Распахни своё сердце

— Молчи, — Татьяна, прижавшись лбом к широкой груди, часто дышала. — Умоляю, молчи. Мне страшно.

— Ты боишься меня?

— Нас.

— Почему?

— Потому что мы оба не в состоянии бороться с соблазном.

— А нужно?

— Боюсь, что это уже не имеет значения. Я сдаюсь.

Глава 33

— Я заглянула к детям, — Татьяна вошла в спальню, тихо прикрыв за собой дверь. — Они спят.

Роман с откровенным желанием смотрел на неё, отмечая, что в его длинном махровом халате, раскрасневшаяся после душа, она выглядит по-домашнему мило и весьма забавно. Он ждал Антонову, боясь, что она передумает, испугается и снова закроется в себе, но наброситься на неё в коридоре, когда она была готова на всё, просто не смог, зная, что где-то рядом дети.

Однако, брюнетка, имея время на охлаждение эмоций, явно не воспользовалась им, потому что уже в следующую минуту решительным шагом пересекла комнату, приподняв полы слишком длинного для неё халата, и села на край кровати рядом со Смирновым, с улыбкой взглянув на него. Васильковые глаза горели тем же желанием, что и немногим раньше, в тускло освещённой прихожей.

— Рома, я сдаюсь, — казалось, повторения именно этих слов он ждал, чтобы перестать сдерживаться, отпустив самого себя.

— Таня, ты... — разве можно выразить бушующий в нём вулкан чувств какими-то избитыми фразами? Роман откинулся назад, на спину, и мягко улыбнулся: — Иди ко мне.

Если бы Антонова могла отказаться и сбежать... Развернувшись к нему лицом, она развязала пояс халата, лёгким движением позволила махровой ткани свободно скатиться с плеч и обнажить полную грудь, наклонилась, руками уперевшись в постель по бокам от крепкого тела любовника и, подтянувшись немного выше, поцеловала его — уверенно и многообещающе.

Смирнов скользнул ладонями по её обнажённой спине вниз, стянув халат до конца, отбросив в сторону и оставив на желанной женщине лишь небольшой кусок чёрного кружева, скорее открывающий, чем прикрывающий что-либо. Сегодня всё должно быть для неё. Перевернувшись, он навис над ней, помог приподняться ближе к подушкам и припал губами к мягкой груди с твёрдыми горошинами крупных тёмных сосков.

Татьяна едва слышно застонала, выгнувшись навстречу и вцепившись короткими аккуратными ногтями в его плечи через старую домашнюю футболку. Она почти забыла, что бывает так хорошо. Хотелось лишь чувствовать, не забивая голову лишними мыслями, что брюнетка и сделала, полностью отдавшись ощущениям.

Она закусила губу, когда тёплые пальцы скользнули между её бёдер, поглаживая сквозь тонкое кружево, умело лаская и возбуждая.

Оторвавшись от пышной груди, Роман хрипло прошептал:

— Ты потрясающая. Чёрт возьми, я с ума схожу от тебя!

Антонова посмотрела на него, стараясь взглядом выразить свои чувства, потому что боялась сказать что-то нелепое, и он понял её.

Встав на колени, Смирнов стянул через голову футболку, расстегнул ширинку на потёртых джинсах и снова прижал к постели тело, которое готов был боготворить каждым прикосновением. У всех разные идеалы, и шатен, наконец, нашёл свой. Теперь он был уверен, что не отпустит от себя эту женщину, сумевшую перевернуть его жизнь.

— Таня, ты нужна мне, — ловкие пальцы избавились от последней преграды, лишающей Романа полного доступа к его совершенству. — Ты особенная, — короткими поцелуями он спустился по её животу ниже, к тёмным завиткам волос.

Устроившись между разведённых ног, он начал ласкать брюнетку губами и языком, наслаждаясь приглушёнными тихими стонами.

Татьяна зажала рот ладонью, чтобы не закричать в голос. Трудно сдерживаться, когда всё тело трясёт от желания и удовольствия. Она и раньше испытывала подобное, но это было слишком давно, чтобы остаться равнодушной сейчас.

Смирнов пленил её, не оставив и шанса на спасение.

Антонова дёрнулась, когда к губам и языку присоединились пальцы, проникающие в неё и ласкающие изнутри. Её стоны стали какими-то жалкими, скулящими и умоляющими, но Роман не останавливался, продолжая изводить любовницу изощрёнными, но сладкими пытками. Она должна запомнить их первый раз.

Шатен подтянулся наверх, не переставая одной рукой ублажать Татьяну, и впился в её губы требовательным поцелуем. Он хотел её. Хотел до дрожи и изнеможения.

Она пылко отвечала ему, обняв за шею и притягивая к себе. Между ними больше не было возведённых барьеров непонимания. Единение. Полное.

— Рома, пожалуйста, — пробормотала женщина, когда он позволил ей глотнуть воздуха. — Я больше не могу! — тонкие пальцы потянулись к его джинсам, стягивая их на бёдра вместе с нижним бельём.

Смирнов подчинился, потому что сам не был железным. Вытащив из неё пальцы, он прижался к ней возбуждённым членом, освобождённым от тесноты штанов.

— Господи! — простонала Антонова, шире раздвигая ноги.

— Возможно, — усмехнулся Роман, стараясь скрыть собственное волнение за напускной весёлостью.

Придерживая напряжённый ствол рукой, он толкнулся, плавно входя в неё с тяжёлым громким вздохом, сорвавшимся с губ.

Несколько движений, чтобы привыкнуть друг к другу, и они слились полностью, катаясь по постели, как сорвавшиеся подростки, узнавшие, что такое секс, с той лишь разницей, что в данную минуту ни у одного из них не повернулся бы язык назвать происходящее просто сексом.

Заниматься любовью можно страстно, с горячим желанием и остервенением, когда долго ждёшь этого и, наконец, получаешь.

Татьяна не успевала осознать, как она оказывалась сверху, снизу, сбоку, как её ноги крепко сжимали чужие бёдра, а потом располагались на широких, влажных от пота плечах. Это было сумасшествие.

Джинсы и трусы Смирнова сползли до щиколоток и неудобно болтались, но такая мелочь не способна была помешать тому порыву страсти, с которым они бросались друг на друга.

Нельзя сказать, что разум покинул их, потому что стоны всё ещё отчаянно сдерживались, хоть и рвались наружу.

Роман задыхался, вколачивая распростёртое под ним тело в кровать, быстро и размашисто двигая бёдрами. Вдвойне приятно было то, что брюнетка не лежала под ним бревном, а с удовольствием двигалась навстречу, беззастенчиво отдаваясь. Она дарила ему больше, чем своё тело — она раскрывала перед ним душу, дверь в которую заколотила когда-то давно.

Сейчас все их чувства и эмоции были обнажены, распахнуты настежь и раскалены.

— Рома! — сорвалось с припухших влажных губ Антоновой, и она содрогнулась, попав под накрывшую её волну оргазма. Сколько же лет она не ощущала подобного? Слишком давно...

Когда женщина, которую ты хочешь назвать своей, кричит твоё имя — это признак твоей победы над ней.

Смирнов ещё несколько раз толкнулся в подрагивающее тело и вышел из него, с глухим стоном кончая на светлое покрывало. Ему хватило опыта и ума, чтобы не наделать глупостей в порыве страсти.

Тяжело дыша, он опустился на кровать рядом с Татьяной и уткнулся носом в её растрёпанные волосы. Ему бы не хватило никаких слов, чтобы высказать всё, что он чувствовал в данный момент.

Она перевернулась, наваливаясь на него сверху и пристально глядя в тёмно-зелёные глаза. В этом взгляде было всё то, что не сказано.

Приблизившись к его лицу, брюнетка коснулась приоткрытых губ своими, будто благодаря за подаренное наслаждение. Её покинули смятение и нерешительность. Бороться с собой в определённый момент становится бессмысленно.

— Ты сдалась, — тихо проговорил Роман, перебирая пальцами спутавшиеся пряди чёрных волос.

— Ты оказался слишком сильным противником.

— Жалеешь?

— Ни капли.

— Я хочу, чтобы ты была со мной.

— А разве я с кем-то ещё? — Антонова улыбнулась.

— Теперь точно нет, — он собственнически обнял её и поцеловал в плечо.

— Надеюсь, что и ты только со мной...

— Не вздумай верить всему, о чём болтают! — шатен рыкнул. — Женя близка мне, но по-дружески. Да я женщиной её не считаю!

— А почему ты думаешь, что я о ней? — васильковые глаза лукаво сверкнули.

— Будто я не знаю, что о нас говорят!

— Я шучу, Ром, — Татьяна засмеялась. — Я верю тебе.

— Это дорогого стоит. Я понимаю, что тебе трудно сейчас, — Смирнов крепче обнял её. — У нас всё получится.

— А как к этому отнесутся дети?

— Старший закатит пирушку, — проворчал мужчина.

— С чего ты взял?

— Этот мелкий поганец уже давно пытается подтолкнуть нас друг к другу. И, знаешь, ревность вызвать он сумел.

— Ты ревнуешь меня к Олегу?!

— Ревновал, было дело.

— Жуть.

— Согласен.

— Я не уверена, что Алеся сможет принять наши отношения. Понимаешь, она вряд ли смирится с тем, что кто-то занял место Кирилла.

— Тань, я не претендую на его место. Я это я.

— Да, вы разные... — Антонова задумчиво улыбнулась. — Ты нравишься ей. Возможно, это смягчит её.

— Я не хочу заставлять тебя выбирать. Это нечестный выбор. Но я не отступлюсь, запомни.

— Я знаю.

— Скажем им в новогоднюю ночь?

— Лишь бы в нас не полетели праздничные салаты.

— Я прикрою тебя.

— Рома, — Татьяна глубоко вздохнула, — я счастлива.

— Чёрт, — он понимал, как тяжело ей было признаться. Наверное, она впервые после смерти мужа произнесла эти слова. — Тань, только не закрывайся от меня.

— Распахни своё сердце?

— Ты помнишь?

— Помню.

— Жаль, что ты не сможешь забыть и неприятные моменты, связанные со мной.

— Они часть нашей истории.

— Знаешь, — Роман сощурился, — мне кажется, что ты решила меня заболтать, а я настроен на более приятное времяпрепровождение.

— И какие будут предложения?

— О, их будет много, — он резко перекатился, подминая под себя женщину.

— Заранее даю согласие.

— Я не сомневался.

Порой слова могут выразить гораздо меньше, чем жесты, движения, прикосновения и взгляды. Часто мы говорим одно, но ощущаем совсем другое.

Единственным взглядом иногда можно сказать столько, сколько не скажешь за всю свою жизнь разнообразием слов. Мимолётное прикосновение способно раскрыть глубины души и самые потаённые тайны.

Язык жестов — язык наших чувств.

Слова всегда остаются лишь словами, даже если мы помним их, но память ощущений иная.

Нельзя забыть то, что помнишь кожей.

Бывает, рискуя, мы ставим на карту всё, но всегда есть шанс, что мы выиграем. Конечно, нельзя исключать проигрыш, но надежда на то и надежда, чтобы жить, даже стоя на коленях и харкая кровью.

Смирнов и Антонова рискнули, потому что оба не желали в будущем гадать, что было бы, если... Это "если" люди слишком часто позволяют себе оставлять. Зачем? Его нужно гнать подальше.

Поддаться искушению не грехопадение — порой это возвышение.

Глава 34

Толик вдохнул свежий морозный воздух и закурил. Деревенская тишина всегда приносила ему покой и умиротворение. Конечно, тишина эта была относительной в преддверие праздника, но по сравнению с городской суетой весьма ощутима. Дик носился по двору, роя носом рыхлый снег. Здесь, вдали от столицы, её нищенские редкие снежинки казались посмешищем на исходе декабря — метель накануне изрядно постаралась, занеся двор. В тусклом свете фонаря виднелась расчищенная дорожка, и Щербатый невольно хмыкнул, вспомнив, с каким усердием Павел орудовал лопатой, раскрасневшийся, вспотевший и смешной в старых валенках и заштопанной телогрейке. Крюков сам вызвался ему в помощники, вероятно, смущённый повышенным вниманием со стороны Антонины Ивановны и бабы Глаши и желающий хоть ненадолго вырваться из-под их опеки.

Парня приняли с присущим Финогеновым радушием, оценили его вежливость и образованность, но, ужаснувшись худобе блондина, вознамерились за праздники откормить его так, как обычно откармливают свиней на убой. За сутки, проведённые в родительском доме своей возлюбленной, Павлу казалось, что он съел больше, чем за двадцать четыре года жизни. Толик видел, как бедный малый, давясь, жевал третью порцию душистой, покрытой золотистой корочкой жареной картошки, заедая пирожками с мясом, "чтобы сытнее было", но не посмел отказать сердобольной бабке Глаше, подсовывающей ему домашние малосольные огурчики "в прикуску".

Ещё веселее стало, когда Крюков, изъявив желание помочь Щербатому, услышал от Антонины Ивановны, что это замечательная идея, потому что физический труд на свежем воздухе способствует хорошему аппетиту — нервный тик, начавшийся у блондина, Финогенов, наверное, никогда не забудет.

Да, у Толика и в мыслях не было, что наступит день, когда их офисное "солнышко" будет представлено его семье в качестве будущего родственника. Глядя на сияющую Кису и не отстающего от неё ни на шаг Павла, сомневаться в том, что родство не заставит себя долго ждать, не приходилось. Эти двое, казалось, дышали только друг другом. Жизнь — странная штука.

Затушив окурок в старой жестяной банке, стоящей на верхней ступени, Щербатый, спустился с крыльца и, оставшись без защиты козырька, поёжился от неприятных ощущений, вызванных падающими на бритый череп и тающими снежинками.

Пройдя через двор, он по приставленной деревянной лестнице поднялся на заметённую крышу дровяника и посмотрел в тёмное небо, задрав голову. Это было его маленькой традицией.

— С наступающим, брат, — прошептав, он поднял вверх руку, сжав кулак. — Я не оставлю твоих девочек, — эти слова он произносил каждый год, стоя на той самой крыше, где много лет назад они с Кириллом, будучи совсем мальчишками, поклялись в вечной дружбе. Теперь он знал, что люди рано или поздно умирают, но всё ещё верил, что там, за пределом, его ждёт человек с открытой улыбкой, поклявшийся когда-то всегда быть рядом с ним.

___

Павел, выйдя покурить, заметил одинокую крупную фигуру Финогенова. Ощущение, что он увидел что-то слишком личное, въелось ему под кожу, но та осязаемая пустота, окружавшая брата его девушки, толкала в спину.

Скрипнула дверь, и тонкие пальцы Ирины обхватили его запястье.

— Не ходи, — она произнесла это очень тихо, будто боясь, что её услышат. — Он общается с другом.

— Он же там один! — Крюков дёрнулся.

— Нет. Он сейчас с тем, кто был очень дорог ему.

Конечно, он уже знал историю Кирилла Антонова, поэтому быстро понял, что Киса права и Толика нужно оставить в покое, но его не покидало чувство сострадания к этому человеку, одинокому среди толпы. Страшно так жить. Сколько он помнил, Щербатый всегда помогал окружающим, но что было у него самого? В эту минуту, глядя на тёмный силуэт мужчины, смотрящего в небо, Павел особенно чётко увидел его одиночество.

— Ириш, как он живёт? — невольно сорвалось с губ блондина.

— Как умеет.

Взявшись за руки, они молча зашли в дом, но оба понимали, что увиденное долго не сотрётся из их памяти.

___

Финогенов спустился с крыши и, прислонившись спиной к лестнице, достал телефон. Совсем скоро сеть будет перегружена, и ему не удастся поздравить знакомых. Обычно он делал рассылку сообщений, но Лёне и Татьяне непременно звонил. Так как с Антоновой он уже созванивался, остался лишь Костенко. Толик знал, что его бывший сослуживец, не отступая от собственных традиций, сейчас занят последними приготовлениями к новогодней вечеринке в клубе. У Леонида не было семьи, с которой он мог бы провести праздничную ночь, но у него был клуб, его детище, которое он обожал и в которое вложил всего себя.