Они уходят.
А весной, когда в их головы может прийти мысль о возвращении и сведении счётов, здесь будет втрое больший гарнизон и хорошо охраняемый торговый путь.
Империя Тан, перешагнувшая за Стену, обустраивалась в степи, набивая шишки и учась на ошибках. Пока это у неё получалось.
Глава 6. Мирное небо над головой
Второй год эпохи Чанъань правления Небесной императрицы У Цзэтянь (прим.: 702 год н.э.) действительно можно было назвать мирным.
Второй год не посылали войска на усмирение бунтовщиков или отражение вражеских набегов. Второй год двор императрицы наслаждался покоем в обеих столицах, и изящные дамы беспечно гуляли в ухоженных садах, протянувшихся от Чанъани до Лояна. Второй год доходы от торговли значительно превышали расходы, позволяя империи жить сытно и беспечно. Второй год дожди шли в срок, и крестьяне снимали большие урожаи. И второй год глаза соседей империи Тан, как выражались ханьцы, становились "жёлтыми" — то есть, завидущими.
Огромная, сыто порыгивающая империя, постепенно начинающая забывать, с какой стороны нужно держаться за меч. Какой лакомый кусок!
Спустя почти семь лет никто, кроме ведущих записи чиновников, уже не помнил, кто такой Дахэ Ли Ванчжун. Да и то, регистраторам из Тайюаня приходилось покопаться в памяти, чтобы извлечь из неё сведения об этом бунтовщике. Ну, да, был такой. Здорово досаждал наместникам северных провинций, даже Ючжоу сжёг. Потом непонятно с чего пошёл осаждать дальнюю крепость Бейши, но не взял и убрался на север. Вроде бы мутил дикие племена, даже привёл весной кого-то, но был разбит и лишился головы. Вроде бы его собственные слуги обезглавили, и, кажется, по приказу его же супруги. А так — мелочь он, на фоне произошедшего после. Хотя императрица объявила смерть Ванчжуна началом новой эпохи её правления, названной Шэньгун в честь "чудесного избавления от разбойника", события лета того года затмили мятеж Ванчжуна.
Летом того года восстали покорённые корейские царства.
Судя по тому, как вяло было поддержано это восстание со стороны мохэ, и как яростно вступилось за соседей сохранившее независимость царство Силла, заговорщики из числа бывших царствующих семей Пэкче и Когурё явно поторопили события. Если мохэ трезво оценили свои шансы против нарождающейся полевой артиллерии империи Тан и фактически отстранились, то корейцы, обладавшие довльно высокими на то время технологиями в металлургии, всерьёз рассчитывали обзавестись собственным огнестрелом. Им удалось даже отлить несколько пушек и с их помощью выбить ханьцев из пары городов. Но на том их удача и закончилась, потому что императорские войска, явившиеся подавлять мятеж, привезли в обозе не только "всеядные" бомбарды и противопехотные картечницы. В их арсенале оказались уже большие осадные пушки, которые везли на специальных лафетах восьмёрки сильных лошадей. И стены древних корейских крепостей, за которыми восставшие рассчитывали отсидеться до подхода армии Силла, оказались слишком тонкими для тяжёлых ядер... Взятие столицы Когурё — Содо (прим.: древнее название Пхеньяна) — ознаменовалось наиболее упорным сопротивлением корейцев и наибольшей жестокостью имперских войск, когда город пал. Мужское население было истреблено почти поголовно, пощадили лишь мальчиков младше десяти лет, а женщин отправили в бордели по всей империи. Исключение сделали только для знатных дам, но и их, лишив имущества и титулов, отправили с детьми и прислугой в ссылку. И вообще, эта война отличалась от предыдущих небывалой доселе взаимной жестокостью сторон. Ханьские солдаты резали корейцев, не глядя на пол и возраст, но и их ждала крайне незавидная участь, если попадали в руки восставших... Год. Целый год с небольшим длилась кровавая бойня, о бесчеловечности которой написали даже привычные к ханьской жёсткости имперские хронисты. Итогом её стало уполовинивание населения Пэкче и Когурё, уменьшение территории неуступчивого Силла и исход некоторого количества корейцев на север, во владения мохэ. Последние, воспользовавшись тем обстоятельством, что к ним пришли умелые корейские мастера, не замедлили объявить свои земли царством Бохай. Воевать с мохэ, сохранившими своё войско и усилившимися корейскими оружейниками, имперцы не стали. Послали дипломатов. К удивлению и негодованию царя Силла, новоиспеченное государство Бохай не стало уклоняться от танских объятий. Был заключён договор о мире и торговле, чем обе стороны оказались весьма довольны. Все понимали, что время идёт, царства и империи то усиливаются, то слабеют, и однажды удача может повернуться лицом уже к хитрым мохэ, показав ханьцам спину. Но именно сейчас обе стороны понимали, что не готовы к затяжной войне, которая неизбежна в случае неподписания упомянутого договора. Имперцы были измотаны годом ожесточённой корейской войны, а мохэ и сбежавшие к ним корейцы ещё не скоро накопят достаточно сил для разговора с империей Тан на равных.
