инструментах. Врачебному делу. Да чему угодно. Некоторых девочек воспитывают почти как благородных.

Я вовремя прикусываю язык, с которого готов был сорваться глупый вопрос. Кайя хмурится, и челюсть выдвигается вперед. Ему не по вкусу то, что происходит, в том числе собственное бессилие. Как я это понимаю? Не знаю, понимаю и все.

Я слышу его, но не словами, а... просто слышу и все.

— Они... стоят дорого. Никто не будет вредить имуществу, которое стоит дорого, — мой муж словно оправдывается. Перед кем? Передо мной? Или перед собой? — И с каждым годом — дороже.

Так, встаем. Руки за спину. Вид целеустремленный. Ну хотя бы пространства для движения хватает.

— Первый закон я смог провести семь лет тому. В Протекторате оказалось много людей, которые не имеют работы, потому что ее имеют рабы. Этих людей я должен был содержать.

Шаг строевой. И мне приходится поворачиваться, чтобы не упустить Кайя из виду.

— Но лорд-казначей крайне не любит тратиться, что и неплохо для казначея. Он поддержал предложение ввести налог с рабовладельцев.

А не тот ли это казначей, который по совместительству отец Ингрид? Как по мне — редкого сволочизма человечище. Ну да я предвзята.

— Три года назад я налог повысил...

Система понятна. Теперь раб должен отрабатывать не только стоимость, но и содержание, включая этот самый налог.

— ...в том числе ввел пошлины на ввоз и регистрацию...

Бюрократией по бюрократии? Оригинальный выход. Кайя остановился за моей спиной и вздохнул.

— Я думал, что во второй раз они мне точно в доверии откажут.

— Это как? Вроде импичмента?

— Что такое импичмент?

Я объяснила. Вообще сложно объяснять что-то Их Светлости, когда она возвышается над Нашей Светлостью и ея обозревает с высот.

— Похоже, — выносит вердикт Кайя.

— А разве ты не главный здесь?

А как же тирания и беспринципное самодержавие? Тем более в божественном-то исполнении? Скипетром по лбу, короной — по зубам? И плаха финальным аргументом?

— Главный, но... они могут не согласиться исполнять мое решение. И мои законы. Неподчинение одного — это измена. Неподчинение всех — это война. Совет был против нашей с тобой свадьбы, но он подчинится, потому что воевать из-за этого — глупо. А вот закон о рабах — другое. Это деньги и очень большие. Откажись его исполнять, и мне бы пришлось захватить каждый замок и каждый город, вырезать старшие ветви семей. И наново принять присягу у выживших. Или убить их тоже, до тех пор, пока не найдутся желающие присягнуть.

Гм. Жестко у них здесь. Конечно, я предполагала, что нотой протеста и гордым выходом лордов из состава Совета дело не ограничится, но вот чтобы настолько.

Да уж, до сборов подписей под открытым письмом с целью выразить негодование политикой правящей партии им еще эволюционировать и эволюционировать.

— Конечно, я могу это сделать, — вполне спокойно продолжает Кайя. И я опять проглатываю очередной вопрос. Да, Их Светлость круты немеряно. Пора бы усвоить. — Но ценой большой крови. Это неприемлемо.

— Они тебя шантажируют.

— Поверь, это взаимно. Главное — не давать рычагов давления. Пока я действую по закону, повода отказать мне в доверии нет.

О да, похоже Нашей Светлости прозрачно намекают, что дорогу здесь лучше переходить в строго отведенных для этого местах. И вообще правила местные выучить, чтобы ненароком не подставить Кайя. В моем неторопливом мозгу постепенно складываются кусочки мозаики.

— Вы из-за этого с Урфином ссоритесь?

Какое у него стало выражение лица! Одновременно и виноватое, и сердитое. И снова рука к шрамам потянулась. Может, просто зудят? Ну какого лешего я их трогала? Разбередила душу.

— Он... не хочет понять, во что мне обходятся его выходки.

