— Ах, прошу прощения, — неожиданно заговорил учёный с третьей рукой, вежливо и доброжелательно улыбаясь. Вместе с прищуром это смотрелось... неубедительно. — Право же, мы не так уж часто видим в пределах лабораторий прекрасных девушек, так что прошу прощения за нашу грубость... Охаяси-сан, правильно? — спросил он, бросив на меня ещё один цепкий, но прохладный взгляд. В ответ на вопрос я кивнула. — Меня зовут Харада Хачиро, приятно познакомится, — сказал учёный и протянул руку для рукопожатия. Третью, которая растёт из груди... И смотрит-то Харада-сан так внимательно и с насмешкой в глазах.

"А, вот в чём подвох!" — так и хотелось воскликнуть мне, но я промолчала и с самой обаятельной улыбкой, на которую была способна, не дрогнув даже внутренне, пожала предложенную руку. Проверку нужно пройти достойно.

— И мне очень приятно, — сказала я.

На этот раз Харада-сан улыбнулся куда более естественно, а рукопожатие вышло вполне себе дружеским.

— Позвольте представить, — сказал он, указывая на старого учёного в очках. — Это Кубота Кенджи, руководитель нашей научной группы.

Я почтительно, но не слишком низко поклонилась учёному. От этого человека веяло старостью, мудростью, опытом и стальной волей... Даже не смотря на нелепые круглые очки с толстыми линзами. В ответ на мой поклон он коротко кивнул, словно привык к такому приветствию.

— Это Ториами Кен, — продолжил тем временем представлять своих коллег Харада-сан, указывая на циклопа. — Старший научный сотрудник.

— Приятно познакомится, — постаралась нейтрально сказать я, но получилось не очень: и голос прозвучал с какими-то насмешливыми нотками, и улыбка вышла какая-то саркастическая...

— Взаимно, — в тон мне отозвался циклоп с такой улыбкой, будто он сделал мне гадость, но я об этом ещё не знаю.

— А это Нагадзима Такехико, — указал на зеленокожего учёного Харада-сан. — Тоже старший научный сотрудник.

Мы с зеленоглазым посмотрели друг на друга. Я коротко кивнула ему, ничего не сказав. Нагадзима скрестил руки на груди и окинул меня взглядом, полным презрения, но тоже, через силу, кивнул в ответ.

— Теперь, когда мы знакомы, — безукоризненно вежливо сказал Харада. — не могли бы вы объяснить, чем обязаны Вашему появлению?..

— Я привёл её посмотреть на результаты некоторых наших неудачных экспериментов, — неожиданно вклинился в разговор Маюри прежде, чем я успела ответить.

Учёные слегка удивлённо на него посмотрели.

— Вы уверены, Куроцучи-сан? — спросил, наконец, руководитель группы, Кубота Кенджи, поправляя очки. — От этого зрелища падали в обморок даже бывалые синигами, Вы же знаете, у нас всегда проблема с обслуживающим персоналом...

Маюри поднял руку, прерывая учёного, и внешне спокойно, даже безмятежно ответил, полу прикрыв глаза:

— Эта женщина — моя связующая. Она должна увидеть это.

Говорил-то он спокойно, но я чувствовала через Связь, что Маюри переживает и нервничает, как школьник перед экзаменом. Он боится, что я сочту его чудовищем, когда что-то увижу, и захочу держаться от него подальше. В такой ситуации о Единении можно даже не задумываться... Кроме того, Маюри не хотел терять наших отношений (!!!), он уже привык с наслаждением целовать меня по утрам и спать, подтянув меня к себе под бок, ночью. Не говоря уже о менее... хм, невинных вещах.

— Хорошо, — легко кивнул Кубота-сан, пристально глядя на Куроцучи и словно видя в нём то, чего раньше не замечал, — Мы как раз собираемся провести эксперимент с составом препарата невидимости, — учёный развернулся и ушёл к одному из компьютеров рядом со смотровым окном.