(прим.: в реальной истории в 698 году совместные войска Когурё, Пэкче, Силла и конница мохэ наголову разгромили императорскую армию. Корейские царства объединились под управлением династии маньчжуров-мохэ в царство Бохай, расположившееся приблизительно в границах нынешней КНДР, современной китайской провинции Ляонин и севернее. Империя Тан потеряла медные рудники Ляонина и железо Кореи).
Иными словами, на востоке империя закрепила свой успех, а вот на западе дела шли неважно. Западно-тюркский каганат, вассал империи, всё больше погружался в хаос войны всех против всех, от него уже отложились хазары и племена кипчаков. Ханьские советники, фактически исполнявшие обязанности наместников, либо изгонялись, либо бесследно исчезали на бескрайних степных просторах. Зато арабы, полностью подчинившие Персию, пользуясь моментом, понесли веру Мухаммеда в массы родственных персам согдийцев, где ещё сильны были позиции империи Тан. Притом несли арабы свою веру поначалу на кончиках языков проповедников с Кораном в руках, а сейчас обнаглели и стали нести её на кончиках мечей отрядов обращённых в ислам персов. Императрице это пришлось не по нраву. Исламских проповедников погнали взашей из Кашгара и портовых городов, мусульманские кварталы в Гуаньчжоу и Чанъани стали небезопасным местом, а в Согдиану выступила императорская армия. После пары лет упорного обоюдного бодания ханьский наместник был вынужден с позволения императрицы заключить договор. Империя уступала часть земель и принимала на поселение персов-огнепоклонников, не пожелавших признавать Мухаммеда пророком, а мусульмане обязались не посылать ни воинов, ни проповедников для дальнейшего распространения ислама на территории, подвластные хуанди. С того момента мусульмане, жившие в империи, или даже принявшие ислам подданные императрицы фактически превратились в поднадзорных. Их заметно ограничили в правах и свободах, запретив проповедовать свою веру и обязав отчитываться о передвижениях по империи. Для веротерпимой императрицы это было из ряда вон выходящим решением, но уж очень её разозлил тот факт, что обращённые в ислам уйгуры и ханьцы, её подданные, охотно вставали под знамёна противника. А когда прошёл слух — всего лишь слух! — что мусульман обложат дополнительным налогом, как их единоверцы обкладывали налогом-джизья немусульманское население завоёванных стран, часть практичных ханьцев, ранее принявших слово Мухаммеда, прилюдно отреклись от новой веры и столь же прилюдно поклонились Будде... Ничего личного, чисто бизнес. Мусульмане тогда распространяли свою веру точно так же, с помощью экономических рычагов, подкреплённых мечами воинов Аллаха. Можно сказать, что пожилая императрица кое-чему у них всё-таки научилась на старости лет. А исполнилось ей к моменту подписания договора с народившимся исламским миром уже семьдесят восемь лет. По тем временам — мафусаиловы годы. И всё чаще в разговорах придворных и чиновников высшего звена звучало имя её дочери, принцессы Тайпин...
В таких условиях ничего удивительного, что торговля с западными странами стала скудеть, и весь поток сосредоточился на Кашгаре. Зато замирение с киданями и договор с Бохай открыли перспективное северное направление. Тюркские племена в Ала-тоо имели отлично развитую металлургию и рыхлую, расплывчатую государственность. На юг пошли отличные металлические изделия, слитки и меха, а на север — шёлк, фарфор, чай, бумага, вина, ханьские книги... Маленькая пограничная крепостица Бейши, ранее знаменитая лишь тем, что сумела устоять перед мятежником Ванчжуном, неожиданно получила важное торговое значение. Поселение разрослось в небольшой город, появилась вторая стена, внутри которой расположились гостиные дворы на любой кошелёк. На северном берегу речушки традиционно оставляли место для стоянки киданей рода Елюя, приходивших по осени торговать и остававшихся здесь на зимовку. Ханьцы не распахивали там степь, а елюевцы не выпасали лошадей и овец на южном, имперском берегу, среди крестьянских полей, кормивших население города и гарнизон. К слову, гарнизон увеличили с полутора сотен до тысячи воинов. Сотник Цзян естественным образом получил звание тысячника, что довольно прозрачно намекало на его опальный статус. Мол, сиди где сидишь, не высовывайся и довольствуйся тем, что тебе соизволят дать. Впрочем, высокородный Цзян Яовэнь, чьё имя в империи уже прочно ассоциировалось с огнестрельным оружием, нисколько не страдал по этому поводу. Недавно он распространил среди знакомых и родственников, служивших в армии, свой письменный труд, посвящённый духу воина. Можно сказать, зерно упало в подготовленную почву. Это была даже не книга, а кодекс неких правил, коим обязан следовать любой, избравший стезю воина, если желает послужить священной особе хуанди и обрести честь. Высокородный господин тысячник озаглавил этот кодекс словами "Верность и честь". Верность относилась прежде всего к хуанди, ниже на ступеньку шли высокородные гуны, и так далее. Воин, дававший клятву верности господину, обязан был с того момента ради него жить, и, если требовалось, умереть. В свою очередь господин точно такую же клятву давал вышестоящему господину — гуну, а тот — священному хуанди, обладающему Мандатом Неба. В этой схеме фактически не оставалось места для гражданских чиновников, коим зачастую подчиняли военачальников, и потому кодекс почти сразу встретил неявное, но сильное неприятие со стороны бюрократов. Тысячник знал, что так будет, и потому не надеялся при жизни увидеть свой труд принятым за основу создания сильного военного сословия. Но капля камень точит. Он не сомневался, что выстроенная в его кодексе иерархия понравится императрице и её наследникам. Дядя, дай Небо ему сто лет жизни, уже нашёптывал нужным людям нужные слова.
За семь лет изменилась жизнь и в кузнечной слободке Бейши.
Год назад из дома семьи Ли выпорхнули сразу двое птенцов.
Юншань сдержал слово и выдал старшую дочь замуж за того, кто ей самой пришёлся по нраву — за сына торговца оружием, регулярно покупавшего излишки армейских мечей и изредка дорогие булатные клинки. В ханьских семьях было не принято знакомить потенциальных женихов и невест лично, но купец приехал с сыном, а Сяолан подавала к столу праздничные блюда и напитки. Слово за слово, и купец согласился с выбором сына. В конце концов, Ли Юншань не деревенский кузнец, а уважаемый всеми мастер-оружейник, к тому же богатый. Приданое за дочерью давал солидное. А мастер Ли не смог устоять перед просьбами Сяолан, которой понравился начитанный молодой человек, наметивший для себя открытую для простолюдинов стезю младшего чиновника. Свадьбу сыграли в Бейши, после чего молодые уехали в Тайюань, в дом родителей жениха. Вскоре после того дом покинул Иван. В свои шестнадцать он, фактически выросший в кузнице, обладал ростом, статью и силой, которых не было у иных двадцатилетних ханьцев. Да и с мозгами у парня был полный порядок. А военная карьера, к неудовольствию матери, показалась ему предпочтительнее всех других. Он обивал порог господина тысячника и упрашивал до тех пор, пока не получил рекомендацию, и направился добровольцем в тот же Тайюань, где как раз формировался пограничный корпус-цзюнь. "Вернёшься с отличными отзывами — заберу к себе, — пообещал господин тысячник. — Мне понадобятся толковые парни". И дочь, и сын писали родителям письма, описывая своё житьё-бытьё и обещая при первом же удобном случае наведаться домой. Конечно, мастер Ли и Яна скучали по старшим детям, но такова жизнь. Время идёт, дети вырастают и начинают вить свои гнёзда. Тем более, что младшие особенно скучать не давали. И отец, и мать сходились во мнении, что растят банду разбойников, с которыми никакого сладу нет и не предвидится. Тринадцатилетний Ляншань имел славу лучшего из учеников, и в то же время — первого задиры "на раёне". Шестилетняя Юэмэй, родившаяся аккурат в годовщину появления матери и старшего брата в этом мире, несмотря на необычную внешность — полукровка же — верховодила своими одногодками обоего пола. И тоже доставляла родителям немало хлопот. Близнецы Яншань и Юйшань, которым не было ещё четырёх лет на двоих, пока ещё только игрушки ломали и били посуду, но Яна сильно подозревала, что это пролог к весьма бурной жизни. Её предки просто не умели жить тихо и спокойно, на месте им не сиделось никогда. Потому история рода включала в себя весьма обширную географию от смоленщины до Владивостока и от Архангельска до Украины. Она тоже, мягко говоря, отличилась. Так что, скорее всего, её потомкам тоже суждено иметь шило в сидячем месте. Даже приёмным. Карма такая, что ли?
С увеличением численности семьи Юншань озаботился расширить и штат прислуги. Гу Инь и её сын Фэнь, строго говоря, не были рабами. Когда-то давно муж Гу Инь взял у отца мастера Ли в долг немаленькую сумму, чтобы обустроить свадьбу сына. И так случилось, что умер вскоре после свадьбы, а сын долг выплатить не смог, и семья в полном составе оказалась в статусе "буцюй" — зависимых, отрабатывающих долг. Жена Фэня вскоре умерла вместе с ребёнком, а Гу Инь с сыном так и осталась прислугой в доме семьи Ли, и поехали с ним на край света, хотя долг давно был закрыт и им вернули статус вольных людей. Привыкли, наверное. Да и куда им было податься, если их домик был продан за долги? Но с тех пор прошло много лет. Мать состарилась и больше не могла выполнять полный объём домашних работ. Потому мастер Ли велел Фэню жениться снова. Взять крепкую работящую девчонку или вдову из "дешёвых людей"... Он и взял. Купил кореянку из числа ссыльных служанок, которых по прибытии на место поселения повелели отнять у господ и продать, дабы возместить расходы на вынужденный переезд опальных семей. Всё равно, мол, титулов и званий дамы отныне лишены, а значит, и служанки им незачем... