С этой скорбной вестью в начале вечера Гортхауэр пришел, а скорее, примчался, в покои Владыки. Раэндиль привычно притаился у окна в углу. Через несколько минут он пожалел, что не ушел — но теперь открывать свое присутствие было слишком поздно. Он уже хорошо понял эту черту Наместника — человека, ставшего свидетелем проявления им хоть каких-то чувств наподобие слабости или жалости, тот мог беспощадно уничтожить. Уж очень хотелось ему выглядеть Жестоким: холодным и равнодушным убийцей.
Низко опустив голову, Гортхауэр рассказывал о том, что последние не успевают уйти. Обычной речью, и Раэндиль слышал каждое слово. Договорив, он неожиданно рухнул на колени и простонал:
— Прости! Прости меня, я не сумел...
Мелькор не сразу поднял его, дав ученику успокоиться, прижавшись к его коленям. Потом, стиснув плечи, поднял его с колен и что-то негромко заговорил, не отпуская его. Раэндиль не слышал слов, слышал лишь интонацию — мягкую, но властную, не терпящую возражений. А, судя по тому, как бледнело лицо Наместника, для возражений были причины.
— Я никуда не уйду!..— крик разорвал вязкую, душную пленку тяжести, повисшую в комнате. — Я никуда не уйду! Я останусь с тобой, здесь!
— Слушай меня. Ты уйдешь с последним обозом и двумя третями гарнизона. Поведешь их на восток. Здесь останется треть — и она задержит наступление.
Голос Мелькора был отвратительно тяжелым и жестким, у менестреля даже мурашки по коже побежали.
— Как я могу уйти, зная, что тебе грозит...
— Ты должен. Должен защитить тех, кто надеялся на нас, кто служил нам все эти годы. Без тебя они не справятся. А за меня не бойся — я вернусь снова. Только жди. Жди и помни. Не мсти — месть разъедает душу. Слышишь? Слышишь меня?!
Владыка неожиданно сильно встряхнул бледного, как сама смерть, Гортхауэра. Тот вздрогнул и пробормотал:
— Да..
— Поклянись.
Гортхауэр с последней надеждой взглянул на Мелькора — и Раэндиль видел его мысли: если не дать клятву — то можно ведь и ослушаться...
— Ну же...
— Клянусь исполнить твою волю!
Холодный, как лед, голос, твердо сжатые губы. Наместник одним надменным жестом стряхнул с себя руки Владыки, ставшие вдруг легкими и безвольными, круто развернулся и вышел вон. Звонко хлопнула дверь — словно что-то разбилось. Шаги раздавались в тишине — ровные, ритмичные. Так звонит набат в час тревоги — холодно и размеренно, и все же мучительно неуверенно в правоте своего голоса над еще не ведающей о беде землей. Потом постепенно стихли. Менестрель вышел из своего убежища, подошел к Владыке. Растерянно заглянул ему в глаза:
— Что же это значит, ты и вправду вернешься?! Правда? — и замер, почти не надеясь услышать подтверждение. Слишком это было невероятно.
— Нет, Тинни. Я не вернусь.
— Так ты солгал ему? Зачем?
И впервые из них двоих взгляд отвел не Раэндиль.
"Затем, ах, мальчик, затем, что я слишком хорошо знаю своего ученика. Он суть огонь и лезвие клинка — разве он смирится с поражением? Но эта земля увидит покой на какие-то годы — годы, пока он будет верить в эту ложь."
* * *
Наместник собрал солдат в одном из залов Цитадели. Раэндиль, затесавшись в толпе, слушал разговоры солдат. Когда Гортхауэр объявлял приказ, по залу поползло глухое недовольство, непривычный для дисциплинированных солдат ропот. Раэндиль внимательно вслушивался в голос Наместника — холодный, твердый, уверенный. Поверх доспеха из черненого лунного серебра — богато расшитый плащ. Сила и твердость, в каждом движении — уверенность в себе. Словно не он часом раньше обвисал бессильно в руках Владыки, не зная, как выйти из смертельного тупика.