В частности последняя, с чудесным появлением Нашей Светлости, которое привело в незамутненный восторг всю местную элиту.

— В позапрошлом году мы собирались запустить...

— Вы?

Он кивает и признается:

— Мне сложно со всеми этими законами разбираться. Я их знаю и соблюдаю, а вот чтобы как-то использовать — этого нет. У Урфина лучше выходит. Он вообще умнее меня. И проекты эти составлял так, чтобы выглядели... пристойно.

Кайя не выдерживает и наклоняется, щекой касаясь моей щеки. Ну вот, а про дела как же? Не то, чтобы я против...

— Ты просто ну очень светишься, — шепотом признается он. — Тебе не жалко?

Знала бы чего жалеть, пожалела бы. А так — пусть, если ему хорошо. Мне хочется, чтобы Кайя было хорошо, потому как подозреваю, что это состояние ему слабо знакомо.

— Мне надо бы говорить о цветах и пронзенных любовью душах, а не про все это д... эту грязь, — поправляется, хотя с первым термином я тоже согласна.

— А ты умеешь о цветах? И этих... пронзенных?

— Нет.

Врет наверняка. Но меня и предыдущая тема вполне устраивала.

— Мы собирались провести закон о праве на откуп. Цену устанавливал бы сам хозяин... для начала. Еще через год-другой признали бы за специальной комиссией право цены регулировать. И ввели бы займовую систему, чтобы любой мог перейти из полного рабства в откупное. Понимаешь?

Мне сложно понимать, когда он настолько близко. Но кажется, суть в том, что государство дает деньги человеку выкупиться из частного рабства в государственное.

— Откупник — это уже не совсем раб, но человек, который попал в затруднительное положение.

— Я... понимаю, — кажется, голос изменился. И теперь уже надо разобраться, кто кого провоцирует, а то сейчас не выдержу и... нет, попытки изнасилования психика Их Светлости точно не выдержит.

Кайя, верно, догадываясь о коварном моем замысле отстраняется, причем с явной неохотой. Ну и надо ему себя мучить?

Целомудренный какой. Вообще-то блюдение чести — это женское занятие, сродни вышиванию.

— Урфин попал в одну историю...

— С той эпидемией?

— Да.

Кратко. Резко. И я слышу эхо боли. Явно так слышу. Четко. Еще одна рана? Сколько их у Кайя? И почему никто не видит? Или видят, но плевать?

Но в целом понятно. Урфин вляпался. Совет разозлился. Проект пришлось убрать, чтобы не развязать ненароком гражданскую войну. И Кайя мучится совестью сразу по нескольким причинам. Этак они мне мужа до суицида доведут. Но кое-что осталось не выясненным.

— Те шрамы у него — это последствия... приключения?

— Как вы их...

Опа. Снова на "вы"? И боль меня оглушает. Ненадолго, но хватает, чтобы прочувствовать. Я вцепляюсь в руку Кайя и дергаю, приказывая:

— Садись.

Послушный какой...

— Когда я в себя пришла, то увидела. Он пол мыл, — я глажу ладонь, пытаясь сказать, что все хорошо. Я ведь тоже Бэтмен и могу внушать. Пусть бы внушить ему немного спокойствия. — Все хорошо.

— Все плохо, Иза. Вы...

— Ты.

— Ты, — повторяет Кайя. — Все равно ведь узнаешь.

Постараюсь во всяком случае.

— Это я сделал.

Что? Мне показалось, что я ослышалась. Нет, не ослышалась. Во взгляде Кайя — смертная тоска, и руки мертвеют, он точно закрывается от меня.

— Погибли многие. Совет потребовал наказания. По закону. Он был виноват. Он сам признался, что виноват и... и не сожалеет ничуть. Отвечать хотел... они бы обрадовались поводу. Уже ничего нельзя было исправить. Только не сделать еще хуже.

Суки. Что тут еще сказать.

— Я и поступил. По закону. Выпорол его. Как раба, понимаешь?

Самолюбие пострадало, так сказала Ингрид? И спина тоже. Но голова ведь цела.

— А потом к рабам и отправил, — это признание делается уже почти шепотом. — Теперь, что бы я ни сделал, на него никто иначе, чем на раба, не взглянет. Никогда.

И я получаю замечательную возможность убедиться, что мои способности — это скорее минус, чем плюс. То, что творится в душе Кайя — это не описать словами. Там такой затяжной личный ад, который мне не закрыть. Света не хватит. И я делаю то, что кажется мне разумным: забираюсь на колени и обнимаю Кайя. Мы просто сидим, но его боль постепенно отползает.

— Все хорошо... — я не произношу вслух ни слова, но он слышит. И наверное, в этом все-таки что-то есть. Кому, в конце концов, нужны гнутые подковы?

Ну или булавки.

Глава 30. Всякие разности

Это ненормально, если женщина читает. Скоро у неё возникнут идеи и она начнет думать...

Опасные приметы или о том, как не ошибиться при выборе жены.

Когда-то море, запертое в узком проливе, билось о стены тюрьмы. Соленые пальцы его гладили камни, выдавливая в скалах проходы самых удивительных форм. Затем море выбралось на свободу, а пещеры остались. Они уже не были частью Замка, хотя Замок начался именно от них.

Колонны-сталагматы, для прочности оплетенные металлической сеткой, поддерживали неровный потолок. Пол подымался, изредка выкатывая горбы известняковых булыжников. А стены меняли цвет от зеленого к насыщенному алому, вплетая редкие косы драгоценных жил.

Камин сделать не вышло, но Урфина вполне устраивал и открытый очаг. Сейчас огонь горел ярко, и кованая решетка раскалялась равномерно. Рядом на столике лежала дохлая ворона с клювом, выкрашенным охрой. Урфин выпотрошил тушку и аккуратно набил ее опилками и травами, поместив внутрь три амулета.

— А это всегда так мерзко? — поинтересовался Магнус, до сего момента он сидел тихо, внимательно наблюдая за происходящим.

— Почти всегда.

Урфин еще раз прочитал строки заученного наизусть заклятья. Произносить следовало на выдохе, медленно, с паузами в строго оговоренных местах.

На этот раз должно получиться, он все сделал верно.

Раскрыв клюв, Урфин вложил прядь волос и полоску кожи, срезанную с Мэл. Вряд ли говорун проживет долго. Но пара минут у дяди будет.

Магнус многое успевал за пару минут.

Ворону Урфин разложил на решетке и, глубоко вдохнув, заговорил:

— Мээллаал...

Сила хлынула потоком. В пламя. Побелев, оно взвилось до потолка, где молчаливым свидетельством прежних экспериментов чернело пятно идеальной круглой формы.

Нельзя думать о неудаче.

Надо сосредоточиться на заклинании.

— ...атаан...

Дыхания хватило. Силы тоже. Но купол пламени вдруг сломался, рухнув на решетку. И ворона, и металл превратились в пепел.

Секунда ушла на то, чтобы осознать очередной провал. И Урфин пинком опрокинул жаровню. Угли рассыпались. Запах благовоний — резкий, насыщенный, какой и должен был быть — стал невыносим. Почему снова не вышло? Пропорции соблюдены. Травы взяты верно. Урфин сам их собирал, сушил, растирал в порошок, вываривал или вымачивал... он настолько точно воспроизвел рисунки амулетов, насколько это вообще возможно. И не сбился, читая заклинание.

— Сядь, — велел Магнус.

Причина не в травах и не в заклинаниях, но исключительно в его, Урфина, неспособности контролировать силу. Он снова себя досуха вычерпал.

Уже похмелье накатывало. А к вечеру и того хуже станет.

— Вот ответь, мальчик мой, как долго ты собираешься себя мучить? Дело, конечно, твое, но... — дядя наполнил бокал водой и подал. Не взять было нельзя. Но пальцы не слушались, стакан пришлось зажимать между ладоней, и вода пролилась.