Еще один баловень судьбы (полный вариант)

Еще один баловень судьбы

Фантастический роман

Николай Васильев

Аннотация. Приключения попаданца в революционной Франции. Полный вариант "Баловня судьбы". Изменение названия связано с тем, что в беллетристике "Баловней судьбы" имеется уже много.

Глава первая. Кандидат в виноделы.

Самолет А-380 заурчал, наконец, моторами, набрался мощи, тяжко двинулся по взлетной полосе и вдруг легко взмыл в предвечернее небо, держа курс на аэродром Орли. Молодой человек лет двадцати пяти прекрасной внешности (рослый, темнокаштановая грива волос, карие глаза под ровными бровями, прямой нос, яркие четко очерченные губы, волевой подбородок, качественная одежда), похожий на кого-то из культовых артистов мира, повернулся к сидящей рядом эффектной зрелой женщине французского типа, улыбнулся ей и сказал:

— Я было всерьез настроился ночевать в Шереметьево. Вот так хваленая европейская пунктуальность....

— Экипаж тут не причем, — похлопала его по руке дама и тоже улыбнулась. — Можешь поругать авиадиспетчеров. Или метеорологов....

— Или техслужбы аэропорта, — подхватил мысль парень. — А может все-таки ФСБ, выловившую очередного шпиона?

— Не дурачься, Антуан. Хотя нет: дурачься, смейся, можешь даже приволокнуться за стюардессой: вон какая у нее крутая попетта....

— Маман! Что за неэтичные речи я слышу из твоих уст?

— Ах, Антоша.... Я за эти две недели так настрадалась, глядя на твои терзания, что рада теперь любой твоей улыбке и задорной выходке. А эта глупая Даша еще пожалеет, что пренебрегла любовью моего сына. Мон Дью, дай ей мужа богатого, пожилого и противного!

— Если бы отец не разорился и не умер, я тоже стал бы, в конце концов, пожилым богачом и, вероятно, противным. А теперь буду просто никчемным бедняком....

— Твои гран-папа и гран-мама люди не богатые, но и не бедные. Типичный средний класс. Нужно лишь суметь с ними ужиться, стать своим в провинциальной среде. Неужели ты не сможешь, мон фил?

— Ох, мама.... Я готовился к общению с европейскими дельцами, для этого закончил Плехановку и девчачий Инъяз. А теперь моим уделом должно стать виноделие в Бургундии?

— Среди виноделов встречаются и миллионеры. А также весьма известные личности, которые на склоне лет увлеклись выращиванием винограда....

— Как же: пример Депардье всем известен. Но мне ведь не 70 лет, а всего 25, я пока хочу жить энергично и в среде подобных мне людей....

— Увы, Антуан, в Европе гнет обстоятельств очень силен. Впрочем, теперь он набрал силу и в России. Мне нравятся русские поговорки, придуманные на все-все случаи жизни. Вот одна из них: по одежке протягивай ножки. К нам с тобой она относится теперь в полной мере. Если бы Женя остался жив, он бы обязательно выкрутился, но грянул этот гадский инсульт. Всего в пятьдесят лет! А я думала, что мое счастье с ним продлится вечно....

— Отец казался мне самым умным человеком на свете. А он совершил общую ошибку: погнался за быстрой прибылью и вложил все деньги в свой банк, который "вдруг" лопнул! Но лопнул банк вовсе не вдруг, а вполне закономерно: сильные банки периодически поглощают мелкие. Вот ВТБ его и схарчил при очередном обвале рубля. Флегматик или сангвиник пережили бы эту неудачу и стали комбинировать дальше, но отец был ярко выраженным холериком, возводящим неудачи "в квадрат" — сердце его и не выдержало....

— За флегматика я бы замуж не пошла, — сказала вполголоса дама. — Да и вообще я не планировала оставаться после учебы в России. Но Женя Вербицкий был самым харизматичным студентом на курсе и когда он стал ко мне "кадриться", я все-таки сдалась. В итоге на свет явилась Элен, а после свадьбы уже и ты, Антоша....

— Хорошо хоть Ленка успела в жизни устроиться, — хохотнул Антон. — Женой консула быть неплохо даже в мексиканском Веракрусе....

— Мадам и мсье, наш поезд приходит в город Авалон. Остановка — две минуты. Просьба приготовиться к выходу. Ledy and gentlman....

Заслышав это сообщение, Флоранс и Антуан Вербицкие поднялись с сидений и, взяв свою поклажу (мадам — милый рюкзачок на спину на манер современных студенток, а ее сын — пару основательных чемоданов на колесиках), потянулись к выходу. Поезд мягко остановился, двери его открылись, и пассажиры вышли из комфортной атмосферы вагона в подобие предбанника — так жарок был воздух на вокзальном перроне, укрытом от яростного июльского солнца крышей. Пройдя насквозь компактное здание вокзала, мать и сын оказались на небольшой привокзальной площади, где укрытия от солнца совсем не было.

Впрочем, здесь пассажиров из Парижа встречали несколько человек, среди которых оказался и Ролан Дидье, отец Флоранс и дед Антона: совсем седой, но еще крепкий мужчина 70 лет. Увидев дочь, он заулыбался и принял ее в свои объятья. Потом проницательно глянул в глаза внуку, что-то мысленно в нем одобрил и протянул навстречу руку:

— Бонжур, Антуан. Добро пожаловать на родину предков. Сильно же ты подрос с прошлого приезда.

— Здравствуй, деда, — сказал Антон по-русски, и дед улыбнулся, припомнив его неизменное приветствие.

— Бонжур, мсье Дидье, — продолжил Антон по-французски. — Прошло одиннадцать лет, а Вы почти не изменились. Я же закончил два университета, но реальной жизни еще не понял. Буду учиться у Вас — если Вы не против.

— Отчего не поучить? Особенно при искреннем желании ученика, — промолвил серьезно дед. — А твои знания экономики нам тоже могут пригодиться. При продаже вина, например: цены год от года почему-то разные, хотя вино я делаю одно и то же....

— Антуан знает еще несколько языков, — напомнила Флоранс. — Английский и немецкий уверенно, а итальянский и испанский на бытовом уровне.

— И это хорошо, — кивнул головой дед и усмехнулся. — Станет, возможно, нашим коммивояжером в указанных странах. Ну что, поехали на ферму? Я сменил свой старенький "рено" на отличную "мазду" — она домчит нас мигом.

Глава вторая. Страсти в сельской Франции 21 века

Пару недель спустя Антон Вербицкий вполне освоился на ферме Дидье и стал участвовать в повседневной работе на виноградниках: выпалывать сорняки, собирать с листьев зловредных гусениц и улиток, поливать периодически рядки водой, срезать засохшие ветви и прочее. Рядом с ним работали батраки (с десяток) обоего пола из разных стран, за которыми дед просил приглядывать. Антон время от времени и приглядывал — правда, все более за молодыми женщинами числом три: румынкой Ириной Петреску, литовкой Викой Сабоните и особенно за бразильянкой Ритой Гомеш, чья полуобнаженная фигурка состояла, казалось, из пикантных шоколадок. Если учесть, что еще месяц назад Антон ежедневно практиковал с Дашей разнообразные формы секса, а ныне от него оказался отлучен, то немудрено, что в его голове мысли о батрачках занимали все больше места. А вчера Гомеш оказалась в кольце его рук — правда, только во сне. Впрочем, Рита притягивала взгляды и всех прочих мужчин, среди которых был стукнутый в голову Петро из-под Ровно.

Этот Петро стал, разумеется, прискребаться к негаданному "москалю", используя для этого святое время — обеденный перерыв.

— Ну що, москалик, — говорил он в промежутках между глотками пищи на смешанной украино-русской мове. — Рази мы зможемо с тобой тут ужитися? Чеши назад, откель приихал. А то я осерчаю да и прибью тебе. Тим бильше, что ты зыркаешь на мою Ритку. А знаешь, що я ее уже шпокал? Да, да, не роби велики очи. И шпокну еще не раз. А всих прочих буду гнати вид нее нещадно. Тебя ж, москаль, погоню першим — палкой вздовж хребта. Розумиешь?

— Палкой? — медленно спросил Антон и раздвинул губы в ухмылке. — Это мысль. Давай схлестнемся на палках, но не сейчас, а под вечер, за фермой, у ручья. Палки выберем себе сами, по руке. Согласен?

— Ха-ха, звичайно согласен. Тильки мене визьму не палку, а дубину. Раз уж ти дозволив....

— Бери хоть две дубины. А я приду с шестом. Ничего?

— Шаолиней надивився? Твой шест моя дубина видразу поломае. А потим я тебе отхожу вволю....

Надо сказать, что в подростковом и юношеском возрасте Антон поскитался по спортивным секциям. Начал с гимнастики, перешел на плавание, затем его уговорили заняться пятиборьем и он дошел до кандидата в мастера. Но однажды его жестоко избили из-за девочки, и Антон решил, что надо научиться драться. Ходил сначала в самбо, потом занялся дзюдо и айкидо, а еще освоил нунчаки, шест и метания: ножей, сюрикенов, дротиков и боло. Миниатюрные металлические нунчаки он стал носить в кармане на свидания и однажды они его выручили — вкупе с айкидошными уклонениями. Девочка, которую он тогда провожал, так впечатлилась этой победой, что после пары поцелуев отдалась ему в своем подъезде. Ну, а потом Вербицкие переехали в загородный дом, выстроенный на деньги отца, и проблемы с хулиганистыми горожанами отошли для Антона в прошлое.

В качестве шеста "москаль" избрал длинную (как раз два метра) ручку от грабель, выструганную из узловато-извилистой дубовой ветки. Граблям было уже лет двадцать, так что шест оказался легким и очень прочным. Антон покрутил его в руках минут пять, посетовал на узлы и извилины, но все же приноровился к ним и решил, что к бою готов. Он вышел с ним из сарая, где лежали различные инструменты, и почти наткнулся на Риту Гомеш, уже переодевшуюся в цветастое платье с глубоким декольте.

— Я хотеть с ты говорить, — сказала безапелляционно молодая женщина и почти втолкнула Антона обратно в сарай. После чего заперла изнутри дверь, повернулась лицом к парню, улыбнулась и быстрым движением высвободила груди из теснин платья. Антон уставился на темные соски объемных светлых грудей и ощутил, как кровь приливает к его щекам и еще кое-куда.

— Ты смотреть на меня как бык на буйволица, — пояснила Рита. — И я говорить: брать меня, утолять свой страсть. Разговор потом.

Она вновь повернулась спиной, уперлась руками в дверь и выставила навстречу парню классические бразильские ягодицы.

Антон отбросил шест, прижался к женщине и стиснул ладонями обнаженные тити....

Когда их быстрое совокупление закончилось, Рита оправила платье и заговорила, с трудом подбирая французские слова:

— Я иметь в Бразилия три дети и все от разный мужчина. Извинять, но я не терпеть несвобода. Дети воспитывать моя мама, она иметь сорок лет, а я здесь зарабатывать для дети деньги — в три раз больше, чем мочь заработать там. Но в Франция я приехать еще с одна цель: зачать четвертый ребенок от европеец. Сначала выбор у меня быть мал, и я глупить: предложить меня Петро. Но он наложить на меня руки, что я терпеть не мочь. Не знать, чем кончать наша ненависть, но на ферма явиться ты, и я понять: вот европеец, от кто я хотеть родить дитя. Дитя красивый, умный и достойный лучшая жизнь. Ты понять меня, Антуан?

— Вполне, Рита. Ты замечательная женщина и твои дети заслуживают лучшей жизни. Все дети, а не только будущее чадо. Но денег на воспитание и образование четверых у тебя однозначно не хватит. Так, может, остановишься на трех?

— Нет, Антуан, хотеть четвертый. Может, он быть мальчик и походить на ты. Не упрямиться, соглашаться. Прошу, Антуан. Я быть как воск в твои руки. И я знать: тебе надо женщина, потому что ты очень страстный.... Но ты куда-то собраться идти и с палка в рука?

— Да так, пустяки, просто шел потренироваться с шестом....

— Как монахи Шаолинь? — проявила киношное знание Рита.

— Вроде того. Но учти: я не люблю зрителей и потому уйду в глухое место.

— Ладно, я не идти за ты. Но вечер мы встретить у меня?

— Хорошо. До встречи.

Удаляясь от сарая, Антон стал дивиться себе:

— Только что пылал страстью к Рите, но стоило услышать, что попал в быки-производители, как половина страсти куда-то улетучилась. Как бы до вечера не испарилась и вторая половина. Получается, что откровенность в отношениях между мужчинами и женщинами совсем ни к чему. Куда лучше интрига, недомолвки, отнекивания — то есть все то, что проделывают обычно русские барышни, дрейфующие, тем не менее, к постели. Разницу между удовольствиями с доступной женщиной и полудоступной метко описал Пушкин:

"Нет, я не дорожу мятежным наслаждением (...)

Стенаньем, криками вакханки молодой

Когда виясь в моих объятиях змеей (...)

Она торопит миг последних содроганий.

О, как милее ты, смиренница моя (...)

Когда склоняяся на пылкие моленья

Ты отдаешься мне (...) без упоенья,

Стыдливо-холодна (...)

И оживляешься потом все боле, боле

И делишь, наконец, мой пламень поневоле!

Глава третья. Чудесатый вихрь

Когда Антон явился к речке, на место предстоящего боя, и очистил голову от лишних мыслей, он поразился перемене, произошедшей в природе. Предвечернее небо было почти сплошь покрыто крупными кучевыми облаками, меж которыми лишь иногда прорывались лучи солнца. И эти облака будто крутятся вокруг фермы Дидье. Вдруг подул низовой ветер, поднявший с земли разнообразный сор, который стал летать тоже по кругу, причем этот круг значительно сузился, избрав центром одинокую фигуру Антона Вербицкого! "Что за чертовщина вокруг меня творится!" — ужаснулся московский гость и решил бежать, но оказалось, что бежать физически невозможно: круговорот ветра уже превратился в натуральный смерч! Антон упал на землю, инстинктивно сжимая шест, но смерч увлек его в воздух и потащил, вращая, вверх, вверх, вверх.... На какое-то время очумевший парень потерял сознание, а когда пришел в себя, то увидел, что спускается обратно к поверхности земли, причем стоя и тоже вращаясь по кругу. Вот земля уже совсем рядом, а вот она бьет его в подошвы ног, но не слишком сильно. Антон повалился на травянистую землю и замер на ней, цепляясь за тот же шест.

Через некоторое время он ощутил, что страшный ветер совсем исчез. Антон поднял голову, осмотрелся и стал дивиться окрестностям. Нет, речка никуда не делась, и рельеф местности практически не изменился, зато резко изменилась ферма! Она стала значительно меньше и приземистей, лишившись второго, жилого этажа, а также всей деревянной облицовки, под которой, оказывается, скрывались каменные блоки. Исчезли многие пристройки, тарелка спутниковой антенны, теплицы на приусадебном участке и многие другие детали, пока Антоном не осознаваемые. Он встал на ноги, опираясь на шест (они его вполне держали) и пошел к ферме. По мере приближения он понял, что преуменьшил масштаб катастрофы: не было даже гаража и флигелей (где жили батраки) и куда-то исчезла асфальтированная дорога, соединяющая ферму с близлежащим шоссе!

Вдруг открылась несуразная дверь фермы, и на крыльцо (ну не было его у Ролана Дидье!) выбежал мальчишка в каких-то затрапезных рубашонке и штанах, который живо повернулся и закричал в открытую дверь:

— Мама! Ветер уже совсем стих! А еще к нам идет странный парень с палкой в руках!

После чего пацан прикрылся отчасти дверью и стал пристально вглядываться в Антона, подошедшего уже к крыльцу. Тут дверь открылась полностью и на пороге фермы показалась незнакомая женщина лет тридцати, одетая в длинное (до пола!) сборчатое платье и подпоясанная передником. На голове же ее был чепец! Ну, чистый 18 или даже 17 век! Как будто сошла с картины Рембрандта "Шоколадница"!

— Что Вы хотите от нас, мсье? — спросила она с неуловимым акцентом. Ее недоумение (понял как-то Антон) относилось не столько к факту его появления у фермы, сколько к одежде (то есть стандартным джинсам, майке и кроссовкам) и общему облику.

— Чья это ферма, мадам? — спросил Антон.

— Гастона Дидье. Только он сейчас находится в Авалоне, в рядах муниципальной гвардии и хозяйствую за него я, его жена. А Вы кто будете, мсье?

— В рядах гвардии? Разве Авалону кто-то угрожает?

— Вы с Луны что ли свалились, мсье? Конечно, угрожают. Эти проклятые роялисты, засевшие в Монбарском лесу!

"Роялисты?!" — мелькнуло в голове Антона. — "Сторонники короля, противостоявшие революционному правительству Франции? Я что, попал в конец 18 века?"

Хозяйке же он сказал:

— Простите мне, мадам, мое невежество. Дело в том, что я американский француз и приехал во Францию недавно....

— А-а, так Вы из Нувель Орлеана?

— Из его окрестностей, мадам.

— Вот почему Вы так странно одеты и не по-нашему говорите.... Как же Вы все-таки сюда попали? Без вещей, без спутников и в каком-то растрепанном виде?

— Вы не поверите, мадам, — решился на частичный обман Антон. — Я ехал со спутниками по тракту из Лиона в Париж, но отошел от них на остановке. Вдруг налетел воздушный вихрь, меня закрутило в него, и я потерял сознание. А очнулся на земле возле вашей фермы.

— Невероятно! Хотя этот вихрь тут бушевал и мы тоже все перепугались. Как же Вы остались живы, пролетев столько лье? Вот нас республиканцы призывают не верить в Бога, а без его вмешательства Вы вряд ли бы уцелели, мсье. Вы-то в Бога и покровительство Девы Марии верите?

— Не очень верил, мадам. Но теперь свечку Деве Марии поставлю. Когда денег раздобуду....

— Ну, Вы ведь человек образованный?

— Я учился в Гарвардском университете в Бостоне, но сбежал из него, желая послужить революционному народу Франции.

— Очень похвально, мсье. Не знаю, где находится этот Бостон и что это за университет, но нашей республике образованные люди очень нужны. Вот вернется мой муж и Вас наверняка пристроит: или в Авалоне или в Осере, а то и в Париж умудрится отправить — раз Вы туда ехали. Как Вас, кстати, зовут?

— Антуан, мадам.

— Антуан, а дальше?

— "Что за фамилию себе придумать? Карнэ? Матье?"

— Фонтанэ, — вдруг сказал Антон.

— Ваша фамилия похожа на дворянскую и это плохо, — сказала фермерша, кривовато улыбаясь. — Но что тут поделаешь? А меня зовут Мари. Мари Дидье, урожденная Морен. Я уже приготовила ужин и приглашаю Вас к нему присоединиться. Разнообразия блюд у меня нет, но голодным Вы не останетесь.

Поздним вечером, умащиваясь под крышей фермы на тюфяке, набитом сеном, Антон горестно вздохнул, вспомнив оставшуюся в далеком будущем мать и весь тот сверкающий огнями мир, но вдруг улыбнулся, предвкушая новые впечатления в старой Франции (шел, как он исподволь выяснил, конец фрюктидора, то есть сентябрь 1795 года), и вскоре заснул.

Глава четвертая. Бегство с фермы Дидье.

В отличие от Ролана Дидье его предок Гастон выращивал на своем поле преимущественно пшеницу, ячмень и овес. И лишь на одном склоне, укрытом от северного ветра фруктовым садом (яблонево-грушево-сливовым), он холил и лелеял небольшой виноградник. Рядом с фермой был, конечно, огород с обычным набором овощей: капуста, лук, морковь, огурцы, помидоры, салат и несколько грядок все еще новомодного картофеля. Позавтракав с хозяевами (кроме Мари и юркого семилетнего Гийома в семье было три девочки: тринадцатилетняя Рози, десятилетняя Катрин и четырехлетняя Сесиль), Антон, естественно, предложил свою помощь по хозяйству, на что Мари ответила:

— Вы, верно, не заметили, что у нас есть работники? Их трое, муж с женой и их сын, они живут вон в том домике и с утра уже трудятся в хлеву, а потом станут пасти скотину, подкашивать траву и обихаживать виноградник. Мы сами возделываем лишь огород, который нуждается в прополке и поливке — а с этим мои дети прекрасно справляются. Надо бы, конечно, крышу на доме поправить, которую вчерашний вихрь местами разодрал, но я поручу это сделать Симону и его сыну....

— Тогда я мог бы заняться виноградником, — сказал Антон. — Мне уход за ним знаком.

— Коли Вам так хочется, идите. К обеду мы Вас позовем....

На виноградник батраки, видимо, с неделю не заглядывали, так что работы у Антона оказалось порядочно. Зато ягоды его порадовали: крупные, обильные, уже частично бордово-синие — именно такие идут на изготовление знаменитого бургундского вина. И они совершенно не были затронуты филлоксерой. Только гусениц и улиток на них было изрядно, замучился собирать их в лубяную корзинку.

Вдруг плети винограда раздвинулись, и меж них к Антону просунулось хмуроватое личико Рози. Она бросила взгляд на корзинку и натурально удивилась:

— Как много Вы их набрали! И все с этого конца виноградника?

— Да нет, — усмехнулся Антон. — Именно этот конец я обобрать не успел, ты мне чуток помешала....

— Я пришла позвать Вас на обед.... — с ноткой обиды произнесла Рози.

— А давай вместе этот конец обработаем? — предложил вдруг Антон. — Или тебе это занятие незнакомо?

— Вот еще! — фыркнула Рози. — Я с папа уже здесь работала....

— Тогда вперед?

— Вперед!

И Рози принялась ловко обирать вредную фауну с виноградных листьев.

Впрочем, Мари их подвиг сначала не оценила и набросилась на дочь:

— Мы полчаса ждем вас за столом, а ты шла, видимо, нога за ногу!

Рози тотчас насупилась, но не сказала ни слова. Антон поспешил ей на выручку:

— Это моя вина, мадам! Я уговорил Рози помочь мне дочистить виноградник — очень не хотелось тащиться туда по жаре еще раз. Вот результат наших трудов....

И он открыл корзинку, почти полную шевелящихся гусениц и улиток.

— Ого! — воскликнула хозяйка. — Да из этих улиток мы сделаем вкуснейший паштет! А гусениц скормим свиньям, они у нас всеядные. Гран мерси, мсье Антуан!

Вторую половину дня Антон провел на огороде, преимущественно снабжая водой из теплой бочки юных поливальщиков, потом пополнял эту бочку водой из колодца, а затем окучивал мотыгой картофельные рядки — этой премудрости на ферме еще не знали. Меж делами он познакомился с Симоном — низкорослым коренастым батраком лет сорока, с буйной неопрятной шевелюрой, крепкими желтыми зубами и коричневой кожей на шее, лице и руках — следствие постоянного пребывания на солнце. Вскоре он заметил, что Симон периодически бросает на Мари взгляды — лишенные как бы выражения, но настойчивые. Мари эти взгляды отражала опущенными ресницами при несколько брезгливом выражении лица. Симон в итоге стал сопеть, бесцельно ходить по двору, но оставался в поле зрения фермерши. Та разрядила обстановку, уйдя в дом. Тогда ушел и он в свою домушку, бросив косой взгляд на Антона. Жены его попаданец так и не увидел. Сын же батрака был рослым молчаливым недорослем с туповатым выражением лица.

"Ситуация классическая и многократно описанная в романах на деревенскую тему, — стал формулировать Антон. — Деловой муж, скучающая временами жена и вожделеющий ее батрак. Она ему, пожалуй, успела отдаться и успела об этом пожалеть. Или я тут некстати оказался, став антиподом Симону. Получается почти калька с предыдущей ситуации в исполнении Риты, Петра и меня. К черту, надо отправляться в Авалон...."

Утром он, слегка смущаясь, стал расспрашивать Мари, как пройти в город и где найти там ее мужа. Мари сначала стала его отговаривать ("Вас могут там просто забрать в солдаты...."), но потом смирилась с упрямым американцем и написала мужу записку: "Гастон. Памаги мсье Фонтанэ чем сможеш. Он приехал из Америки помочь нашей революции и отстал от дележанса. Мари". Передавая записку, она смутилась:

— Я училась в школе всего год и не очень-то грамотна. Хотя большинство моих подруг вообще писать не умеют.... Но Катрин, Гастона и Сесиль я хочу все же отдать в школу, в Гийоне: республиканцы много школ уже открыли в нашей местности, спасибо им за это. А до Авалона от нас меньше 3 лье: сначала пойдете по этой дорожке на полдень и придете через поллье в городок Гийон. Через него проходит шоссе из Лиона на Париж — вот и пойдете по нему на закат и часа через три-четыре Вы будете в Авалоне.

— Благодарю Вас, мадам Дидье: Вы мой ангел-хранитель! Пусть Ваша семья не знает отныне ни горя, ни серьезных забот. А я при случае пришлю Вам подарок.

— Подарок можете не присылать, а вот письмо от Вас я буду ждать, иначе сердце будет не на месте: сумели Вы устроиться во Франции или нет? И вот возьмите с собой в дорогу узелок с едой: по себе знаю, как в дороге есть хочется....

— Вы очень меня балуете, мадам. Ваш образ навсегда останется в моем сердце!

— Идите, Антуан и пусть дева Мария хранит Вас в пути!

— До свиданья, в том числе и с вами, Рози, Катрин, Гастон и Сесиль!

Антон довольно низко поклонился радушному фермерскому семейству и пошел, положив на плечо шест с висящим на нем узелком, по полузнакомой дороге в Гийон.

Глава пятая. Явление Антуана в Авалон.

Городок Гийон, в который Антон ездил в 21 веке за покупками или для развлечений почти ежедневно, показался ему на первый взгляд все тем же: в излучине речки — сборище двухэтажных каменных домов под красноватыми черепичными крышами вдоль двух диагонально пересекающихся улиц. Однако вместо асфальта были булыжные мостовые, вместо сверкающих авто — редкие телеги и никаких тебе развлекательных заведений. Совсем мало было и людей на улицах: день то будничный.

Стоило Антону пересечь мост через излучину реки, и он вышел на тракт Лион-Париж, который ему сразу не понравился: над его грунтовым покрытием под жаркими лучами сентябрьского солнца прочно висела пыль, периодически подновляемая колесами телег, карет и редких дилижансов. Он порыскал глазами туда-сюда и не зря: сметливые французы проложили метрах в 20 от тракта параллельные ему тропинки — по наветренной из них Антон и пошел к Авалону. Дорогой он поглядывал на копошащихся то тут, то там земледельцев или на проносящиеся по тракту экипажи, а то задирал голову в небо, пытаясь увидеть звонкоголосых жаворонков или других голосистых птах. Меж тем считал и расположенные обочь тракта поселки (бурги по-французски): вот миновал Мезон-Дье, сзади остался Шарбоньер, прошел сквозь совсем крохотный Тюйери и, наконец, увидел вдали значительное скопище домов и башни Авалона, в том числе его центральную 50-метровую башню, где должны быть часы. "Время-то, пожалуй, обеденное, — прикинул Антон. — Да и аппетит я нагулял уже изрядный. А на подходе к городу (по экскурсии помню) ручеек Миним по оврагу как на заказ бежит.... Решено, пообедаю тем, что мне Мари насобирала, и вступлю в город сытый, почищенный от пыли и умытый".

В узелке оказались большая лепешка, пара вареных яиц, изрядный кусок сыра и пара луковиц — более чем достаточно для обеда с водой из ручья. В итоге Антон оставил половину припасов на ужин: вдруг сегодня ему больше никто ничего не предложит? И продолжил было идти по тропе вдоль ручья (под крутым правым склоном, заросшим кустарником и увенчанным на высоте метров в 20 крепостной стеной), но вскоре наткнулся на поперечную тропинку, ведущую вверх по склону. "Раз есть такая тропинка, у нее должен быть выход к стене, а далее в город" — сообразил парень и свернул на нее. Подъем оказался весьма крут, но тропинка сделала несколько витков на склоне и соединилась с укатанной дорожкой шириной в пару метров, окаймляющей подножье стены. Здесь же Антон увидел в стене полуоткрытую арочную железную калитку, юркнул в нее и оказался в щелеватом глухом переулке, выведшем его через десяток метров на узкую, но вполне обычную для Авалона улицу: с двухэтажными каменными домиками, стоящими почти впритык друг к другу, с решетчатыми ставнями на окнах и однотипными деревянными дверями без крылечек.

Вдруг дверь дома, стоящего напротив упомянутого переулка, стремительно отворилась, и наперерез Антону выскочил некий усач с ружьем (fusil) в руках и грозно вскричал:

— Не двигаться! (Ne pas se deplacer!) Брось свою палку! Брось, говорю, иначе выстрелю!

Антон чуть помедлил (он вполне мог резко сместиться в сторону и вышибить шестом хоть дух из неказистого француза, хоть ружье из его рук), но опамятовался и уронил на булыжники и шест и узелок.

— Во-от! А теперь говори: ты кто такой? И не ври: мне не надо много времени, чтобы распознать аристократа под любой личиной! Думал, оденешься победнее да посмешнее, возьмешь дурацкую палку и сможешь ходить по Авалону как у себя в Монбарском лесу? Да-а, не зря я устроил себе здесь засаду: думаю, по этой тропке от ручья Миним обязательно притащится какой-нибудь роялист. И вот он ты! И какой наглый, средь белого дня в город заявился! Ночи подождать не захотел? Только я и ночью тебя бы тут скрутил, не сомневайся: мне все равно, когда дежурить, меня сон не берет. Ну, что ты молчишь? Или в штанишки от страха наделал?

— Я иду к Гастону Дидье, члену муниципальной гвардии Авалона. Вы знаете такого?

— К Дидье? Гастона я знаю и даже хорошо, но что у него может быть общего с таким как ты?

— Я иду с его фермы с запиской от его жены, Мари.

— С запиской? А ну, давай ее сюда!

— Вот записка, — показал Антуан, но в руки усачу не отдал. — Извините, гражданин, это конфиденциальное послание, не предназначенное для чужих глаз. Лучше препроводите меня к Дидье.

— Все-таки ты явный аристократ. Конфиденциальное послание.... Еще год назад не миновать бы тебе гильотины. А нынче ходят себе свободно и записки от фермерши к фермеру носят. И препроводить тебя никуда не могу: вдруг за время отлучки через эту щель еще роялист в город проникнет?

— Ну, пошлите мальчишку за Дидье, а мы пока посидим с Вами здесь и поболтаем.

— О чем мне с тобой болтать? О старых временах, когда дворянчики, подобные тебе, над нами измывались? Или ты хочешь послушать, как мы при Робеспьере таскали "ваших" к эшафоту и многие из бывших гордецов слезами обливались?

— Вы ошибаетесь, я вовсе не дворянин, так как родился в Америке, в штате Луизиана — правда, отец мой приехал туда из Франции и родился, в самом деле, в дворянской семье....

— Так ты американец? А что же тебя сюда принесло?

— Мне захотелось помочь своей прародине Франции отстоять независимость. Ведь многие французы приезжали к нам 20 лет назад и помогали биться с англичанами. Вы же слышали про подвиги генерала Лафайета в Америке?

— Слышал что-то такое, но больше про то, как он прикинулся здесь революционером, а когда Робеспьер прижал ему хвост, то быстро сбежал к австрийцам. А те ему не поверили и в тюрьму посадили. Правда, смешно?

— Не очень. Тем более что я иду как бы по его стопам: Вы ведь мне тоже не верите....

— Доверяй, но проверяй — вот мое правило! Эй, Николя, кончай из двери подглядывать! Иди-ка сюда. И быстро, а то ты меня знаешь....

В ответ на эту угрозу на улицу вышел нехотя босоногий мальчик лет десяти и встал у двери.

— Сгоняй в мэрию, найди там мсье Гастона и позови его сюда: ему жена письмо с каким-то мутным парнем передала. Все понял?

— Да-а....

— Тогда бегом марш!

Пацаненок ухмыльнулся, повернулся и припустил вприпрыжку вдоль улицы.

Через полчаса в конце улицы появился еще один усач в мундире муниципальной гвардии, но в местном, малобюджетном варианте: вместо белых лосин — серые мешковатые кюлоты, вместо голубого камзола — темно-синий грубого сукна, треуголка бурая вместо черной, зато к ней подколот трехцветный плюмаж. Белых лент с подсумками на нем не было, не было и ружья, лишь на боку висел тесак в затрапезных ножнах. Он подошел к закончившей необязательную говорильню парочке, оглядел чужака и спросил:

— Это ты — письмоносец от Мари?

— Да, мсье, — подтянулся чуток Антон и протянул записку. — Мари Дидье просила сказать, что у Вас на ферме все в порядке и вот написала мне рекомендацию....

— Вечно она за кого-то просит, — пробурчал усач и стал медленно читать записку, чуть подшевеливая губами ("Тоже грамотей невеликий" — мысленно скривился попаданец). Наконец текст был прочитан и осмыслен, Гастон Дидье более пристально вгляделся в чужака и сказал:

— Американец, значит.... Как твое полное имя?

— Антуан Фонтанэ, — отрапортовал Вербицкий. — Родом из-под Нувель Орлеан.

— Где и как ты отстал от дилижанса?

Этот вопрос Антон не раз муссировал по дороге в Авалон и решил, что лучше будет говорить полуправду. Поэтому он сказал:

— Не доезжая Гийона, я отошел по нужде с дороги. Вдруг налетел жуткий вихревой ветер (в Америке он бывает нередко и называется торнадо), который подхватил меня и понес по воздуху. А сбросил на землю рядом с вашей фермой. Как ни странно, на мне даже одежда осталась целой.

— Вот эта одежда? Очень странная на вид. Да и вся эта история очень странная. У нас, насколько помню, таких вихрей никогда не бывало.

— Мари может подтвердить. Она с детьми очень испугалась, да и крышу у вашей фермы изрядно потеребило.

— Ну, чудеса.... Но вернемся к тебе: все твои вещи остались в дилижансе и документы тоже?

— Со мной был небольшой саквояж, так как я считаю, что в путешествие надо брать только деньги, на которые в конечном пункте можно купить все необходимое. Однако и документы и деньги остались там, а я остался голым и сирым. Если бы не помощь мадам Дидье, мое положение было бы совсем отчаянным.

— Оно и сейчас может стать аховым, — встрял в разговор первый усач, — У меня еще осталось подозрение, что ты — шпион роялистов!

— Это у тебя ведь третий на подозрении, Жак? — хохотнул Гастон. — Потом один оказался новым помощником нотариуса, а второй — переодетым монашком, шедшим со свидания. Но ты не отчаивайся: позиция у тебя тут хорошая, рано или поздно роялист из леса придет обязательно....

В ответ Жак пробурчал что-то неразборчивое себе под нос, а Гастон продолжил допрос:

— Так чем ты хотел помочь нашей революции, Антуан? Какие у тебя козыри?

— Я закончил экономический факультет университета и мог бы служить по финансовой части. Умею говорить, читать и писать на языках английском, немецком, похуже — на испанском и итальянском. Еще я хорошо владею лошадью, стреляю, фехтую и плаваю.

— Я же говорю, он из аристократов! — порвало вновь Жака. — Это их излюбленные занятия!

— Сейчас в нашей армии уже полно бывших дворян, — оборвал Гастон своего соратника.

— А в Америке дворянские звания вовсе упразднены, — продолжил Антуан, — но умения, перечисленные мной, культивируются во многих состоятельных семьях.

— Хорошо, гражданин Фонтанэ, — заключил Гастон. — Идем в мэрию. Там, я думаю, твоим способностям найдут применение.

Глава шестая. Учительский дебют.

Спустя неделю Антон Вербицкий стал жителем городка Равьер (в 42 км к северу от Авалона), а по профессии — учителем старшего (третьего) класса начальной школы, основанной в городке два года назад. Впервые в класс он вошел с изрядным трепетом, но местные ученики его поразили: было их двадцать два в возрасте 10-11 лет (в том числе семь девочек), но никакого буйства они не проявляли, а напротив встали дружно с мест и поприветствовали слаженным хором — "Бонжур, гражданин учитель!". Позже он осознал, что никакого чуда здесь нет: дети успели проучиться в данной школе два года и привыкли к школьным порядкам. Меж собой они тоже успели разобраться и расселись группками (мальчики из "верхнего" города и из "нижнего", а также три индивидуалиста из окрестных дворянских поместий, девочки тоже в виде двух стаек) — что Антону стало ясно, конечно, позднее. Пока же он посмотрел в их разнообразные, но одинаково любопытствующие глазенки и сказал:

— Меня зовут Антуан Фонтанэ. Я буду преподавать вам французский язык, историю Франции и отчасти окружающих ее государств, географию и математику, а также развивать мускулатуру и координацию ваших тел. Первым уроком по расписанию у нас значится французский язык. И вот чтобы мне понять, как вы усвоили в прошлых классах правописание и сложение букв в слова, а слов в предложения, я предлагаю вам написать сочинение на тему: как я провел лето. Доставайте ваши тетради в линейку, чернильницы и перья и попытайтесь, глядя в потолок или внутрь себя, вспомнить и сформулировать свои летние впечатления. Моя подсказка: на первой странице вы можете записать свои воспоминания в виде разрозненных предложений или даже пары фраз вроде "ловил рыбу", а на второй уже выстроить из них вполне связное и даже красивое сочинение....

И на диво послушные чада заскрипели перьями, периодически почесывая в затылке, вознося очи горе и лишь иногда скашивая их в сторону соседской тетради. И так до завершения урока (служка в коридоре прозвонил в колокольчик), после чего раздалось несколько голосов "а я не успел!".

— Ничего страшного, — заверил Антон этих учеников. — Мне достаточно будет и неоконченных сочинений. Оставьте тетради на столах и бегите на перемену.

На уроке географии он первым делом сказал:

— Вам ребята (les gars) очень повезло: вы живете в самой красивой и благодатной стране Европы. А что такое Европа — вы знаете?

— Не-ет....— прозвучало несколько голосов, но их перекрыл голос гонористого мальчика с передней парты:

— К Европе относятся все страны, которые расположены недалеко от Франции.

— Хороший ответ, — одобрил Антон. — А теперь посмотрите, как выглядят Франция и Европа в целом при взгляде на них с очень большой высоты.

И он открыл шторки, закрывавшие до поры настенную карту Европы (ее прислали к началу учебного года из министерства образования)....

Урок истории он начал тоже вопросом:

— Кто-нибудь из вас бывал под землей, в пещерах?

— Мы были, — закричало сразу несколько учеников.

-Только это были не пещеры, а каменоломни, — уточнил один из них. — Они находятся недалеко отсюда, внутри холма. Из камней, которые там добывают, выстроены многие дома нашего города.

— А еще там иногда живут люди, — добавил другой ученик. — Мы видели их кострище, а также подстилки из сухой травы. Это, наверно, те, которые из своих домов убежали, потому что их хотели притащить на гильотину....

— Так вот, — сказал Антон. — Похожие пустоты в холмах нередко возникают без человеческих усилий, самопроизвольно, и тогда они называются пещерами. Недавно на юге Франции была обнаружена большая пещера с заваленным входом. Когда вход раскопали и пещеру осветили факелами, то вдруг увидели на ее стенах многочисленные рисунки, сделанные разноцветными охрами. На этих рисунках изображены преимущественно звери — но среди обычных для Франции оленей, быков, медведей и козлов были обнаружены совсем необычные: огромные львы, носороги, бизоны и даже слоны, только покрытые густой длинной шерстью! Нашлись также рисунки, на которых изображены человечки с копьями и луками, нападающие на этих "слонов". А в глубине пещеры обнаружены кострища, а также черепа и кости различных животных, в том числе остатки слоновьих бивней. Какой же вывод можно сделать из этих фактов, ребята?

— В этой пещере жили люди, которые охотились на слонов и потом нарисовали про свою охоту, — ответил первым гонористый мальчик.

— А кто такие бизоны? — спросила вдруг одна из девочек.

— Я расскажу вам об этом позднее, на уроке географии. Сейчас же важно понять, что жили эти люди очень давно — в те времена, когда во Франции еще водились слоны и носороги. Люди же пока не умели выращивать ни пшеницу, ни ячмень, ни капусту с картошкой и также не знали, что диких животных можно приручить для того, чтобы получать от них молоко, шерсть и мясо. Поэтому они просто охотились на зверей, а плоды, ягоды и зерно выискивали в лесах и лугах, в дикорастущем состоянии. От этого периода и принято теперь начинать историю жизни людей во Франции.

— А что было с людьми до этого? — спросил тот же мальчик. — Откуда они появились?

— По этому поводу существует несколько мнений, о которых вы узнаете, если пойдете учиться в коллеж....

На уроке арифметики Антон вспомнил уроки "Радионяни" (которые ему иногда напевал по памяти отец) и сказал:

— Многие арифметические правила проще запоминаются в виде песенок. Например, вы уже знаете правило "От перемены мест слагаемых чисел сумма не изменяется". Оно вроде бы и не сложное, но некоторые ребята все равно в нем путаются. А вот теперь послушайте, как это правило звучит в виде песенки....

И странный, но уже очень симпатичный ребятам учитель запел:

К тридцати прибавить двадцать

Будет ровно пятьдесят

К двадцати прибавить тридцать

Будет тот же результат.

Ах! Что? Что же получается?

Ах! Что? Что же получается?

От перемены мест слагаемых

Сумма не меняется!

От перемены мест слагаемых

Сумма не меняется.

— Правда, ребята, что так учить значительно проще?

— Да! Да! — дружно закричал весь класс.

Но апофеоз популярности Антона пришелся на урок физкультуры, который он провел во дворе школы. Для начала он спросил:

— Кто-нибудь из вас умеет ходить на руках?

— Не-ет, — послышались удивленные голоса.

— А я умею, — сказал Антон, после чего оперся руками на травяной газон, легко вскинул ноги в стойку и пошел, перебирая руками, туда и сюда. Потом сделал колесо, крутнул сальто с места, вернулся в исходное положение и спросил:

— Хотите научиться делать так же?

— Да! — совсем дружно сказал класс.

— Тогда начнем с разминки. Смотрите на меня и делайте похоже....

Глава седьмая. О чем говорили в салонах Франции в конце 1795 года

Спустя всего месяц Антуан Фонтанэ стал заочно известен в ряде семейств города Равьер (около 600 жителей), а когда он смог на зарплату приобрести себе приличную одежду и стал выходить на прогулки (жил в той же школе, занимая одну комнату на втором этаже), то его останавливали "для поговорить" уже многие горожане. Однажды в ноябре на его уроке побывал мэр города (гражданин Филип Брока, богатый негоциант), который при прощании долго тряс руку учителя и обязал бывать по четвергам в салоне его жены, Летиции, урожденной де Пюи. "Что ж, жить в обществе и быть свободным от него — плохая альтернатива, — вспомнил Вербицкий заветы классиков. — Надо идти и доказывать свою адекватность. К тому же хоть мне и понравилось возиться с этими ребятишками, но могут возникнуть другие варианты моего влияния на французское общество".

В очередной четверг в середине ноября (26 день брюмера, pistache, что означает фисташковый) Антон купил на рынке пару ливров (около 1 кг) фисташек, красиво их упаковал и пошел вечером к двухэтажному особняку мэра. Левое крыло его нижнего этажа светилось огнями, в прочих помещениях света не было или горело по свечке. Перед домом стояло около десятка карет. На входной двери висел изящный молоточек, которым следовало ударить по бронзовой пластинке, что Антон и проделал пару раз. На стук почти сразу открылась дверь, в которой появился ливрейный слуга и спросил:

— Ваше имя мсье?

— Антуан Фонтанэ, учитель.

— Добро пожаловать мсье. Пройдите налево по коридору, Вас ожидают.

Когда Антон вошел в большую, освещенную многосвечной люстрой комнату, почти все присутствующие (десятка три мужчин и женщин) повернулись в его сторону, а одна из дам, похожая в своих изящных одежках на бабочку, разлетелась к нему и сказала утверждающе:

— Вы — мсье Фонтанэ, тот самый учитель, а я — хозяйка этого салона, Летиция Брока. И я очень рада, что Вы решились пополнить наше давно сложившееся общество. Что это у Вас в руках?

— Я вспомнил, что сегодня по новому календарю день фисташек и потому решился принести их к Вашему столу.

— Ох уж этот календарь! Я и месяцы-то новые никак не запомню, а знать, чему посвящен каждый день — выше моих женских сил. Впрочем, очень мило, что Вы оказались столь внимательны и принесли нам угощение. Мадлен!

— Да, мэтресс, — тотчас оказалась возле нее горничная.

— Возьмите эти орешки и положите в вазу на боковом столике. А Вы, мсье Фонтанэ, пройдите поближе к моим гостям и для начала расскажите нам о себе. Ведь Вы родом из Луизианы?

Прошло не менее получаса, прежде чем господа, а особенно дамы удовлетворили свое любопытство по поводу столь занятного новичка. После чего Антон смог поучаствовать в разговорах на городские и общегосударственные темы. Одной из городских новостей стал ожидаемый вскоре приезд бригадного генерала Даву, который был взят в плен в ходе осады австрийцами Мангейма, но фельдмаршал Вурмзер отпустил его домой под честное слово не воевать до заключения мира.

"Генерал Даву?! — встрепенулся Антон. — Тот самый, будущий маршал Наполеона?"

— Этот Вурмзер, — говорила меж тем, улыбаясь, статная дама неопределенного возраста (между сорока и пятьюдесятью?), — хорошо знаком с моим братом, Шарлем, и потому он решился отпустить Николя. Вот Вы, Луи, — обратилась она к моложавому господинчику, — наговоритесь теперь вволю со своим пасынком на республиканские темы....

— Увы, мадам, — заулыбался ее муж. — Ваш аристократизм совершенно неистребим. И как это Вы решились выйти замуж за республиканца?

— Луи Тюрро! — встряла в разговор по-свойски Летиция. — Вы что, не знаете, что мы, женщины, влюбчивы?

— Еще раз увы, — дурашливо поник головой Луи. — Ваша влюбчивость проходит обычно так же стремительно, как и появляется. А брачные отношения остаются....

— Вы недовольны тем, что обладаете самой шикарной женщиной Равьера? — продолжила атаку мадам Брока.

— По-моему на этот статус в Равьере найдется несколько претенденток, — парировал Луи. — И Вы, Летиция, как раз первая из них.

— Вы неисправимый льстец, де Линьер! — демонстративно фыркнула хозяйка салона и чуть хлопнула мужа соперницы веером по плечу.

Меж тем в другом, сугубо мужском кружке разговор зашел о пяти членах Директории, которую сформировали совсем недавно, 2-4 ноября (12-14 брюмера). Антон тотчас примкнул к нему, да и дамы постепенно прикочевали.

— Главным там будет, конечно, Баррас, — веско заявил хозяин дома. — Именно он организовал свержение ненавистного живодера Робеспьера, а недавно подавил мятеж роялистов в Париже. Но что мы о нем знаем?

— Я читал в "Журналь де Марсей", — заговорил Луи Тюрро, — что Баррас происходит из древнего графского рода в Провансе и носил до революции титул виконта. Ему пришлось много поплавать и повоевать в наших далеких колониях, но в 1783 г он вышел в отставку. Проявил себя в Париже как азартный игрок в карты и волокита. Одно время он был любовником оперной дивы Сори Арну, которая крутила и с Мирабо — так Баррас с этим рьяным революционером познакомился и даже вступил в Якобинский клуб. В 93 году его сделали комиссаром и послали в Прованс на подавление роялистского восстания. Утверждают, что в Тулоне и Марселе он со своим другом Фрероном весьма обогатился за счет имущества репрессированных дворян. За эти подвиги его избрали в Конвент и поставили во главе Парижского гарнизона, который и подавлял сначала якобинцев, а потом роялистов. Теперь этот грабитель и распутник правит нами через Директорию.

— Луи! — встревожился мэр. — Надо быть сдержаннее в своих оценках....

— Но ведь здесь все свои? — едко вопросил адвокат и покосился на Антона.

— Смею заверить почтенное общество, — решился на эскападу Антон, — что я солидарен с Данте, который поместил в самый ужасный, девятый круг ада души людей, обманувших тех, кто им доверился.

— Благодарю, мсье Фонтанэ, — кивнул мэр. — Но хочу напомнить, что даже у стен могут быть уши. Сколько прекрасных людей в эти несколько лет лишились жизни по наветам!

Все немного помолчали, но все же опять разговорились.

— Я недавно получил письмо из Эльзаса, — сказал тучный господин лет пятидесяти, — в котором между прочими известиями содержится характеристика другого члена Директории, Жана Франсуа Рюбеля, который родился в Страсбурге. Это, оказывается, натуральный еврей, хотя по вероисповеданию протестант!

— Так вот в чем причина его отступничества от Робеспьера! — вновь возбудился Луи Тюрро. — Рюбель просто пошел по стопам своих предков, предавших Христа! И кстати, я слышал, что он тоже присвоил себе немало дворянского имущества....

— Луи! — возвысил голос мэр. — Ты умолкнешь на время. Договорились? А теперь хотелось бы послушать что-то позитивное про наших правителей.

— О Ле Ревельере-Лепо ничего не говорят плохого, — сказал худощавый господин лет сорока. — Он тоже был адвокатом, потом занимался биологией, а в революцию стал республиканцем, но террор, развязанный якобинцами, резко осуждал. Потому его и термодорианцы стали уважать. К тому же к его рукам чужих денег, вроде, не прилипло....

— Хорош и Ле Турне, потомственный моряк, — вставил пару фраз господин неопределенного возраста, к тому же не толстый и не тонкий. — Это он реорганизовал наш флот в Тулоне после изгнания из него роялистов и, тем самым, заслужил место в Директории....

— И Ле Турне и Левельер-Лепо и Рюбель будут всего лишь пешками в руках Барраса и его приспешников, — не сдержал обета молчания Луи Тюрро.

— Зато Лазар Карно ему спуску не даст, — возразил самый высокий и молчаливый господин. — Он честен, последовательно революционен и наделен разнообразными талантами: инженер, написавший труд "Опыт о машинах", финансист, составивший мемуар об их пополнении в государственной казне, создатель 14 армий по всему периметру Франции и разработчик почти всех наших военных операций. В качестве комиссара был в Пиринейской и Северной армиях, которые при нем одержали важнейшие победы. И этот деловой человек еще пишет стихи!

— Вот они с Баррасом друг друга и скушают! — опять встрял Тюрро. — Или их обоих арестует какой-нибудь очень успешный генерал. Их у нас сейчас много развелось.

— Успешных не так и много, — сказал мэр. — Я слышал лишь о Пишегрю, завоевавшим Голландию.

— Реально ее завоевали генералы Моро и Журдан, которыми командовал Пишегрю, — вновь авторитетно сказал молчун. — К тому же в этом году Рейнско-Мозельская армия под командованием Пишегрю по всем параметрам уступила австрийцам.

— Мой сын служил как раз в этой армии и попал в итоге в плен, — вклинилась в мужской разговор жена Луи Тюрро.

— В плену люди часто умирают, — сказал бывший молчун. — Поэтому Вам, Франсуаза, стоит поставить свечку в храме за здоровье фельдмаршала Вурмзера....

Глава восьмая. Без женщин жить на свете можно, но....

С того дня Антон стал регулярно посещать салонные "четверги" у Брока и вскоре перезнакомился со всеми завсегдатаями. Светские разговоры давались ему легко: ведь к ним его собственно и готовили мать с отцом и институтские преподаватели. Он к тому же очень оживил своим присутствием этот узкий мирок городских обывателей, так как вовсю стал использовать анекдоты и прибаутки двадцать первого века (само собой, в видоизмененном виде). Да и суждения его о текущей политике показались равьерской публике хоть и оригинальными, но довольно точными.

Надо ли говорить, что дамы проявляли к нему особое внимание. Те, что повзрослее, примеряли его к своим незамужним дочуркам, находя в итоге, что он очень хорош собой, но, увы, долго еще будет беден. Дамы в возрасте "около тридцати" примерили уже к себе и, в зависимости от степени их скромности, заключали: "Если бы он обратил на меня внимание...." или "Идеальный кандидат в любовники" или даже "Я отдалась бы ему в любой момент!". Антон тоже приглядывался к этим дамам (глупо бороться со своим темпераментом), замечая их повышенный к себе интерес, и теперь решал в уме задачу из пяти неизвестных. "Прибрать к рукам недавно овдовевшую и прехорошенькую Флору? Но у нее многочисленная и очень настырная родня — вмиг оженят, а мне того не надо. Пойти навстречу пожирающей меня глазами Розали? Но это будет, пожалуй, подобие Риты Гомеш — чур меня, чур! Прокрасться в будуар к Летиции? Сойдет с рук несколько раз, а потом мэру кто-то донесет — и грянет жуткий скандал! Покуситься на Луизу, чей муж служит в Пиринейской армии? Явно некрасивый поступок, хоть в глазах дам и простительный. Пойти на приступ молчаливой "старой девы" Констанции? Долгонько может получиться, отвыкла девонька от кавалеров, ожесточилась против кобелей.... А если поступить подобно Печорину: волочиться на виду за одной, а шастать втихаря к другой? Еще лучше посещать всех названных особ по очереди, сбивая возможных наблюдателей с толку....

Для начала Антон переписал на карточку как можно каллиграфичней часть трогательного стиха Ронсара:

Когда одна, от шума в стороне

Бог весть о чем рассеянно мечтая,

Бездвижимо сидишь ты всем чужая

Склонив лицо как будто в полусне,

Хочу тебя окликнуть в тишине,

Твою печаль развеять, дорогая,

Иду к тебе, в волненьи замирая,

Но голос, дрогнув, изменяет мне....

Затем купил в цветочном павильоне горшочек с фиалками, прикрепил к нему конверт с карточкой и, окликнув отирающегося возле павильона мальчишку на посылках, попросил доставить сию "бомбу замедленного действия" в городскую библиотеку, где служила уже около года Констанс Витри, переведенная в Равьер из Осера. Сам же зашел в книжный магазин и нашел, к своему удовлетворению, роман Жермены де Сталь "Софи или тайные чувства", купил его и пошел читать в своей комнатке.

В следующий четверг, войдя в салон, Антон первым делом посмотрел в угол, где обычно сидела Констанция, и встретился с ее просиявшим взглядом. Он ей слегка поклонился, изобразил смущение и прошел вперед, в круг самоуверенных дам. Однако спустя некоторое время он, улучив момент, подошел к мадемуазель Витри и сказал:

— Я недавно прочел книгу Жермены де Сталь под названием "Софи или тайные чувства". Вам как библиотекарю она, возможно, знакома?

Констанция, против ожидания, вдруг усмехнулась и сказала:

— Я получила в понедельник в подарок горшочек с фиалками. Вам он, возможно, знаком?

— Разве при нем не было карточки? — отфутболил вопрос соблазнитель.

— В карточке были стихи Ронсара, но вряд ли это он прислал мне цветы: все-таки со дня его смерти прошло более 200 лет....

— Я мог бы еще пошифроваться от Вас, но предпочту капитулировать: цветы и стихи прислал я.

— И что это значит?

— Это значит, что я хочу познакомиться с Вами приватно.

— Приватно? Это синоним слова "интимно"?

— Это более емкое понятие, означающее доверительные отношения, закрытые от других.

— Чем я вызвала у Вас такое доверие?

— Той самой закрытостью. Все вокруг Вас лицедействуют, а Вы стоите как бы над схваткой.

— Вот как? А я считала себя просто робкой девицей среди самоуверенных дам. Причем их самоуверенности я завидовала — до сегодняшнего дня....

Вдруг их беседу прервала вездесущая Летиция:

— О чем это вы тут шепчетесь, Констанс? Неужто наш Антуан зовет Вас на свидание?

— Мы обсуждаем книгу Жермены де Сталь "Софи", — тотчас ответил Антон вместо смутившейся Констанции. — Знаете такую?

— Книгу я не читала, а о мадам де Сталь, дочери бывшего министра Неккара, наслышана. Ее салон считался в Париже после революции самым модным, а сама она — очень влиятельной дамой. К примеру, она добилась для своего любовника графа Нарбонна поста военного министра. Потом она бежала от якобинцев вместе с Нарбонном в Англию, но там они рассорились, и ей пришлось ехать в Швейцарию, к своему отцу.... Но что же она написала в своей книге?

— О мечтах и затаенных желаниях юной девы, даже подростка, — сказал Антон. — Написано столь откровенно, что мне даже было неловко читать: как будто я подсмотрел за девой в будуаре. При этом многие женские капризы стали мне более понятными....

— Вы до конца прочли эту книгу? — спросила Летиция. — Тогда я прошу ее сюда принести: у меня подрастает дочь, и многое в ее характере мне стало непонятно. Или Вы, Констанс, уже встали в очередь за этим произведением?

— Нет, — неприлично коротко ответила дева.

— Кстати, Антуан, — опять оживилась Летиция. — Пока Вы здесь любезничали с мадмуазель Витри, мы в женском кругу без Вашего остроумия заскучали. Берите свою даму и присоединяйтесь к нам....

— Я ничья дама, — отрезала Констанция, — и, с Вашего позволения, останусь на уже пригретом месте, здесь.

— В моем салоне всяк может находиться где угодно и с кем угодно, — уведомила с язвинкой мадам Брока, после чего подхватила мсье Фонтанэ под руку и повлекла к матронам. Однако на полпути, за декоративным лимонным деревом, она остановилась и негромко заговорила:

— Я понимаю, что молодой цветущий мужчина вроде Вас невольно подыскивает себе женщину, которую можно увлечь на ложе страсти. Однако почему Вы решили, что она должна быть незамужней и к тому же из категории "увядших дев"? Или я не права и у Вас нет никаких тайных планов в отношении Констанс?

— Планов пока нет, но пару шагов в ее сторону я сделал....

— Умоляю, развернитесь в другую сторону. Чем, к примеру, я не хороша?

— Я восхищаюсь Вами с первого дня знакомства....

— Открою свою тайну: я с первой встречи восхищаюсь Вами. Так почему мы преступно транжирим время? Понимаю: Вас смущает наличие у меня мужа. Но его ложе страсти давно не привлекает и слава богу: мне всегда нравились только молодые мужчины. Когда Филип был молод, то был хорош, теперь же я напрочь его от себя отлучила.

— И все же он будет вне себя, когда наушники доложат ему о нашей связи....

— Я сумею подавить его эмоции. К тому же мы сможем встречаться скрытно в соседнем городке Нюи, где живет моя подруга, которая предоставит нам уютный уголок по первой просьбе.

— Более сопротивляться даме я не вправе. Но желательно создать у равьерцев мнение, будто я бью копытом под другим оконцем или даже сразу под несколькими. Вы не против такой дымовой завесы, Летиция?

Глава девятая. Обретение гарема в одном лице

В субботу рабочий день учителей был укорочен и потому Антон смог пойти после обеда в библиотеку, к Констанс. Она подняла голову при его входе, кивнула на приветствие, внимательно посмотрела в глаза и сказала (в зале никого не было):

— У Вас вид провинившегося пса. Что случилось, Антуан?

— Моя общительность меня подвела: некоторые женщины решили, что я гожусь им в любовники.

Глаза Констанс дрогнули и на миг затуманились, но она преодолела свое замешательство и вновь спросила (градусов на десять холоднее):

— Это Летиция?

— Не только. Еще Розали и Луиза.

— Так радуйтесь! — вспылила мадмуазель Витри. — Будете, как турецкий паша, обладать целым гаремом!

— Что-то мне не радостно, — возразил Антон. — Скорее грустно. А главное, я потеряю право бывать в Вашем обществе....

— Для чего Вам мое общество? От меня постельных утех Вы не дождетесь....

— Меня вдохновляет разговор с Вами, на любую тему. Я жажду смотреть Вам в глаза и слушать Ваш тихий ясный голос. Он проникает в мою душу и умиротворяет ее....

— Вы коварный тип! Мало ему трех наложниц, подайте еще утешительницу, отпускающую грехи....

— Наложницы пока воображаемые, а много их для того, чтобы сбить с толку ненавистных соглядатаев! Вот я вошел всего лишь в библиотеку, а некий человечек может вообразить, что у меня здесь свидание с Вами и расскажет об этом сегодня же всем и каждому....

— А! Вы пришли взять здесь книжку? Так берите и уходите поскорей!

Вдруг Антону стало так тошно от роли постановщика "дымовой завесы", что он чуть не застонал вслух. И неожиданно для себя сказал:

— Констанс! Возьмите мои руки в свои и скажите: гоните всех прочь, Антуан, я одна утолю твои страсти и согрею душу, одна стану твоей Вселенной! Умоляю, Констанс, скажите это....

Констанция хотела ему что-то ответить, но ее губы задрожали, а из глаз появились и покатились по щекам две слезинки. Антон стремительно приник к ней и попытался поймать их губами, но добился лишь того, что слезы побежали безостановочно. Тогда он впился в ее уста, ощущая прилив невыразимого блаженства при полной уверенности, что она испытывает то же чувство....

Воскресное утро мсье Фонтанэ встретил в постели мадмуазель Витри. Сама она, впрочем, была уже на ногах и, судя по великолепному запаху, готовила на кухне кофе. Вот она заглянула в спальню, встретилась глазами с внезапно обретенным любовником, зарделась щеками и спросила:

— Какой кофе Вы предпочитаете, Антуан: черный или со сливками?

— Со сливками и Вашими поцелуями.

— Я полагала, что мы нацеловались на неделю вперед. Тем более что изобразила за ночь целый гарем. Кто из представленных одалисок Вам понравился?

— Все без исключения. Но этим утром я не прочь вновь посмотреть танец живота в исполнении Фатимы.

— Ни за что: вчера я опьянела от любви и к тому же танцевала в полумраке. А сегодня у меня настрой деловой да я и не решусь при свете дня демонстрировать Вам изьяны своей фигуры....

— Нет у Вас никаких изъянов, милая Констанс, все формы тела совершенны и образуют идеальный для мужского глаза ансамбль. А уж в выдумках с Вами не сравнится никакая женщина. Это же надо: вместо трех гаремных девушек предоставила мне пятерых!

— Это чтобы Вы забыли про Луизу, Розали и Летицию, а думали только о том, какую экзотическую женщину я предоставлю Вам в объятья в следующий раз. Но чур, кофе убегает!

Пока Констанция была в кухонных хлопотах, Антон с улыбкой стал вспоминать наполненную любовными ласками ночь и удивительных персонажей новой любовницы. Сначала она была в своей ипостаси и отдавалась самозабвенно. Но когда он пошел было на второй приступ, начитанная Констанция попросила несколько минут для перевоплощения и явилась перед ним в образе турчанки: в газовых шальварах и под газовой накидкой на обнаженном теле.

— Господин! Меня зовут Фатима, — сказала она. — Что Вы предпочтете: увидеть танец живота или позволить мне покрыть поцелуями все Ваше тело?

— Предпочту сначала танец, а потом можешь перейти к поцелуям, — изъявил милость великодушный господин. И она начала танцевать, сладострастно поводя бедрами или мелко-мелко потряхивая чуть обозначившимся нежным животиком, а также внятными мягкими грудками.... В итоге градус вожделения у Антона столь повысился, что когда "Фатима" перешла к обещанным поцелуйчикам, он стал взамен покрывать поцелуями ее тело и далее по списку....

Третьим персонажем Констанции стала немочка в клетчатом фартучке на голо тело, которая оповестила:

— Меня зовут Гретхен. Моя мама говорит, что я очень глупая и потому моя жизнь состоит из одних запретов.

Когда Антон подыграл этому персонажу и предложил полежать немножко в постели, Гретхен всполошилась:

— Никак нельзя! Мне мама первым делом запретила ложиться в постель с парнями....

— А можно ли тебе покачаться с парнем на стуле? — спросил Антон.

Гретхен засунула пальчик в рот, призадумалась и просияла:

— Про стул она мне ничего не говорила! Значит можно....

Потом в спальню зашла натуральная англичанка (с волосами, скрученными на затылке и в глухом черном платье) и сообщила:

— Я леди Бульвер-Сеттер-Спаниэль. Сегодня девять дней как мой муж, лорд и пэр Великобритании, ушел в мир иной. Поэтому прошу Вас, сэр, осуществлять Ваши домогательства пристойно, медленно и очень-очень долго....

Завершила череду образов японка Сикоку в подобии кимоно: почтительная, пугливая, как бы несчастная, но уступчивая....

Тут его воспоминания были прерваны приходом в спальню Констанции с подносом, уставленным различной снедью и чашками с кофе.

После совместного завтрака в постели последовал, естественно, вновь акт любви, а затем Антон попросил у Констанции перо, чернила и лист бумаги и написал записку следующего содержания: "Мадам! Я необратимо связал себя обязательствами по отношению к мадмуазель Витри. Очень признателен Вам за радушие, с которым Вы принимали меня по четвергам".

Эту записку он дал прочесть Констанции, после чего упаковал ее в конверт и отправил с посыльным Летиции Брока.

Глава десятая. Новый персонаж в Равьере

Свои близкие отношения новоявленные любовники не афишировали, но встречались каждый вечер, а воскресенье целиком проводили вместе. Равьерцы быстро узнали об их связи (шустрые — через день, а ленивые — через неделю), но сильно не донимали, полагая, что библиотекарша и учитель — два сапога пара и вскоре придут в мэрию для заключения брака. Однако миновал фример, потом нивоз и плювиоз, наступил вантоз (19 февраля), а пара все не появлялась на приеме у Филипа Брока.

Антон по молодости лет не стремился, конечно, к брачным отношениям. Но и Констанция, оказывается, искренне полагала, что революция освободила наконец-то женщин и они вправе строить свою жизнь без опоры на мужчин, пораженных в 7-8 случаях из 10 заразой неверности. Ведь в юности мадмуазель Витри обожглась в этом пламени — а уж как она любила своего Максимилиана! Антуан сейчас очень мил, но именно как любовник. А вот представить его отцом семейства достаточно сложно. Так что надо ей бдительности не терять и строго соблюдать меры по предотвращению беременности....

Между тем в Равьере появился новый и весьма значимый персонаж: тот самый генерал Даву, сын Франсуазы де Линьер, урожденной де Велар. Как-то в середине вантоза (начале марта) Антон шел по улице от рынка с грузом овощей, когда возле него остановилась нарядная карета и из ее окна высунулась голова той самой Франсуазы, которая крикнула:

— Мсье Фонтанэ! Пожалуйте к нам в карету!

Антон мысленно поежился ("Сейчас меня станут допрашивать как да что...."), но улыбнулся хорошо знакомой даме и поспешил к дверце. Войдя в карету и устраиваясь напротив дамы, он увидел рядом с ней сидящего в полумраке молодого плотного господина в штатском платье и слегка ему кивнул.

— Николя, — обратилась к господину дама, — познакомься с лучшим учителем нашей школы Антуаном Фонтанэ. А это мой сын, Луи Николя Даву, бригадный генерал, о котором я Вам когда-то рассказывала.

— Рад знакомству, мсье Фонтанэ, — буркнул Даву вовсе нерадостно.

— Польщен знакомством с боевым генералом, — сказал с пиететом Антон. — Надо полагать, Вас ждут великие дела.

— Пока что я оказался вовсе не у дел, — вновь буркнул Даву.

— Сын дал слово австрийцам не воевать против них до формального обмена его на австрийского бригадного генерала, — пояснила Франсуаза.

— У Вас, значит, будет хороший шанс изучить сражения прошлых лет и найти в них лучшие окончания. Этот прием, вроде бы, лег в основу побед Фридриха Великого.

— Фридрих тщательно изучил военную историю и заимствовал ряд приемов у полководцев далекого прошлого, — снисходительно сообщил Даву. — В частности, атаку косым строем он перенял у Эпаминонда. Впрочем, рациональное зерно в Вашей подсказке есть. Мне даже будет интересно проанализировать ход сражений на Рейне, а также в Бельгии и Голландии — как за наши войска, так и за противников. Жаль, что разыграть сражения будет не с кем....

— Ну, если Вы не найдете подходящего соперника, то можете попробовать в этом качестве меня, — предложил Антон. — Я изучал какое-то время военное дело — правда, на опыте войны американских колоний за независимость

— Антуан прибыл к нам из Союза штатов Америки, — пояснила сыну Франсуаза. — Хотел воевать, но попал волей случая в учителя.

— Занятно, — сказал Даву. — Что ж, я, возможно, воспользуюсь Вашим предложением в будущем.

— Антуан! — вновь вмешалась Франсуаза, — Мы уже подъехали к вашей школе. Скажите, почему Вы перестали бывать в салоне Летиции? Вас там очень не хватает....

— Мадам Брока не одобрила моей дружбы с мадмуазель Витри, поэтому мы с Констанцией решили ей не досаждать.

— Это пустяки! Я поговорю с Летицией и она, надеюсь, возобновит вам приглашение в салон. Тем более, что у нее появился новый предмет для обожания....

При этих словах Франсуаза чуть скосила глаза в сторону сына.

— Это замечательно, — улыбнулся Антон. — Но я не уверен, что мадмуазель Витри переступит через свое самолюбие....

— А тут уж Вы с ней поговорите. Со всем мужским шармом.... Это ведь Вами высказанный девиз: жить в мире со всеми приличными людьми. Так вернемся к этому миру....

Перед очередным салонным четвергом посыльный принес Антуану Фонтанэ приглашение от Летиции Брока "почтить своим присутствием круг прежних знакомых". Аналогичную записку получила и Констанция Витри.

— Я скажусь нездоровой, а ты, мой друг, иди, — предложила Констанс. — Иначе тебя ждет полный ignorer (отторжение). Я, возможно, появлюсь там в другой четверг.

— Как скажешь, милая. Приглашение это мне кстати: там будет наверняка генерал Даву, с которым я хочу завязать более тесное знакомство....

— Генерал? Ты что же, собрался идти воевать?

— Вообще-то именно для этого я во Францию и приехал, — напомнил Антон. — Ты может этого не поняла, но я довольно честолюбивый человек и быть школьным учителем мне не хочется.

— Я поняла: тебе хочется сделать меня "соломенной вдовой". Я говорила: ты очень коварный тип.

— При удачном повороте событий ты будешь жена генерала или даже маршала. И когда меня убьют, то станешь безбедно жить с нашими детьми на генеральскую пенсию.

— Ты что-то не торопишься звать меня замуж....

— Стану генералом — обязательно позову. Нет, даже если стану простым офицером: офицерская пенсия все равно больше учительской....

Глава одиннадцатая. Игры воображения в 18 веке.

Вскоре Николя Даву и Антуан Фонтанэ, бывшие ровесниками, оказались в дружеских отношениях. Будущий маршал имел почти одинаковый с Антоном рост, но на этом их внешнее сходство заканчивалось. У французского дворянина д,Аву был властный взгляд, продолговатый нос с горбинкой, плотно сжатые губы и высокий лоб, плавно переходящий в начинающуюся лысину, а полуфранцуз-полурусак Вербицкий взгляд имел открытый (но с затаенной упряминкой), нос прямой, губы слегка сжатые (как у артиста Джуда Лоу), равно готовые к игре словами или страстным поцелуям, а его шикарная шевелюра наверняка вызывала у нового знакомца жгучую зависть. Зато они оба живо интересовались фирменными приемами и хитрушками великих полководцев и потому с удовольствием окунулись в переигровку тех или иных знаменитых сражений, пытаясь найти некие контрходы против атак этих гениев. Реставрацию битв они проводили на картах или схемах, а собирались для этой цели в просторном двухэтажном доме Луи Тюрро де Линьера, где отставному генералу Даву была предоставлена комната для кабинета.

— А не восстановить ли нам ход недавнего сражения при Флерюсе? — спросил при очередной встрече с Антоном Даву. — В его результате союзники ретировались из Бельгии и дали годичную передышку Франции, но реального перевеса по ходу битвы у нас не было. Более того, был момент, когда войска нашего правого крыла побежали с поля боя, и остановить их удалось просто чудом....

— Это то сражение, где вы поместили наблюдателей в гондолу воздушного шара? — спросил, улыбаясь, Антон.

— То самое. И получилось с шаром очень хорошо: Журдан сразу узнал об отступлении дивизий Монтегю и Миллера на своем западном фланге, бросил против корпуса принца Оранского резервную дивизию Клебера, и та заставила голландцев вернуться на исходные позиции. В середине дня с шара сообщили о том, что на восточном фланге в бегство ударились солдаты дивизии Марсо, и Журдан отправил адъютанта к генералу Лефевру, чтобы тот помог своему соседу. Его дивизию тоже очень теснили войска эрцгерцога Карла, но Лефевр смог все-таки послать к Марсо полк Сульта, в который затесался комиссар Сен-Жюст. Этот комиссар пошел впереди полка и воодушевил своим примером бегущих дезертиров, которые повернули обратно и обрушились на австрийцев. Тем не менее, это был еще не разгром, а просто наступил баланс сил и постепенный спад битвы. Вдруг фельдмаршалу Саксен-Кобургу сообщили о том, что крепость Шарлеруа, гарнизон которой он шел разблокировать, сдалась еще вчера — и тогда он скомандовал отступление к Брюсселю. А еще через день он сдал Брюссель и ушел в Германию.

— А какими оказались потери сторон? — спросил Антон.

— По 3 тысячи убитыми и раненными.

— Вот так битва, да еще эпохальная! — разулыбался попаданец. — Билось более 120 тысяч вояк и разошлись почти бескровно. Это совсем не Канны, где Ганнибал уложил около 80 тысяч римлян....

— В наши дни при каждом сражении потери почти такие же. Хотя в недавнюю Семилетнюю войну потери исчислялись с обеих сторон десятками тысяч. Видимо, дело в том, что в войсках значительно меньше артиллерии: 1 орудие на 1000 штыков, а тогда доходило до 6 орудий.

— Вот нам и первая подсказка при переигровке этого сражения: за кого подставим еще пушек, тот и победит.

— Это не по правилам, — усмехнулся Даву. — Нам надо обойтись наличными силами и средствами. Ну что, разыграем, кому играть за Журдана, а кому за Кобурга?

— Не надо разыгрывать, — возразил Антон. — За наших мне действовать будет неинтересно, они и так победили. Отдайте мне союзников. Сколько кстати у них было войск?

— 52 тысячи.

— Значит, у французов было около 70 тысяч? Приличный перевес. Но великие полководцы всегда воюют не числом, а умением.

— А Вы наглец, Антуан....

— Да, я такой. Ну, расстилайте карту....

Наконец противники закончили анализ позиций сторон и свои возможные ходы и посмотрели в глаза друг другу:

— Приступим? — спросил Даву.

— Естессно, — ответил Фонтанэ. — Но у меня готово два варианта победоносного наступления.

— Даже так? Тогда начинайте Вы....

— Вариант первый. В ночь на 26 июня несколько конно-егерских и драгунских полков отправляются на восток от Флерюса в окружной путь длиной в 4 лье (16 км). Кавалеристы выходят к залесенному берегу реки Самбр, двигаются вдоль берега, пересекают реку по мосту возле деревни Тамин и располагаются в засаде в большом лесу восточнее деревни Шатле, что находится на правобережье Самбра, в тылу позиций Лефевра и Марсо и тоже у моста. Ждать им придется до середины дня, когда войска эрцгерцога Карла опрокинут дивизию Марсо и этот факт тотчас будет ознаменован высоким столбом дыма возле Флерюса. По дымовому сигналу засадные кавалерийские полки мчатся к Шатле, пересекают реку по слабо охраняемому мосту и обрушиваются с тыла на полк Сульта и бегущих солдат Марсо. После чего они поворачивают на запад и нападают с тыла на дивизию Лефевра. Итогом этого нападения становится прорыв пехоты и кирасиров эрцгерцога к ставке Журдана, его пленение и окружение основных сил французов, которые будут вынуждены сдаться. Как Вы оцениваете этот вариант, Николя?

— В нем есть слабые места. Например, переход реки по мосту близ деревни Тамин большой массой кавалерии (хоть и ночью) может быть замечен местными жителями, патрулями французов и, конечно, охраной моста....

— Охрану нужно будет предварительно ликвидировать, на что егеря как раз специалисты. Возможные патрули должно выявить боковое охранение и тоже ликвидировать. Что еще?

— Движение кавалерии ночью сквозь леса не так просто осуществить....

— Согласен. Поэтому я подготовил второй вариант атаки.

— Ну, показывайте.

— Второй вариант предполагает сосредоточение сил против слабейшего крыла армии, то есть против той же дивизии Марсо. Для этого значительную часть голландского корпуса вместе с его артиллерией следует расположить еще с вечера восточнее Флерюса, за лесным массивом у реки Самбр (с привязанного далеко воздушного шара их в этом случае не заметят), а оставшиеся на западе голландские части должны провести ложную демонстрацию наступления. Удар более мощной группировки войск, сопровождаемый интенсивным артиллерийским обстрелом, дивизия Марсо однозначно не выдержит, да и дивизия Лефевра вряд ли устоит. Ну а дивизия Клебера так далеко на восток (10 км) переместиться не успеет. Повторится тот же вариант, что и с атакой кавалерии, то есть пленение штаба Журдана.

— Этот ход мне больше нравится. Он не новый, Фридрих Великий часто бил армии соперников с одного фланга. Так что и правда, герцог Кобург мог в этой битве победить. Я кстати тоже придумал фланговую атаку, только уже в исполнении дивизии Клебера, который, выставив заслон против ставших пассивными голландцев, должен был ударить в обход Госсли на ставку Кобурга.

— Голландцы в этом случае могли вновь проявить активность и ударить уже в тыл Клеберу, — заметил Антон.

— Да, такой вариант не исключен, — признал Даву. — В общем, можно признать, что Ваши стратегические замыслы сегодня оказались удачнее. Тем интереснее будет разбирать другие сражения....

В начале мая 1796 г. в Равьер пришли известия о неожиданных победах Итальянской армии, возглавленной генералом Бонапартом. Даву сильно возбудился и поехал в Париж, чтобы в штабе Карно узнать подробности. Вернулся он через декаду, привезя с собой карту Пьемонта с пометками о передвижениях и сражениях Бонапарта. В это же время газеты известили, что король Сардинии Виктор-Амадей подписал с Францией мир, по которому отдал Савойю и Ниццу в ее владение.

Антон на правах завсегдатая тотчас пришел к Даву и оба склонились над добытой картой, периодически хмыкая и произнося междометия. Наконец, они насмотрелись досыта, и Даву спросил Антона:

— Каково Ваше мнение по поводу этих побед, мсье Антуан?

— Их вполне можно было предотвратить, но только при активной обороне. Сардинцы же в компании с австрийцами посиживали себе в крепостях, сооруженных в верховьях долин, ведущих к Турину и Милану, и полагали, что легко перебьют здесь любого агрессора. Когда Болье наглухо перекрыл береговую дорогу на подступах к Генуе, молодцы Бонапарта вынуждены были, оставив пушки и лошадей на тыловиков, лезть на хребет, нависающий над побережьем. Вот тут, на горных тропах их и надо было встречать: пушечным огнем, ружейным огнем и, в крайнем случае, штыками. У Колли и Арженто было более 30 тысяч солдат и 50 пушек, да Болье всегда мог прислать из Генуи и Милана пару-тройку дивизий с пушками. У Бонапарта же только 38 тысяч с одними ружьями и саблями, но он победил и с небольшими потерями. За счет чего? Видимо, за счет фланговых обходов по горам, которых его противники страшно боялись и сдавали ему одну крепость за другой. Сколько в итоге они потеряли?

— Десять тысяч убитыми и ранеными, 15 тысяч пленными и 55 пушек.

— А французы?

— Менее двух тысяч.

— Вот и верь после такого военным теоретикам, утверждающим, что соотношение потерь у наступающих и обороняющихся обычно близко к трем!

— Ну, с Пьемонтом понятно, их король решил, что стоять в сторонке от битв всегда выгоднее, — сказал с усмешкой Даву. — Но остальная Ломбардия наполнена австрийскими войсками, справиться с которыми этому Бонапарту будет куда сложнее. Тем более, что там куда ни плюнь — попадешь в реку, озеро или канал. А их надо суметь форсировать да еще под огнем неприятеля....

— Если Вы достанете карту Ломбардии, то мы сможем предвосхитить ходы этого нарождающегося гения, — усмехнулся в свою очередь Антон.

— Я предвидел Вашу реакцию и привез такую карту! — торжествующе сказал Даву. — А также карты предстоящего театра военных действий Самбро-Маасской и Рейнской армий....

Подустав от кабинетных сражений, приятели выходили иногда во двор дома и состязались в ловкости обращения с оружием. К великой досаде Даву американский шпак оказался искуснее его почти во всем: в фехтовании на шпагах, стрельбе из пистолетов и гарцевании (откуда ему было знать, что Антон достиг значительных результатов в пятиборье). Лишь владение саблей ему не давалось, но он сразу насел на Даву, тот взялся его учить и спустя месяц Антон уже сражался с учителем на равных.

— Вы вполне готовый офицер, — констатировал Даву. — Но основное Ваше призвание, мне кажется, штабное. Если мне придется командовать корпусом или хотя бы дивизией, то в начальники штаба я взял бы Вас, Фонтанэ.

В начале июня 1796 г. Самбро-Маасская и Рейнско-Мозельская армии тоже начали наступление на имперцев. В одном из первых боев был взят в плен австрийский бригадный генерал, которого сразу вернули в зачет ранее плененного генерала Даву. Николя тотчас помчался в Париж хлопотать о своем возвращении в армию. Заодно он пообещал любезному другу Фонтанэ замолвить и за него словечко, прибавив:

— В солдаты Вас хоть сейчас возьмут, но мне желательно оформить Вас офицером. Для этого Вам придется, видимо, держать экзамен экстерном в военной школе. Ну, Вы, думается, не подкачаете и экзамен этот сдадите. А дальше нужно будет отличиться в сражениях и не раз — тогда только Вам откроется дорога в старшие офицеры. Во время революции мы росли быстро: я путь от лейтенанта до бригадного генерала прошел за 4 года. Во время войн тоже можно быстро подняться за счет естественной убыли.

— ..... другие, смотришь, перебиты..... — сказал со смешком Антон.

— Именно так, мой друг, — не принял его тона Даву. — Ну, ждите моего вызова.

Вызов в военное министерство для Антуана Фонтанэ пришел уже через неделю. Констанция, узнав, что военная химера ее возлюбленного вот-вот осуществится, бурно разрыдалась, Антон же вместо слов утешения сказал:

— Дорогая, прошу Вас осушить слезы и надеть свой самый торжественный наряд: мы тотчас идем в мэрию и оформляем брак. Вы, надеюсь, не против того, чтобы именно я стал Вашим мужем? И еще: в оставшуюся пару дней предлагаю активно зачинать ребенка....

— Он уже зачат, — тихо возразила Констанция. — Я на втором месяце беременности....

— Слава богу! — с искренним воодушевлением принял новость Антон. — Первое свое предназначение я начал выполнять. Дай бог спроворить второе....

— Это какое же? — подняла недоуменный взгляд на будущего мужа Констанс.

— Натворить великих дел и попасть в итоге на страницу учебника истории, — заявил совершенно нескромный школьный учитель.

Глава двенадцатая. Добро пожаловать в кавалерийский резерв!

23 июня Антуан Фонтанэ выдержал весьма пристрастный экзамен в Парижской военной школе, получил чин су-лейтенанта и был направлен в кавалерийский резерв Рейнско-Мозельской армии, базирующийся в Страсбурге. Он прибыл туда через 3 дня с почтовым дилижансом — через день после переправы армии под командованием Моро через Рейн из Страсбурга в городок Кель по только что наведенному понтонному мосту.

Выйдя из дилижанса на почтовой станции Страсбурга, Антон пошел было по улице этого типично немецкого города в сторону Рейна, но его так шатало и мотало после почти непрерывной езды и вследствие изрядной голодухи, что он переменил направление и вошел в первый попавшийся ресторан. Впрочем, на ресторан это заведение общественного питания совсем не походило, а выглядело как обычная столовая на немецкий лад. К офицеру (Антон был уже обряжен в зеленый егерский мундир, хоть оружия пока не имел) сноровисто подошел сам хозяин, который на вопрос "Чем Вы, герр ресторатор, можете покормить уставшего солдата?" состроил постную рожу и покачал сокрушенно головой:

— Увы, герр лейтенант, мои запасы вчистую подъели ваши камрады. Могу предложить только тушеную капусту и хлеб.

— Представьте, что перед Вами сидит генерал с соответствующим жалованьем и добавьте что-нибудь мясное.

— Генерал.... Тогда другое дело. Для генерала у Марты, моей поварихи, припрятана где-то пара свиных колбасок. Но какими деньгами будет рассчитываться герр генерал: ассигнатами или звонкими сантимами?

— Что, бумажные деньги в Эльзасе не приветствуются?

— Отчего же, мы их принимаем, только по курсу 360 к 1. Но генерал, я уверен, может заплатить и монетами.

— А сколько Вы желаете получить за капусту и колбаски?

— Пожалуй, десять сантимов меня бы устроили....

— То есть половина золотого франка? А лицо у Вас не треснет, гражданин ресторатор? Вот Вам монета в пять сантимов и ни су больше. И скажите спасибо, что со мной нет моих егерей, которые очень суровы к нуворишам.

— Это я-то нувориш? Пластаюсь день и ночь в поисках продуктов, кормлю изрядное число офицеров, сержантов и капралов и я, оказывается, наживаюсь? Грех Вам так на меня наговаривать, мсье генерал-лейтенант....

— Ладно, признаю, был неправ, — завершил Антон необходимую пикировку. — Так где там знаменитые колбаски с тушеной капустой?

Лагерь кавалерийской дивизии (ряды палаток и коновязи за ними вдоль опушки прибрежного леса) Антон нашел на южной окраине Келя. Штаб дивизии располагался тоже в стандартной парусиновой палатке (4х4 м), в которой в данный момент пребывал в одиночестве полковник (в сине-белой форме кирасир) лет под тридцать, изучавший лежавшую на столе карту.

— Мон колонель, — обратился к нему на входе Антон, — су-лейтенант Антуан Фонтанэ прибыл для прохождения службы. Вот распоряжение военного министра.

— Себастьян Дешамбр, начальник штаба сводной кавалерийской дивизии, — отрекомендовался офицер не вставая, взял протянутые бумаги и бегло прочел. После чего позволил себе поудивляться:

— В Ваши годы кавалеристы либо уже полковники, либо покойники, а Вы только-только су-лейтенант. Хотя вид имеете вполне бравый. Где прятались от призыва?

-В Новом Орлеане, мон колонель. Это город на реке Миссисипи, в США.

— Авантюрист, значит? Экзамен сдали экстерном в Парижской школе, а там раньше поблажек никому не делали. Но все-таки покажите и нам, что Вы умеете....

И встал из-за стола, обнажив протез вместо левой голени.

Спустя полчаса, заполненные для Антона гарцеванием на коне, рубкой лозы, стрельбой из штуцера и пистолета с седла и ориентированием на местности по карте, полковник Дюшамбр соизволил радушно улыбнуться и сказал:

— Добро пожаловать су-лейтенант Фонтанэ в нашу резервную часть. По своим статям Вы вполне годитесь в кирасиры, но раз на Вас зеленая форма, я назначаю Вас командиром пелотона (взвода, кто не знает) конных егерей в эскадроне капитана Перрье. Там пелотонами пока командуют аджюданы и Вы будете первым офицером. Не подведите свое звание, станьте первым среди лучших.

— Буду стараться, мон колонель, — улыбнулся в ответ Антон. — Если капитан Перрье не будет против....

Капитан Перрье был далек от образа бравого кавалериста: в своей мешковатой поношенной форме и при бороде он более всего походил на лесника, которым оказывается и был до службы в армии. Возраст его располагался между сорока и пятьюдесятью и потому речь комэска отличалась степенностью. Лейтенанту-новобранцу он первым делом сказал:

— Наше основное дело — разведка. Поэтому егеря должны уметь пробираться по любой местности, причем скрытно не только для противника, но и для местных жителей. Прошел тихо, увидел все что надо и так же ушел. Если же тебя обнаружили, то твои сведения о противнике будут обесценены: он ведь не дурак и постарается сменить свое местоположение.

— Тогда в поиске вы, вероятно, маскируете себя и коней накидками? — спросил Антон.

Капитан воззрился на него с удивлением, потом сказал:

— Нет, это лишнее. У нас и так форма зеленая, под цвет леса и травы.

— Но лошади-то бурые....

— Лошадей видно, это так. Значит, пробирайтесь по глухой части леса....

— На вооружении егерей стоят штуцеры.... — начал опять Антон, но Перрье его поправил:

— Штуцеров у нас мало, больше обычных фузей....

— Значит, кроме разведки, егеря должны производить внезапные обстрелы? — продолжил свою линию новобранец.

— Да,— согласился капитан. — Но штуцеров мало, а из фузей с большой дистанции не попадешь, только попугаешь. Так что от наших обстрелов толку мало.

— Если мы находимся в резерве, — начал третью песнь Антон, — то нас в любой момент могут кинуть в атаку или заткнуть нами дыру в обороне?

— Могут, наверно, — равнодушно ответил Перрье. — Но, в основном, бросят кирасир, драгун, шеволежер или гусар. Конных егерей в дивизии мало, всего два эскадрона, поэтому наше дело все-таки разведка. Ну, инструктаж с Вами я провел, с пелотоном своим Вы познакомитесь позже, а пока надо Вас куда-то поселить.... Вот что: я живу вдвоем со своим заместителем, Огюстом Клюни, и в палатке еще достаточно места. Вы можете поселиться с нами, но с одним условием....

— Каким же?

— Дешамбр сказал мне, что Вы приехали из Америки. Надеюсь, Вы будете рассказывать нам о ней? Например, какие там леса и на кого в них охотятся?

"Мать твою за ногу!" — взъярился в душе Антон. — Я же не был в этой Америке ни разу! Придется теперь припоминать ее флору и фауну, а то и придумывать!"

Глава тринадцатая. Первый бой Антуана Фонтанэ

На обживание в эскадроне времени су-лейтенанту Фонтанэ совсем не дали: утром 27 июня кавалерийскую дивизию прикомандировали к корпусу Дезе, а эскадроны конных егерей обязали тотчас провести скрытый поиск в направлении города Раштатт — в то время как гусары на своих резвых конях обеспечат поиск лобовой. В итоге эскадрон Перрье перешел по Кельскому мосту реку Кинциг, достиг по шоссе деревни Корк и свернул на север, к южной оконечности лесного массива. Вблизи этот лес оказался довольно молодым (искусственно насаженным) и состоял из дубов, росших в соседстве с буками, ясенями и грабами, Впрочем, конный отряд он исправно скрывал, а большего от него и не требовалось. Посередине массива была проложена меридиональная просека шириной около 5 метров, но Перрье ехать по ней запретил: разом на вражеский секрет наскочишь. Здесь он велел всем спешиться и замотать копыта лошадей заранее приготовлеными тряпками. Далее один пелотон он пустил вблизи восточной опушки леса, а второй — вблизи западной. От восточного пелотона вскоре прискакал егерь с сообщением, что в большой деревне за озером ("Легельсхурст", — сказал Перрье, изучавший с утра карту) наблюдается конный отряд — по виду австрийские гусары.

— Это тоже разведка или аванпост, — сказал Перрье. — Черт с ними, едем дальше.

Вскоре егеря достигли северной опушки леса и здесь разделились: полуэскадрон под командой Клюни двинул на север, к Дирсхайму, а Перрье со вторым (где был и пелотон Фонтанэ) продолжил путь по лесу, но уже на восток, к городку Ренхен. К полудню они наткнулись на речку, протекающую по лесу.

— Это Ренх, — сказал Перрье. — Всем спешиться и залечь вместе с конями. Жерар и Матье, тихо вперед к восточной опушке леса и не лениться, поползать, поползать там....

Разведчики отсутствовали около часа, вернулись и доложили две новости: 1) за лесом вдоль опушки разбит большой палаточный лагерь ("тысяч на десять"), а между речкой и городком ("Ренхен" — буркнул Перрье) возводятся редуты для пушек; 2) по лесу шастают пешие патрули ("мы на один чуть не наткнулись").

— Что ж, основную задачу мы выполнили, противник найден и отсюда он не уйдет, — констатировал командир эскадрона. — Теперь надо обследовать обстановку в узком перешейке леса, через который мы с вами прошли сюда: в его северной выемке возможно скрытное накопление кавалерии, которая может проскочить в тыл наших колонн, наступающих на Ренхен. Если же засады там нет, то уже через южную выемку, от Легельсхурста, можно проскользнуть нашей кавалерии и ударить в тыл австрийцам....

Ранним утром 28 июня корпус Дезе в составе дивизий Бопюи и Дельмаса вышел из Келя и ранее взятого Вильштетта и резво двинулся через Легельсхурст и Аппенвайер на Урлоффен и Цузенхофен, имея в качестве цели позиции австрийского генерала Антона Старого у Ренхена. Когда большая часть пути французской пехотой и артиллерией была пройдена (около 10 км и практически без противодействия со стороны австрийских патрулей), в сторону Легельсхурста помчались все разнородные части кавалерийской дивизии, которые углубились в разведанную егерями южную выемку леса, проникли через лесной перешеек в выемку северную и стали ждать приказа от генерала Дезе. Вот с обеих сторон загремели пушки и затрещали ружейные выстрелы — битва началась.

Антон вдруг начал очень волноваться: вот-вот начнется кавалерийская атака, в которой примут участие и егеря (какой в них прок, сидящих на тихоходных крестьянских лошадях и толком не умеющих владеть саблями?) — а вдруг его в этой атаке убьют? Закончится его столь интересная пока попаданческая эпопея....

— Что, мандраж начался? — спросил подъехавший к его пелотону капитан Перрье. — В первом бою почти у всех так. Но мы окажемся в самом хвосте атаки, и вряд ли на нашу долю достанутся австрийские кирасиры. Если же выскочат, то не тушуйся и командуй стрелять: наши егеря умеют все-таки это делать. О, кто-то прытко скачет с тыла! Не иначе адъютант Дезе к нашему генералу. Поеду поближе к штабу....

И вот конная масса зашевелилась и двинулась вдоль опушки на восток: впереди гусары, за ними драгуны, потом кирасиры и в арьегарде немногочисленные егеря. Вот новый поворот, на юго-восток — туда, где белеют палатки и стоят пешие и конные резервы противника. Гусары вдруг повернули влево, намереваясь обойти по дуге городок, драгуны, достигнув палаток, ушли с пути кирасир вправо и влево, ловко спешились и стали дружно стрелять в сторону ошарашенного противника, а кирасиры набрали темп, необходимый для сокрушительного удара. Однако австрийские кирасиры, стоявшие в резерве, дружно повернули коней и погнали их навстречу французам. Две лавы схлестнулись и начали круговерть, поднимая клубы пыли....

Значительно отставшие конноегеря стали еще больше притормаживать, соображая, где в этом боестолкновении их место. Вдруг из туч пыли им навстречу стали вырываться кирасиры, причем не сине-белые французские, а грязно белые, то есть австрийские!

— Егеря, к лесу! — громко крикнул Перрье. — Спешиваемся и стреляем из-за деревьев!

Впрочем, австрийцы стали заворачивать коней с намерением ударить в спину французским кирасирам. И тут в их спины стали вонзаться егерские пули! Уцелевшие кирасиры вновь развернули коней и понеслись в атаку на егерей. Пули полетели им навстречу, но почему-то без особых для большинства последствий. Однако и кирасиры, подскакав к стене леса, в которую углубились егеря, осознали бессилие своих палашей и помчались уже в сторону, прочь из битвы.

Итог сражения под Ренхеном оказался плюсовым для Дезе: потеряв несколько сот убитыми и ранеными (как и генерал Старой), он взял 1200 пленных, 10 пушек и почти все имущество военного лагеря австрийцев, которые стали отступать к Раштадту. Развивая успех, его дивизии пошли по пятам Старого, но гусарский авангард, выйдя к реке Мург (на которой стоит Раштадт), обнаружил за ней основные силы корпуса Латура, пришедшие сюда из Мангейма.

Глава четырнадцатая. Поиск на Эберштайнбург

На другой день после битвы при Ренхене в Кель вошел корпус Сен-Сира, базировавшийся до того под Мангеймом — и началась передислокация частей армии Моро. В итоге через два дня эскадрон конных егерей капитана Перрье оказался в Бадене, где обосновался штаб Сен-Сира, действующего в центре Рейнской армии. Сам штаб разместился в Новом замке маркграфа Баденского, а егеря поставили, как обычно, палатки — в долине реки Оос, под замком.

Антон внутренне слегка обалдел: как же, он находится в том самом Бадене, где перебывали многие гранды русской литературы (Тургенев, Достоевский, Толстой, Гоголь и, вроде бы, Чехов), а также многочисленные аристократы и великие князья, тратившие огромные деньги в казино. Но все они тусовались здесь в девятнадцатом веке, а пока казино еще не построили, есть лишь термальные лечебницы. Маркграф же Бадена имеет основную резиденцию в том самом Раштатте, куда нацелены войска Моро.

Он сидел в уже обжитой капитанской палатке и мастерил боло (длинные сыромятные ремни ему дал Жан Пико, аджюдан из его пелотона, а чугунными шариками диаметром в дюйм и весом по 50 грамм разжился у артиллеристов), когда внутрь вдруг вошел Николя Даву!

— Бонжур, мсье Фонтанэ! — сказал он улыбаясь. — Я о Вас всюду расспрашиваю, а Вы, оказывается, расположились под окнами моего кабинета!

— Бонжур и Вам, мон женераль, — заулыбался Антон. — Вы что же, служите в штабе Сен-Сира?

— Нет, Антуан, меня прикомандировали к штабу корпуса Ферино. Сюда я прибыл для согласования действий нашего правого фланга с центром армии. Но Ваше определение моей деятельности очень точное: я не воюю, а именно служу. Одиннадцатой спицей в колеснице, генералом без солдат. В общем, под рукой то начальника штаба, а то и самого командира корпуса. Подсказываю, передаю приказы, наблюдаю, инспектирую. И вспоминаю Вас с той самой присказкой "другие, смотришь, перебиты....". А Вы, я слышал, уже были в деле?

— Под Ренхеном, — кивнул Антон. — И жутко перепугался, когда на нас выскочили австрийские кирасиры!

— Но тотчас взяли себя в руки и, будучи мастером стрельбы, их всех уложили?

— Стрелял, но, кажется, не попал. И слава богу, они от нас отвернули и ускакали.

— Тогда этот бой не в счет. Вот прольете чужую или свою кровь, тогда крещение боем будет состоявшимся. А что это Вы делаете?

— Это боло, ременная ловушка для коней или солдат. Срабатывает лучше аркана.

— Не понимаю как?

— Вот закончу его делать, тогда покажу. А пока, мсье штабной генерал, не подскажете, когда и где состоится следующий бой?

— Это по большей части зависит от вас, разведчиков. Вы ведь пойдете завтра в поиск?

— Вероятно, да. Капитан ушел к вам в штаб за распоряжениями.

— Тогда желаю Вам, Антуан, досконально разузнать позиции противника на нашем фланге и при этом не попасться в плен и не нарваться на штык или пулю. До встречи завтра вечером.

Конноегеря вышли в поиск, как повелось, с первыми лучами еще только думающего о восходе солнца. Пелотону Фонтанэ была поставлена самостоятельная задача разведать подходы к северной окраине деревни Эберштайнбург, расположенной на водоразделе рек Оос и Мург, в 5 км от Бадена и в 6 от городка Гаггенау. Карту местности он изучил вчера, но все равно взял с собой кроки с нее. Оглядев неровный строй из 30 егерей и привычно поморщившись на их лядащих лошадей, Антон спросил:

— Мне напомнить вам наставления капитана Перрье?

— Не-ет, — вразнобой ответили егеря.

— Маскировочные накидки на лошадей взяли все?

— Да-а....

— Тогда рысью за мной марш!

Первый отрезок их пути лежал к развалинам замка Хоэнбаден, возвышавшегося над северной окраиной Бадена, в середине залесенного правого склона долины р. Оос. Дорога туда была запущенной, но вполне проходимой. Оказавшись под стенами выгоревшего изнутри замка, Антон обернулся и умилился видом просыпающегося городка: "Картинка, да и только! И правильно, что в эти времена сражения ведутся, как правило, в стороне от населенных пунктов. Проигравший битву не цепляется за них, а спокойно сдает победителю. В итоге и дома и жители остаются как бы за скобками войн. И лишь городам, окруженным крепостными стенами, несладко: их-то прессуют по полной...."

За Хоэнбаденом было три тропы, ведущие в сторону Эберштайнбурга (одна прямо по водоразделу, а две по северному склону), но следовало идти лесом между ними, и Антон выбрал путь ближе к верхней тропе. Однако сначала егеря спешились, обвязали коням копыта и накинули на крупы и головы сшитые за два вечера тряпочные покрывала, которые стали "инкрустировать" ветками, пучками травы и листьями. Несколькими ветками украсили и себя. Осмотр егерей и лошадей в лесу с дистанции 100 м Антона удовлетворил: их видно, но только если приглядеться пристально.

Впереди отряда шло боевое охранение из пяти конных егерей, рассыпанных веером шириной около 100 м. Компаса у Антона не было ("Эх, жаль!"), но были карманные часы (подарок Констанции), по которым он и ориентировался: при направлении на восток в 5 часов утра следовало идти на 15 градусов правее солнца, в 6 часов — на него, а в 7 часов — на 15 градусов левее. Пройденное расстояние он тоже брал по часам: по опыту Перрье за час лошади преодолевают по лесу тихим шагом около половины лье (чуть более 2 км). Соответственно, когда отряд стал спускаться по склону, Антон выждал полчаса и скомандовал остановку. После чего передал командование аджюдану Пико и, взяв с собой двух опытных егерей, продолжил путь к деревне пешком, сторожко останавливаясь каждые 50 метров. Вскоре им попалась под ноги тропинка, ведущая на восток. Они пошли вдоль нее метрах в 10-20 справа, ориентируясь по просвету. Но вот впереди меж деревьев показались многочисленные просветы — признак близкой опушки. Антон беззвучно маякнул "делай как я" (эти сигналы он разучил с пелотоном вечером), потом лег на траву и пополз. Через 5 минут егеря достигли опушки и стали обозревать лежащую у подножья горы деревню, вытянувшуюся в южном направлении более чем на километр.

С первого взгляда стало ясно, что в деревне и ее окрестностях скопилась очень большая масса войск: от 10 до 15 тысяч. Антон достал тетрадь и карандаш и стал бегло зарисовывать расположение австрийских позиций, начиная с батарей. Вдруг он увидел, что из деревни бодрой рысью выскочила группа конноегерей ("Пожалуй, полэскадрона" — прикинул Антон) и направилась ровно к тому месту, где расположились французские разведчики. Спутники Антона тревожно посмотрели на него, готовясь порскнуть в сторону, но тот успокаивающе поднял руку, поняв, что отряд целит на рядом расположенную тропу. Переждав, когда всадники проскачут мимо, разведчики продолжили наблюдательную миссию. Но вот Антон закрыл тетрадь и тут в их тылу захлопали выстрелы! Он вскочил, сдернул со спины фузею (штуцер ему не достался) и побежал как можно бесшумно вверх по склону вместе с егерями, придерживаясь просвета над тропинкой. Выстрелы становились громче, ближе и бегуны удвоили осторожность.

Наконец они увидели скопление австрийских егерей, большей частью спешившихся и стреляющих стоя из-за деревьев вглубь леса, то есть в район базирования их родного пелотона. Антон увлек своих солдат за собой к тропинке (вдоль которой видимость была лучше) и тихо скомандовал:

— На виду как раз трое. Я бью левого, Мэтью центрового, а ты, Пьер, правого. Целимся тщательно, как они будут падать, не смотрим, а сразу бежим на карачках вправо, забирая вверх склона, к нашим.

Их суматошный бег мог оказаться удачным, но пятеро оставшихся на конях австрийцев пустились в сторону дерзких стрелков и вскоре на них выскочили. Перезарядить ружья разведчики не успели, но и у австрийцев они оказались разряжены. Зато в руках у них были сабли, которые они взметнули вверх для смертельных ударов. Егеря подставили (как их учили) под сабли ружья и отбили первый наскок. Антон же выхватил из-под мышки подвешенный туда пистолет и разрядил в своего противника. Следом он проворно достал из коробочки на поясе боло, крутнул его над головой и бросил в налетающего коня другого всадника. Ремни, увлеченные шариками, оплели передние ноги коня, и он рухнул грудью на землю, выкинув из седла хозяина. Антон же, ухватив свое ружье вдоль, как шест, крутнулся на месте и метнул его прикладом вперед, целя в затылок австрийца, насевшего на Мэтью. Тот кулем свалился с коня, а ловкий су-лейтенант впрыгнул вместо него в седло, выдернул из ножен свою саблю, налетел на противника Пьера и в два приема ранил его в руку. Когда он повернул коня в сторону пятого австрийца, бывшего в тылу своих товарищей, то увидел его улепетывающим во все лопатки. Ошалелые Мэтью и Пьер стали было благодарить своего лейтенанта, но он вмиг пресек их восторги и приказал взять в повод породистых австрийских коней, а сам стал сноровисто распутывать ноги ушибленного животного (пощадив прикинувшегося ветошью хозяина). После чего они продолжили путь и вскоре вышли к своему отряду, который продолжал перестрелку.

— Идем к северу, — безапелляционно приказал Антон. — Вряд ли австрийцы станут уходить далеко от тропы. Тем более, что мы их число изрядно сократили. У нас, кстати, потери есть?

— Двоих пули зацепили, но не слишком серьезно, — ответил Пико. — А вы и конями смогли разжиться? Да еще какими справными....

— Кони отличные, — согласился Антон. — Всему пелотону бы таких. Ничего, война только началась, отобьем у противника еще, если повезет....

Глава пятнадцатая. Бои за Швабию.

Ранним утром 5 июля 1796 г дивизия Тапонье из корпуса Сен-Сира поднялась лесом от деревеньки Гайсбах на водораздел с р. Мург (обойдя с юго-востока мощный австрийский заслон между Эберштайнбургом и Штауфенбергом) и вышла внезапно на южную окраину городка Гернсбах, раскинувшегося по обе стороны Мурга. Два батальона стрелков, оборонявших городок, не смогли противостоять 7-тысячной дивизии и поспешили к городку Гаггенау. Те, кто спешил медленно, оказались в клещах французских колонн и, соответственно, в плену (около 500 солдат). Комендант Гаггенау имел в своем распоряжении тоже 2 батальона и, прослушав рассказ беглецов из Гернсбаха, счел за благо отступить заблаговременно еще ниже по Мургу, к городу Куппенхайм — так что гусарский авангард французов вступил в Гаггенау беспрепятственно. Теперь Тапонье получил возможность заняться тылами Эберштайнбург-Штауфенбергской группировки и, оставив заслон из гусаров, конных егерей, батальона гренадер и десятка пушек на северной окраине Гаггенау, он атаковал австрийцев справа (из Гаггенау) и слева (из Гернсбаха). Бой проходил с переменным успехом и длился до вечера, когда австрийцы получили приказ от генерала Латура отходить лесами к Куппенхайму.

Эскадрон Перрье оказался в составе заслона на окраине Гаггенау. Верный своей тактике он уговорил командира заслона отправить конноегерей в разведку в сторону Куппенхайма: а вдруг оттуда готовится атака? Ну, а предупрежден, значит вооружен. Шли опять лесом, густо росшим по левобережью Мурга. Бойцы пелотона Фонтанэ имели в этот раз усиленное вооружение: к седлам были приторочены трофейные ружья или пистолеты, на поясах в коробочках лежали боло (за 3 дня отдыха Антон принудил всех своих бойцов сделать такие ловушки и научил применению их против пеших и конных), а в потаенных местах (за пазухой или в сапоге) хранились ножи. Сам он повесил на грудь что-то вроде газырей, в которых лежали не патроны, а шесть метательных ножей без ручек (их сковал по его эскизам дивизионный кузнец). Под тремя егерями шли трофейные гнедые мерины, а себе Антон забрал 5-летнюю статную кобылу черной масти, которую через два дня общения стал звать "Негра" или "Стерва-негра" — если она проявляла свой взбалмошный норов.

Капитан Перрье одобрил инициативу Антуана и, поскольку двигался впереди эскадрона, избрал себе в качестве боевого охранения пелотон Фонтанэ. И как в воду глядел: спустя час французские конноегеря наткнулись на конноегерей австрийских, шедших, видимо, краем леса в аналогичный поиск. Затрещали первые выстрелы, и тут сказалось преимущество егерей су-лейтенанта Фонтанэ в вооружении: австрийские егеря валились с коней значительно чаще. Особенно большой урон нанес имперцам сам су-лейтенант, точно и быстро разметавший все свои ножи и четыре пули из ружей и пистолетов. Он же спеленал посредством боло австрийского лейтенанта и привел его на допрос к капитану — после того как противник, потерявший более 30 бойцов, резво повернул вспять.

Из допроса выяснилось, что в Куппенхайме находится штаб генерала Старого, около 4 тысяч пехотинцев, 2 тысячи драгун и конноегерей и две артиллерийские батареи с 15 пушками. А в Эберштайнбург-Штауфенбергском лагере сосредоточено 8 тысяч войск пестрого состава при 20 пушках. Генерал Старой лично отправил полуэскадрон лейтенанта Керля на разведку в сторону Гаггенау и теперь, не получив конкретных сведений, вряд ли отважится пойти в наступление вверх по долине Мурга. "Он до сих пор обескуражен поражением под Ренхеном", — добавил лейтенант.

— Что ж, его пассивность нам на руку, — сделал вывод Перрье. — Посторожим, пожалуй, австрийцев около Куппенхайма до вечера, но только рассредоточимся по пелотонам. Каждый час я буду ждать здесь от вас донесений. В экстренных случаях мчитесь сюда же всем скопом. Вы, Фонтанэ, оставьте при мне свой самый боевой десяток — зато я дам Вам простой и ближний для наблюдения участок: против Оберндорфа. А Вам, сержант Шарден, я поручаю доставить пленного офицера к генералу Тапонье — ему необходимы полученные нами сведения. Возьмите с собой пару солдат на всякий случай....

Впрочем, основное сражение в этот день происходило на левом фланге Рейнской армии, где корпус Латура (25 тысяч солдат) атаковал из Раштатта и деревни Нидербюль две дивизии корпуса Дезе. Однако французы укрылись большей частью в Нидервальде (небольшом лесу на юго-запад от Раштатта) и успешно отстреливались до 4 часов дня, после чего дивизия Дельмаса побригадно выступила из леса и контратаковала австрийцев. Бригада Сент-Сюзана попала под плотный огонь артиллерии и понесла тяжелые потери, но бригада Жакопа успела достичь деревни Нидербюль и овладела ей. Под угрозой окружения Латур приказал своим частям отступить за Мург — в Раштатт и его окрестности. Но тут отличился 2 егерский полк: он ворвался на плечах отступающих в Раштатт и завязал в нем уличные бои. Латур решил этих боев избежать (не иначе под давлением маркграфа Баденского, чьей резиденцией и был Раштатт) и отступил вечером в Эттлинген — куда только что подошла кавалерия эрцгерцога Карла (под командованием генерала Хотца), совершившая марш-бросок с севера, от Дюссельдорфа.

Три дня Моро торчал в Раштадте, и за это время пехота Карла соединилась со своей кавалерией и войсками Латура в Эттлингене. В итоге новая линия обороны австрийцев прошла от Мальша (на западе) до плато Ротенсоль (восточнее реки Альб)

9 июля Тапонье с 6 батальонами пехоты и эскадроном гусар пошел в обход левого фланга Карла, к Вильдбаду, в долину реки Энц. Дезе атаковал правый фланг Карла у Мальша, бился до 10 вечера (захватывая городок и отступая из него), но безуспешно. Австрийцы при этом пытались атаковать кавалерией между Мальшем и Рейном, но были остановлены дружным огнем пехоты и артиллерии и отогнаны.

Сен-Сир с утра атаковал позицию имперцев на плато Ротенсоль, которую защищали 6 батальонов пехоты, 4 эскадрона и мощная артиллерия под командованием генерала Кайма. Еще 3 батальона австрийцев были в резерве севернее Ротенсоля (в Фрауенальбе). Французы атаковали плато в лоб двумя бригадами и четырежды имитировали бегство. В четвертый раз австрийцы не выдержали, погнались за ними под склон — и попали в огневую ловушку в долине реки, возле Херренальба. Они хотели было вернуться на исходные позиции, но французские гренадеры твердо перекрыли им дорогу. Пришлось Кайму отступить через горы в Нойенбург (севернее Вильдбада). К этому отступлению вскоре присоединилась Саксонская дивизия Линдта, которую гнала перед собой дивизия Тапонье, и они покатились вниз по долине Энца, к Пфорцхайму.

К вечеру Сен-Сир занял Нойенбург и подступил к Пфорцхайму, угрожая перерезать австрийцам дорогу на Штутгарт. Эрцгерцог, узнав об этом, грубо выругался и велел покинуть столь дорого доставшийся его войскам Мальш и отступать через Пфорцхайм к столице Швабии. Корпус Сен-Сира шел по пятам за основной массой имперцев, а корпус Ферино вышел к истокам р. Неккар в районе города Виллинген (юго-западнее Штутгарта). В это же время бойцы корпуса Дезе приходили в себя в Раштатте и его окрестностях после кровопролитного боя за Мальш.

Глава шестнадцатая. Благоволенье Сен-Сира

Егеря эскадрона Перрье были задействованы в наступлении почти каждый день. Впрочем, в основных сражениях они так и не участвовали, ограничиваясь разведкой в самые утренние часы и дозорными функциями в течение дня. Тем не менее, схватки с боевым охранением и кавалерийской разведкой австрийцев у них продолжали случаться, и к концу месяца пелотон Фонтанэ уменьшился численно на одну треть (три убитых и семь раненых). Зато почти всем оставшимся бойцам удалось пересесть на крепких коней, выращенных на конезаводах Священной римской империи специально для боевых действий. Бока этих коней у передней луки седла обвесили штуцером (для стрельбы издали) и дробовиком (для ближнего боя), а к задней луке были пристегнуты два пистолета. В бою все эти стволы были заряжены и обеспечивали огневое преимущество французских егерей над австрийцами. Более того, Антон скооперировал своих бойцов попарно: один брал на себя функции стрелка, а другой сноровисто заряжал его стволы. В итоге скорострельность и губительность его пелотона резко возросла. К тому же многие бойцы завели себе ножи без ручек и упорно тренировались в их метании. При случае пускали в ход и боло, особенно по вражеским лошадям (а откуда бы взялось в пелотоне такое лошадиное изобилие?).

О феноменальной ловкости су-лейтенанта Фонтанэ знали уже все конноегеря. Появились и легенды, в которых эта ловкость была преувеличена: то он в одиночку перебил и рассеял пелотон кавалеристов, то пленил австрийского полковника со всей его охраной, то захватил батарею из 10 пушек. Впрочем, против батареи он действительно совершил однажды удачную вылазку....

8 июля его пелотону было поручено провести разведку позиции австрийцев на плато Ротенсоль. Используя маскировочные накидки, егеря подобрались к ним весьма близко и зарисовали все в подробностях. Сам Антон много поползал вдоль линии обороны, обращая особое внимание на расположение артиллерии. Левофланговая батарея (из 6 пушек) была установлена на обособленном холме, немного выступающем вперед из линии, благодаря чему ее пушки могли вести особо эффективный, фланкирующий огонь по наступающим колоннам. Помимо артиллеристов на холме располагался взвод егерей для охранения батареи, а через седловину, в 100 метрах — рота гренадеров в общей линии обороны. У Антона возник план по выводу этой батареи из строя перед началом наступления, который он согласовал со своим капитаном.

Ранним утром 9 июля, за час до наступления, его пелотон скрытно подобрался по известному уже пути к батарейному холму. Артиллеристы и их защитники вполне себе спали, но часовые и кашевары (всех с десяток) бодрствовали. Внезапно перед каждым из них оказался французский егерь с чулочно-песочным кистенем в руках и бедняги повалились на землю. После этого егери сунулись к пушкам, достали из поясных сумок гвозди и молотки, обмотанные войлоком, и стали вбивать гвозди в запальные отверстия (заклепывать пушки). Как ни тихо они били, но звуки эти были кем-то из австрийцев услышаны, и утреннюю тишину огласил истошный крик: "Алярм!". Из палаток, стоявших на обратном скате холма, стали выбегать еще не одетые, но уже вооруженные солдаты и мчаться к батарее. Тут самых шустрых стали встречать меткими пулями все прочие бойцы из пелотона Фонтанэ, успевшие занять бровку холма. Впрочем, клепальщики завершили свое дело, и Антон, бывший среди них, скомандовал отход. Стрелки, продержавшись еще с минуту, сделали последний залп и ссыпались вниз до полосы кустарников, в которых совершили "финт тетерева", то есть резво побежали на карачках вправо, уходя с линии выстрелов, которые не замедлили последовать. За кустарниками егерей ожидал коновод с их лошадьми, на которых они благополучно ускакали.

Рассказы о ловком су-лейтенанте конных егерей достигли ушей Сен-Сира, который как-то вечером, будучи в Леонберге (на подступах к Штутгарту), пожелал познакомиться с удальцом-хитрецом Фонтанэ. Антон видел командующего корпусом лишь мельком и ему запомнились его кавалергардская стать и проницательный взгляд. Войдя в дом на Ратушной площади (штаб корпуса Сен-Сир всегда располагал в городской ратуше, а сам селился в доме рядом), Антон преодолел две преграды в виде охраны и адъютанта генерала и, наконец, предстал перед будущим маршалом Наполеона. Когда адъютант отрекомендовал посетителя, дивизионный генерал (32 лет, сын кожевенника по фамилии Гувьон, но по ухваткам истый дворянин) окинул его стати внимательным взглядом, затем вперился секунд на десять в глаза и сказал:

— Я полагал, что слухи о Ваших подвигах, су-лейтенант Фонтанэ, преувеличены. Однако теперь верю, что Вы все их совершили. И совершите еще больше, если не нарветесь на пулю. Но скажите: Вы сами выразили желание стать конным егерем? Потому что я определил бы Вас сдуру в кирасиры....

— Это получилось случайно, мон женераль, — спокойно ответил Антон. — Однако я рад выбору судьбы, ибо рубка мяса меня никогда не привлекала, а охотиться в лесах и болотах мне привычно.

— Рубка мяса.... Грубовато Вы оценили красу и гордость любой армии Европы. Впрочем, Вы ведь родом из Луизианы? Не жалеете, что променяли сельские радости вроде охоты и рыбалки на тяготы войны?

— Защита отечества — самое достойное занятие для мужчины.

— Разве Ваше отечество — Франция?

— Луизианцы твердо помнят, что их предки жили в самой прекрасной стране Европы. И в том, что французы решили, наконец, избавиться от сосавших их кровь и плоть аристократов, мы увидели благотворное влияние своей страны, Америки. Как же не помочь освободиться своим предкам и одновременно последователям?

— Прекрасный порыв, Антуан Фонтанэ. Отныне я буду следить за Вашим продвижением по службе и всячески ему способствовать. Кстати, ведь Вы прослыли среди егерей большим хитрецом? Не подскажете какой-нибудь хитрый ход для бескровного взятия Штутгарта?

— Думаю, он Вам известен, мон женераль. Ваш противник, эрцгерцог Карл, умелый вояка и мастер обороны. Но прошедшие бои показали, что он очень боится оказаться отрезанным от своих магазинов (складов, если кто не знает). Ближайшие из них находятся, вероятно, в Донауверте, у переправы через Дунай?

— Разведка сообщает, что так.

— Значит надо форсировать Неккар выше Штутгарта и начать или просто имитировать наступление на север, к дороге Штутгарт-Донауверт. Поручить это можно дивизии Тапонье, уже привычной к обходам. Тогда имперцы сами покинут Штутгарт.

— А если Карл решит отрезать Тапонье от Неккара, окружит его и разгромит?

— Вот потому предпочтительнее вариант с имитацией наступления. Оставив большую часть дивизии у переправы через Неккар, Тапонье сумеет ее отстоять и сможет при этом получать помощь от дивизии Дюгема. Главное организовать больше шума в избранном направлении. И тут было бы уместно использовать нашу резервную кавалерийскую дивизию....

— ....в которой большой хитрец Фонтанэ командует всего лишь пелотоном. Думаю это недоразумение, которое я в состоянии исправить — хотя придется действовать через штаб Моро. В общем, су-лейтенант, быть Вам в ближайшее время лейтенантом и командиром эскадрона егерей. Если же генерал Бурсье не найдет Вам свободного эскадрона, то я заберу Вас к себе в штаб адъютантом — и пусть потом молит меня о Вашем обратном переходе в кавалерийскую дивизию.

Глава семнадцатая. Дело при Кирххайме

Таким образом, в поиск на Геппинген (что расположен как раз на той самой дороге) Антуан Фонтанэ отправился во главе второго егерского эскадрона (включив в него путем обмена свой проверенный пелотон), командира которого генерал Бурсье, только что возглавивший кавалерийскую дивизию Рейнской армии, взял к себе адъютантом. Но перед этим Бурсье пожелал познакомиться с новоявленным лейтенантом, которого в качестве комэска егерей ему навязали из штаба армии.

Антон увидел Бурсье впервые, и он поразил его своим "мальчиковым" обликом — хотя было ему в тот год уже 36 лет. Голос генерала оказался под стать облику (высокий, пронзительный), но взгляд выдавал человека много повидавшего и эксперта в своей области:

— Спрошу прямо, — почти выкрикнул Бурсье, — кем Вы, лейтенант, приходитесь Лорану Гувьену, именующему себя Сен-Сиром? Кузеном, свояком или другим каким родственником?

— Все люди — братья, как известно, — улыбнулся Антон. — С Сен-Сиром мы родственники, возможно, в двенадцатом колене, а с Вами, мон женераль, быть может, в одиннадцатом?

Бурсье продолжил еще секунду гневаться, но вдруг рассмеялся и сказал:

— Остроумный ответ. И все же он не рассеял моего недоумения. Что заставляет постороннего командира настырно искать для Вас должность?

— Отвечу Вам в этот раз тоже прямо: мои егеря помогли Сен-Сиру выиграть сражение на плато Ротенсоль и он, вероятно, почувствовал себя моим должником.

— В чем выразилась эта помощь?

— Мы заклепали пушки у одной батареи австрийцев перед началом сражения.

— Часовые проспали ваше нападение?

— Мы сумели подкрасться скрытно благодаря маскировке.

— Ну, хорошо. Вижу, что Вы умеете найти уязвимые места у противника и командовать людьми. Берите себе эскадрон и обеспечивайте армии оперативную разведку. Однако я буду за Вами пристально следить....

Дивизия Тапонье вышла из лесов значительно южнее Штутгарта и атаковала внезапно городок Нюртинген, гарнизон которого был вынужден бежать за Неккар и далее. После этого французы форсировали без помех Неккар по мосту и бродам и изобразили продвижение на Геппинген. Эскадроны Фонтанэ и Перрье в кооперации с двумя эскадронами гусар (под командой капитанов Дорнье и Безе) и с конной батареей (4 пушки, командир лейтенант Пюи) шли в авангарде дивизии. При этом эскадроны егерей двигались краевыми частями леса Тальвальд, а гусары, напротив, мчались вдоль его опушек и лихо налетали на окрестные деревни — получая при нужде штуцерную поддержку от егерей и орудийную от разделенной попарно батареи. Но вот лес кончился и на пути авангарда показался городок Кирххайм, откуда бывших на виду гусар стали довольно густо обстреливать пулями и ядрами.

Гусары отошли к лесу, а командиры эскадронов собрались (как и было заранее оговорено) на летучку в северной части Тальвальда.

— Вы их отсюда интенсивно обстреливайте, — предложил Дорнье, — а мы обойдем город с двух концов и ударим дружно вдоль главной улицы.

— Может получиться, — кивнул Перрье, — только людей своих вы положите немало....

— Нападите из леса и вы, — пожал плечами Безе, — тогда одолеем их быстрее и с меньшими потерями.

— Предлагаю применить хитрость, — сказал Антон. — От Тальвальда к западной окраине города доходит почти сплошная рощица. Гусары и эскадрон моих егерей пусть следуют туда, изображая концентрацию войск. При этом гусары должны скрытно вернуться сюда, прячась за рощей, вновь проследовать тем же путем и снова вернуться. Далее они пусть мчатся в обход восточной окраины города, как бы готовясь к атаке. Затем егеря Перрье и батарея начинают интенсивный обстрел городка, к ним присоединятся мои егеря, давая понять гарнизону, что его вот-вот атакуют превосходящие силы противника, но северный путь к отступлению, к Геппингену еще открыт. Как, по-вашему, они поступят?

— Может, и сбегут, — согласился Дорнье. — Ладно, Фонтанэ, поступим по-твоему.

Все шло согласно задуманному плану, но Фортуна — прехитрая богиня и любит посмеяться над планами людей. В тот момент, когда на южную окраину Кирххайма обрушилась лавина пуль и ядра, дозорный егерь, ведший наблюдение из рощицы за дорогой от Кирххайма к Ведлингену (что стоит на том же Неккаре), вдруг закричал:

— Мон лейтенант, с запада по дороге скачет конный отряд!

Антон обернулся в указанную сторону и увидел не менее двух эскадронов австрийских улан (пикинеров), шедших рысью по дороге, но уже притормаживающих, опасаясь попасть под обстрел.

— Егеря! — громко скомандовал он. — Прекратить стрельбу, переменить позицию и нацелить ружья на подходящих улан! Пико! Лети мухой к Перрье и проси о передислокации сюда его эскадрона. Только пусть мчит скрытно, под прикрытием рощи, и прихватит конную батарею с зарядами картечи!

Тем временем от остановившихся улан отделилось несколько всадников, которые стремглав помчались в Кирххайм — на выяснение обстановки. Еще несколько улан поскакали в сторону рощи, откуда совсем недавно раздавались выстрелы.

— Не стрелять и накрыться маскировочными накидками! — приказал Антон. — Только если они углубятся в рощу, мечите в лошадей боло, а упавших всадников тащите сюда. Пусть австрийцы впадут в недоумение....

Впрочем, подскакав к роще и никого на ее опушке не увидев, уланы спешились (кроме одного), взяли притороченные к седлам ружья и вошли крадучись в лес. Через пять минут одинокий улан крикнул встревоженно:

— Was sind die Kameraden? (Что там, товарищи?)

— Alles in Ordnung, Genosse, — крикнул в ответ Антон.

Улана слова о порядке почему-то не успокоили, он круто развернул коня и помчался к своему отряду. Егеря же выскочили по команде следом и, сноровисто заарканив брошенных коней, повели их в лес.

Через десять минут уланы взяли рощу в полукольцо и повели ее ожесточенный обстрел. Он был, конечно, слепым и лежащим за деревьями егерям потерь почти не приносил. Ответный огонь егерей был, напротив, зрячим и настолько эффективным, что командир улан быстро осознал катастрофическую убыль своих людей, прекратил стрельбу и отступил от рощи на несколько сот метров. Зато на рощицу полетели пули и ядра с западной городской окраины. И в довершение неприятностей наблюдатели увидели приближение со стороны Ведлингена большой пехотной колонны....

Когда в роще появился Перрье со своими егерями (спешенными по случаю обстрела), Антон доложил ему складывающуюся обстановку и спросил:

— А стоит ли нам здесь так упираться? Свою задачу мы выполнили, нашумели изрядно, теперь можно и отойти, чтобы нагрянуть на имперцев с другой стороны....

— Пожалуй, соглашусь, — раздумчиво сказал Перрье.

Вдруг в городке поднялся невообразимый шум и крики, а потом по дороге в сторону Ведлингена побежала австрийская пехота. Спустя еще пару минут стала ясна причина этого бегства: из городка выскочила колонна французских гусар, рубя австрияк направо и налево! Но радость гусарская была недолговечна: уланы встрепенулись, ощетинились пиками и налетели на гусар широкой лавой!

— Мать перемать! — выругался непонятно для Перрье Антон. — Вот тебе и отступили! Теперь придется и нам рубиться, иначе гусар наших всех переколют!

Глава восемнадцатая. Визит в замок Хелленштайн

В начале августа основная часть армии Моро упорно, с многочисленными стычками продвигалась к Донауверту, причем корпус Дезе шел по северной дороге (через Ален и Нордлинген), а корпус Сен-Сира по южной (в 10 км от Дезе, через Геппинген и Хайденхайм). Что касается корпуса Ферино, то он гонял мелкие подразделения имперцев в Верхней Швабии, в районе Фрайбурга и Виллингена. Эскадрон Фонтанэ шел в авангарде корпуса Сен-Сира, обеспечивая оперативные разведданные. Неожиданно его вызвали в штаб корпуса, который разместился в только что захваченном городе Хайденхайм.

Оставив эскадрон в лесном лагере близ Дишингена на своих заместителей (20-летнего лейтенанта Бельвю из только что прибывшего пополнения и испытанного аджюдана Пико) Антон отправился в путь с комфортом, в недавно отбитой у австрийцев коляске. На козлах сидел его ординарец Мэтью, а за коляской на привязи бежали еще их боевые кони (на всякий случай). Дорога была грунтовая, но ровная, погода прекрасная и настроение у залетного попаданца стало элегическим. Он окинул мысленным взором свой боевой путь от Страсбурга и, в целом, его одобрил. Затем перемахнул в Равьер, к милой Констанции, чуток поулыбался и погрустил. Потом "попал" на ферму Дидье и тут испытал внезапное отчаянье: "Мама, родная, как ты там без меня обходишься? Сжалится ли надо мной Фортуна и даст ли нам снова встретиться?"

Но вот коляска миновала городок Натхайм и после очередного леса, стала спускаться в долину реки. "Как ее там называют? Вроде бы Бренц?". Когда же дорога пошла вниз по долине, Антон увидел вдалеке на высоком холме приземистый замок с мощными стенами. "Не замок, а натуральная крепость или тюрьма!" — подивился Антон. Под крепостью же вскоре показались и крыши Хайденхайма.

На северной окраине города дорогу перегораживал свежий шлагбаум, возле которого посиживал на ящиках дозор: трое фузилеров во главе с сержантом.

— Предъявите документы, мон лейтенант, — обратился сержант к незнакомому офицеру.

— Извольте, — подал Антон свое воинское удостоверение личности.

— Куда следуете?

— В штаб корпуса генерала Сен-Сира. Он расположился, как всегда, в ратуше?

— Нет, в этот раз он оккупировал замок Хелленштайн. Можете следовать. Хотя у меня есть к Вам один вопрос....

— Какой именно?

— С каких пор лейтенанты конноегерей стали разъезжать в колясках?

— Что с бою взято, то свято (Ce qui est pris a la bataille, c,est Saint) — холодно ответил Антон.

Дорога в замок оказалась витиеватой, но вот коляска достигла въездной арки (она почему-то не охранялась) и вкатила в обширный двор. Вдоль одной из стен была устроена коновязь, к которой было привязано десятка три лошадей и не стояло ни одной коляски. "Теперь будет, — усмехнулся Антон. — И по моему поводу аборигены позубоскалят". Оставив Мэтью возле лошадей, он спросил какого-то рядового о конкретном местонахождении штаба, поднялся по наружной лестнице на галерею, нашел неплотно прикрытую дверь и вошел внутрь замка. Здесь параллельно галерее шел длинный и довольно широкий коридор, стены которого были сплошь расписаны фресками на военные сюжеты, а освещение их осуществлялось через регулярные застекленные окна в скошенной крыше. Некоторое время Антон шел, глазея на эти фрески, но вскоре они ему примелькались (вроде бы все разные, а по впечатлению похожи) и он постарался быстрее достичь конца коридора, за поворотом которого (как ему сказали) будет лестница, ведущая в одну из башен, где и обустроился штаб.

Вдруг из-за ожидаемого поворота в коридор вошла темноволосая девушка и пошла навстречу случайному визитеру. Антон мигом охватил взглядом ее фигуру ("Статная дева, что видно даже под этим свободным глухим платьем") и тотчас сосредоточился на лице, которое его поразило. Оно было благородных пропорций (удлиненный овал, высокий лоб, дугообразные темные брови, прямой нос, слегка сжатые, прекрасной формы губы, милый подбородок), но главное его украшение составляли глаза (яркие, широко расставленные, большие, то ли зеленые, то ли карие), взгляд которых, направленный на Антона (недоуменный и почти гневный), был предназначен, однако, кому-то другому, только что покинутому.... Впрочем, по мере сближения девы с визитером этот взгляд менял свое выражение и, проходя мимо незнакомого молодого высокого симпатичного офицера, она глядела уже с обычным женским интересом.

В общей штабной комнате Антон увидел более десятка штаб-офицеров, в том числе всех командующих дивизиями корпуса (Тапонье, Дюгема, Бурсье), а также самого шефа корпуса и его начальника штаба. Завидев лейтенанта егерей, Сен-Сир обернулся к прочим офицерам и громогласно сказал:

— Вот, господа, наш сегодняшний награждаемый, лейтенант конных егерей Антуан Фонтанэ — если кто его еще не знает. Или он знаком всем?

"Знаем уже этого молодца", — послышались голоса, а некоторые сказали "Наслышаны".

— Он совершил уже много подвигов в составе Рейнской армии, — продолжил Сен-Сир, — а за последнее дело, при Кирххайме, где сводный гусарско-егерский отряд одержал победу над превосходящими силами имперцев и, по свидетельству всех офицеров отряда, основной вклад в победу внесли великолепные егеря Фонтанэ, я просил Моро присвоить ему звание капитана. Вчера это звание было утверждено приказом по армии. Поздравляю с повышением, капитан Фонтанэ!

— Служу народу Франции! — четко ответил Антон.

— Все бы так служили, — с прежним чувством сказал Сен-Сир, — и наши лошади пили бы сейчас воду из Дуная напротив Вены. Можете пока быть свободны, капитан, а вечером прошу вернуться в замок, где мы устраиваем по случаю ряда побед офицерскую пирушку. Вы ведь у нас не трезвенник?

— Уже нет. В школе нам рассказывали про Спарту, где детям показывали пьяных илотов, чтобы воспитать в них презрение к пьянству. Думаю, что во Франции в веселых студенческих компаниях надо показывать трезвенников в качестве образцов тоскливой скуки.

— Значит до вечера. Впрочем, Вы ведь читаете карту? Да и в стратегии неплохо разбираетесь? Под Штутгартом, помнится, именно Вы подсказали мне идею с глубоким обходом австрийцев. Тогда прошу подойти к столу, на котором мы как раз разложили карты и проигрываем возможные ситуации в наступлении и обороне. Может, подскажете что свежим взглядом?

— Стоит ли разглашать секретные сведения обычному капитану? — раздался голос неизвестного Антону полковника.

— Капитан он совсем необычный, — резковато ответил Сен-Сир. — И еще скажу для тех, кто не знает моей истории: еще два с половиной года тому назад я служил в штабе на должности чертежника. Но хорошо читая карты и обладая глазомером, я осмелился подсказывать начальнику штаба наиболее выгодные направления для атак и удачные позиции для обороны. В итоге через полгода мне присвоили звание дивизионного генерала. Еще вопросы есть? Вижу, что нет. Прошу Вас, Антуан, знакомьтесь с обстановкой....

Глава девятнадцатая. Прекрасная Ингрид

Оказавшись предоставленным самому себе, Антон попросил Мэтью покатать его по городским улицам. Они оказались застроены однотипными двух-трехэтажными домами с традиционно выпирающими в стенах треугольно сходящимися балками и c крутыми двускатными черепичными крышами. Большинство улиц было замощено булыжником, так что кататься было комфортно. В центральной части города приезжим егерям попался на глаза виртхаус, и вмиг их желудки дали себя знать выделением кислотного сока: пора, пора обедать, воины! Ни Мэтью, ни Антуан упираться не стали и вскоре получали удовольствие, уплетая все те же колбаски с капустой. Но потом им подали на двоих фальшивого зайца, а к зайцу холодное пиво, и жизнь показалась им совсем распрекрасной.

Дальше они поехали, пожалуй, через час и совсем уже неспешно. Неожиданно слева между домами открылась небольшая площадь, заставленная деревянными лавками и навесами и наполненная народом: рынок, стало быть. Антон попросил Мэтью притормозить и стал раздумывать: не купить ли чего-нибудь для вечерней пирушки? Но потом решил, что это прерогатива корпусной хозчасти и собирался уже ехать дальше, как вдруг из толчеи рынка вышла та самая дева и позвоночник нашего героя вновь оцепенел. "Мне надо с ней заговорить, — понял он, — но как?". Тут взгляд узрел корзину на сгибе ее локтя, Антон тотчас выскочил из коляски, смело подошел к "богине", склонился в изящном поклоне (успев понять, что она его узнала) и сказал по-немецки:

— Гнедиге фреляйн, я прошу Вас занять место в этой коляске и указать моему кучеру, куда отвезти Вас и Ваш груз.

— Мой груз не так уж грузен, — возразила с улыбкой девушка. — К тому же я не сажусь в экипажи к незнакомым мужчинам.

— Представляюсь: капитан Рейнской армии Франции Антуан Фонтанэ. А что касается груза, то знаю по опыту: легкий поначалу, он становится в пути все тяжелее и тяжелее. Если же идти с ним в гору, к Вашему замку, то на его пороге Вы можете оказаться совсем без сил.

— Замок вовсе не мой, — возразила, еще более улыбаясь, фемина. — Но Вашу речь, офицер Фонтанэ, я сочла убедительной и, пожалуй, проедусь в Вашей коляске. Кстати, почему Вы назвались капитаном, будучи всего лишь лейтенантом? Из желания пустить пыль в глаза неискушенной в воинских регалиях девушке?

— Я Вами очарован, не скрою, — ответил Антон, забирая корзину и предлагая руку даме для посадки в коляску. — А капитанское звание мною получено лишь сегодня, по ходатайству генерала Сен-Сира.

— Он такой важный, ваш Сен-Сир. А его адъютант натуральный наглец, — с некоторым пылом сказала дева, усаживаясь удобнее на кожаную подушку сиденья.

"Так вот на кого ты гневалась", — вспомнил Антон и сказал:

— Придется мне с ним короче познакомиться и поучить правилам хорошего тона. Но, прекрасная леди, чье имя мне повторять теперь, отходя ко сну и встречая утреннюю зарю?

— Девы Марии, конечно, — рассмеялась девушка.

— Мария? Я почему-то решил, что Вас нарекли Лорелеей или, может быть, Брунгильдой?

— Ваши попытки узнать мое имя неуклюжи, но милы. Пожалуй, я оставлю Вас в неведении и посмотрю, что Вы еще способны предпринять.

— Если Вы будете присутствовать на сегодняшнем офицерском застолье, то, загадочная дева, я уже буду обращаться к Вам по имени.

— Ваш генерал настоял, чтобы я изображала из себя гранд-даму с целью не дать его офицерам просто упиться, а говорить цветистые тосты на темы любви, красоты и Родины. Я сначала наотрез отказалась, но потом мне стало любопытно сравнить вас, французов, с австрийскими офицерами, которые совсем недавно тоже гостили в этом замке и устраивали пиры. Их, кстати, возглавлял эрцгерцог Карл.

— То есть сын императора Австрии? Он, кажется, молод?

— Ему двадцать пять лет, он хорош собой, жаль что эпилептик. А Вам, бравый херр, сколько лет?

— Уже двадцать шесть, — вздохнул Антон.

— И Вы лишь капитан? Это разочаровывает женщин, привыкших иметь дело с 25-летними генералами. Поди еще и не женаты?

— Жена у меня есть, — чуть напыжился (специально) капитан. — А Вы, сударыня, замужем?

— Бог миловал, — усмехнулась дева. — К сожалению, быть в статусе девушки в наш век не принято.

— Поэтому Вы ищете покладистого мужа, с которым можно быстро развестись и жить далее в полной свободе?

— Выведывать мои желания Вы не вправе, прыткий капитан. Как и прельщать комплиментами и пылкими взглядами, имея в отдалении страдающую в одиночестве жену.

Антон вгляделся в насмешливые глаза собеседницы и вдруг проникновенно заговорил стихами:

— Ich errinere mich der wunder Moment (Я помню чудное мгновенье...)

Vor mir bist du gekommen

Wie eine fluchtige Vision

Als Bild der reinen Schonheit

Mein Herz viel in die Keule

Und fur ihn wieder auferstanden

Und Gottheit und Inspiration

Und Leben, und Trеnen und Liebe

Теперь девушка взяла тайм-аут и стала пристально вглядываться в необычного офицера. Наконец она спросила:

— Вы в самом деле почувствовали все это при первом взгляде на меня?

— Да, — сказал, волнуясь, Антон.

— Но это отдаленно похоже на стихи....

— Это мой импровизированный перевод одного малоизвестного поэта. Я сделал его сегодня в ожидании новой встречи с Вами.

— Я польщена, — сказала искренно девушка. — И не нужно расспрашивать людей о моем имени. Я Ингрид фон Паппенхайм, дочь графа Альфреда, владельца замка. А теперь расскажите о себе, Антуан, более подробно....

Глава двадцатая. Тосты в честь девы

Офицерский пир был устроен в обеденном гостевом зале. В одном конце длинного стола сидели граф с дочерью (матери Ингрид на свете уже не было) и весь генералитет корпуса (Сен-Сир возле девушки). Соответственно, далее сели штаб-офицеры, а в дальнем конце стола младшие офицеры. Антон изловчился и сел в торце, обеспечив себе вид на главных фигурантов застолья.

Первый тост толкнул (причем по-французски!) граф Альфред: сухопарый немец лет пятидесяти со строгим, но в данный момент сдержанно улыбающимся лицом. Он сказал, что рад принимать в своем замке цвет военной молодежи Франции и желает, чтобы они своими победами принудили императора Священной римской империи к миру. Ибо жить в мире соседям куда приятнее, чем ссориться по малопонятной причине. Тост этот был принят офицерами "на ура", то есть они прокричали "Вив ла Франс!" и дружно выпили по стакану красного вина из Бургундии (в Швабии, как оказалось, вина преимущественно белые, кисловатые, зато пиво!).

Тост второй говорил, конечно, командир корпуса. Он перечислил все славнславные победы этого лета, которые одержала Рейнско-Мозельская армия, и предложил выпить за новые победы, в которых не сомневается. Ибо воины Франции бьются за светлое будущее своей страны, без королей и их клевретов, и желают такой же свободы всем народам Европы. Ответом ему было восторженное "Алонс анфан де ла Патри!" и дружный стук стаканов. Потом пришла очередь командиров дивизий....

Антон шибко на вино не налегал, а все больше смотрел на невозмутимую Ингрид, которая в свою очередь нередко посматривала на него — хотя Сен-Сир стал после третьего стакана ей что-то упорно говорить. "Вот зараза! — среагировал Антон. — Все как в наши времена: всякий босс позиционирует себя альфа-самцом. А я об адъютантике его беспокоился.... Хотя Ингрид пока с генералом не очень ласкова. Может, свежи воспоминания о внимании эрцгерцога? Или наш приватный разговор на нее все же подействовал необратимо?"

Тем временем Сен-Сир вновь встал над столом и обратился к товарищам:

— Господа офицеры! Среди нас присутствует прекрасная дева, Ингрид фон Папенхайм, которой я обещал, что многие из вас умеют говорить тосты о романтической любви и будут посвящать их в ее честь. Прошу самых смелых поддержать своего командира.

Офицеры стали недоуменно переглядываться, но вдруг средь них поднялся невысокий артиллерийский капитан, налил и поднял бокал, повернулся в сторону красавицы и заговорил стихами Ронсара:

Природа каждому оружие дала:

Орлу — горбатый клюв и мощные крыла

Быку — его рога, коню — его копыта,

У зайца — быстрый бег, гадюка ядовита,

Отравлен зуб её. У рыбы — плавники,

И, наконец, у льва есть когти и клыки.

В мужчину мудрый ум она вселить сумела,

Для женщин мудрости Природа не имела

И, исчерпав на нас могущество своё,

Дала им красоту — не меч и не копьё.

Пред женской красотой мы все бессильны стали.

Она сильней богов, людей, огня и стали.

Завершив стих, он поклонился, выпил и добавил:

— Я пил это вино в честь Вас, милая дева, ибо Ваша красота, безусловно, победит любого из нас!

— Браво, капитан! — звучно сказала Ингрид (тоже по-французски!). — Ваш тост пролил бальзам на мою душу.

После такого начала и уже находясь под действием вина офицеры осмелели и стали произносить тосты в честь женской красоты и во имя любви кто во что горазд: тоже стихами, а чаще прозой — простенько, но от чистого сердца. Ингрид каждого одаряла своей улыбкой и словами, но вдруг в упор посмотрела на Антона. Он тотчас встал и сказал:

— Да, ум дан мужчинам, но дан и женщинам. Тому недавними примерами служат истории правлений мадам Помпадур во Франции, Марии-Терезии в Австрии и Екатерины Великой в России. Но когда речь заходит о любви, мужской ум часто пасует. Об этом я прочту Вам, Ингрид, стихи Ронсара:

Что ум — любви? Они несовместимы! Все эти выдумки — ничто!

Любовь сама безмерно велика и слишком благородна

Чтоб подкрепления искать у громких фраз.

Поверьте, миг придет, она сама свободно

Заговорит и скажет все хоть раз.

Что я тебе скажу? Все то, что было тайной

Чем озарен мой ум, чем сердце залито.

Слова любви тебе все сразу брошу

И, наконец, отдам я сердца ношу!

Я нес ее один, она мне тяжела

Мне надо, чтобы ты хоть часть себе взяла!

Я полон весь тобой, я трепещу, дрожу я

Твой взгляд, твои слова мне слаще поцелуя.

Да, вот она любовь и счастлив я любя

Я растворяюсь весь в том чувстве чистом

И я перестаю быть мелким эгоистом.

О, чувствуешь ли ты, скажи мне, дорогая

Как вся душа моя, томясь, изнемогая

От силы чувств своих, летит к тебе в ночи

Слова любви моей — сжигают Вас они?

Последнюю строфу Антон произнес, впившись взглядом в раскрытые навстречу очи Ингрид и она, презрев приличия, вдохновенно отвечала взглядом: — Да!

Спустя пару мгновений она опамятовалась и сказала:

— Вы были очень убедительны, капитан, доказывая мне превосходство чувств над рассудком. Браво!

— Я тоже хочу сказать тост, — вдруг раздался чей-то пьяноватый голос. Антон обернулся и увидел того самого адъютанта в чине майора, который глядел на Ингрид с явно скабрезной улыбкой. Поняв, что сейчас прозвучит что-то недостойное ушей девушки, Антон резко прыгнул в сторону наглеца (благо, что он сидел на одной с ним стороне стола), схватил его в охапку и стремительно вытащил из комнаты, пережимая горло.

Глава двадцать первая. Любовь и дуэль

Далеко оттащить мерзавца не дали его шустрые приятели. Сразу трое вцепились в бешеного егеря и отодрали его от ошарашенного майора.

— Ты что, лейтенантишка, себе позволяешь?! — проревел гренадерский полковник. — Совсем от чувств любовных лишился разума?

— Он ее уже раз оскорбил, — пришел в себя Антон. — Второго раза я допустить не мог.

— А ты понимаешь, что теперь у вас с Лакруа будет дуэль? — все так же яростно ревел полковник. — И он распластает тебя как бог черепаху?!

— Бог все видит, он поможет, — ухмыльнулся бывший атеист.

— Р-рас-тер-заю!! — взвыл адъютант. — Буду отрубать части по частям! Сейчас же!

— Сейчас ты пьян, Симон, — урезонил его полковник. — Егеря этого мы скрутим и подержим в чулане до завтра. Убьешь его к завтраку.

Антон молча повернулся и побежал по коридору к повороту. За ним он остановился, поджидая яростную погоню и сказал по-русски:

— Ну, крутите меня, чмошники....

И стал вспоминать и применять по очереди приемы из айкидо, самбо и дзюдо.

Уложив на пол последнего противника, он наклонился к уху гренадера и сказал:

— Не волнуйтесь, мон колонель, я сегодня здесь переночую, а завтра выйду на сабельную расправу....

Тут, как по заказу, из-за поворота выскочила Ингрид с отчаянным выражением лица. Но оценив диспозицию, разом успокоилась и сказала восторженно-усмешливо:

— Вас, Антуан, нельзя на минуту без присмотра оставить! Быстро следуйте за мной!

Антон широко улыбнулся восхитительной деве и поспешил следом, подмигнув напоследок встающему с пола полковнику. Метров через двадцать Ингрид остановилась, толкнула дверь в стене и, подождав своего альфа-самца, втащила в явно женские аппартаменты. После чего забросила руки на его шею и со стоном впилась в столь желанные губы....

Ночью она лепетала и лепетала, перебирая и поглаживая все части мужского тела, пока не добиралась до самой сокровенной. Антон уже очень хотел спать, но ванька-встанька реагировал по-молодецки, сон отступал на время, чтобы через н-нный промежуток времени навалиться с новой силой. Ингрид же вскакивала с постели, кружилась по комнате и начинала петь, а потом вновь тормошить Богом данного мужчину. Заснул дуэлянт перед самым рассветом — после того, как сон свалил-таки восторженную "Брунгильду".

Час дуэли он проспал. Секунданты не решились, правда, будить любовников и только ходили рассерженными воронами под окнами их спальни. Наконец, Антона будто кто-то толкнул: он вскочил на ноги, подошел к окну и увидел под ним четырех офицеров. Обернувшись к Ингрид, он полюбовался ее безмятежным сном и тихо вышел в коридор.

Через полчаса вся компания злоумышленников оказалась в городском саду, устроенном на западной окраине города. Секундантами со стороны Фонтанэ был тот самый артиллерийский капитан и случайно оказавшийся в городе егерский лейтенант из эскадрона Перрье. Антон помахал на пробу своей саблей, прокрутил в голове примерный сценарий боя и сказал:

— Я готов.

— Да ну? — осклабился адъютант и резко бросился в атаку, превратив саблю в сверкающий веер. Антон даже не пытался соваться в это облако стали (сабля вылетит в момент!), а стал быстро-быстро пятиться, а иногда просто убегать от бывалого бретера. Закончилось все это закономерно: при очередном отступлении он зацепился пяткой за корень и упал на спину. Майор прыгнул вперед, желая приколоть жука к земле, но вдруг его рука оказалась перехваченной, ноги заплелись за ноги жалкого егеришки и он взлетел в воздух. В момент падения бретера на землю Антон был тут как тут, взял его запястье на излом и выдернул из него саблю. После чего встал над телом с двумя саблями в руках и спросил:

— Что дальше будем делать?

— Отдайте ему саблю, — угрюмо предложил полковник-гренадер.

— С какой стати? Он шел сюда меня убить и почти осуществил свое желание, а я должен перед ним расшаркиваться? Нет, дружок, вставай и убегай — как я сейчас бегал. А чтобы ты не убежал совсем, я тебя подколю....

И ткнул саблей в колено бретера.

— Что же это такое? — возмутились секунданты майора. — Вы идете против всех правил!

— Всех недовольных я тоже готов вызвать на бой. А пока не мешайте мне насладиться местью.

Он шлепнул саблей по заднице адъютанта и тут же добавил второй, сказав:

— Следующий удар будет режущий. Беги, тварь.

И бравый совсем недавно бретер побежал по саду. Антон погонял его минут пять и срезал в итоге с офицера кюлоты.

— С голым задом, майор, ты выглядишь куда импозантнеее, — резюмировал егерь. — Погуляй пока здесь и в следующий раз лучше изучай своего противника.

Вернувшись в замок, он надеялся еще поспать в объятьях графской дочери, но Ингрид уже металась по всем окрестностям, разыскивая милого друга.

— Где Вы были, Антуан? — возопила она, увидев его в коридоре, возле своей комнаты.

— Гулял по росе, — улыбнулся Вербицкий. — Это так меня освежило....

— А что это за порезы на Вашей рубашке? И кровь!?

— Влез в терновник, желая полакомиться ягодами, но они оказались еще кислыми.

— Как ловко Вы врете! Мне уже донесли, что у Вас была дуэль. Это с тем наглым адъютантом?

— С ним.

— И что, Вы его убили?

— Только поучил вежливости с дамами. И знаете что?

— Что?

— Он обещал исправиться.

Глава двадцать вторая. Преступная военная хитрость

11 августа австрийцы отважились напасть на корпус Сен-Сира (дивизия Тапонье стояла на Дюнстелькингенских высотах, а южнее, в Дишингеме, была дивизия Дюгема), а также на корпус Дезе (дивизия Дельмаса перехватила дорогу на Нордлинген в местечке Бопфинген, а севернее расположилась дивизия, которой временно командовал генерал Газан). У Карла в центре было 19 батальонов и 24 эскадрона (около 18 тыс чел), а у Дюгема и Тапонье 20 батальонов (около 15 тысяч). Битва длилась весь день, потери с обеих сторон составили по 6-7 тысяч человек, но французы устояли, и Карл был вынужден отвести свои войска в Меттингенский лагерь (на дороге в сторону Донауверта). В разгар сражения пришло сообщение, что два полка генерала Фрелиха проникли из Ульма в долину Бренца и захватили Хайденхайм, причем штаб Сен-Сира едва успел эвакуироваться в Ален, к северу от Хайденхайма. Встал вопрос о возвращения города, но войск для этого почти не было.

Егеря Фонтанэ вели в это время перестрелку с австрийскими егерями у Дишингема. Антон проявил инициативу, явился в ставку Сен-Сира на Дюнстелькингенских высотах и предложил направить сводный конный отряд из 4 эскадронов (драгуны и егеря) для освобождения Хайденхайма.

— Вы полагаете, что 600 всадников для этого будет достаточно? — спросил недоверчиво командующий.

— Мы применим военную хитрость, мон женераль.

-Что за хитрость?

— Я Вам о ней скажу, если она оправдается.

— Что ж, 4 эскадрона я отдать отсюда могу. Возглавляйте отряд и желаю удачи, капитан.

Хитрость, задуманная Антоном, в эту пору была под негласным запретом, хотя в войнах 20 века применялась не раз. В тылу корпуса скопилось уже довольно много пленных из всех родов войск. Антон решил позаимствовать их форму, переодев в нее своих бойцов — тем самым его отряд мог войти в Хайденхайм беспрепятственно. И действовать там как рыба в воде. Соотношение 1:5 в таких условиях было вполне терпимым. Тем более, что многие обзавелись простенькими спецсредствами для тихой войны виде чулочно-песочных кистеней и боло.

Переодевались всадники уже перед самим городом (с его южной стороны), оказавшись австрийскими гусарами, драгунами и егерями. Дополнительным плюсом к переодеванию стало то, что многие егеря обзавелись к этому времени хорошими австрийскими и германскими лошадьми. Да и австрийские карабины были у многих. Оглядев свое воинство, Антон остался, в целом, доволен его видом и дал команду трогаться.

Дозор на въезде в город они миновали без проблем: Антон показал подлинные документы гусарского ротмистра (изъятые у пленного) и объяснил, что отряд прибыл для дальнейших операций в сторону Алена, которые нужно согласовать с генералом Фрелихом.

— Его штаб находится в замке, херр ротмистр, — сообщил командир дозора.

"Кто бы сомневался" — хмыкнул про себя Антон и откозырял. Въехав в город, отряд разделился на пелотоны, пустившиеся каждый по своей улице для тихой "зачистки" противника. Антон во главе пелотона Пико направился в замок.

На въезде в замок в этот раз стоял пост. Седоусый вахмистр поднял было руку, останавливая неизвестного гусара, шедшего почему-то во главе егерей, но Пико взмахнул песчаным кистенем, и эта рука повисла как плеть. Два других егеря тотчас повторили его прием, и из рук бывших при вахмистре солдат выпали карабины. Выбрав самого молодого, Антон жестко спросил:

— Кто сейчас в штабе? Отвечай или....

И чиркнул себя ногтем по горлу.

— Все штаб-офицеры, херр ротмистр, — сказал дрожащим голосом дозорный.

— Как зовут командиров полков?

— Херр Кауниц и херр Росицкий.

— Связать их, — скомандовал Антон и вошел в замок. Там он показал егерям

знаком путь влево и вправо, а сам в сопровождении двух особо доверенных бойцов (Мэтью и Пьера) отправился в знакомую башню. По пути он хотел постучать в дверь Ингрид, но надо было сделать дело, и он пошел дальше.

В штабной комнате находилось несколько офицеров во главе с генералом. Антон вошел (оставив егерей перед дверью) и постарался оказаться в центре группы.

— Откуда Вы взялись, ротмистр? — спросил, сдвинув седеющие брови, приземистый генерал.

— Кто здесь полковник Кауниц? — спросил "ротмистр" в вызывающем тоне.

— Что Вам угодно? — возмутился лысоватый блондин лет под сорок. Вместо ответа Антон нащупал за спиной заранее подвешенный кистень и нанес в баскетбольном стиле (крюком из-за головы) ошеломляющий удар по незащищенной голове генерала. Тот рухнул на колени как бык и повалился на пол. Антон же произвел еще несколько молниеносных движений кистенем, и все офицеры (кроме полковника Кауница) тоже оказались на полу. У полковника буквально отпала челюсть.

— Егеря! — крикнул Антон. Те заскочили в комнату и без лишних напоминаний стали вязать бессознательных офицеров. Антон же повернулся к Кауницу и сказал:

— Сражение под Нересхаймом практически закончилось, и эрцгерцог отводит свои войска в Меттинген. Это значит, что ваше проникновение в долину Бренца потеряло смысл и в ближайшее время вам придет приказ о возвращении в Ульм. Мне пришло в голову отличиться перед своим начальством и как бы "захватить" Хайденхайм. Предлагаю Вам договор: Вы собираете свой полк через заместителя и уговаривайте пойти за ним заместителя командира другого полка. Вечером я отпущу Вас и вот этих офицеров восвояси.

-Мерзавец! Вы грубо попрали правила войны, переодевшись в нашу форму!

— Война давно уже не забава рыцарей. На ней все средства хороши и победителей не судят.

— Еще как судят. Теперь, если Вы попадете в плен, Вас повесят, сударь!

— Не испытывайте моего терпения, полковник. Едем в полк. И прошу не геройствовать: Ваша жизнь в моих руках, а жизнь штаб-офицеров — в руках моих солдат.

Полковник и "ротмистр" гарцевали по улице рядом, сзади рысил пелотон Пико. Как ни странно, выстрелов в городе пока не было. "Вот молодцы! — порадовался Антон. — Настоящие диверсанты!". Но накликал беду: на восточной окраине началась стрельба! И пока они ехали в северный конец города, где стоял полк фузилеров, эта стрельба все более разгоралась. Полковник взглянул в сторону своего мучителя, хотел что-то сказать, но передумал.

Полк был расквартирован по домам горожан, а его штаб и хозслужбы обосновались на постоялом дворе. Когда кавалькада всадников въехала во двор, к своему командиру подскочил дежурный по полку в чине капитана и отрапортовал:

— Херр полковник, в расположении полка происшествий нет. Но на восточной окраине идет, кажется, бой.

— Где майор Химмель?

— У себя на квартире, херр полковник.

— Позовите его сюда!

Майор появился через пять минут и спросил:

— Что решили на совете?

— Неожиданно пришел новый приказ о возвращении в Ульм. Эрцгерцог, кажется, вновь отступает. Готовьте полк к выходу, а я поеду во второй, так как полковник Росицкий получил контузию.

— Это как то связано со стрельбой в его расположении?

— Видимо, да.

— Быть может, нам следует им помочь?

— Если полк не может справиться с горсткой диверсионистов, к черту такой полк! — взъярился Кауниц. — Я сейчас поеду туда и разберусь в обстановке! А Вам, Химмель, даю на сборы полчаса!

— Горнист, играй сбор! — прокричал майор, и воздух огласили тревожные звонкие звуки.

Когда обманщики отъехали от постоялого двора с полсотни метров, Антон нагнулся с седла к полковнику и сказал тихонько:

— Браво, херр Кауниц! Если Вас уволят за этот казус из армии, то Вы можете стать актером и каждый вечер срывать аплодисменты публики.

— Молчать, жалкий карьерист! — сказал полковник и отвернулся.

Тем временем стрельба на восточной окраине стихла, и кавалькада смогла свободно подъехать к штабу второго полка фузилеров, разместившегося в виртхаусе.

— Что у вас тут происходит? — спросил Кауниц заместителя командира полка.

— Наши солдаты подверглись нападению со стороны каких-то егерей, — отрапортовал очередной майор. — Они били их втихую и связывали, херр полковник. Мы стали по ним стрелять и они ответили. Но потом отступили за окраину города. Что за сумасшедшие?

— Это были французские диверсанты, майор! — прорычал Кауниц. — Неужели не понятно? Но к делу: мы должны срочно покинуть город и вернуться в Ульм. Таков приказ эрцгерцога.

— Неужели наши основные силы снова потерпели поражение? — огорчился майор. — Но почему приказ идет не через нашего полковника?

— Росицкий тоже получил удар по голове. Генерал дал нам полчаса на сборы и марш в поход.

Но прошло не менее часа, когда колонны австрийцев все же покинули город Хайденхайм. Антон же повернулся к полковнику Кауницу и сказал:

— Вам, херр полковник, придется ехать вместе с каретой, полной побитых офицеров. Надеюсь, кто-то из них сможет все же управлять упряжкой лошадей?

Глава двадцать третья. Как выходят в штаб-офицеры

После еще одной бессонной ночи с Ингрид Антон наткнулся в коридоре замка на Сен-Сира.

— Вы что здесь делаете, Фонтанэ? Пришли ко мне по какой-то надобности? Впрочем, для начала мне следует Вас поблагодарить за возвращение Хайденхайма. Вы, правда, провели эту операцию бескровно? Благодаря той самой хитрости? В чем она заключалась?

— Мы переоделись в австрийскую форму, мон женераль, и я, прикинувшись ротмистром, сообщил генералу Фрелиху о приказе эрцгерцога к отступлению.

— И он поверил?

— Я постарался быть убедительным, мон женераль.

— Вообще-то так не поступают, капитан. Теперь австрийцы везде раструбят, через свои и наши газеты, что мы нарушили неписаные правила войны.

— Эмигранты тоже надевали нашу форму, пели "Марсельезу", а потом во главе доверившихся им частей наносили удары в тыл. Вспомните генерала Дюмурье....

— Это да, но при военных действиях переодевание в форму противника никто еще все-таки не применял. Впредь эту военную хитрость я использовать запрещаю, капитан Фонтанэ.

— Виноват, мон женераль. Но у меня появилось к Вам еще предложение....

— Слушаю Вас.

— Обход генерала Фрелиха мы прозевали, а почему? Потому что толком не представляли, где находятся подразделения австрийцев и каков их состав. Скоро нам придется опять наступать, но куда эрцгерцог отводит свои войска? Какими резервами он располагает? Это надо знать не приблизительно, по наблюдениям егерей и гусарских разъездов, а точно: через ежедневное поступление пленных, причем со всех возможных направлений и даже из тыловых частей армии Карла.

— Кто же будет добывать нам этих пленных?

— Специальные подразделения егерей, умеющие проникать через позиции противника и скрытно там действовать. Мои егеря, например, этому обучены. Рассылать же их должно разведывательное управление при штабе армии, которое надо создать незамедлительно.

— Хм, идея лежала на поверхности, но почему-то никто ее не высказал. Кроме Вас, Антуан. Я сейчас же поеду в штаб Моро и мы ее там обсудим. Действительно, лучше быть полностью зрячим, чем полуслепым. Вы большой молодец, капитан Фонтанэ! Впрочем, это в нашей армии известно почти каждому. Готовьтесь встать во главе этого управления — если меня поддержат в штабе. Соответственно, звание у Вас будет повыше, а какое — решит Моро. Кстати, почему у Вас такой вид, будто Вы не выспались? Обдумывали эту идею?

— Примерно так, мон женераль.

Сон все-таки одолел Антона, он едва добрался на Негре до постоялого двора (где снимал комнату) и проспал до вечера. Его разбудил денщик с вестью о вызове в штаб корпуса. Через полчаса умытый и побритый (денщиком), в свежем мундире Антон прискакал в замок и предстал перед Сен-Сиром молодец молодцом.

— Что ж, капитан Фонтанэ, быть Вам отныне майором и возглавлять то самое разведуправление. Моро, оказывается, о Ваших подвигах тоже наслышан, а планом этим просто впечатлен. Вам предписывается сдать дела в эскадроне заместителю и явиться в Нордлинген, куда переместился штаб армии.

— Чего там сдавать.... — сказал Антон. — Мой заместитель — капитан Перрье, а он егерскую службу знает не первый год. Единственная просьба: мой пелотон с аджюданом Пико пусть останется в моем распоряжении. Команды разведчиков в каждом эскадроне я сам подберу, и в дальнейшем буду иметь дело только с их командирами.

— Моро первой задачей разведотдела поставил обеспечение связи с подразделениями Самбро-Маасской армии.

— Давно пора. А то мы узнаем, где воюет Журдан, из немецких газет и задним числом. Абсурд! Притом, что Вену мы можем взять только вместе.

— Это будет далекий поиск. Кого думаете послать?

— Сам пойду, со своим пелотоном и, конечно, скрытно. В чужую форму переодеваться не будем, но крестьянами-то прикинуться можно?

— А у вас получится?

— У моих егерей — да, они сами почти все из крестьян. Ну, а мне придется, наверно, щеку благородную платком подвязывать и треух с головы не снимать. Да гнуться, гнуться побольше.

— Ха, ха, ха! — развеселился Сен-Сир. — Интересно было бы на Вас посмотреть в этой личине....

Вечером Антон постучал к Ингрид условным стуком, и она тотчас открыла дверь. Войдя в комнату, он сказал:

— Я пришел проститься с Вами, комтессе. Мой путь далек, хоть и не опасен. Впрочем, через неделю я могу оказаться здесь.

Я не ропщу, Антуан, хотя сердце мое болит. Вы воин, а мое дело Вас ждать. Я буду ждать Вас всегда: через неделю, месяц, годы.... Даже если выйду замуж, я отдамся Вам при первой встрече.

— Боже, Ингрид! Я не заслужил такой любви....

— Заслужили, Антуан. Так говорит мое сердце. И еще: я сочту за счастье делить Вас с Констанс, и если нам с ней будет суждено встретиться, я назову ее своей сестрой. Вот так. Но у меня еще вопрос: Вы уезжаете сейчас же?

— Нет, утром. Но сейчас мне надо отдать необходимые распоряжения своим солдатам.

— После этого Вы вернетесь ко мне?

— Как Вы можете сомневаться, мон амур?

Глава двадцать четвертая. Поручение Моро.

Около десяти часов утра Антон в сопровождении своего пелотона подрысил к городку Нордлинген, окруженному округлой и полностью крытой крепостной стеной — правда, невысокой. У подбашенного въезда в город стоял караул из четырех солдат в егерской форме. Антон стал было доставать свои документы из кармана, как вдруг караул стукнул прикладами ружей о землю, вскинул их вертикально к груди и рявкнул единодушно:

— Вив ле капитен Фонтанэ!

Антон оторопел, вгляделся пристальнее в лица караульных и, наконец, опознал егерей из эскадрона Перрье. После чего все дружно рассмеялись: и караульные, и "капитан" и Пико с товарищами.

Штаб Рейнско-Мозельской армии расположился стандартно, в здании ратуши. Когда Антон вошел в приемную командующего, то поморщился: в ней сидело на стульях около двух десятков человек — преимущественно, офицеры. У двери в кабинет Моро, за бюро пребывал адъютант в чине майора (невысокий, щуплый, быстроглазый), который и определял очередность приема. Он бросил на вошедшего капитана быстрый взгляд, и Антон, поймав момент, состроил умоляющее лицо, чуть кивнув в сторону кабинета. Бывалый адъютант дернул пальцем и спросил мигом подоспевшего Антона:

— Фамилия?

— Фонтанэ.

Адъютант кивнул и юркнул в дверь кабинета. Через минуту он появился и прошел за бюро с невозмутимой миной. Но когда очередной проситель вышел от командующего, адъютант произнес:

— Майор Фонтанэ.

Антон благодарно ему улыбнулся и открыл дверь.

В кабинете навстречу ему поднялся с улыбкой среднего роста блондин в генеральском мундире лет чуть более тридцати (33, если быть точным) и, протянув руку для пожатия, сказал:

— Наконец, я увидел легендарного бойца своей армии! Добро пожаловать в мой штаб, майор Фонтанэ. А почему Вы небриты?

— Так нужно по роли, которую мне скоро предстоит сыграть, — ответил, улыбаясь чуть виновато, Антон. — Я намереваюсь сам пойти в поиск армии генерала Журдана под личиной крестьянина, едущего торговать в Нюрнберг.

— Один?

— Нет, возьму пелотон своих егерей. С ними я отобьюсь при случае от любого разъезда.

— Что ж, Вам виднее, Фонтанэ. Но эти сведения мне нужны в течение 3-5 дней, пока мы будем зализывать раны последней битвы. А там я должен определиться: либо идти, согласно прежнего плана, на Мюнхен для принуждения курфюрста Баварии к миру, либо пойти на север для помощи Самбро-Маасской армии и потом совместно идти к Вене.

— Мне понадобятся деньги, чтобы приобрести у крестьян десяток телег, а также минимум каких-то товаров....

— Да, для того чтобы успешно воевать, всегда нужны в первую очередь деньги. Ладно, скажите об этом моему адъютанту, он вправе выдавать небольшие суммы.

— Тогда у меня все, мон женераль.

— Буду ждать Вашего благополучного возвращения. Желательно с письмом от генерала Журдана.

Два дня Антон занимался отбором егерей в свой разведотряд (кого по личным контактам, а кого через тестирование) и, наконец, набрал 3 группы по 20 человек и командиров (два сержанта и аджюдан). Все они занялись изготовлением "тихого" оружия по образцу егерей пелотона Пико, а командиры стали прорабатывать на картах маршруты ближайших разведок: на юг (в сторону Мюнхена), на юго-восток (в сторону Ландсхута) и на восток (в сторону Регенсбурга). Сам же он стал готовиться к маршруту в Нюрнберг.

Утром 15 августа небольшой торговый караван из десяти телег выехал из ворот Нордлингена по дороге в Нюрнберг. На каждой телеге сидело по три "торговца" и каждую тянули две лошади. В связи с тем, что егеря практически не знали немецкого языка, решено было изображать швейцарцев из Базеля, которые захотели с большой выгодой продать сыры, часы и шерстяные ткани в самом известном торговом городе южной Германии. Естественно, сыры и штуки тканей присутствовали на телегах в минимальном количестве, а карманные часы имелись только у самого Антона — все остальное место занимали пустые ящики, накрытые парусиной. При этом в некоторые ящики егеря засунули свое оружие и обмундирование.

Дорога была торная, шла по плоскогорью и потому ехали споро: километров по 8 в час. Попутчиков, впрочем, почти не было, только местные крестьяне иногда выезжали на тракт, но вскоре сворачивали в сторону. Первое испытание ждало разведчиков перед Эттингеном, занятом еще австрийцами. С боковой дорожки к каравану выскочил гусарский разъезд (численностью со взвод), командир которого (молоденький фенрих) обратился к сидящим в передней телеге:

— Вы кто такие и куда едете?

— Мы торговцы из Базеля, херр официр, — с ноткой подобострастия стал отвечать Антон. — Едем в Нюрнберг, самый известный торговый город.

— То есть вы французы?

— Мы франкоговорящие швейцарцы, херр официр. Мирный народ.

— Слышали мы, какие вы мирные: у папы в Риме гвардия сплошь из швейцарцев и у бедняги Луи тоже были они. Только вот всех их перебили подлецы парижане. Что же вы везете на продажу?

— В основном, шерстяные ткани, херр официр. У нас самые теплые ткани в Европе. Везем также сыр, очень хороший. Одного круга на весь ваш отряд хватит. Вот заберите и в обед проверьте, херр официр.

— Солдаты империи подношение (гешенк) не берут и за все платят.

— Какой гешенк? Это от чистого сердца, для удовольствия солдатского желудка. А мы от одного круга сыра не обеднеем.

— Ну, ладно, коли так. Проезжайте. Вот вам ярлык на право проезда....

С ярлыком ехать стало спокойнее. Когда под Гунценхаузеном их вновь остановил патруль во главе с капралом, то ярлык сыграл ожидаемую роль — не пришлось даже отдариваться. Антон тотчас задал сокровенный вопрос:

— Скажите, херр капрал, далеко ли французы? Они, я слышал, не брезгуют грабежом торговцев?

— В Нюрнберге их нет точно, но они захватили крепость Ротенбах и движутся к востоку, на Амберг.

— Тогда мы успеем попасть в Нюрнберг, Большое спасибо, херр капрал.

Отъехав от Гунценхаузена, Антон скомандовал:

— Мэтью и Пьер, распрягайте лошадей из своей телеги и мчите назад, в Нордлинген — но не по дороге, а перелесками и с оглядкой. Линию фронта лучше пересечь ночью. Я передам с вами записку для генерала Моро.

И набросал карандашом: "Мон женераль! По непроверенным сведениям армия Журдана ведет бои восточнее Нюрнберга, под Амбергом. Иду проверять. Майор Фонтанэ".

Глава двадцать пятая. Визит к Журдану и Бернадоту

К Амбергу Антон решил двигаться в обход Нюрнберга, через Ноймаркт, что тоже стоит на торговом тракте в Нюрнберг, только из Регенсбурга. Для этого, достигнув деревни Вассермунгенау, они свернули на менее укатанную дорожку, шедшую в восточном направлении. В лесу за городком Рот решили переночевать: разожгли пару костров, сварили похлебку, а спать улеглись кто на телегах, а кто под телегами — благо, что ночи августовские в Германии на высоте 300 м еще теплые. Ну, а ночное дежурство майор, конечно, не отменял.

16 августа в 10 часов утра отряд "торговцев" был уже перед Ноймарктом, где вновь подвергся проверке. На беду командир милицейского патруля (десяток верховых с саблями и карабинами за спинами) оказался очень дотошным. На ярлык он посмотрел и кивнул, но проверку груза продолжил, для чего распотрошил одну телегу полностью. Когда на свет явились пустые ящики, Антон сказал сквозь зубы "Сука!" и громко скомандовал:

— Фас!

Уже готовые к такому повороту событий, егеря не сплоховали и взвихрили над головами свои боло. Враз оказавшись спеленутыми, милиционеры лишь хлопали глазами и бессильно ругались, а командир еще и пену изо рта стал пускать.

— Все, — сказал мрачновато майор Фонтанэ. — Кончился наш камуфляж. Едем к ближайшему лесу (благо он всего в четверти лье), там распрягаемся и превращаем себя обратно в егерей.

— А этих куда?

— Кладите их на телеги, в лесу бросим связанными, а там они или сами смогут освободиться или судьба спасение подбросит.

— А может их того? — предложил один из егерей и провел ребром ладони по горлу.

— Пленных нельзя предавать смерти — таково правило войны, — возразил Антон. — Да и не люблю я убивать людей, вы же знаете....

Оказавшись на конях (недостающий десяток им кстати предоставили австрийцы), в форме и при оружии, егеря приобрели бравый вид и помчались к Амберу размашистой рысью — но придерживаясь опушки леса, на фоне которого их маскировочная одежда и накидки на лошадях были эффективны. Перед началом этого бега Антон тщательно изучил карту и наметил примерный азимут движения в переводе на стрелку часов. Леса перемежались с перелесками, но достаточно короткими, средняя скорость продвижения (судя по привязке к карте) составляла около 15 км, и через два часа с опушки последнего леса отряду открылся вид на город Амберг.

— Обычный германский городок, хоть и был резиденцией курфюрста Пфальца, — резюмировал вслух Антон. — А что это там за люди и повозки шарятся по полю?

Задав себе этот вопрос, он достал из-под полы подвешенную туда подзорную трубу и стал осматривать поле. Наконец заключил:

— Похоже, что это похоронная команда и мародеры из местных жителей. Не иначе накануне здесь была битва. Тогда нам нужно к ним.

И первым поскакал вперед.

Остановившись возле ближайшей повозки, в которую два цивильных мужика грузили голых покойников, а два меланхоличных солдата во французской форме волокли по земле мешок, набитый снятым с покойников обмундированием, Антон резко спросил, обращаясь к военным:

— Когда здесь происходила битва?

— Вчера, мсье офицер (эполеты Антона были прикрыты маскировкой).

— Где находится штаб вашей дивизии и кто ее генерал?

— В Амберге, — с ноткой удивления ответили ему. — Здесь штаб генерала Бернадота, но и сам Журдан пока находится тут.

— Удачно, два в одном, — пошутил с хохотком майор Фонтанэ и скомандовал своим егерям:

— Маскировку снять и марш-марш в город!

В Амбере в качестве штаба дивизии майору егерей указали дворец курфюрста. Прогарцевав без препятствий по крытому "двухочковому" мостику через тихую речку Фильс (по ней будто бы сплавляли ранее барки с железной рудой в Регенсбург, а оттуда завозили соль), конные егеря оказались возле "дворца", похожего формой на все окрестные здания, но покрупнее и повыше их (три этажа плюс два уровня мансард) и к тому же окрашенного в розовый цвет. Впрочем, во дворец майора так просто не пустили, хотя он предъявил мандат, подписанный Моро. Наконец, к нему вышел адъютант, ознакомился с мандатом и приветствовал посланца соседней армии. После чего они пошли рядом внутрь дворца, делясь по-свойски новостями.

Штаб разместился в просторном зале и прилегающих к нему комнатах на втором этаже. Адъютант сначала вошел сам в этот зал, а потом выглянул и пригласил туда егеря. Войдя, Антон увидел в зале двух молодых генералов ("Черт, все они едва за тридцать!"), черноволосого и светловолосого, которые стали его разглядывать — ну, а он их, конечно (пока его язык говорил слова представления). Черноволосый выглядел эффектно, а наиболее эффектным был его торчащий из физиономии длинный, с горбинкой нос. Блондин был пониже и поплоше, но держался так заносчиво, что сомнений в том, кто здесь командующий армией у Антона не осталось: это, конечно, Журдан, а брюнет — Бернадот, чья звезда вспыхнет лет через 20 и он станет королем Швеции.

— Значит, Вы, майор присланы к нам для связи? — сказал Журдан, снисходительно улыбаясь. — То есть Моро засомневался, что мы выполним свой план кампании? А сам-то он как, справляется с эрцгерцогом?

— Пока дела наши идут неплохо, — сказал Антон, осторожничая. — Правда, последнее сражение, под Нересхаймом, было очень напряженным, и мы потеряли более 6000 тысяч убитыми и раненными. Но в итоге все войска имперцев ушли на правобережье Дуная, остались только местные милицейские подразделения.

— Ну, а мы загнали Вартенслебена за реку Нааб и сейчас готовим его полный разгром. После чего пойдем, конечно, на юг, к Регенсбургу — как и предусмотрено планом Карно.

— Хорошо, что все хорошо, — скаламбурил, улыбаясь, Антон. — Теперь я могу с легким сердцем вернуться в свою армию. Только желательно с автографом от Вас, мон женераль.

— Шустрый Вы офицер, майор Фонтанэ. Ладно, я напишу письмо Моро в Вашем присутствии.

Журдан кивнул адъютанту, тот мигом принес чернильный прибор и лист бумаги и приготовился писать. Журдан же прошелся перед столом туда-сюда и стал диктовать текст.

Тем временем Бернадот увлек симпатичного майора в сторону и спросил:

— Вы что же, не останетесь погостить у нас день-другой? Моим офицерам было бы интересно послушать рассказы о действиях смежной армии. Тем более, что у многих есть в ваших рядах приятели. Моим, например, является Сен-Сир....

— Мне, мон женераль, дан категорический приказ как можно быстрее вернуться в Нордлинген после установления контакта с вами. От этого зависит принятие нашим командующим правильного решения по развитию кампании. Сожалею.

— Долг, конечно, прежде всего. Передайте мой привет Лорану. Надеюсь увидеться под стенами Вены.

— Если мы возьмем Вену, это будет, кажется, впервые в ее истории? Хотя ее осаждали множество раз....

— Ее брать нам не нужно. Надо только склонить Габбсбургов к миру, майор.

— Тогда конечно, мон женераль.

Глава двадцать шестая. Кто кого перехитрит?

Обратно в Нордлинген то мчались (в стороне от селений), то крались. При этом Антон сознательно избрал другой путь: вдоль тракта Амберг-Регенсбург, который мог быть использован противником для похода на север (и подлежал разведке). Разведывать же его было удобно, так как большая часть тракта проходила вдоль цепи лесных массивов, а городков на нем было лишь три: Швандорф, Хайдорф и Регенстауф. Через 6 часов (и 50 км) кавалькада егерей, не обнаружив по пути имперцев, вышла лесом на крутой левый берег Дуная чуть ниже Регенсбурга, где расположилась на отдых и обед с одновременным визуальным обследованием этого крупного речного порта.

Тут Антон поздравил себя за выбор маршрута: в порту с плоскодонных барж на конной тяге явно разгружалась крупная пехотная часть. "Пожалуй, трехбатальонный полк перебросили, тысячи под две, — решил Антон. — А вон там на берегу и пушки полковые стоят. Кавалерии нет, но она копытами может припылить. Хороший презент получил эрцгерцог. А может и не один? Ох, не хочется снова в седло садиться, а придется: такие сведения командиры горячими любят получать...."

Таким образом, пелотон вернулся с километр назад, перескочил, улучив момент, через дорогу и речку (название которой на карте было потерто) и порысил на запад по придунайским перелескам. Ночь застала их на переправе через Альтмюль у Риденбурга, которую они преодолели вплавь, и на другом берегу, в достаточно густом лесу, обиходив лошадей и набив свою утробу, улеглись спать. Чтобы утром после завтрака продолжить бег к Нордлингену, которого они достигли без вооруженных столкновений (патрули встречались, но егеря замечали их раньше и тотчас маскировались) к вечеру 17 августа.

Превозмогая усталость и боль в натертой седлом промежности, Антон поднялся в ратушу и предстал перед знакомым адъютантом, который тотчас юркнул в кабинет командующего и вскоре позвал туда майора. Моро сидел при свечах над картой в компании со своим начальником штаба, полковником Монришаром. Антона он встретил широкой улыбкой и сказал:

— Ваши разведчики уже прекрасно себя зарекомендовали, Антуан Фонтанэ! Я получил полное представление о размещении всех подразделений имперцев на уровне дивизий, а в ряде случаев и полков. А чем закончился Ваш вояж?

— Журдан блокировал своих противников близ границы с Богемией и надеется в ближайшие дни ее частично рассеять и частично пленить. После чего он пойдет на Регенсбург. Вот в подтверждение его письмо к Вам, мон женераль. Но....

— Что еще за но, майор?

— Я возвращался через Регенсбург и видел выгрузку пехотного подкрепления в количестве полка с артиллерией, но их могло высадиться и больше. Кроме того, части, расквартированные в Ингольштадте, явно готовятся к переброске. И, похоже, на север.. Все это необходимо проконтролировать, мон женераль. Во всяком случае, я, на месте эрцгерцога, получив подкрепления, напал бы именно на Журдана, который этого удара совсем не ожидает.

— Если эрцгерцог пойдет на север, то против нас останется только Латур с 30 тысячами солдат и его поражение станет лишь вопросом времени. Курфюрст же Баварии однозначно выйдет из коалиции.

— А если Карл вместе с Вартенслебеном разгромят беспечного Журдана? Мюнхен мы возьмем и тут же уйдем из него, так как идти с 50 тысячами бойцов на Вену никак не получится....

— Это так....— признал, скривив губы, Моро. — Получается, что нам обязательно надо идти за эрцгерцогом, если он пойдет на север. А Вы неплохой стратег, Фонтанэ! Но к делу: удвойте свои усилия по разведке противника. Нам нельзя его упустить. Делайте доклады мне дважды в течение дня!

Два последующих дня наблюдений за войсками эрцгерцога (достигшими с пополнением 30 тысяч чел, в том числе 10 тыс. кавалеристов и 50 пушек на конной тяге) подтвердили тезис об их нацеленности на Амберг и Нюрнберг. Соответственно, корпуса Дезе и Сен-Сира плюс кавдивизия Бурсье стали готовиться к их преследованию. Впрочем, им пришлось выделить несколько полков для противостояния Латуру на рубеже реки Лех, а полкам этим — изображать из себя корпуса (лишние костры по ночам, много перемещений с места на место и т.п.). Таким образом, сводный ударный кулак ограничился численностью в 25 тыс. чел (в том числе 5 тыс. кавалеристов и 50 пушек). Одновременно полнокровный корпус Ферино (15 тыс. чел) готовился для удара по самому амбициозному и самому слабому корпусу имперцев под командованием принца Конде. Принц сформировал его из французских дворян-эмигрантов, основная цель которых заключалась в победоносном возвращении во Францию. Поэтому тяжелых сражений с многочисленными смертями они не выдерживали (если меня убьют, кто же тогда будет восстанавливать власть короля?) и всегда отступали. Именно за их спинами находился Мюнхен, а в нем трепещущий курфюрст Баварии — но кого смущает чужое горе?

Утром 20 августа подразделения Карла двинулись по двум дорогам: от Ингольштадта на Ноймаркт (65 км) и от Регенсбурга на Амберг (50 км) в расчете через двое суток достичь этих городов. Через час и полтора часа штаб Моро об этом выступлении узнал (разведчики держали у себя голубей родом из Нордлингена и тотчас выпустили двух с записками) и дал отмашку своему отряду, шедшему под временным командованием Сен-Сира единой массой: чтобы в возможном встречном бою иметь подавляющее численное преимущество. Дорога для марш-броска была выбрана та же, по которой егеря Антона прошли несколькими днями ранее, то есть на Ноймаркт через Гунценхаузен и Рот (110 км).

Соответственно, французы должны были двигаться в необычно быстром темпе, и тут Антон подсказал (при обсуждении в штабе) выход: пересадить хотя бы четверть пехоты на телеги! Скорость телеги, запряженной парой лошадей и везущей десяток солдат, все равно будет (по здешним отличным дорогам) раза в два, а то и в три выше скорости пешего бойца. Соответственно, одну и ту же телегу можно будет использовать на суточном перегоне (35 км) дважды и перевезти к месту ночлега половину пехоты. Значит, понадобится найти 500 телег: 300 взять, разгрузив обоз, и еще 200 конфисковать у жителей окрестных городков и деревень (с их же лошадьми). А в итоге за двое суток к Ноймаркту можно будет доставить 15 тысяч человек (считая и 5 тыс. кавалерии). С ними можно будет вступить в полноценный бой, затянуть его на день, а переломить ход сражения назавтра — при подходе еще 10 тысяч бойцов. Впрочем, пехотинцы, плетущиеся сзади, тоже могут подсуетиться и конфисковать у жителей попутных деревень еще 500 телег.... Майора сначала назвали фантазером, но отставание по времени от армии эрцгерцога как-то надо было преодолеть. Неугомонный майор и тут вылез: тогда можно выйти на сутки раньше, дойти до Эттингена (как раз 30 км) и там подождать известия о выходе Карла. На него дружно зашикали, потом сами покрякали и махнули рукой: черт с ним с обозом, освобождайте телеги....

Глава двадцать седьмая. Бой при Ноймаркте

В конце дня 21 августа измученных Антона, Мэтью и Пьера остановил на окраине Ноймаркта разъезд французских гусаров. Их еще более измученных лошадей взяли под уздцы три гусара и стали водить по кругу, постепенно успокаивая. Ну, а прочие гусары подхватили курьеров за руки и за ноги, вкинули в седла освободившихся гусарских коней, и вся кавалькада порысила на Рыночную площадь, в штаб генерала Бернадота.

— Это опять Вы, майор Фонтанэ? — заулыбался Бернадот. — Надо же так замучить себя! Видно, новости Вы привезли сверхсрочные?

— Так точно, мон женераль. 20 числа из Ингольштадта на Ноймаркт вышел корпус под командованием эрцгерцога Карла, а по шоссе Регенсбург-Амберг идет колонна под командованием генерала Вернека. Общая численность австрийцев около 30 тыс. человек.

— Это верные сведения? — встревожился генерал.

— Вы должны их проверить, выслав навстречу австрийцам конные разъезды. Думаю, что уже завтра Карл навалится на Вашу дивизию. Но....

— Слава богу, у Вас есть спасительное для меня "но".

— Половина нашего корпуса (а это около 15 тыс. чел. под командованием вашего друга Сен-Сира) идет сюда со стороны Рота и будет ночевать в лесу за 1,5 лье от Ноймаркта. Когда сражение начнется и Карл обозначит свои позиции, Сен-Сир нанесет ему удар в тыл. Ваше дело — выдержать первый натиск. Выдержите?

— Вообще-то при соотношении 1:4 я предпочитаю отступать, потому что не люблю бессмысленного кровопролития. Но ради возможности разгрома эрцгерцога буду держаться за город зубами.

— Не забудьте послать гонца к Журдану: его части в Амберге тоже будут под ударом.

— Давайте я все же дождусь доклада своих разъездов?

Доклад гусар, высланных на юг и юго-восток от Ноймаркета и вернувшихся через 3 часа, ошеломил и Бернадота и Антона: на дороге в Ингольштадт разъезды австрийских гусар встречены у Зенгенталя (в 1 лье от Ноймаркта), а голова колонны пеших австрийцев втягивается в Мюльхаузен (2,5 лье) — и колонна эта о-очень протяженная. Но и на дороге в Регенсбург ситуация очень похожая: гусары Карла уже в Дайнинге (1,5 лье), а пехота дошла до Зойберсдорфа (3 лье) и ее тоже очень много.

— А есть ли противник на дороге в Амберг? — задал мучительный вопрос Бернадот, глядя пристально в глаза горе-разведчику.

— Надо было оповестить 3 часа назад Журдана, — парировал скрытую нападку Антон. — Вскоре ответ на этот вопрос у нас мог быть. Но и сейчас еще не поздно: вряд ли Карл решится на ночную атаку, а утром здесь может быть как ответ, так и подкрепления со стороны Журдана.

— Верно! — воскликнул Бернадот и стал быстро отдавать распоряжения.

Антон полагал, что ему предстоит выдержать бессонную ночь, однако родной организм так намучился за два предыдущих дня, что стоило ему только снять сапоги, прилечь на деревянную лавку и накрыться одеялом от запасливого Мэтью, как сон окутал его целиком. Во сне ему много чего снилось, но он все позабыл, кроме самого последнего сновидения: четкого красивого лица улыбающейся кому-то Констанции. Он искрутил всю шею, пытаясь извернуться и посмотреть: кому же она так нежно улыбается? Под конец отчаялся, и тут она повернулась к нему спиной, и он увидел в ее руках голенького ребенка. Он тотчас проснулся и вдруг пожалел, что не успел рассмотреть: мальчик это был или девочка? В общем, видел что-то вроде телепатической передачи; вот только никого Констанс родить, конечно, не могла, прошло ведь лишь 4 месяца.

За окнами было вполне светло. Вдруг утреннюю тишину прорвали орудийные залпы — хоть и далекие, но очень грозные. Им начали вторить залпы других орудий — на этот раз близкие, свои. Битва под Ноймарктом началась. Антон в темпе оделся, вооружился и выскочил на крыльцо ратуши. Под ним сидели на корточках оба его егеря, держа в руках уздечки трех коней, стоявших рядом. Антон привычно сунул руку в карман камзола, достал сушеную курагу и, сбежав с крыльца, сунул ладонь в губы Негре.

— Ешь, черная, ешь, нас ждут сегодня великие дела, — сказал он, щурясь на солнце. Солнце было вполне ярким, а небо — голубым и ясным. "То, что надо для моей новой выдумки" — решил попаданец и скомандовал:

— Егеря! На-а...конь!

И Мэтью и Пьер взлетели в седла сразу из положения сидя. Но Антон от них не отстал, тоже махнув в седло без использования стремян. Они тотчас сжали шенкелями бока лошадей, встряхнули легонько поводьями, и обученные уже лошади пустились с места в галоп, целясь к западному выезду с рыночной площади.

Противник, как и ожидалось, охватил город пологой дугой с южной стороны. Там было установлено несколько батарей пушек, которые вели обстрел наскоро отрытых французами реданов и флешей, внутри которых были установлены тоже орудия, а вокруг кучковалось пехотное прикрытие. Шеренги нападающих выстраивались в стороне от пушек, но пока не активничали, ждали конца собственной артподготовки. Еще дальше и на флангах ходили кавалерийские массы. Антон поскакал вокруг северной окраины города и, к удовольствию, увидел то, на что надеялся: с северо-востока к городу подходили колонны пехоты и кавалерии; везли и пушки, десятка два. "Пожалуй, подкрепление в виде целой дивизии, — оценил уже привычно массу людей Антон. — Да у нас в лесу две дивизии прячется. Повоюем на равных. А если я еще сумятицу в ряды неприятеля сумею внести, то и победим".

Дальше егеря поскакали на восток и уже перешли на рысь, а достигнув лесистого холма, перешли на шаг. Холм был занят пешими егерями из дивизии Бернадотта, и вскоре Антон отыскал их командира, тоже майора.

— Бонжур, камрад, — фамильярно приветствовал Антон равного по званию и роду войск.— Покажи, где здесь наилучший обзор неприятельского фланга.

— Вон у той сосны. Я оборудовал там свой командный пункт.

— Полежим вместе?

— Отчего же нет? Тем более противник пока в атаку не идет....

И накликал: вдали прогундели горны, и из леса вдоль всей опушки СВ простирания выступила шеренга фузилеров и пошла на северо-запад, к городу, а за ней точно так же показалась шеренга вторая....

— Научились фрицы в лесу тихариться, — чуть хохотнул майор. — Что ж, подождем, пока они не войдут в зону надежного поражения, на 300 шагов.

— У вас же есть штуцеры в батальоне, из них и сейчас ведь можно дострелить? -полувопросительно заметил Антон.

— Дострелить можно, а вот попасть трудновато, — возразил майор. — А пули у нас не дармовые, побережем пока.

— Ну, а мы, пожалуй, сейчас их будем отстреливать, — сказал Антон и снял с плеч свой штуцер. Ему тотчас последовали Мэтью и Пьер, наклонили штуцеры, заправили в дула бумажные пороховые заряды, а сверху пульки Минье (сделали сами штук по 50), мгновенно протолкнули их шомполами внутрь и стали выцеливать в цепи офицеров. Все то же проделал на глазах изумленного майора и Антон.

— Но как вы смогли так быстро зарядить пули? Мы их толкаем-толкаем....

— Это пока секрет. Вот обкатаем в своей части, и вы сможете потом применять.

Тем временем егеря выстрелили один за другим и довольно гоготнули: значит, пара офицеров ткнулась носом в землю. Антон же цепью пренебрег, а стал озирать панораму в поисках холма, похожего на тот, где они лежали. О, вроде есть такой! И обзор города с него должен быть неплохим. Он достал свою подзорную трубу, припал к окуляру и стал шарить усиленным взглядом по этому холму и не ошибся: на его СЗ скате он нашел группку штаб-офицеров, следящих за ходом сражения. Они были почти в километре от данного "командного пункта", но их белые и голубоватые камзолы неплохо выделялись на фоне зелени леса и травы. Антон вжал приклад штуцера в плечо, упер локти рук в землю и припал глазом к мушке, напаянной им на конце ствола, выводя ее в центр крошечной фигурки. Потом задержал дыхание и плавно нажал на спусковой крючок. Выстрел грянул, облако дыма изверглось из дула, а когда оно рассеялось и можно стало посмотреть в трубу, Антон понуро вздохнул: офицеры суетливо крутили головами, переговаривались, но в наличии были все пятеро. Что ж, наше дело служивое: чисти дуло, заряжай и стреляй снова. Оптические прицелы к штуцеру изготовлять пока не умеют.... И он стрелял, смотрел в трубу, хмыкал и опять стрелял. Впрочем, после четвертого выстрела офицеры покинули удобный склон: пули, прилетающие незнамо откуда, их стали, видимо, очень нервировать. Больше он их обнаружить не смог, как не старался.

Тем временем, егерский батальон вовсю вел стрельбу по шеренге, которая была уже метрах в 100.

— Беглый огонь! — скомандовал Антон своим двум егерям и те тотчас бросили отстрел офицеров и стали очень сноровисто заряжать ружья и стрелять из них. Точно так же стал стрелять и Антон, а к майору вдруг кто-то прибежал и он уметелил за прибежавшим. Но вот австрийские гренадеры все-таки добежали до стрелков, только поднять их на штыки не успели: трое егерей разрядили в них дробовики, потом по два пистолета (все со 100% из-боя-выводящим результатом) и стали стремительно метать ножи.... А когда егеря схватились за сабли, воевать стало не с кем: иные бежали от смертельно опасных бойцов, а прочие образовали вал из пораженных тел.

Глава двадцать восьмая. Победа под Ноймарктом.

Перезарядив ружья, вернув в разгрузки ножи и подняв с травы своих лошадей (а они так и лежали у подножья холма, в 200 м от места побоища), егеря пустились обратно в город, намереваясь попасть оттуда в центр обороны. Но тут они выехали на площадь с церковью и Антону торкнуло: к церкви притулилась невысокая (метров 30) колокольня, с которой можно, тем не менее, прекрасно обозревать окрестности и стрелять из штуцеров. Церковь была, конечно, наглухо закрыта по случаю ведения военных действий, а вход в колокольню осуществлялся только из нее — но разве могли эти обстоятельства стать серьезным препятствием для удалых егерей? В седельной сумке у Мэтью нашлась веревка с крюком, которую он ловко закинул в нижнее окно колокольни (бывшее на высоте около 5 метров) и зацепился крюком за подоконник, а Пьер не менее ловко "прошагал" по стене до окна, перебирая руками по веревке. Через пять минут дверь в церковь отворилась, и Пьер махнул из нее приглашающе рукой. Ничтоже сумняшеся, нечестивые егеря завели в храм своих коней и велели присмотреть за ними трясущемуся (от страха или негодования?) служке. Сами же стали подниматься по лестнице внутри колокольни, держа в руках штуцеры.

Обзор городских окрестностей с верхней площадки кирпичной колокольни осуществлялся через несколько окон размерами 1х0,5 м — то, что надо для наблюдателей и стрелков. Антон предложил Мэтью и Пьеру поискать пока себе цели, но огня без разрешения не открывать. Сам же принялся наблюдать картину боя.

В данный момент имперцы наступали на город с трех сторон, базируясь во всех случаях на лесные массивы. Больше всего войск роилось на юге: атакующая пехота шла в несколько шеренг, кулисно выступающих одна из-за другой, то есть классическим со времен Фридриха Великого косым строем, и с высоты было понятно, что основной удар батальонов будет нанесен по правому флангу французов. Для усиления мощи флангового удара в перелеске хоронился до времени кирасирский полк. Огневую поддержку атаки осуществляли две пушечные батареи (30 пушек), стоявшие вдоль лесной опушки и стрелявшие через головы наступающих солдат. Впрочем, огневое противодействие французов было мощным (и ружейное и пушечное), отчего первая шеренга наступающих редела, редела и вдруг вся попадала, уступая дорогу шеренге второй.

С юго-запада наступление австрийцев велось от лесистой горы Тирольсберг на пригород Ноймаркта, деревню Пеллинг. Здесь, кроме пехоты, они ввели уже в дело с десяток гусарских эскадронов, некоторые из которых ворвались в деревню и пытались вместе со своей пехотой изгнать из домов французских стрелков. Другие же гусарские части ввязались в рубку с гусарами Журдана, которые только что примчались с северной окраины Ноймаркта. Вслед за ними поспешали и гренадеры — так что Пеллинг отстоять, вероятно, удастся. Тем более что к западному подножью Тирольсберга уже подходили с ночевки три пехотных колонны Сен-Сира, еще не замеченные австрийцами. Кавалеристы же Бурсье резво мчали по дуге к южной оконечности Тирольсберга, откуда они могли нанести удар в тыл как частям, атакующим Пеллинг, так и левофланговой группировке основных сил эрцгерцога.

Атака, предпринятая австрийцами с юго-востока, в сторону высоты Хоэнберг (той самой, на которой только что бились Антон и его товарищи), уже практически затухла и сменилась пушечной перестрелкой. Но до вечера еще далеко и вряд ли эрцгерцог удовлетворится вялыми действиями своей правофланговой дивизии....

Тем временем, в атаке с юга наступил решительный момент: австрийские шеренги сумели все-таки охватить правый фланг Бернадота и стали методично его "сворачивать". На помощь из города бросилась очередная колонна гренадеров Журдана, а также два эскадрона кирасир. Но из перелеска уже накатывал на мощных лошадях австрийский кирасирский полк, который, казалось, враз мог разметать и гренадеров и их хилое кирасирское прикрытие....

— Работаем быстро по кирасирским коням! — вскричал Антон и выстрелил в грудь коня (целясь в район сердца), мчавшего переднего всадника, сверкавшего эполетами. Конь рухнул на колени, пустив хозяина в недолгий полет, под копыта других коней. Через пару секунд почти одновременно упали лошади еще двух кирасиров, затем вновь попал Антон и снова Мэтью с Пьером. Были у них и промахи, но все же около двадцати кавалеристов они сумели сверзить на землю, прежде чем они доскакали до гренадеров, которые тоже в них дружно выстрелили и многих повалили. Главное же, что пыл кирасирский был притушен быстрой и массовой гибелью их товарищей, и разметать гренадеров с лета у них не получилось. Получилась же бессмысленная толчея возле ощетинившегося штыками каре и обмен ударами палашами с кирасирами Журдана.

Именно в этот момент с запада в тыл австрийским кирасирам ударил кирасирский же полк из дивизии Бурсье. Бег их лошадей был ничем не застопорен и удар сомкнутой колонной привел к массовому выкидыванию австрийских всадников из седел или травмам их ног. Минут через пять австрийские кирасиры стали по одному, по двое, а вскоре и массово покидать поле боя. Ну, а кирасиры Бурсье и Журдана вместе с гренадерами навалились на пехотные австрийские батальоны, совсем недавно считавшие, неприятеля круша, что жизнь хороша.

Со стороны австрийских позиций донеслись пронзительные звуки горнов, призывающие войска к отступлению. Для этого они должны были построиться в каре и отходить, отстреливаясь, но французские гренадеры и кавалеристы, ощутившие вкус победы, вцепились в противников по-бульдожьи и, не дав им перестроиться, погнали перед собой как стадо, все уменьшая и уменьшая их количество. Вероятно, преследование могло продолжаться до артиллерийских батарей, но тут с флангов налетели многочисленные австрийские кавалеристы (гусары, драгуны и пристыженные эрцгерцогом кирасиры), и в каре пришлось срочно строиться уже французским пехотинцам.....

К полудню боевое противостояние австрийцев и французов выровнялось: в центре поле было завалено убитыми и ранеными (большей частью австрийцами), по нему никому уже не хотелось наступать, и здесь велась только артиллерийская дуэль. Активничали фланги: то австрийская кавалерия предприняла глубокий обход горы Хоэнберг, но была густо обстреляна в узком перелеске егерями и артиллеристами (стремительно переместившимися к опушкам благодаря своевременной информации наблюдателей с колокольни) и едва унесла ноги. То несколько колонн Сен-Сира атаковали со стороны Тирольсберга деревню Штауф (расположенную в опасной близости к командному пункту Карла), вытеснили оттуда австрийцев и стали реально угрожать захватом артиллерийских батарей — в итоге эрцгерцогу пришлось переместить свои пушки и командный пункт на километр восточнее и ввязаться с авангардом Сен-Сира в рукопашные схватки. Но реального перевеса ни та, ни другая сторона не получила.

Тут Антон увидел с колокольни, что к лесистой горе Бухберг, расположенной южнее Штауфа и в тылу австрийских позиций, едет длинная вереница телег. Усилив зрение позорной трубой, он разглядел на телегах по десятку пехотинцев — то прибыли еще два полка из корпуса Сен-Сира. Со стороны Штауфа к ним примчал всадник, о чем-то переговорил с командиром и поскакал назад. У опушки леса солдаты сошли с телег, образовали несколько колонн и скрылись в лесу. Телеги же поехали назад — за оставшимися пехотинцами?

С этого события прошло около часа. Вдруг в районе артиллерийских позиций австрийцев началась густая ружейная стрельба. Тотчас из Штауфа и Ноймаркта выдвинулось несколько пехотных колонн, которые, чередуя шаг с бегом, стали быстро сближаться с австрийцами. Те открыли пальбу из ружей, но без пушечной поддержки ее эффективность была недостаточной. Вскоре войска сблизились совсем, и началось то, что Антон называл про себя "штыкаловкой". Сначала эта куча-мала шевелилась на месте, но подкрепления к французам шли и шли (а кавалерия австрийцев не желала идти на их перехват во избежание очередного расстрела) и схватка стала смещаться к юго-востоку. Здесь она сомкнулась с той махаловкой, что давно шла в районе батарей, а потом ускорилась и вдруг рассыпалась на множество локальных столкновений все дальше от города. Имперские кавалеристы попытались вмешаться в эту толчею, но их связали боем кавалеристы Бурсье, выскочившие из-за горы Хоэнберг. В какой-то момент вновь прозвучали горны эрцгерцога Карла, кавалеристы быстро сбились в колонну и порысили по дороге на Регенсбург. Пехота же стала бросать ружья на землю.

Глава двадцать девятая. Пир победителей и их планы

Когда Антон вошел вечером в ратушу, в ней было полно радостно оживленных офицеров, успевших переменить свою повседневную форму на праздничную. Сам он "парадки" при себе не имел и потому несколько смутился. Солдаты таскали столы в большой зал, где генералами было решено провести пир по случаю небывалой в данной кампании победы: полного разгрома австрийского корпуса.

На пир в ратушу были приглашены, конечно, только офицеры. Рядовые и сержанты гулеванили прямо на площади, под открытым небом — благо, что погода стояла ясная. Ну, а охрана вокруг города привычно бдила: а вдруг эрцгерцог узнает про пир и налетит на город со своей уцелевшей большей частью кавалерией? Впрочем, два французских эскадрона (гусарский и конноегерский) шли по пятам за отступающими австрийцами и повернули назад только от окраины Регенсбурга.

Наконец, офицеры расселись за столы: привычными компаниями, по батальонам и эскадронам; Антон подсел к конноегерям Бурсье. Во главе стола поднялся генерал Журдан с бокалом шампанского и заговорил:

— Господа офицеры! Сегодня мы одержали знаменательную победу! Тридцатитысячный корпус хваленого эрцгерцога Карла Габсбурга разгромлен нами наголову. На поле боя осталось около 8 тысяч убитых и раненых австрийцев, а в плен к нам попали еще 14 тысяч — небывалое число! Наши же потери составили не более 4 тысяч человек. Так выпьем за сегодняшний успех и за нашу конечную победу! Вив ла републик! Вив ла Франс!

Все дружно подхватили этот клич и осушили свои стаканы. Журдан же продолжил:

— Наш успех произошел только благодаря объединению усилий двух армий: Самбро-Маасской и Рейнско-Мозельской. Я предоставляю слово дивизионному генералу Лорану Сен-Сиру, командиру корпуса Рейнско-Мозельской армии.

Сен-Сир молодцевато поднялся с места и сказал:

— Узнав о броске Карла в ваш тыл, мы помчались на помощь изо всех сил, используя все подручные средства передвижения, и успели к самому бою. Даже наш арьегард подтянулся напоследок и нанес решающий удар по артиллерии австрийцев. Мой тост будет за взаимовыручку и пусть она станет теперь для нас не счастливым исключением, а правилом. Вив ла камарадери!

И вновь офицеры единодушно поддержали этот тост. А из-за стола поднялся еще один генерал: Бернадот. Он обежал взглядом весь стол, нашел Антона, чуть ему кивнул и начал свой спич:

— По замыслу Карла моя дивизия должна была стать его легкой добычей. Действительно, что могут противопоставить 7 тысяч бойцов 30 тысячам? Но ко мне примчался добрый вестник, сообщил, что помощь близка, и уговорил устроить Карлу под Ноймарктом ловушку. Имя этого вестника — Антуан Фонтанэ, он майор конно-егерского полка генерала Бурсье. Прошу Вас, Фонтанэ, встаньте, покажите себя обществу!

Антон встал, заливаясь краской смущения. Вдруг из-за стола раздался громкий голос одного из офицеров:

— Да это тот самый майор, который помог мне отразить атаку гренадеров на горе Хоэнберг! Он с двумя егерями положил около трех десятков австрийцев, а прочие побежали вспять!

— А позже он забрался на колокольню, — добавил с улыбкой Бернадот, — и подсказывал мне, куда направлять резервы. Очень полезный офицер, очень! Потому этот тост я пью за самых удалых и смекалистых бойцов сегодняшней битвы, без которых не случилась бы наша победа. Вив ла кураж э руж де гер!

Наутро Журдан собрал военный совет по поводу дальнейших действий самостийно образовавшейся группы войск, численность которой составила уже 35 тысяч. По рекомендации Сен-Сира и Бернадота на совет был приглашен и майор Фонтанэ. Впрочем, разногласий относительно следующей цели у собравшихся штаб-офицеров не было:

громить следовало 20-тысячный корпус Вартенслебена, растянувшийся на 3 лье по восточному берегу реки Нааб. Спор зашел о том, как это сделать с наименьшими потерями сил и времени. Журдан настаивал на одновременной атаке австрийцев по всему фронту, а Сен-Сир предлагал ударить с флангов. Бернадот пока молчал, но вдруг повернулся к Антону и спросил:

— Майор, у Вас ведь есть свое мнение? Предлагаю его озвучить....

Журдан неприязненно покосился на внезапно спевшийся дуэт своего генерала и егерского майора, но все же кивнул, разрешая говорить. Антон же начал с вопроса:

— Как до сих пор поступал Вартенслебен при мощном давлении на него? Отступал?

— Пятился он от реки к реке, — сказал Бернадот. — Но сейчас у него за спиной только горы Богемии.

— В которые все равно можно отступить? — продолжал гнуть свою линию Антон.

— Можно, только придется раздробить свои силы, — уточнил Бернадот.

— То, что можно раздробить, можно и соединить и вновь угрожать нашим тылам, — резюмировал Антон. — Поэтому я предлагаю корпусу Сен-Сира перейти за Нааб и обойти с востока позиции австрийцев. Потом начать их обстрел со всех сторон: с фронта, с тыла и с флангов, показав Вартенслебену, что он в полном окружении. Затем послать к нему парламентеров и предложить выбор: либо плен, либо гибель части его войска и потом все равно плен.

— А если он сконцентрирует свои силы и мощно ударит в сторону Богемии?

— Надо будет резво перед ним отступать, одновременно стягивая резервы к его авангарду. И накопив свои силы, разгромить или остановить этот авангард.

— План вроде бы неплохой, — согласился Журдан. — Главное, что нам не надо будет терять своих людей в битве. Если только Вартенслебен не станет жертвовать людьми во имя сохранения своей чести....

— Неплохой-то он неплохой, но обход поперек хребтов и долин — та еще морока, — скривился Сен-Сир. — Может, пошлем в обход дивизию Бернадота, чьи бойцы уже повоевали в бассейне Нааба?

— Дивизии для надежного блокирования противника будет мало, — возразил Журдан. — Впрочем, если Ваш корпус, любезный Лоран, не готов к такому испытанию, я попытаюсь набрать нужный контингент из своих солдат....

— Ладно, мон женераль, — сдался Сен-Сир, — Мои люди сделают все что надо.

Глава тридцатая. Взятие Мюнхена.

1 сентября два корпуса Самбро-Маасской армии под командованием Журдана вышли к Дунаю в районе города Регенсбург. Австрийцы спешно взорвали один пролет единственного на всю округу каменного моста, но французские саперы под прикрытием артиллерии быстро восстановили его, и три дивизии перешли на правый берег реки. Баварский гарнизон города не стал сопротивляться, а полк австрийцев спешно ретировался вниз по долине Дуная. Две французских дивизии остались на левом берегу — для полного контроля долины и фарватера. Впрочем, далее Журдан наступать не стал, ожидая известий от Моро.

Корпус Сен-Сира тоже вышел к Дунаю, но в 15 лье выше, в район Ингольштадта, где был легко разводящийся наплавной мост (на плашкоутах). Разводу воспрепятствовал конноегерский эскадрон, который вышел к мосту вечером предыдущего дня, захватил оба въезда и удерживал до подхода корпуса. Антон и его телохранители были, естественно, в составе этого эскадрона. В результате опроса пленных баварцев и просто жителей города Антон узнал, что армия Моро даже в усеченном виде смогла еще 24 августа захватить город Ландсберг, оборонявшийся эмигрантами принца Конде, и открыла себе путь на Мюнхен. Впрочем, генерал Латур тотчас перебросил от Аугсбурга дивизию генерала Старого, которая ударила во фланг корпуса Ферино и приостановила его движение.

С этими сведениями Антон уже собирался идти в штаб Сен-Сира (разместившийся, разумеется, в герцогском замке), как вдруг к нему в сопровождении Мэтью явился командир егерей-разведчиков, назначенный полмесяца назад самим Антоном "работать" в районе Ингольштадта. Выслушав его доклад о передвижениях неприятеля (все их он уже знал), Антон спросил о самом насущном:

— Штаб Моро находится сейчас в Донауверте?

— Так точно, мон коммандан.

— Ты голубей оттуда прихватил?

— Конечно.

— Я схожу сейчас в штаб и принесу тебе записку от Сен-Сира, а ты ее отправишь Моро. Жди здесь.

Замок, в котором разместился штаб, оказался не похож на другие немецкие замки и (как потом узнал Антон) был построен во франко-готическом стиле: в виде трех высоких четырехугольных белых башен под крутыми черепичными крышами. Адъютант у Сен-Сира к этому времени был уже другой (жуткая участь — прослыть бесчестным), но майора Фонтанэ он успел хорошо запомнить и пропустил в зал совещаний без препон. В нем были сейчас Сен-Сир, Дезе и их начальники штабов, созерцавшие повешенную на стену карту Баварии.

— А вот и наш самый информированный офицер, — приветствовал Антона с поощрительной улыбкой Сен-Сир. — Что Вам удалось узнать, Фонтанэ?

— Корпус Ферино взял Ландсберг, но его продвижение к Мюнхену блокировано несколькими полками Конде и дивизией Старого. Прочие части Рейнской армии стоят вдоль левого берега Леха против других дивизий Латура и ждут нашего возвращения.

— Мы примерно этого и ожидали. Но наши мнения о дальнейших действиях разделились: Дезе предлагает идти напрямую на Мюнхен, а я считаю, что надо соединиться с Моро. Что по этому поводу думаете Вы?

— Я согласен с генералом Дезе: нашего появления противник пока не ожидает и этим надо воспользоваться. Если же мы пойдем за Лех, то Латур об этом наверняка узнает.

— Ну и что? Помешать он нам не сможет и последующего удара не выдержит, побежит на восток.

— Он и так побежит, когда узнает о взятии нами Мюнхена — причем, заметьте, без потерь с нашей стороны. А мы вцепимся ему в филейную часть и будем откусывать от нее по частям. Начнем же с дивизии Старого.

— Отчего не с эмигрантов?

— Они очень скользкие господа: увиливали от нас раньше, увильнут и сейчас.

— Вы всегда рассуждаете очень убедительно, Антуан. Хорошо, поступим по плану генерала Дезе.

— Мон женераль, прошу Вас написать записку для генерала Моро. Мой разведчик отошлет ее с голубем.

— Это ведь тоже Ваше изобретение, майор? Очень полезное, очень. Какой-то час — и донесение уже на столе у командующего. Поразительно!

Вечером 3 сентября кавалерийская дивизия Бурсье ворвалась в Мюнхен и, почти не встречая сопротивления, оккупировала центр города и в первую очередь резиденцию курфюрста. Антон был в свите генерала, вошедшего под своды великолепно расписанного художниками Антиквариума и потребовавшего у слуг проводить его к курфюрсту Баварии Карлу Теодору.

— Его высочество изволит жить в Нимфенбурге, — робко сообщил наглым французам церемонимейстер резиденции.

— И где находится этот Нимфенбург? — грозно спросил Бурсье.

— В западной части города, возле пруда, — ответил церемонимейстер.

— Фонтанэ, — оборотился генерал, — у Вас отличная лошадь, возьмите этого холуя к себе в седло, пусть покажет нам Нимфенбург.

— Негра нас двоих может и выдержит, — рассудил Антон, — но в резиденции, я думаю, найдется экипаж и для церемонимейстера и для Вас, мон женераль.

— Мне еще не пятьдесят лет чтобы ездить в экипажах, — отрезал Бурсье. — Впрочем, транспорт может пригодиться на обратной дороге: курфюрсту, вроде бы, уже много лет?

— Семьдесят два, херр генераль, — всунулся церемонимейстер.

— Ну, так командуй, обалдуй, чтобы тебе подали коляску или карету. Но учти, мы долго ждать не любим, будешь волокитить — назначим другого церемонимейстера. Ферштеен ду?

— Я, я, — закивал слуга.

Глава тридцать первая. Курфюрст Баварии и его вторая жена.

Хваленый Нимфенбург показался Антону театральной декорацией. Его строения в 2-3 этажа выстроились по берегу пруда в виде длинной ленты, за которой больше ничего не было — только парковые деревья в некотором отдалении. В центре этой ленты стояло здание в 4 этажа, снабженное встречными лестницами вдоль фасада — к нему-то и подъехал церемонимейстер-провожатый. Бурсье, знавший немецкий язык с пятого на десятое, кивнул Антону и тот пошел следом за ним — обеспечивать перевод. В их кильватере шло еще несколько штаб-офицеров, а впереди семенил церемонимейстер, к которому на входе присоединился встревоженный собрат по профессии.

Все залы, через которые шли незваные гости, были очень высокими, светлыми и украшенными разнообразными панно. Покои курфюрста оказались в левом крыле второго этажа. Местный церемонимейстер умоляюще сложил ладонями ручки и поскребся в двери патрона. Почти сразу они отворились, и на пороге появилась эффектная брюнетка лет двадцати в свободном одеянии лимонного цвета — то ли платье это было, то ли шлафрок? Появление группы чужих офицеров перед дворцом не осталось, конечно, дамой не замеченным (иначе на кой ляд были бы нужны эти огромные окна?), но она сочла нужным состроить высокомерное лицо и спросить:

— Что вам нужно здесь, господа? И кто вы такие?

— Ихь бин генераль Бурсье, — браво начал изъясняться глава французской команды, но тут же споткнулся и обратился за помощью к Антону: — Спроси ее о куфюрсте....

— Гнедиге фреляйн, — специально оговорился Антон, уже знавший от церемонимейстера, что курфюрст Баварии год назад женился на дочери герцога Моденского по имени Мария Леопольдина. — Заген зи Ирем Фатер, дасс ди оффицире Франкрайхс цу им камен (Скажите Вашему отцу, что к нему с визитом пришли французские офицеры).

— Курфюрст Баварии Карл Теодор является мне мужем, молодой человек, а вовсе не отцом, — отчеканила дама, глядя в глаза Антону с большой строгостью.

Антон тотчас сделал покаянное лицо и поклонился ей, а после сказал:

— Простите меня, хох гештельте даме (высокородная дама). Меня обманул Ваш юный облик. Еще раз простите.

— Что ты там лопочешь и кланяешься, Фонтанэ? — подал голос генерал. — Здесь курфюрст или нет?

Тут Леопольдина улыбнулась ему и сделала приглашающий жест рукой, подкрепив его словами:

— Битте мельден зи зихь ан (Прошу вас войти, пожалуйста).

Навстречу вошедшим офицерам с кресла поднялся довольно бравый, хоть и морщинисто-седовласый мужчина, одетый в роскошный халат с кистями (шлафрок то бишь) и сказал по-французски:

— Я так понимаю, что мой Мюнхен теперь находится в вашей власти, господа революционеры?

— Именно так, херр курфюрст, — жестко сказал невысокий Бурсье, перекатываясь с пяток на носки и обратно. — Мы опрокинули и рассеяли всех ваших защитников и теперь вправе потребовать с вашего государства контрибуцию — в качестве компенсации за гибель наших солдат от рук баварцев и их союзников.

— Простите, — спросил вдруг курфюрст, — с кем я имею честь беседовать?

— Я — дивизионный генерал кавалерии Бурсье, а это мои штаб-офицеры.

— Но уполномочил ли Вас генерал Моро на проведение со мной переговоров о контрибуции?

— Ну, — смутился Бурсье, — я командую авангардом Рейнско-Мозельской армии и потому вправе требовать от Вас поставку фуража для моих коней, пищи для воинов и размещения их по квартирам.

— С этим у вас проблем не будет, херр генераль, — благожелательно улыбнулся владыка Баварии. — Но как долго ваша дивизия намерена пробыть в Мюнхене?

— А вот это секрет, Ваше Высочество, — осклабился Бурсье, — которого, поверьте, даже я не знаю. Мы живем по приказам, а они рождаются ежедневно в штабе армии. Что касается переговоров, то их проведет с Вами наш командующий, который прибудет в Мюнхен через два или три дня.

— Тогда до встречи в моей официальной резиденции, — подытожил встречу Карл Теодор. А потом обратился к городскому церемонимейстеру:

— Пауль, предложите господам офицерам поселиться в комнатах дворцового сада. Они ведь сейчас пустуют?

— Яволь, Ваше Высочество.

— Это прекрасные аппартаменты, господа, — добавил курфюрст, улыбаясь. — Их обслуга обязательно предложит вам изысканный ужин, а наутро и завтрак. Соглашайтесь.

— Вы умеете быть настойчивым, Ваше Высочество, — ответил Бурсье, коротко кивнул по очереди курфюрсту и его жене и, повернувшись, пошел к выходу как по струнке. За ним ушла в той же манере и его свита.

Так сладко Антон давно не спал. Вечером вежливая пожилая горничная приготовила ему горячую ванну, после нее привезла на тележке заказанный легкий ужин (гороховый суп-пюре с горсткой копченостей), а затем пригласила на застеленную атласной простыней перину, накрытую атласным же одеялом, под которое наш молодец нырнул (выждав ухода горничной) совсем голым. Благодать! В предутреннем сне к нему явилась мать (совсем молодая, цветущая, улыбающаяся), взяла его на руки и стала подбрасывать в воздух; он же сердился на нее и пытался сказать: "Мама, я уже взрослый, тяжелый, ты надорвешься!", но губы и язык ему не повиновались и он от досады заплакал — тотчас проснувшись. На глазах его, и правда, были слезы. Антон вытер их руками, вздохнул обреченно и стал готовиться к новому дню в суровом веке.

Пехотные части корпуса Сен-Сира заходить в Мюнхен не стали и обосновались в его северном пригороде — Дахау. Впрочем, штаб корпуса разместился в той же резиденции, что и штаб Бурсье. Антон явился к командующему корпуса и выдавил с него очередную записку к Моро: "Мой корпус стоит в Дахау. Жду Вас, мон женераль, в Мюнхене. Курфюрст готов к переговорам о контрибуции. Ваш Сен-Сир.". После чего он разыскал штатного разведчика корпуса и обязал его отправить записку с голубем в Донауверт. Ну а потом делать ему стало нечего, и он пустился бродить по многочисленным зданиям Мюнхнер Резиденц, поражаясь их великолепию.

Глава тридцать вторая. Любовь зла.

Генерал Моро и его штаб прибыли в Мюнхен (в фиакрах и каретах) лишь во второй половине дня 6-го сентября в сопровождении полка отборных гренадеров, все чаще игравших роль личной гвардии командующего. При этом по дороге из Ингольштадта на эту процессию выскочил с запада дивизион австрийских гусар — и лишь выучка и мужество гренадеров, быстро создавших каре вокруг штаб-офицеров, воспрепятствовала гусарам мимоходом обезглавить Рейнско-Мозельскую армию. Мимоходом потому, что это было, вероятно, боковое охранение отступающего от Леха корпуса Латура, Поняв, что добыча им не по зубам, гусары умчались на восток и более отряд французов не беспокоили.

Соответственно, переговоры с курфюрстом были назначены на 7 сентября. Курфюрст, впрочем, появился в резиденции уже 6-го и пригласил Моро и его штаб-офицеров на ужин. Антона в числе приглашенных не оказалось да и слава богу: известно ведь что "подальше от господ — меньше хлопот". Не нужен он оказался и на завтра, на переговорах, чему опять ничуть не огорчился. Вечером Моро дал ответный ужин в честь курфюрста (оказавшегося достаточно покладистым переговорщиком), куда Антон был все-таки зван, но от чести предпочел уклониться, мотивируя тезисами: "Чего я на этих пирах не видел?" и "Кому я там буду нужен?". Однако тезис последний вскоре был оспорен.

Он уже собирался пораньше скользнуть в свою восхитительную постель, как вдруг та самая горничная передала ему записку. Антон раскрыл ее, недоумевая, а прочтя, совсем растерялся. В ней значилось: "Я ожидала увидеть Вас вчера, но обманулась. Ждала сегодняшним вечером и опять напрасно. Значит, Ваше восхищение мной было наигранным? Я не усну, пока Вы не объяснитесь". Антон поднял голову и увидел, что горничная еще не ушла, явно ожидая его реакции. Тогда он спросил ее:

— Куда мне нужно идти?

— Я провожу Вас, херр официр.

Антон вновь облачился в мундир и сапоги, осмотрел себя в зеркале (остался недоволен, в том числе уже ощутимой щетиной) и пошел за провожатой по многочисленным коридорам, лестницам и переходам, пытаясь по ходу выработать линию поведения перед взбалмошной женой курфюрста. Наконец решил: улыбаться, говорить мало, соглашаться, иногда возражать, чтобы вновь согласиться и, поцеловав пальчики, почтительно удалиться. Вдруг горничная остановилась перед малоприметной дверью, обернулась к нему, кивнула (мол, подождите) и вошла внутрь. Вернулась через две минуты, поощрительно улыбнулась и вдруг подмигнула! Антон изумленно хлопнул ресницами, но надо было уже идти, и он открыл дверь.

Леопольдина стояла прямо напротив двери и весьма близко к ней, так что вошедший Антон оказался лицом к лицу с неверной женой. То, что она решилась изменить мужу, стало ясно через мгновенье, когда ее руки обвились вокруг его шеи, сияющие очи впились в его глаза, а трогательный голос стал произносить нежные итальянские слова:

— Каро.... (Милый....) Белиссимо марито.... (Прекрасный муж....) Авево паура ке ту нон венисси! (Я так боялась, что ты не придешь!)

Антон враз забыл свои придумки и стал отвечать юной женщине по-итальянски:

— Нон потево венире алла кьямата ди уна белла донна? (Разве мог я не прийти на призыв прекрасной дамы?)

— Парли итальяно? (Ты говоришь по-итальянски?) — восхитилась принцесса из Модены. — Ке меравиглиа! (Как прекрасно!) Ма бачвами! (Но поцелуй же меня!)

На четвертом (или пятом?) соитии в дверь тихо постучали и женский голос произнес:

— Herrin, Abendessen endet.... (Госпожа, ужин заканчивается....)

— Ich habe dich gehort, Schatz.... (Я услышала тебя, милая....) — внятно произнесла Леопольдина и добавила нежно для Антуана:— Schneller, mein Lowe! (Ускорься, мой лев!)

Уже будучи в своей постели, Антон стал перебирать свои недавние впечатления, выискивая в них подсказки для ответа на вопрос: почему столь знатная дама отдалась случайному кавалеру? И почему из всех блестящих молодых офицеров Рейнской армии она выбрала именно его? Он вспомнил, как быстро она возбудилась от его поцелуев, как лихорадочно расстегивала пуговицы на его мундире и потом на рубашке, приговаривая по-итальянски "дева Мария, каким красавцем ты меня одарила!". Их первое совокупление было самым страстным и, конечно, кратким. Почувствовав, что финал близок, Антон попытался защитить даму от нежелательной беременности и извлечь наружу свое "орудие", но она неожиданно запротестовала ("Но, но, оставь мне все, до последней капли!") и с силой вцепилась в его ягодицы. То же происходило и при последующих любовных актах, из чего следовало: дама явно хотела забеременеть! А почему? Потому что надеяться на чудо в исполнении Карла Теодора Леопольдина, видимо, перестала и осознала: через несколько лет курфюрст гикнется, и она из самой влиятельной дамы Баварии превратится в почти рядовую искательницу мужа. Если же проявить инициативу и все же родить курфюрсту необходимого наследника, то ее сказочная жизнь в Мюнхене будет длиться, длиться и длиться....

— Что ж, первая половина ребуса решена, — удовлетворенно хмыкнул Антон. — Осталось понять, почему курфюрстине понадобился именно я? Потому что хорош собой? Ну, с этим не поспоришь, что есть, то есть. Только вряд ли дело в этом. А вдруг я похож на Карла Теодора в молодости? Есть ли в резиденции его портрет в 20-25 лет? Недавний портрет я видел, он близок к оригиналу и вряд ли может стать предметом воздыхания для дам. Но в молодости многие люди выглядели куда как краше.... Ладно, доживу ведь я, верно, до завтра и определюсь.

Однако утром для майора Фонтанэ нашлось срочное военное дело: разведка путей отступления частей корпуса Латура и поиск остатков корпуса эрцгерцога Карла. С первой задачей он управился до обеда, объехав командиров гусарских и егерских эскадронов, которые вели в эти дни преследование австрийцев: основные силы Латура достигли Ландсхута., в то время как дивизия Старого и полки Конде ринулись вверх по Леху. А для решения второй сформировал и отправил в поиск на Зальцбург и Линц две группки конных егерей. Голубей они, естественно, обновили, позаимствовав у местных любителей.

После доклада о проделанных мероприятиях полковнику Монришару (начальнику штаба армии) Антон вновь оказался свободен и отправился в Ahnengalerie (Галерею Предков) — поискать тот самый портрет. Найти-то он его нашел (после часа поисков), но по поводу сходства молодого Карла Теодора с собой затруднился: с одной стороны вроде похож, но глаза у этого молодца очень уж большие, да и нос великоват.... Так ничего и не решив, Антоша Вербицкий отправился в свою комнату, где его встретила с ужином вчерашняя сводня. Ужин он вкушал в одиночестве, но после него горничная вернулась и сказала:

— Херрин просила узнать, не очень ли Вы устали за день, херр официр....

— Подустал, любезная фрау. Отдохнуть же предпочел бы вновь в объятьях милой Леопольдины.

— Она просила Вас лечь отдыхать в свою постель и пораньше. Проснуться же Вы можете посреди ночи в тех самых объятьях.

Глава тридцать третья. Пленение дивизии генерала Старого.

Вечером 8 сентября от разведчиков, прикомандированных к корпусу Ферино, пришло сообщение (с голубем), что он загнал дивизию Старого в дефиле между озерами Аммер и Штарнбергер и, во избежание лишних потерь, просит блокировать этот проход с севера, от Мюнхена. Сен-Сир (с согласия Моро) послал туда на другой день дивизию Дюгема, а Моро присовокупил к пехотинцам дивизию Бурсье и две батареи артиллерии. Поскольку пехотинцам предстояло преодолеть от Дахау около 10 лье администратор в корпусе Сен-Сира бригадный генерал Клод Легран (уже знакомый с новациями майора Фонтанэ) подсуетился и срочно изыскал для них по окрестным селам телеги. Таким образом, к вечеру 9-го числа пехота прибыла на расчетные позиции. Там уже находились кавалеристы Бурсье, а к утру прикатили два десятка пушек. Разведчики Дюгема с помощью рыбаков Аммерзее достигли ночью южного берега озера, согласовали места и сроки нападения на австрийцев и отправились обратно — ставить в известность своего генерала. Утром 10 сентября войска генерала Старого подверглись одновременному пушечному и ружейному обстрелу с фронта и тыла. Через четверть часа обстрел прекратился и к позициям австрийцев вышли французские парламентеры, а еще через полчаса около 6 тысяч имперских вояк оказались во французском плену.

12 сентября внушительная колонна военнопленных вошла в южные ворота Мюнхена и оказалась в итоге перед резиденцией курфюрста. Моро, Сен-Сир и Ферино в компании с Карлом Теодором вышли на балкон, откуда Моро решил было сказать речь, но поскольку плохо владел немецким языком, предложил обратиться к пленным курфюрсту.

— Но что я могу им сказать? — спросил имперский князь.

— Скажите что-нибудь о пользе мира....

Карл пожал плечами, но выдвинулся вперед, постоял немного в молчании, а потом звучно спросил:

— Здесь есть уроженцы Баварии? Прошу вас подойти к самому балкону....

В большой толпе начались движения и перемещения, и минут через пять-десять под балконом собралось более пятисот солдат и офицеров.

— Тем, кто меня не знает, — вновь заговорил Карл, — сообщаю: я ваш курфюрст, Карл Теодор. Вы честно пытались защитить нашу страну от вторжения французов, но их сила была больше. Сейчас вы оказались в их плену, но я обещаю принять действенные меры для вашего скорейшего освобождения.

Переждав негромкие голоса одобрения, курфюрст продолжил речь, обращаясь уже ко всей толпе:

— Всем прочим пленникам я скажу: главное, что вы остались живы и сможете через некоторое время тоже вернуться в свои семьи. Поверьте, плохой мир лучше доброй ссоры. Тем более, что Франция вовсе не стремится присоединить наши земли и народы к своей стране, а пытается силой доказать тщетность попыток реставрации Бурбонов. Наберитесь терпенья, друзья, для вас война уже закончена.

После этого выступления прозвучала команда офицера, возглавлявшего охрану военнопленных, и они потянулись с площади к северному выходу из города. При этом Моро шепнул пару слов своему адъютанту, тот выбежал на улицу и велел оставить баварцев на площади. Моро же повернулся к курфюрсту и, улыбаясь, спросил:

— Что же мне потребовать у Вас взамен свободы для баварских комбатантов?

Антон во время этой демонстрации был в числе свитских, толпившихся в зале за спиной своих руководителей. Он ожидал увидеть среди штаб-офицеров корпуса Ферино своего приятеля Николя Даву, но оказалось, что он слишком активничал при штурме Ландсберга, был серьезно ранен и уже отправился домой, в Равьер, для восстановления здоровья. "Да, не везет ему пока и в этом варианте истории" — посочувствовал Антон, но тут курфюрст заговорил и он переключился на восприятие его речи.

В отличие от большинства французов, Антон понял все нюансы выступления курфюрста и мысленно его одобрил. Тут он ощутил очередной укол совести в связи со своим участием в матримониальном заговоре против достойного человека, но быстро себя урезонил: Карл Теодор вскоре испытает торжествующую радость по поводу зачатия наследника престола и когда — в 72 года! Значит, не зря он согласился на брак с молодой итальянкой, не зря все еще трудится в ее спальне! А то, что его сын на него не слишком похож, выяснится далеко не сразу и, скорее всего, после кончины курфюрста. Амен.

Тем не менее, когда утром 13 сентября Моро объявил о продолжении похода на Вену, а для этого потребовалось вновь согласование действий с армией Журдана, Антон сам вызвался смотаться в Регенсбург. Леопольдина, узнав о срочном отбытии своего "льва" из Мюнхена, выпросила полчаса для прощания в укромном закутке, рьяно там на него набросилась, потом поплакала, но после нескольких его ласковых слов вновь оживилась и очень просила не забывать "всегда любящую тебя Лео".

Глава тридцать четвертая. Путь в Регенсбург

Все тот же егерский пелотон пустился в путь по дороге на Ингольштадт. Сентябрь в Баварии славен погодой, и Антон наслаждался ей, в равной мере как и свободой: от начальства, от озабоченной бесплодием Лео и от всех прочих проблем. В урочный час бойцы пообедали, с часок отдохнули и вновь оказались в седлах. А к вечеру прибыли в Ингольштадт, в котором уже расположились войска генерала Дезе. У Антона было послание от Моро к Дезе, и потому он направился в знакомый замок.

Адъютант сухо сообщил смутно знакомому майору, что командир корпуса отбыл из штаба отдыхать.

— Увы, придется его побеспокоить, так как я привез ему письмо и устное послание от командующего армией. Вряд ли ими можно манкировать до утра.

— Но он может быть с дамой.... — продолжил сопротивляться адъютант.

— Наутро он может оказаться с той же дамой, но уже без корпуса. И, конечно, без адъютанта....

Бравый лейтенантик фыркнул, вышел из "предбанника" и минут через десять вернулся, чуть отставая от своего патрона.

Антон ранее виделся с Дезе, но каждый раз мельком. А меж тем этот самый молодой дивизионный генерал (стал им в 26 лет, а через 2 года Моро дал ему в подчинение корпус) был весьма популярен в армии за свое бесстрашие, сообразительность и честность. Он был кстати невысок, даже ниже Бонапарта. Сейчас он вошел в свою епархию с растрепанными волосами (черными длинными, прямыми), но в мундире, уже застегнутым на все пуговицы. Его большие черные же глаза ("как у Аль Пачино" — машинально отметил Антон) испытующе окинули "чужого" майора, но в следующее мгновенье он его опознал и сказал чуть облегченно:

— А, это вы, геройский егерь. Ваша фамилия, кажется, Фонтанэ? И Вас прислал ко мне Моро? Надеюсь с приказом о наступлении?

— А Вы, мон женераль, к нему готовы? То есть знаете, где находятся войска Латура и вошли во взаимодействие с частями Журдана?

— О Латуре знаю, что он организует оборону в окрестностях Ландсхута. А в сторону Регенсбурга я направил гусарский эскадрон, но известий от него еще не получил.

— Я привез с собой карту, на которой нанесены места дислокации частей Латура по состоянию на 12 сентября. Сведения присланы моими разведчиками с голубиной почтой. А сейчас я еду в штаб Журдана для согласования совместного удара по Латуру.

— Мне кажется, сил наших трех корпусов вполне достаточно для разгрома корпуса Латура....

— Для разгрома — да, но генералу Моро так понравилось бескровное пленение дивизии Старого, что он не прочь повторить этот трюк в отношении более крупной группировки австрийцев. Вы ведь получили известие о нашей победе в районе озер Аммер и Штарнбергер?

— Получил, но подробностей не знаю.

— Я могу Вам о них рассказать, а потом предложить похожий план по пленению по очереди дивизий генерала Латура....

И снова утро и дорога, но уже по левобережью Дуная, на Регенсбург. Можно было проехать и по правобережью, но с риском нарваться на разъезд австрийской кавалерии — а нам это надо? Здесь же были лишь деревеньки и городки уже вышедшей из состояния войны Баварии (удивительно, как быстро распространялись в этот век малых скоростей новости!): Майлинг, Гросмеринг, Меннинг, Дюнцинг, Деттинг, Пферринг, Мархинг, Ирнзинг, Хинхайм..... На полдороге, на берегу ручья возле Хинхайма егери перекусили своей нехитрой снедью (вяленая свинина, сыр, хлеб и дармовая вода) и порысили дальше. Местность, впрочем, изменилась: вместо обширных полей между населенными пунктами к реке подступили горы, покрытые лесами, а сама река стала вить петли — то малые, а то весьма большие, врезанные в доломитовые скалы. В итоге следовать вдоль берега стало невозможно, и дорога от Хинхайма пошла на север, через лесистый перевал в долину реки Альтмюль. Здесь расположилась деревня Альтессинг, от которой вдоль притока Дуная дорога повернула на восток, и через 5 км егери въехали в городок Кельхайм, вполне стандартный для Баварии: прямые улицы с двухэтажными домами (но уже не фахверковыми), ратуша в 3 этажа, католическая церковь в готическом стиле, развалины замка на горе между Альтмюлем и Дунаем....

И снова петли Дуная и деревеньки: Хернзаль, Капфельберг, Гундельсхаузен, Лоштадт и городок Зинцинг, за которым через 2 км дорога вышла к устью реки Реген. Но до моста через Дунай напротив Регенсбурга пришлось пылить на усталых лошадях еще 5 км, позволив солнцу закатиться за горизонт.

Жизненно важный для коммуникаций каменный мост усиленно охранялся французами: две батареи пушек смотрели от его северного конца на восток и северо-запад, а эти пушки охраняла в свою очередь рота фузилеров. Пелотон егерей остановился перед шлагбаумом, и майор Фонтанэ предъявил свои документы вышедшему к шлагбауму лейтенанту. На вопрос, куда они следуют, Антон сообщил, что в штаб Самбро-Маасской армии и, обозревая панораму города за мостом (где в глаза бросался высоченный кафедральный собор) спросил, где штаб расположился.

— В аббатстве Эммерам, — ответил лейтенант. — Следуйте прямо по улице мимо собора до южной окраины города и аббатство это не минуете: жилище там монахи выстроили себе грандиозное!

-Мерси, лейтенант, — улыбнулся Антон доброжелательному офицеру и направил Негру по выложенному булыжниками покрытию 300-метрового моста.

Замкнутое со всех сторон обширное аббатство со стенами высотой под 15-20 метров походило, на взгляд Антона, больше на замок, хоть и с прорезанными в стенах окнами. Было уже около 8 часов вечера, но охрана, проверив документы, впустила егерей во двор аббатства. Отсюда по огням в окнах стало видно, что основная деятельность штаба сосредоточена на втором этаже, в крытой галерее, где были, видимо, ранее монашеские кельи. Оставив спутников во дворе, Антон вошел в галерею, поднялся по лестнице на второй этаж и открыл первую попавшуюся дверь. За столом, освещенным парой свечей, он увидел офицера невнятного чина (звездочек на эполете от двери было не разглядеть), который что-то писал неизменным гусиным пером. (Сам Антон давно упросил знакомого кузнеца в дивизии Бурсье изготовить ему стальное перо по эскизу, и оно служило ему вполне исправно). На вопрос Антона, где ему найти генерала Бернадота, офицер поднял голову (стало видно, что ему лет сорок, а на лице особо выделяется недоверчиво поджатый рот) и спросил жестковато:

— А кто Вы такой, мсье? Я вижу Вас впервые....

— Я — майор Фонтанэ, представитель штаба Рейнско-Мозельской армии. Прибыл с важными сведениями для генерала Журдана.

— А причем тут Бернадот?

— Притом, что мы с ним хорошо знакомы, мсье. Но пора бы и Вам представиться....

— Я — дивизионный генерал Лефевр. Пожалуй, я провожу Вас, майор, к Журдану.

— Но где же Бернадот?

— Дивизия Бернадота ушла в поход.

Глава тридцать пятая. Операция "клещи"

Журдан при виде Антона весьма оживился и сказал:

— Вы появились очень кстати, майор Фонтанэ. Наша армия уже полностью отмобилизована и готова к походу на Вену. Но нас сдерживает неопределенность с Рейнско-Мозельской армией: вы взяли Мюнхен, но готовы ли к дальнейшему продвижению? Тем более что у вас на пути стоит еще очень внушительный корпус Латура....

— Именно по поводу нейтрализации этого корпуса я и прибыл. Недавно мы целиком взяли в плен дивизию генерала Старого, 6 тысяч солдат. С ее утратой и без войск принца Конде (которые проскользнули в Зальцбург) у Латура осталось не более 20 тысяч солдат. Однако если мы двинем свои силы на Ландсхут, где он расположился, эти солдаты начнут отступать и окажутся возле Линца, усилив оборону Вены. Поэтому у нас родился план: взять Латура в клещи со всех сторон и принудить его к капитуляции. С запада, юга и юго-востока это могут сделать части нашей армии, но с севера и востока можете только вы.

— Как Вы сказали? В клещи? Очень образно, но понятно: окружить и раздавить. Причем мы сделали первый шаг в этом направлении: дивизия Бернадотта направлена в сторону Ландсхута, к Маллерсдорфу, который прикрыт дивизией фельдмаршал-лейтенанта Вернека.

— Этого мало, — мотнул головой Антон. — Соотношение сил при окружении должно быть не менее 2:1, а лучше 3:1. Впрочем, из Нойштадта к Маллерсдорфу с утра должна двигаться дивизия Бопюи из корпуса Дезе. Значит, к Бернадоту следует направить на усиление еще дивизию в сопровождении сильного кавалерийского отряда и мощной артиллерийской группы. К тому же понадобятся значительные силы (не меньше корпуса) для перекрытия дороги из Ландсхута на восток, в сторону Ландау. Впрочем, прочтите письмо, которое генерал Моро направил в Ваш адрес, мон женераль....

Заседание штаба Журдана завершилось часа через два и прошло фактически под диктовку майора Фонтанэ (который все время апеллировал к мнению штаба Моро). Наконец все разошлись отдыхать вполне удовлетворенные намеченными мерами по пленению дивизий Латура. Перед сном (егерям, конечно, нашлось место в одном из 517 помещений аббатства) был выпущен голубь с запиской для Моро, и Антон лег спать с легкой душой. Забыл он о поговорке: человек предполагает, а Бог располагает....

Утром 15 сентября пелотон Фонтанэ выехал из Регенсбурга на юг в направлении Маллерсдорфа, опережая направляющуюся туда же дивизию Лефевра (усиленную 30 пушками), но в тылу кавалерийской группы. Весь путь до места военной конфронтации занимал не более 4 лье (менее 23 км), но егеря поберегли сегодня своих коней, отмахавших вчера более 60 км, и потому прибыли в расположение дивизии Бернадота лишь к обеду. Оказалось, что весьма протяженная деревня (более 3 км) окаймлена с севера и запада двойной дугой лесов с расстоянием между этими "дугами" от 200 до 1500 м. При этом полки дивизии Бернадота "схоронились" за внешней лесной дугой, а части дивизии Вернека расположились на северной и западной опушках внутренней дуги. Прибытие французской дивизии вовсе не осталось секретом для зорких австрийцев, но пока они изучали ее силы и средства посредством егерской разведки и крепили свою оборону.

Бернадот встретил Антона распростертыми объятьями.

— Хо, хо, — сказал он. — Самый ретивый егерь Франции опять решил мне помочь в одолении противного австрийского генерала. На сей раз это генерал Вернек, правая рука Латура. Так что, Антуан, отсечем Латуру эту руку?

— Обязательно, Жан. Только не грубой силой, а исключительно через смекалку. Правда, подкрепленную силой. Вы знаете уже, что к Вам на помощь идет дивизия Лефевра?

— Прискакал три часа назад курьер. А за час до Вас, Фонтанэ, прибыл кирасирский полк под командованием самого Бонно.

— Им было приказано себя не демаскировать и встать в отдалении....

— Они так и сделали: встали в одном лье от нас, в леске у Хеэнберга, а ко мне Бонно прискакал, мы переговорили и он отбыл к своим кавалеристам.

— Еще к вечеру должна подойти дивизия Бопюи из корпуса Дезе, из Нойштадта....

— Ого! Вы там решили этих австрийцев шапками закидать?

— Всего лишь окружить и предложить сдаться в плен.

— Как Вартенслебена?

— И как совсем недавно генерала Старого под Мюнхеном.

— Может и выйдет. Окружать надо будет скрытно?

— На первом этапе да и уже этой ночью. Предстоит это сделать Вам, мон женераль. А ваши позиции займет дивизия Лефевра. Утром же напротив надо будет очень громко пошуметь и показаться имперцам во всей красе.

— Южнее Маллерсдорфа есть лесные массивы, в которых вполне можно спрятаться.

— Мы их и имели в виду. Я проведу со своими егерями разведку этих массивов и дам Вам знать, все ли там чисто.

— Я могу выделить вам в помощь своих егерей....

— Не стоит, мон женераль. У нас есть замечательные средства маскировки, а ваши егеря вряд ли ими обзавелись....

— Ночью все кошки серы....

— Это да, но мы пойдем туда днем.

Обе группы разведчиков (Антона и Пико) шарились в намеченных лесах до вечера, а выскользнули из них уже ночью. Потом еще с час и полтора добирались до ставки Бернадота, оставляя по пути сигнальщиков с ратьерами. Генерал тотчас вышел из своей палатки и спросил у Антона:

— Ну что?

— Можно выступать, мы готовы провести войска. Ориентироваться будем по узко направленному лучу фонаря. Шум и разговоры, конечно, следует исключить. Дивизия Лефевра уже здесь?

— Они-то подошли, а вот вашего Бопюи что-то нет.

-Странно, — сказал Антон. — Неужели его перехватила австрийская кавалерия? За ее передислокациями ведь не уследишь....

Утро 16 сентября началось с того, что австрийцы направили вдруг два эскадрона егерей от южной окраины Маллерсдорфа в сторону лесного массива, где ночью спрятался полк французских фузилеров. Подозябший за ночь полковник вспомнил слова генерала о наглой демонстрации поутру своей силы и скомандовал:

— Фузилеры! Вперед марш!

И навстречу конным егерям на край опушки выступила длинная цепь стрелков, а за ней вторая, третья....

Егеря мигом повернули коней вспять и помчались к деревне, хотя в их сторону не раздалось ни одного выстрела. Зато выстрелы из орудий и ружей начались в расположении дивизии Лефевра, а на восточной окраине Маллерсдорфа стала выстраиваться колонна французских кирасиров. Стадия "запугивания противника" началась.

Вопреки логике фельдмаршал-лейтенант Вернек категорически отказался разговаривать с парламентерами и бросил вдруг всех своих наличных кавалеристов на восток, по дороге на Штраубинг. При этом в гуще кавалерии оказалось несколько расчетов конных артиллеристов, которые в нужный момент произвели картечные выстрелы в сторону кирасирской преграды и смешали ее ряды. В начавшейся рубке количественный перевес австрийских кавалеристов оказался решающим и кирасиры Бонно обратились в бегство. А в образовавшийся проход устремились скорым шагом выстроившиеся в каре пехотные имперские батальоны, увозя в центре каре и свои пушки. Антон, находившийся рядом с Бернадотом, только сейчас осознал, что эффективный обстрел этой колонны из окружающих лесов невозможен: слишком далеко для ружейных пуль. Понял это и генерал, который зычно скомандовал:

— Батальоны! В атаку скорым шагом вперед!

Из южных лесов к дороге, идущей вдоль речки Лабер, хлынули батальонные колонны дивизии Бернадота, но поддержать их с севера (как и с запада) солдаты Лефевра пока не успевали, Тем временем австрийская кавалерия прекратила преследование кирасиров Бонно и понеслась во фланг наступающей линии Бернадота.

— Правофланговые! В каре! — закричал генерал. — Стройтесь в каре!

Его адъютант тотчас поскакал на правый фланг дивизии с этим приказом, но батальонные командиры у Бернадота знали уже, как противостоять кавалерии, и выстроили своих бойцов сами.

В общем, началось то, чего Антону так хотелось избежать: всеобщая свалка с рубаловкой и втыкаловкой. Одно время даже казалось, что австрийцы стряхнут с себя цепких французов и уйдут восвояси — но тут подоспели, наконец, батальоны Лефевра, вернулись кирасиры Бонно, и сопротивление австрийцев стало затухать.

Глава тридцать шестая. Грозное известие

Рано попаданец радовался. Окружение и пленение дивизии Вернека оказалось единственной удачей во всем стратегическом плане по нейтрализации корпуса Латура. Когда основные силы армии Журдана (дивизии Шампонье, Гренье и Колло в сопровождении оставшихся кавалерийских полков дивизии Бонно) стали выходить в тот же день в низовья Изара, к Ландау, они неожиданно вступили в боевое столкновение с частями большого австрийского корпуса, шедшими вверх по долине Изара от Дуная. Захваченные в этих стычках пленные показали, что корпусом этим численностью 30 тыс. чел. командует генерал Вурмзер, а прибыл он только что из Южного Тироля, где оставил против армии генерала Бонапарта корпус генерала Кваждановича (25 тысяч чел).

В итоге Журдану пришлось срочно организовывать линию обороны в окрестностях Ландау, чтобы не допустить соединения Вурмзера с Латуром. Причем две бригады он поставил в тылу этой линии и обратил их на юго-запад, к Ландсхуту. А еще он послал гусарский эскадрон в сторону Маллерсдорфа (30км) с просьбой срочно прислать ему на помощь хотя бы одну дивизию. Гусары примчались в Маллерсдорф к вечеру, порадовались победе над Вернеком и отправили назад пелотон с вестью, что дивизия Лефевра (понесшая меньшие потери, чем дивизия Бернадота) с утра выходит в путь.

— Лучше выйти ночью, — предложил присутствовавший на совете генералов Антон. — Гусары дорогу уже знают, да и я их подстрахую, потому что могу ориентироваться по звездам. Зато выигрыш во времени может оказаться решающим в ходе предстоящей битвы.

— Как же это твои хваленые разведчики, майор, — не удержался от язвительного замечания Лефевр, — не сообщили вовремя о подходе корпуса Вурмзера?

— Они-то, может, и сообщили в штаб Моро, но в Мюнхене не оказалось залетного голубя из Регенсбурга, — парировал Антон. — А курьеры скачут не так быстро, а то и вовсе бывают перехвачены противником. В итоге мы до сих пор не знаем, что случилось с дивизией Бопюи и где находятся сейчас дивизии Сен-Сира и Ферино.

— Вот и займитесь своим прямым делом, майор Фонтанэ, — продолжил всерьез Лефевр. — Обеспечьте нам связь с подразделениями Рейнско-Мозельской армии. Пора их сюда привлечь. А то вслед за Вурмзером на Изар явится возрожденный корпус эрцгерцога Карла и они раскатают нас в лепешку.

Изучив дополнительно карту, Антон решил двигаться к Брукбергу (расположенному в 8 км к ЮЗ от Ландсхута), полагая, что там уже должны быть передовые части Сен-Сира. Для этого следовало подниматься вверх по долине Лабера через деревни Нойфарн, Хофендорф, Эттенкофен, Хебрамсдорф, Инкофен, Альграмсдорф, затем будет водораздел с деревнями Тюркенфельд, Шмацхаузен и Пфеффенхаузен, от которой нужно продвигаться на юг через Оберзюсбах, Обермюнхен и Гаммельсдорф, свернув от последней деревни на юго-восток, к Брукбергу. Путь неблизкий (около 36 км, да еще деревни нужно будет объезжать), но за ночь преодолимый. Лишь бы с дороги нигде не сбиться, да на секреты или разъезды не наскочить. Что ж, мотаем тряпки на копыта коней и в путь....

Двигались рысцой, но сторожко, деревни обходили правым, залесенным склоном долины. На водоразделе, возле самого крупного населенного пункта ("Пфеффенхаузен! — обрадовался Антон привязке) их ждал сюрприз: там горели костры, выдавая расположение большого военного лагеря.

— Это наши клиенты, — полупонятно сказал Антон егерям и несколько пар отправились на разведку. Вскоре первая пара вернулась с известием, что здесь ночует дивизия Бопюи, сильно потрепанная в бою с австрийскими кавалеристами. Антон взметнулся в седло и порысил к лагерю.

В 2 часа ночи командир дивизии, конечно, спал, но Антон сказал "Дело не терпит отлагательств" и Бопюи был разбужен. Это был смугловатый горбоносый сорокалетний брюнет, который хлопал глазами и мотал головой.

— Подождите, дайте мне воды. Я умоюсь, а то со сна ни черта не соображаю.

Антон отстегнул свою фляжку, недавно наполненную водой из ручья, и полил генералу на руки, а потом по его просьбе на голову. Тот, наконец, отфыркался, вытер лицо платком, причесал волосы и сказал:

— Теперь я слушаю Вас, майор.

— Я начальник разведотдела штаба Моро, зовут Антуан Фонтанэ. Сначала скажите, почему вы не прибыли к Маллерсдорфу.

— Дивизия была атакована на марше возле Вильденберга большой массой кавалерии. Они выскочили на нас из-за леса и не дали времени построить каре. Авангард наш был изрублен почти дочиста, целый полк! Середина все же отбилась, а подоспевший аръегард с пушками их вовсе отогнал. Весь день мы собирали раненых и хоронили убитых. Потом хотели вернуться в Нойштадт, но приказ есть приказ: отправили туда раненых и пошли к этому вашему Маллерсдорфу. По темному времени суток проскочили поворот на Ротенбург и оказались вот здесь, у Пфеффенхаузена.

— Сколько бойцов осталось в строю?

— Около 5 тысяч. Только все сильно деморализованы.

— Обстановка изменилась, мон женераль. Дивизию Вернека у Маллерсдорфа мы разгромили, но от Дуная по долине Изара идет мощный корпус генерала Вурмзера, прибывший из Италии. Следом за ним движется, вероятно, новая армия Карла Австрийского. Мы собираем теперь все силы для отражения этой угрозы. Победим сейчас — значит, оправдаем всю кампанию. Отступим — и уже не остановимся до самого Рейна. Расскажите об этом своим солдатам, вдохновите их и идите к Маллерсдорфу, не дожидаясь утра. Я дам вам провожатых. Там находится пока дивизия Бернадота, но утром она двинется на Ландау. Уцепитесь им за хвост.

— Можно подумать, что передо мной стоит не майор, а целый дивизионный генерал, — усмехнулся Бопюи. — Ладно, считайте, что я проникся и опять пойду исполнять свой долг. А Вы сейчас куда же?

— К Ландсхуту, в корпус Сен-Сира. Он, вероятно, тоже в неведении относительно нашествия австрийцев.

Небо на востоке было уже светлым, когда егеря Фонтанэ вышли к городку Брукберг. Вдруг в стороне Ландсхута загремели пушки и со все большим ожесточением. "Сен-Сир начал давить Латура вопреки прежнему плану — стал соображать Антон. — Может, узнал о подходе Вурмзера....".

В Брукберге оказались размещены хозяйственные службы бригадного генерала Леграна. Нашелся вскоре и сам генерал-администратор, который при виде майора Фонтанэ всплеснул руками и сказал:

— Так Вы все-таки живы, майор! А в штабе ходит упорный слух, что Вы наверно погибли и унесли в могилу все сведения о размещении как наших войск, так и войск противника....

— Слух этот небезоснователен, — покаянно склонил голову Антон. — Я увлекаюсь оперативной работой в ущерб работе аналитической. В итоге я знаю кто где и зачем, а мои заместители в штабе не вполне. Ну а что знаете на данный момент Вы, мон женераль? Поделитесь информацией.

— Знаю, что на нас идут Вурмзер и эрцгерцог и войск с ними то ли 60, то ли 70 тысяч. Знает это и Латур, который остался с 15 тысячами в Ландсхуте, но с большим количеством пушек. Дивизии Сен-Сира могли бы его обойти на пути к Ландау, но Латур слишком боевой генерал, чтобы оставлять его в своем тылу.

— А где находится сейчас Моро?

— Он, по-моему, присоединился к корпусу Ферино, который совершает глубокий обходной маневр то ли на Ландау, то ли на Пассау.

— Что ж, тогда я присоединюсь к Сен-Сиру и поучусь искусству штурма укрепленного города.

Глава тридцать седьмая. Как стать полковником....

Когда Антон попал после ряда проволочек пред очи Сен-Сира, тот находился на левобережье Изара, напротив острова (соединенного деревянными мостами с обоими берегами реки) и города, опоясанного крепостной стеной, а также напротив возвышавшегося над всей местностью (метров на 50) замка, и пытал своего начальника артиллерии:

— Неужели нельзя что-то придумать, чтобы ядра из пушек попадали в этот проклятый замок?

— Нет, — категорически отвечал артиллерист. — Угол возвышения у пушек не больше 8 градусов. Надо было привезти сюда из Мюнхена мортиры. Я их там видел в каземате у курфюрста.

— Да? И потерять на перевозке этих тяжелых дур с неделю? За это время австрийцы разгромят всю армию Журдана и примутся за нас!

Тут над стеной замка (находившегося в километре от спорщиков) поднялись два клуба дыма, раздался характерный звук и в близкие неказистые постройки (сараи что ли?) врезались два ядра.

— Вот! — вскричал Сен-Сир. — Они нас безнаказанно обстреливают, а мы не можем даже в подножье стены этого замка попасть!

— Мон женераль.... — обратился Антон к командующему корпусом.

— А, это Вы, майор Фонтанэ.... Все разузнали о противнике? И как там чувствуют себя Журдан, Клебер и мой приятель Бернадот?

— Клебера я не видел, а прочие собирают все силы для отпора Вурмзеру. И очень ждут наши дивизии. Но я хотел сказать о другом....

— О чем же?

— Мне кажется, что наши пушки можно поставить на пологую насыпь и тем самым обеспечить более крутую траекторию полета ядер. Тоже и с гаубицами.

— Да? — язвительно откликнулся артиллерист. — А куда пушки откатываться будут? И как их потом затаскивать обратно?

— Я думаю, это детали, которые вы можете преодолеть. Скажите лучше: ядра начнут попадать в замок?

— Может будут, а может и нет. Пробовать надо.

— Ну, так попробуйте, дьябле! — взревел Сен-Сир. — И в темпе, в темпе!

Спустя некоторое время комкор и егерь оказались за пределами зоны обстрела и Сен-Сир вновь пожаловался Антону:

— Надо штурмовать город, но так не хочется терять своих людей! Может, и здесь ты мне что-то подскажешь?

Ответ у Антона к тому времени сложился и он сказал:

— Городская стена невысока ("от 4 до 5 метров" — прикинул он) и я со своими егерями могу на нее влезть, но только ночью. Можно нейтрализовать и часовых на этой стене, втащить на нее бочонок с порохом, сбросить его с зажженым фитилем к воротам — авось их и выбьет. Если же не выбьет, мы попробуем их открыть и удержать до прибытия ваших гренадеров. Первый их отряд должен быть уже на правом берегу, затаившись под стеной. Для этого понадобится, конечно, лодочная переправа, но метрах в 500 от города, за пределами видимости.

— Решено, так и сделаем, — обрадовался Сен-Сир. — Если это дело "выгорит", я представлю Вас, Антуан, к следующему офицерскому званию. А Моро по совокупности Ваших заслуг может расщедриться и на полковника.

— Тогда я, конечно, расстараюсь, — хохотнул Антон. — Все лето мечтал скакнуть из лейтенантов в полковники!

Ночь выдалась, как по заказу, облачной, то есть беззвездной и безлунной. Егеря Фонтанэ переоделись в пошитые маркитантками черные диверсионные костюмы с капюшонами и стали похожи на тех самых ниндзя. Через Изар они переправились вместе с ротой гренадеров, но далее пошли одни, наказав им ждать луча из ратьера. К крепостной стене они подошли со стороны замка и некоторое время наблюдали со склона за тем, как вышагивают по стене часовые, освещенные факелами, расставленными примерно через 20 м. Расстояние от одного поворота стены до другого составляло около 200 м и по этому фрагменту ее ходили попарно четверо часовых (отрезки по 100 м), глядя в спины соседней пары.

— Пико, — сказал Антон бывалому товарищу, — лезем на стену мы с тобой, и каждый валит свою пару. Вы же, — обратился он к другим егерям, — строите для нас у стены две "пирамиды", а потом шлете к нам еще пару для изображения часовых и затаскиваете друг друга. Ну, ты со своей группой налево, а я направо....

Когда группы оказались у стены (в 100 м одна от другой), они стали строить пирамиды: двое оперлись руками под наклоном о стену, на плечи к ним забрались двое других и тоже оперлись о стену, пятый же встал на плечи верхней пары и взялся уже руками за верх стены. После этого на пирамиды полезли Пико и Антон, взяв с собой лишь по паре чулочных кистеней (ну, а с метательными ножами они не расставались). Выбрав момент, когда оба патруля прошли мимо них, диверсанты бесшумно прыгнули в проход и обрушили кистени на затылки австрийцев. Тотчас подхватив их бесчувственные тела, они сноровисто сняли с них камзолы и напялили по одному на себя, подхватили кивера и ружья и передали все еще двум егерям, поднявшимся вслед за ними. То есть через полминуты две пары часовых уже вновь ходили по своему фрагменту стены, показываясь на мгновенье часовым смежного фрагмента. А на стену один за другим поднимались по веревкам остальные егеря пелотона, уже со штуцерами....

Теперь предстояло "сменить" часовых на таком же фрагменте стены, доходившем до крепостных ворот. Антон и Пико отдали камзолы и кивера своим подчиненным, подошли к повороту, повглядывались в механику хода новых часовых, нырнули за спины задней пары и обездвижили их, а затем в скользящем беге догнали пару переднюю, которая стала было оборачиваться на невнятные звуки сзади, но кистени прилетели им в лоб и они тоже повалились. После этого из мешка были вынуты трут и ратьер со свечкой, и вверх по течению Изара ушел луч света. Минут через двадцать рота гренадеров скопилась вдоль стены близ ворот. Антон спустился к ним по веревке, переговорил с капитаном и забрался на стену обратно. Вариант с бочонком пороха он успел забраковать (не было гарантии, что сила взрыва пойдет именно в ворота) и решил атаковать их охрану.

По условному сигналу со стены на веревках по обе стороны ворот резко спустились егеря и ринулись молча как на караул (отделение солдат), так и на их сменщиков в кордегардии. За пару минут все было кончено, но без криков и шума все-таки не обошлось. Захваченные в плен караульные беспрекословно открыли ворота и в город уже с ревом ворвались французские гренадеры, навстречу которым из домов стали выбегать с оружием первые австрийские солдаты. А с острова по мосту бежали гренадеры новые....

Глава тридцать восьмая. Конец войны, начало мирной жизни.

В серии сражений, произошедших во второй половине сентября в Восточной Баварии между объединенными армиями Журдана и Моро и армиями Вурмзера и Карла Австрийского, сила все же поломала солому: против 110 тысяч французов, вошедших в Австрию, имперцы смогли выставить лишь 70 (корпус Латура, увы, был целиком пленен). И тогда разгромленные австрийские армии стали быстро пятиться: сначала к Пассау, потом к Линцу.... Последней соломинкой, сломавшей хребет империи, стало известие о том, что армия Бонапарта разгромила корпус Кваждановича и спустилась с Альп в Иннсбрук.

25 сентября 1796 г в городе Амштеттен между Францией и Священной Римской империей было заключено перемирие, а после прибытия полномочной делегации из Франции начались переговоры о мире. Забегая вперед, следует сказать, что Габсбурги долго юлили, но осознав, что большая часть ее воинов оказалась в плену у французов и набрать новую армию им просто не из кого, они были вынуждены пойти почти на все условия, которые им продиктовали победители. Так они согласились, что права Бурбонов на правление Францией утрачены, а родственники казненного Людовика 16 могут обитать у своих более дальних родственников: либо в Неаполе, либо в Испании. Было также объявлено о распаде той самой Римской империи германской нации и создании на ее обломках Рейнского союза, куда вошли Франция, Гессен, Баден, Вюртемберг, Бавария и еще ряд мелких княжеств и ранее свободных городов (а также Батавия). Прочим княжествам и королевствам бывшей Римской империи (Пруссии, Саксонии, Гольштейну и др.) был гарантирован суверенитет. Австрия же (с ее сателлитами: Венгрией, Богемией, Словакией, Хорватией, Трансильванией и др.) получила право организовать собственную империю. Особо оговаривались права новообразованных государств Северной Италии (Транспаданской и Циспаданской республик), а также Гельветической республики. И так далее.

В связи с прекращением войны многие офицеры Рейнско-Мозельской и Самбро-Маасской армий (особенно те, что не являлись командирами боевых частей) были отправлены в отпуска. В их числе оказался и новоявленный полковник Фонтанэ, который закончил войну в должности начальника штаба в корпусе Сен-Сира (прежнему начальнику, Шарлю де ла Саблоньеру, было предложено возглавить дивизию вместо убитого под Ландау Бопюи). Антон уже собирался ехать в Равьер (заранее трепеща предстать на глаза проницательной Констанции), но вдруг Сен-Сир и друг его Бернадот предложили ему съездить сначала с ними в Париж.

— Разве вас тоже отсылают в отпуска? — спросил удивленный Антон.

— Нет, конечно, — ответил со смехом Бернадот. — Но мы едем как бы в командировку, с отчетами к Лазару Карно, а наших солдат могут пока погонять заместители. На деле же нам хочется просто пофланировать по парижским улицам и заглянуть в модные салоны, которыми правят хорошо знакомые нам прелестные дамы. Весной они изволили быть капризными с нами, но теперь мы явимся к ним несомненными героями, которым отказать в чем-либо просто неприлично....

— Мне что-то не хочется выглядеть рядом с вами, рысаками, пристяжной лошадью, — промямлил Антон.

— А кто оттеснил меня и прочих штаб-офицеров от приснопамятной Ингрид? — вмешался Сен-Сир. — Представляете, Жан, графская дочь в Хайденхайме влюбилась в него почти мгновенно и отдалась безоговорочно. А он прикидывается сейчас зеленым лопушком.... Вы-то, Антуан, как раз и будете перепархивать от дамы к даме в роли героя-любовника, а нас они будут рассматривать лишь в качестве мужей для себя или своих дочерей....

— Но Вы, Лоран, кажется, уже женаты? — засомневался Антон.

— Ах, да, я ведь женат и уже целых полгода, — спохватился Сен-Сир. — Правда, после медового месяца жены больше не видел. Бедная кузина! На черта она за меня пошла?

Вечером 20 вандемьера (12 октября) 1796 г Антон прикатил в наемном экипаже к небольшому особняку на "Allee des veuves" (аллее Вдов), в котором обитала нынешняя законодательница мод Парижа 23-летняя Терези Тальен. Он знал про хозяйку, что она была формально замужем за членом Комитета общественного спасения Жан-Ламбером Тальеном, но жила отдельно от него и числилась сейчас в любовницах то ли у главы Директории Барраса, то ли у финансиста Уврара. При этом она взяла себе за образец греческих гетер и была открыта к новым любовным приключениям. Свой особняк Терези называла "Chaumiere" (хижина) и обустроила сообразно своим прихотям.

Когда Антон в новеньком мундире из качественного сукна вошел в просторный вестибюль с мраморными колоннами, он уперся взглядом в стоящую посреди него статую обнаженной женщины (вероятно, богини Дианы), а окинув взглядом рисунки, развешанные на стенах, осознал, что содержание их сплошь эротично и даже порнографично. Подойдя к двери в гостиную, он увидел, что ручки ее изготовлены в форме фаллосов, а подсвечники по обе стороны двери стилизованы под вагину. Крутнув головой и усмехнувшись, Антон вошел в гостиную и выхватил меж гостей оригинал, с которого была высечена статуя, — одетую в белоснежную тунику и обутую в греческие сандалии высокую статную красавицу с греческим же профилем и венцом из черных кос, скрепленных изумрудной брошью. Тут она повернулась к новому гостю, и он увидел, что левая грудь Терези (а это была, несомненно, она) совершенно обнажена. Антон поспешил перевести взгляд с груди на лицо хозяйки, понимая, что предательски краснеет, а она удовлетворенно улыбнулась и двинулась к нему навстречу, говоря:

— Сегодня у меня в гостях столько офицеров и все красавцы! Но Сен-Сир и Бернадот мне знакомы, а Вы, вероятно их друг, полковник Фонтанэ?

— Да, ла бель дама, я зовусь Антуан Фонтанэ и в генералы еще не вышел.

— Такой бравый мужчина обязан быть генералом, и Вы им, разумеется, станете. А знаете, Антуан, что мы с Вами почти однофамильцы? Не так давно я была замужем за маркизом де Фонтене. Да это просто судьба свела меня с Вами!

— Увы, Терези, я недавно женился, и моя жена вынашивает ребенка.

— У меня двое детей от разных мужей, но я надеюсь родить третьего и на этот раз только по любви. Я поделюсь с Вами секретом: любящая женщина не обращает внимания на семейное положение своего избранника. Ей важно лишь одно: горит ли его взгляд, когда он смотрит в ее направлении....

— Вы так прекрасны, что взгляды всех мужчин в этом зале должны гореть, созерцая Вас....

— Должны, Антуан, но, увы, многие из них попритухли. Только вы, бравые офицеры, просто ослепляете меня сегодня своими взглядами. Но простите, будучи хозяйкой, я не имею права посвящать все свое время одному гостю, даже столь очаровательному. Впрочем, обещаю: мы с Вами еще найдем сегодня время для уединенной беседы....

Когда гиперактивная Терези отошла от Антона, он огляделся, заметил Сен-Сира и Бернадота, потягивающих вино из бокалов и оглядывающих женщин, и подошел к ним.

— Что, Антуан, взяла Вас в оборот прекрасная Тальен? — хохотнул Бернадот. — Вы пообещали стать ее пажом и менестрелем?

— Пажом я стать не прочь, лишь бы не ее кошельком, — улыбнулся в ответ Антон.

— Ваш кошелек ее прельстить не может. К тому же их у нее сейчас два: в карманах у Барраса и Уврара.

— Как же они терпят друг друга?

— Так Терези себя поставила, — сказал Сен-Сир. — Баррас стал ее любовником раньше, имеет уже других любовниц, но прекрасную гетеру отпускать не хочет. Уврар умолил ее недавно и все еще не отойдет от роли просителя. А мы можем стать для нее калифами на час, неделю, месяц и не более....

Меж тем дамы затеяли какую-то перестановку у дверей в другую комнату. И вот гости увидели две ширмы в рост человека, меж которыми была натянута полупрозрачная кисея. Вдруг за дверьми раздались звуки лютни и бубна, послышалось пенье на два голоса, а потом двери отворились, и за кисеей появились две полностью обнаженные дамы, танцующие и играющие на указанных инструментах. Движения их совершенных стройных тел были плавны, часто сменялись поворотами, так что гости могли рассмотреть все дамские прелести, но не акцентироваться на частностях. В одной из дам Антон узнал Терези, а другая, столь же высокая и статная, но менее зрелая была ему совсем незнакома. Чудесное зрелище продолжалось минут пять, но вот обе прелестницы слаженно подпрыгнули, развернувшись в воздухе, и исчезли за дверьми. Когда через некоторое время эти дамы появились в зале уже одетыми, Антон не удержался и встретил их аплодисментами, к которым присоединились все прочие гости.

А Терези, следуя, несомненно, своей программе, дала знак слугам и в гостиную вошла группка музыкантов: скрипач, альтист, виолончелист и флейтист. Они устроились в уголке, настроили инструменты и без проволочек заиграли хорошо знакомую Антону мелодию, в которой он через пару мгновений опознал менуэт Боккерини. Терези повернулась было к нему и сделала движение навстречу, но Антон в ужасе скрестил перед лицом руки и помотал еще для убедительности головой в знак того, что танцевать менуэт совершенно не умеет. Тереза усмехнулась, повернулась к Бернадоту, взяла его за руку и тот слаженно начал первую фигуру знаменитого придворного танца. Вслед за ними танец начали и другие пары. За менуэтом последовал экосез, затем англез, гавот, котильон — все их Антон пропустил, стоя у стеночки.

Но вот одна из разрумянившихся дам воскликнула в перерыве между танцами:

— Ручеек! Хотим ручеек!

Терези встрепенулась как конь, кивнула музыкантам, уверенно направилась к Антону и сказала:

— От этого развлечения Вы, полковник, уже не отвертитесь!

Музыканты заиграли нечто бравурное, пары тотчас стали выстраиваться одна за другой, взявщись за руки, (Терези с Антоном оказались в числе последних), вдруг подняли их высоко вверх и пошли вперед мимо первой пары, которая осталась почему-то стоять под этой движущейся аркой. Но когда он дошел, сжимая нежные пальцы Терези, до стоявшей пары, то понял, что они целуются! И лишь когда последняя пара "ручейка" миновала целующихся, они оторвались друг от друга и пристроились в хвост ручейка. "Ручеек" тем временем совершил коленце, повернул назад и стоять под ним осталась вторая пара — для того чтобы поцеловаться в свой черед. Оказавшись в хвосте "ручейка", вторая пара встала было за "первой", но тут они поменялись партнерами и, весело смеясь, пожурчали дальше — с тем, чтобы, в конце концов, перецеловаться со всеми участниками этой игры.

Когда Антону и Тальен пришла пора стоять в "ручейке", и его губы впились в ее маленький рот, он ощутил пылкий ответ, дальнейший подъем своих чувств, страстный трепет ее льнущего тела, и время для них остановилось. Оказавшись в хвосте ручейка, Терези посмотрела на партнера вдруг сурово и сказала с нажимом:

— Обещай, что никого больше в этом "ручейке" так не поцелуешь!

— Хорошо, — кротко сказал Антон, разжал пальцы и пошел к своей стеночке.

Глава тридцать девятая. В постели с Тальен

Несколько следующих дней Антон и Терези почти не вылезали из постели. Осознав, что раскованная французская "гетера" рада любым сексуальным экспериментам, Вербицкий применил почти весь арсенал известных ему интимных удовольствий. Впрочем, дня через три увлечение экспериментами у мадам Тальен прошло, и она стала ограничивать Антона в его стремлении поразить ее.

— Антуан, — говорила она, — лучше просто поцелуй меня в губы, но так, чтобы я вновь затрепетала в твоих объятьях как в тот первый наш вечер.... Или прочти то стихотворение поэтессы Сафо, от которого у меня оцепенел позвоночник....

— Хорошо, — согласился Антон. — В этот раз я попробую его пропеть. Но поняла ли ты, что в нем речь идет о любви женщины к женщине?

— Как это может быть, Антуан? Чем ей не угодили мужчины?

— Мы ведь грубоваты, Терези и далеко не всегда понимаем ваши желания. Зато когда я смотрю на твое воркование с мадам Рекамье, вы кажетесь мне олицетворением единодушия.

— А у меня впечатление единодушия возникает с тобой, когда я ощущаю внутри себя твой фаллос. И мне так не хочется с ним расставаться, хоть он уже потерял свою силу и способен только сморщиваться. Но мы отвлеклись от того, с чего начали: от стихов Сафо.

— Тогда слушай....

И он запел, вспоминая не раз слышанную у отца виниловую пластинку Тухманова "По волнам моей памяти", сетуя на несовершенство своего перевода с русского на французский:

— Богу равным кажется мне по сча-астью

Человек, который так близко-бли-изко

Пред тобой сидит, твой звучащий не-ежно

Слушает го-олос и прелестный смех....

У меня при этом перестало сразу бы сердце би-иться

Лишь тебя увижу — уж я не в си-илах вымолвить слова

И немеет тотчас язык, под кожей быстро легкий жар пробега-ает,

Смотрят, ничего не видя глаза, в ушах же звон непрерывный.

Потом жарким я обливаюсь, дрожью члены все охвачены,

Зеленее становятся травы, и вот-вот как будто с жизнью прощусь я....

Но терпи, терпи: чересчур далеко все зашло, зашло, все зашло....

Вдруг посреди недели днем к ним нагрянул Бернадот.

— Терези, — сказал он извиняющимся тоном. — Я скоро должен буду вернуться в свою дивизию. Но я обещал Фонтанэ познакомить его с Талейраном, который недавно приехал в Париж из Америки и ищет места в правительстве. Вы знаете, что я вхож в салон мадам Рекамье, а там стала бывать мадам де Сталь и с ней ее приятель Талейран. Сегодня как раз среда, салонный день у Жюли....

— Я не держу мсье Фонтанэ на цепи, — кривовато улыбнулась Тальен. — Надо ему познакомиться с этим пережитком прошлого, пусть идет в дом Неккара, снятый мужем для Жюльет, и любезничает там с мадам де Сталь. Жюли, конечно, моя лучшая подруга, но в дни, когда у нее бывает самоназванная писательница, которую никто не читает, я к ней пойти не могу.

— Талейран станет скоро министром иностранных дел, — буркнул Антон. — Таково мое предсказание. А когда мир приходит на смену войне, роль дипломатов резко возрастает....

— Так ты, мон ами, желаешь стать дипломатом? — искренне удивилась Тальен.

— А куда податься отставному полковнику? Я все-таки знаю пять языков и больше, по-существу, ничего не умею. Если не считать дара предсказания....

— Опять новость! — возбудилась Терези. — Почему же ты мне ничего еще не предсказывал?

— Могу предсказать, — с язвинкой сказал Антон, — что если ты будешь продолжать вожжаться с этим Увраром, он наделает тебе кучу детей и будет изводить своей ревностью, а еще все больше зажимать твое содержание....

— Вы смеете называть меня содержанкой? Подлец, негодяй, совратитель! Прочь из моей постели! Можете ночевать сегодня у мадам де Сталь!

— У де Сталь не получится, — примиряюще улыбаясь, сказал Бернадот. — В ее постели давно обжился этот Констан....

— Именно что давно! — проворчала Терези, чуть успокаиваясь. — Я бы давно дала ему отставку.... А ты не скалься, подлец, твоя отставка еще вполне вероятна! Ладно, идите господа, куда собирались, но знайте: мне непременно доложат о вашем недостойном поведении в случае чего.

Глава сороковая. Мадам Рекамье и ее окружение.

Увидев, наконец, мадам де Сталь, Антон в очередной раз убедился, сколь несовершенны портреты художников: она была в излюбленном двуцветном тюрбане, в котором часто позировала живописцам, но передать живость черт ее лица они оказались не в силах. В тот год ей минуло тридцать лет, девичья прелесть давно уступила место женской красоте, но иногда она все же промелькивала (при порывистом движении, внезапном взгляде на собеседника, искренней улыбке....) и это очень в ней подкупало каждого из мужчин, собравшихся в салоне Жюли Рекамье. Талейрана Антон опознал сразу: по его хромоте и потому, что он-то был похож на свои портреты — горделивая поза, надменно сжатый рот, прическа каре из мелко завитых светлых волос и проницательный взгляд из-под полуопущенных век.

Блистала в салоне все же его хозяйка, девятнадцатилетняя Жюли Рекамье. Увидев ее вновь, Антон поразился: настолько ее нынешний облик расходился с теми отпечатками на глазном дне, которые он все еще мог воспроизвести.... Теперь перед ним была в меру любезная светская дама, одетая с изысканной скромностью и ведущая себя очень сдержанно; отпечатки же свидетельствовали, что это именно она прыгала недавно с бубном, потряхивая титечками и сверкая белыми ягодицами, а потом с удовольствием целовалась в "ручейке" со всеми подвернувшимися мужчинами....

Впрочем, когда, завидев мсье Фонтанэ (Антон решил одеться как светский человек для разговора с Талейраном), она подошла к нему и поинтересовалась небрежно здоровьем мадам Тальен, он увидел в ее глазах смеющихся чертиков и ответил дурашливо:

— По-моему, здоровее женщины трудно отыскать в целом Париже. Вот только ее веки почему-то очень потемнели....

О-о, бедная Терези! — чуть более улыбнулась Жюли и добавила приглушенно: — Такое с ней бывает в преддверии беременности....

Бернадот в присутствии Жюли полностью "поплыл": смотрел только в ее сторону, ходил почти по пятам и подхватывал любой ее разговор. Она же улыбалась ему ласково, но (Антону это отчетливо было видно) чуть отстраненно: так улыбаются надоедливому ребенку, которого нельзя наказать, но и привечать нельзя, ибо он тотчас запросится на руки. Взамен она все чаще заговаривала с другими своими поклонниками, которых толпилось тут немало: герцог Монморанси-Лаваль (холеный господин 30 лет), политик Камилл Жордан (25 лет, ее земляк из Лиона), писатель Бенжамен Констан (29 лет, из Лозанны, откуда его вывезла в качестве своего любовника Жермена де Сталь), тот же Талейран (в 42 года он выглядел еще вполне опасным волокитой).... Антон улучил момент, отозвал Бернадота в сторонку и сказал ему:

— Жан, ты ведь считаешь меня опытным женолюбом?

— Теперь после истории с Терези однозначно....

— Тогда прими от меня совет: чем меньше женщину мы любим, тем больше мы ей нравимся. Попробуй пофлиртовать с какой-нибудь гостьей своей ненаглядной Жюли: только не с Жерменой, которая разгрызет твой наигрыш как орешек, а, например, с уже знакомой тебе по салону Тальен мадам Шаторено....

— Я не смогу, — возразил Бернадот. — У меня в голове плавает только образ Жюли, с которой мы так сладко целовались у Тальен....

— Боевой генерал обязан забыть слово "не смогу". Для него есть слово "надо" и он должен выискивать возможность победы. И я тебе говорю: твоя победа над самолюбивой Жюли возможна через ложную атаку на мадам Шаторено. Сожми волю в кулак и вперед, на приступ!

Впрочем, игру на чувствах горделивой, но страстолюбивой жены герцога Шаторено (пребывающего еще в бегах, в Швейцарии) пришлось отложить на потом: Жюли Рекамье возлегла на свою уже знаменитую кушетку с пологим изголовьем, Жермена де Сталь подсела к ней в кресле, а прочие гости образовали полукруг (дамы в креслах, мужчины на стульях, а некоторые остались стоять) и началось излюбленное в этом салоне "витийство".

Первой заговорила самоуверенная Жермена:

— Теперь, когда угроза интервенции рассеялась, на передний план во Франции вновь выйдут вопросы власти. И я предсказываю, что Директории скоро придет конец: слишком заврались и заелись ее предводители и слишком вольно почувствовали себя при них многочисленные олигархи. Кто придет на смену Баррасу, Рюбелю и их приспешникам? Предлагайте варианты, господа....

— Я думаю, — заговорил потомок герцогов Монморанси, — что шансы роялистов при Директории выросли. Муниципальные выборы повсеместно дают перевес нашим кандидатам. Один из самых авторитетных генералов, Пишегрю, тайно нам сочувствует. На предстоящих весенних выборах в Совет Пятисот должны пройти многие роялисты.

— Пишегрю — герой вчерашнего дня, — резковато возразил Камилл Жордан. — В этом году героями являются Моро, Журдан и Бонапарт, за каждым из которых стоят преданные им войска. Не так ли, генерал Бернадот?

— Войска Самбро-Маасской армии, лично преданные Журдану? — засомневался Бернадот. — Скорее, они преданы командирам своих дивизий или корпусов: Лефлеру, Шампонье, Клеберу или Марсо.

— И Вам, генерал?

— И мне, пожалуй. Хотя в Итальянской армии, в самом деле, в большой чести их командующий, Наполеон Бонапарт.

— Но у парижской публики наиболее популярен генерал Моро....

— Ну, парижане во Франции привыкли всем навязывать свое мнение. Значит, будущим диктатором станет Моро, — невозмутимо заявил Бернадот.

— Как диктатором? — встрепенулась Жермена. — О диктаторе речь не шла....

— Зато об этом говорят в армии. Наши офицеры вполне информированы о тех спекуляциях, в которых замешаны почти все министры и многие депутаты Совета. Их мнение уже сложилось: для управления страной нужна твердая рука. Но не король, которого ждут роялисты, а генерал, вышедший из народной среды.

— Как Вы думаете, Жан, диктатор тоже будет рубить всем головы? — спросила вдруг с кушетки Жюли Рекамье.

— Если власть его будет поддержана большинством граждан, то вряд ли, ма шери, — отважился на нежность Бернадот. — А в отношении дам я вообще бы запретил эту гнусность.

— Как жаль, что Ваша популярность не столь велика, мон ами, — отважилась на ответную нежность мадам Рекамье. — Мы могли бы жить дальше так спокойно....

С Талейраном Антон смог поговорить во второй половине вечера, уединившись в одной из многочисленных комнат особняка. Начали они естественно с того, что их объединяло — с впечатлений об Америке. Шарль Морис пробыл в Юнайтед стэйтс оф Америка два года и успел попутешествовать по ряду восточных штатов, но до Луизианы не добрался. Тем не менее, он ей очень интересовался в связи с французским населением и считал, что ее вполне можно вывести из-под испанского владычества и сделать заморским департаментом Франции. Антон усердно поддакивал именитому французу и нахваливал патриархальную жизнь Нувель Орлеана, однако сумел-таки перевести разговор на французские дела.

— Я слышал, что Вам, мсье, усердно предлагают занять место в правительстве?

— Об этом говорили некоторые депутаты, — вяловато признал Талейран, — но ни Баррас, никто либо другой из директоров правительства не нашли времени переговорить со мной.

— Вот как? — показно удивился мсье Фонтанэ. И тут же добавил: — Так получилось, что среди моих знакомых оказался человек из близкого круга Барраса. Если Вам не претит моя протекция, то я попрошу того человека склонить гранд-директора к встрече с Вами. По некоторым сведеньям вакантным может оказаться место министра иностранных дел.

— Мон Дью, как случай сводит людей! Сделайте это и Вы обретете в моем лице навеки благодарного чиновника!

— Век — это очень большой срок, монсиньор. Но я, поднявшись за полгода из лейтенанта в полковники, в дни мира оказался не у дел. При том, что знаю пять языков....

— Ничего больше не говорите, Антуан. Если я буду министром иностранных дел, то Вы станете одним из моих дипломатов!

— Что ж, поспешу к тому самому человеку....

Глава сорок первая. Неожиданный выход из сложного положения

В начале ноября 1796 года министр иностранных дел Французской республики 55-летний Шарль Делакруа был отправлен в отставку с формулировкой "по состоянию здоровья" и не без основанья: на его животе зрела значительная опухоль. Вопреки ожиданьям место министра занял не его заместитель Карл Рейнар, а вынырнувший из темноты забвенья Шарль Морис Талейран, бывший епископ Отенский и бывший президент Национального собрания Франции. Новый министр, видимо, давно сидел без дела, так как очень резво стал перестраивать сложившуюся в министерстве пирамиду служащих: одних он после одного-двух разговоров наедине вздымал вверх, а других низвергал или даже увольнял. Некоторые же служащие были приведены им со стороны, и в числе их оказался Антуан Фонтанэ.

Первое время Антон приходил в особняк на улице дю Бак для сортировки залежавшихся дипломатических документов, относящихся еще к 70-80 годам 18 века. Вскоре он нашел это занятие чрезвычайно познавательным: как в части усвоения дипломатических приемов и терминов, так и знакомства с донесениями агентов, работавших в те годы на французское правительство в странах Европы. Вероятно, многих агентов уже не было в живых, но многие (особенно женщины) вполне могли существовать на белом свете. Соответственно, он стал составлять свою агентурную картотеку, разделив ее на части, по странам и городам.

Вдруг Талейран, давно ограничивший общенье с ним кивками и улыбками, вызвал его к себе в кабинет и сказал:

— Мне сообщили, что Вы рьяно взялись за разборку наших архивов, Антуан, и начали составлять какую-то картотеку?

— Это картотека мертвых душ, скорее всего, — стал прибедняться Антон. — В ней имена и адреса агентов, работавших на королевское правительство 10-20 лет назад.

— Так-так-так! — заинтересовался Талейран. — Принесите ее сюда.

И после десятиминутного знакомства с картотекой министр воскликнул:

— Вы нашли золотую жилу, Фонтанэ! Если они и померли, то остались их дети, которых мы можем склонить к сотрудничеству. Но многие наверняка живы и вряд ли откажутся вновь подзаработать через удовлетворение нашего любопытства. Вот что: я отстраняю Вас от этого занятия и препоручу его другим сотрудникам. Вам же я предлагаю другую миссию: стать атташе в делегации, которая на днях отправляется в Британию....

— Разве военные действия между нашими странами прекращены? — удивился Антон.

— Фактически да. А благодаря моим связям в Лондоне удалось добиться согласия короля и премьер-министра Британии на приезд наших дипломатов для выработки приемлемого для обеих стран мирного договора. Ну а Вы, помимо помощи нашим доморощенным дипломатам при переводах с французского языка на английский и обратно, должны исподволь создать сеть тайных агентов и не только в Лондоне, но и везде, куда сможете дотянуться. Тут Вам поможет отчасти та самая картотека, а более я надеюсь на Ваше уменье заводить знакомства и располагать к себе людей. Так что улаживайте спешно свои личные дела и пакуйте сундук — отъезд делегации в Лондон намечен через неделю.

— Но почему в Лондон? Ведь обычно дипломатические переговоры ведутся в нейтральной стране?

— А это мой хитрый тактический ход, — сказал со змеиной улыбкой Талейран. — Таким образом, мы как бы доверяем противнику, а он начинает чувствовать себя обязанным нам. И в тех или иных деталях пойдет, вопреки своему желанию, на уступки — тем более такой джентльмен как Уильям Питт, который непременно сам ввяжется в переговоры.

— К тому же дьявол как раз кроется в деталях, — пробормотал Антон.

— Откуда Вы взяли это меткое выражение?

— Это строчка из какого-то стихотворения Гете: "Der Teufel steckt im Detail"

— Очень умно, очень.

Личные дела Антона к тому времени свились в такой клубок, что распутывать их он утомился. Переписка с Констанцией стала просто мучительной (она отказывалась понимать, почему в дни мира он не может повидаться с ней в Равьере), эквилибристика Терези между ним, Баррасом и Увраром все более напрягала, расходы же Антона явно превышали доходы экс-полковника и младшего дипломата, и ему пришлось жить в долг (так, впрочем, жили многие парижане, не дуя в ус, но Антоша Вербицкий к такому не привык). Поэтому предложение Талейрана о переезде в Лондон и жизни там за счет казны оказалось более чем кстати. Казна же на вербовку агентов Антону светила немалая....

Он явился к мадам Тальен весьма оживленным, много шутил и приглашал приехать в Лондон ("правда, зимой этот город, наверно, ужасно туманный и грязный от угольной копоти — но мы ведь можем на улицу не выходить?"), а потом устроил прощальный секс-марафон на ее роскошной кровати. Терези все же расплакалась, но удержать его не пыталась.

Констанции он послал покаянное письмо (но без глупых признаний о связях с женщинами) с приложением к нему крупной суммы денег, которую взял в кредит в банке под гарантийное письмо из МИДа. В нем он выразил надежду на встречу летом ("если вырвусь из Лондона для того, чтобы посмотреть на свою маленькую копию и обнять, наконец, Фатиму, Гретхен, Сикоку и Констанс").

Побывал он на прощанье и в салоне мадам Рекамье (вновь с Бернадотом, дивизию которого кадрировали и отвели в резерв с дислокацией близ Версаля), послушал умные речи в исполнении Бенжамена Констана и Жермены де Сталь ("вот когда были сформулированы основы европейского индивидуализма и либерализма!") и посмотрел еще раз, как мадам Рекамье ловко раздает авансы каждому своему поклоннику. Выйдя из ее салона, он сказал Бернадоту:

— Жан! Прекратите свои попытки увлечь Жюли. Она, как и ее подруга Терези, хочет нравиться всем мужчинам, но в отличие от Тальен, боится нас. Такие женщины редко выходят замуж, а если выходят, то остаются на всю жизнь несчастными. Искренне прошу, начните ходить в другие салоны, а лучше обратите внимание на жительниц Версаля: многие из них — потомки французских аристократов и вполне достойны Вашего вниманья.

— Я поглядываю там на одну прелестницу, — признался вдруг Бернадот. — Она такая милая и доверчивая.....

— Да это готовая невеста, Жан! — вскричал Антон. — Или Вы планируете жениться после сорока? И все еще мечтаете укладывать любовниц в штабеля?

— Что у Вас за выраженья, Антуан? Нет, я, в самом деле, всерьез думаю о женитьбе и ехал в этот раз сюда, чтобы сделать предложение Жюли....

— Сделать предложенье замужней женщине?

— Я узнал, что ее замужество — фикция. Более того, этот Рекамье ухлестывал двадцать лет назад за матерью Жюли и, вполне вероятно, является ей отцом. А брак оформил для того, чтобы под благовидным предлогом сделать ее обеспеченной дамой. Вы ведь заметили, что его никогда в особняке Жюли не бывает?

— Вот это трюк! Недаром он стал банкиром, то есть махинатором. И дочку вырастил себе под стать, явную динамистку....

— Кого?

— Это наш луизианский термин, Жан: про дам, которые много обещают мужчинам, но никогда им не отдаются. Никогда, понимаете? Так что долой парижанок и да здравствуют девушки из Версаля!

Глава сорок вторая. Дебют в Англии.

И вот фрегат "Имморталите" ("Бессмертие") под командованием адмирала Буве де Прекура, имеющий на борту дипломатическую делегацию Франции, выбрал 25 ноября якоря и двинулся с рейда Кале через пролив Па-де-Кале к устью Темзы и далее к Лондону. Главой делегации стал опытный юрист и политик, 54-летний Жан Батист Трейяр, бывший член Конвента и Комитета общественного спасения, хорошо знавший английский язык. Были в его помощниках и другие знатоки английского, так что Антон мог не отвлекаться на переговорную рутину и заняться плетеньем шпионской паутины.

В Темзу корабль вошел совершенно незаметно, и поначалу неискушенный в морских плаваньях Антон решил, что это залив: так далеки были берега реки друг от друга (до 16 км). Но морской офицер, к которому он обратился за разъяснением, снисходительно улыбнулся и пояснил, что фрегат вошел в эстуарий, то есть морской язык в долину реки, который будет сужаться и закончится в Ист-Лондоне, "где мы и пришвартуемся". Однако на подходе к Лондону, на одной из самых крутых излучин реки на борт корабля поднялся лоцман, встал у руля и в итоге подвел его к причальной стенке у самого Тауэра. Здесь делегацию уже ожидал лорд-распорядитель с вереницей карет, который повез их вместе с вещами по очень-очень длинной улице вдоль Темзы.

Из окна кареты Антон увидел ряд особняков и в их просвете слева Лондонский мост, затем вновь особняки и справа большой куполовидный собор св. Павла. Далее пошли опять особняки и церкви (в том числе с готическими окнами — Темпл?), затем огромное здание парламента (хоть и не такое помпезное, как ныне и без Биг-Бена), а еще через 10 минут большой сад со стоящим в глубине обширнейшим зданием (Бэкингемский дворец?). Наконец кареты отвернули от реки, обогнули сад, свернули налево и остановились возле симпатичного особняка, который был построен еще во времена Людовика 15 для французского посольства.

Комнатка Антону досталась небольшая и на первом этаже, но без соседей и достаточно теплая — и то хорошо. Он открыл свой сундук, перевесил одежду из него в шкаф, а письменные принадлежности переместил на бюро, после чего прилег на постель и незаметно уснул. Вечером его все же разбудили для ужина за табльдотом (в обширной столовой на том же первом этаже) и непременно с красным бургундским вином, солидный запас которого был прихвачен из Парижа. Кушанья, впрочем, тоже были французскими (и готовил их повар-француз), ибо бывалый мсье Трейяр на дух не переносил тяжелую и невкусную английскую пищу. Антон успел приохотиться к пикантной французской кухне и своему боссу мысленно поаплодировал.

После ужина мсье Трейяр попросил минуту внимания и сказал:

— Господа! Переговоры с "ростбифами" начнутся уже завтра. Я знаю по опыту, что в них важны любые мелочи вроде оговорок, досадных жестов и, тем более, разговоров в кулуарах и в общественных местах. Поэтому я призываю всех вас к бдительности, сдержанности и замене разговоров с англиками улыбками. И упаси вас бог позариться на дам полусвета или проституток: они тоже могут быть подосланы подручными Питта и разговорят вас легко и просто. Вы сюда не отдыхать приехали, а работать — помните об этом....

Утром на открытие переговоров, которые Питт предложил вести у себя в Вестминстере, Антон не поехал (хотя ему хотелось посмотреть на бессменного и все еще молодого премьер-министра Великобритании), а сел за бюро, открыл картотеку британских агентов и стал ее перебирать. Отобрав несколько кандидатур, которые жили относительно недалеко, он оделся по погоде (за окнами моросил дождь), вышел на улицу и отправился пешком в Белгравию, на Честер-стрит, где 5 лет назад проживал агент номер 1, исправно поставлявший сведения во французское посольство в течение 12 лет и бывший, конечно, женщиной.

Честер-стрит, к сведенью несведущих читателей, выходит как раз к ограде Бэкингэмского дворца, ставшего при Георге 3-м резиденцией королевского семейства, и потому была заселена людьми весьма знатными. Вот и наша агентесса являлась женой виконта Кортни (который давно утоп в море вместе со своим корветом) и матерью двух сыновей (находящихся в обучении) и одной дочери. Крючок, на который Элизабет Кортни подсадил в свое время французский посланник, назывался страстью к повышенью статуса знатности, на что у ее сыновей были основания: один из Кортни (правда, старшей ветви рода) был не так давно графом Девон — но старшая ветвь пресеклась, а младшей хода к титулу не давали. Посланник же напомнил, что род Кортни произошел от французского графа Куртене, один из потомков которого стал жить в Англии. 20 лет назад французская ветвь рода Куртене тоже пресеклась, но английская-то осталась! Значит, если старшему сыну Элизабет не светит стать графом Девон, то можно стать графом Куртене? "Можно, — заверил посланник. — Но для верности надо бы послужить немного на благо своей прежней родины.... Как послужить? Вы, мадам, вращаетесь в аристократическом обществе и все про всех наверняка знаете. Если Вы будете делиться со мной этими знаниями, то я запущу процесс возвращенья вашему семейству титула графа Франции. А заодно и денежки за эти сведенья Вы будете получать некоторые. Прекрасно, не правда ли?".

"Действительно прекрасно.... — хмыкнул Антон. — Только красота эта была возможна при королевской власти. А теперь чем я могу заинтересовать ту же даму? Думай, голова, думай! А может, прикинуться скрытым роялистом? И опять пообещать ей титул, но теперь от Людовика 18? Ладно, в ходе встречи пойму, что посулить".

Семейство Кортни проживало, конечно, в особняке и даже имело перед ним небольшой газон. Вышколенный слуга средних лет впустил прилично одетого мужчину в дом, и, получив от него визитную карточку ("Antoine Fontane, attaché ministere francais des affaires geres"), отправил с ней в бельэтаж шустрого мальчика лет десяти — сам же остался стоять в холле в нескольких шагах от сидящего на стуле гостя, старательно не глядя на него. Прошло минут двадцать до того момента как тот же мальчишка свесился с лестничного пролета и крикнул, что "гостя просют подняться в комнаты". Гость чинно пересчитал ногами лестничные ступеньки, прошел налево в высокий коридор со стеклянной крышей и открыл дверь, указанную ему мальчиком.

К своему удивлению, он увидел в кресле, обращенном к входу, не увядшую даму приличных годков, а этакую светскую львицу в стиле мадам Помпадур: голубоватое платье, затканное красными цветочками, умеренное декольте, полузакрытое жемчужным ожерельем, белейшая шея и изящная головка с волосами, зачесанными вверх и заколотыми черепаховым гребнем с вкрапленными в него зелеными камушками (хризотил? или гроссуляр?), отчего шея казалась очень высокой. Впрочем, белки зеленоватых глаз дамы утратили уже белизну и свежесть, присущую только молодости, что подчеркивали и веки, тронутые паутинками морщинок. Кожа лица была очень ухоженной, розовато-белой, но все-таки за счет пудры. Губы искусно подведены помадой и в уголках их таились морщинки. Подбородок же обзавелся небольшим двойником — пожалуй, даже изящным. Дама смотрела на визитера некоторое время молча и испытующе, а потом спросила по-французски:

— Вы ведь недавно служите в МИДе, мсье Фонтанэ?

— Это так, мадам Кортни. Но если Вы хотите спросить о судьбе дипломата де Флери, бывшего в контакте с Вами, то я отвечу, что он живет сейчас в России.

— Вы что же, умеете угадывать мысли?

— Иногда, мадам. Когда моя аура входит в резонанс с аурой собеседника.

— Что это за аура такая?

— Философы Индии утверждают, что тело каждого человека окружает невидимая глазу многослойная оболочка и одним из этих слоев является мысленный. Когда мысленные слои двух людей соприкасаются, возникает их резонанс, то есть усиление (наподобие звука струны в корпусе виолончели) — и тогда возможно взаимное чтение мыслей. Вот я прочел Вашу невысказанную мысль, но и Вы, мадам, можете, наверно, прочесть мою. Итак, о чем я сейчас думаю?

— Удивительный поворот беседы! А думаете Вы.... Пожалуй, о том, как вовлечь меня опять в ваши дипломатические игры. Это так?

— Преклоняюсь перед Вами, мадам: Вы или очень проницательны или тоже умеете читать мысли. В обоих случаях это свойства неординарной личности, которые, между прочим, имеют моральное право переступать законы, составленные для личностей безусловно ординарных. Как Вам нравится это мое заключение?

— А оно точно Ваше, молодой человек? Или Вы следуете инструкции, составленной еще мсье де Флери, которая носит, вероятно, название "Как ловчее управлять непредсказуемой Элизабет Кортни"?

— Очень бы хотелось почитать такую инструкцию, но в моих руках ее не было. А по поводу Вашего повторного вовлечения в политические взаимодействия Великобритании и Франции хочу сказать вот что: раньше это было противостояние двух великих держав. Сейчас же мы готовы к заключению дружественного союза и поэтому прибыли на переговоры прямо в Лондон, к вашему умнейшему премьер-министру Уильяму Питту. И все мы уверены, что он заключит с Францией крепкий мир. Но среди его чиновников есть скрытые недоброжелатели, которые всеми силами будут тормозить заключение соглашения. На этих людей мы должны найти управу, а для этого о них нужно собрать информацию, особенно компрометирующую. Помогите нам в этом деле, и Вы сможете гордиться своей причастностью к нему.

Дама в продолжение этого спича слушала Антона очень внимательно и, пожалуй, доброжелательно, а по завершении сказала:

— Хотелось бы Вам поверить, Антуан. Но мое долгое общение с Жоржем де Флери научило меня не доверять дипломатам. Вам придется предложить мне более весомый, даже неотразимый аргумент. Вроде тех, что находят умелые мужчины, когда им хочется соблазнить порядочную женщину.... Вы, кстати, женаты?

— Да, мадам, но обстоятельства сложились так, что мы живем с женой врозь.

— Это неправильно. Но Вы как раз похожи на успешного в амурных делах мужчину.... Или это не так?

Антон хотел было уклониться от ответа на такой грубоватый вопрос, но вовремя спохватился: уклонишься и враз окажешься на улице, а ведь агентесса перед ним суперперспективная. Потому он сказал:

— В моей жизни случались приключения с женщинами, но не в последнее время. Ну а здесь я в незнакомой стране, со своими обычаями и потому вряд ли отважусь атаковать англичанок....

— Мы, конечно, отличны от француженок, но тем и хороши! Будь я мужчиной, то в поисках разнообразия ездила бы по разным странам и напропалую флиртовала с немками, итальянками, испанками и так далее. Но я, увы, не мужчина, а Вам-то и карты в руки....

Антон вновь сделал паузу, чуть вопросительно посмотрел в глаза вполне еще сексапильной Элизабет и спросил:

— Вы знаете поблизости ресторан, куда можно пригласить пообедать знатную леди?

— Надеюсь, Вы намекаете на меня? — улыбнулась дама.

— Да, мадам, — признал умелый в амурных делах мужчина.

— Тогда зачем городить эти сложности с рестораном? Я вовсе не стремлюсь афишировать свою личную жизнь, — соткровенничала леди Кортни, все более улыбаясь. — Уверяю, что мои повара могут приготовить отменный обед, причем во французском стиле. К нему найдется и бутылка бургундского вина....

— Я польщен Вашим приглашением, леди, — сказал Антон по-английски.

— Вашу благодарность я принимаю за согласие, — уже совсем развеселилась Элизабет Кортни, тоже перейдя на английский язык. — В таком случае приглашаю снять редингот и выпить пока со мной чашку чая: я всегда в это время пью чай....

Глава сорок третья. Прыжок из постели в парламент.

Как догадался уже искушенный читатель, ночевать в посольство атташе Фонтанэ не явился. Он вообще проснулся лишь к обеду следующего дня, пошарил в постели и, не найдя роскошной плоти виконтессы, потянулся до хруста в связках, повспоминал немного, как извлекал из этой плоти многоголосую ораторию, и снисходительно усмехнувшись, спрыгнул с постели. Пройдя в смежную со спальней ванную комнату, он использовал по назначению стоявший там пустой ночной горшок, энергично размялся, потом обтерся сверху донизу водой, расчесался перед зеркалом (сожалея, что не может побриться), надел выданный ему накануне шлафрок (остался от мужа? или от Жоржа де Флери?) и пошел разыскивать хозяйку особняка.

В уже знакомом коридоре Антон почти столкнулся с высокой девушкой, вышедшей из очередной комнаты, машинально извинился ("Excuse me"), взглянул ей в лицо и встал столбом: так хороша она была и притом как бы знакома! Девушка тоже остановилась и стала беззастенчиво и строго разглядывать чужака, расхаживающего по их дому в отцовском халате! Через мгновенье Антон понял, что это дочь Элизабет — очень похожая на нее, но свежая, неискушенная, милая.... Дева тоже что-то поняла про небритого, но симпатичного чужака и молча проследовала по коридору в сторону столовой.

Элизабет он нашел в гардеробе, совмещенном с парикмахерской, где над ее головой колдовал тщедушный человечек. Но знатная дама, едва завидев своего чичисбея, сверкнула на него глазами, и Антон, осознав свой промах (не черта ходить по дому в шлафроке и вообще показываться домашним!), поспешил обратно в спальню. Впрочем, когда через полчаса Элизабет появилась там, она ни словом не попрекнула своего не только кавалера, но и работодателя, а мигом организовала обед для них двоих в смежной со спальней комнате. О сборе информации и цене ее не было сказано ни слова, и говорила, в основном, дама: о ближайших театральных спектаклях, балах, а также королевских приемах в Бэкингемском дворце, — Антон же задавал ей наводящие вопросы. Лишь когда они поднялись из-за стола и Антон направился к своему рединготу (надетому на манекен!), Элизабет заметила, что видеться им будет лучше раз в неделю, по средам, а деньги можно приносить раз в месяц, по 30 фунтов стерлингов. ("Вы, вероятно, удивлены повышению моих расценок, — добавила она, — но фунт упал за 20 лет в 2 раза!").

Резонно рассудив, что в посольстве опять никого уже нет, Антон решил поискать агента Љ2, в кои записал депутата Палаты общин Роберта Мак-Грегора. Он был родом из горной Шотландии и представлял некогда гонимый клан, что и позволило привлечь его для подрывной деятельности против поработительницы Шотландии — Англии. Но продолжает ли он оставаться депутатом или на его место избран другой? А может он вообще уже умер? Ответ следовало искать в парламенте, и Антон направил свои стопы туда. Шел он неспешно вдоль южного края Сент-Джеймского парка, озирая через его решетку Бэкингемский королевский дворец, а затем справа по ходу высокие башни Вестминстерского аббатства и, наконец, обширное здание Парламента. Впрочем, перед тем, как идти в парламент, он отыскал поблизости парикмахерскую, где велел убрать со щек постылую щетину.

Вход в парламент со времен порохового заговора Фокса (в 1605 г) охранялся гренадерами, а также пожилым уже чиновником, который спрашивал у каждого посетителя о цели прихода в парламент. У Антона было при себе удостоверение атташе МИДа Франции и потому его пропустили беспрепятственно, осведомив при этом, что заседания мирных делегаций Франции и Великобритании проходят в помещении комитета по иностранным делам. В комитет этот Антон, конечно, не пошел, а пройдя величественный Вестминстер-холл и еще ряд коридоров и лестниц, направился в обширный буфет, расположенный рядом с залом Палаты общин — ибо где же еще может отираться депутат от Шотландии, утомленный нудными заседаниями?

В буфете, несмотря на послеобеденное время, находилось десятка три посетителей, рассевшихся группками за столами и потягивающих кто эль, кто кларет, а кто и портвейн. И лишь единицы крутили в пальцах чашки с кофе или чаем. Время от времени эти господа доставали из карманов табакерки, втягивали в ноздрю нюхательный табак и потом чихали — кто деликатно, а кто и оглушительно.

Антон подошел к прилавку, за которым царил краснолицый буфетчик, и заказал чашку кофе и чашку горячего шоколада. Когда оба напитка были готовы, он попросил кружку, влил туда оба напитка и стал потягивать эту пикантную и бодрящую смесь, не отходя от прилавка. Буфетчик, смотревший на него во все глаза, не выдержал и спросил:

— Неужели это вкусно, сэр?

— По-моему, исключительно, — важно изрек Антон. — Попробуй сам, кяйнд мэн (любезный), и оцени. Если понравится, смело подавай господам депутатам, да еще за двойную цену — за полгода озолотишься.

— Хм, — произнес буфетчик и резво взялся за приготовление новых порций кофе и шоколада. Попробовав горячую смесь, он закатил глаза к потолку и причмокнул, после чего взглянул признательно на Антона и спросил:

— Вы, вероятно, приехали с французской делегацией, сэр?

— Я так мало похож на англичанина? — ответил вопросом на вопрос слегка уязвленный Антон.

— Я сначала и признал Вас за англичанина, сэр,— очень уж Вы по-нашему чисто говорите. Но такой напиток могли придумать только французы....

— Логично, — кивнул Антон и чуть рассмеялся. А потом спросил:

— А что, табак в Англии совсем не курят?

— Еще как курят, сэр! — хохотнул буфетчик. — Только рядом, в курительной комнате.

— А-а, — протянул недогадливый "француз". — Надо будет туда заглянуть. Но я еще вот о чем хотел спросить: где сидят обычно у тебя депутаты от Шотландии?

— Вон в том углу, сэр, где уединились двое. Они все время от "наших", да и от ирландцев с уэльсцами, отгораживаются. Жуткие гордецы, сэр, жуткие!

Антон признательно кивнул бармену и направился к указанной парочке. Не доходя до них пары метров, он поклонился и сказал по-французски:

— Пардон, мэтре, у пьис труве депуте Робер Мак-Грегор?

Шотландцы подняли к нему головы, недоуменно переглянулись и более молодой из них спросил у более солидного по-гэльски:

— Gun mutters seo fraingis monkey? (Что лопочет эта французская обезьяна?)

— Tha e a bhith a,faighneachd mu Raibeart Macgriogair (Он спрашивает о Роберте Мак-Грегоре), — ответил старший и сказал французу по-английски:

— Вы находитесь в Великобритании, сэр, где государственным языком является английский. Вы его знаете?

— Знаю, сэр, — невозмутимо сказал Антон. — Я всего лишь хотел дать вам понять, что явился из дружественной к шотландцам Франции.

— Вот как? — ухмыльнулся младший шотландец. — А причем здесь Роб Мак-Грегор?

— Этот депутат терпимо относился к Франции и французам, и я хотел бы с ним встретиться.

— Сейчас от клана Мак-Грегор в Палату общин избран я, Конан Мак-Грегор, — несколько напыщенно оповестил француза молодой шотландец.

— Тогда я готов переговорить с Вами, — сказал Антон.

— О чем же это? — ехидно сощурился Конан.

— О делах, которые могут представить для нас обоих взаимный интерес.

— Тогда присаживайтесь за наш стол, мсье, — с ноткой дружелюбия предложил солидный джентльмен, — и поговорим....

С шотландскими депутатами Антон вожжался почти до вечера, но оно того стоило: теперь при голосовании в Палате общин по поводу мира с Францией шотландская фракция будет с большой вероятностью голосовать "за" — а ведь обычно она принимала в штыки все инициативы Уильяма Питта. И обойдется это удовольствие французской казне всего в 40 фунтов в месяц — по 20 на нос депутатам Мак-Грегору и Кэмпбеллу. Умеренные аппетиты были в те времена у господ депутатов!

Еще предстояло провернуть ту же операцию с депутатами от Уэльса — вернее с их лидером Делвином Клайвом от округа Корнаркон. Конечно, валлийцы слыли лояльными гражданами Великобритании и почти всегда голосовали за предложения Питта, но береженого бог бережет.... Впрочем, это была уже забота завтрашнего дня, а ныне следовало погрузиться вместе с французскими делегатами в карету и ехать с чувством исполненного долга в свое посольство у nightbridge ("ночного моста").

Вечером за табльдотом делегаты разговорились, и Антон узнал, что дебаты с англичанами уже начались, причем в них принял на некоторое время участие сам Питт. Наиболее злободневной оказалась тема торговой блокады Великобритании: Питт настаивал на ее немедленном прекращении, а Трейяр приберегал блокаду в качестве козыря (о котором твердил ему перед отплытием делегации Талейран) и выставлял первоочередным вопрос о возвращении Франции ее Вест-Индских островов. Поскольку острова были уже английским козырем, договориться по первым темам сразу не удалось, и потому стороны согласились приступить к обсуждению некоторых второстепенных тем: обмена военнопленными (в основном, моряками) и прекращения каперства.

Когда все стали расходиться по комнатам, Трейяр попросил мсье Фонтанэ зайти к нему в кабинет и там спросил:

— Продвинулись ли Ваши дела, господин секретный агент?

— Вполне, — ответил Антон. — Я заполучил двух информаторов среди шотландских депутатов, которые обязались склонить их фракцию голосовать заодно с Питтом — а это совершенно редкий прецедент. А также возродил к жизни агента, вращающегося в высшем свете Лондона — это значит, что все сплетни о короле и его правительстве будут наши.

— Третий агент, поди, женщина? — понятливо заулыбался Трейяр.

— Извините, это секретная информация,— отфутболил его Антон, но тоже с улыбкой. И добавил уже всерьез: — Таковы правила службы разведки.

— Но откуда Вы их знаете? — удивился юрист. — Ведь на войне Вы были егерем, а перед этим — учителем....

— Прочел о приемах разведки в книгах, — лучезарно улыбнулся Антон.

— А-а, тогда понятно. Ну что ж, я буду рад сообщить министру Талейрану, что его протеже с порученным делом вполне справляется. Спокойной ночи, мсье Фонтанэ.

Глава сорок четвертая. Премьер и журналист.

В пятницу депутаты Палаты общин проводили последнее рабочее заседание (перед выходными), на котором ожидалось присутствие премьер-министра для ответов на вопросы депутатов по поводу начала переговоров с Францией. Антон решил послушать Питта и посмотреть на него с гостевой галереи. Когда депутаты покончили с обязательной молитвой, в зал из бокового прохода вошел очень высокий и худощавый блондин лет тридцати пяти и сел на заранее приготовленное для него свободное место. Был он одет в черный камзол, из-под которого выглядывали белоснежные брыжжи, а его шея была замотана в белый же платок.

— Вот и Питт наш любезный появился, — произнес вполголоса присоседившийся к Антону молодой джентльмен с тетрадью и карандашом в руках. "Журналист...." — мельком отметил Антон и перенес свое внимание на премьера.

На лице Питта сразу выделялся торчащий задиристо прямой нос, слегка уже красноватый. "Он поддает что ли?" — недоумевающе отметил Антон, но тут спикер поднял премьера с места и предложил депутатам задавать ему вопросы.

— Расскажите, многоуважаемый сэр, о ходе наших переговоров с французской делегацией, — предложил, чуть привстав со скамьи, седовласый джентльмен.

Питт емко охарактеризовал ход переговоров, поздравил всех с договоренностью об обмене пленными, а по поводу отмены торговой блокады метко сказал, что в этом вопросе пока идет перетягивание каната. Потом были новые вопросы, на которые последовали столь же точные, а иногда оригинальные ответы, которые очень Антону импонировали. "Питт ничуть не уступает политикам 21 века по живости реакции и кругозору" — решил попаданец. — И то, что он любитель выпить, ему ничуть пока не мешает. Вероятно, это компенсация отсутствия общения с женщинами. Или он вызывает все-таки проституток? Надо бы это выяснить через Элизабет...."

— Опять вывернулся хитроумец, — пробурчал тот же журналист. — Французы давят его дипломатов как клопов и скоро вынудят отдать назад Мартинику и Гваделупу, а он улыбается, как ни в чем не бывало....

— Но взамен французы отменят торговую блокаду, — слабо возразил Антон.

— Вы точно знаете, что отменят? А вдруг еще чего-нибудь потребуют в обмен? Например, свободу Ирландии? Или Вам неизвестно, сэр, что ирландские католики шлют французским революционерам призывы о помощи?

— Это мне известно, сэр. Но Франции тоже нужен мир с Великобританией, поэтому их призывы наверняка останутся без ответа.

— Ого! А ведь Вы только что сообщили мне важную информацию, сэр. Или это Ваши домыслы? Кто Вы, сэр?

— Напишите в своей газете, что эту новость Вам сообщил "информированный источник в составе делегации Франции".

— Так Вы француз? Оля-ля! Но имени своего мне не сообщите?

— Вы ведь журналист и, значит, вполне способны узнать личность любого человека. Но если Вы хотите и впредь получать от меня конфиденциальную информацию, то лучше имени моего не знать. А для простоты нашего общения можете звать меня мсье Форжерон, что соответствует вашему "мистер Смит". Кстати, а каково Ваше имя?

— Генри Босуорт. Пишу в "Таймс".

— Симпатичная газета, — сказал Антон. — Хотя я прочел пока только один ее номер. Вы ведь располагаетесь на Флит-стрит?

— В самом ее центре, мсье Форжерон. Впрочем, может быть, скажете мне свое имя? Для простоты общенья? Мы же, вроде бы, сверстники....

— Меня зовут Антуан.

— Тогда, Антуан, не пойти ли нам посидеть в пабе? Здесь ничего интересного уже не будет, гарантирую....

— В пабе я еще не бывал, да и вообще не пил пока эля....

— Это Ваше большое упущение, Антуан. Но мы его сегодня ликвидируем. И пойдем мы в хорошо мне знакомый "Чешир Чиз" на той самой Флит-стрит. Уверяю, что публика там вполне пристойная, ибо простецов отпугивают повышенные цены. Но Вы, надеюсь, не страдаете дефицитом шиллингов?

Когда Генри и Антон вошли, наконец, в паб "Чеширский сыр" (ютившийся в узком переулке и сам весьма небольшой), там толкалось довольно много народа. Антону сразу понравилось тепло, исходящее от небольшого камина с оградкой из железных прутьев (на улице же царила промозглая погода). Свободным был всего один табурет, на который Генри и усадил заморского гостя. Впрочем, бармен заметил этот недочет и принес из подсобки еще табурет, хоть и очень узкий. Генри заказал сразу четыре кружки с портером, а впридачу к ним два стейка из говяжьего антрекота с луково-картофельно-бобовым гарниром — ибо проголодаться новые приятели успели за длинную дорогу вполне.

Портер в восприятии Антона ничем не отличался от темного ирландского Гиннеса, имевшегося в любом приличном пивбаре Москвы, но, желая порадовать Генри, он пил его как райскую амброзию и потому, в самом деле, получил удовольствие. Еще большее удовольствие ему принесло поедание в меру прожаренного, сочного стейка. Гарнир они тоже подмели вчистую и стали еще оглядываться, чем бы закусить вторую кружку портера. Опытный бармен мигом понял требовательный взгляд Генри и передал им тарелку с фирменным сыром — вероятно, тем самым, чеширским. Впрочем, пить вторую кружку они уже не торопились, а стали цедить эль и смаковать сыр, показавшийся Антону очень вкусным.

Вокруг все говорили и гомонили без оглядки на соседей, а входная дверь иногда хлопала, впуская новых посетителей и выпуская прежних. Вдруг от двери раздался вскрик "Генри!", на который журналист поднял живо голову, улыбнулся и помахал приветственно рукой двум вошедшим джентльменам, пояснив Антону, что это тоже газетчики. Один из подошедших знакомцев Генри был высокий, худой и невозмутимый, другой напротив олицетворял жизнелюбие и отличался дородностью. Он и стал в основном говорить за всех в новообразованной компании, дополнительно воодушевившись, когда узнал, что витийствует в обществе французского дипломата. Вскоре Джордж (так он представился Антуану) доложил, что они с Винсом идут в театр Друри-лейн, но по дороге решили промочить горло кружечкой эля.

— Что за спектакль там будут представлять? — поинтересовался Антон.

— "Ночь ошибок" Голдсмита, но с современными переделками. А женщины по ходу пьесы там раздеваются почти догола!

— А можно ли еще купить билет на эту пьесу? — с подъемом чувств спросил Антон (вспомнив виденный им по рекомендации отца фильм с участием Олега Даля, Марины Нееловой и Константина Райкина).

— Не зна-аю.... — ответствовал Джордж. — Пьеса эта идет, конечно, не первый день, но ажиотаж вокруг нее возник приличный. Впрочем, втридорога у перекупщиков всегда билет найдется!

— Ты как, Генри, не против туда сходить? — спросил Антон. — Билеты куплю, конечно, я.

— Мне вообще-то статью о сегодняшнем заседании парламента написать надо, — слабо возразил журналист.

— Ерунда! — воскликнул Джордж. — Сядешь за нее ночью и к набору успеешь. В первый раз что ли? Пошли, не разбивай компанию!

Глава сорок пятая. "Ночь ошибок" в трактовке театра Ройял

Возле Ройял театра на улице Друри-лейн, отгороженного от проезжей части металлической решеткой, толпилась публика, а на прилегающих улицах стояли многочисленные кареты. Когда четверка приятелей протолкалась ко входу в театр, Джордж поймал за рукав какого-то парнишку, тот привел к ним через пару минут солидного на вид мужчину, и Антон с Генри за несколько шиллингов стали счастливыми обладателями билетов на вечерний спектакль. Не мешкая, вся четверка прошла внутрь театра и, не сдавая верхней одежды в гардероб (не было в ту пору такой услуги!) пошла в партер в поисках свободных мест. Однако все скамьи там были уже заняты, и потому им пришлось отправиться в амфитеатр, где места нашлись (на третьем этаже, рядом с разнотипно одетыми лондонцами!). Впрочем, вид на сцену с их мест оказался сносным, а свои рединготы они сложили рядом, приобретя вполне светский облик.

Внутренность театра оказалась привычной Антону, лишь скамьи вместо кресел его раздражили. Он перевел свой взор на ложи, где красовались аристократы, и стал их по очереди осматривать, досадуя на отсутствие бинокля. Подивился, что некоторые дамы и даже кавалеры были в масках. Молоденькая дама в одной из лож показалась ему знакомой (дочь Элизабет?), но ложа эта была так далека, что сказать с уверенностью было невозможно. Рядом с ней сидел какой-то франт, снабженный лорнетом, который он поворачивал то влево, то вправо, и время от времени комментировал спутнице свои наблюдения.

Но вот из складок занавеса на авансцену вышел мужчина в старинной одежде и в парике, который весьма звучно объявил:

— Леди энд джентльмены! Сейчас труппа нашего театра представит на ваш суд самую известную пьесу мистера Голдсмита под названием "Ночь ошибок". Действие в ней происходит во времена, отдаленные от нас на 25 лет. За это время в Лондоне выросло новое поколение, которому одежды, понятия и даже слова того времени могут показаться архаичными. Поэтому мы взяли на себя смелость заменить вычурные выражения автора на более простые, а также осовременить поведение его персонажей. О том, как у нас это получилось, вы можете выразить свое мнение в конце спектакля: аплодисментами или свистом.

Тут занавес стал раздвигаться, а ведущий поспешил уйти со сцены, которая изобразила внутренность гостиной в доме сельского сквайра. В кресле зрители увидели хозяина лет шестидесяти, а перед ним женщину ему под стать с вызывающим выраженьем на лице, которая начала говорить:

— До чего вы упрямы, мистер Хардкасл! Кроме нас во всей Англии нет никого, кто не ездил бы изредка в Лондон стереть с себя ржавчину! Наши соседки мисс Хогс и миссис Грисби трутся там каждую зиму по месяцу и наводят на себя лоск!

Воистину! — взревывает мистер Хардкасл. — Трутся они там по месяцу, а набираются тщеславия и жеманства на целый год! В мое время столичные сумасбродства ползли к нам как улитка, а нынче летят быстрее дилижанса!

— Осточертели вы мне с воспоминаньями про то время! В итоге мы живем в старой развалине, которая смахивает на гостиницу — с той разницей, что никто в нее не заезжает!

— Но Дороти, вспомните: это было время, когда мы встретились и полюбили друг друга! Четверть века назад!

— Вечно вы меня старите, мистер Хардкасл! Мне было всего двадцать, когда я родила Тони от мистера Ламкина. Прибавьте к двадцати двадцать — сколько получится?

— Сейчас посчитаем: к двадцати прибавить двадцать.... Ровно пятьдесят семь лет.

— Ложь, ложь! Тони еще не достиг сознательного возраста!

— И никогда не достигнет с теми мизерными знаниями, что он у вас получил.

— Это неважно. Ламкин оставил ему приличное состояние. На полторы тысячи фунтов в год он сумеет прожить и с теми знаниями.

— Его знаний хватает лишь на всевозможные проделки и озорство.

— Таков уж его нрав. Зато согласитесь, мой дорогой, у мальчика есть чувство юмора.

— Если прибивать к полу башмаки лакея, подражать в любой час суток иерихонской трубе и щекотать служанок почитается смешным, то да, юмор у него есть.

(За сценой раздается рев трубы).

— А вот и ваше любимое произведение, — с ехидцей говорит мистер Хардкасл.

В комнату, ухмыляясь, входит молодой повеса в верхней одежде и манит к себе мать.

— Тони, радость моя, куда это ты собрался?

— Меня ждут в деревне, в "Трех голубях".

— Так я и думал, — вмешивается мистер Хардкасл. — Трактир, давно насиженное местечко.

— Но Тони, — тревожится мать, — Подумай, в каком низком обществе ты проводишь время!

— Не такое уж и низкое: сборщик налогов Дик Маггинз, коновал Джек Слэнг, шарманщик Аминадаб и жонглер Том Твист. Все парни при деле, с откровенными бездельниками и пьяницами я не вожусь. Но ма, мне нужно немного денежек....

В общем, пьеса в исполнении артистов Королевского театра Лондона вполне увлекла Антона Вербицкого, побывавшего во многих московских театрах и видевшего различные изыски: от Виктюка до Богомолова. Здешние артисты глубоко вжились в свои роли и буквально жили на сцене, заставляя поверить в реальность происходящего и своих зрителей — несмотря на глубокую социальную разницу между ними.

А в пьесе тем временем появились очень взыскательные к мужчинам юная Кэт и Нэвилл (племянница миссис Хардкасл), ожидающие приезда лондонцев Марло и Гастинга (первая — незнакомого ей жениха, а вторая — тоже жениха, но вполне знакомого), Тони же встретил лондонцев в трактире и направил их в свой дом, выдав его за гостиницу, а мистера Хардкасла — за ее управляющего, выживающего из ума. Истинные джентльмены Марло и Гастинг повели себя в "гостинице" по-хозяйски, чему хозяин стал очень удивляться, но терпеть в силу старинных законов гостеприимства.

Случайно Гастинг встречает мисс Нэвилл, удивляется ее появлению в гостинице и радуется, но его подруга открывает ему глаза. Тотчас они соглашаются, что мистеру Марло открывать глаза нельзя, ибо у него есть две особенности: быть развязным с дамами полусвета и очень смущаться в присутствии порядочных дам. С открытыми глазами он точно убежит от смущенья в Лондон и тогда крах ожидает и Гастинга с Нэвилл. Оба они поддерживают Марло в убеждении, что они находятся в гостинице, в которую вот-вот зайдет Кэт.

Когда она входит в дом, то Нэвилл сводит ее с Марло, тот мнется и мекает, не поднимая глаз и все более раздражая Кэт, и она покидает его. Нэвилл рассказывает ей, что Марло принимает ее дом за гостиницу, а отец твердит о бесцеремонности с ним этого Марло. Тогда Кэт прикидывается буфетчицей, попадается ему на глаза, и этот джентльмен по привычке начинает заигрывать с такой милочкой и, конечно, лапать. Она вырывается за счет того, что ее платье остается в руках наглеца, и бежит к двери в одной короткой сорочке, сверкая голыми ногами и руками. То есть происходит первое из обещанных молвой женских обнажений, которое зрители-мужчины встречают лавиной аплодисментов.

Кэт теперь понимает, что его стеснительность с ней в качестве дамы можно и нужно преодолеть. Отец собрался уже указать горе-зятю на дверь, но дочь его притормозила, пообещав, что Марло под ее руководством исправится. Тем временем Гастинг и Нэвилл, до совершеннолетия которой еще долгих три года, собираются устроить побег с последующим браком. Но драгоценности Нэвилл (все ее состояние) хранятся в шкатулке у миссис Хардкасл, а их хотелось бы прихватить. Тони, которого мать прочит женить на Нэвилл, а ему этого страсть как не хочется, решает им помочь, выкрадывает шкатулку и передает Гастингу. Тот просит Марло положить драгоценности в его карету, а Марло решает, что в сейфе у хозяйки гостиницы они будут сохраннее — круг замкнулся.

Миссис Хардкасл гневается на свою племянницу и решает отвезти ее этим же вечером под опеку старой родственницы, взяв в качестве верхового сопровождающего Тони. Гастинг впадает в депрессию, но Тони делает ему успокаивающий знак и отбывает с матерью. Тем временем в доме появляется отец Марло и ошибка его сына выясняется. Тот просит прощения у мистера Хардкасла и оба старых приятеля начинают сватать ему Кэт. Но Марло уперся: дочь Хардкасла он толком не разглядел, зато очень пленился его бедной родственницей. Ему эту родственницу присылают, и она вволю над ним измывается, в то время как их отцы сидят за ширмой.

В это время Тони, который кружил вокруг усадьбы несколько часов, появляется внезапно перед Гастингом и зовет его в парк, к пруду, в который он загнал карету с матерью и ее племянницей. Нэвилл, полагая, что ее никто не видит, снимает платье и тоже в рубашке бредет по воде, внезапно падает, а когда выходит на берег, на нее падает луч прожектора и вся ее фигура под мокрой рубашкой оказывается видна зрителям. Зал опять разражается аплодисментами, а Нэвилл бежит к кустам, где ее хватает в объятья Гастинг.

Миссис Гастинг платье снять не решается и бредет к берегу в нем. При этом она не узнает своего парка, а подбежавший Тони уверяет, что они находятся в Разбойничьей пустоши. Тут в парк приходит Хардкасл, которого жена с испугу принимает за разбойника и предлагает ему в обмен на жизнь деньги, часы и, в конце концов, саму себя. Муж ее образумливает и тут мать обрушивается с криками на беспутного сына.

Наконец, наступает финал, в котором две пары молодых обретают счастье, а Тони узнает, что он уже три месяца является совершеннолетним и тоже радостно хохочет. Все удаляются, и мистер и миссис Хардкасл остаются одни.

— Вот и остались мы с тобой одни, моя старая Дороти, — умиленно говорит муж.

Но тут его жена встает разгневанно с кресла и, говоря: "Сколько же ты будешь считать меня старухой!", срывает с себя платье и остается полностью обнаженной перед залом, который только сейчас осознает, как еще хороша эта взрослая женщина. Мужчины взрываются аплодисментами, а занавес начинает медленно сходиться, оставляя во все более сужающейся щели прекрасную в своей наготе актрису.

Глава сорок шестая. Встреча с мисс Кортни.

Находясь под впечатлением от спектакля, Антон спускался по лестнице из амфитеатра, чуть отстав от временных приятелей, и вдруг ему навстречу из ложи вышла дочь Элизабет Кортни (в шикарном темно-синем бархатном пальто и шляпке с перьями павлина) и взглянула на него в упор. Он машинально поклонился (как и в первый раз!), тоже посмотрел ей в глаза (с восхищеньем, что там говорить!) и, отвернувшись, продолжил было путь, но был схвачен за плечо мужской рукой. Стряхнув эту руку, Антон резко повернулся и увидел того самого франта, взирающего на него с бешенством.

— Кто это? — вдруг грубо спросил франт у мисс Кортни. — Твой предыдущий дайвер? (исследователь глубин, а на сленге ебарь)

— Я не знаю, — пробормотала девушка, краснея.

— Зато он тебя знает! — вскричал франт, схватил ее за подбородок и вздернул его вверх.

Этого Антон стерпеть уже не мог: крепко схватил наглеца пальцами за нос и потянул в сторону от девушки. Тот взвыл, вырвался из захвата и нанес почти вслепую опасный свинг справа. Но Антон был уже начеку, легко уклонился от удара и, когда наглец чуть провалился вперед, нанес ему основанием левой ладони встречный удар снизу вверх под переносицу, отправляя в аут. После чего встряхнул рукой, компенсируя последствия удара, повернулся к растерянной девушке и спросил:

— Вы, мисс Кортни, приехали сюда в собственной карете?

— Нет,— скорбно ответила дева.

— Тогда позвольте мне побеспокоиться о доставке Вас домой?

— А что будет с Верноном?

-Этот грубиян полежит, придет в себя и, надеюсь, забудет о знакомстве с Вами.

— Для чего Вы вмешались, сэр? — горько спросила мисс Кортни, спускаясь рядом с Антоном по лестнице.

— Он не достоин Вас, мисс, — твердо заявил Антон. — И вряд ли будет достоин любой другой леди.

— Он сын барона Вернона и уверял, что мечтает сделать меня своей женой....

— Быть женой подлеца — несчастная доля. Вы же так прекрасны, что женихи для Вас тотчас сыщутся.

— А Вы разве не подлец? — повернулась к нему девушка. — Спите без зазрения совести с моей матерью!

— Элизабет Кортни так решила, и мне ее было не переубедить.

Тем временем они вышли на улицу, где Антона поджидали Генри, Джордж и Винс, но он махнул им рукой (в ответ на удивленно поднятые брови) и пошел дальше, к подъехавшим к театру каретам.

— Вы помните карету Вернона? — спросил он у мисс Кортни.

— Да, вон та, с баронскими вензелями. Кучера зовут Бердок.

— Подойду к нему: вдруг он согласится отвезти Вас домой?

— Без сына барона? Это невозможно.

— Все же я попробую, а Вы подождите здесь. Кэбы, увы, в Лондоне пока не появились, а наемные кареты весьма редки, — сказал не вполне понятно французский дипломат (справлялась доченька у матери об утреннем госте, справлялась).

Подойдя к указанной карете, Антон изобразил голосом пьяного и сказал:

— Эй, кочмэн, довези меня до дому, плачу шиллинг!

— Пошел прочь, пьянь, — лениво сказал кучер.

— Тогда за два шиллинга, слышь?

— Отвали, я сказал, а то кнутом перетяну! — сказал грозно кучер и свесился немного вниз, чтобы осмотреть наглого мистера. И тотчас свалился на подставленное плечо Антона, получив в лоб нунчаками. Антон же засунул кучера внутрь кареты за сиденье, связал его для верности шнурком (в кармане редингота чего только не имелось!), вылез наружу и поманил даму к себе. Подсаживая ее в карету, он сказал извиняющимся тоном:

— Простите меня за Вашего невольного спутника. Но не оставлять же его здесь, без своего экипажа....

После чего влез на козлы, взял вожжи и кнут и щелкнул им по спинам застоявшихся коней. Те вздрогнули и повлекли карету по направленью к Стренду.

Добравшись без приключений на Честер-стрит, Антон помог мисс Кортни выйти из кареты, подвел ее к крыльцу дома и спросил:

— Ну что кучер, очнулся?

— Да, — сказала девушка и передернулась от отвращения. — Он так стал ругаться!

— Но видеть он Вас не мог? Вы с ним не говорили?

— Нет, нет.

— Ну и хорошо, — заключил Антон. — Спокойной ночи, мисс Кортни.

После этого он вновь влез на козлы, доехал по переплетенью улиц до Темзы, достал нож и перерезал шнурок на руках у кучера. Тот лежал в темноте во время этой операции тихо-тихо, и даже когда Антон отходил от кареты, он не услышал вслед ругани.

Глава сорок седьмая. Досада миссис Кортни

В следующую среду Антон появился в обеденный час в доме миссис Кортни, держа в руках горшочек с цветущей пурпурной орхидеей.

— Какая прелесть, — восхитилась Элизабет. — Это же орхидея! Я видела их только в оранжерее герцога Девоншира! Но ведь они очень дорого стоят! Где Вы ее взяли, Антуан?

— Случайно повезло, — улыбнулся Антон. — Потолкался в тавернах Ист-Энда и авансировал одного похмельного морячка, чей корабль только что пришел из Вест-Индии.

— Так он что, продал Вам этот цветок за гинею?

— За 50 гиней, май дарлинг.

— Боже мой! Выбросить такие деньги! Впрочем, мне будет теперь чем похвастать перед знакомыми дамами. Вы душка, Антуан!

И виконтесса Кортни изволила подставить губки излишне галантному французу, вероятно, думая про себя: "Лучше бы ты мне подарил эти гинеи!"

Во время обеда Элизабет сочла нужным поблагодарить мсье Фонтанэ за помощь, оказанную ее Фрэнсис — но при этом так скривила губы, что не нужно было умения читать мысли для осознания подтекста: "На кой черт ты влез туда, куда было не надо!". Тем не менее, после обеда они оказались в постели, где дама стала отдаваться с натуральным ожесточением и, наконец, свалилась с мощного мужского тела, сказав:

— Ты натуральный сон оф бич (сукин сын), Фонтанэ, и я сегодня хотела заездить тебя до изнеможения — но изнемогла сама. Скажи, в чем секрет твоей мужской силы?

— Люблю я это дело, — изрек Антон, хитро улыбаясь и вспоминая известный анекдот из своего времени. И вдруг спросил:

— Имя Френсис дано неспроста? Она, что, дочь де Флери?

— Не тяни свои грабли к моей дочери! — взъярилась миссис Кортни. — Что за поганцы вы, французы! Мало вам интрижки с дамой, дай еще огулять ее дочь! И та тоже хороша: принялась выпытывать у меня сведенья о "том мсье, из театра". Прокляну обоих!

— Но как Вы не побоялись дать такое имя при муже? — гнул свое Антон.

— Он утонул во время моей беременности, вот я и решилась, — нехотя ответила Элизабет.

— И не побоялись будущих сплетен?

Тут Элизабет посмотрела на любовника снисходительно и сказала:

— Вы еще молоды, Антуан, и не знаете, что сплетни необходимы светской даме. Ко мне приглашения погостить посыпались градом, а претенденты в любовники дрались и на дуэлях и на кулаках! Даже принц Уэльский стал поглядывать в мою сторону и однажды пригласил на контрданс! Впрочем, в ту пору его интересовали, в основном, актрисы. Зато теперь он без ума от леди Джерси, которая как раз мне ровесница и даже пять лет как бабушка. И что он в ней нашел? Надо будет ее Вам показать, чтобы Вы нас сравнили....

— Но мне нет хода в Бэкингемский дворец, — напомнил Антон. — Ибо я вовсе не дворянин.

— А театры на что? Она ходит туда как всякая любопытная и жадная до развлечений женщина. Обычно со своим мужем, но иногда бывает в кругу принца и его клевретов. Обещаю подгадать ее следующее посещение Друри-лейн или Ковент-Гардена и явиться туда с Вами.

— Ни в коем случае, Элизабет, — строго сказал Антон. — Мне нельзя афишировать знакомство с Вами.

— Как Вы наивны, юноша. Все соседи уже видели Вас перед дверью моего дома и очень многое разузнали. А что не смогли разузнать, то додумали.

— Их желательно направить по ложному следу, — стал настаивать горе-дипломат.

— Это какому же? — сощурилась Элизабет. — Мол, этот молодой человек желает стать женихом моей дочери?

— Это очень удобная версия, — жестко сказал Антон. — К тому же я уверен, что мисс Кортни сейчас небезопасно посещать общественные места одной или даже в сопровождении родственников. Я же способен защитить ее от посягательств отвергнутого барона.

— Отвергнутого? Как бы не так! Я еще вправлю мозги своей глупышке, да и с этим ревнивцем, Гарри Верноном встречусь!

— Вы ведь знаете изнанку светских семей, Элизабет, — урезонил ее Антон. — Сколько жен было убито или искалечено руками великосветских ревнивцев! Вы такой судьбы желаете для Френсис? Не лучше ли будет найти для нее покладистого мужа, пусть и не очень знатного?

— Уж не себя ли Вы мне расхваливаете? Совсем не знатен, покладистый для вида да еще и окольцованный?

— Все так, Элизабет. К тому же делегация моя скоро отбудет во Францию и меня с собой заберет.

— С какой стати? — усмехнулась миссис Кортни. — Вы уже внедренный сюда резидент, Вам и работать с местными агентами. Или кроме меня Вы никого еще не заимели?

— Заиметь-то заимел.... — с ноткой прозрения сказал Антон. — А ведь Вы, пожалуй, правы, Элизабет: я буду торчать здесь по воле Талейрана долго....

Глава сорок восьмая. Первый успех тайной дипломатии в Англии

В середине декабря Трейяр провел вечером Антона в свой кабинет и сказал:

— Наши предложения о мире вполне может саботировать маркиз Лэнсдаун, глава Палаты лордов. Мобилизуйте всех своих агентов, Фонтанэ, и помешайте ему.

— Нет человека — нет проблемы, — невозмутимо предложил Антон.

— Ни в коем случае! — испугался Трейяр. — Это никуда не годится. К тому же у него много сторонников, которые маркиза вполне заменят.

— Тогда компрометация, вернее угроза ею. И он сам откажется от оппозиции Питту.

— Это лучше. Но разве у Вас есть какие-то материалы против него?

— Пока нет, но могут найтись у моих агентов.

— Поищите, Фонтанэ и я буду Вам обязан по гроб жизни....

Антон, конечно, пошел к Элизабет, хотя был лишь понедельник.

— Что-то случилось, мон ами? — непривычно ласково спросила миссис Кортни.

— Да, ма шери: мне срочно нужен компромат на маркиза Лэнсдауна.

— Что еще за компромат?

— Компрометирующие его письма, свидетельства, сплетни — все сгодится.

— Хм, — призадумалась леди и вдруг спросила:

— А если это будет компромат на его сына?

— Может и пойдет, — кивнул Антон. — А какого он рода?

— Ходят слухи, что его неженатый старший сын Джон — баггер.

— Это, простите, кто?

— Педераст по-французски.

— Великолепно! То, что надо. Или у вас к баггерам относятся снисходительно?

— Законы против педерастии у нас есть. Во времена моей юности в обществе широко обсуждался процесс над капитаном Джонсом, которого подросток из приличной семьи обвинил в содомии по отношении к нему. Но этот капитан был в Лондоне очень популярен и его всего лишь выслали за границу.

— Главное, что поднялся большой шум, а мне именно это и надо. Но могу ли я на кого-то сослаться?

— Говорят, что в Ковент-Гардене наряду с проститутками джентльмены могут "снять" и мальчика....

— Хорошо, Элизабет, мне этого достаточно. Теперь мне нужно поговорить с Генри....

— Что за Генри, диэр (дорогой)?

— Это журналист, мой знакомый.

— Угу. Значит, на обед и все прочее ты не останешься?

— Я непременно приду в среду и расскажу Вам, как развивается эта интрига.

— Жаль. А я хотела попросить тебя об услуге для Фрэнсис....

— Я слушаю, — сказал Антон, пытаясь сохранить хладнокровие, но сердце его подпрыгнуло в груди как мячик.

— Ей, в самом деле, необходим мужчина для сопровождения, — признала Элизабет. — В субботу она ездила с подругой в Кэмденский пассаж, и там ее схватил этот невыносимый Вернон. Она отбилась от него только разразившись слезами, а на ее локтях остались синяки!

— Я готов к такой услуге. Только надо будет согласовать наше расписание по дням и договориться о переписке.

Как скажешь, дорогой. Сегодня Фрэнсис никуда не пойдет, а дальнейшие намерения она запишет и перешлет тебе с посыльным.

— Тогда я тем более побежал. Компрометация должна поспеть к сроку.

Генри Босуорт воспринял весть о пороке Джона Петти с удовлетворением.

— Жаль, что мы не будем это публиковать, — сказал он. — А шантаж — дело опасное. Тут и пэтэ (башки) можно лишиться.

— Мы не будем объясняться лично с лордом, а ограничимся письмом, — пояснил. Антон. — Но если он проголосует против, то руки у тебя будут развязаны. Но для убедительности фактов нам желательны показания пассивного проститута, а для этого ему надо предъявить копию с портрета Джона Петти....

— Нет ничего проще, — сказал Генри. — В парламенте есть галерея с портретами нынешних депутатов Палаты общин, а Джон Петти в ней как раз заседает. Берем с собой хорошего рисовальщика, и он за десять минут сделает карандашную копию.

— Генри, — сказал Антон растроганно, — чтобы я без тебя делал?

— Шел бы и плакал, наверно, — хохотнул журналист. — С рисунком в Ковент-Гарден я пошлю Джорджа: тот кого хочешь разговорит. Ну, а с тебя будет выпивка....

— В лучшем ресторане гульнем, обещаю....

— Ни за что! — возразил Босуорт. — Гульнем там, где мы привыкли: в "Чешире" или "Белле". Но скажи: что за прекрасную даму ты умудрился подцепить в театре? И куда ее повез? И что потом вы с ней делали?

— "Хочу все знать", — рассмеялся Антон. — Перебьешься пока, Генри. Но с дамой этой ты меня еще увидишь....

Забегая вперед, следует сказать, что Джордж сумел-таки найти подростка-жиголо, который видел пару раз вечером "милорда с рисунка", хотя сам его не обслуживал. После чего Антон написал письмо лорду Лэнсдауну, а Генри его немного подправил ("в соответствии с принятыми у нас оборотами" — пояснил он), потом переписал, вложил в конверт и отправил частной городской почтой. Забегая еще дальше: при обсуждении в Палате лордов проекта мирного договора между Великобританией и Францией лорд Лэнсдаун присоединился к согласному большинству.

Глава сорок девятая. Похвала настырным подругам

Это все было впереди, а во вторник мсье Фонтанэ явился на Честер-стрит, чтобы сопровождать мисс Фрэнсис Кортни и ее подругу мисс Филби (жившую по соседству) в тот же самый Кэмденский пассаж — для совершения покупок, не удавшихся в субботу. Перед поездкой Элизабет формально представила молодых людей друг другу и пожелала дочери удачных покупок. Они уселись в карету, принадлежащую семейству Кортни (девушки вместе и прямо по ходу движения, мсье к ним лицом, а на запятки кареты прыгнул один из домашних слуг), и кучер средних лет выгнал пару лошадей со двора.

Мои читатели, конечно, замечали, что у красивых девушек в подругах часто подвизаются девы невидные или с изъяном, которые стремятся компенсировать свой недостаток энергичной угодливостью и разговорчивостью. Таковой оказалась и мисс Филби: невысокая, белобрысая, подвижная и бесцеремонная. Не успела карета проехать 100 метров, как мисс Филби обратилась к Антону:

— Мсье Фонтанэ, а Вы, правда, были военным?

"Странно, — удивился Антон, — Я вроде бы не говорил об этом даже Элизабет....". Но был вынужден ответить:

— Да, мисс.

— Вы были в кавалерии?

— Так точно, мисс.

— А в каком звании?

— Лейтенант.

— Странно, — удивилась проныра. — А мне говорили, что Вы были полковником.

"Она что, среди посольских обо мне справки наводила?" — возмутился Антон, но вида, конечно, не подал и ответил:

— Дослужился в конце кампании, мисс.

— Значит, Вам приходилось убивать? — продолжила грызть мозг неугомонная дева.

— Точно не уверен, — уклонился от роли убийцы Антон. — Но из ружья в имперцев попадал и в схватках некоторых ранил.

— А у Вас раны были?

— Бог миловал, мисс.

— Вы, верно, очень везучий человек, счастливчик и это хорошо. Ваше счастье оборонит и нас при случае.

— Обязательно, мисс. Для того я к вам и навязался.

— Это мы навязались к Вам, мсье Фонтанэ, — изрекла вдруг молчаливая мисс Кортни. — У Вас наверняка полно своих дел, а Вы тратите свое время на глупых девиц.

— Пока я ни одной глупости от вас не слышал, да, думаю, и не услышу. Один мой знакомый недавно в разговоре настаивал, что женщины — это взрослые дети. Я же уверен, что в ваших прелестных головках давно сформировалась целая Вселенная (у каждой своя), где все знакомые вам люди расставлены по своим позициям, и вы давно знаете, чего от них можно ждать. Одни у вас в приоритете, другие в загоне, а третьи образуют нейтральный фон. Когда же в вашу Вселенную проникает чужой человек, вы некоторое время его оцениваете, а потом точно ставите на нужную полку. Все отличие женских Вселенных от мужских заключается, по-моему, в том, что мужчина публично настаивает на превосходстве своей Вселенной, а женщина предпочитает тайно лелеять превосходство своей.

— А по-моему вы, мужчины, превосходите нас в том, — совсем оживилась Фрэнсис Кортни, — что общество с вашими Вселенными считается и начисляет дивиденды пропорционально их признанию, а наши тайные миры предпочитает не замечать. Поэтому давно пора наше тайное сделать явным и потребовать своей доли от общественных благ.

— Я знаком с несколькими дамами во Франции, которые заявили обществу о себе: одна из них пишет книги и участвует в дискуссиях наравне с политиками, другая стала законодательницей мод, а третья превратила свой дом в салон, где выступает в роли арбитра между витийствующими мужчинами.

— Как же зовут этих дам? — встряла мисс Филби.

— В контексте рассказа это мадам де Сталь, Терези Тальен и Жюли Рекамье.

— О мадам Тальен я слышала! — обрадовалась мисс Филби. — Она ввела в моду греческий стиль. У нас в Лондоне некоторые дамы стали щеголять в туниках и сандалиях с браслетами на щиколотках....

— Подскажите, мсье Фонтанэ, названье какой-нибудь книги мадам де Сталь, — попросила Фрэнсис.

— Четыре издания выдержали ее "Письма о Руссо". Вам знаком этот французский романтик, мисс Кортни?

— Je lu "La nouvelle Eloise" et jetais admiree (Я прочла "Новую Элоизу" и была в восхищении), — призналась Фрэнсис, бросив взгляд на Антона.

— Оh, la la! Donc vous connaissez le francais? Comme cest merveilleux! (Вы знаете французский язык? Как прекрасно!). Так вот Жермена де Сталь оказалась того же мнения об "Элоизе". Но она еще проанализировала его "Общественный договор", где он требует социального равенства людей, и высказала несколько оригинальных мыслей в противовес утверждениям Руссо.

— Какие же именно? — проявила вдруг настойчивость мисс Кортни.

— Жермена указала, что люди очень не равны друг другу по природным качествам и уравнять их в обществе не получится. И все-таки она соглашается с Руссо в том, что эту разницу необходимо хоть отчасти компенсировать равными условиями воспитания и образования. Тогда разумные устремления в обществе будут преобладать над корыстными, и эксплуатация человека человеком, наконец, прекратится.

— Она у вас заядлый революционер, эта Жермена, — вновь вклинилась мисс Филби.

— Мы все теперь во Франции революционеры, — улыбнулся Антон. — Конечно, кроме скрытых и явных роялистов, а также пацифистов.

— А кто такие пацифисты? — полюбопытствовала та же мисс.

— Это наивные люди, которые полагают, что если не брать в руки оружие, то все будут жить мирно и никто никого обижать не будет. Если в государстве будет много пацифистов, то в это государство непременно явятся незваные гости с оружием в руках — либо из соседних стран, либо издалека: как мухи появляются внезапно на запах подтухшего мяса, хотя только что никаких мух в окрестностях не было.

Мисс Филби ненадолго примолкла, Антон же вдруг осознал, что ее настырность оказалась кстати: вожделеемая им мисс Кортни узнала о нем много нового и сама немного приоткрылась в дискуссии....

Глава пятидесятая. Чем иногда заканчивается чаепитие

К великому удивлению Антона Кэмденский пассаж оказался обыкновенным переулком, по обе стороны которого расселись за раскладными столиками и даже ящиками разнокалиберные мужички и бабенки, предлагая разнообразные штучные товары: от шлепанцев и гребенок до верхней одежды — совсем как у нас в незапамятные 90-е годы! Он даже чуть покосился на подруг с фешенебельной Честер-стрит, которые приехали в достаточно далекий северный Лондон, чтобы порыться в развалах блошиного рынка. Однако девицы без тени смущения и целеустремленно шли по переулку, выхватывая то одну вещь, то другую и тут же расплачиваясь за них. Через полчаса они оказались владелицами двух настольных стеклянно-керамических масляных ламп, чернильного прибора из полированного базальта, складной ширмы, расписанной павлинами и многих других приспособ, крайне необходимых дамам. Покупки нес за девицами слуга, но рук у него явно не хватало и Антон забрал часть вещей себе.

Наконец покупки были закреплены на крыше кареты, довольные девы заняли свои места, а их эскорт-бои (добровольный и подневольный) свои, и карета вновь окунулась в дорожный поток. Девы начли вспоминать каких-то своих подруг, которые изойдут теперь завистью, и Антон стал поглядывать по сторонам. Вскоре он заметил, что карета едет вовсе не в сторону Вест-Сайда, а на юг, то есть вроде как в Сити. И точно: вон слева виден купол Сент-Пола.... Впрочем, карета подъехала к большому кварталу, состоящему из старинных кирпичных зданий и, миновав арочные ворота, попала в большой сквер с голыми по случаю декабря деревьями. В глубине сквера стояла одноэтажная симпатичная постройка с дымящейся высокой трубой, возле которой карета и остановилась — в ряду других карет. Приметив на лице Антона недоумение, Фрэнсис улыбнулась ему и сказала:

— Добро пожаловать в Линкольнс-инн, мсье Фонтанэ. Это обитель юристов и адвокатов, но в центре его находится этот симпатичный сквер, а в центре сквера — вот эта замечательная кофейня, куда мы Вас и приглашаем.

Внутри просторной кофейни, заставленной столиками и стульями, было довольно много любителей кофе и чая обоего пола, но мэтрдотель нашел для них свободный стол. Ловкий "waiter" (официант) поставил на стол блюдо с круассанами (именно так он назвал сдобные маленькие пирожки в форме рожков), сахарницу с кусочками сахара коричневого цвета, чашечки и высокий фарфоровый чайник, наполненный свежезаваренным чаем. Кипятка к чаю не полагалось, о чем Антон вовсе не пожалел: так хорош и в меру крепок оказался этот красноватый ароматный напиток.

Первой чашкой чая девы наслаждались в полной тишине — видимо, в соответствии со сложившейся традицией. Но вторую вкушали уже с ленцой и под разговор.

— Вы были уже в театре Ковент Гарден, мсье Фонтанэ? — спросила Фрэнсис.

— Еще нет, мисс Кортни. А что бы Вы порекомендовали там посмотреть?

— Недавно в нем осуществили постановку оперы Моцарта "Женитьба Фигаро" и с того дня она идет с аншлагом.

— Но у перекупщиков билеты на нее найдутся?

— Вероятно, да, мсье Фонтанэ. Но моя мать достает где-то билеты по номинальной цене, и потому Вы сможете попасть на этот спектакль обычным порядком.

— А Вы слушали эту оперу, мисс Кортни?

— Еще не успела....

— Тогда я рискну пригласить Вас на нее при условии, что мадам Кортни достанет два билета.

— А мадам Кортни Вы не желаете пригласить, мсье?

— Я приглашаю и Вас, мисс Филби, если миссис Кортни добудет четыре билета.

— Благодарю Вас, мсье Фонтанэ, — пискнула мисс Филби.

— Пока не за что, мисс. Между прочим, оказаться в моей компании имеет смысл, так как я знаю итальянский язык. Ведь петь артисты будут по-итальянски?

— Вы просто кладезь знаний и умений, мсье Фонтанэ, — чуть иронично констатировала Фрэнсис. — Сами петь не пробовали?

— Пробовал и петь и рисовать и на фортепьяно тренькать, но потерпел фиаско. Зато я умею танцевать вальс, а также некоторые негритянские танцы.

— Вы жили в Африке? — ужаснулась мисс Филби.

— Нет, я жил в Америке, в Луизиане, куда этих негров везут тысячами. Вот и нагляделся, как они пляшут....

— Вы жили в Америке? — удивилась Фрэнсис. — Еще один сюрприз! Так рассказывайте, какова она, Луизиана....

После затянувшегося чаепития (часа два Антон вешал лапшу на уши девам) разнеженная компания вышла на улицу и вдруг наткнулась перед входом в кофейню на группу молодых господ, поджидавших именно их. Ибо возглавлял группу никто иной, как Гарри Вернон, который осклабился и разразился мерзкой речью:

— Вот, наконец, вышла моя Фрэнсис, подстилочка совсем недавняя! С ней, конечно, козявка Филби, а еще тот гаденыш, который на мою подстилку покусился....

Антон не стал ждать продолжения словесного поноса, а вынул из кармана редингота железный шарик, обшитый бархоткой, и резко метнул его в лоб баронского сынка. Тот заткнулся и упал как подкошенный. Его спутники числом три щелкнули чем-то на своих тростях, отбросили деревянную облицовку и оказались с клинками в руках.

— Предупреждаю, что я способен перебить вас всех, — сказал грозно Антон. — Пакуйте обратно свои железки!

Но джентльмены, храбрые числом, бросились к нему в надежде наколоть как жука на булавки. Антон выхватил уже нунчаки, ускорился и стал наносить стремительные и точные удары: ближнему по голове, второму по локтю и третьему по плечу. Клинки из их рук повыпадывали, а глаза из орбит повылазили. Антон же спрятал свое оружие, подобрал шарик, потом обернулся к дамам, улыбнулся успокаивающе и сказал:

— Инцидент, я думаю, на сегодня исчерпан. Едем домой?

Глава пятьдесят первая. Мистификации

Оказавшись в своей посольской "крепости", Антон поразмыслил над этим происшествием и пришел к выводу, что и он и Фрэнсис нуждаются в действенной обороне от настырного Вернона, которому ничего не остается, как прибегнуть к убийству своего оскорбителя (и похищению и истязанию оскорбительницы). Ну а самая действенная оборона — это нападение, причем скорейшее. Но как напасть? Тоже убить? При одной мысли об этом Антона стало корежить. А если попробовать его запугать? Чтобы он дернул из Лондона в свое поместье и носа оттуда не высовывал? Ну ка, ну ка.....

Через полчаса угрожающий текст был готов: "Mother fucker!(Козел вонючий!) Who are you fucking with? (Ты на кого пасть раззявил?) Run to your sheepfold in Dorset and stay out of here! (Беги в свою овчарню в Дорсете и не суй сюда нос!)". Brothers Southwark (Братья Саутварка). Теперь следовало приобрести свежеотрубленную козлиную или баранью голову. Антон оделся, выпросил у Трейяра посольскую карету и поехал на бойню....

Ночью в окно спальни Гарри Вернона, расположенной на втором этаже особняка на Пелл-Мелл (адрес Антон узнал еще днем у Френсис, а расположение комнат — у дворника за шиллинг), влетел вместе с осколками стекла какой-то тяжелый предмет. Сам Гарри, лежавший едва живой после удара шариком в лоб, встать с постели не смог и стал лихорадочно дергать звонок. Прибежавший на звонок слуга зажег свечи и поднял с пола за рога окровавленную голову козла с зажатым меж зубов конвертом. Когда Вернон, дрожащий от отвращения, надорвал конверт и прочел краткую записку, то задрожал еще больше, но теперь от ужаса.... Забегая вперед: через несколько дней в поместье барона Вернона в Дорсете внезапно приехал его старший сын, пожелавший отдохнуть здесь от физических и нервных потрясений, случившихся с ним в Лондоне.

Меж тем наступила среда — день встреч Антона с Элизабет Кортни. Охваченный влеченьем к Фрэнсис он ощутил с утра сильный дискомфорт и стал перебирать способы как избежать близости с ее матерью. Внезапное заболевание типа простуды сработает один раз, диарея тоже, да и претит самому, давление или боли в сердце вовсе не для такого бравого молодца.... А что если имитировать псориаз на кистях рук? Вид у них будет отталкивающий, и любвеобильная, но щепетильная мадам сама постарается выставить его из дома. Но как это сделать без риска реального заболевания? Хорошо бы ошпарить кисти крапивой, но сейчас идет зима, а не лето.... О! К югу от Белгравии ведь уже существует ботанический медицинский сад Челси, в котором должно быть много теплиц и оранжерей. Неужели там не найдется кустика зеленой крапивы?

Охваченный этой иде-фикс, Антон разыскал на берегу Темзы этот сад и переговорил с привратником. Тот плохо ориентировался в том, где что растет, но разрешил за пару пенсов пройти к главному садовнику мистеру Баффету. Дородный и седовласый садовник долго не мог понять, чего хочет от него благородный, но странный господин. Однако оказалось, что целебные свойства крапивы здесь уже хорошо известны и ее заросли есть в одной из оранжерей. Садовник провел туда мсье Фонтанэ и позволил ему (внутренне посмеиваясь) провести внешней стороной кистей по листьям зеленущей и жгучей крапивы. Антон с искаженным лицом попытался дать ему шиллинг, но садовник окончательно расхохотался и выпроводил его на улицу.

В обычный для сред час Антон явился в дом на Честер-стрит, снял редингот, но оставил на руках лайковые перчатки телесного цвета.

— И что же это значит? — спросила, подняв брови, Элизабет.

— У меня появилась экзема, — трагическим голосом произнес Антон. — Вот полюбуйтесь.

Он снял обе перчатки и продемонстрировал кисти, покрытые обильной красной сыпью. А потом добавил совсем потерянно:

— Такая же имеется еще в некоторых местах....

— Ужас! — сказала Элизабет, брезгливо исказив лицо. Потом спохватилась и стала рекомендовать Антону известных ей врачей, имена и адреса которых он прилежно записал. Но вот настал черед подслащенной пилюли и он сказал:

— Я решил принести деньги за месяц сотрудничества неделей раньше. А еще мсье Трейяр обещал выдать Вам премию — правда, лишь в том случае, если лорд Лэнсдаун организует в Палате лордов ратификацию договора о мире.

— А велика ли будет эта премия? — оживилась миссис Кортни.

— Думаю, не меньше ста фунтов, — заверил Антон. — А пока вот Вам тридцать.

Он положил рукой в лайковой перчатке конверт с деньгами на стол и сказал:

— На этом я хочу откланяться.

— Но как же обед? — через силу спросила Элизабет.

— Я теперь предпочитаю обедать один, — грустно закруглил беседу бывший любовник миссис Кортни.

У себя в комнате он развел в холодной воде яблочный уксус и стал смачивать кожу на кистях. В скором времени все болевые ощущения у него прошли, а к вечеру должна будет исчезнуть и сыпь. Вдруг в дверь постучали, и посольский охранник сообщил, что в холле мсье Фонтанэ ожидает хорошенькая мадмуазель. Антон резко прихорошился перед зеркалом и поспешил к визитерше, которой, как он и предположил, оказалась Фрэнсис Кортни.

— Что с Вами приключилось, мсье Фонтанэ? — спросила она обеспокоенно. — Мне маман наговорила каких-то ужасов и запретила отныне с Вами видеться....

— Отчего же Вы нарушили ее запрет, мисс Кортни?

— Оттого, что я уже не маленькая девочка и сама могу выбирать себе френдов.

— И выбрали меня?

— Да, — коротко сказала Фрэнсис, краснея, но глядя прямо в глаза своему избраннику.

— То есть мои красные руки Вас не пугают? — спросил Антон и показал ей свои кисти.

— Руки как руки, — с недоумением сказала Фрэнсис. — Хоть и с какими-то красными точками. Отчего это?

— Я специально ошпарил их крапивой, — сказал Антон, широко улыбаясь.

— Зачем??

— Чтобы иметь возможность смело смотреть Вам в глаза....

— Что?

— С первой нашей встречи я оказался пленен Вами, Фрэнсис. С того момента все, что я делал, было подчинено одному желанию: понравиться Вам! И, конечно, оградить Вас от всех невзгод. Вчера ночью я подбросил в спальню Вернону голову козла с угрожающим письмом и, надеюсь, он сбежит через день-два из Лондона. Сегодня я убедил миссис Кортни в том, что у меня развивается экзема, и она поняла, что второго мсье де Флери из меня не получится. Отныне в ее присутствии я буду носить лайковые перчатки и прошу Вас не препятствовать этой фантасмогории. Подурачим ее вместе, хорошо?

— Не хорошо, Антуан, но недоумевать я не буду. Но станете ли Вы меня по-прежнему сопровождать при отсутствии опасности со стороны Вернона?

— Стану даже с риском надоесть. Вот только как обойти запрет Вашей матери?

— Я опять пожалуюсь ей на Вернона, только и всего. И уверю ее, что иного защитника кроме Вас себе не желаю.

— Благодарю, мисс Кортни. Когда и куда состоится наша новая поездка?

— Вероятно, в субботу, в театр Ковент-Гарден. Мама ведь обещала достать два билета на "Свадьбу Фигаро"....

Глава пятьдесят вторая. Два таких разных вечера

Вечером за табльдотом между членами французской делегации разгорелась яростная дискуссия: одни стояли за оставление Фландрии в составе Франции ("Зря мы что ли ее завоевывали?!"), другие были не прочь передать ее недавно образованной Батавии ("Все равно Батавия пляшет под нашу дудку!"). Вникнув в суть спора, Антон узнал, что британская делегация желает полной независимости Фландрии и стоит на этой позиции твердо.

После ужина он подошел к мсье Трейяру и попросил о приватной беседе. Старый дипломат открыл дверь в свой кабинет и пригласил туда мсье шпиона.

— Я внимательно выслушал мнения делегатов по поводу Фландрии и должен информировать Вас, мсье Трейяр, что при дворе короля Георга, в правительстве и в обеих палатах парламента резко доминирует мнение об отделении Фландрии от Франции.

— Это нам хорошо известно, — устало махнул рукой Трейяр. — Но Директория и Талейран настаивают на объединении Фландрии с Францией, апеллируя ко временам Хлодвига, Карла Смелого, Карла Великого и даже к Римской империи, когда в Галлию входила провинция Белгика. Как угодить тем и другим я не знаю.

— Мне кажется, я придумал разумный компромисс, — сказал Антон кротко.

— Вот как? Что ж излагайте свою мысль, — вяло улыбнулся Трейяр.

— Надо отдать себе отчет, что на территории Фландрии проживают два разных народа, которые, к нашему счастью, разведены территориально. На севере живут фламандцы, родственные голландцам и говорящие с ними на одном, нидерландском языке. И религия у них преимущественно одна — протестантизм кальвинистского толка. Юг же заселили преимущественно валлоны, говорящие на диалекте французского языка и исповедующие католицизм. Поэтому мое предложение практично: надо настаивать на том, чтобы пять провинций южной Фландрии остались в составе Франции, а провинции северной Фландрии вошли в состав Батавии.

— Это ново и звучит совершенно разумно, — оживился Трейяр. — А главное, что с этим умнице Питту будет трудно спорить. Но мы потеряем очень удобный выход к морю через порт Антверпена....

— Потери в таком споре будут неизбежно, — возразил Антон. — Но Льеж, Люксембург, Намюр, Монс и их окрестности мы сохраним.

— А куда отойдет Брюссель?

— Сейчас это, по-существу, фламандский город, пусть у них и остается....

— Жаль, жаль. Но Вы, Антуан, правы: это будет неизбежная потеря.

— Я думаю, что Антверпен и Брюссель станут теми костями, в которые вцепятся британские доги и уступят нам в итоге Валлонию. Талейран должен с таким раскладом согласиться. Лишь бы Директория опять не стала капризничать....

— Я сейчас же сяду за письма Талейрану и Баррасу и постараюсь быть убедительным. А Вас, Фонтанэ, я благодарю за такую плодотворную идею.

Субботним вечером карета семейства Кортни покатила по направлению театра Ковент-Гарден. В этот раз Антон и Фрэнсис были в ней одни и поначалу смущались этим обстоятельством. Погода выдалась в этот день промозглая, и мисс Кортни куталась в шубку с капюшоном, отделанным соболем, на фоне которого ее лицо казалось особенно прекрасным. Антон тоже счел нужным утеплиться и накинул поверх редингота плащ, подбитый мехом непонятного зверька — хорька? Перед миссис Кортни он предстал в тех же лайковых перчатках и со смурным выраженьем лица, но в карете и перчатки и выраженье "снял" и, преодолев то самое смущенье, стал занимать Фрэнсис забавными историями и анекдотами о джентльменах, вызывая на ее лице то улыбку, а то и задорный смех. Какие анекдоты ей так понравились, спросите вы? О, Фрэнсис не была искушена в анекдотах, и улыбнулась, узнав отличие истинного джентльмена от обычного ("Обычный джентльмен, зайдя случайно в ванную, где моется женщина, рассыпается в извинениях, а истинный говорит: — Простите сэр, я ищу свои очки...."), а рассмеялась, услышав: "Джентльмен всегда уступит место даме, если дама сильнее джентльмена".

Перед тем как выйти из кареты у входа в театр, Антон вынул заранее купленую полумаску и сказал:

— Мисс Кортни, Вы не будете против, если я надену маску? Это для того, чтобы досужие джентльмены и дамы не смогли понять, кто Вас в этот раз сопровождает, и не подвергли при встрече обструкции из-за моего незнатного происхождения.....

— Я вовсе не смущаюсь быть в Вашем обществе, мсье Фонтанэ. Вы полномочный представитель Франции, дипломат и по своим манерам более других достойны называться джентльменом!

— И все-таки я не дворянин, Фрэнсис, что легко может узнать любой Ваш завистник. Не хочу дразнить английских гусей. Позвольте мне побыть сегодня мистером Х.

— Как пожелаете, мсье робкий революционер. Вот только градус интереса общества ко мне взлетит до небес, Ваше инкогнито пожелают разгадать многие и правда о Вас непременно вскроется ....

— Пусть вскроется, но наши усилия по сокрытию тайны общество должно оценить и выдать нам карт-бланш на дальнейшие отношения....

— Далеко Вы заглядываете, Антуан. Я еще не думала о каких-то особых отношениях между нами....

"Конечно, ты думала, — умилился ее самообману Антон. — Иначе б не стала проводить только со мной свое время...."

Вслух же сказал:

— Это я о них думаю, Фрэнсис, и всегда в такт сердцу, которое твердит: — Что же будет? Пусть будет, что будет!

Дева в ответ на это косвенное признанье в любви лишь прикрыла глаза веками и чуть покраснела. Антон же воспрял духом, надел маску и, выйдя из кареты, помог спуститься на брусчатку леди. Плащ и шубка остались в карете на попечении кучера.

Билеты оказались, конечно же, в ложу, где, впрочем, сидела еще одна великосветская пара, с которой мисс Кортни церемонно раскланялась. Поклонился им и Антон, но весьма сдержанно и безмолвно. Средних лет джентльмен иронично покосился на маску негаданного соседа, а молодая дама посмотрела с интересом в упор — но слов при этом тоже сказано не было. Оглядев бегло полный зал, Антон приметил, что их с Фрэнсис уже лорнируют и порадовался, что одел себя недавно безупречно — за счет казенных денег.

Но вот зазвучала бодрая увертюра к хорошо знакомой Антону опере "Безумный день или Свадьба Фигаро", а потом занавес раздвинулся, и на сцену выпорхнула счастливо озабоченная Сюзанна, за ней невероятно деловой Фигаро и начался их первый дуэт.... Антон тотчас склонился к ушку Фрэнсис и шопотом стал кратко пояснять суть их проблем. Потом явился с арией завистливый басовитый Бартоло, прилетел на пуантах Керубино (чье меццо-сопрано могло принадлежать только переодетой женщине, на чем Фрэнсис с Антоном и сошлись), а затем приплыла Розина.... В общем, после первого действия Фрэнсис восторженно поаплодировала артистам и искренне поблагодарила "сэра" за то, что он сделал для нее спектакль столь понятным. Соседка по ложе, улучив момент, спросила у мисс Кортни, о чем ей шептал таинственный спутник, и, узнав, что это был прямой перевод с итальянского, отбросила правила хорошего тона и упросила Антона рассказать и им суть происходящего. Антон хихикнул в душе и стал пересказывать только что рассказанное.

Шло уже четвертое действие оперы, когда Антон, продолжавший свой комментарий, решился на интимное прикосновение к Фрэнсис: его руки по-прежнему дистанцировались на барьере ложи от рук девы, но его колено плавно уперлось в ее колено, которое дрогнуло, но осталось на месте. Сладострастные токи вмиг побежали из его тела в ее, и вскоре пение и игра актеров перестали их занимать. Ободренный Антон двинул вперед и голень, которая сначала прилегла к голени Фрэнсис по всей длине, а потом просунулась дальше и обвила ее икру! Тут уж оба сладострастца совсем затрепетали, бросив даже и дышать. Наконец и рука его скользнула с барьера на то же колено, оказавшееся таким нежным! Совсем осмелев, наглец двинул свою наполненную страстью ладонь вверх по ноге Фрэнсис, метя в межножие, но вдруг зал вокруг взорвался аплодисментами, и враз смутившиеся безумцы тоже встали, компенсируя аплодисментами свое невнимание к финалу оперы.

Оказавшись, наконец, в карете, они остро взглянули друг на друга, а затем стремительно обнялись и стали упоенно, сладостно целоваться. Где-то на середине пути к Честер-стрит Антон, страстно тискающий трепетное тело Фрэнсис, добрался до того самого межножия, и она забилась в эротических конвульсиях. Отмякнув от них, она тихо сказала:

— Вы знаете, Антуан, что моя раковина уже распечатана. Потому Вы можете ей сполна насладиться и утолить свою великую страсть....

— Фрэнсис! — воскликнул Антон. — Я обожаю тебя!

Глава пятьдесят третья. Фиаско миссис Кортни

Наутро Антон узнал, что наступило 25 декабря, и весь христианский мир будет праздновать Рождество Христово.

— Черт, надо же что-то подарить Фрэнсис, да и Элизабет обойти никак нельзя!

Он полдня мотался по Стрэнду и Пел-Мэл, толкаясь среди других лондонцев, озабоченных той же проблемой, но смог все же раздобыть (рискуя быть обвиненным в расхищении казны!) золотой браслет и кольцо с малахитом. На браслете гравер сделал надпись "Фрэнсис. 1796", а колечко осталось безымянным. Приобретя еще ветку омелы, Антон явился к обеду в дом на Честер-стрит, где его встретила величавая Элизабет Кортни.

— Поздравляю Вас, миссис Кортни, с днем рождения Христа, — сказал вежливо Антон и, приподняв над ее головой ветку омелы, застыл в требовательном ожидании. Элизабет сделала удивленные глаза, потом улыбнулась и подставила свои губы для поцелуя, который воспоследовал. После этого Антон сделал поклон и вышел из него уже с протянутой ладонью, на которой лежало колечко.

— Примите мой подарок, Элизабет, — попросил он.

— Хорошо, — изрекла миссис Кортни. — Подарок я принимаю и прощаю Вам, Антуан, все прегрешения, которых накопилось передо мной уже много.

— Очень Вас благодарю, — опять прогнулся Антон.

— Прошу Вас пройти в столовую, где нас ожидает рождественский гусь, — церемонно сказала Элизабет, но тут же добавила:

— Я вижу, что Ваша экзема исчезла?

— Я ошибался насчет нее, — как ни в чем ни бывало сказал Антон. Элизабет подняла бровь, но промолчала.

Войдя в столовую и никого там более не обнаружив, Антон не вытерпел и спросил:

— Мисс Кортни с нами разве не будет?

— Увы, — с легкой издевкой ответила Элизабет. — У нее обнаружилось серьезное заболевание психики, и я решила, что оно может пройти только в деревенской глуши. Так что Фрэнсис встретит Рождество в пути.

— А где находится ваше имение? — глупо спросил Антон.

— Вы рассчитываете, что я скажу, и можно будет мчаться вслед за ней? Шиш Вам, милый Антуан! Мне лелеять вашу любовь крайне нежелательно. Если бы хоть у Вас был титул! Но его нет и не будет, а значит и говорить нам с Вами далее лучше на другие темы.

— Все прочие темы мне неинтересны,— пробормотал убито Антон, хотел было повернуться и уйти, но вместо этого сел за стол.

— Вот и чудненько, — проворковала Элизабет Кортни и позвонила в колоколец. Тотчас вошел слуга, который ловко разделал гуся и положил по хорошему кусману в тарелки хозяйки и гостя. Он же открыл бутылку шампанского и разлил его по двум бокалам, после чего удалился.

— Итак, — взяла на себя инициативу с тостом хозяйка, — пусть Бог, глядя на нас сверху, решит, что мы все же хорошие люди и достойны его помощи во всех делах: мирских и личных. Амен.

— Амен, — продолжал кукситься Антон, но вино выпил и за гуся принялся с аппетитом.

— Вы казались мне очень стойким и хитроумным молодым человеком, — продолжила его бодрить виконтесса. — И так пасть духом из-за утраты моей простоватой дочери? Впрочем, я нарушаю собственный запрет по темам и потому теперь спрашиваю: каковы успехи вашей делегации на переговорах?

— Об этом я хотел спросить Вас, — через силу ввязался в разговор Антон. — Что говорят в курируемых Вами кругах?

— Раздел Фландрии, предложенный вами, многих возмутил, но наиболее авторитетные джентльмены прогнозируют согласие правительства по этому поводу. То есть переговоры скорее закончатся миром, чем новым разладом. Я думаю, за это вновь стоит выпить? Налейте нам сами, Антуан.

После второго бокала (а неплохое шампанское у мадам Кортни!) Антон расслабился и вернул себе свойство отстраненного восприятия этой действительности. Да, Фрэнсис ему долгие дни не видать. Да, его сердцу придется вновь очерстветь. Но в перспективе связь с милой Фрэнсис все равно была обречена на заклание. Отчего же так ноет сердце?

— Вы совсем не слушаете меня, Антуан! — возмутилась вдруг миссис Кортни.

— Что Вы, Элизабет, я весь внимание....

— Да? И о чем же я Вам сейчас говорила?

— О мире во всем мире, Элизабет....

— Нет, Антуан, я говорила уже о нас с Вами. Совсем недавно мы так прекрасно сотрудничали — так почему бы не вернуться к этому прекрасному прошлому?

— Дважды в одну реку войти невозможно, — вяло возразил Антон. — Таково изречение мудрого древнего грека.

— Глупости! — воскликнула Элизабет. — Мне знакомы несколько женщин, которые по нескольку раз расставались со своими любовниками и опять оказывались в их объятьях.

— Чтобы через несколько дней или месяцев опять с ними расстаться, — кивнул Антон. — Порочный круг называется.

— Я в этот круг войду без капли сомнения.

— Нет, Элизабет, — твердо сказал Антон. — Я резвился с Вами как жеребенок. Но теперь моя кровь отравлена ядом любви. Я способен воспрять лишь при виде Фрэнсис. Простите меня, если сможете. А теперь я уйду с Ваших глаз, пока долг не сведет нас вместе.

— Будьте Вы прокляты, мальчишка! И ничего я Вам отныне не должна!

Глава пятьдесят четвертая. Гуд бай, Инглэнд.

В январе 1797 г переговоры в Лондоне вступили в завершающую фазу: все основные вопросы были урегулированы, но требовалось составить и отшлифовать текст Договора о мире между Великобританией и Францией. Антон, само собой, в этом участия не принимал и просто убивал время в ожидании финала. Январская погода в Лондоне наимерзейшая (холод до минус 10, влажный снег, переходящий в дождь, и туманы с сернисто-угольным смогом), но именно она устраивала пребывающего в прострации Антона. Большей частью он сидел или лежал в своей комнате, листая книги малоизвестных английских писателей, а вечерами ехал в "Чешир чиз", где обычно его приветствовали пивными кружками Генри, Джордж и Винс, или в один из театриков, где он кривовато улыбался, глядя на ужимки тех или иных комических персонажей. По выходе из театра к нему почти всякий раз подходила какая-нибудь молодая женщина в попытке завязать разговор, и он всякий раз доставал из кармана шиллинг, прикладывал к ее губам и отрицательно качал головой. Иногда этот шиллинг летел ему в лицо, но чаще оказывался в женском кулачке. Он же продолжал путь к своей наемной карете.

20 января в торжественной обстановке Лондонский договор был скреплен подписями Барраса (специально приехавшего на эту церемонию) и Питта и отправлен на ратификацию в британскую Палату общин и французский Совет пятисот. Делегация убыла вместе с Баррасом во Францию, а через неделю в Найтбридже появился временный поверенный в делах Франции мсье Франсуа Буасси (в будущем с приставкой д,Англа) в сопровождении десятка секретарей. Этот сорокалетний человек был невысок, но умудрялся так держать свою голову и так иронически улыбался, что создавал ощущение превосходства над собеседником. Позже Антон узнал, что он несколько лет был депутатом и даже избирался в президенты Совета пятисот, но был обвинен в симпатиях к роялистам и Баррас счел нужным отправить его подальше от кровожадных парижан. Так почему бы не послом в Англию?

— Так Вы, значит, и есть Антуан Фонтанэ, глава нашей секретной службы в Лондоне.... — констатировал нынешний хозяин французского посольства, оставшись с Антоном в приснопамятном кабинете. — Мсье Трейяр рекомендовал мне Вас как очень изобретательного сотрудника, к тому же имеющего агентов в различных слоях общества. Напомните мне об этих агентах....

— Хорошо, — сказал Антон. — Но, конечно, без имен, ибо что знают двое — знает и свинья.

И заметив удивленно вскинутые брови Буасси, добавил: — Это распространенная в Германии поговорка.

— Продолжайте, — скривился посол.

— Мы платим деньги нескольким депутатам Палаты общин от Шотландии и Уэльса, а взамен имеем скоординированное мнение лобби от этих провинций.

— Что еще за лобби?

— Коридор, аналог наших кулуаров, где часто формируются мнения депутатов.

— Это так, — хохотнул посол. — Удачное помещение казенных денег. Что еще?

— Платим также нескольким журналистам, которые объясняют лондонцам, почему с Францией лучше дружить.

— Очень хорошо. Еще?

— Есть агент из аристократии Лондона, который держит нас в курсе жизни королевского двора и правительства и подсказывает методы воздействия на ключевые фигуры английского общества....

— Великолепно! И все это Вы организовали за два месяца?

— Это было организовано еще при королевской власти, а я лишь воспользовался прежними наработками.

— А в других городах у нас агенты есть?

— Не вижу в них смысла: все дороги, как всегда, ведут в Рим. То бишь Париж, Стамбул, Лондон....

— Не могу с Вами согласиться. А вдруг от нас потребуют совершить диверсию на верфи? В Чатэме или Плимуте?

— Диверсии и разведка — это две разные сферы деятельности, — попробовал сопротивляться Антон.

— А все же?

— Тогда сам туда съезжу и взорву или сожгу что надо. По принципу: хочешь сделать хорошо — сделай сам.

— Вы что и на это способны? Делали что-то подобное?

— Делал, — признал Антон.

— Удивительно, — сказал Буасси и, наконец, отстал от опасного шпиона.

В середине февраля Антон получил из Франции два письма: одно от Констанции, другое от Талейрана. Первое он предвидел, вскрыл дрогнувшими руками и узнал, что стал отцом очень милой девочки, "которую я сочла возможным именовать сама и нарекла ее Флорой. В случае рождения мальчика я не решилась бы проигнорировать твое мнение, но мальчика у нас не случилось. Я еще слаба и за доченькой ухаживает няня, нанятая на те деньги, которые ты нам присылаешь. Надеюсь, что ты найдешь время и приедешь посмотреть на свою дочь. Все еще твоя Констанс".

— Вот гад ты, Вербицкий! — зло сказал вслух Антон. После чего распечатал второе письмо и прочел:

"При подведении итогов работы нашего министерства за год я с удовлетвореньем узнал, что самым эффективным работником отдела Секретной службы были сочтены Вы, мсье Фонтанэ. Именно Ваши инициативы сделали возможным быстрое заключение мира с Великобританией. Поскольку сейчас в Лондоне наметилось дипломатическое затишье, я предлагаю Вам вернуться во Францию для обсуждения дальнейшей карьеры в МИДе. Уважающий Вас Шарль Талейран".

Глава пятьдесят пятая. Новая командировка

Стоило Антону появиться в особняке Галифе (в котором разместилось министерство иностранных дел Франции), как его тотчас провели в кабинет Талейрана.

— Дорогой мсье Фонтанэ! — воскликнул министр и, встав неловко с кресла (из-за дефектной ноги), пошел к нему навстречу, протянув обе руки для рукопожатия. — Позвольте мне еще раз поблагодарить Вас за успешную миссию в Лондоне и вручить премию в размере 1 тысячи франков. Понравилась ли Вам, кстати, столица Великобритании?

— Жить в Париже значительно комфортнее, — признался Антон. — Впрочем, может причина моей неприязни кроется в ненастной погоде, характерной для английской зимы.

— Совершенно разделяю Ваше мнение. Я много путешествовал по миру, но лишь в Париже отдыхаю душой. К сожалению, интересы дипломатии требуют переброски наиболее успешных работников из одной страны в другую и не дают надолго задержаться в нашей благословенной столице....

— Куда же Вы планируете меня перебросить?

— Есть одно горячее местечко в Средиземноморье, где требуется усилить наше влияние. Вы ведь знаете, кажется, итальянский язык?

— На бытовом уровне....

— Не беда: при дворе тамошнего короля в ходу еще испанский и немецкий языки, да и на французском и английском многие объясниться могут.

— Король в Италии? Там есть лишь два короля: Сардинии и Неаполя. И мне почему-то кажется, что Вы пошлете меня в Неаполь....

— В точку! Фердинанд Неаполитанский заключил с нами мир, но его жена Каролина Австрийская очень зла на французов из-за казни ее сестры, Марии Антуанетты, и настраивает мужа на возрождение союза с Австрией. Надо как то ей помешать....

— Попробую. Но кто сейчас является нашим послом в Неаполе?

— Бернар де Шовелен, бывший посол в Лондоне и Флоренции. Директора хотели сначала послать туда Жозефа Гара, но я их отговорил, потому что именно он зачитывал смертный приговор Людовику. Хуже для королевы Каролины и придумать никого нельзя. Ну а Бернар был в Лондоне как раз со мной и проявил себя тогда неплохо. Ему всего 30 лет и он славный малый, так что вы, я думаю, с ним сдружитесь....

Через несколько дней, не повидав никого из своих парижских знакомых, Антон выехал в дилижансе на Лионский тракт. Впрочем, в Осере он пересел в дилижанс, следующий в Шомон, из которого вышел на полдороге и нанял крытый экипаж до Равьера. И вот к вечеру он оказался перед квартиркой, в которой оставил Констанцию 9 месяцев назад. Подняв тяжелую, непослушную руку, он постучал в дверь и замер на нижней ступеньке крыльца. Ожидал он служанку, но дверь открылась нараспашку, и в ее проеме Антон увидел свою жену: худую, с впалыми щеками и ввалившимися глазами, но без каких-либо подпорок. Она несмело ему улыбнулась, а он шагнул к ней, обнял за бедра, прижал их к своей груди и вошел с ней в гостиную, ощущая как сильно запульсировала кровь в почти невесомом теле....

— Ты так возмужал.... — говорила она ему ночью на супружеской постели.

— Мы с дочерью выпили из тебя все соки.... — говорил в ответ он.

— Я очень боялась, что тебя убьют....

— Я боялся, что роды тебя доканают....

— Но мы обманули судьбу, и теперь все у нас будет хорошо!

— Теперь ни тебе, ни мне будет нечего бояться: никаких родов в будущем и никаких сражений....

— Как никаких родов? Ты хочешь лишить меня восторгов любви? Почему, кстати, ты целуешь меня совсем без страсти?

— До страсти ли тебе теперь? Ты только-только отползла от порога смерти....

— Я уже отогрелась в твоих объятьях и хочу забыть обо всем кроме любви!

— Ну, если только в стиле леди Бульвер-Сеттер-Спаниэль....

— Нет и нет! Я сегодня буду Анакондой и начну тебя поглощать: сначала какую-то часть, а потом изловчусь и наползу на всего....

Наутро Антон увидел перед собой прежнюю Констанс: энергичную, воодушевленную, изобретательную. Встав пораньше, она не только приготовила ароматнейший кофе, но успела выпечь слоеные круассаны, которые подала в постель возродившему ее мужу. А когда муж рассказал, попивая кофе, о прекрасной комбинации кофе с шоколадом, она тотчас ее сотворила, попробовала и опять принесла в постель, сопроводив дифирамбом в честь изобретателя Фонтанэ. Получив двойной заряд бодрости, Антон вдернул женушку в постель и подтвердил в очередной раз закон сохранения энергии: если одно тело ее теряет, то другое вбирает.

Потом они посюсюкали над кроваткой безмятежно спящей Флоры (средних лет няня взирала на них строго) и принялись неспешно завтракать и беседовать о равьерских знакомых. Тут Антон узнал ошеломительную новость о гибели Даву: Филипу Брока донесли о шашнях Николя с его женой, он потребовал дуэли, и Фортуна решила встать на сторону оскорбленного мужа.

— Caperat mortem alienem (Принял чужую смерть) — сказал Антон и содрогнулся....

Узнав о командировке мужа-дипломата в Неаполь, Констанция было встрепенулась, но тут же увяла, осознав, что пускаться в такой путь в ее теперешних кондициях и с новорожденной на руках вряд ли разумно. Ее охватила печаль, и тут Антон стал расписывать предполагаемые "прелести" итальянской жизни: зной, мухи, цикады, десятки молитв по всякому поводу (то в церкви, то дома, то на улице), подозрительные аристократы, перебранки женщин на перекрестках, приставания бесчисленных лаццарони (нищих), пищевые отравления и т.д. и т.п. В завершение он добавил, что командируют его с определенным заданием, по выполнении которого он станет свободен как птица и, будучи на крыльях, мигом примчит в Равьер.

— А вдруг придется мчать в Стамбул? — ужаснулась жена.

— Ни за что! — горячо взбунтовался муж. — Если итальянцев я заранее недолюбливаю, то мусульман боюсь до жути! И ничего путнего там сотворить не смогу....

Не желая бередить раны Летиции Брока и Франсуазы де Линьер (матери Даву) Антон за три дня пребывания в Равьере за порог дома так и не вышел, да и в нем преимущественно пребывал в постели в компании с "недомогающей" Констанс. В день отъезда Констанция вдруг высказала наболевшее:

— Тебя в прошедшие полгода наверняка домогались женщины....

Антон поднял вопросительно брови и с этим выражением стал смотреть ей в лицо. Тогда она продолжила:

— И в Италии этой домогательства будут. Постарайся хотя бы, чтобы твой выбор пал на достойную любви даму....

Антон укоризненно покачал головой и сказал:

— Твой упрек попал на едва зажившую язву. Дамы действительно бросали в мою сторону благосклонные взоры, но только они по возрасту годились мне в матери. В результате из Лондона мне пришлось фактически бежать, так как перезрелая агентесса пригрозила сдать меня властям как шпиона. И я решил на новом месте не заводить агентов среди женщин — достаточно будет и мужчин....

— Но разве ты не будешь вращаться среди придворных?

— Исключено, — снисходительно заверил Антон. — Каролина Австрийская известна неприязнью к простолюдинам и в своем дворце терпит только прислугу из них.

— А как же она принимает французского посла?

— Наш посол имеет титул маркиза, а я буду действовать из тени....

Глава пятьдесят шестая. Авиньонские встречи

В счастливом прошлом Антон Вербицкий побывал в круизе по Средиземному морю, и хоть шторм ему пережить не довелось, но для неприятных эмоций от моря хватило и зыби. Так что он решил добираться до Неаполя кружным путем, но посуху, дилижансами.

На пятый день пути (с ночевками в Авалоне, Шалон-сюр-Соне, Лионе и Валансе) дилижанс Париж-Марсель прибыл поздним мартовским вечером в Авиньон, где Антону требовалось пересесть на другой дилижанс, следующий в Геную. Переночевав и позавтракав на постоялом дворе, он сунулся в размещенную здесь же контору дилижансов, но свободное место в веренице ежедневных карет оказалось лишь на завтра. "И слава богу! — отреагировал попаданец. — Хоть ягодицы мои полноценно отдохнут от десятичасового сидения на тряской скамье...."

Он пошел бродить по городу как взаправдашний турист и начал с папского дворца. Да, да, юные незнайки, был такой период в католицизме (70 лет в 14 веке), когда в борьбе за папский престол побеждали подряд кардиналы из Франции, которые резонно решили перенести резиденцию Папы в родную страну. Для этой цели они избрали город Авиньон, где был построен папский дворец, укрывшийся за мощными крепостными стенами. Осмотр "дворца" подтвердил первое впечатление Антона: не всякий замок может поспорить с этим сооружением. Потом он вышел к развалинам гладиаторского цирка, очень похожего на римский Колизей, но все-таки пониже и вспомнил, что в 21 веке здесь регулярно ставились оперы на свежем воздухе, привлекавшие большое число меломанов со всей Европы. На одной из центральных площадей города Антон обнаружил театр, в афише которого на сегодняшний вечер значилась комедия Гольдони "Слуга двух господ". Он спросил в кассе наличие билетов, получил положительный ответ и решил вновь развлечься этим веселым спектаклем, виденным им и в Малом театре и в киноверсии ("Труффальдино из Бергамо").

Вечером он явился в театр в облачении светского человека (черные камзол и кюлоты из бархата, белые чулки, брыжжи и шейный платок) и был тотчас примечен большинством дам и их ревнивыми мужьями. Изобразив лицом кирпич, он проследовал в буфет, заказал бокал лафита (красное бордо высшего сорта) и стал легонько его попивать, созерцая публику. В буфете преобладали, конечно, буржуа, которые вполне освоились с ролью новых хозяев жизни: блестели глазами, похохатывали и говорили, говорили, говорили. Их дамы почти поголовно явились с веерами, из-за которых так удобно рассматривать интересных мужчин или находить изъяны в туалетах удачливых соперниц.... Антон неспешно переводил взгляд от одного женского личика к другому и пришел к трем выводам: 1) в Авиньоне преобладают брюнетки; 2) пылкость в их глазах доминирует над интеллектом; 3) похоть, похоже, исчезла из его головы. Впрочем, одной молоденькой даме, мило покрасневшей под его взглядом, он поощрительно улыбнулся.

Но вот прозвучал призывный звонок, и публика потянулась в зрительный зал. И зал этот Антона очень удивил: в партере стояли ряды кресел, на каждом из которых был подписан номер! Ай да Авиньон, утер нос Парижу и Лондону! Сверившись с билетом, он занял свое место, и оказалось, что слева от него сидит та самая легко смущающаяся фемина! Он покосился на нее, она на него и они оба слегка заулыбались (она опять с густым румянцем). И тут их намечающуюся идиллию разрушил солидный муж дамы, потребовавший, чтобы она пересела на его место. Усаживаясь рядом с Антоном, он грозно на него посмотрел и даже засопел, потом отвернулся и более на соседа не отвлекался.

Пересказывать эту пьесу нет смысла, ибо она широко известна. Сначала Антон смотрел на сцену критически. Но потом то ли стремительное действие его захватило, то ли актеры разыгрались, то ли заразила простодушная реакция публики — в общем, он поймал себя на том, что улыбается в тон хохочущему залу, а вот уже и хохочет вместе с ним. На первый антракт он уходил, вытирая с глаз льющиеся от смеха слезы, и даже не обратил внимания на выразительный взгляд соседки, брошенный в упор (обратить-то обратил, но соответственно не среагировал).

Вдруг в коридоре театра к Антону подошел пестро принаряженный молодой простолюдин (их на галерке было предостаточно и именно они смеялись громче всех) и сказал:

— Доброго здоровья, мсье Фонтанэ. Узнаете ли Вы меня?

Антон остановился, вгляделся и заулыбался со словами:

— Мэтью! Так ты, выходит, авиньонец?

— Я из Пюжо, это неподалеку. Сюда заявился в поисках работы, а живу пока у приятеля. С ним вместе и в театр пришли, а тут смотрю сверху — вроде бы вылитый капитан Фонтанэ, только не в форме....

Тут Антону пришла неожиданная мысль, и он спросил:

— И как, подыскал работу?

— Нет пока. Здесь своих работяг хватает....

— А что если я предложу работу, причем хорошо тебе знакомую — рискнешь согласиться?

— С Вами? Хоть куда и хоть кем, мсье Фонтанэ!

— Я еду сейчас в Неаполь по делам дипломатическим, — сказал Антон серьезным тоном. — Слуга мне вообще-то не нужен, но товарищ вроде тебя, конечно, пригодится.

— Я с радостью, мсье Фонтанэ! Надоело болтаться без дела, да и без приключений. А с Вами приключения будут, это уж обязательно....

— Наши приключения могут оказаться смертельными, Мэтью....

— Да черт с ними! Как Вы нам говорили: двум смертям не бывать, а одной не миновать! Я согласен.

— Тогда будь завтра на станции дилижансов одетым по-походному и с нашим обычным снаряжением. Разгрузка с метательными ножами у тебя ведь осталась?

— Конечно. Как можно выбросить такую вещь!

— Хорошо. И носок не забудь песком засыпать. Он может нам понадобиться уже завтра.

— Все понял. Буду как штык.

— Ну, пошли еще похохочем над этим Труффальдино, а потом спать — в дилижансе никак не выспишься, а тебе, скорее всего, придется на крыше ехать....

— Так на крыше ехать куда веселее: все видно и с кучером поболтать без цензуры можно!

— Что еще за цензура?

— Так ведь внутри, возможно, дамы будут. При них на народном языке разве поговоришь?

Когда Антон усаживался в свое кресло после второго антракта, мимо него по ряду протиснулась соседка и втихаря сунула ему в руку какую-то картонку. Полуотвернувшись от ее мужа, он увидел, что это визитная карточка, на которой выгравировано:

Marseille Grimaud. Produits d,epicerie (Бакалейные товары). Rue de la Croix.12.

И внизу приписано карандашом: "Завтра он уедет в Марсель. Ах!"

"Вот такая вся из себя скромница! — кривовато улыбнулся Антон. — Мы, значит, пашем на благо семьи, а они влегкую заводят связи. Ах, ох, эх! Хорошо, что я завтра линяю из вашего городка, мадам, а то пришлось бы терзаться в сомненьях..."

Глава пятьдесят седьмая. От Авиньона до Монако

Наутро оказалось, что мест в дилижансе до Экс-ан-Прованса (первого города на шоссе в Геную) нет. Мэтью-штык впал в уныние, но Антон, предвидевший этот вариант, подошел к пассажиру, купившему место на крыше, отозвал его за угол дилижанса (где топтался Мэтью) и сказал:

— Мсье, я предлагаю Вам выгодную сделку: за билет стоимостью один франк Вы получите 5 франков и в Экс поедете завтра. Нам же крайне нужно уехать вдвоем сегодня.

Дюжий верзила смерил барчука презрительным взглядом и вдруг сказал:

— Давай 10 франков, иначе шиш вам, а не билет!

Антон возмутился, но внешне этого не показал, а изобразил внутреннюю борьбу и все-таки достал из портмоне десять золотых монет.

— Стоп, я передумал! — заявил наглец, оскалившись. — Вы мне и двадцать дадите!

Антон поднял как бы в растерянности руку к затылку и кипящий от наглости субъекта Мэтью обрушил на его голову песочный кистень. Антон тотчас подхватил падающее тело, уложил его беззвучно на землю и влил в рот немного арманьяка из фляжки. После чего они с разных сторон вышли из-за дилижанса и стали ожидать завершения посадки.

— Где же этого верзилу черти носят? — заорал кучер. — Кто-нибудь его видел?

— А это не он лежит около переднего колеса? — крикнул кто-то. Тут поднялась понятная кутерьма, в итоге которой целехонького вроде, но бесчувственного и явно поддатого пассажира оттащили внутрь станции, а кучер стал от всей души ругаться из-за потери части барыша. К нему подскочил Мэтью, сунул франк, не взяв билета, кучер враз сменил брань на хохот, стегнул лошадей, и дилижанс покатил из Авиньона.

В Экс они приехали еще засветло, но дальше дорога поднималась в горы и лошадям следовало хорошо отдохнуть. Сняв в постоялом дворе один номер на двоих, путешественники стали заполнять вечерний досуг: Антон вновь преобразился в туриста, а Мэтью отправился на кухню с тем, чтобы уговорить повариху приготовить для мсье Фонтанэ и его помощника эксклюзивный ужин.

В Эксе не было архитектурных чудес света, но в нем оказалось много уютных двухэтажных дворянских особняков (когда-то здесь обитал граф Прованса и его многочисленная дворня), меж которыми уже начинали зеленеть платаны, каштаны, каменные и пробковые дубы, а также расцвел миндаль, заполнивший воздух чудесным запахом и придавший свету сиренево-фиолетовый оттенок. Долго гулял Антон по этому подобию Эдема, и никто его прогулку не оскорбил: ни перебранкой, ни действием.

Старания Мэтью даром не пропали: нагулявшего аппетит Антона ждал в номере изысканный ужин по-провансальски, а именно буйабес (густая похлебка из трех сортов рыб с луково-томатно-чесночным соусом), а также омлет с трюфелями (их немножко осталось с осени, но Мэтью выпросил), а на десерт нуга Монтелимар на основе миндальных орешков плюс лавандовый мед, яичный белок, ваниль и фисташки. Осоловевший от обильной еды Антон раздевался на автопилоте, но увидев, что постель в номере совсем узкая, все же задал вопрос: где будет спать Мэтью?

— Не волнуйтесь за меня, мон колонель (Мэтью узнал, наконец, последний чин своего командира), — ухмыльнулся хитрован. — У меня постель будет получше Вашей, а главное, что в ней будет еще очень горячая бабенка! Ох и житуху Вы мне организовали!

— Причем тут я? — удивился Антон. — Ты сам все это сегодня провернул.

— Так-то так, но ничего этого у меня без Вас бы не было....

Наутро выезд состоялся рано, так как до Фрежюса на побережье Лигурийского моря было около 25 лье (115 км) и все по горным дорогам. Местами пассажирам приходилось выходить из колымаги и идти в гору пешком, а местами они неслись под гору километров под 20 в час! Антон с наслаждением обозревал горный ландшафт, а невыспавшийся Мэтью обретался между дремой и явью с риском слететь с крыши. В конце концов, Антон пересадил его на свое место, а сам залез на крышу и от подъема чувств даже распевал иногда песни своей и отцовской юности (типа "Я свободен" или "Здесь вам не равнины").

— Что за тарабарщину Вы поете, мсье? — спросил, наконец, его кучер. — На каком это языке?

— Это язык москвачей из большой семьи народов Востока, — начал отвечать с серьезной миной Антон, — известной в среде лингвистов как обломинго-долболобы. Излюбленным занятием всех ее представителей является преодоление препятствий посредством долбления лбами. А обломингами их назвали соседние народы,которые пытаются иногда долболобов вразумить, но те всякий раз обламывают им рога и другие части тела.

Кучер изумленно посмотрел на странного господина и приставать с вопросами перестал.

О Фрежюсе никакого представления Антон не получил, так как дилижанс въехал в него при свете бледной луны. Впрочем, луна отражалась в зеркале обширных вод за городом, что подтвердило тезис о том, что Фрежюс стоит на берегу моря. Кое-как работодатель и слуга добрались к достаточно широкой постели в номере постоялого двора и тотчас уснули.

Зато весь следующий день дилижанс ехал и ехал вдоль берега моря, повторяя все изгибы береговой линии. Первую половину дня берега были пустынны за исключением махоньких поселочков и смотреть было особено не на что: ну море, ну отвесные скалы, ну бухточки.... Но в обед дилижанс въехал в Канны, и пассажиры действительно были выпущены на обед в ресторане, расположенном в районе будущей набережной Круазетт. Антон, посмеиваясь над собой, покрутил головой в поисках безбашенных обнаженных красоток, но увидел лишь пару монашек в черных мантиях. Жаль, жаль....

За Каннами дилижанс достиг не менее знаменитого мыса Антиб, вполне пока пустынного, за исключением небольшого городка, притулившегося у его основания. А потом дилижанс пересек по мосту устье живенькой речки шириной метров сто, и через несколько километров на берегу обширного залива появилась Ницца — весьма приличных размеров город, застроенный 2-3-этажными домами под красными черепичными крышами, вздымающийся ярусами на пологие холмы. Впрочем, из дилижанса здесь лишь вышли два пассажира, а на замену им вошли два неразговорчивых французских офицера (полковник гренадеров и артиллерийский капитан) и путники помчались дальше, на ночевку в Монако.

Глава пятьдесят восьмая. Вербовка в Итальянскую армию

Мартовское утро в Монако было солнечным, ясным и свежим, отчего прекрасно выспавшемуся Антону (на свежих простынях и без компании с пахучим Мэтью) захотелось сделать зарядку — что он и совершил, предусмотрительно не выходя из комнаты. Затем побрился, полностью вымылся холодной водой, растерся полотенцем, надел свежую рубашку, трусы (пошитые про запас Констанцией) и кюлоты и почувствовал себя молодцеватым баловнем судьбы. Тут к нему в дверь постучал "жаворонок" Мэтью и позвал на завтрак.

За общим столом постоялого двора уже сидели те самые офицеры, тоже успевшие привести себя в порядок.

— Так Вы, оказывается, из наших? — обратился к Антону полковник. — И служили в егерях у Моро?

"Вырвать бы тебе, Мэтью, язык — куда понятливей бы стал! И менее болтливым...." — рассердился про себя Антон, а в реале вежливо улыбнулся и сказал:

— Это дело прошлое. Теперь я посредник в коммерческих делах.

— Посредник? Это что за профессия?

— Очень нужная, когда французы начинают вести торговлю с итальянцами, испанцами или англичанами, не зная ни одного языка, кроме своего.

— А Вы, мсье Фонтанэ, стало быть, языки эти знаете?

— Так получилось, что знаю. Но к чему эти расспросы, господа?

— Мы тоже своего рода посредники, — сказал полковник. — Хотя сейчас Франция со всеми своими противниками замирилась, высшее руководство понимает, что передышка эта временная. К тому же всем известно мудрое изречение: хочешь мира — готовься к войне. Весьма взрывоопасным котлом является Италия и потому воинские части, размещенные здесь, должны быть в высшей степени боеготовыми. И мы как посредники подыскиваем для них наиболее талантливых офицеров. В наших руках есть списки тех, кто отличился в прошлых кампаниях, и Ваше имя, полковник Фонтанэ, там фигурирует в первой сотне. Поэтому спрошу прямо: Вы согласитесь вновь встать под знамена Франции? Именно здесь, в Итальянской армии?

"Вот это поворот! — смутился Антон. — А может и правда послать лесом тайную войну и вернуться к простой и понятной воинской службе? Но под чьим руководством?"

— Кто же будет командиром этой армии? — озвучил он свое сомнение.

— Это пока не решено.

— А варианты имеются?

— Массена или Жубер, — с неохотой ответил полковник и пояснил. — Моро и Журдана не рассматривали, так как они хорошо знают театр Средней Европы, где тоже все висит на тонкой нити.

— А почему не Бонапарт?

— Для него нашлась другая цель, пока сугубо секретная....

"Знаю я эту цель в дельте Нила.... — хотелось сказать Антону, но он, конечно, промолчал.

— Вам же, полковник, будет предложена или должность начальника штаба дивизии или командира бригады егерей, — продолжал агитацию гренадер. — Или Вам надо дать время на раздумье? Что ж, до Генуи мы едем вместе, думайте по дороге.

— Так и сделаем, господа. Очень уж занятие у меня сейчас хлебное. Жена может не понять и не простить....

Думать на предложенную тему Антон, впрочем, не собирался, так как решил ни к Массене, ни к Жуберу не идти: его обострившаяся на события во Франции память подсказала, что первого обвинили вскоре во мздоимстве, а второго — в излишней импульсивности. Да и по большому счету тайная дипломатия могла дать лучшие результаты, чем тупое подавление сильно религиозных итальянцев.

Вечером в Альбене Антон поставил Мэтью по стойке "смирно" и открыл было рот для язвительных наставлений, но поймал его виноватый взгляд и только спросил:

— Ты понял, что язык человеческий — его враг?

— Понял, — понуро ответил Мэтью. — Я случайно произнес Вашу фамилию, а они тут же в меня вцепились.

Генуя встретила путешественников небом, затянутым тучами, из которых время от времени шел дождь. Кучер, к которому Антон апеллировал, махнул рукой и сообщил, что в марте на Ривьере всегда так — это солнце каким-то чудом появляется. После этого Антон повернулся к офицерам и сказал:

— Господа! Я считаю, что дело, за которое ты взялся, надо доводить до конца. Я не могу подвести негоциантов, доверивших мне переговоры со своими клиентами. И освобожусь от долга перед ними только по возвращению во Францию. К тому же скажу вам по секрету: Сен-Сир сообщил мне недавно письмом, что придерживает для меня место начальника штаба корпуса. Так что если я и решусь вернуться под знамена, то вероятно это будет стяг Рейнской армии. Прошу извинить меня за то, что не сказал этого раньше.

Офицеры козырнули ему с окаменевшими лицами и отбыли в неизвестном направлении. Антон же и Мэтью привычно направились к хозяину постоялого двора.

Наутро погода осталась мокрой. Антон обменял в транспортной конторе свои франки на сольди, прикупил билеты на завтрашний дилижанс до Флоренции и отправился осматривать Геную в наемной карете, предоставив Мэтью самому себе. По наводке хозяина постоялого двора он первым делом поехал на Виа Бальби, где осмотрел одноименное палаццо (будущий дворец королей Сардинии), а затем на Страда Нуова, состоящей почти целиком из дворцов, часть которых была построена специально для визитов в Геную венценосных особ. Дворцы были непохожи друг на друга и даже снаружи вызывали интерес — например, стоящие рядом Красное и Белое палаццо. Внутрь людей с улицы (хоть бы и туристов), конечно, не пускали. Затем он велел свернуть на площадь с фонтаном, где стоит дворец Дожей (палаццо Дукале), правивших Генуей около 500 лет, а также Loggia Banchi (фондовая биржа) — некогда истиннаая правительница Северной Италии. Оттуда недалеко осталось до кафедрального собора Сан-Лоренцо — высоченного и сложенного из белых и серых кирпичей так, что у Антона осталось впечатление слоеного торта.

Под конец тура карета выехала к набережной Корсо, где Антон засел в кофейне (отпустив кучера) и, уговорив хозяина сделать ему шоколадно-кофейный напиток, стал смотреть сквозь пар над чашкой на акваторию порта, по которой сновали парусные корабли разнообразных типов. Вдалеке торчал маяк Лантерна высотой более 70 метров, с которого все окрестности наверняка хорошо видны, но лезть туда по бесконечным ступенькам и в конце нарваться на грубость смотрителя? Благодарю покорно, мне и с набережной обзор нравится. Когда Антон вполне представил себя генуэзцем, вернувшимся из дальних краев, он встал и неспешно побрел по набережной сквозь морось в уют постоялого двора, где Мэтью наверняка организовал вкусный ужин.

Глава пятьдесят девятая. От Генуи до Рима

Однако следующим днем путешественников ждал облом: дожди сделали свое черное дело, превратив реки, стекающие с Аппенин, в бурлящие грязные непроходимые канавы. Антон тяжко вздохнул, вернул билеты в конторе дилижансов и пошел в порт — договариваться о морском переходе в Неаполь. Увы, оказалось, что в ближайшие дни рейса в Неаполь нет, но можно отправиться в Ливорно, куда тартаны из Генуи ходят каждый день. На вопрос "а как добираться дальше?" ему пояснили, что такие же тартаны ходят из Ливорно (морских ворот Флоренции) в Чивитавеккио (морские ворота Рима) — ну, а от Рима до Неаполя рукой подать....

Что представляют собой тартаны, Антон, конечно, не знал, но догадывался, что это не гордые каравеллы и фрегаты, а что-то вроде шхун. Увидев же генуэзскую тартану в действительности, он совсем пал духом: низкая (1 м над уровнем воды без груза), 20 м в длину и 6 в ширину, одна мачта с косым парусом плюс кливер на бушприте и никакой палубы — лишь корма была перекрыта, и там оказалось помещение для команды и пара кают для пассажиров. О том, как на этом судне его будет укачивать, Антон уже представил.... Но ждать пару недель прекращения паводка ему тоже не улыбалось — значит, придется травить в тазик или за борт и молить бога, чтобы эта мука скорее закончилась. Одна отрада: до Ливорно всего около 100 км морем и даже при скорости 5 км в час они будут на суше через сутки. Правда, потом надо будет пережить еще один морской переход, в Чивитавеккио....

Не стану утомлять читателей деталями этих морских переходов под сумрачным дождливым небом по беспрестанно раскачивающейся серой же хляби. Достаточно сказать, что в Чивитавеккио Антон целый день не вылезал из постели и лишь утром у него прорезался аппетит. Мэтью же перенес качку бодрячком и старательно ухаживал за своим командиром. Узнав у хозяина гостиницы, что дилижансы до Рима и далее исправно ходят, Антон поспешил в контору и успел купить пару билетов до Вечного города. Расстояние в 60 км по хорошей, неразмытой дороге было покрыто лошадьми за семь часов и вот они, двубашенные ворота Сан-Паоло в краснокирпичной крепостной стене длиной 19 км, все еще окружающей Рим. А слева от ворот высится охренительная пирамида высотой под 40 м, сложенная из белых мраморных кирпичей! Что это за притча?

Почти сразу за воротами дилижанс въехал в постоялый двор, где очередной радушный хозяин предоставил господину и слуге приличную комнату за пару сантимов в сутки. Антон тотчас задал ему вопрос о пирамиде и тот рассмеялся:

— Это пирамида над могилой какого-то Цестия, который умер еще во времена Римской империи, при Цезаре. С тех пор она так и торчит у стен Рима....

После этого открытия Антон укрепился в мнении, что побывать в Риме и не увидеть его чудес будет ошибкой в его жизни. Поэтому он весь следующий день колесил по римским улицам, взбираясь с одного легендарного холма на другой. На Авентинском холме он посетил остатки кирпичных Терм императора Каракаллы и пожалел, что последующие правители Рима не поддержали их в рабочем состоянии (Славно было бы сейчас искупаться в одном горячем источнике, в другом, окунуться в холодный бассейн и вновь погреться в горячем! И все это в обществе достойных граждан, которых пар и воды расположили к откровенным беседам на животрепещущие или вечные темы....)

На седловине между Авентинским и Палатинским холмами он увидел длинный пустырь, на краю которого все еще высились полуразрушенные кирпичные трибуны для зрителей. Кучер пояснил ему, что это Чирко Массимо, ипподром времен Древнего Рима. На подъеме на Палатинский холм Антон проехал мимо мраморной Триумфальной арки с барельефами и статуями римских легионеров: это оказалась арка императора Констатнтина, который победил в гражданской войне и утвердил в качестве имперской религии христианство. За аркой высился жутковатый Колизей (Антон не стал там задерживаться), а западнее его стояла еще одна арка — почти полная копия Триумфальной арки Парижа (позже Антон узнал, что это арка императора Тита, взявшего Иерасуалим).

За этой аркой на подходе к крутому Капитолийскому холму торчали остатки колонн Римского форума, на котором жители Рима сообща решали проблемы своей республики. "Они скатились к режиму личной власти, как и многие другие народы, — стал размышлять Антон, стоя на форуме. — Что это — неотвратимая закономерность или ее можно все-таки предотвратить? Ведь римляне более 500 лет правили огромной страной через систему двух консулов, избираемых всего на год, и сената. А тут явился Наполеон (вторая ипостась Цезаря) и вся французская республика скукожилась...."

Так ничего и не придумав в противовес удалому временщику, Антон взошел на крутой Капитолийский холм, где вокруг квадратной площади высились 3 "современных" дворца (Сенаторов, Консерваторов и Новый), а посередине стоял бронзовый памятник самому человечному императору Рима — Марку Аврелию. Зайдя во дворец Консерваторов, превращенный в музей, Антон полюбовался на античные статуи, в том числе на бронзовую Капитолийскую волчицу, вскормившую Ромула и Рема. После чего вернулся к карете и поехал далее — к усыпальнице императора Траяна в виде мрачноватой 40-метровой башни, к первому католическому храму Сан-Джованни ин Латерано (с мощами Павла и Петра) и далее, далее, далее. Для него оказалось внове, что Ватикан расположен вне древнего Рима, на правом берегу Тибра, и огражден своей крепостной стеной.

Что касается поздней застройки Рима, она показалась ему вполне стандартной и большого интереса не вызвала. Правда, Испанская лестница с цветником посередине (зелень с цветочками там уже проклюнулась, несмотря на прохладный март), фонтаном у ее подножья и двубашенной церковью поверху тронула сердце. А фонтан Треви, струящийся по многочисленным скульптурам морских божков, оставил впечатление старого доброго знакомого. Монетки в него уже изредка бросали, бросил и Антон с десяток сантимов. Позже он узнал, что эта традиция появилась не для того, чтобы вернуться в Рим, а в связи с нехваткой средств на строительство этого фонтана.

Напоследок он разыскал французское посольство, расположившееся на левом берегу Тибра в трехэтажном палаццо Фарнезе — примерно на полпути от Капитолийского холма к Ватикану. У входа в палаццо, осененного трехцветным флагом, стояли два гренадера с ружьями на плечах. Антон вышел из кареты, подошел к ним и спросил по-французски, как пройти к временному поверенному Франции в делах Папской области. Один из гренадеров в чине аджюдана взглянул строго ему в лицо и спросил в ответ:

— А кто Вы такой, мсье?

— Я тоже дипломат и имею поручение Талейрана к генералу Дефо. Вот мое удостоверение.

И он протянул ту самую карточку, где значилось, что он является атташе министерства иностранных дел.

— Генерала сейчас в посольстве нет, — отчеканил аджюдан. — Приходите завтра, мсье Фонтанэ.

Антон сухо ему кивнул, развернулся и пошел к карете, бурча про себя: "Тем хуже для генерала Дефо. Я лишь хотел предупредить его о возможных провокациях в районе посольства. Насколько мне помнится, его тогда ведь прихлопнули...."

Глава шестидесятая. Конец банды Анджело Дуки

Дилижанс на Неаполь выходил из Рима необычно рано, что объяснялось большой длиной дневного перегона до Потекорво (около 120 км). Дорога, впрочем, шла вдоль Аппенинского хребта, по правобережью реки Лири и была весьма накатана. Единственный мост через Лири был как раз в Понтекорво, а понтекорво означает по-итальянски "кривой мост" — ибо из-за напора воды в половодье его пришлось слегка изогнуть в плане дугой (по течению). На постоялый двор в Понтекорво дилижанс прибыл поздним вечером, но ужин был уже готов — хозяин привык к графику движения. За ужином тот же хозяин предупредил путешественников, что в лесах Роккамонфина с недавних пор орудует банда Анджолилло, который провозгласил себя благодетелем лаццарони и стал периодически грабить дилижансы и одинокие кареты, а деньги, отнятые у богатых проезжающих, раздавать беднякам. В связи с этим завтра дилижанс будут сопровождать два верховых карабинера.

— Эта банда пассажиров не убивает? — спросил Антон.

— Обычно нет, но однажды какой-то путешественник выстрелил в них и был, конечно, убит.

— Робин Гуд в конце нашего пути совсем некстати, — сказал Антон, оставшись наедине с Мэтью. — Хоть мои деньги, в основном, заключены в аккредитиве, но эти орлы могут отобрать и его. Доказывай потом в банке Неаполя, что я не верблюд, а их клиент. Посол меня, наверно, субсидирует, но кто его знает? И еще одно хреново: то, что с нами едет эта парочка....

— Молодожены?

— Да. В общем, Мэтью, надо быть завтра во всеоружии и начеку.

— Будем бить их на поражение? — спросил Мэтью.

— Смотря по обстоятельствам. И по моему сигналу. Я, кстати, поеду в этот раз с тобой на крыше.

В середине дня дилижанс стал объезжать большую конусовидную гору, густо покрытую лесом, которую начитанный Антон определил как потухший вулкан.

— Вот она, проклятая Роккамонфина, — проворчал кучер. — Хоть на мой дилижанс здесь ни разу не нападали, а все равно еду мимо каждый раз как в последний. Когда правительство неаполитанское эту банду, наконец, поймает?

— Лес тут обширный, прочесывать его замучаешься, — поддержал разговор Антон. — Нужна наживка вроде дилижанса и отряд конных егерей в боковом охранении, по краю леса. Тогда банде придет конец.

— У короля нашего егеря только охотничьи, дичь на него выгоняют. А войска пригодны для парадов, а не для войны. Одна видимость....

Впрочем, гору они объехали без приключений, и сплошной лес по обочине дороги сменился перелесками.

— Пронесло, — оживленно сказал кучер и тут же осекся: из совсем негустого перелеска на дорогу выехал на конях десяток молодцов с пистолетами за поясами и саблями.

— Тпру-у! — весело прокричал самый дюжий из них и, подскакав к упряжке, ловко схватил коренника под уздцы и потянул в сторону малоприметной боковой дорожки. Помертвевший кучер совершенно ему не препятствовал, а карабинеры резво ускакали назад, и вскоре дилижанс стал двигаться все дальше и дальше от шоссе, в густеющий перелесок. Антон и Мэтью переглянулись, но продолжали сидеть как сидели. Наконец, дилижанс остановился, и главарь банды громко сказал:

— Я Анджело Дука! Слышали про меня? Думаю, что слышали и знаете, что я проезжих не убиваю, только граблю. Поэтому смело очищайте свои карманы от денег и золотых побрякушек и ждите сигнала к отправке дилижанса. Не забудьте открыть сундуки и отдать нам свою поклажу, а мои компаньи вам помогут. Престо, престо!

Антон первым подал пример послушания: выбросил на траву кошелек с оставшимися сольди, вывернул демонстративно карманы камзола и сказал, кивнув в сторону Мэтью:

— Это мой слуга. У него денег нет.

— Пусть он откроет твой сундук и выкинет оттуда все вещи, — приказал главарь.

И Мэтью, повинуясь Антону, открыл сундук и вывалил на траву все его содержимое. Глядя на них, стали расставаться с деньгами и вещами остальные пассажиры.

— Одежу с себя тоже снимайте, — добавил со смешком Анджело. — Но рубашки можете оставить....

Антон стал медленно расстегивать камзол, не показывая пока разгрузки с ножами, и Мэтью тоже.

— Анджело! — вдруг сказал умоляющим тоном один из его подручных.— Позволь мне повалять эту дамочку, ужас как хочется!

— Нельзя, бамбино, — нарочито серьезно сказал главарь. — Что будут говорить о нас потом эти синьоры?

— А мне плевать! — закричал парень. — Я девки не валял уже неделю!

— Ну, давай спросим у синьоров: может они тебя пожалеют и согласятся? А, синьоры?

— Это моя жена, — твердо сказал молодой мужчина.

— Она твоей женой и останется, — рассудил Анджело. — Мой бамбино с ней потешится, и вы поедете дальше.

— Валим их,— сказал негромко Антон и метнул в шею Анджело первый нож....

Всех бандитов положить им не удалось: трое успели вскочить на лошадей и ускакать, куда глаза глядят. Еще трое отделались ранениями и теперь со страхом смотрели на Антона и Мэтью, идущих в их сторону. Но убийцы лишь перевязали бывших крестьян и, перекинув поперек лошадей, привязали веревками к подпругам и седлам. На лошадей погрузили и убитых, после чего принялись собирать с травы свои вещи и паковать их обратно в сундук. Прочие пассажиры давно свои вещи и деньги прибрали и теперь смотрели настороженно за действиями своих спасителей. Наконец кучер преодолел свою оторопь и стал восторженно благодарить синьора Антонио за чудесное спасение. После этого к кучеру присоединился и пассажирский хор, а синьора Паола попыталась поцеловать Антону руку — еле успел ее отдернуть.

Глава шестьдесят первая. Как выдать себя за дворянина

Бандитов путешественники сдали мэру городка Спаранизе (тот ахал, вращал труп главаря и риторически спрашивал: — Неужели Дуку все-таки убили?), выслушали от него и его подопечных обильные похвалы и, наконец, помчались во весь опор в Неаполь. Однако в эпоху доминирования конной тяги географические расстояния с трудом поддавались сокращению, и во двор постоялого двора на северной окраине Неаполя дилижанс въехал поздней ночью. Спать хотелось ужасно, но Антон счел нужным вымыться с ног до головы ведром воды для того, чтобы психологически очиститься от следов своего преступления. Потом забрался под одеяло и заснул сном праведника.

В конце марта утро в Неаполе оказалось ясным и напоенным каким-то очень приятным и знакомым запахом. Антон подскочил к окну и увидел во дворе цветущие абрикосовые деревья! Настроение его стало приподнятым, а после завтрака, создававшегося по указаниям вездесущего Мэтью, оно и вовсе уперлось в верхнюю планку. Напевая вполголоса "Вива ла дива!", Антон отправился на поиски улицы Кьятамоне (хозяин гостиницы о такой не знал), где в палаццо Караманико разместилось (по словам Талейрана) французское посольство. Пешком он, естественно, не пошел, а воспользовался подсказкой того же хозяина и нанял коляску из числа нескольких, резонно отиравшихся возле постоялого двора.

Первым пунктом в поездке он указал королевский дворец, служащие которого всяко разно должны были знать о расположении посольств. Коляска, запряженная одной далеко не резвой лошадью, выехала на улицу Толедо, пересекающую город с севера на юг, и повлекла седока к морю. Как и все прочие улицы Неаполя эта была зажата меж двумя рядами 4-5-этажных домов, но на Толедо достаточно свободно могли разъехаться две кареты и оставалось еще место для тротуаров — чем прочие улицы похвастать не могли. Переулки же были настолько тесными, что не всякая карета могла в них втиснуться. Тротуары улицы Толедо служили не только для прохода людей, но и для многообразной уличной торговли — по мелочи, конечно.

Королевский дворец одним фасадом (около 200 м) выходил на берег Неаполитанского залива, а перпендикулярным (150 м) — на обширную площадь и собор Сан-Франческо ди Паола. Дворец имел 3 этажа, но, конечно, не по 3 метра, а по 5 как минимум. По фасаду со стороны площади были устроены ниши, в которых стояли статуи прежних государей Неаполитанского королевства. Перед главным входом во дворец, обозначенным симметричной сдвоенной колоннадой, стоял караул из двух рослых солдат с ружьями. "Не буду к ним подходить, — решил Антон. — Проще подождать какого-нибудь человечка на служебном выходе....". Однако время шло, а из выхода, облюбованного приезжим дипломатом, никто почему-то не выходил (как и не входил). Наблюдение за другими выходами подтвердило впечатление, что во дворце если и есть народ, то его очень мало. Антон двинулся было к гренадерам, но тут желанный человек (служанка по виду) все-таки вышел.

— Синьора! — окликнул ее Антон и почти побежал к фемине. — Подскажите, здесь ли находятся король, королева и весь двор?

— Нет, джовани синьор (молодой господин), — ответила с добродушной улыбкой анцелла (служанка). — Они уже переехали в Казерту.

— А где же находятся послы других государств? — наивно спросил растерянный дипломат.

— Этого я не знаю, синьор.

— Может быть, Вы позовете сюда чиновника, который может это знать?

— Недосуг мне, джоване. Вы лучше пройдите сами внутрь и обратитесь к инвалиду на входе — он подскажет, к кому обратиться....

— Грацие, синьора.

Разысканный, в конце концов, чиновник объяснил Антону, как пройти на улицу Кьятамоне, поскольку французский посол почему-то задержался в Неаполе. Проехав полкилометра на север от дворца, на одной из улиц восточнее виа Толедо Антон увидел на фронтоне прекрасного особняка трехцветный флаг и почувствовал себя почти как дома.

Бернар де Шовелен (симпатичный подтянутый брюнет лет тридцати, копирующий манерами Талейрана) ждал, оказывается, появления в Неаполе именно его, Антуана Фонтанэ.

— Отчего Вы не отправились из Марселя морем? Были бы здесь на неделю раньше....

— Я не думал, что еду на пожар, — пошутил Антон. В ответ Бернар построжел лицом и заявил:

— События могут пуститься вскачь в любой момент. В Риме наших солдат постоянно задирают. Бертье, оставленный Бонапартом командовать войсками в Италии, намерен идти напролом, то есть штурмовать Рим и взять под арест папу. В ответ на это Фердинанд Неаполитанский, руководимый своей женой, вполне может пуститься во встречный поход на Рим. Наша с Вами цель — не допустить этого похода, причем я буду действовать как дипломат, а Вы, Фонтанэ, видимо как рыцарь плаща и кинжала? Так я понимаю Вашу миссию?

— Хм.... — засомневался Антон. — В Лондоне моими методами были шантаж и подкуп. Вы полагаете, что здесь они будут неэффективны?

— Подкуп, конечно, может помочь, но финансовый отдел нашего министерства весьма скуп. Что касается шантажа, то Каролину Австрийскую пытались лет 10 назад очернить, обвиняя в связи с первым министром Эктоном, но она полностью оправдалась перед королем.

— Можно "повесить" на нее нового псевдофаворита, более молодого — она опять оправдается, но прежний осадок в душе мужа всколыхнется, смешается с новым и в результате образуется яд ревности, разъедающий любые чувства. Еще можно наброситься на этого Эктона или на армейских генералов или на жену наследника престола — сгодится любой скандал, который отвлечет королевский ум от политики.

— Я вижу, что Вы свое дело знаете, — одобрительно сказал де Шовелен. — Вот только в Казерту плебеев категорически не пускают. Надо бы Вам выдать себя за дворянина, но как? При дворе неаполитанских Бурбонов обретается много французских эмигрантов, которые в геральдике собаку съели и самозванца способны уличить....

— Хотя я родом из Луизианы, но мои отец и мать имеют титулы шевалье: отец происходит из древнего рода де Фонтенэ, а мать из рода де Клери, — на ходу стал сочинять Антон.

— Вот и славно! Генеалогическое древо сумеете нарисовать? Хотя бы до 4-5 колена?

— Думаю, да. И отец и мать много мне рассказывали про своих предков.

— Тогда рисуйте. Королева непременно с Вас его спросит — после того, как я Вас ей представлю.

— Я могу сделать это сейчас, здесь....

— Рисуйте, рисуйте....

Через два часа Антон представил на суд натуральному маркизу де Шовелену версию своей ветви древа рода де Фонтенэ:

Шевалье Тималеон де Фонтенэ, рыцарь Мальтийского ордена, капитан фрегата, получивший патент на каперство в 1650 г из рук принца Уэльского (будущего короля Карла 2-го Стюарта). Каперство осуществлял в Карибском море, был два года губернатором Тортуги и там женился на ирландской дворянке Мэри Фицпатрик, которую отбил у пирата Левассера. Породил сына по имени Жерар в 1654 году, а сам погиб через 4 года в устье Ла Платы.

Жерар де Фонтанэ жил с матерью в Порт Марго на севере Эспаньолы и был под опекой своего дяди, Тома Фонтанэ, который тоже был капером, стал брать с собой племянника в море и сделал и его капитаном и капером. Женился Жерар на пленнице, Розалии Кесада де ла Крус, которая родила ему сначала двух девочек, а в 1695 г сына, названного Альфредом. А через два года Жерар погиб, как и его отец, в морском бою.

Альфред не пошел по стопам деда и отца, а стал плантатором близ Порт Марго. В 30 лет он женился на дочери соседнего плантатора Мари Франсуаз Ла Порт, но сын, Бастьен, появился у них поздно, в 1740 г. Причем он родился уже в Луизиане, куда семье Фонтанэ пришлось бежать от восставших черных невольников.

Бастьен жил в поместье близ Батон-Ружа. Женился он в 25 лет на Дельфин, француженке из рода де Клери, один из представителей которых поселился в Луизиане в 17 веке. И вот в 1770 г у них родился сын, названный Антуаном. И отец и мать еще живы, продолжая культивировать земли Луизианы.

Бернар де Шовелен внимательно прочел опус Антона, уважительно посмотрел на него и сказал:

— Вполне достойная история. Кстати, дворян из рода де Фонтенэ на свете довольно много, могут они найтись и при неаполитанском дворе. Так что ждите к себе пристального внимания....

Глава шестьдесят вторая. Аудиенция у неаполитанских Бурбонов

В Казерту посол Франции и его атташе поехали вместе (прочие служащие посольства уже поселились в окрестностях летнего королевского дворца). Когда Антон увидел с пригорка этот дворец, он приоткрыл рот от удивления и потом сказал:

— C,est un hangar! (Вот это сарай!). Он явно больше Версаля! В нем, я думаю, может стать на постой армейский корпус вместе с лошадьми, пушками и обозом и еще место для посиделок с маркитантками останется. А в дворцовом парке спокойно можно заблудиться!

— С большим размахом устроились неаполитанские Бурбоны, — согласился де Шовелен. — Но это хорошо: значит, на комплектацию армии и жалованье офицерам и солдатам денег хватать не может. Отсюда еще вывод: армия у Фердинанда вряд ли боеспособна. Флот у него, правда, довольно внушительный, больше венецианского: около десятка линейных кораблей с 60-75 пушками калибра 24 фунта, а также фрегаты, корветы и вспомогательные суда. Но появился он совсем недавно и, значит, должной выучки у моряков трудно ожидать, а опыта морских сражений нет вовсе....

— С Вами хочется согласиться, маркиз, и я соглашаюсь, — сказал с хохотком Антон. — Но на учениях солдатиков хотелось бы поприсутствовать....

Временное пристанище посольства Франции разместилось в небольшом двухэтажном особняке, затерявшемся в жилищном массиве, отстроенном восточнее дворца. Здесь было всего шесть дипломатических работников (считая с послом), две дамы (жены посла и старшего советника) и пяток слуг (с поварихой), и потому найма квартир не потребовалось. Мэтью тотчас втерся на кухню, где сорокалетняя Марго начала со скепсиса по отношению к чересчур болтливому и угодливому мужичку, но к вечеру ее фырканье и насмешки сменились командными распоряжениями, а утром тихими умильными смешочками.

Дам Антон увидел вечером за табльдотом. Жена Бернара, блондинка в возрасте 23 лет, звалась Эрминией, была мила, казалась простодушной, но большую часть времени посвящала своей 3-годовалой дочке Шарлотте. Анриетта ла Крабер была ярко выраженной брюнеткой (даже имела нос с горбинкой и слабо пробивающиеся усики) с неопределенным возрастом между 30 и 40, малых детей не имела, зато имела интерес к мужчинам, что Антон моментально ощутил при первом же обмене с ней взглядами. Увидев ее мужа, он понял и посочувствовал Анриетте: ла Крабер (родом из Гаскони) достиг уже 50 лет, к которым нажил два достоинства: брюхо и лысину. В эпоху Людовика 15-го он мог бы прикрыть голову париком, но сейчас вот-вот должен был начаться 19 век, и парики напрочь вышли из моды. Поэтому сзади ла Крабер выглядел как тщательно завитой франт, а спереди — как бильярдный шар, поставленный на дыню.

Этим утром Бернар де Шовелен был записан на прием у короля и королевы. Он имел право прийти со своими помощниками дворянского происхождения и потому взял с собой ла Крабера и де Фонтенэ, а также Эрминию и Анриетту. Пройдя огромный высокий вестибюль, группка французов поднялась по роскошной мраморной лестнице на второй этаж и, ведомая церемонимейстером, оказалась в зеленой гостиной дворца.

Предоставленные самим себе, супруги сели попарно на зеленые диваны, Антон же стал расхаживать по залу и осматривать его красоты: феерический потолок, на котором были избражены какие-то мифологические или религиозные сцены, мозаично-мраморный пол, зеркала от пола до потолка, зеленые полосчатые обои меж зеркалами и многочисленными дверями, хрустальную люстру на 16 свечей, столики, диваны и стулья зеленого цвета и с золочеными ножками, детские портреты в простенках (вероятно сыновей и дочерей Марии и Фердинанда)....

Вдруг в зал вошел надменный церемонимейстер, стукнул в пол жезлом и гаркнул:

— Его величество король Неаполитанский и Сицилийский Фердинанд и Ее Величество королева Мария Каролина!

После чего он отступил в сторону, и в зал вошла королевская чета: высокий и грузно-статный лысеющий блондин с длинным носом, в темно-синем мундире без эполет, белых лосинах и чулках и голубоглазая шатенка (ниже мужа на полголовы) с пышной прической и в белом муслиновом платье без кринолина. В ее величавом лице бросался в глаза тяжеловатый, слегка оплывший подбородок (доставшийся видимо от отца, Франца Лотарингского) и небольшие плотно сжатые губы, а о прежней красоте свидетельствовала высокая белая шея, украшенная тремя нитками крупного полупрозрачного жемчуга. Антон знал, что королева является немного моложе короля и ей идет сорок пятый год. Он изобразил изящный и почтительный поклон, чуть опередив своих спутников, сорвавшихся с диванов.

Королевская чета неспешно устроилась на одном из диванов, а церемонимейстер тотчас приставил полукругом стулья для посетителей, которые пока продолжили стоять.

— Присаживайтесь, господа и дамы, — сказала королева по-французски с радушной улыбкой. — Наша беседа может оказаться достаточно длинной....

— Неситэ па (не стесняйтесь), месье, — подтвердил король.

— Маркиз де Шовелен, — обратилась королева к послу, — представьте нам своих спутников.

— Разумеется, Ваше Величество, — сказал посол и продолжил: — Доминик ла Крабер (при произнесении своего имени ла Крабер встал со стула и сделал кивок головой), старший советник посольства. Родом из старинной гасконской дворянской семьи, его старший брат носит титул барона.

— Можете в дальнейшем звать меня Мадам, — сказала королева и спросила у ла Крабера: — У вашего брата есть сыновья?

— Да, Мадам, — учтиво ответил ла Крабер, но тут же допустил излишество: — Так что я и мой сын обречены оставаться шевалье.

— Не факт, — цинично усмехнулась королева. — Ваши революционеры возьмут и отрубят головы баронам ла Крабер, открыв тем самым Вам дорогу к титулу.

— Надеюсь, этого не случится, Мадам....

— Я тоже надеялась, что моя милая сестра останется живой, попав в котел вашей революции. Но ее притащили к этой гнусной гильотине и обезглавили!

— Мадам, — позволил себе реплику де Шовелен, — при правлении Директории это было бы невозможно....

— В вашем государстве власть меняется так часто, что никому ничего гарантировать нельзя! — сказала, как отрубила Мария Каролина. После чего в зале наступило молчание.

— Хорошо, — прервала эту тягостную паузу королева. — Можете сесть шевалье ла Крабер. А что это за молодой красавец?

— Антуан де Фонтенэ, наш атташе, — продолжил представление де Шовелен.

— Вы из такого знаменитого рода? — удивилась, обрадовалась и огорчилась Мария Каролина. — Кем Вы приходитесь маркизу де Фонтенэ?

— Очень-очень дальним родственником, Мадам, — сказал, встав на ноги, Антон. — Мои родители живут в Луизиане, близ Нувель Орлеана. А породил нашу ветвь шевалье Тималеон де Фонтенэ, рыцарь мальтийского ордена, получивший право на каперство из рук Карла Стюарта, принца Уэльского, и прибывший в Вест-Индию на своем фрегате....

— Очень интересно! — восхитилась королева. — Продолжайте свою историю, Антуан....

Глава шестьдесят третья. Приплюсовки

— Вы умеете быть чертовски обаятельным, Фонтанэ! — признал Бернар де Шовелен по возвращении в посольство. — Я буду теперь опасаться оставлять наедине с Вами свою жену. А на месте короля я запретил бы Вам входить во дворец: Мария Каролина явно Вами заинтересовалась! Может, и правда, поступить как встарь: оказаться в ее постели и руководить оттуда не только ее чувствами, но и разумом?

— Вы смогли бы на это решиться, Бернар? — удивился Антон.

— Не хотелось бы, конечно, но чего не сделаешь ради Отчизны?

Уединившись в своей комнате, Антон стал вспоминать и анализировать некоторые фрагменты встречи с королевской четой. Вот королева удивляется: для чего плантатор из Луизианы явился в революционную Францию?

— Мне жилось там, прямо сказать, скучновато, — "соткровенничал" де Фонтенэ. — А тут я попал в коловорот экстремальных событий и быстро сумел в них обжиться. За военную кампанию прошлого года я поднялся в чинах от лейтенанта до полковника.

— Ого, — сказал Фердинанд. — Но почему Вы, будучи дворянином, не вступили в армию принца Конде?

— Меня осудила бы невеста, — "признался" шевалье. — Она тоже дочь плантатора и очень богатого, получила прекрасное воспитание и образование, но приставок "де" или "ла" в своей фамилии не имеет. В Луизиане мы все так перемешаны и о дворянских титулах предпочитаем помалкивать.

— Мы наслышаны про американнские нравы, — укоризненно сказала королева....

А вот речь зашла о том, как егерский полковник попал в дипломаты:

— В Париже я стал вхож в салоны Терези Кабаррюс и мадам Рекамье, где и познакомился с Талейраном. Когда он узнал, что я говорю на 5 языках, то сразу в меня вцепился и уговорил пойти на службу в министерство иностранных дел. А там пошли командировки: сначала в промозглый Лондон, а теперь в ваш прекрасный Неаполь....

— Quindi lei e,un interprete? (Так Вы выступаете в роли переводчика?), — спросила королева по-итальянски.

— Per lo piu Signora (В основном, синьора). Ma il mio italiano e lungi dall,essere perfetto (Но мой итальянский язык далек от совершенства).

— Ich bemerkte, Herr Attache (Я заметила, господин атташе), — перешла на немецкий королева.....

Король, говоривший мало, вдруг разразился негодованием по поводу появления на дорогах его государства грабителей. Упомянув дурное влияние соседей, вздумавших жить без королей, он назвал конкретного бандита:

— Какой-то Дука повадился останавливать дилижансы на Римской дороге и раздевать путников почти догола! Мои сбирро пытаются его выследить и поймать, но пока безрезультатно....

— Ваше Величество, этого Дуку зовут Анджело? — спросил Антон.

— Кажется, да, — кивнул Фердинанд.

-Тогда о нем можно забыть. Мы с Мэтью (это мой слуга) его убили, а подручных связали и сдали на руки мэру городка Спаранизе.

— Как Вам это удалось?! — воскликнула королева, осияв восторженным взглядом всестороннего хвата....

И вот теперь Антон готов был согласиться с Бернаром, что королева может откликнуться на его поползновения — если их предпринять. Вот только муж ее, хоть и не слишком умен и наверняка имеет фавориток, но пустить жену на вольный выпас вряд ли согласится. Ее он, конечно, не тронет, а щеглу залетному головенку вмиг свернет. Так что ползти "шевалье де Фонтенэ" следует в обратном направлении, подальше от зрелой австрийской красотки....

Если же рассуждать здраво, то в придворном мире надо сначала обжиться, завести знакомства, найти скрытые пружины, им управляющие. Параллельно следует попасть в круг демократов, которые наверняка строят планы захвата власти — а для этого придется мотаться из Казерты в Неаполь и обратно. Эрго: нужно завести себе коляску! Оставшихся от премии денег на аренду коляски и лошади, наверное, хватит, но лучше бы изобрести независимый источник дохода. Может быть, осчастливить какого-нибудь кустаря-металлиста и предложить ему контракт на изготовление стальных перьев, скрепок и кнопок? Изделия можно поставлять в те же лавки, где торгуют бумагой и прочими канцелярскими принадлежностями. Денег много эта торговля не принесет, но доход будет все же постоянным. А если удастся завести связи в правительственных кругах, среди банкиров и в университете, то можно осуществить прямые поставки основным потребителям, причем по эксклюзивным ценам....

Коляску с лошадью и кучером уже к вечеру сумел найти Мэтью через свою чувствительную к ласке кухарку. Вид у всех троих был не слишком презентабельный, но Антон дал деньги и указания, и назавтра коляска стояла перед особняком свежепокрашенной, лошадь обрела новую сбрую, а 30-летний Винченцо — пристойную прическу и одежду. Получив право на отлучку у де Шовелена (с наказом вернуться через три дня, к одному из весенних балов в королевском дворце), Антон сел в коляску, Винченцо примостился на облучок, а Мэтью встал на запятки — и новообретенное транспортное средство понеслось прочь из Казерты. Расстояние в 30 км коляска преодолела за два с небольшим часа, что Антона вполне устроило.

Обосновавшись вновь в здании посольства на улице Кьятамоне, Антон отправился в университет, расположенный в полукилометре к северу от королевского дворца, восточнее улицы Толедо. Здания университета занимали, оказывается, целый квартал. Остановив наугад молодого человека, похожего на студента, Антон узнал, что в университете существуют пять факультетов: богословский, юридический, математики, медицины и естественных наук, а сам университет основан еще в 13 веке! Поразмыслив, он направился к зданию естественно-научного факультета, и по подсказке служителя на входе поднялся в кабинет декана, Антонио Филомарино, имеющего титул герцога делла Торре. У декана, как и положено, был секретарь, который сходил к шефу доложить о необычном посетителе и, выйдя, попросил зайти.

Не успел Антон закрыть за собой дверь, как декан (абсолютно не аристократической внешности, невысокий, лысоватый и похожий на актера Нагиева) живо направился к нему с протянутой для пожатия рукой и спросил (по-итальянски, разумеется):

— Вы, в самом деле, из посольства Франции? Как я счастлив пожать руку революционеру!

И стал энергично трясти Антонову длань.

— А Вы, в самом деле, герцог? — спросил малость ошарашенный "революционер".

— По праву рождения, но не по убеждениям, — заверил герцог. — А убежден я в том, что подлинными аристократами могут называться лишь люди, развивающие те или иные науки. Прочие члены общества являются их помощниками или противниками или пролетариями, то есть обеспечивающими деторождение. А нынешние аристократы просто паразитируют на достижениях научного сообщества и общества в целом.

— Пожалуй, я с Вами соглашусь.... — раздумчиво сказал попаданец. — Но беда в том, что ученые люди, как правило, не желают браться за рули власти (у них есть более интересные занятия) и именно аристократов (то есть властителей) из них не получится. Эту функцию они обязательно передоверят трущимся возле них активистам, а те, дорвавшись до власти, обязательно будут гнуть выи гордецам науки — и получится в итоге та же ситуация, в которой мы находимся сейчас.

— Ужасно! — вырвалось из груди профессора. — Но Вы рассудили очень убедительно. Где Вы получили образование?

— В Гарвардском университете. Это в Бостоне, в Союзе штатов Америки.

— Великолепно там обучают студентов. Или Вы имеете ученую степень?

— Только степень магистра, синьор профессор. Но я бы хотел перейти к цели своего визита к Вам....

— Внимательно Вас слушаю.

— Правительству Франции необходимо знать состояние умов в Неаполитанском королевстве, а также потенциал демократических сил. От этого зависит принятие решения по миру или войне с Неаполитанскими Бурбонами. Потому я прошу Вас ввести меня в круг своих единомышленников. Конфиденциальность наших будущих бесед я гарантирую....

Глава шестьдесят четвертая. Дебаты с демократами Неаполя.

В середине дня к палаццо герцога делла Торре съехалось довольно много экипажей с интеллигентными господами средних лет и редкими дамами; часть гостей пришла пешком. Все гости были препровождены в обширную столовую, где был сервирован натуральный обед, хоть и без изысков и с немногочисленными винными бутылками. Антонио Филомарино, непривычно упакованный в одежду светского человека, поблагодарил собравшихся за оказанную ему честь и предложил предаться чревоугодию. Гости сдержанно посмеялись его шутке и пошли на поводу слюно— и соковыделений. Вскоре вино все же ударило им в головы, и по всему периметру стола зазвучали шуточки, подначки и смешочки, потом пошли и спичи.

Антон, севший поодаль от хозяина дома, исподтишка вглядывался в лица демократов и пытался их классифицировать. Первыми он оценил нескольких витийствующих господ и поставил плюсик только одному, в чьих речах присутствовала самоирония. Затем занялся дамами числом четыре, которые ограничивались репликами, улыбками и взглядами, с лихвой заменявшими им красноречие: они ораторов вдохновляли, вышучивали или пригвождали. При этом одна из дам (титястая, в возрасте до 30) предпочитала вдохновлять, другая (худощавая, желчная, лет под 50) обычно пригвождала, третья (эффектная, глазастая, улыбчивая при возрасте между 30 и 40) ограничивалась вышучиванием, а вот четвертой (лет за сорок, но еще гибкой и темпераментной) Антон восхитился! Эта фемина каждому воздавала должное: спотыкающегося, но искреннего вдохновляла, самолюбующегося вышучивала, а напористого пригвождала. Антон все чаще посматривал в сторону этой умнички и вдруг поймался в фокус ее взгляда: острого, аналитического, но все же с толикой чисто женского любопытства.

Он отвернул от нее голову и попытался разгадывать других гостей, но тут хозяин предложил завершить обед и перейти в гостиную "для приватного разговора". Антон перехватил его на полдороге и спросил:

— Как звать вон ту даму?

И кивнул в спину удаляющейся пленительно гибкой фемины.

— Тоже заинтересовались ею? — одобрительно хохотнул Филомарино. — Это Элеонора Пименталь де Фонсека, наша звезда: математик, физик, естествоиспытатель, но больше известна как писательница. Была в чести у Фердинанда и получала королевские награды, пока писала о благе просвященной монархии. Но сейчас она вдохновилась примером французской революции и король уже готов ее арестовать.

Наконец, все присутствующие распределились по гостиной (дамы все сидели, причем поодаль одна от другой и возле каждой скучковалось по нескольку мужчин) и Антонио сказал звучным голосом:

— Поводом к сегодняшнему собранию послужил визит ко мне вот этого господина (он указал на стоящего рядом с ним Антона). Перед вами, синьоре е синьори, представитель посольства Франции Антуан де Фонтенэ. Прошу любить и жаловать!

Собравшиеся разразились аплодисментами, но достаточно деликатными.

— Синьор де Фонтенэ, — обратился хозяин к гостю, — расскажите нам о сегодняшней ситуации во Франции и о намерениях Директории в отношении Неаполитанского королевства....

Минут через пятнадцать Антон завершил свое сообщение и предложил задавать вопросы. Они посыпались со всех сторон и тогда он прервал всех и указал на де Фонсеку:

— Пусть меня начнет терзать эта белла донна....

Раздался смех, но Элеонора Пименталь шутить была не расположена:

— Если я правильно Вас поняла, мсье Фонтенэ, Франция не будет сейчас оказывать помощь нам, демократам Неаполя?

— Вопрос о помощи будет решен на основании заключения нашего посольства о наличии или отсутствии в Неаполитанском государстве революционной ситуации. А что это за ситуация? Это когда угнетенное большинство общества не хочет больше жить по-старому и выражает это через массовые демонстрации и акции неповиновения. При этом руководящие дворянские верхи не способны управлять по-старому и пытаются привлечь к управлению представителей буржуазии и университетских преподавателей. Есть у вас такие народные выступления и сманивание третьего сословия во власть?

— Наш народ настолько угнетен и заморочен священниками, что не осмеливается на бунты, хотя обнищал до крайней степени, — горячо ответила де Фонсека. — А король и особенно королева погрязли в дворянской кичливости и не желают слышать о привлечении к власти образованных людей.

— Приходится признать: революционной ситуации в Неаполитанском королевстве нет, — с сожалением констатировал Антон. — Хотя народные массы эксплуатируются больше, чем где бы то ни было.

— Но разве в Милане и его окрестностях была другая обстановка? — стал возражать мужчина из кружка де Фонсеки. — Однако пришла ваша армия и там вмиг образовалась Транспаданская республика, причем по образцу и подобию республики Французской!

— На чужих штыках республики можно организовать повсюду, даже в Папской области, — сказал с усмешкой Антон. — Однако стоит чужой армии уйти из этой республики, как она начнет рассыпаться. Даже в Милане, где полно буржуазии и силен класс ремесленников, которым ваши невежественные лаццарони в подметки не годятся.

— Это бездоказательное заключение! — резко сказал тот же мужчина. — Ни одна из образованных Францией республик еще не распалась!

— Хорошо, — взъярился Антон. — Скажите, синьора де Фонсека, положа руку на сердце: кого будут поддерживать многочисленные лаццарони, если французские войска войдут в Неаполь: вас, демократов, приветствующих французов, или священников, которые призовут их сражаться с чужеземными агрессорами?

— Не знаю, мсье Фонтенэ, — понуро ответила Элеонора. — Впрочем, если лаццарони узнают о законе, отменяющем феодальные права на их имущество и труд, то они могут встать на нашу сторону.

— Вот этим вы и должны в первую очередь сейчас заняться: пропагандировать республиканские идеи среди бесправных и самых массовых слоев населения. Революция во Франции была бы обречена без пропаганды, которую вели по всей стране якобинские кружки.

— Те самые якобинцы, которых вы недавно перебили или лишили права участвовать в выборах? — язвительно спросил поклонник де Фонсеки.

— Они потеряли чувство меры, — жестко ответил Антон. — Даже короля и королеву не следовало подвергать казни. Достаточно было лишить их титулов и поселить где-то в сельском поместье в качестве обычных арендаторов — но доступ к ним сделать невозможным.

— Их постоянно пытались бы освободить авантюристы, — возразил мужчина из кружка пожилой дамы. — А к границам Франции шли бы армия за армией.

— Эти армии и так пошли, — усмехнулся Антон. — Только где они теперь? Частично перебиты, частично пленены и в итоге рассеяны.

— Это удивительно, — сказала эффектная дама ("это Элеонора Капано, герцогиня Фуско", — подсказал хозяин дома). — При короле французская армия не имела, вроде бы, таких успехов в битвах.....

— Королевские солдаты всегда сражались из-под палки и при малейшей возможности дезертировали, — ответил Антон. — А революционные солдаты сами рвутся в бой, чтобы опрокинуть и уничтожить агрессоров, желающих посадить нам на шею прежних дворян-паразитов!

— Но Вы ведь Антуан сами из дворян, к тому же знатного рода, — заметила вдруг самая молодая дама, улыбаясь и чуть пошевеливая титями.

— Нас много здесь таких, — хохотнул Антон, — начиная с герцога делла Торре.

А потом добавил серьезно:

— Разумные люди часто совестливы и потому, принадлежа к дворянскому роду, пренебрегают им, предпочитая общество людей образованных обществу людей кичливых....

Глава шестьдесят пятая. Реинкарнация Моники Беллучи

Наконец, гости герцога делла Торре стали покидать его палаццо. Засобирался и Антон, изрядно уставший от разговоров, но довольный их результатами. Вдруг к нему подошел брат хозяина, Клементе Филомарино — молодой (лет 23-х), высокий, симпатичный — и пригласил на вечеринку к популярной в Неаполе даме, Луизе Сан-Феличе.

— Но меня там никто не знает и не ждет, — возразил Антон.

— Я Вас уже немного знаю, — рассмеялся Клементе, — а также Элеонора Капано, ближайшая подруга Луизы. Признаюсь по секрету: это по ее просьбе я Вас приглашаю....

— Я заметил, что герцогиня Фуско не испытывает недостатка в мужском внимании, — продолжал упираться Антон.

— Синьора Капано, как и Луиза Сан-Феличе пропагандируют в Неаполе свободную любовь. И потому всякий симпатичный и незнакомый мужчина вызывает у них зуд под кожей. Вы меня понимаете?

— Что тут непонятного? Нимфоманки, несчастные создания. Мужей, я полагаю, у них нет?

— Элеонора является вдовой герцога Фуско, а у Луизы муж есть, но они друг друга не стесняют. Супругов Сан-Феличе вообще-то уже подвергали церковному суду и выселяли из Неаполя, но срок изгнания, видимо, вышел. Кстати, названные дамы вовсе не чувствуют себя несчастными и нас одаривают любовью совершенно бескорыстно, но в соответствии со своими прихотями. Вчера ты мог быть той или другой обласкан с головы до пят, а сегодня они на тебя взглянут с прищуром и будут любезничать с кем-то другим.

— И Вас это не бесит?

— Раньше бесило, а теперь я терпеливо жду нового фавора. К тому же там будут и другие симпатичные дамы, которые стали перенимать у Элеоноры и Луизы их привычки.....

— Да у вас образовался клуб гедонистов! — поразился Антон. — Пожалуй, я схожу на эту вечеринку.

— Кто такие гедонисты?

— Это люди, провозгласившие подлинной жизненной ценностью чувственное наслаждение.

— А! Мы привыкли называть таких людей эпикурейцами.... Но мы все же другие: нам доступны не только наслаждения тел, но и наслаждения разума, проникающего в тайны природы, мира вокруг нас. А максимальное наслаждение, мне кажется, можно получить, добившись разрушения несправедливого государства и создания на его обломках общества свободы, равенства и братства! Ведь Вы испытали этот апофеоз чувств, когда во Франции была провозглашена республика?

— Увы, меня тогда во Франции не было. Зато высокое наслаждение я получал в битвах, завершавшихся нашими победами....

Когда Антон в компании с Клементе переступил порог двухэтажного обширного дома, принадлежавшего супругам Сан-Феличе, и увидел устремившуюся к ним с улыбкой хозяйку, то обомлел: так она оказалась похожа на Монику Беллучи! Его оторопь тотчас была примечена Луизой, которая спросила:

— Я Вам кого-то напомнила?

— Да, белла донна, — склонился перед ней уже взявший себя в руки Антон. — В Париже у меня была знакомая итальянка, поразительно похожая на Вас.

— Что значит была? Она умерла?

— Нет, сплендида падрона (великолепная госпожа), всего лишь вышла замуж, но неудачно: муж увез ее в провинцию и с тех пор ее никто не видел.

— В самом деле, неудачно. Но с кем я имею удовольствие разговаривать?

Антон выразительно взглянул на Клементе и тот включился:

— Перед Вами, белла Луиза, стоит Антуан де Фонтенэ, сотрудник посольства Франции.

— А! Это о Вас мне сегодня Элеонора пела дифирамбы и теперь я вижу, что ничуть не приврала: Вы натуральный тентаторе (искуситель).

— Перед Вашей красотой я могу быть лишь просителем, донна перфетта (совершенная).

— Что ж, не желаете быть искусителем, вставайте в ряды просителей — их в моем доме бывает достаточно много....

К этим уничижительным словам реинкарнация Моники Беллучи добавила негодующий взгляд и поспешила навстречу новой паре гостей. Антон же уловил сочувствие Клементе, снисходительно ему улыбнулся и сказал:

— Еще не вечер, джовани (молодой человек)....

Через пару минут Клементе подвел Антона к высокому меланхолическому господину лет сорока, который оказался мужем Луизы. Тот скользнул по французу взглядом, спросил его мнение о неаполитанской погоде и вдруг оживился, узрев на входе ту самую титястую дамочку, что была сегодня у герцога делла Торре.

"Неужели и Элеонора де Фонсека сюда явится?" — загадал Антон с холодком в душе, но напрасно: эта взрослая революционерка до гедонистов не снизошла.

Вечеринка у Сан-Феличе началась (присутствовало 8 дам и 12 мужчин) более привычно для Антона: с выпивки. Были открыты бутылки с шампанским (для дам) и с рубиновым Лакрима Кристи для мужчин. Закусывали сыром, засахаренными фруктами и шоколадным мороженым под названием "Ледяная неаполитанка". После двух бокалов шампанского Луиза дала знак, и с балкона, на который гости не обращали до той поры внимания, полились в зал нежные звуки вальса в исполнении струнного квартета. Бывалые мужчины тотчас разобрали женщин и, тесно прижав их к себе, стали медленно кружить добычу по залу. Антон и Клементе остались стоять у стола с бокалами вина в руках и наблюдать за чувственными удовольствиями танцующих. Некоторые женщины ставили все-таки преграды напирающим самцам, другие вполне отдавались объятьям, а третьи умудрялись сохранять видимость олимпийского спокойствия в тисках мужских рук и ног — к ним относились как раз Луиза и Элеонора.

Наконец, музыка смолкла и пары распались (с поклоном от кавалеров). Клементе придвинулся ближе к дамам, но при новых звуках музыки вновь не успел завладеть рукой Луизы и вернулся раздосадованный к неподвижно стоящему Антону. Впрочем, заиграли бесконтактную и слишком подвижную тарантеллу, которую дамы, тем не менее, отплясывали с большим энтузиазмом. После этого танца все подошли к столу и не спеша осушили по бокалу вина (и, соответственно, шампанского). Каким-то образом Луиза оказалась подле Антона и спросила с наигранным беспокойством:

— Вы что же, Антуан, не умеете танцевать?

— Вальс танцую, но иначе, чем здесь принято.

— Хорошо, — решительно сказала Сан-Феличе и громко объявила: — Вальс! Дамы приглашают кавалеров!

Тотчас она повернулась к интересному чужеземцу и предложила: — Покажите мне, как танцуют вальс в Париже....

Антон встал бок о бок с дамой, завладел ее левой рукой, обвил правой рукой ее бедро, притиснул к своему и пошел плавно вперед под звуки музыки — ощущая, как в месте соприкосновения бедер возник общий кровеворот. В середине зала он не спеша совершил перекат спиной по спине дамы (порождая в ней сладостный озноб), притиснул к левому боку ее другое бедро и повлек даму вновь вперед, до конца зала. Здесь он, наконец, развернул ее к себе лицом, сжал изящные кисти и, раскинув руки в обе стороны до отказа, стал совершать медленные вращения в полном соприкосновении "грудь в грудь". Его неожиданные приемы возымели эффект: Луиза отбросила маску спокойствия и танцевала, полуприкрыв глаза, с выражением экстаза. В завершающей фазе танца Антон забросил ее податливые руки к себе на шею и сжал восхитительно полные бедра, слегка натаскивая их на самую пылающую часть своего тела....

— Да, Париж это Париж! — с хрипотцой произнесла Луиза по завершению танца. А еще она заглянула Антону глубоко в глаза и медленно провела пальцем по его телу, от горла до пупка. Он твердо выдержал этот взгляд и сделал ответную медленную ласку пальцем, но по спине (от шеи до копчика) — зная, что порождает под ее кожей сладкий трепет.

— Какие еще парижские развлечения ты знаешь? — шопотом спросила Сан-Феличе.

— Ручеек, — сказал Антон, улыбаясь.....

Глава шестьдесят шестая. Из коляски на бал.

В назначенный день Антон отправился в Казерту, причем от особняка Сан-Феличе: Луиза, вопреки утверждениям Клементе, не желала и на час расставаться с новым возлюбленным. В Казерту она, впрочем, не поехала, зная, что на весенний бал во дворец ее не пустят. Зацелованный и грозно предупрежденный насчет шашней с аристократками и особенно с "этой Хамильтон", Антон откинулся на подушку, подаренную Луизой, и сладко подремывал всю дорогу — в Неаполе спать ему приходилось очень мало.

Бернар де Шовелен встретил его с облегчением:

— Я полагал, что Вы манкируете приглашением королевы — и тогда мог состояться дипломатический скандал!

— Я не враг своей стране, — кротко сказал Антон. — А Вы не поинтересуетесь, смог ли я наладить связи в среде демократов?

— Интересуюсь. Наладили?

— Практически со всеми. Но предупреждаю: их немного и связи с народными массами у них нет. Лаццарони совершенно не имеют представления о республиканском строе, о возможности жизни без короля.

— Вы вразумили местечковых демократов?

— Активно пытался. А вразумил ли — покажет время.

— Которого у нас, напоминаю, нет. Кстати, Вашу поразительную активность подтвердил мой агент, вот только направлена она была не на помощь демократам, а на ублаготворение чувственности некой Луизы Сан-Феличе!

— Ваш агент не врет, но он не понимает, что теперь немногочисленные женщины-демократки будут активно мобилизовать неаполитанских мужчин на сотрудничество с демократами Франции.

— Это если неаполитанцы не взревнуют и не пожелают послать в тартарары наглых французских республиканцев....

На бал Антон решил пойти в своем почти не надеванном полковничьем мундире: темно-синего цвета с белым шейным платком, золотыми эполетами, красным кушаком, белыми лосинами и черными сапогами-чулками под колено. Вид себя в зеркале его вполне удовлетворил, а когда он чуть вздернул подбородок, то расхохотался: настолько фанфаронистым получился изображенный вояка.

В качестве танцевального был избран зал Астерия, на торцевых стенах которого красовались золоченые барельефы какой-то девы и пары воинов в латах, плафон избражал житие божеств, а мраморная мозаика пола манила к скольжению и порханию. Вдоль длинных стен зала впритык стояли низкие кушетки, на которых уже разместились во множестве аристократические дамы. Мужчины, тоже многочисленные, роились у нескольких входов в зал и в смежном зале. Под золоченой девой стояли два трона для королевской четы, а также кушетки для их двух взрослых дочерей: Марии Кристины 18 лет и Марии Амалии 15 лет. Отдельно стояло кресло для наследника престола Франческо, которому шел 20-й год и он вот-вот должен был отправиться в Тоскану за своей невестой, Марией Клементиной Австрийской.

Вдруг из дверей притронной стены вышли два герольда с длинными посеребренными трубами и выдули из них прекрасную трель. После чего из тех же дверей в зал вошли бок о бок король и королева, а следом их взрослые дети. Дамы дружно поднялись с кушеток и присели в церемонном реверансе, а мужчины совершили куртуазные поклоны. Фердинанд (одетый практически одинаково с Антоном, хоть и без красного кушака!) и Каролина (в лиловом шелково-муслиновом платье, раздвинутым в стороны посредством панье, и с замысловатой прической, в которую была вплетена небольшая брильянтовая корона) синхронно опустились на троны. Чуть позже их скопировали Франческо, Кристина и Амалия, аристократки же присели по манию королевской руки.

Король тем временем встал с трона и заговорил:

— Signori e signore! Я рад приветствовать в своем летнем дворце весь цвет неаполитанского дворянства, собравшегося здесь на первый королевский весенний бал. Эти балы заведены нашими предками с благой целью: свести вместе молодых дворян и дворянок, дать им присмотреться друг к другу и непременно найти свою половинку, с которой дальше жить на свете и плодить детей для себя и своей страны. Ну а женатым господам и дамам будет приятно вспомнить свой первый бал и возродить в сердцах трепет молодости.

После этих слов Фердинанд повернулся к Каролине и предложил ей свою руку. Королева встала с трона и оркестр, расположившийся у противоположной торцевой стены, заиграл торжественный полонез. Франческо встал вслед за ними, повернулся налево, и к нему тотчас припорхнула молодая аристократка из дам, сидящих поблизости. К королевским дочерям столь же сноровисто подскочили два молодых придворных и повели их в кильватере процессии. Ну, а к ним стали присоединяться пары в необязательных сочетаниях.

Французские дипломаты держались пока друг подле друга. Когда хвост сформировавшейся процессии стал проходить мимо них, Бернар взял за руку свою Эрминию и присоединился к нему. Анриетта тотчас вцепилась в руку Антона и тот, извинительно улыбнувшись ла Краберу, пошел рядом с ней. Но голова процессии почти сомкнулась с ее хвостом, и оказалось, что король и королева идут всего лишь метрах в пяти за Антоном и Анриеттой. В результате, когда полонез завершился, Каролина сказала звучно:

— Мсье де Фонтенэ, пожалуйте к нам на пару слов!

Антон поклонился Анриэтте и пошел за королевской четой к тронам.

— Итак, с какой целью Вы оделись подобно мне? — с притворным гневом спросил Фердинанд, глядя весело на Антона.

— Тому виной скудость моего гардероба, Ваше Величество, — со вздохом ответил Антон. — У меня всего два приличных наряда: тот, в котором Вы меня уже видели и вот этот полковничий мундир.

— Я выйду из дворца и конец ситуации, — сказал с улыбкой Антон.

— Не-ет, это слишком просто и к тому же несправедливо, — воспротивился король и тоже хитро заулыбался. — Предлагаю Вам танцевать впредь с моей женой и теми, на кого она укажет, а я пойду заниматься другими делами. Ты не будешь против, Каролина?

— Знаю я Ваши дела, Фердинанд. Опять пойдете с лаццарони на пруд, ловить рыбу? Или все-таки на фабрику, к ткачихам и швеям?

— Кароли-ина.... — укоризненно протянул король, покачал еще головой, потом напомнил де Фонтенеэ снять кушак, повернулся и вышел из зала. Королева же, ничуть не досадуя, сказала:

— Придется Вам, Антуан, сегодня постараться. Только не говорите мне, что не умеете танцевать менуэт, кадриль и вальс....

— Вальс умею, а менуэт не очень, — признался Антон.

— Тогда на менуэт я дозволяю Вам пригласить мою подругу, леди Хамильтон — она тоже в нем все время путается. Я же потанцую со своим молодым обожателем Луцио де Роккаромана и похихикаю над вами с Эммой....

Глава шестьдесят седьмая. Эмма, Каролина и другие....

Знаменитая леди Гамильтон, подошедшая к трону по зову королевы, не произвела на Антона того впечатления, которого он ожидал. Она была вполне свежа для своих 32 лет, имела правильные черты лица, карие глаза, пышные рыжеватые волосы, двигалась легко и плавно, но тело ее было, на взгляд жителя 21 века, чересчур дородно. "Какая там она леди, сразу видно, что дочь кузнеца" — мелькнуло в голове попаданца. Но тут Эмма перевела заинтересованный взгляд на неожиданного знакомца Каролины, заговорила с ним бархатным контральто и в душе Антона, вопреки его воле, возникла тяга к опытной искусительнице. Напрасно он в качестве противовеса вызывал в себе образ Моники-Луизы — рыжеволосая ведьма с каждым словом все более и более располагала к себе.

Тут по мановению королевы вновь заиграл оркестр и в зале с прекрасной акустикой зазвучал хорошо знакомый Антону менуэт Боккерини. Сначала музыканты играли его в замедленном темпе, давая танцорам время на приглашение дам и построение первой фигуры. Антон и Эмма взялись за руки, переплели непроизвольно пальцы и впустили в себя токи друг друга. Копируя слепо движения соседней пары, они то сходились, заглядывая друг другу в глаза, то расходились, но расплетения пальцев не допускали. Желание медленно, но верно взращивалось в их телах. Под конец танца они трепетали от всякого нового соприкосновения, от каждой встречи взглядами. Потискивать пальцы леди Гамильтон Антон продолжил и на обратном пути к королеве.

— Вот так раз! — удивленно сказала Каролина. — Мало того что вы ни разу не сбились во время менуэта, так еще и расцепиться до сих пор не можете!

— Не получается, — сказала Эмма с ноткой ужаса. — Этот французский полковник меня загипнотизировал!

— Глупости, — холодно возразила королева и развела руки своих подопечных. — Следующий танец я прошу Вас, де Фонтене, предложить моей старшей дочери Кристине.

— Слушаюсь, Ваше Величество, — отчеканил Антон и деревянным шагом направился к кушеткам королевских дочерей. Он уже успел их разглядеть и посочувствовать: очень уж их не красили длинные наследные носы.

— Следующим танцем будет вальс, — осведомила Антона через полчаса королева, — и Вы будете танцевать его со мной.

— Почту за великую честь, Мадам, — куртуазно поклонился Антон. — Но должен ли я танцевать его сдержанно или Вы позволите мне проявить чувства?

— Для чего мне Ваша сдержанность? — фыркнула Каролина. — Я всегда ожидаю от танца удовольствия....

Оркестр заиграл тот же самый вальс, что звучал на памятной вечеринке у Сан-Феличе. Шевалье де Фонтенэ встал с Каролиной в классическую позицию (ее левая кисть лежит на его правом плече, правая — на его левой ладони, а его правая кисть покоится на переходе от женской талии к панье — разновидности кринолина), потянул королеву на себя и медленно повел по кругу, приучая к своим рукам. Королева двигалась легко, четко совершая полуповороты, а слушалась безоговорочно. Тогда Антон стал плавно убыстрять вращения и, в конце концов, они стали двигаться и вращаться в два раза быстрее остальных танцоров. Но он настолько уверенно держал свою партнершу в руках, что она ни на миг не усомнилась в правомочности его действий и лишь счастливо улыбалась и временами даже смеялась, осуществляя полет по залу. Когда последние звуки музыки смолкли, и Антон плавно затормозил этот полет, Каролина попыталась идти самостоятельно, пошатнулась и сказала со смешком:

— Вам, Антуан, придется отвести или отнести меня к трону....

— Я предпочел бы отнести, — шепнул ей на ухо наглец, — но ваши подданные могут меня неправильно понять.

— Я тоже препочла бы побыть у Вас на руках, — шепнула в ответ королева, — но лучше подождать другого удобного момента....

На обратном пути в посольство Бернар, ла Крабер и их жены наперебой рассказывали Антону свои впечатления от его дерзости с великими мира сего.

— Вы буквально оттеснили короля от его жены, — хохотал Бернар.

— Подменили его, — хихикал ла Крабер.

— А как смеялась королева, когда Вы крутили ее по залу, — восторгалась Эрминия.

— А я заметила, — сказала угрюмовато Анриетта, — что леди Хамильтон тоже осталась под большим впечатлением от танца с тобой, Антуан.

— Жаль, что с нами Вы так и не станцевали, — сказала со вздохом Эрминия.

— До нас ли ему было.... — буркнула Анриетта.

Ночью Антон проснулся от тихого прикосновенья. Он тотчас схватил ночного татя за руку и понял, что перед ним женщина.

— Это ты, Анриетта? — спросил он не слишком дружелюбно.

— Нет, — пискнула посетительница.

— Эрминия?! — удивился, но и обрадовался он. — А если Бернар вдруг проснется?

— Не проснется, — хихикнула отчаянная дама. — Я напоила его перед сном маковой настойкой!

— Тогда иди сюда, — распорядился заядлый бабник, — и покажи мне, как ты умеешь целоваться....

Глава шестьдесят восьмая. Дипломатические страсти

10 апреля в Неаполь пришли вести об одновременной высадке французских войск под командованием генерала Бонапарта на Мальте и в Египте, возле Александрии. "Ну, придурки! — разозлился Антон. — В прошлый раз эта авантюра кончилась уничтожением Средиземноморской эскадры Франции и сдачей Египетской армии туркам и в этот раз не будет ничего хорошего. Вряд ли правители европейских государств будут равнодушно взирать на экспансию Франции".

И точно: после известия о пленении мальтийских рыцарей (которых вскоре отпустили на все четыре стороны) и о разгроме мамелюков при Абукире король Неаполя (а вернее, королева) тотчас призвали во дворец французского посла и почему-то его атташе. Де Шовелен и де Фонтенэ явились и выслушали от Каролины (Фердинанд предпочел помалкивать) речь, полную возмущения и недоумения. Бернар попытался оправдать явную французскую агрессию против Османской империи и Мальтийского ордена, но не вполне уклюже (плетя слова о высших политических соображениях Директории, по которым послам еще не дано разъяснение), так что Антон решил вмешаться. Он сказал:

— Ваши королевские Величества! Позвольте мне добавить несколько слов к речи господина посла. Египет формально является частью Османской империи, но фактически им давно владеют мамелюки, которые даже не скрывают своих сепаратистских намерений. Султаны неоднократно пытались их свергнуть силой оружия, но им это не удалось. А сейчас после победы наших войск султан Селим будет обязан поблагодарить генерала Бонапарта за низвержение его недругов. Что касается Мальты, то мы наслышаны о жалобах коренных мальтийцев на орден Госпитальеров, узурпировавший власть на острове и жестоко подавивший несколько восстаний мальтийцев. Соответственно и в этом случае французские войска просто восстановили справедливость и вернули мальтийцам свободу. А рыцарей этих, кажется, готов принять к себе на жительство император России Павел Петрович....

— Ну, если дело обстоит именно так.... — заулыбалась своему любимчику Каролина, — и если на обратном пути во Францию генерал Бонапарт не вздумает завернуть к нам для восстановления какой-нибудь справедливости, то мы снимем свои претензии к правительству Франции.

— Несомненно, это так, Ваше Величество, — поспешил восстановить свой статус де Шовелен.

— Хорошо, — подытожила встречу королева. — Вы можете быть свободны, мсье посол, а мсье де Фонтенэ я попрошу задержаться на некоторое время.

— Я тоже могу быть свободен, дорогая? — шутливо спросил Фердинанд.

— Как ветер, мой дорогой, — отдарилась шуткой Каролина. — Мы с Антуаном хотим обсудить личные дела одной моей подруги....

— То есть Эммы Хамильтон, — усмехнулся король. — И что ты нашла в этой простолюдинке?

Тем не менее, когда двери за послом и королем закрылись, Каролина вовсе не об Эмме стала говорить, а о себе.

— Ну, вот мы и одни, милый Антуан. Помнишь, что ты мне обещал на балу?

— Конечно, белла донна. Но прежде чем поднять Вас на руки, я спрошу: Вы уверены, что у этих стен нет глаз, а у дверей нет ушей?

— Конечно, есть, но это глаза и уши моих доверенных людей. И в данный момент они направлены в окрестности этой комнаты, а не внутрь ее.

Офигевая от внезапно сложившейся ситуации, Антон взял кисти Каролины в свои ладони и, глядя ей в глаза, стал их нежно поцеловывать и меж поцелуями говорить, говорить, говорить. Потом он обратил свои губы к ее векам, вискам, ушкам, перешел на нежную шею, а затем подхватил на руки драгоценную тушку и понес к единственной в комнате кушетке — где и сотворил тот акт, которого от него ждала венценосная особа. А через несколько минут по ее настоятельной просьбе еще один. И еще....

— Mein Gott! — горячо зашептала Каролина на языке детства. — Ich bin im siebten Himmel! (Я нахожусь на седьмом небе) Es ist wunderschon! (Это прекрасно) Du hast mir meine Yugend zuruckgebracht! (Ты вернул мне мою юность)....

Меж тем волнение среди европейских государей все разрасталось. Павел 1-й действительно принял у себя делегацию госпитальеров во главе с Великим Магистром и торжественно поклялся восстановить их в своих правах. Турецкий султан сменил статус извечного врага России на временного друга и разрешил проход Черноморской эскадре под командованием Ушакова в Средиземное море. Франц 2-й, властитель Священной Римской империи выразил послу Франции резкий протест и был на грани разрыва недавно подписанного мирного договора. Уильям Питт тоже посуровел, так как контроль Франции над Мальтой резко сузил операции флота Великобритании в Средиземноморье.

В этих условиях Талейран выслал послам Франции предписание о проведении приемов для послов других государств, которым неназойливо следовало внушить мысль о полной пушистости французов по отношению к европейцам, а что до мамелюков и давних морских разбойников госпитальеров, то стоит ли жалеть о явных отщепенцах?

Достойный прием в маленьком представительстве Франции в Казерте был невозможен и потому послы были приглашены в палаццо Караманико в Неаполе. По инициативе Антона в одном конце обширного зала бельэтажа был организован стол с закусками, разнообразными бутербродами и напитками а ла фуршет (он привлек для его оформления Эрминию и Анриетту), а в другом было поставлено фортепьяно, где жены послов могли показать свое искусство игры или пения (при этом Антон имел ввиду прежде всего Эмму, которую, оказывается, за чудный голос приглашал к себе в труппу директор Неаполитанского оперного театра — еще до того как Уильям Хамильтон предложил ей статус своей жены). Здесь же расположился струнный квартет для создания элегического музыкального фона из творений Моцарта, Гайдна и Вивальди (нотные записи его забытых пьес Антон разыскал в том самом оперном театре и заставил музыкантов разучить несколько фрагментов из "Времен года")

И вот наступил назначенный вечерний час, когда к подъезду французского посольства стали съезжаться кареты с дипломатами и их женами. Торжественные Бернар и Эрминия встречали их стоя на первой площадке широкой мраморной лестницы, а ла Крабер и прочие дипломаты вводили гостей в зал и провожали либо к фуршетному столу, либо на кресла и кушетки. Надо ли пояснять, что вскоре сидеть вдоль стен остались только женщины, а мужчины быстро переместились к столу и, снабдив своих дам тарелочками с бутерами и бокалами, опять к нему вернулись? Лишь чопорный Хамильтон презрительно покосился на бесплатное жорево и сел вместе с женой вблизи оркестра, игравшего "Маленькую ночную серенаду"..

Эмма, однако, покосилась на стол с другим чувством, что было замечено внимательным Антоном. Он взял поднос, уложил на него самые пикантные мини-бутеры прихватил пару бокалов с шампанским, подошел к Гамильтонам и сказал по-английски:

— Простите мою навязчивость, леди энд сэр, но я просто обязан предложить вам эти произведения кулинарного искусства, родившиеся в головках жен наших дипломатов. Надеюсь, что в течение вечера этот поднос окажется пустым. Ну а шампанское в бокалах является розовым и производится пока только одним французским виноделом — Клико-Муироном.

— Вы что же юноша, местный сомелье? — спросил брюзгливо старый британский сноб.

— Уильям!— склонилась поспешно Эмма к уху мужа и стала ему что-то горячо шептать.

— Ну, не сомелье, так миньон, велика ли разница — все одно прислуга, — пробурчал британец вполне разборчиво.

"Вот же пес! — вскипела волна гнева в голове Антона, но он тотчас ее погасил и даже нашел в себе силы горько улыбнуться. — В сущности, он прав и к тому же слишком стар: гневаться на него бессмысленно. Такого даже званьем рогоносца не испугаешь. Скажет: сегодня я рогоносец, а завтра — ты. Черт меня дернул к ним подойти!". Вслух же сказал:

— Я хотя и говорю по-английски, но многие выражения не понимаю, особенно на сленге. Увы. Ну, теперь я должен Вас покинуть, посол взвалил на меня сегодня много обязанностей.

Но на отходе он успел услышать заключительные слова Гамильтона:

— Миньон — французское слово, тупица....

"Ну, хрен старый, с тобой пусть общается только Бернар! Которому вдувать мысли в голову буду все же я. И Эмму я просто обязан теперь дернуть — для поправки душевного равновесия".

Выпивка и вкусняшки сделали свое подспудное дело, и дипломаты развязали языки. Французы сымитировали выпивание и теперь лавировали меж гостями, вставляя в их разговоры нужные фразы. Антону как опытному женоведу Бернар поручил преимущественное общение с дамами. Но дамы вскоре скучковались около фортепьяно, за которым стали между собой соревноваться: вот жена прусского посла бойко отыграла "Шутку" Баха, жена посла Саксонии продолжила веселуху "Турецким маршем" Моцарта, но жена венского дипломата предложила мрачноватую пьесу нового гения, Бетховена и всех сразила поразительной техникой игры. Тут за фортепьяно села Эмма Гамильтон, сделала простенький проигрыш и запела звучным глубоким голосом "Санту Лючию". Вскоре публика была полностью заворожена ее пением, притихли даже самые говорливые дипломаты, а голос ее все ширился и одновременно высился, достигнув в припеве невероятной силы и проникновения в души слушателей.

Антон был просто сражен этим пением, а когда блуждающий по залу взгляд Эммы встретился внезапно с его взглядом, то он мгновенно устыдился, вспомнив, как собирался походя "дернуть" эту великолепную женщину. Им овладела мрачная меланхолия, в которой он и пребывал, когда леди Гамильтон вдруг подошла к нему и спросила:

— Что с Вами, Антуан? Куда исчез самый куртуазный мужчина Неаполя и появился этот унылый персонаж?

Антон поднял голову к миледи и совершенно неожиданно для себя раскаянно признался:

— Полчаса назад я представлял себе, как овладеваю Вами вот на этой кушетке....

Лицо леди Гамильтон вмиг стало пурпурным, и она пролепетала:

— Я возмечтала о том же, когда во время пения встретила Ваш взгляд....

Антон на мгновенье окаменел, потом оживился и, понизив голос, сказал:

— Вы идете сейчас из зала, спускаетесь по лестнице и ожидаете меня внизу. Я подойду к Вам со стороны и мы пойдем в мою комнату....

— Хорошо, — кивнула Эмма и направилась фланирующей походкой к выходу.

— Мне надо уже идти, но я не могу, — сказала она спустя час и перебросила свое роскошное тело на торс любовника.

— А я совершенно никуда не спешу, — сообщил Антон и стал оглаживать ладонями оказавшиеся в пределах доступности восхитительно нежные, объемные ягодицы.

— Ты хочешь скандала, — заявила Эмма и чуть пошевелилась в поисках волшебного жезла.

— Я хочу тебя! — возразил любовник и помог ей найти потерю.

— А-ах! — простонала она.

— Да, да, да, да, — стал убеждать он....

Вновь вернувшись в Казерту (увы, на Луизу-Монику Антон не нашел времени), он стал почти все время проводить в компании королевы или леди Гамильтон, причем тайну свиданий обеспечивали, в основном, дамы. Правда, Каролина вскоре раскусила природу хорошего настроения Эммы, но ревновать не стала: Антон сумел ее убедить, что только Эмма может обеспечить лояльность британского посла к Франции (ну и планы Британии были у него как на ладони). Что касается самой Каролины, то она твердо противостояла (под влиянием ласк и разумных доводов Антона) попыткам Вены втянуть Неаполитанское королевство во вторую коалицию против Франции.

Однако общая ситуация вокруг Франции продолжала ухудшаться, и в конце апреля Антон получил вдруг письмо от Сен-Сира. Тот сообщил, что Рейнская и Самбро-Маасская армии начали скрытную мобилизацию, и место начальника штаба корпуса ждет Антуана Фонтанэ. На миг Антон дрогнул и размечтался, но тут же опамятовался и написал следующее:

— Мон женераль! Я страшно польщен, что Вы продолжаете оказывать мне свое доверие. Но в настоящее время я нахожусь в плену. Плен этот, признаюсь, сладок, но совершенно реален. Сбежать из него я могу, но это обернется для Франции тем, что под знамена ее врагов встанет еще от 40 до 80 тысяч солдат, а также немалый флот. Так что отдайте эту прекрасную вакансию другому достойному воинут— их у нас, слава богу, появилось много. А меня не поминайте лихом. Впрочем, обстановка может настолько ухудшиться, что всех дипломатов попрут отсюда метлой — вот тогда я непременно появлюсь перед Вами и буду рад даже доле лейтенанта егерей. Ваш друг Антуан Фонтанэ.

Глава шестьдесят девятая. Раненый и его сиделка

Беда по своему отвратному обыкновению случилась неожиданно. В кои веки Антон вырвался из Казерты и помчал в своей коляске в Неаполь (с Мэтью на запятках). Формальным поводом для поездки стала необходимость привезти из палаццо Караманико некоторые секретные документы, которые понадобились Бернару, на деле же Антон ехал на встречу с Антуаном Филомарино по его настоятельной просьбе. Он уже подъезжал к зданию естественно-научного факультета, как вдруг увидел перед входом десятка два возбужденных лаццарони, которые тесно обступили Антуана и Клементе и уже рвали с них одежду.

— Работаем кистенями! — крикнул Антон Мэтью и бросился из коляски к толпе. Их нападение привело к падению на мостовую более десятка негодяев, но один из оставшихся выхватил вдруг из-под полы пистолет и выстрелил в неожиданного защитника в упор. Антон успел среагировать и уклонился в сторону, но пуля все-таки попала ему в бок. Болевой шок оказался сильным и бравый доселе попаданец рухнул у двери без сознания. Поэтому он не видел, как озверевший Мэтью стал рассылать клинки из своей разгрузки в шеи и тушки бандитов и как он упал, сраженный выстрелом в спину. Не видел он и гибели Антуана и Клементе, которых тоже расстреляли два последних лаццарони. Они же ринулись к коляске, оглушили Винченцо и умчались на ней от места преступления, прихватив кучера. В это время факультетская дверь распахнулась и на порог выскочила Элеонора де Фонсека....

Когда Антон пришел в себя, то осознал два обстоятельства: он лежит в чужой постели, и он так слаб, что может шевелить только пальцами. Видел он, впрочем, неплохо, и когда дверь в комнату открылась, то сразу узнал прекрасную революционерку.

— Это Вы меня подобрали? — хотел спросить он, но горло ему тоже отказало, издав лишь слабый сип.

— Лежите спокойно, Антуан! — встревожилась дама. — Врач запретил Вам напрягаться. Пулю он извлек и сломанное ребро зафиксировал, но Вы потеряли много крови и надо просто ждать, пока ее количество у Вас восстановится. Для этого надо пить красное вино. Я принесла бутылку со стеклянной трубкой, но сможете ли Вы глотать? Попробуйте....

Антон втянул в рот вино из трубки, но проглотить не смог и посмотрел умоляюще на свою сиделку.

— Ничего, выпускайте вино наружу, я вытру его с Вашего подбородка, — успокаивающе сказала дама. — Лучше Вам пока поспать. Спите, спите....

В следующее пробуждение Антон чувствовал себя получше, смог шевелить руками и говорить. Рядом с ним сидела простоватая итальянка средних лет — видимо, реальная сиделка. Первый его вопрос был о синьоре де Фонсека, и сиделка ответила, что "джентиле синьора" (уважаемая госпожа) пребывает в своем кабинете.

— Так я нахожусь в ее доме? — осознал раненый и получил подтверждение.

— А где мой товарищ, которого зовут Мэтью?

— Здесь больше никого нет, только мы, слуги пресветлой госпожи.

Но тут на звуки голосов примчалась хозяйка дома, обрадовалась улучшению самочувствия пациента, но тут же ухудшила его, сообщив о гибели и Мэтью и последних потомков герцогов делла Торре.

— А кучера среди убитых не было? — спросил через время Антон, оправившись от шока.

— Не было ни кучера, ни Вашей коляски — только убитые и раненные лаццарони.

— Значит, Винченцо просто сбежал, все рассказал Бернару и меня уже начали искать, — заключил пациент. — Это хорошо, потому что я не хочу быть Вам в тягость.

— О какой тягости Вы говорите?! — возмутилась дама. — Я так рада, что Вы остались живы, а буду рада еще больше, если смогу Вас выходить. Вот, кстати, вино: раз Вы можете говорить, то сможете, надеюсь, и пить. Ну-ка принимайтесь за лечение! А потом будете пить куриный бульон....

— Хорошо. Но прошу Вас об одном: пусть меня ворочают Ваши люди. Я категорически не хочу демонстрировать Вам свои выделения!

— Договорились, un homme difficiel (привередливый мужчина). Хотя я Вас уже обмывала....

Через две недели Антон смог вставать с постели и ходить кое-как по комнате, а также "отправлять естественные надобности". В ходе разговоров с Элеонорой (она предложила так себя называть) они пришли к выводу, что в Казерте ничего не знают о случившейся с пронырливым атташе беде. Элеонора тотчас вызвалась съездить туда и все рассказать, но Антон вдруг остановил ее: ему пришла в голову мысль о том, что этот случай может помочь ему избавиться от того самого "плена". Деньги на то, чтобы добраться морем во Францию и далее до Равьера, у него были — так почему бы не сбежать с поднадоевшей дипломатической каторги? Но следовало обязательно предупредить Констанцию о том, что он остался жив и о том, чтобы она об этом никому не говорила.

Письмо ушло в Равьер в конце мая, Антон же остался в доме де Фонсеки набираться сил. Они стали много говоритьть с Элеонорой на самые разные темы, и Антон вскоре осознал, как ему не хватало эти годы вполне развитого, серьезного собеседника и как повезло в этом смысле с Элеонорой. Она стремилась к энциклопедическим знаниям, во всех областях человеческих исследований и с жадностью вбирала знания новые, которыми полегоньку стал делиться Антон. Он, впрочем, быстро осознал, как мало у него конкретных знаний, пригодных именно для этой эпохи.

Удивлять Элеонору он начал с простенькой математической забавы, которая поразила его в детстве.

— Я знаю, что Вы сильны в математике, — сказал он, — а я помню из нее только таблицу умножения и уравнения с одним неизвестным. Тем не менее, я могу математически определить Ваши день и месяц рождения. Продемонстрировать?

— Попробуйте, — снисходительно улыбнулась де Фонсека.

— Тогда умножтье Ваш день рожденья на 2, прибавьте к полученному числу 5, умножьте эту сумму на 50 и прибавьте еще свой месяц рождения в виде порядкового номера. Что у Вас получилось?

— 1551

— Итак, Вы родились 13 января, — сказал, улыбаясь почти до ушей, Антон, — а уж какого года — об этом моя математика умалчивает. Я ведь не ошибся?

— Нет, — засмеялась дама. — А раскрою Ваш секрет я сама, ибо это и в самом деле уравнение с одним неизвестным. День рождения принимаю за Х и пишу: (Х х 2 +5) х 50 = Х х 100 +250. Значит, если отсюда вычесть Ваше "секретное" число 250 и подставить мой день получится 13 х 100 — все на виду. Ну, а номер месяца будет всегда стоять в конце этого числа. Браво, мсье Антуан! Чем Вы еще можете меня удивить?

— Проект чудо-дороги подойдет? По которой можно будет ехать со скоростью от 20 до 40 римских миль в час? (римская миля — около 1,5 км)

— Вы шутите?

— Ничуть. В Англии уже думают о прокладке таких дорог, которые будут состоять из двух параллельных бесконечно длинных чугунных или стальных полос (рельсов по-английски), уложенных на специальной насыпи. Люди и грузы станут передвигаться по ним в вагонах, снабженных стальными колесами и влекомых специальным механизмом под названием локомотив, основной частью которого будет паровой котел. О котлах этих Вы ведь знаете?

— Я даже читала, что во Франции был построен паровой движитель, которым собирались возить пушки, но дальше опытного образца дело не пошло. И никаких рельсов к нему не предусматривалось....

— Механизм без рельсов называется в Англии "стим кар", но он тоже существует пока только в воображении изобретателей....

— В Англии Вы не теряли время зря, — сказала с язвинкой Элеонора, — не то что в Неаполитанском королевстве, Видимо, там было меньше отвлекающих факторов в виде приятственных дам....

— Дам, подобных Вам, там точно не было, — ответил Антон в стиле "откровение".

— Это каких же? — сдвинула брови де Фонсека.

— Умопомрачительно красивых и широко образованных! — истово ответил Антон. — Интуитивно понимающих суть вещей и людей, но стремящихся подкрепить свою интуицию научными доказательствами.....

— Да Вы льстец, де Фонтенэ, причем из самых опасных, — сузила глаза Элеонора. — Тех, что сами верят в произносимую ими лесть.

Тон у дамы был совершенно суровым, но Антон увидел все же в глубине ее глаз смешинку и счел нужным добавить ложку меда в бочку с медом:

— К Вам наверняка тянутся люди, хоть чаще мужчины. Вот и я на прошлом диспуте обращался исключительно к Вам. Надеюсь, Вы это помните?

— Это так, — была вынуждена признать де Фонсека. И тут же опечалилась: — Бедные братья делла Торре.... Как Вы думаете, Антуан, их гибель была не случайной?

— Вероятно, да. Вряд ли лаццарони ходят праздно по улицам, держа под одеждой пистолеты. Вот я точно подвернулся им случайно....

— Вы бросились защищать едва знакомых Вам людей! — возразила Элеонора, сверкнув глазами. — Вы настоящий герой, Антуан! Иного я не стала бы выхаживать, забросив все свои дела....

Глава семидесятая. Обольщение ученой дамы

Жаркие споры (без дураков) возникли у них по поводу взглядов Руссо — того самого мыслителя, чьи представления об общественном устройстве легли в основу Французской республики. Элеонора им восхищалась, Антон же, взращенный на трудах более поздних мыслителей, пытался с ней спорить. Однако Элеонора вскоре поймала его на элементарном незнании текстов Жан Жака и подвергла презрительной обструкции. Тогда попаданец состроил смиренное лицо и попросил дать ему для прочтения какое-нибудь сочинение Руссо, только недлинное. На свою беду де Фонсека принесла "Рассуждение о науках и искусствах" — первый и весьма скандальный опус Руссо, хотя и получивший премию Дижонской академии наук. Антон по прочтении этого сочинения удовлетворенно хмыкнул и стал ждать визита Элеоноры.

— Вы, что же, разделяете и эти взгляды своего любимчика? — весело спросил он вошедшую покровительницу.

— Ну-у, не вполне.... — спохватилась ученая дама. — Но написано все же сильно и многие мысли о людях науки и искусства справедливы.

— Особенно вывод хорош, — хохотнул Антон. — Страны, погрязшие в развитии наук и искусств, обречены на попадание в кабалу к странам, населенным невежественными и потому добродетельными и крепкими ребятами! Отпад, как говорят у нас, в Луизиане!

— Он же привел в качестве примера Спарту и Афины, а также много других соседних стран.... — вяло засопротивлялась де Фонсека.

— Достижения науки первым делом используют вояки, — подпустил стали в голос ранетый гость. — Изобретение пороха враз поставило европейцев над другими народами. Теперь слабак с ружьем и тем более с пушкой может убить от двух до десяти здоровяков с копьями и саблями. На очереди создание морских пароходов, которые не будут зависеть от ветра, их можно будет делать огромными и к тому же стальными, а стоящие на них пушки станут расстреливать прибрежные города с расстояния в несколько миль!

— Невероятно! — сказала ученая дама. — Я имею в виду Вашу фантазию, Антуан. Ведь пока в мире не придумали ничего подобного! Даже локомотива парового в Англии вовсе нет!

— Нет, но будет непременно, — упрямо сказал Антон. — Но я бы хотел сказать о другой чудесной стороне науки: это же самое увлекательное занятие в мире! Что может быть для человека интереснее, чем выявлять природные или социальные закономерности, до него никем не понятые? Вам ли, синьора де Фонсека, этого не знать?

— Вот тут Вы правы, Антуан! — просияла Элеонора. — Об этом Руссо не подумал! Что значат все чувственные наслаждения перед упоением погружения в мир природных явлений, так еще мало изученных? Или в мир разнообразных идей? Вы молодец, Антуан, а я и Руссо оказались неправы! Теперь я думаю, что и в его "Общественном договоре" Вы отыщете недочеты?

— Если Вы дадите мне его почитать, Элеонор, — виновато сказал Антон.

В середине июня в Неаполь пришло сообщение об ультиматуме, предъявленном Британией правительству Франции: о возвращении Мальты под власть ордена Госпитальеров. Для подкрепления этого требования из Гибралтара к Мальте вышла Средиземноморская эскадра под командованием адмирала Нельсона. Одновременно Турция пропустила через свои проливы Черноморскую эскадру России под командованием адмирала Ушакова. В этих тисках Талейран сумел сманеврировать и уговорил Директорию на сдачу Мальты — в противном случае разгром Тулонской эскадры Франции был неотвратим, а там в условиях полной блокады последовала бы и сдача в плен Египетской армии. Вторая антифранцузская коалиция, уже готовая сложиться, все-таки не состоялась.

Антон Вербицкий тоже перевел дух: его физические кондиции были еще не так хороши, чтобы сорваться из гостеприимной квартиры де Фонсеки в морское путешествие до Марселя. Хотя он уже отваживался ходить по улицам и даже купался пару раз в море (у бережка), ибо жара в Неаполе началась несусветная. Но к большому удивлению Антона именно эта жара оказалась благотворной для его выздоровления: внутренности тела как-то отмякли от постоянного напряжения, от боязни боли, и стали менее ощутимы — почти как встарь, до ранения. К тому же появился еще один симптом здоровья: он стал недвусмысленно реагировать на Элеонору — особенно, когда она поворачивалась и выходила из его комнаты, пошевеливая ягодицами. Однажды ее интуиция сработала, она повернулась в дверях и наткнулась на его горящий взор и еще на его оттопыренные лосины.

— Что это? — растерянно спросила дама, моментально покраснела, но из комнаты почему-то не выскочила.

— Я давно обожаю Вас, Элеонор, — сказал Антон, краснея ответно. — Теперь я понимаю, что с первой встречи. Когда я очнулся здесь полумертвым и увидел Вас, то сразу подумал: "Какое счастье!". И все дни, проведенные мной в Вашем доме, я воспринимаю как необыкновенно счастливые. Об этом говорит мой разум, об этом сказало теперь и тело....

Он встретился с ней, наконец, глазами и утонул в их глубине. Но вот она совершила усилие, повернулась и тихо вышла за дверь. Он же долго еще стоял посреди комнаты с пылающими щеками и ее образом на зрительной сетчатке.

Ночью он проснулся при первом звуке отворяемой двери. Сердце его тотчас гулко забилось, а грешная часть тела явственно ожила. Когда дама подошла к нему, легонько села на кровать и склонилась к лицу, ее рука случайно эту оттопыренность задела и отдернулась.

— Боже!— сказала Элеонора и тотчас оказалась в кольце его рук, а ее губы — в слиянии с его губами. Далее стала происходить та восхитительная чехарда, которая никогда не надоедает людям, наделенным пылким сердцем и изощренным воображением.

В доме Элеоноры Антон провел еще неделю, наполненную безусловным счастьем. Однако день отплытия в Марсель был уже определен и место в каюте большого корабля куплено (на имя негоцианта Антуана Трюдо, документами которого друзьям де Фонсеки удалось разжиться). Напоследок он стал упрашивать отчаянную революционерку поберечь себя, прекратить ту самую пропаганду среди народа, которую требовал развернуть 3 месяца назад, но Элеонора в ответ лишь неопределенно улыбалась, а когда он слишком доставал ее, просила:

— Расскажи мне еще про то прекрасное будущее, которое всех нас ожидает....

И он рассказывал: про электричество, которое можно будет добывать из гальванических элементов физика Вольта, а также из проволочных катушек, внутри которых следует крутить магнит; о стеклянных колбах без воздуха ис вольфрамовыми спиральками, дающими под воздействием электричества яркий "вечный" свет; о полетах человека на парапланах и дельтапланах, а также на крылатых этажерках из фанеры; о получении фотографических изображений в камере обскура на бумаге пропитанной солями серебра и еще о многих возможных изобретениях человеческого ума.... Элеонора жадно его слушала и многое записывала, а когда он заканчивал обещанные речи, говорила растроганно:

— Боже, какой ты фантазер! Но знаешь, я во многие твои фантазии верю. Так может быть и, стало быть, так будет! Да ты и сам часть из них можешь осуществить, особенно если свяжешься со специалистами!

— Нет, Элеонор, — говорил Антон. — Я гожусь только на роль генератора идей. Кропотливое созидание мне не интересно....

— Знаю я, что тебе интересно: чтобы все встреченные тобой дамы приятной наружности смотрели тебе в рот, а потом обнимали тебя и миловали. Подобно мне, дуре восторженной....

— Не смей равнять себя с теми дамами! — сердился Антон. — Ты — Элеонора де Фонсека, краса и гордость итальянской науки. И я, желая прославиться или разбогатеть, требую, чтобы ты написала мне пару писем во Францию, которые я буду хранить в заветной шкатулке и передам своим детям или даже внукам в наследство — и в черный день они смогут продать их на аукционе за очень хорошие деньги....

— Болтун Вы, мсье де Фонтенэ! Но мне действительно захочется написать тебе и узнать, как ты там устраиваешь свою жизнь, кого обольщаешь, кого вразумляешь и кого побеждаешь. Ибо ты герой, любовник и умница в одном лице. Таким и оставайся, Антуан!

Глава семьдесят первая. Морское развлечение

С погодой в морском путешествии Антону в этот раз повезло: над Западным Средиземноморьем дул ласковый ветер "леванте", который имел вообще-то западное и юго-западное направление, но при должном маневрировании парусами вполне способствовал продвижению торгового галеона на скорости 5-6 узлов в час. Капитан галеона имевшего название "La Canebiere" (видимо, в честь главной улицы Марселя, а не в честь конопли, когда-то росшей на месте этой улицы), заверил привилегированных пассажиров числом девять (тех, что заняли отдельные каюты), что если идти без остановок, то всего через четверо суток его "ласточка" была бы в Марселе. Однако шел он все-таки с остановками (в тех же Чивитавеккио, Ливорно, Генуе и Ницце), и потому "обрадовал" путешественников, что "вы сможете наслаждаться видами Италии целую неделю! И даже прогуляться по улицам этих городов".

"Прелестно...." — пробурчал про себя морененавистник Вербицкий, но тут же улыбнулся смотревшей на него милой девушке, оказавшейся среди заурядных попутчиков среднего возраста. Была она, конечно, при отце и матери (полноватых буржуа) и к ней клеился некий щеголь лет тридцати, похожий на дворянина, но малой знатности. Завидев Антона (одетого скромно и в буржуазном стиле), щеголь насторожился и в скором времени подошел к нему — видимо, с целью выяснения статуса опасного молодца.

— Антуан Трюдо, торговый посредник, — отрекомендовался Антон и выжидательно вгляделся в щеголя.

— Николя Сегюр, шевалье д,Орли, — вздернул личико недобитый роялист. — Живу в ожидании баронского титула.

— Вы совсем не боитесь за свою жизнь? — удивился Антон. — Вдруг я окажусь примерным гражданином и сдам Вас в Марселе полиции?

— А Вы совсем не в курсе перемен, произошедших этой весной во Франции? — сощурился щеголь.

— Вы имеете ввиду, что роялисты и им сочувствующие получили большинство в Совете Пятисот и Совете Старейшин?

— Именно. И успели издать закон о реабилитации дворянства, по которому все беглецы получили право на возвращение в страну.

— Поздравляю, мсье шевалье, — шутливо поклонился Антон и рассмеялся. — Но с какой целью Вы волочитесь за недостойной Вашего титула простолюдинкой? Или у ее папа и мама есть денежки, которых Вам очень-очень не хватает?

— Ваша ирония неуместна, мсье посредник. Впрочем, если Вы подсуетитесь как профессионал и уговорите родителей Ирэн отдать мне ее в жены, я буду считать себя Вам обязанным. В том числе финансово.

— Ирэн, стало быть, свое согласие Вам обещала?

— Практически да.

— А что у Вас имеется на родине: поместье или особняк? И где?

— И то и другое было. В Экс-ан-Прованс и рядом.....

— Хорошо, я вступлю в беседу с этими ситэдьен (горожанами).

Никуда Антон, конечно, не пошел, а вызвал стюарда, попросил принести обед в каюту и сел читать томик "Общественного договора", подаренный ему Элеонорой. А потом преспокойно уснул до утра. Утром он вышел на палубу, порадовался тому, что удовлетворительно переносит продольную качку, и стал смотреть то на берег Кампаньи с рыбацкими деревушками и лесистыми конусами потухших вулканов на заднем плане, а то переходил на другой борт и осматривал безбрежный морской простор. Вдруг он услышал за спиной легкие шаги, обернулся и увидел идущую к нему Ирэн.

— Бонжур, мадмуазель, — сказал Антон с легкой улыбкой. — Вы так целенаправленно идете, что я насторожился: что-то Вы мне скажете?

— Я видела Вас в Неаполе, мсье, — сказала дева, глядя в упор. — В ложе театра, рядом с леди Гамильтон. Мне тогда сказали, что Вас зовут де Фонтенэ и Вы — французский дипломат. А теперь Вы — торговый посредник по фамилии Трюдо?

— С дипломатами такое бывает сплошь и рядом, милая Ирэн, — легко согласился с обвинением в обмане Антон. — Но скажите: Вы, в самом деле, собираетесь выйти замуж за Николя Сегюра?

— А что Вам за дело до этого, Антуан Не знаю кто?

— Это охотник за деньгами, мадмуазель. Я говорю на тот случай, если Вы этого не поняли....

— Я-то это понимаю, — досадливо сказала Ирэн. — Но мои родители готовы пойти этому дворянчику навстречу!

— Что ж, если Вы не против, я легко уговорю мсье Сегюра забыть о матримониальных планах относительно Вас.

— Чего ради Вам это делать, мсье?

— Поделюсь с Вами секретом: я вовсе не дворянин. А мы, не дворяне, должны держаться друг за друга. Иначе для чего мы делали великую революцию?

— Не очень убедительно, мсье, но ладно: разрешаю мне помочь!

Перед обедом к Антону направился уже щеголь.

— Так что, мсье посредник, Вы говорили с родителями Ирэн?

— Увы, шевалье, это очень разумные люди и они сочли Ваше сватовство несвоевременным.

— Как так? Почему?

— Титулы, оказывается, очень опасны, даже для жен титулованных особ. Сколько их было гильотинировано рядом с мужьями!

— Но так было 2 года назад. Теперь чернь осознала, что без дворянства государство бессильно, чему порукой стали весенние выборы!

— А где гарантии, что через год или два эта самая чернь не вернется к своим недавним убеждениям, что все зло идет от дворян? И якобинцы опять победят на выборах? Нет, шевалье, папа и мама решили, что в интересах Ирэн надо подобрать ей в пару ровню, из своего круга....

— Вы лжете, негодяй! Я спрашивал у мсье Годо: Вы вовсе не разговаривали с ними!

— Он так сказал? Ну, ему виднее. Но сути дела это не меняет: Вы, шевалье, очень сомнительная партия для богатой девушки.

— Подлец! Я приколю тебя на месте!

При этих словах щеголь выхватил шпагу, спрятанную до поры за полой его длинного сюртука, но тотчас выронил ее, получив удар по плечу песочным кистенем от готового к его агрессии Антона. Пару мгновений он стоял с выпученными глазами, потом согнулся и попытался поднять шпагу с палубы левой рукой, но Антон резко шикнул на него, топнул ногой — и бывший забияка побежал от него в сторону кают.

В Чивитавеккио Николя Сегюр счел за благо сойти с корабля на берег (тем более что Ирэн стала полностью его игнорировать), но спокойнее жизнь Антона Вербицкого не стала: благодарная Ирэн теперь хвостиком за ним ходила и заговаривала то на одни темы, то на другие.... Ее родители стали вновь за нее беспокоиться: как бы их дочь не совратил теперь этот тихоня..... Антон их взгляды поймал и тотчас стал рассказывать Ирэн о своей милой жене и о дочурке, которые ждут его в скромном Равьере и скоро дождутся. Взгляд у Ирэн попритух, но совсем не погас, сменив лишь спектр с красного на зеленый. Когда галеон прибыл, наконец, в Марсель, Ирэн очень тепло попрощалась с милым ее сердцу попутчиком и сказала:

— Теперь я знаю, каким должен быть мой муж!

Глава семьдесят вторая. Равьер и опять проездом

Констанция бросилась ему на шею у порога и стала поливать обильными слезами. Когда ей стало полегче, она пояснила причину этих слез: сначала ей пришло письмо из Неаполя, в котором муж сообщал, что он жив и что все у него хорошо. А на другой день пришло извещение из Парижа о том, что ее муж, Антуан Фонтанэ, пропал без вести в Неаполе, и она растерялась: какому сообщению надо верить? Она верила больше то одному сообщению, то другому и, не придя к одному выводу, стала плакать. И плакала так до сегодняшнего дня.

— Ну, все, все, — поглаживал ее Антон, — Теперь вывод однозначен: я жив, здоров и очень хочу с дороги кушать. Мечи на стол все, чем богата.

— У меня есть только молоко — для нашей Флорушки. Я последние дни ничего не ела....

— А где же нянька?

— Я ее рассчитала, — покаянно сказала Констанция. — Она мешала мне плакать.

— Тогда я иду на рынок. Я быстро....

Однако быстро у него не получилось: он шел уже затаренным к выходу с рынка, как вдруг услышал женский оклик: — Мсье Фонтанэ!

Антон обернулся и увидел улыбающуюся ему Франсуазу Тюрро, которую сопровождал дюжий слуга с овощной корзинкой, наполненной наполовину.

— Бонжур, мадам Тюрро, — поклонился попавшийся "попаданец".

— Можете называть меня мадам де Линьер, — важно сообщила Франсуаза. — Прежние панибратские времена во Франции очень скоро закончатся....

— Вы состоите в прямой связи с Директорией, мадам де Линьер?

— Директория на последнем издыхании, милейший Антуан. Совет пятисот уже созрел для приглашения в Париж законного короля, Луи 18-го! Ведь там в большинстве наши люди, которых мы избрали законно....

— Невероятно! — преувеличенно округлил глаза Антон. — Парижских политиков повергли равьерские обыватели! А также авалонские, шомонские, дижонские.....

— Совершенно верно, мсье. Вам сейчас смешно, но это так — нам надоели безродные выскочки, и мы дружно выступили против них. Пусть попробуют нам возразить — на нашей стороне избирательный закон, который они сами нам навязали.

— Что ж, мадам, — чуть развел руками Антон. — Чему быть, того не миновать. Надеюсь, король будет не суровее Робеспьера....

— Король обещает явить милость, но ряд голов, конечно, полетит с плеч и не только в Париже, но и по всей Франции.

— И в Равьере тоже? — ужаснулся Антон.

— Ну, я думаю, что королевские власти все же учтут мнение наиболее достойных людей Равьера по этому поводу.... Но это все в будущем, а сейчас скажите, Антуан, надолго ли Вы прибыли к нам? И где Вы все-таки служите?

— Разве Констанция Вам ничего не говорила?

— Представьте, нет. На том основании, что служба Ваша очень секретна.

— Bonne tete! (Умница). Все сделала, как я наказал. Знаете, мадам де Линьер, я очень Вас уважаю, а какой-то частью своего существа даже готов обожать, но мое начальство настоятельно просило меня никому не раскрывать характер моей нынешней службы. Надеюсь, Вы простите меня за такого рода невежливость?

— Что ж, Антуан, Вы верны своему образу: явились сюда неизвестно откуда, а теперь уезжаете неизвестно куда.... Тем не менее, мы верим, что Вы — человек достойный и в подлых делах не участвуете. Ведь так?

— Несомненно, Франсуаза. Позвольте теперь Вас покинуть: голодное семейство ждет вот этих продуктов....

— Бегите, Антуан. Передайте от меня привет Констанции и пожелание здоровья ей и маленькой Флоре.

— Непременно, мадам, непременно.

В течение нескольких дней слова мадам де Линьер о скорой реставрации монархии не шли у Антона из головы. Он нежничал с Констанцией, тетешкал Флору, благоустраивал быт, поручал адвокату оформление патентов на стальное перо, скрепку и кнопку (ручеек денег из министерства иностранных дел исчез!) — но внутри него неумолчно стучал метроном: вот срок существования республики уменьшился еще на один день.... а вот еще на один.... еще....

Чуткая Констатнция не выдержала и спросила день на пятый:

— Что тебя гложет, Антуан?

И Антон выложил ей свои страхи.

— Но разве ты можешь остановить колесо Истории?

— Я обязан попробовать! — заявил Антон.

— Что ж, — вздохнула Констанция, — отправляйся в чертов Париж и пробуй. Отговаривать тебя, я знаю, бесполезно. Только не вздумай там погибнуть!

Глава семьдесят третья. О чем говорят мужчины в ресторане?

Из письма Сен-Сира Антон знал, что он находится в штаб-квартире Рейнско-Мозельской армии, то есть в Страсбурге, а другой его товарищ, Бернадот, оказался со своей дивизией в Северной Италии, в армии Массены. Еще в мае эта армия вторглась в пределы Венецианской республики (воспользовавшись кровавой расправой крестьян приграничного селения над французскими мародерами) и свергла многовековую власть дожей. Массена объявил, что отныне аристократическая республика станет республикой народной и велел посадить на площади Сан-Марко "дерево Свободы".

В Париже Антон надеялся застать Моро, на которого Директория возложила общее руководство на Германском театре военных действий (Рейнско-Мозельскую армию перепоручили генералу Гошу, усмирителю Вандеи) и который должен был намечать с Карно возможные варианты ведения кампании. Однако когда Антон явился в Люксембургский дворец (являвшийся резиденцией Директории), то узнал в секретариате, что генерал Моро отбыл на прошлой неделе в Дюссельдорф, к Журдану. На вопрос, возможно ли встретиться с Карно, секретарь сухо сообщил, что время нынешнего главы Директории расписано "по минутам", хотя мсье атташе (Антон предъявил, конечно, свое удостоверение дипломата) может записаться к нему на сентябрь....

В полном разочаровании Антон отказался от этой возможности (переворот, насколько он помнил, был пресечен армией в начале сентября, а Карно, заподозренному в связях с роялистами, пришлось бежать за границу), повернулся и пошел к выходу, как вдруг был остановлен радостным окликом:

— Да это же Фонтанэ!

Он обернулся, заранее улыбаясь (так как узнал этот голос), и увидел еще более улыбающегося Шарля Бернадота, упакованного в шикарный генеральский мундир, а рядом с ним лейтенанта от инфантерии.

— Бог мой, вот это встреча! — быстро сблизился с Антоном Бернадот и обнял его с немалой силой. — Ведь я уже собирался ехать в Версаль, к милой женушке, но теперь, конечно, никуда не поеду. Этот день и вечер я проведу только с тобой!

— А капитана куда денешь? Он, поди, у тебя в адъютантах? — предположил Антон.

— Угадал. Франсуа, само собой, останется при нас. Но с ним проблем не будет: даже если он напьется, то просто упадет под стол. Проверено.

— Ну, тогда веди, — ухмыльнулся "шпак". — Я, к своему стыду, совсем не знаю злачных мест Парижа.

— В злачные мы пока не пойдем, — рассмеялся Бернадот. — Неподалеку, в углу Люксембургского сада, есть уютный ресторан под названьем "Королева Медичи" — вот там мы и посидим в свое удовольствие часа два-три, рассказывая друг другу, чем занимались в эти полгода....

Однако просто насладиться ресторанными услугами друзьям не удалось: Антон очень возбудился, когда узнал, что Бернадот только что побывал у Барраса и передал ему бумаги эмигранта, графа д,Антрега, которого самолично перехватил в Триесте в составе русской миссии Мордвинова, покидавшей гибнущую Венецианскую республику.

— Среди этих бумаг есть компромат на президента Совета Пятисот генерала Пишегрю? — спросил он встревоженно.

— Есть свидетельство о его переговорах в 1795 г с Фош-Борелем, эмиссаром принца Конде, — сказал Бернадот и спросил удивленно: — А тебе откуда известно про шашни Пишегрю?

— Из дипломатических источников, — стемнил Антон и продолжил: — Из них же мне известно, что Пишегрю отверг предложения Конде и кроме самого факта переговоров его обвинить не в чем. Кстати, агенты роялистов подкатывали с аналогичными предложениями и к другим командующим армиями — например, в прошлом году к Бонапарту. Что касается Моро, то его вполне могут обвинить в снисходительном отношении к поверженным германским правителям (курфюрсту Баварии, маркграфу Бадена, герцогу Вюртемберга), из которых можно было выдавить значительно больше денежек, чем выдавил Моро....

— Но Пишегрю после этих переговоров стал очень уж пассивен в военных действиях, что заметил Карно и потребовал его замены на Моро....

— А ты помнишь, что Моро был выдвиженцем того самого Пишегрю и остался его другом? Быть может, Пишегрю решил активно заняться политикой и договорился с Карно на такую рокировку? Решил, кстати, не зря, раз является сейчас президентом Совета Пятисот....

— Выходит, что я напрасно передал этот компромат Баррасу? — озадачился Бернадот.

— Очень зря, — убежденно сказал Антон. — В руководстве республики сейчас идет подковерная борьба, основными персонажами которой являются Баррас, Пишегрю и Карно. Вот ты дал козыри в руки Баррасу, который теперь вполне может арестовать Пишегрю как скрытого роялиста, да и Карно, как его пособника, и станет в итоге негласным диктатором. Но я спрошу вас обоих: популярен ли Баррас у народа?

— Очень популярен! — хохотнул Бернадот. — Он основной герой анекдотов про разжиревших и развратных нуворишей....

— Значит, он выдвинет вместо себя какого-то подлинного героя и скорее всего генерала — только ему подконтрольного. Еще вопрос: с каким генералом Баррас уже удачно сотрудничал?

— С Бонапартом, — выпалил Франсуа и густо покраснел.

— Бонапарт может его поддержать, — раздумчиво сказал Бернадот. — Вот только он сейчас воюет в Египте и Сирии, где завяз, похоже, надолго. Да и пулю или ядро шальное вполне можно там схватить....

— Есть еще Гош и Массена, — напомнил Антон. — Да и ты вполне известен и, к счастью, уже под рукой....

— Мне Баррас вдруг стал откровенно антипатичен, — замотал головой Бернадот. — Вот Карно я бы поддержал. Чтоб нам с тобой встретиться часа на три пораньше!

— Еще ничего не потеряно, — возразил Антон. — Я как раз шел к Карно с предупреждением о возможном роялистском перевороте, но меня не пустил к нему секретарь. Думаю, что с тобой меня все-таки к нему допустят?

Глава семьдесят четвертая. Заговор с Карно

Вечером 5 августа 1797 г Лазар Карно, временный глава Директории (на 3 месяца), беседовал с младшим братом в гостиной своих аппартаментов в нижнем этаже Люксембургского дворца. Вдруг в комнату вошел слуга с удивленной миной на лице и сказал:

— Простите, мсье, но к Вам посетители....

— Что же тебя так удивило, Люсьен? — спросил 44-летний директор исполнительной власти Франции.

— Они желают войти через окно!

— Это что, ротурьеры (простолюдины)?

— Нет. Один из них генерал и другой человек приличный....

— Что за ерунда! Где они?

— Стоят под окном Вашей спальни, мьсе.

— Ну, веди к ним!

За приоткрытым по случаю жаркой погоды окном Карно действительно увидел в вечерней мгле два силуэта, один из которых был в генеральском мундире.

— Что Вы хотите мне сказать, господа? — спросил Лазар с раздраженной ноткой в голосе.

— Многое, мсье директор, — ответил генерал. — Прошу Вас не сердиться, но мы очень хотим остаться незамеченными....

— Так это Вы, Бернадот? — спросил Карно удивленно. — Но как Вы сюда залезете? От подоконника до земли будет метра два с половиной ....

— Легко! — хохотнул Бернадот, встал ногой на тотчас подставленные крест накрест руки Антона и, будучи подкинутым, мигом оказался на том самом подоконнике. Спрыгнул, повернулся, ухватился за конец веревки, заброшенной ему вслед, и втащил в окно ловко перебиравшего по стене ногами напарника.

— Я забыл, что имею дело с бравыми воинами, — поощрительно улыбаясь, сказал Карно. — Так мы пройдем в гостиную или Вы из соображений тайны будете говорить со мной здесь, в темноте шамбре ла куше (спальни)?

— Нет, нет, — улыбнулся Бернадот. — Мы опасались идти по коридорам дворца, где полно соглядатаев. Но позвольте представить моего спутника: Антуан Фонтанэ, бывший полковник штаба в корпусе Сен-Сира и бывший сотрудник Талейрана.

— Кругом бывший.... — не преминул заметить Карно. — Впрочем, Ваше имя мне попадалось в военных сводках и всегда с похвалами: "обеспечил разведку позиций противника", "наладил связь между армиями", "бескровно захватил крепость", "разработал операцию по окружению и пленению имперской дивизии".... Но скажите, почему Вы зоветесь Фонтанэ, а не Фонтенэ?

— Это американизированный вариант французской фамилии, — нашелся Антон. — Я ведь родом из Луизианы, из-под Нувель Орлеана.

— Ого! Прибыли помогать праматери Франции?

— Именно так, мсье.

— Приношу Вам благодарность от французской Директории. Орденов и медалей в нашей республике принципиально нет, но наградное оружие я Вам обещаю. А почему у Вас не сложилась карьера в аффере энтранжер (МИДе)?

— Она вполне удалась, но в какой-то момент я решил оттуда уйти: стали раздражать тайные операции....

— Я вполне Вас понимаю, — сказал Карно, чуть передернувшись. — Хотя без них дипломатия часто буксует. Но к делу, господа. Что вы хотите мне сообщить?

Через полчаса Карно вполне осознал опасность, нависшую над республикой и персонально над ним: в бумагах д,Антрега оказалось письмо, адресованное Карно, в котором этот роялист просит выправить паспорта для его жены и детей.

— Что же мы можем предпринять? — озвучил Карно мучительный вопрос.

— Кто сейчас командует Парижским гарнизоном? — тотчас спросил Антон.

— Генерал Мену, креатура Пишегрю, — скривился Карно.

— Мне кажется, — продолжил свою мысль Антон, — что первым шагом к спасению стало бы назначение на пост начальника Парижского гарнизона "своего" генерала, причем угодного будто бы и Баррасу.

— Где же я возьму такого уникального генерала? — хмыкнул Карно и вдруг посмотрел на Бернадота.

-Да, да, — кивнул Антон. — Он только что добыл для Барраса ценные документы и, стало быть, ему лоялен. И если Вы завтра намекнете Баррасу, что скрытого роялиста Мену необходимо заменить, тот сам может предложить на этот пост генерала Бернадота. Который с радостью на это согласится, ибо будет служить рядом со своим версальским домом и миленькой женой. Не так ли, Шарль?

— Истинно, истинно так, Антуан! — заулыбался Бернадот.

— Ну, а не предложит Баррас, тогда кандидатуру Бернадота предложите Вы, мсье, и подберите веские аргументы.....

— Ловко Вы это придумали, — согласился Карно. — Аргументы подберу. А каким Вам видится следующий шаг?

— В борьбе за власть в народной республике нельзя, я уверен, нарушать демократические законы, — очень серьезно заговорил Антон. — Поэтому с Пишегрю надо провести профилактическую беседу, после которой он сам предпочтет покинуть ряды активных политиков, а возможно, уговорит и своих приверженцев.

— Кто же возьмется его уговаривать? — спросил Карно иронически.

— Если позволите, то я, — предложил скромно Антон. — Ну, а если он моим уговорам не поддастся, тогда его уговорит генерал Бернадот. Но, повторяю, демонстративное силовое давление очень нежелательно: применишь его раз, применишь два, а там войдешь во вкус и незаметно для себя станешь диктатором, тираном.

— Совершенно с Вами согласен, мсье Фонтанэ, — сказал тоже серьезно Карно. — Но как поступить потом с Баррасом?

— Без роялистской угрозы он будет нам не страшен, — уверил Антон. — И станет всем понятно, что этого прожигателя жизни давно пора ротировать из Директории. Ведь так?

— Давно, давно пора, — с наслаждением произнес Карно. И добавил: — С Вами замечательно сотрудничать, Фонтанэ! Все проблемы, казавшиеся неразрешимыми, Вы решаете легко и быстро!

— Он такой, — веско подтвердил Бернадот. — Бывало, сидим мы в штабе и морщим лбы, как нам сокрушить неприятеля. Тут является он, бросает взгляд на карту и говорит: — А зачем его крушить? Давайте его окружим, он помечется в кольце, получит по ноздрям в паре направлений, подумает да и сдастся. Так и получилось с имперцами на реках Изар и Нааб.... Думаете, зря его Сен-Сир к себе начальником штаба сманил? Кстати, что там с международной обстановкой? Скоро имперцы на нас опять полезут? И с кем будут теперь в сговоре?

Глава семьдесят пятая. Ужас на крыльях ночи.

Три дня Антон, Франсуа и Гримо (денщик Бернадота, которого тот отдал в помощь своему другу) вели слежку за Пишегрю — из фиакра (с Гримо на козлах) или в толпе (с переодеваниями) или ночной порой (возле его дома на улице Вожирар) и выяснили, что он после заседаний Совета довольно подвижен (в один вечер был в роялистском клубе Клиши, в другой — в тайном обществе Филадельфов, которым руководил 17-летний Шарль Нодье, будущий поэт и мистик, в третий — у своей любовницы), однако ночевать приходил домой. Его всегда сопровождал слуга, здоровенный малый, но не очень подвижный — вероятно, бывший денщик. Женой Пишегрю до сих пор не обзавелся, что для заговорщиков тоже было хорошо — меньше хлопот при "профилактическом" разговоре. Ночью третьих суток и было решено воспользоваться.

Все сделал, конечно, сам Антон (Франсуа и Гримо караулили подходы к дому): поднялся среди ночи по стене к окну второго этажа и без проблем проник в него (тоже было приоткрыто в связи с жарой), вырубил кистенем проснувшегося было малого и связал его (с кляпом, конечно), спустился вниз и точно так же упаковал второго слугу, домашнего, а потом вошел в спальню к важняку, зажег свечу и разбудил его.

— Что? Кто здесь? — вскочил с постели Пишегрю, бывший в длинной ночной рубашке. — Вы кто такой, ле дьябле? Что это за маскарад!?

Антон, сидевший перед ним на стуле спокойно, но в маске, сказал:

— Маску я надел для Вашей безопасности, мсье Пишегрю. Ибо если Вы меня узнаете, то умрете.

— Жерарден! — закричал Пишегрю, но тотчас получил кистенем по плечу и был повален на постель с зажатым ртом.

— Два раза я повторять не буду, — грозно сказал Антон. — Ваши слуги связаны, помочь Вам некому, гражданин Пишегрю. Пока гражданин. Вы меня поняли? Если поняли, то покивайте!

Важняк полежал было без движения, но Антон резко его встряхнул с зажиманием носа и тогда Пишегрю закивал.

— Я Вас сейчас отпущу и мы сможем поговорить, — сказал "злодей", — но помните: Вы целиком в моей власти!

После чего отпустил страдальца и сел обратно на стул. Пишегрю остался лежать, глядя с ненавистью на ужасного визитера.

— Итак, я думаю, что Вы поняли, для чего я к Вам явился....

— Нет, — сказал сквозь зубы президент Совета Пятисот.

— Хорошо, я объясню. Вы совершили ошибку, вступив два года назад в переговоры с роялистами. Вторую ошибку Вы совершили этой весной, когда заручились поддержкой вновь избранных депутатов, желающих восстановления монархии. Я верю, что Вы не желаете возвращения прямых потомков Людовика 16 на трон Франции, однако Вашим идеалом является, похоже, Англия, где царствует король, а правит праламент. И если бы сын казненного герцога Филиппа Орлеанского объявил себя претендентом на трон, но именно в английском варианте, Вы первым поддержали бы его. Это так?

Ответом Антону было презрительное молчание Пишегрю, что его нисколько не удручило, и он продолжил:

— "Силенциум видетур конфессио" — говорили римляне, что означает в переводе на французский "Молчание — знак согласия". Или Вы понимаете латынь? Вижу и знаю, что понимаете, ибо учились-то Вы в монастырской школе. Откуда я это знаю? Как-нибудь расскажу при случае.... Но продолжим диспут. Я был в Англии, заходил в парламент и мне не понравился стиль ее управления: странная помесь демократии и аристократии. Палата лордов там существует не для декорации, а реально влияет на принятие законов, а уж назначение министров идет, в сущности, только через нее. Что касается палаты общин, то место в ней можно спокойно купить — были бы деньги. А потом за деньги, получаемые от лоббистов, продвигать непопулярные в народе законы. Нет, наши Совет Пятисот и Совет Старейшин значительно демократичнее и честнее.

— Пока, — каркнул с постели Пишегрю.

— Может быть, но может наша система войдет в норму и уподобится правлению Римской республики.

— Которая переродилась в империю, — фыркнул Пишегрю.

— Да, но до того она существовала в течение 500 лет. Пожелать бы того же и Франции!

— Есть фактор цивилизации, — угрюмовато сказал важняк. — Перемены, происходившие тогда за 100 лет, сейчас происходят за 25.

— За одно поколение, это так, — согласился Антон. — Но наша цивилизованность и является основной причиной неприятия феодальной власти. Многие представители третьего сословия значительно образованнее и цивилизованнее большинства дворян. Да почти все наши ученые вышли из народа. Как же они станут подчиняться дурацким сословным порядкам?

— Среди дворян занятия наукой тоже стали популярны, — пробурчал Пишегрю.

— Я встречал таких ученых и они просили меня не титуловать их.

— Да кто Вы такой, мсье? В палате лордов он был, с учеными на короткой ноге, политиков учит управлению, а женщин, вероятно, учите любви?

— Вы никак не хотите осознать свое положение, мсье президент. А оно в глазах республиканцев таково: Вы камешек на дороге к светлому будущему Франции. Вас можно размолотить под колесом истории..... Можно просто откинуть в кювет.... Наконец, Вас можно поднять, почистить и вложить в фундамент республиканского здания. Выбор за Вами, мсье Пишегрю.

Пишегрю недоверчиво уставился на фантастического ночного гостя и нехотя спросил:

— А Вы что бы мне посоветовали?

— Вообще-то Вы в тупике, — сочувственно произнес Антон. — Вздумай Вы и вправду стать республиканцем, на Вас тотчас ополчатся друзья-роялисты: Вилло, Деларю, Дюсонвиль, Рамель, Обри.... Останетесь на прежних позициях — будете гильотинированы или сосланы в Кайенну. Формальные основания у Директории для этого уже есть: в их руки попал шпион Конде с бумагами, подтверждающими факт Ваших переговоров с роялистами в 1795 году. В общем, я бы предпочел оказаться в кювете, то есть в вашем Франш-Конте, среди родных. Но есть и другой выход: отправиться в армию простым дивизионным генералом (ибо большего поста Вам сейчас не предложат) и там показать себя опять с лучшей стороны.

— Я подумаю над этими предложениями, — бесстрастно молвил Пишегрю.

Антон встал со стула и спросил:

— У Вас есть пистолеты?

— Зачем Вам? — опешил Пишегрю.

— Так есть?

— В ящике стола, — мотнул головой хозяин.

Антон подошел к столу, достал два пистолета и порох из них высыпал в окно.

— Во избежание соблазна, — сказал он и положил пистолеты обратно.

Уже в дверях он добавил:

— Утром ночные страхи часто кажутся преувеличенными. Но я не советую обманывать себя и продолжать активную оппозиционную деятельность. Этим Вы подставите под пули своих друзей. Надеюсь, больше мне не придется увещевать Вас.

После чего вышел из спальни и ушел через входную дверь.

Глава семьдесят шестая. Опять война!

Наспех начертанный антироялистский сценарий стал выполняться: Баррас, чуть не мурлыкая, согласился на замену Мену Бернадотом, Пишегрю стало не слышно в Совете Пятисот, был заменен ряд ключевых министров (в том числе внутренних дел и юстиции)..... Однако слежка за Пишегрю показала, что он забросил все свои развлекаловки и сконцентрировался на тайной деятельности, каждый вечер проводя в клубе Клиши. Дом его был теперь под усиленной охраной из добровольцев-роялистов, но Антон рассмотрел пункты этой охраны и посмеялся: проникнуть в квартиру Пишегрю со стороны крыши было элементарно, да и тихая нейтрализация части охранников была вполне возможна.

Он, впрочем, оставил Пишегрю пока в стороне, а как-то вечером устроился со штуцером на крыше одного из домов улицы Сент-Оноре, дождался депутата Вилло (тоже генерала и претендента на должность военного министра в правительстве Пишегрю), всегда ходившего из дворца Тюильри по этой улице, и, тщательно прицелившись, прострелил ему плечо. Оставив штуцер лежать на крыше, Антон переполз на сторону дома, выходящую во двор, и спустился по тому же дереву, по которому полчаса назад на крышу забирался.

Наутро Пишегрю передали в Совете Пятисот (заседавшего, кто не знает, в том самом Тюильри) записку с одной фразой: "Это был вовсе не промах, а жест человеколюбия". Неизвестно, как отреагировал бы на этот "жест" президент Совета, но в этот же день произошло событие, которого во Франции давно ждали, а оно все равно произвело эффект удара молнии: Священная Римская империя и Российская империя присоединились к Османской империи и объявили войну Французской республике! Члены Директории тотчас забыли свои распри и собрали министров на заседание, в результате которого Карно вновь получил право на организацию обороны и наступательных операций в пику всем внешним и внутренним врагам.

Бернадот, с которым Антон встретился вечером, чтобы пойти к Карно, обрушился на него с упреком:

— Вот чем обернулась твоя инициатива! Моя дивизия в Италии сейчас вступит в дело, а я буду прозябать здесь. Не хочу!

— На наш век военных кампаний еще хватит, Шарль, — заверил Антон. — Но представь себе: вы, боевые генералы, будете добывать победы на полях сражений, а в это время какой-нибудь очередной Мену захватит Париж и объявит республику низложенной! Не-ет, Парижский гарнизон всегда будет во Франции воинской частью номер 1, то есть самой важной. И возглавлять ее должен самый доблестный, самый верный и самый хитроумный генерал.

— Самый хитроумный среди нас — ты, Фонтанэ. Вот и возглавь эту самую важную часть!

— Рылом не вышел, — хохотнул Антон. — В том смысле, что я еще не генерал и вряд ли им стану. Мне удаются, в основном, операции, производимые из тени....

— Это да, — согласился Бернадот. — Отважные броски в лоб неприятелю тебе явно не по душе.

— Таким образом, можно сделать вывод, что мы вместе должны занимать центр Республики: отважный ты и хитроумный я. Ну, и конечно, рациональный Карно.

— Ладно, пока ты меня уговорил. Но я оставляю за собой право на взбрыкиванье в будущем. А пока идем к Карно?

Карно их сразу удивил, показав рапорт Пишегрю о командировании его в действующую армию — хотя бы даже рядовым офицером.

— Я склонен удовлетворить его просьбу, — сказал он. — Только мне не хочется направлять его на Германский театр, под начало к его другу Моро.

— Направьте в Италию, — тотчас предложил Антон. — Там и дивизия свободная есть. Та самая, которой командовал мсье Бернадот.

— Хм, — почесал нос Карно. — Вариант неплохой, хотя Пишегрю совсем не знает Итальянского театра. Да и с Массеной ему будет не просто ужиться....

— Не уживется — тотчас отзовете, — буркнул Антон. — И предупредите его об этом во время назначения. Генералов-то в нашей республике уже пруд пруди....

— А Вы что думаете об этом, Шарль? — спросил любезно Карно.

— Я думаю, что сам могу возглавить мою дивизию! — идал крик души Бернадот, но тут же осекся и добавил: — Черт с ним, пусть командует. А Массена, действительно, не подарок, к нему подход нужен. Но это хорошо: Пишегрю полезно будет побыть в подчиненном положении и понять, наконец, что хорошо, а что плохо.

— Скажите, Лазар, — встрял Антон, — русские корпуса уже вошли на территорию Цизальпинской республики?

— Вошли пока австрийцы под командованием Меласа и Бельгарда. Но из Вены нам сообщили, что это части новообразованной Итальянской армии, в которую будут включены русские корпуса Розенберга, Нумсена и Шембека. И командующим этой сводной армией назначен русский фельдмаршал Суворов.

— Кранты, — непонятно выразился Антон.

— Что, простите, Вы сказали?

— Я говорю, что мой друг Шарль вовремя уехал из Италии. Суворов — самый умелый и удачливый русский полководец. Массене с Пишегрю и прочими генералами хреновато в ближайшее время придется.

— Я опять не все понял....

— Побьют их, скорее всего, русские с имперцами. Одна надежда на армии Германского театра: если они повторят прошлогодний успех, то Суворов в Италии будет блокирован, а имперцы тотчас его предадут. Этим все и кончится.

— Откуда у тебя сведения об этом Суворове? — спросил Бернадот.

— Мне рассказывал о нем неаполитанский офицер, — на голубом глазу стал врать Антон, — который служил по контракту в турецкой армии и воевал против России. Так вот Суворов, будучи командиром всего лишь 7-тысячной дивизии, умудрялся побеждать корпуса, а под Рымником опрокинул и рассеял даже 100-тысячную армию (правда, действуя вместе с 18-тысячным корпусом имперцев). После этого его стали называть "генерал Вперед".

— У нас тоже найдутся дивизионные генералы, которым подходит такое прозвище, — заверил Карно. — Например, Жубер, Ожеро, Лефевр, Дельма, а на корпусном уровне Массена, Ферино, Дезе, Сен-Сир, Клебер — всех не перечислишь. А, я забыл еще Бонапарта, командующего армией: вот уж кто постоянно рвется вперед.... Так что мы еще посмотрим, кто кого победит....

Эпилог.

В начале октября 1797 г из Александрии отплыли в направлении Тулона два французских фрегата: "Мюирон" и "Каррер". На них разместились генерал Бонапарт и его ближайшие сподвижники: генералы Бертье, Мармон, Мюрат, Бессьер, Ланн и Андреосси, а также секретарь Бонапарта Дюрок, Эжен (сын Жозефины Богарнэ) и еще двое ученых — Монж и Бертолле. Египетская армия Франции продолжила воевать против турецких войск в Сирии под командованием генерала Клебера, но Бонапарт осознал, что он теряет здесь время понапрасну: основные события происходят на полях Германии и той самой Италии, которую он лишь год назад сумел завоевать. По сведениям, которые к нему поступили, было ясно, что Италия почти потеряна ("проклятый Суворов!"), но в Германии имперцы вновь терпят поражение. "Ничего, — бормотал про себя Наполеон, расхаживая по палубе корабля и досадуя на его тихий ход, — я вновь сумею создать из этих растерянных баранов победоносную армию.....".

Вдруг он увидел, что наперерез курса их маленькой флотилии движутся тоже два корабля, но имеющие значительно больше парусов и, стало быть, пушек.

— Кто это там?! — крикнул он капитану фрегата, стоящему на мостике.

— Ростбифы.... — угрюмо ответил капитан и добавил. — Похоже, что они намерены нас досмотреть....

— А....— сплюнул за борт Бонапарт. — Черт с ними, пусть полазят, если делать нечего. Мы, слава богу, с ними сейчас не воюем....

Однако когда из досмотровой шлюпки на палубу бодро поднялся молодцеватый английский лейтенант, а за ним вооруженные карабинами матросы, Бонапарт ощутил встревожился.

— Что Вам угодно, лейтенант, на борту мирного французского фрегата? — спросил он чуть вызывающе по-английски.

— Нам угодно взять вас на буксир в качестве приза, — отчеканил лейтенант по-французски.

— По какому праву? — перешел на французский язык Бонапарт.

— По праву военной добычи, мсье. А, Вы, вероятно, не знаете, что Великобритания три дня назад объявила войну Франции?

— Войну? — растерялся Бонапарт. — Но у войны должен быть повод!

— Повод нам дали ваши инженеры, которые начали расчищать древний канал между Нилом и Красным морем — несомненно, чтобы создать морской путь к сокровищам Индии. Но вы забыли, что Индия принадлежит британской короне.... Кстати, ответьте, с кем я разговариваю?

— Как видите, с дивизионным генералом.

— Я знаю ваши знаки различия. Каково Ваше имя?

— Наполеон Бонапарт.

Лейтенант вскинул вверх брови и расплылся в улыбке:

— Так за Вами-то мы и гоняемся по всему Средиземноморью! Уж как доволен будет наш адмирал....

— А кто ваш адмирал? — пересиливая себя, спросил Бонапарт.

— Горацио Нельсон! — сказал торжественно лейтенант. — Пожалуйте в шлюпку, генерал Бонапарт. Для Вас война уже окончена.

Красноярск, апрель 2019 г.