не дожидаясь 'адмиральского часа'* — Адмиральский час: укоренившееся со времени царя Федора Борисовича шуточное выражение, обозначающее час, когда следует приступить к водке перед обедом.
magnifique* (франц.) — великолепный.
28 июля 1932 года. Среда.
Москва. Патриаршая слобода. Трехпрудный переулок.
...Таксомотор остановился.
-Ваш дом? Я прощусь с вами здесь. — сказала Гудрун Нильссон.
-А зайти ко мне не опасаетесь?
-Можно.
-Только предупреждаю сразу — у меня беспорядок. — сказал Чечель. — Я как на бивуаке, как говорят военные.
...Когда Гудрун вошла в квартиру, поставила свою сумочку на трюмо и остановилась, поправляя волосы, Чечель, совсем просто, подошел к ней сзади и обнял выше талии. Гудрун была изумлена, или сделала вид, что изумлена.
-Ну, что это с вами?
Чечель не ответил, покрывая жадными поцелуями золотистый пушок на белой шейке. Он держал ее всю, прижимая свои колени к ее ногам и сливаясь грудью с ее плечами. Она закричала:
-Пустите же меня!
Чечель поступил ровно наоборот: он поднял Гудрун как куклу, держа одной рукой за талию, а другой под коленями, прошагал в спальню и бросил ее как куклу на кровать.
Гудрун сопротивлялась, но недолго, ради соблюдения 'приличия'.
-Довольно же!
-Сейчас!...
Когда все было кончено, он поднялся, безупречно корректный. Не говоря ни слова Гудрун приподнялась, села на кровати, распустила волосы, потом стала хохотать. Чечель стоял, слегка смущенный, покусывал губы. Он волновался.
-И это все? — вдруг спросила Гудрун.
-Нет. Вы слишком потрясающе, вы прелестны. — с корявой галантностью ответил Чечель.
Она посмотрела на него с нежной иронией, улыбнулась, встала с кровати, слегка подавшись вперед и платье окончательно соскользнуло к ногам. Под ним ничего не было. Кроме ажурных французских чулок, прозрачно — тонких. Чечель смотрел на Гудрун: от прежней богини почти ничего не осталось — бледная кожа, кое — где родинки и веснушки, маленькая аккуратная грудь, талия, плоский живот, ожерелье на шее. И глаза — зеленые, бездонные глаза...
-Я начинаю сожалеть.
-О чем?
-Что в мире существуют подобные вещи. Вы разочаровываете меня, Серж. Я склонна думать, что преувеличивала силу русских мужчин.
-Всех скопом? — уточнил Чечель и она вдруг поразилась резкой перемене в его голосе: от коряво — учтивой галантности не осталось и следа, в голосе звенел металл.
-Всех.
Гудрун приблизилась к Чечелю и ее рот, жадный и проворный, в одно и тоже время, прижался к его рту. Чечель даже не пытался избежать ее прикосновения, но не потерял своего хладнокровия.
-Не кажется ли вам, что я вправе претендовать на лучший прием?
Чечель вдруг рассердился:
-С чего бы?
Шведка пожала плечами:
-Что за вздор? Вы ведете себя как мальчишка. Не ожидала, что вы окажетесь столь безумным и столь безразличным...Смешно. Мальчишка...
Чечель усмехнулся и неожиданно поцеловал Гудрун в губы. Но не жадно, а нежно коснувшись её губ. Потом поцеловал её под ушко, потом захватил мочку уха и нежно потянул, втягивая в рот. Положил ладони на горящие, раскрасневшиеся щеки. Водя пальцами по лицу, словно слепой, ощупывая с нежностью и нос, и уши, и губы, он обжег Гудрун ласковыми прикосновениями. Ответом, как и полагается, был томный вздох...
29 июля 1932 года. Четверг.
Москва. Патриаршая слобода. Трехпрудный переулок.
Гудрун Нильссон вышла из ванной комнаты в короткой юбке для лаун — тенниса и маечке, облегающей ее небольшую грудь. Чечель, расхаживающий в спальне по мягкому ковру, охнул, увидев ее, с голыми щиколотками, в носочках и теннисных тапочках, со слегка подкрашенными губами и глазами.