Раэндиль слушал разговор двух немолодых уже воинов в плащах пограничников. У одного из них шрам рассекал щеку, у другого — шел по кисти руки вверх, под рукав. Они негромко беседовали между собой, поминутно поглядывая в начало зала, где говорил Наместник:
— Он не посмеет отдать такой приказ, не станет приказывать, кому оставаться, кому идти.
— А если все-таки приказ будет?
— Тогда пускай этот приказ катится в Пустоту. На последнем обозе уезжает моя жена, хорошо хоть оба младших уехали давно. А она все тянула, все хотела остаться со мной подольше... Так что ж я -уйду?!
— Но — приказ-то самого Владыки?
— А, отстал бы ты, в самом деле, Альдо! И без тебя несладко.
Раэндиль внимательно наблюдал за Наместником, поражаясь произошедшей с ним перемене — холоднее, тверже льда был теперь Гортхауэр. Он понимал, что приказами ситуация не будет решена, что вот так — силой своей власти разделить людей: вот ты — останешься жить, а ты — завтра ляжешь в сырую землю не получится. И тогда он приказал бросать жребий.
Через некоторое время зал разделился на две неравные части — и те, кто стоял в большей, опускали глаза перед товарищами. Им выпало уходить. А те — смотрели на них с пониманием и затаенной грустью — и тем и другим было известно, что цель остающихся — не победить, но выстоять как можно дольше.
В группе остающихся Раэндиль с болью в сердце увидел обоих близнецов — их блестящие гребенчатые шлемы были видны издалека. Обоим им выпало одно. Всю жизнь они были вместе — и смерти было не суждено разделить их. Раэндиль заметил взгляд Наместника, обращенный к ним — и вздрогнул: лед и пламень смешались там. Горько терять совсем молодых еще воинов. Но куда больнее терять своих детей, уходить в жизнь, оставляя за ними — смерть. А изменить это — он был не вправе. Наместник подошел к близнецам, обнял обоих, сказал какие-то слова. Зал на миг замер, отводя глаза. Потом те, кто уходил, вышли вместе с Наместником — и Раэндиль следом.
Вечерело. На фоне заходящего осеннего солнца четко вырисовывались движущиеся колонны воинства Запада. На последнюю телегу села последняя женщина, воины уже держали в поводу своих лошадей, когда во двор вышел сам Владыка. В простой черной одежде, только сияющий камень в короне светится в сумерках, освещая лицо. Все замолчали. Он обвел взглядом безмолвно застывшую толпу, чуть приподнял подбородок знакомым Раэндилю жестом, как всегда, когда желал что-то сказать — но поднес руку к губам, неловко и неумело поклонился и, резко повернувшись, быстрым шагом ушел вовнутрь — чуть хромая. Раэндиля поразило сходство Мелькора с его учеником — одни и те же порывистые движения, одни и те же жесты. Они и были суть одно, только сейчас понял Раэндиль, одно, неделимое — и все же судьба разделила их. Навсегда. Странное, нелепое слово — "навсегда", слишком уж упрямое и твердолобое. Но — ничего не поделать, и расходятся на развилке дорог пути. "А где же мой путь? — подумал менестрель — где он?". И тут же понял — где.
Раэндиль подошел к Гортхауэру, седлавшему своего коня. Другие уже сидели в седлах, а Наместник все еще возился с упряжью, желая оттянуть время. Он вскинул глаза на Раэндиля и на секунду перестал возиться в ремнях:
— Ты?! Ты не уехал?
— Я остаюсь, Артано. — Имя, которое произносил только Владыка в личных беседах, непрошеным слетело с губ. Майа ничего не сказал, только по щеке пробежала легкая дрожь. — до вст... Да, что там — прощай! Удачи тебе.
— Тебя же убьют... ты поедешь со мной! Это приказ.