— Препарат невидимости? — переспросила я у Маюри, не скрывая собственного удивления. — Зачем? Твоя маскировка достаточно хороша, чтобы скрывать тебя от большинства врагов...

— ...Но не от демонов выше первого ранга, — язвительно закончил за меня Маюри, впрочем, он тут же улыбнулся, предвкушая будущий опыт. — Суть работы любого учёного заключается в создании новых технологий, предметов и непрерывном совершенствовании старых. В мире живых говорят: "Нет предела совершенству". Я же говорю: "Нет предела совершенствованию". Призвание учёных — делать вещи лучше предыдущих, но никогда не достигнуть совершенства. Запомни это, девочка.

"...Никогда не достигнуть совершенства". Я где-то это уже слышала...

Тем временем, Маюри приобнял меня за плечи и подвёл к смотровому окну.

Комната для психов... эм, в смысле, для подопытных, была не так пуста, как мне показалось вначале. Там нашёлся операционный стол, хотя более всего он напоминал стол для пыток. Однако подобные ему располагались во всех лабораториях Института, и если бы я высказала свою точку зрения вслух, меня бы никто не понял, особенно тут. Стол представлял собой ровную металлическую поверхность с встроенными в неё оковами для шеи, локтей, запястий, пояса, коленей и щиколоток. На таком столе особо не пошевелишься, человек фиксировался надёжно.

Собственно, стоило мне подумать о человеке, и вот он. В комнату вошли двое дюжих синигами с квадратными лицами дуболомов и примерно таким же уровнем интеллекта. Они тащили за собой третьего, бесчувственного детину — подопытного в одних только белых трусах. Этот парень выглядел неважно: мёртвенно бледный, заросший щетиной, ноги его не держали, да и вообще он вряд ли осознавал происходящее. Двое синигами споро и молча положили его на операционный стол и закрепили оковы.

Я уже догадалась, что хотел показать Маюри, и по моей спине пробежал холодок. Захотелось отвернуться, но Куроцучи крепко держал меня за плечи.

— Смотри, — склонившись к моему уху, тихо прошептал Маюри, и хотя я не видела, но почувствовала, как он улыбается той самой улыбкой, от которой становилось жутко даже капитанам. — Смотри внимательно, девочка. Не отводи взгляд.

И я смотрела.

Вот Нагадзима-сан вышел из смотровой и через пару минут появился по ту сторону стекла. В его руках был шприц с прозрачной жидкостью внутри. Зеленоглазый учёный подошёл к зафиксированному подопытному и точным, отработанным годами практики движением ввёл содержимое шприца в вену бессознательному человеку на операционном столе. Подопытный, кажется, ничего не почувствовал. Затем Нагадзима-сан спокойно вышел и снова появился в смотровой, только с нашей стороны.

Пока что с подопытным ничего не происходило.

— Где расчёт? — недовольно спросил Маюри куда-то в пространство. Мимо сразу же протопал Ториами-сан и на ходу подал Куроцучи несколько листков с формулами.

Я уже понадеялась, что он меня отпустит, но не тут-то было. Маюри просто сделал шаг назад, притянул меня ещё ближе, положил свои локти мне на плечи, а подбородок на мой затылок и вытянул руки вперёд и вниз. Таким образом, он мог читать, и бумаги не загораживали мне обзор.

И хотя он сделал это только ради удобства, от этой близости мне полегчало.

Пока я нервничала, Маюри углубился в чтение формул. Он ушёл в них минут на пять. За это время ничего страшного не случилось. Учёные спокойно работали за компьютерами, изредка перебрасываясь парой фраз. Тихо гудело и мигало лампочками включённое оборудование. Приглушённый свет в лаборатории успокаивал, особенно если за стекло не смотреть. Я даже начала надеяться, что, может, пронесёт?

И тут неожиданно Маюри с самым пофигистским выражением лица порвал листы на клочки и выкинул.