-Что? — спросила она, услышав его вздох, и добавила скучным голосом, — Признаю, я выгляжу очень волнующе.
-Более чем. — кивнул Чечель. — Спортивная форма вам к лицу. — Она все время была в вашей сумочке?
Гудрун кивнула, слегка пригладила волосы, поправила голубую ленту на голове и подошла к большому зеркалу в спальне.
-Предполагали, что после светского раута окажетесь..., э — э, не в своей...квартире?
-Разумеется, не предполагала. — она глянула на Чечеля и ему показалось, что глаза шведки не зеленые, какими он увидел их вчера, а льдисто — голубые, цвета утреннего озера. — Я была в этом уверена...
-Вы...
-Нет. — мгновенно парировала Гудрун, — Предвосхищая вопрос: я не отношусь к тому типу женщин, о которых вы сейчас подумали.
-Но...
-Без всяких 'но'! И условимся так: что, да как, да почему — не обсуждается. Хорошо?
-Хорошо. Ахилл умер оттого, что стрела попала ему в уязвимое место — его пятку. Не будем касаться уязвимых мест.
-Вы неплохо устроились, Серж. Не ожидала...
...Квартировал Чечель в Трехпрудном переулке. В начале XVII века, по смерти Его Святейшества Иова, на месте Козьего двора устроена была резиденция Патриарха Иоакима, а на месте болота — Патриаршая Слобода. Иоаким приказал вырыть близ слободы три пруда для разведения рыбы и разнообразия постных трапез. Такие пруды или рыбные садки были устроены в разных частях Москвы. На Пресне, к примеру, разводили дорогие сорта рыбы, в Патриарших прудах — более дешевые, для ежедневного обихода. Местность для Патриарших прудов была очень подходяща. С XVII века, постоянно освежаемые подземными ключами, содержались они в порядке и чистоте, а после 1760 года вокруг них разбили сквер. От этих 'Трёх прудков', как говорили в старину, появилось название Трехпрудного переулка.
Район, прилегающий к патриаршему подворью, очень быстро стал относиться к числу престижных. Ручьи и речушки убрали в трубы, овраги закопали, поверхность земли по возможности выровняли. Территории вокруг Патриаршей слободы были разделены на участки, которые город раздавал под застройку. Задумано было создание вокруг прудов и подворья Его Святейшества места, удобного для жизни, с садами и со скверами, с широкими площадями и удобными улицами. Конечно, аристократия и богатеи предпочитали шумный респектабельный центр, зато служилое дворянство и простые горожане предпочитали селиться именно здесь.
Почти все дома были небольшими, в один — два этажа, в основном, каменными. Но промышленный бум стал быстро менять облик города. Население увеличивалось, жилья требовалось больше. Соответственно, земля стремительно дорожала. На месте дворянских городских усадеб повсеместно стали возникать многоквартирные доходные дома, то есть, многоэтажные здания в которых квартиры сдавались внаем. Патриаршие пруды постепенно обретали современный облик и превращались в довольно престижный жилой район. Не элитарный, а скорее, интеллигентский, академический, немного богемный. Впрочем, здесь появлялись дома разного уровня, аренда квартир в которых и стоила по — разному.
Целый район в Трехпрудном переулке был возведен на средства графской семьи Волоцких, строил их архитектор Эрнст — Рихард Нирнзее. Забавно, что почти все подъезды в домах были разные — владельцы не имели достаточно средств, а кредит брать не хотели, посему возводили их постепенно, по мере накопления ресурсов. При этом учитывали запросы жителей и по ходу меняли проект...
Квартира Чечеля была меблирована довольно экзотично и безалаберно: диван и кресла разных эпох, трюмо из грубых неструганных досок, лоснившихся от полировки, мало совместимые между собой обои, люстра, гардины, потертые стулья с фантастической обшивкой, китайская ширма. Все же Гудрун не могла не признать, что во всем этом хаосе цветов и стилей, во всем противоборстве эпох определенно чувствовался некий стиль.