— Нет, Артано. Больше ты мне не приказываешь. Я человек. И я сам выбираю себе путь. Прости — добавил он, увидев, как от резких его слов вздрагивает вновь и вновь щека Артано. Наместник посмотрел ему в глаза — и Раэндиль испугался вновь еще одной перемены. Теперь это был человек, у которого внутри все выгорело — настолько, что больше уж некуда. И жалость переполнила Раэндиля, жалость, и еще страх — он понял, увидел, как рушатся скалы и поднимаются на бой огромные армии, сталкиваясь в смертельной схватке, как текут реки крови и встают стены огня. Артано отомстит, понял он, отомстит так, как никто еще не может вообразить.
Майа протянул ему руку — все в той же перчатке. Пожатие было сильным, до боли. А потом он неожиданно притянул к себе менестреля и они крепко обнялись — впервые. И — в последний раз. Раэндилю хотелось сказать столько слов — и убедить Гортхауэра не мстить, и пожелать ему удачи, и просто — сказать, что он верит в него... Но слова теснились в груди тугим комом, путались, никак не хотели обращаться в фразы. Раэндиль воспользовался мысленной речью, выплеснув все это в единое чувство. Наместник не ответил — но улыбнулся, едва-едва. И вскочил в седло. Кивнул солдатам, потом — Раэндилю:
— Что ж, прощай, человек. Я хотел бы быть на твоем месте...
* * *
И была ночь — чудесная ночь середины осени. Только вот полная луна среди быстро бегущих облаков отливала лиловым и багровым, словно окунулась в кровь. С башен Цитадели был виден лагерь противника — молчаливый, настороженный. Если бы они знали, сколько нас тут — даже не стали бы ждать утра. Напали бы прямо сейчас, думал Раэндиль. Но — воинство Валар явно не знало, что их встретит всего-навсего две тысячи человек — треть гарнизона Ангбанд.
Раэндиль спустился с башни вниз, во двор, где вопреки всем обычаям горели костры. У костров сидели солдаты, негромко беседуя или чаще молча, глядя в огонь. Появление Раэндиля они встретили с удивлением и радостью — его песни любили. Его попросили спеть. Он пел — разные песни, баллады о героях и песенки о любви, предания и шуточные песни. Пел то, о чем его просили, ни разу не отказавшись спеть что-нибудь. Вокруг него собирались люди — и слушали так, как никто и никогда его еще не слушал. Но — заалел рассвет и протрубили рога. Раэндиль встал и махнул рукой:
— Подождите! Последняя песня.
Командир опустил рог и внимательно уставился на него. И менестрель запел песню, которую сочинил только лишь несколько часов назад, стоя на башне...
Допев последние строки, Раэндиль, не оглядываясь, отправился внутрь Цитадели. Его кто-то окликал — но он боялся оборачиваться, боялся, что не сможет взглянуть этим людям в глаза. Их ждала гибель. Его — тоже. И все-таки между ними лежала непреодолимая пропасть: умереть геройски или как придется — разница немалая.
Навстречу ему вышел какой-то незнакомый молодой воин — невысокий, стройный, в серебристом шлеме. А вот глаза под шлемом были знакомые до боли — зеленущие с золотым, лихорадочно блестящие. И руки воина — без латных перчаток — тонкие, девичьи.
— Элентари?! Ты-то здесь зачем? Мне сказали — ты уехала.
— Там мои братья. А тут — мой дом.
— Эли — но не в бой же!
— Отчего нет — я воин не хуже многих мужчин. Пойми, Тинни, мне нечего терять. И не для чего больше жить.
Раэндиль хотел сказать ей, что любит ее и не хочет, чтобы она умирала. Что она нужна своему отцу. Что она должна жить — такая красивая, такая молодая. Но вместо этого — посторонился, пропуская девушку, и только прошептал ей вслед: "Прощай, Эли!" Всех их ждало одно — смерть, так какая разница — молод ты или стар, мужчина ты или женщина? Смерть уравнивает всех.
А сам Раэндиль ее не боялся больше. Давно уже — с того самого дня, когда очнулся два года назад от колдовского сна. Там — в кошмарах — он умирал много раз. И все же был жив. Он верил в Дар Людей, в уход в Эа. И еще верил в то, чего не было ни в одной книге, ни в одном рассказе мудрого: те, кто уходит вместе, не расстаются и за Гранью Мира. Он придумал это сам — и поверил, так поверил, что это просто не могло быть неправдой.