— Состав рассчитан неверно, — недовольно сказал гений. — О чём вы думали? Абсолютно неэффективная формула. Думаете, наш запас подопытных бесконечен, раз позволяете себе тестировать на них каждую вашу глупость? Живо готовьте перерасчёт! Хочу увидеть его хотя бы к концу дня, раз на большее ваших мозгов не хватает, — язвительно закончил Маюри.

Самое удивительное, что ранее такие гордые учёные тихо вздохнули и приступили к работе. Один только Кубота-сан позволил себе бросить укоризненный взгляд сквозь очки на Куроцучи, но слегка сумасшедшему гению такие методы воздействия, что слону дробина.

Тем временем Маюри снова наклонился ко мне.

— Смотри внимательно на тот подопытный материал, девочка, — сказал он, ткнувшись лицом мне в затылок. В другое время я бы получила от этого несказанное удовольствие, но сейчас мне было слишком страшно. — Эти идиоты оказали тебе невольную услугу, напутав с формулой. Сейчас ты увидишь, как заканчивается большинство наших неудачных экспериментов.

Стоило ему сказать это, как подопытный на операционном столе зашевелился, насколько позволяли оковы. Наверное, он стонал, но та часть смотровой, где он лежал, была хорошо звукоизолирована.

С этого момента подопытный постоянно шевелился, и со стороны это напоминало бред: бессознательное состояние, нездоровое потоотделение. Однако вскоре я заметила, что его кожа неестественно покраснела, особенно на лице, будто сгорела на солнце.

Дальше — хуже. В течение двадцати минут кожа подопытного всё сильнее краснела, пока на двадцатой минуте из пор не начала сочиться кровь. Сначала по капле, затем всё обильнее.

Мужчина начал метаться в оковах, всё сильнее и сильнее. В какой-то момент я заметила, что по всему его телу стали образовываться язвы, которые сочились кровью и сукровицей.

Я скривилась от отвращения и попыталась отвернуться, чтобы не смотреть на метания подопытного, но Маюри неожиданно крепко обхватил мою голову ладонями, не давая повернуться.

— Смотри, — зло сказал он, почти шипя сквозь зубы.

И я смотрела. Мир для меня сузился до размеров комнаты с мягкими стенами.

Язвы быстро росли на теле подопытного, и вскоре на нём не осталось живого места. Его кожа растворялась буквально на глазах, оголяя мышцы и сухожилия. Сукровица перемешалась с кровью, которая сворачивалась недостаточно хорошо, и, местами, капала с операционного стола.

Мужчина, ошалевший от боли, рвался из оков, выворачивая колени и запястья. Он ужасно кричал, но из-за звукоизоляции этого не было слышно. И поэтому его беззвучный крик пугал ещё сильнее.

Вскоре его силы иссякли, но пытка на этом не остановилась. Вколотый препарат начал растворять оставшееся.

Первыми вытекли глаза. Затем на голове подопытного начали выпадать тёмные волосы вперемешку с кровью, оставляя кровавые проплешины. В щеках появились первые дыры, мочки уха полностью растворились, а сами уши стали хрупкими и ломались каждый раз, когда подопытный бился в оковах операционного стола. Растворились и ногти на руках и ногах, а кровь полилась уже обильным потоком.

Но при всём при этом подопытный был ещё жив.

— Хватит... — тихо проскулила я, тихо плача и не в силах отвести глаза.

— Нет, — безжалостно ответил Маюри.

Дыры в щеках подопытного всё ширились. Во рту были видны осколки зубов. Тонкий слой мышц на лице мужчины местами уже был разъеден до кости. На руках уже были видны костяные фаланги пальцев.

Подопытный неожиданно перестал шевелиться. Потерял сознание? Умер?

— Куроцучи-сан, у подопытного наступила смерть от болевого шока, — спокойно констатировал Кубота-сан, отрываясь от компьютера и поправляя толстые очки на носу. В его взгляде было хладнокровие старого убийцы.

Маюри отпустил мою голову, и я...

...Чтобы никто из учёных не видел моих слёз, я вылетела из лаборатории в коридор, но убежала недалеко, до первого поворота. Прислонившись к стене, я сползла по ней, уже не сдерживая жалобных всхлипов и рыданий. Я плакала, разрываясь между отвращением, жалостью и ужасом. Это казалось ночным кошмаром, но кусок мяса, бывший совсем недавно живым мужчиной, ещё стоял перед глазами...

Меня затошнило. От кома в горле было тяжело дышать.

А что... А что ты хотела, дура? Ты же знала? Знала.

И... что теперь?

Когда истерика слегка утихла, а глаза удалось протереть, я вновь вернулась в реальность. Плохо освещённый серый коридор теперь не успокаивал, а пугал. Но стоило мне только задуматься о том, чтобы убежать на поверхность, как из-за поворота послышались тихие шаги.

Я быстро отвернулась. Не хотелось, чтобы он увидел меня в таком состоянии.

Шаги стихли прямо за моей спиной. Послышался тихий шелест материи. Он сел рядом, очень близко, но не спешил дотрагиваться, за что я была ему особенно благодарна.

Мы молчали. В мой голове было до звона пусто, а он не знал, что обычно говорят женщинам в такой ситуации. Нему плакала только в раннем детстве, но, чтобы успокоить её, было достаточно дать ей в руки кубик-рубик, и слёзы исчезали практически мгновенно. Она очень любила эту головоломку. Да что там, в детстве он и сам её любил.

Я невольно улыбнулась, представляя, как маленькая Нему и совсем крохотный Маюри с усердием поворачивали грани кубика.

Каким ты был до того, как полностью модифицировал своё тело?

"Как все, — спокойно и чуть недовольно отозвался Маюри, — Я не японец по национальности, но, видимо, жил в Японии, раз после смерти попал в Общество Душ. Раньше я носил тёмно-русые волосы, и глаза у меня были обычные, карие... Разве что чуть более светлые, чем положено. Мне никогда не нравилась моя внешность и ещё меньше устройство моего тела. Слишком слабое, слишком неловкое, слишком медленное, слишком уязвимое... — я не видела лица Маюри, но по эмоциям догадалась, что он поморщился от воспоминаний. — Однако у меня была хорошая рейатсу, и практически сразу после появления в Обществе я поступил в Академию Синигами. Ещё быстрее стал лучшим студентом курса, но экстерном заканчивать Академию не стал. Зачем? Там у меня были нужные мне запасы, ресурсы и доступ к знаниям. За несколько лет я смог собрать в старом и пыльном подвале небольшую, но хорошо оснащённую по тем временам лабораторию, где занимался исследованиями и экспериментами. К последнему курсу Академии я уже знал, как полностью модифицировать своё тело и не скончаться в процессе, — в эмоциях Маюри мелькнула гордость за себя, любимого. — Правда, у этой технологии было три недостатка".

Какие?

"Опасность, ведь малейшая ошибка в расчётах, микроскопическая неполадка в оборудовании могла привести к моей смерти, — ответил Маюри. — Конечно, я постарался максимально обезопасить себя, но от случайностей никто не застрахован. Случись что во время операции, и мне пришлось бы вручную зашивать собственное брюхо. Вторым недостатком стал высокий риск. В те времена я был похож на тебя и считал, что использовать других людей в опытах не хорошо. То, что можно было проверить на себе без фатальных последствий, я проверял, всё остальное было чисто теоретическими выкладками, ничем не подкреплёнными. Третьим недостатком была секретность. Очень трудно хранить в тайне собственные дела, когда после очередного опыта не можешь стоять прямо и сгибать в колене правую ногу. Это вызывало слишком много неудобных вопросов, но я был лучшим студентом, и профессора верили даже в ту ахинею, что я нёс".