-О вас тоже можно сказать, что вы не из бедствующих. — ответил Чечель.
-Да, мой дядя, Арнес Бильдт, хорошо известен в России. — сказала Гудрун. — Во время Большой войны он возглавлял российско — английское акционерное общество 'Транзито', созданное для контроля над транзитными грузами и получения транзитных лицензий.
-Хорошие были времена для вас, шведов?
-Уж такова сила нашего географического положения и уровня промышленного развития. Швеция оказалась важна для обоих противоборствующих альянсов в качестве поставщика товаров и страны транзита.
Гудрун Нильссон подобрала под себя ноги, по — домашнему усевшись в кресле. Ее, казалось, ничуть не заботило то, что он мог видеть часть гладких белых бедер.
-Действительно, волнующе. — сказал Чечель.
-Ничего не поделаешь. — ответила шведка, покусывая ноготок.
Она все же одернула юбочку, слегка прикрыв заголившиеся ноги и озорно хихикнула. Над правой бровью, у самой переносицы, у нее появилась нежная ямочка.
-Давно хотела вас спросить, Серж...Вы сильно хромаете...Последствия ранения? Вы из военных?
-Хромаю? Да...Право слово, не самые приятные воспоминания, Гудрун. Я, знаете ли, не спортсмен. А моя хромота — последствия неудачного падения с лошади.
Картинки из прошлого — IX.
...Поезд был очень хороший, настоящий, санитарный. Княжеский. Оборудованный на средства княгини Веры Игнатьевны Гедройц из древнего и знатного литовского княжеского рода Гедройц. Кригеровские вагоны с ярусными койками во всю длину. Вагоны II — го и III — го класса со станками Коптева на рессорах для легкораненных и больных. Перевязочная, аптека, вагон — кухня, столовая, прачечная, кладовая с ледником, багажная. Служебные вагоны. Свет, чистота. Внимательные врачи, сестры, няни.
...'Ягеллончики' протиснулись в вагон — лазарет для тяжелораненных, оборудованный станками Кригера, с примкнутыми штыками, и увидели деревянные носилки, вставленные в специальные подставки, заполненные раненными.
-Пся крев!
-Назад!
-Нех их!
-Не трогайте раненных!
-Нех их вишеци дьябли ведмо!
-То нет!
-Забичь вшистских!
-Прекратите!
-Драни! Закончичь!
-Гниде безрадне!
-Люди вы или нет?!
-Выйщце!
...Поляки перебили всех раненых — они разбивали им головы прикладами. Раненые солдаты вопили от ужаса. Затем 'ягеллончики' принялись за сестер милосердия — с них срывали одежду, и слышно было на перроне, как женщины визжали...
...Возле пакгауза стоял рев, как на соревнованиях по боксу. Пьяный польский офицер в барашковой шапке стоял посредине пакгаузного двора, у наспех сооруженной виселицы, где уже болталось несколько раздетых до исподнего трупов и безумно хохотал. Сестер милосердия из санитарного поезда гнали через двор раздетыми догола с руками за головой. С их ног стекала кровь. За ними тащили доктора и старуху княгиню в разорванном платье. Всех подогнали к виселице. Когда 'ягеллончики' вешали первую из сестер милосердия, пьяный хохочущий офицер сам выбил у нее из — под ног кирпичи, на которых она стояла. Чечель больше не мог на это смотреть...
-Почекай, москаль, почекай. — злорадно крикнул 'ягеллончик' и сильно ткнул Чечеля штыком в ногу.
От боли Чечель потерял сознание...Он уже не видел, как польский солдат, прижав шею молоденькой сестры милосердия к кирпичной стене пакгауза, деловито вспорол ее тело от живота до горла...
Глава Четвертая.
'Начало индикту, сиречь новому лету'.
1 августа 1932 года. Воскресенье.
Москва. Симонов монастырь.
В день праздника 'Происхождения Честных Древ Креста Господня', 1 августа, всегда бывал крестный ход на воду. Накануне этого дня государь выезжал в Симонов монастырь, где слушал, по традиции, вечерню и в самый праздник заутреню и обедню. Напротив монастыря, на Москве — реке, устраивалась в это время иордань, подобно как и в день Богоявления. Государь, в предвестии крестного хода, выходил 'на воду', но, конечно же, не погружался торжественно в иордань, как бывало раньше, не купался в освященной воде для здравия и спасения, а символически лишь возлагал на себя три заветные креста и принимал патриаршее благословение. После этого духовенство освящённой водою кропило заранее привезенные знамёна полков лейб — гвардии и назначенные в сопровождение их знаменные команды, а желающим разливалась святая вода...
...Раскланиваясь с отъезжающими от ворот Симонова монастыря представителями дипломатического корпуса, товарищ министра иностранных дел Алексей Дмитриевич Хитрово на мгновение остановился в шаге от секретаря Политического отдела посольства Японии в Москве Масатанэ и обменялся несколькими общими фразами.
-Как вам нынешняя церемония? — спросил Хитрово. — На мой взгляд, удалась.
-Безусловно. — ответил Масатанэ. — Очень умиротворяющее зрелище, проникнутое торжественностью и ощущением мира.
-Жаль, что таких же ощущений недостает в политике, господин масатанэ, — сказал Хитрово. — Я считаю, что хорошие отношения между державами, без сомнения, явились бы успокаивающей гарантией сохранения мира и добрососедства...
-Я с вами абсолютно согласен. — кивнул головой Масатанэ и многозначительно взглянул на Хитрово. — У дипломатов есть выражение 'найти общий язык' — надо его искать.
-Я готов этому способствовать.
-Я тоже готов. Я действительно считаю, что Японии стоит искать общий язык с Россией.
-Может быть, нам стоит это обсудить в более доверительной и неформальной обстановке?
-Нам? — уточнил Масатанэ.
-Вероятно, речь также может о тех персонах из нашего окружения, кому и я, и вы, можем доверять.
-Как вам будет угодно.
-Но, я слышал, вы на днях уезжаете?
-Ненадолго. На несколько дней. Протокольное действо. Позавтракать кое с кем из австрийских Габсбургов, пообедать с кем-нибудь из немецких Гогенцоллернов. Короткая, обременительная обязанность.
-Хорошо. О времени и месте нашей встречи договоримся чуть позже.
-Не возражаю.
-Я телефонирую вам в посольство, после вашего возвращения...
...За короткой встречей Хитрово и японского дипломата в отдалении наблюдал вице — директор Департамента Государственной Охраны. Рядом с ним находился генерал Брюханов...
-Итак, что мы имеем? — спросил вице-директор департамента. — Дипломаты планируют собственную комбинацию. Цель комбинации, вернее одна из целей, нам в общих чертах известна. Так?
-Так. Канал, по которому все, что будет проходить, должно выглядеть совершенно точно и верно. В этом его отличие от дипломатического манипулирования, в коем допускаются, хотя часто не оправдываются, хитрость и блеф.
-А почему им напрямую не обратиться к нам за помощью?
-Полагаю, корпоративная честь...
-В смысле?
-Дипломатия осталась уделом аристократов — выпускников наших Кадашей и Итонского колледжа Оксфорда или Кембриджского университета. Что наше дипломатическое ведомство, что Форин офис всегда были консервативными министерствами, за это и подвергались критике. Поэтому ищут окольные пути.
-К тому же предполагается работать в обход МИДа, действовать тактично, не вызывая противодействия...
-Да. Дипломатия не годится. Это прекрасно одетые люди, которые вежливо разговаривают друг с другом, работают по правилам, у них есть протокол, есть традиции. МИД — это официальные каналы общения.
-Ладно. Пусть так. Пусть играют свою комбинацию, а мы сыграем свою. Подведем заодно к комбинации и нашу доморощенную 'ЭнДэ'. Исключительно в интересах дела. Детали продумаем, а в общих чертах, это будет выглядеть так: наш человек осуществляет организацию канала двусторонней связи с японцами, обеспечивает оперативную работу, а 'Народное действие' получает сведения и нас это устраивает: мы будем уверены, что важная информация, сообщаемая им, всегда дойдет до Лондона...