* * *
Так они и сидели — могущественнейший из Стихий Арды, Вала Мелькор и безвестный менестрель родом из окрестностей Нарготронда, сирота и бродяга. Мелькор — на троне, как и подобает Владыке Ангбанд, Раэндиль — у его ног, на ступенях. На колени менестрель зачем-то положил себе короткий и широкий одноручный меч. Говорить было не о чем. В Тронный зал не долетали звуки битвы, но оба знали — она идет. Вторым зрением могли бы видеть, как две тысячи человек творят истинное чудо — сдерживая натиск в сотню раз превосходящего их войска. В безумной ярости каждый из воинов был равен по силе не менее, чем десятку наступающих.
Легко раненые — не замечали своих ран. Тяжелораненые, не обращая внимания на льющуюся из ран кровь, разрубленные доспехи, отрубленные конечности, продолжали стоять на ногах и драться до тех пор, пока не получали несколько действительно смертельных ударов. И Валарское воинство содрогалось от страха, видя таких противников, и считало их ожившими мертвецами и нежитью, чудовищами и мороками — им еще не доводилось встречать подобных бойцов. Солнце достигло зенита, когда пал последний. Время было выиграно с лихвой.
Когда пал последний воин, Мелькор вдруг коснулся рукой плеча Раэндиля и негромко сказал:
— Ну, Тэль-Тинни, вот и все.
Менестрель почувствовал, как все его тело начала охватывать мелкая холодная дрожь. Заледенели неожиданно в теплом зале пальцы, на спине выступил холодный пот. Но рука на плече согревала и успокаивала, из нее шли токи тепла и безмятежности. И он вдруг успокоился — то ли смирился, то ли просто страх ушел. Осталась лишь странная, сумасшедшая надежда — пусть его возьмут в плен тоже, если возьмут Владыку. Нелепо — кому нужен простой смертный. Что за дело до него Валар? И все же Раэндиль еще надеялся.
Топот быстрых шагов. Дверь отворилась, резко, как от удара ноги. В зал вбежали несколько Майар в порубленных доспехах и красно-золотых одеждах поверх, залитых багровыми потеками крови. Они не сразу увидали сидящих, а увидав, бросились к ним. Следом за ними в залу вошел еще один — по виду, очень высокий, косая сажень в плечах, человек — с рыжей бородой и такими же рыжими пышными волосами. На нем не было доспеха, в руках не было оружия. И одеяние — красно-золотое, роскошное — было чистым. Он огляделся, увидел Мелькора и засмеялся, запрокинув голову. Смех раскатился под сводами, чужеродным звуком забившись в каменных сводах.
Вот тогда Раэндиль встал, взял в руки меч, и пошел прямо на рыжебородого, по пути поднимая клинок так, как когда-то пытался научить его Гортхауэр. Медленно и плавно — как танцор на канате над пропастью, как птица — над бурным морем. Шаг, другой. Но он не сделал и пяти шагов — прямо в горло ему вонзился метательный кинжал кого-то из Майар. И для него настала Тьма.
* * *
Во Тьме были звезды. Неправдоподобные, огромные, ярко-серебристые. Они звали к себе. Он помнил себя, помнил свою смерть, помнил Чертоги — странное место туманной неопределенности, ожидания чего-то. А потом — его отпустили. Сюда, где было столько поющих звезд, и каждая пела о своем, и каждая песнь была прекрасна. А еще было прошлое, пока еще — рисунки сияющей звездной пыли на бездонной черноте Дороги Между Мирами. Его прошлое до Арды, пока еще неясное, но зовущее и близкое. И — острой, и все же не болезненной иглой — чувство некоей цели, большой, великой, цели, ради которой он шел по своему пути многие десятки миров, порой не помня, но все же чувствуя его. И цель вела его дальше — вперед по звездной перламутровой дорожке, туда, на поиски того, рядом с кем в оставшемся позади мире он встретил смерть. Только одну лишь из смертей на Пути.
