— Мон женераль! Я страшно польщен, что Вы продолжаете оказывать мне свое доверие. Но в настоящее время я нахожусь в плену. Плен этот, признаюсь, сладок, но совершенно реален. Сбежать из него я могу, но это обернется для Франции тем, что под знамена ее врагов встанет еще от 40 до 80 тысяч солдат, а также немалый флот. Так что отдайте эту прекрасную вакансию другому достойному воинут— их у нас, слава богу, появилось много. А меня не поминайте лихом. Впрочем, обстановка может настолько ухудшиться, что всех дипломатов попрут отсюда метлой — вот тогда я непременно появлюсь перед Вами и буду рад даже доле лейтенанта егерей. Ваш друг Антуан Фонтанэ.

Глава шестьдесят девятая. Раненый и его сиделка

Беда по своему отвратному обыкновению случилась неожиданно. В кои веки Антон вырвался из Казерты и помчал в своей коляске в Неаполь (с Мэтью на запятках). Формальным поводом для поездки стала необходимость привезти из палаццо Караманико некоторые секретные документы, которые понадобились Бернару, на деле же Антон ехал на встречу с Антуаном Филомарино по его настоятельной просьбе. Он уже подъезжал к зданию естественно-научного факультета, как вдруг увидел перед входом десятка два возбужденных лаццарони, которые тесно обступили Антуана и Клементе и уже рвали с них одежду.

— Работаем кистенями! — крикнул Антон Мэтью и бросился из коляски к толпе. Их нападение привело к падению на мостовую более десятка негодяев, но один из оставшихся выхватил вдруг из-под полы пистолет и выстрелил в неожиданного защитника в упор. Антон успел среагировать и уклонился в сторону, но пуля все-таки попала ему в бок. Болевой шок оказался сильным и бравый доселе попаданец рухнул у двери без сознания. Поэтому он не видел, как озверевший Мэтью стал рассылать клинки из своей разгрузки в шеи и тушки бандитов и как он упал, сраженный выстрелом в спину. Не видел он и гибели Антуана и Клементе, которых тоже расстреляли два последних лаццарони. Они же ринулись к коляске, оглушили Винченцо и умчались на ней от места преступления, прихватив кучера. В это время факультетская дверь распахнулась и на порог выскочила Элеонора де Фонсека....

Когда Антон пришел в себя, то осознал два обстоятельства: он лежит в чужой постели, и он так слаб, что может шевелить только пальцами. Видел он, впрочем, неплохо, и когда дверь в комнату открылась, то сразу узнал прекрасную революционерку.

— Это Вы меня подобрали? — хотел спросить он, но горло ему тоже отказало, издав лишь слабый сип.

— Лежите спокойно, Антуан! — встревожилась дама. — Врач запретил Вам напрягаться. Пулю он извлек и сломанное ребро зафиксировал, но Вы потеряли много крови и надо просто ждать, пока ее количество у Вас восстановится. Для этого надо пить красное вино. Я принесла бутылку со стеклянной трубкой, но сможете ли Вы глотать? Попробуйте....

Антон втянул в рот вино из трубки, но проглотить не смог и посмотрел умоляюще на свою сиделку.

— Ничего, выпускайте вино наружу, я вытру его с Вашего подбородка, — успокаивающе сказала дама. — Лучше Вам пока поспать. Спите, спите....

В следующее пробуждение Антон чувствовал себя получше, смог шевелить руками и говорить. Рядом с ним сидела простоватая итальянка средних лет — видимо, реальная сиделка. Первый его вопрос был о синьоре де Фонсека, и сиделка ответила, что "джентиле синьора" (уважаемая госпожа) пребывает в своем кабинете.

— Так я нахожусь в ее доме? — осознал раненый и получил подтверждение.

— А где мой товарищ, которого зовут Мэтью?

— Здесь больше никого нет, только мы, слуги пресветлой госпожи.

Но тут на звуки голосов примчалась хозяйка дома, обрадовалась улучшению самочувствия пациента, но тут же ухудшила его, сообщив о гибели и Мэтью и последних потомков герцогов делла Торре.

— А кучера среди убитых не было? — спросил через время Антон, оправившись от шока.

— Не было ни кучера, ни Вашей коляски — только убитые и раненные лаццарони.

— Значит, Винченцо просто сбежал, все рассказал Бернару и меня уже начали искать, — заключил пациент. — Это хорошо, потому что я не хочу быть Вам в тягость.

— О какой тягости Вы говорите?! — возмутилась дама. — Я так рада, что Вы остались живы, а буду рада еще больше, если смогу Вас выходить. Вот, кстати, вино: раз Вы можете говорить, то сможете, надеюсь, и пить. Ну-ка принимайтесь за лечение! А потом будете пить куриный бульон....

— Хорошо. Но прошу Вас об одном: пусть меня ворочают Ваши люди. Я категорически не хочу демонстрировать Вам свои выделения!

— Договорились, un homme difficiel (привередливый мужчина). Хотя я Вас уже обмывала....

Через две недели Антон смог вставать с постели и ходить кое-как по комнате, а также "отправлять естественные надобности". В ходе разговоров с Элеонорой (она предложила так себя называть) они пришли к выводу, что в Казерте ничего не знают о случившейся с пронырливым атташе беде. Элеонора тотчас вызвалась съездить туда и все рассказать, но Антон вдруг остановил ее: ему пришла в голову мысль о том, что этот случай может помочь ему избавиться от того самого "плена". Деньги на то, чтобы добраться морем во Францию и далее до Равьера, у него были — так почему бы не сбежать с поднадоевшей дипломатической каторги? Но следовало обязательно предупредить Констанцию о том, что он остался жив и о том, чтобы она об этом никому не говорила.

Письмо ушло в Равьер в конце мая, Антон же остался в доме де Фонсеки набираться сил. Они стали много говоритьть с Элеонорой на самые разные темы, и Антон вскоре осознал, как ему не хватало эти годы вполне развитого, серьезного собеседника и как повезло в этом смысле с Элеонорой. Она стремилась к энциклопедическим знаниям, во всех областях человеческих исследований и с жадностью вбирала знания новые, которыми полегоньку стал делиться Антон. Он, впрочем, быстро осознал, как мало у него конкретных знаний, пригодных именно для этой эпохи.

Удивлять Элеонору он начал с простенькой математической забавы, которая поразила его в детстве.

— Я знаю, что Вы сильны в математике, — сказал он, — а я помню из нее только таблицу умножения и уравнения с одним неизвестным. Тем не менее, я могу математически определить Ваши день и месяц рождения. Продемонстрировать?

— Попробуйте, — снисходительно улыбнулась де Фонсека.

— Тогда умножтье Ваш день рожденья на 2, прибавьте к полученному числу 5, умножьте эту сумму на 50 и прибавьте еще свой месяц рождения в виде порядкового номера. Что у Вас получилось?

— 1551

— Итак, Вы родились 13 января, — сказал, улыбаясь почти до ушей, Антон, — а уж какого года — об этом моя математика умалчивает. Я ведь не ошибся?

— Нет, — засмеялась дама. — А раскрою Ваш секрет я сама, ибо это и в самом деле уравнение с одним неизвестным. День рождения принимаю за Х и пишу: (Х х 2 +5) х 50 = Х х 100 +250. Значит, если отсюда вычесть Ваше "секретное" число 250 и подставить мой день получится 13 х 100 — все на виду. Ну, а номер месяца будет всегда стоять в конце этого числа. Браво, мсье Антуан! Чем Вы еще можете меня удивить?

— Проект чудо-дороги подойдет? По которой можно будет ехать со скоростью от 20 до 40 римских миль в час? (римская миля — около 1,5 км)

— Вы шутите?

— Ничуть. В Англии уже думают о прокладке таких дорог, которые будут состоять из двух параллельных бесконечно длинных чугунных или стальных полос (рельсов по-английски), уложенных на специальной насыпи. Люди и грузы станут передвигаться по ним в вагонах, снабженных стальными колесами и влекомых специальным механизмом под названием локомотив, основной частью которого будет паровой котел. О котлах этих Вы ведь знаете?

— Я даже читала, что во Франции был построен паровой движитель, которым собирались возить пушки, но дальше опытного образца дело не пошло. И никаких рельсов к нему не предусматривалось....

— Механизм без рельсов называется в Англии "стим кар", но он тоже существует пока только в воображении изобретателей....

— В Англии Вы не теряли время зря, — сказала с язвинкой Элеонора, — не то что в Неаполитанском королевстве, Видимо, там было меньше отвлекающих факторов в виде приятственных дам....

— Дам, подобных Вам, там точно не было, — ответил Антон в стиле "откровение".

— Это каких же? — сдвинула брови де Фонсека.

— Умопомрачительно красивых и широко образованных! — истово ответил Антон. — Интуитивно понимающих суть вещей и людей, но стремящихся подкрепить свою интуицию научными доказательствами.....

— Да Вы льстец, де Фонтенэ, причем из самых опасных, — сузила глаза Элеонора. — Тех, что сами верят в произносимую ими лесть.

Тон у дамы был совершенно суровым, но Антон увидел все же в глубине ее глаз смешинку и счел нужным добавить ложку меда в бочку с медом:

— К Вам наверняка тянутся люди, хоть чаще мужчины. Вот и я на прошлом диспуте обращался исключительно к Вам. Надеюсь, Вы это помните?

— Это так, — была вынуждена признать де Фонсека. И тут же опечалилась: — Бедные братья делла Торре.... Как Вы думаете, Антуан, их гибель была не случайной?

— Вероятно, да. Вряд ли лаццарони ходят праздно по улицам, держа под одеждой пистолеты. Вот я точно подвернулся им случайно....

— Вы бросились защищать едва знакомых Вам людей! — возразила Элеонора, сверкнув глазами. — Вы настоящий герой, Антуан! Иного я не стала бы выхаживать, забросив все свои дела....

Глава семидесятая. Обольщение ученой дамы

Жаркие споры (без дураков) возникли у них по поводу взглядов Руссо — того самого мыслителя, чьи представления об общественном устройстве легли в основу Французской республики. Элеонора им восхищалась, Антон же, взращенный на трудах более поздних мыслителей, пытался с ней спорить. Однако Элеонора вскоре поймала его на элементарном незнании текстов Жан Жака и подвергла презрительной обструкции. Тогда попаданец состроил смиренное лицо и попросил дать ему для прочтения какое-нибудь сочинение Руссо, только недлинное. На свою беду де Фонсека принесла "Рассуждение о науках и искусствах" — первый и весьма скандальный опус Руссо, хотя и получивший премию Дижонской академии наук. Антон по прочтении этого сочинения удовлетворенно хмыкнул и стал ждать визита Элеоноры.

— Вы, что же, разделяете и эти взгляды своего любимчика? — весело спросил он вошедшую покровительницу.

— Ну-у, не вполне.... — спохватилась ученая дама. — Но написано все же сильно и многие мысли о людях науки и искусства справедливы.

— Особенно вывод хорош, — хохотнул Антон. — Страны, погрязшие в развитии наук и искусств, обречены на попадание в кабалу к странам, населенным невежественными и потому добродетельными и крепкими ребятами! Отпад, как говорят у нас, в Луизиане!

— Он же привел в качестве примера Спарту и Афины, а также много других соседних стран.... — вяло засопротивлялась де Фонсека.

— Достижения науки первым делом используют вояки, — подпустил стали в голос ранетый гость. — Изобретение пороха враз поставило европейцев над другими народами. Теперь слабак с ружьем и тем более с пушкой может убить от двух до десяти здоровяков с копьями и саблями. На очереди создание морских пароходов, которые не будут зависеть от ветра, их можно будет делать огромными и к тому же стальными, а стоящие на них пушки станут расстреливать прибрежные города с расстояния в несколько миль!

— Невероятно! — сказала ученая дама. — Я имею в виду Вашу фантазию, Антуан. Ведь пока в мире не придумали ничего подобного! Даже локомотива парового в Англии вовсе нет!

— Нет, но будет непременно, — упрямо сказал Антон. — Но я бы хотел сказать о другой чудесной стороне науки: это же самое увлекательное занятие в мире! Что может быть для человека интереснее, чем выявлять природные или социальные закономерности, до него никем не понятые? Вам ли, синьора де Фонсека, этого не знать?

— Вот тут Вы правы, Антуан! — просияла Элеонора. — Об этом Руссо не подумал! Что значат все чувственные наслаждения перед упоением погружения в мир природных явлений, так еще мало изученных? Или в мир разнообразных идей? Вы молодец, Антуан, а я и Руссо оказались неправы! Теперь я думаю, что и в его "Общественном договоре" Вы отыщете недочеты?

— Если Вы дадите мне его почитать, Элеонор, — виновато сказал Антон.

В середине июня в Неаполь пришло сообщение об ультиматуме, предъявленном Британией правительству Франции: о возвращении Мальты под власть ордена Госпитальеров. Для подкрепления этого требования из Гибралтара к Мальте вышла Средиземноморская эскадра под командованием адмирала Нельсона. Одновременно Турция пропустила через свои проливы Черноморскую эскадру России под командованием адмирала Ушакова. В этих тисках Талейран сумел сманеврировать и уговорил Директорию на сдачу Мальты — в противном случае разгром Тулонской эскадры Франции был неотвратим, а там в условиях полной блокады последовала бы и сдача в плен Египетской армии. Вторая антифранцузская коалиция, уже готовая сложиться, все-таки не состоялась.

Антон Вербицкий тоже перевел дух: его физические кондиции были еще не так хороши, чтобы сорваться из гостеприимной квартиры де Фонсеки в морское путешествие до Марселя. Хотя он уже отваживался ходить по улицам и даже купался пару раз в море (у бережка), ибо жара в Неаполе началась несусветная. Но к большому удивлению Антона именно эта жара оказалась благотворной для его выздоровления: внутренности тела как-то отмякли от постоянного напряжения, от боязни боли, и стали менее ощутимы — почти как встарь, до ранения. К тому же появился еще один симптом здоровья: он стал недвусмысленно реагировать на Элеонору — особенно, когда она поворачивалась и выходила из его комнаты, пошевеливая ягодицами. Однажды ее интуиция сработала, она повернулась в дверях и наткнулась на его горящий взор и еще на его оттопыренные лосины.

— Что это? — растерянно спросила дама, моментально покраснела, но из комнаты почему-то не выскочила.

— Я давно обожаю Вас, Элеонор, — сказал Антон, краснея ответно. — Теперь я понимаю, что с первой встречи. Когда я очнулся здесь полумертвым и увидел Вас, то сразу подумал: "Какое счастье!". И все дни, проведенные мной в Вашем доме, я воспринимаю как необыкновенно счастливые. Об этом говорит мой разум, об этом сказало теперь и тело....

Он встретился с ней, наконец, глазами и утонул в их глубине. Но вот она совершила усилие, повернулась и тихо вышла за дверь. Он же долго еще стоял посреди комнаты с пылающими щеками и ее образом на зрительной сетчатке.

Ночью он проснулся при первом звуке отворяемой двери. Сердце его тотчас гулко забилось, а грешная часть тела явственно ожила. Когда дама подошла к нему, легонько села на кровать и склонилась к лицу, ее рука случайно эту оттопыренность задела и отдернулась.

— Боже!— сказала Элеонора и тотчас оказалась в кольце его рук, а ее губы — в слиянии с его губами. Далее стала происходить та восхитительная чехарда, которая никогда не надоедает людям, наделенным пылким сердцем и изощренным воображением.

В доме Элеоноры Антон провел еще неделю, наполненную безусловным счастьем. Однако день отплытия в Марсель был уже определен и место в каюте большого корабля куплено (на имя негоцианта Антуана Трюдо, документами которого друзьям де Фонсеки удалось разжиться). Напоследок он стал упрашивать отчаянную революционерку поберечь себя, прекратить ту самую пропаганду среди народа, которую требовал развернуть 3 месяца назад, но Элеонора в ответ лишь неопределенно улыбалась, а когда он слишком доставал ее, просила: