Мамонт ринулся назад по медвежьему следу, и вскоре его хобот наполнился мерзким запахом крови и голой плоти. Рыжая лисица вертелась возле объеденного трупа кабана. Густой кустарник мешал заметить поживу всевидящим стервятникам.
Вогнутый Лоб прогнал лисицу и старательно обнюхал труп. Кабан не имел отношения к пропавшему мамонтёнку, но запах смерти всегда интригует, в нём что-то присутствует завораживающее. Ведь так будет со всеми, так уже стало с бывшим стадом Вогнутого Лба, и его последний взрослый представитель теперь изучал смерть кабана. Ничего в ней не было особенного. Красное мясо, противный запах, застывшая кровь и неподвижность. И тучи жужжащих мух. Кабан когда-то был сильным, его острые клыки глубоко рыли землю и сдирали кору с деревьев не хуже, чем бивни мамонта. Но крепкие медвежьи лапы свернули кабану шею, а острые медвежьи зубы выели бок и плечо.
Вернувшийся с водопоя медведь почтительно остановился поодаль и недоумённо глазел на любопытного гиганта сквозь частые прорехи серо-зелёного занавеса. Его тёмные невыразительные глаза сливались с бурой шкурой, и мамонт не замечал неподвижного хищника. Он охранял кабана. Ведь тот такой маленький, даже меньше пропавшего детёґныша, и к тому же окровавленный. Мухи роятся над ним. Злобные мухи! Вогнутый Лоб махал хоботом, разгоняя мух, ему было жарко, как всегда, очень жарко, его не слишком большие уши активно обмахивали огромную голову, но жаркий воздух застревал в окружающих кустах так же, как в его длинной шерсти, и не мог рассеяться. И тогда мамонт захотел пить, труп кабана перестал его удерживать, потому что пить он хотел сильнее. Он двинулся к реке и сердито заревел, неожиданно почуяв затаившегося медведя. Тот бросился прочь, с треском ломая кусты, а довольный мамонт не стал отвлекаться на преследование беглеца.
Напившись, Вогнутый Лоб вернулся назад. Ему стало легче. В ушах уже не шумело, а дятлы в голове как будто устроились на ночлег. Ведь солнце уже опускалось, ныряя в редкие облака. Темнело. Медведь доедал свою добычу. Громким рёвом мамонт согнал разбухшего медведя и обратно обнюхал труп кабана. Мяса на нём поубавилось, мясной кабаний запах смешался со свежим запахом едока. Но детёнышем мамонта здесь, как и прежде, не пахло, потому Вогнутый Лоб не стал на этот раз задерживаться. Он пошёл дальше, проламываясь через кустарники, и всё время пытался учуять следы Рваного Уха. Но ничего похожего не было. А кусты, наконец, расступились, и привычное степное раздолье приободрило уставшего зверя.
Два больших хищника валялись в траве. Огромный гривастый лев с поперечными тёмными полосами на блестящей песочной шкуре и полностью жёлтая львица. От них тянуло любовью и ещё усталостью, но львы всегда остаются львами, и Вогнутый Лоб, как ни тяжело ему было самому, выставив бивни, бросился в атаку. Львица вскочила сразу, а лев сначала ощерил внушительные клыки, но тоже поднялся и затрусил вслед за подругой. Мамонт не стал их преследовать, а лишь победно затрубил.
Он повернул обратно по следам львов. Он хотел убедиться, что пропитанные любовью следы не пересекались с утерянным следом детёныша. Он шёл вдоль кустов, принюхиваясь к жёсткой траве, низкое солнце садилось, близилась ночь, и надежда встретить Рваное Ухо иссякала с каждым измученным шагом. Но он не мог остановиться. Одному ему нечего было делать тут. Просто нечего, нет, нет и нет! Степь должна была уяснить, не смела больше отмалчиваться, мамонт знал, что истопчет её, но добьётся ответа. Не отступит. И, наконец, блеклый запах детёныша всё же почудился, разбавленный удушливым привкусом крови.
* * *
Пятнистому Демону снился двуногий. Тот самый двуногий щенок, подросток, который хотел добыть её нос. У двуногого вместо рук извивались гадюки и злобно шипели. Не нравился ей этот двуногий. Не нравились шипящие гадюки. Ей нужно было держаться подальше. Поближе к другому двуногому. Старому. Который дал мяса. Гиена и впрямь переместилась в своём сне и увидела теперь того самого старика. Но он не хотел дать ей мяса. Он собирал белые катыши её помёта и что-то ими рисовал на своей груди. Получались белые линии. Это не было интересно гиене. Гиена проснулась.
Пятнистый Демон вылезла из норы, привлечённая странным шумом. Несколько гиен из её стаи толпились вокруг лежащей товарки. Лежащая не шевелилась.
Круг гиен расступился перед своим вожаком, и Пятнистый Демон обнюхала неподвижную. От той пахло смертью и ещё сильнее волками. Следы волчьих укусов покрывали всё тело, от морды до кончиков лап. Бедняге изрядно досталось.
Гиены не слишком охотно едят своих. Пятнистый Демон этого делать не стала, остальные тоже пока что не смели, ожидая примера со стороны вожака. А вожак куда больше испытывала жажду, нежели голод. Она отправилась на водопой.
Ещё не смеркалось, но тени уже носились длинные и солнце начинало приглядываться к месту ночлега далеко-далеко за кустами, через которые пролегал путь к реке. Три подчинённых гиены, как обычно, увязались за вожаком, и Пятнистый Демон привычно чувствовала себя уверенной в своих силах. Однако она вроде бы была какая-то рассеянная. Вроде что-то не так с нею происходило. Как-то дежурно она ко всему присматривалась и принюхивалась, просто по привычке. А где-то в тени, в тени её взгляда, в тени её нюха и слуха, там тоже что-то происходило. И она как будто хотела попасть в эту мощную тень, как будто бы там было интереснее, там разворачивалось нечто грандиозное, нечто такое, на чём ей хотелось сосредоточиться, но она не могла. Потому что она шла к реке, чтоб напиться, потому что была вожаком, потому что за нею шли трое.
Неожиданно им попались следы двуногих. Гиены сразу же поняли, что двуногие не охотились, просто шли за водой, самки двуногих шли за водой, и одна из них была совсем старая, как и тот самый старик, которого Пятнистый Демон уже знала. Пятнистый Демон снова обнюхала следы старухи и догадалась, что эта старуха — жена старика. Тогда Пятнистый Демон задрала заднюю лапу и помочилась на человечьи следы. А потом и вовсе облегчила живот, оставив целую кучу белых катышей. Остальные гиены молча глядели на своего вожака, как бы не понимая, словно хотели спросить: разве ж это львиные следы? зачем их перемечать? Но Пятнистый Демон всё равно ничего не могла им ответить. Просто вспомнился сон. Но она уже закончила своё и двинулась дальше. Остальные сразу же побежали за ней.
У самой реки они наткнулись на медведя. Медведи обычно не отходят далеко от реки и от кустов, чтобы не сталкиваться со львами в открытой степи. Гиены готовы сталкиваться со всеми, если им есть от этого выгода. Косолапый обильно поел, его туго набитый живот вызывал зависть. Медведь не выглядел ни больным, ни увечным, связываться не имело смысла. У него нечего было отбирать. Медведь теперь раскапывал корешки ивы, от которых у медведей гудит голова, и они тогда будто пляшут. Медведь желал поплясать, но гиены плясать не хотели. Постояв развёрнутым фронтом и покивав мордами перед сытым соперником, четвёрка направилась прямо к воде. Однако, напившись, Пятнистый Демон вернулась к месту случайной встречи и понеслась со своим маленьким отрядом туда, откуда пришёл тяжёлый медвежий след.
Они легко нашли останки кабана. Вожак по праву первой схватила лучший кусок, целую заднюю ногу, и с добычей в зубах удалилась в кусты, оставив своих спутниц драться между собой за жалкие крохи от чужого пиршества.
Необходимо было отбежать подальше. Пятнистый Демон не сомневалась, что голодґная свита скоро станет её преследовать, а всегда лучше обедать в спокойных условиях.
Но никто её не тревожил. Грызня вдалеке продолжалась, визги и завывания иногда достигали всегда настороженных ушей Пятнистого Демона. Она умяла добычу, разгрызла в порошок даже кости и проглотила. Её желудок заполнился до отказа, она уже подумывала вновь направиться на водопой, но бдительный нос уловил слабый запах крови.
Как ни сыта гиена, однако запах крови — это святое. Развернув морду в нужном направлении, раскрыв сытую пасть и пресыщено капая слюной, Пятнистый Демон затрусила на разведку.
Вскоре запах сделался отчётливее. Кровь принадлежала детёнышу мамонта, но её натекло немного, детёныш, похоже, ещё оставался живым, взрослых рядом с ним не было. Мясо мамонта очень вкусное, тем более, мясо детёныша мамонта; Пятнистый Демон заторопилась. Нечасто гиенам перепадает такое лакомство.
Мамонтёнок запутался в колючем кустарнике. Кажется, он выбился из сил и уснул. Его густая шерсть была сильно изодрана ветками, во многих местах до крови.
Пятнистый Демон сначала описала изучающий круг. К детёнышу не так-то просто подступиться. Со вздувшимся животом соваться в самую гущу колючих кустов не очень хотелось, единственным местом, к которому гиена могла подобраться беспрепятственно, оказался короткий, словно обрубленный, хвостик детёныша. И она сразу же цапнула этот хвостик, откусила небрежным движением челюстей, и очнувшийся детёныш завизжал от боли, возбуждая аппетит.
Пятнистый Демон не спеша сжевала хвостик. Мяса в нём только для запаху, одна шёрстка, но гиена способна съесть всё, даже сытая. Детёныш кричал и дёргался, пытался брыкаться с кустами, с его копчика сочилась алая кровь. Гиена преспокойно наблюдала за мучениями жертвы. Ведь когда мамонтёнок совсем выбьется из сил, она сможет легко откусывать живое тёплое мясо там, где ей больше понравится. Пока её привлекал мускуґлистый хоботок.
Пятнистый Демон прилегла. Не просто прилегла, а очень расчётливо. Слабый вечерний ветерок дул как раз ей в спину и дальше через неё, прямо на мамонтёнка. Густое облако её сытого запаха окутало детёныша и работало вместо гиены. Детёныш не мог развернуться, не мог увидеть, но плотный запах сзади приводил его в ужас. Вот-вот хрупкое сердце не выдержит, лопнет от страха. Гиена знала, что вполне может лопнуть, бывало такое, и даже не раз. Некуда было ей торопиться. Оставалось ждать.
Однако её подвёл жалостливый ветер. Сначала совсем перестал дуть, а потом сменил направление и задул по-другому, вдоль линии кустов, между гиеной и её жертвой.
Она недовольно понюхала ветер, чтобы понять, что с тем случилось, почему тот противится и не хочет дружить. Оказалось, что ветер стал другим. Осенним. Ветер обещал к утру сильный дождь. Но до утра гиена успеет расправиться с маленьким мамонтом, она не сомневалась. Наевшись, вернётся к логову и встретит осенний дождь сытой, в тёплой норе.
Пятнистый Демон нехотя поднялась. По-любому ей надо было лезть в кусты, но делать этого не хотелось. Не настолько сильно хотелось, чтобы связываться с колючками. Решение пришло другое. Она подала голос, протяжно хихикающе завыла, что видит добычу. Чуть было успокоившийся мамонтёнок снова забился от ужаса, кусты ещё сильней затрещали — дело скоро будет завершено, у гиены не было причин беспокоиться. Она снова легла.
Совсем рядом подала голоса свита. Призыв вожака и визги детёныша завлекли подкрепление. Пятнистый Демон ничуть не беспокоилась, её законный хоботок всё равно никто не посмеет оспорить, она даже позволит подмоге выволочь добычу из кустов, к чему ей, сытой, царапаться. Гиена поднялась на лапы, царственно задрала метёлку хвоста и спокойно дожидалась своих.
Но внезапно прекрасный план рухнул. Голодные завывания спешащих помощниц сменились пронзительным стоном. Кусты затрещали так сильно, словно по ним пронёсся ураган. Одна из гиен предсмертно хрипела, две другие ужасно визжали.
На них напал взрослый мамонт.
* * *
К утру начался дождь. Чёрное небо не собиралось светлеть, ветер завыл не хуже полчища гиен, гнул деревья, срывая охапками листья, ломал ветки кустов и вырывал с корнем засохшие травы.
Люди загодя, ещё с вечера, соорудили прочные навесы для себя и для заготовляемого мяса, и теперь сбились плотными кучками под защитой мамонтовых шкур, пережидая непогоду.
Чёрная Ива умыла лицо струями дождя, потом из потайного кармана на своём коротком платье достала маленькую пудреницу из черепахового панциря. В её руке маленький лоскуток кожи, она опускает его в пудреницу, а затем подносит к шее и втирает в неё при помощи лоскутка порошок из ароматных семян трав вперемешку с жиром медведицы. Приятный запах привлекает внимание окруґжающих, женщины разом лезут по своим загашникам, а мужчины заводят серьёзную речь о ближайших охотничьих планах. Совсем скоро они выступают в поход. В трёх переходах вверх по реке в неё впадает мелкий приток, в который заходят таймени. Лучшего места для ловли и битья рыбы трудно сыскать, медведи пускай потеснятся.
Режущему Бивню по такому случаю нужно сделать новую острогу. Но вылезать под дождь он, конечно, не станет. Дела подождут.
Гудящий Рог задудел Песню Дождя. Теперь две песни дождя. Сверху стук крупных капель по шкурам, свист ветра — и переливы дуды. Крепкий Дуб мастерит гусли. По всей длине рябинового бруска заранее продолбил отверстие, посередине сделал углубление. А на конце бруска вбил пять колышков. Теперь к каждому колышку поочерёдно привязывает по жиле. Все жилы проходят над углублением и закрепляются на другом конце деревяшки. Несколько девушек придирчиво следят за работой мастера. Ведь опробовать инструмент он, наверняка, доверит одной из них.
Медвежий Коготь растирает в каменной ступке ядовитые корешки. Готовит подарок гиенам, которые никак не хотят оставить в покое людскую добычу. За действиями Медвежьего Когтя внимательно наблюдает долговязый подросток. Учится. Пригодится ему.
Зелёная Саранча, молодая мать, кормит грудью своего малыша, баюкает, рассказывая сказку о гиене. Режущий Бивень вдруг замечает, что давно уже прислушивается к ласковым словам молодой женщины.
"Одна бабушка не могла ходить и лежала в чуме. Её сыновья ушли на охоту и не опустили полог, чтобы солнце погрело кости их старой матери. Перед входом в чум горел костёр, но к вечеру огонь погас. Сыновья задержались на охоте, потому ночью бабушка осталась одна в открытом чуме, и гиена её унюхала. Она вошла в чум, ведь костёр погас, и схватила бабушку. Пятнистая потащила её к своему логову. Но умная бабушка сдёрнула одежду и набросила на морду гиене, чтобы та ослепла. Мерзавка врезалась головой в большой камень и сдохла. А бабушка из её мяса поджарила себе ужин".
Зелёная Саранча умолкла. Младенец уснул на её груди, не выпуская соска изо рта. Никакой шум его не разбудит, когда у матери хорошее молоко. А Режущий Бивень думает теперь о гиенах. И о других зверях тоже. У кого из них научились люди своим разнузданным оргиям?
Ясно, что не у гиен. И не у волков, у которых никто, кроме вождя, не смеет и глянуть на вождиху. Только вождь и вождиха выводят потомство, а все прочие волки им помогают. И у львов один лев является мужем всех львиц его стаи, никаких оргий у львов не бывает. У лошадей у каждого жеребца свои жёны, он их защищает и не уступит без боя, как и олень или зубр. Даже прекрасный белый лебедь может заклевать другого лебедя за свою жену. Но тогда кто из зверей устраивает оргии? Может быть, разве что шустрые кролики? "Тьфу!" — Режущий Бивень только сплёвывает перед собой, ведь даже у кроликов, о которых охотґнику и думать постыдно, даже у короткоухих не бывает никаких оргий. Лишь у людей.
