Зверь лютый Книга 28. Приступ

Собаки подняли лай когда мы были на середине подъёма. Пришлось переваливаться грудью через забор и падать с двухметровой высоты.

Хорошо — бардак. Снег у забора не убрали. А ведь я же говорил!

Впрочем, я говорил по поводу волков и своим.

Сторожевых псов на цепи зарубили сразу, а вот маленькая приблудная шавка убежала под крыльцо и оттуда злобно тявкала. Пока в её убежище не потекла кровь из вспоротого брюха выскочившего посмотреть на собачий лай стражника.

Ещё двоих в избе прикололи "на раз" — мявкали. Последний член личного состава неудачливого поста забился под лавку и отказывался оттуда выходить. Мы его звали-звали, а он ни в какую. Капризничает. Пришлось лавку выкинуть, мужика вынуть.

— Сколько воев на башне?

— А... ы-ы-н... не... ой-ей-ёй... я... вы...

Вытянул со спины "огрызок", воткнул чудаку в ляжку.

— А-а-а-а!

— Повторить?

— Не-не-не! Всё! Всё скажу! Как на духу! Ткачи! Ткачи мы! Два десятка наших! Вот те хрест! С городового были! Ушли! Сразу после полуночи! Христом Богом! Одних нас, бедных, бездольных....

Кивнул Сухану, тот отдёрнул голову мужичку, провёл ножом по горлу.

— Ну, господа десятники, какие будут мнения?

У меня в команде два десятника: лучников и мечников. Нормальные ребята, в бою друг друга понимают. И их бойцы — тоже. Я рассказывал про работу парами. Школа одна, все парни друг друга знают.

— Предполагаю: два десятка гражан с усилением из городового полка. "Усиление"... свалило. Жиздора поминать. Четверых мы тут... На башне 15-16 человек. Четверо-шестеро должны быть на стене — патрули. Один-два — наверху, наблюдать. Но... ткачи, податные. Подлые людишки. Чего они сотворят... Один господь знает.

Брусило. Толковый парень. Я его ещё на Земляничном ручье приметил. Не только в бою ловок, но и перед боем соображает. Не теряется в острых ситуациях.

— Напоминаю: наша задача — открыть ворота для конницы. Варианты: можем пойти и снять запоры с ворот. Можем подняться наверх, перебить защитников башни... попытаться. Потом спуститься и открыть ворота. Можем разделиться: одни наверх, другие — ворота открывать. Мнения?

— Разделяться не надо. В ворота... Там, сказывают, мостки для лучников. С обеих сторон на высоте. Ежели с башни прибегут, да зачнут конным в зад...

Десятник стрелков Терпило. Старинное русское имя. У него есть и крестное, но не вспомню. Когда он к нам попал — у него зуб болел. Терпел. Дотерпелся до того, что пришлось надкостницу долбить. Выжил. А имя, или уже прозвище, прилипло намертво.

Толковые ребята. Выживут, не накосячат — надо повышать. Вообще, этот поход многим лычек да звёздочек на плечах добавит: реальная боевая работа, воина сразу видно.

— Что ж, мнение командиров совпадает с моим. Значит — правильное. Потопали.

И мы потопали. Как большие. В смысле: не бегом, без шума, как взрослые дяденьки идут к себе домой. Или, там, сменять караул.

Хорошо — лестница крышей накрыта. В смысле: мы видим патруль на стене с факелом, а он нас нет. Патруль пришёл с севера, прогулялся по верхней грани "кирпича", им там ляду открыли, свет, звуки из помещения. Они туда втроём влезли. Потом, после приличной паузы, оттуда трое вылезло. Двое — топ-топ по стене вправо. А третьего не видать.

Итого: наблюдатель у тревожного колокольчика, одна штука.

Шёпот:

— Воевода. Дверь. Заперта.

У нас проблема. Лестница, по которой мы поднялись, доходит до гребня вала. Выше — три метра городни. А боковая дверь с вала в "кирпич", с площадки на валу, куда вывела лестница — заперта. В мирное время люди ходят на стену через караулку, при приступе... должна быть приставная, прямо на галерею. Но... не видать. Внутрь занесли.

Выбить дверку — шуму будет. Наверх? Залезть наверх для моих не проблема, проблема снять невидимого под тенью крыши чудака с колоколом.

— Пантелей. Раздевайся.

— Догола?

Молодец. Глупых вопросов не задаёт.

— До исподнего. Брусило, две пирамидки. Для двух стрелков. Пантелеймона я сам подниму. Залезаешь на стену, идёшь влево, в темень под крышу. Плача и повторяя "хлеб-ця, хлеб-ця". Когда подойдёшь к мужику, или он к тебе слезет, вот так, на вытянутую руку, падаешь на землю и поднимаешь. Руку с зажжённой зажигалкой. На, держи. Стрелки стреляют по подсвеченной цели. И залезают на городню. Бегом к тому краю. Как бы парочка с той стороны не пришла. Потом мы с Суханом. Открываем ляду и вниз. Следом — остальные.

— Не, Воевода, сперва мы туда.

— Старший десятник Брусило! Я ценю твоё стремление защитить командира даже ценой жизни. Только запомни: за меня не надо умирать, надо чтобы враги мои умирали.

Молодёжь, блин. Тем более — с опытом побед. Так и рвутся совершить очередной подвиг. Мне, конечно, приятно. Но я знаю, что это проходит. С возрастом, с ранениями. С потерей друзей. Остаётся чувство долга. У тех, у кого оно остаётся.

— Бой в помещении. Мои огрызки могут быть удобнее. Ещё. В башне четыре выхода: вперёд-назад на нижние площадки, влево-вправо — на вал за городнями. Их... присматривать. Никто уйти не должен. Стрелки остаются наверху, смотрят по заборолу. Ну что, Пантелейка, готов? Стрелки — на пирамидки. Я тебя... а ты, однако, маленький да тяжёленький... Спокойно. Не торопись. Приготовился. Пшёл.

Я не спеша, чтобы не сорвался, поднял мальчишку на вытянутых руках над собой, убедился, что он лёг там, распластался телом, подтолкнул наверх ледяные, маленькие, детские босые ступни. Стрелки уже заняли позиции. Стрелять, стоя на плечах своих товарищей... такой приём мы не отрабатывали. Прижавшись, для устойчивости, грудью к заснеженному венцу сруба, положив лук горизонтально... ересь. Но если очень хочется, то можно.

Слева, из невидимого снизу пространства доносится жалобный голосок моего вестового:

— Хлеб-ця, у-у-у, ы-ы-ы, хлеб-ця...

И вдруг изумлённый мужской голос:

— Ты... сопля... ты откуда взялся?! А ну брысь с отседова! Я те ща батогом...

— Дяденька... не надо... хлеб-ця...

треск колёсика зажигалки, нежный звон тетивы, два сухих негромких щелчка попавших стрел, шорох стремительного движения одежды стрелков по краю сруба... Есть. Пошли мы. Быстро. Парни в темноте сводят руки в замок, я с маху вскидываюсь на препятствие. Кажется, парни охнули, но я уже на стене, броском к белеющему метрах в восьми пятну:

— Цел?

— А? Ага. Х-холодно. За-заж-жигалка. Упала.

— Не беда. Я тебе новую подарю.

— И... с него... течёт.

Присмотревшись вижу: по тёмным плахам помоста растекается лужа от лежащей на расстоянии вытянутой руки тёмной кучи. Странно: после стрел такого кровотечения из тепло одетого человека... А, понял, кто-то из пробегавших лучников не упустил возможности "обагрить сталь кровью врага" — перерезал сигнальщику глотку.

Хорошо, что на "Святой Руси" скальпов не снимают — это более долгое дело.

Можно было и снять: время у нас есть. Вдалеке, на южной стене виден факел. Ещё один патруль возвращается. Ждём. Лентяи: тянутся нога за ногу. У меня тут ребёнок мёрзнет, а они плетутся будто с барышней на плэнере. Двое? — Нет, трое.

На десяти шагах, когда ни темноте под крышей, ни серой окраске кафтанов спрятавшихся за столбы галереи стрелков, уже нельзя доверять — залп. Мечники кидаются вперёд добить патрульных, выкинуть с деревянного помоста упавший факел.

Хорошо, что у моих людей сапоги без подков и шпор. Иначе бы... я не расслышал. Как у нас за спиной поднялся люк. А дрожащий от холода и впечатлений напротив него в темноте галереи Пантелеймон закричал:

— Сзади, ляда!

Пшш-теньк-тык. Терпило навскидку пробивает стрелой грудь подслеповато помаргивающего со света, вылезшего по пояс мужика. Того отбрасывает ударом назад, и он, продолжая держаться рукой за ручку люка с внутренней стороны, начинает сползать вниз.

Вот сейчас... крышка закроется и внутрь хрен попадёшь.

Прыгаю вперёд, уже с палашом в руках. Отмашка над головой страдальца. Кисть остаётся на рукояти люка, крышка, грохоча, валится назад на настил. Мужик, поливая всё вокруг кровью из обрубка руки, хрюкает. Но продолжает торчать в отверстии по грудь.

Факеншит же! Дырку занял!

Лёгкий треск. Он, видимо, подобрал ноги или оступился, стрела, пробившая его насквозь и зацепившаяся за край люка, не выдержала. Визжащая, брызжущая слюнями и кровью, туша рушится вниз.

Следом туда же рушится следующая туша. Моя.

Нет, я, конечно, хотел по науке. Типа: бравый морячок с мостика гуляет. Спиной к ступенькам, не держась за перильца. С пыланием смелости в груди и блистанием клинка в руке.

Мелочь мелкая: в человеке много крови. И она очень быстро вытекает. На ступеньки, например. И тут я... Как в Баден-Баденских пещерах: "А нам — наплевать! Вать, вать, вать...".

Пересчитав копчиком ступеньки, я очень удачно отвалился в сторону, улёгся на бок, подпершись локоточком, и призадумался. И чего это я сюда так рвался? И чем это мы теперь заниматься будем?

Увы, элегичность и созерцательность были весьма кратковременны: следом сверзился Сухан. Зомбо-навыки он не утратил: остался на ногах. Топор из левой ушёл в лоб мужичку стоявшему прямо впереди, в глубине помещения, а палаш в правой — в грудь чудака слева. Мне осталось только катнуться на колено вправо и дотянуться клинком до объёмистого пуза в розовой, выцветшей от многочисленных стирок, рубахе, выпирающего между полами расстёгнутого тегиляя.

Брюхатый мужик, весьма удивлённо рассматривающий меня, невесть откуда взявшегося и вольготно разлёгшегося по полу их караулки, ещё более удивлённо произнёс:

— Уйё-ё...

и, ухватившись за живот, согнулся и отшагнул. Так, что я, пытаясь загнать ему клинок поглубже, был вынужден тянуться. И снова лёг на пол. Носом в доски.

Тут по моим икроножным протопали... лошади. В смысле: Брусила с бойцами. Я в очередной раз порадовался, что сапоги без шпор и подков. Перевернулся, получил собственным незастёгнутым намордником по мордасам, сел на задницу и огляделся.

Ну, типа, всё: стоячих ворогов не осталось. Бойцы дорезают раненных. Сколько их тут? Шесть? Семь? А, нет — восемь. Помещение разделено на две части поперечной перегородкой с дверью. На её пороге лежит чудак, которому Сухан в самом начале топор в лобешник засандалил. Теперь пошёл вынимать. Вдруг замер, прислушиваясь. И метнул в темноту неосвещённой соседней половины. Стрельба "томагавками" на звук. Полёт нормальный, попадание — тоже. Оттуда раздался "хряп" по грубой материи, грубое слово по матери. И предсмертный вой.

— Воевода, двое для разговора.

Один — мой клиент, "розовое брюхо". Подхожу, присаживаюсь на корточки.

— Поговорим?

— Чтоб вы все сдохли! Гореть вам в гиене огненной...

Палаш — в руке. Укол снизу под бороду. Волна горячий крови из горла мгновенно заливает клинок по гарду. Еле успел отдёрнуть. Сверх-свежий мертвяк сползает вдоль стены на бок. Старательно вытираю сталь оттопырившейся полой тегиляя покойного. Ну хоть какая-то польза от него должна быть?

Не вставая с корточек, поворачиваюсь к молодому парню у стенке в двух шагах. Глаза у персонажа по кулаку, держится за левый бок. Под пальцами уже кровавое пятно.

— Поговорим?

Парень судорожно сглатывает, нервно кивает. Открывает рот и оттуда вдруг потоком хлещет кровь. Пытается что-то сказать, закашливается. Глаза закатывается. Новый выплеск ему на грудь. Ещё один. Голова опускается, тело сперва медленно, потом быстрее съезжает. По той же стенке, что и предыдущий, но в другую сторону.

Валет. Червей. В смысле: для могильных червячков.

Не поговорили. Жаль.

— Терпило. Стрелки остаются на стене. Не высовываться, не маячить. Смотреть по заборолу. При появлении патрулей — истребить. По возможности — не поднимая шума и света. Пантелейка...

В комнате два стола. С одного опрокидываю столешницу. Да, то, что надо.

— Одну крестовину обмотать тряпьём, залить... кувшинчик с маслом есть? За стенкой должна быть смола. Топить — нет времени. Наковырять и примотать в тряпье. Вытащить на стену, высунуть обмотанной стороной наружу. Понял? А мы вниз. Брёвна таскать.

Третьего дня я был уверен, что самое тяжёлое — собраться с духом и влезть в ту памятную полуразрушенную печку. А оказывается, куда труднее не навернутся, сбегая с уровня пятого этажа по крутой деревянной лестнице со склизкими от сырости ступеньками.

Гарнизоны соседних башен должны поглядывать. По-хорошему, и патрули должны быть сквозные. Были ли в числе убитых люди из соседних башен — не знаю.

Проще: каждая минута пребывания чревата потерей внезапности. Но спешить — медленно. Сломанная нога бойца — куда чреватее.

Успели. Возле зарубленных псов во дворе сторожки две фигуры, сидящие на корточках в овчинных тулупчиках. Двое мечников молча броском проскакивают вперёд. И сносят непрошеных гостей. Штатно колют: из низкой стойки в корпус. Штатно дорезают: перевернуть лицом вверх, проткнуть горло.

За спинами убитых приоткрытая калитка. Пошли.

Пространство предвратной площади.

Давит. Много, пусто, открыто.

Кажется, что из темноты вокруг за тобой следят десятки вражеских глаз. Сейчас ударят стрелы или выкатится толпа. Орущая, машущая режуще-колюще-дробящим... Жаждущая крови. Моей крови.

— Разошлись. Взяли. Ап!

Бардак — хорошо. Придурки заложили ворота одним бревном. Оно — тяжёлое. Но оно одно.

Я уже говорил: ворота на Руси открываются вовнутрь. Иначе снаружи снегом заметёт и фиг откопаешься. А чтобы ограничить доступ — поперёк, в железные скобы, ставят бревно.

"Запор" — это не препятствие пищеварению, это препятствие движению. Говорят: запорное бревно. Его накладывают. Или снимают, как мы сейчас.

Сняли брёвнышко.

"Весело подняли. Весело понесли".

Факеншит! Теперь верю — дубовое. Аккуратненько положили вдоль стеночки в стороночке.

"Лежу тихонько я в стороне.

Кричат все "горько". А горько мне".

Аж на языке горчит. Спокойно, Ванюша. Не надо так напрягаться — грыжу заработаешь. Ты ещё нужен. Народу и миру. А какой может быть прогрессор с паховой грыжей?

* * *

Коллеги, почему я не вижу историй о надорвавшемся, под непосильным трудом на ниве прогрессизма в России, попандопуле? Почему нет отчётов о грыжах, смещениях позвонков и геморроях? Не напрягаетесь? — Зря. Здесь есть очень много подходящего для жима и толчка. А уж рывок... рвать здесь надо повсеместно. Больше скажу: повсевсёшно.

* * *

Потянули створки. Факеншит!

Бардак — это нехорошо. Воротины провисли, цепляют за землю. А ну, раз-два, приподняли.

"А боец из ПВО заменяет хоть кого".

ПВО — нет. Так и домкратов нет! А бойцы — есть. Шесть здоровых парней могут унести крепостные ворота просто к себе домой. Под настроение. У строевых настроение задаётся приказом старшего по званию. Как, например, радиоактивный фон в расположении.

И так придётся ещё три раза.

Оттащили вторую створку. Дальше — 25 метров туннеля. Оно и так-то темно. "Час быка". Наверно, чёрного быка. Про негров все знают насчёт самого тёмного места. А про негро-быков?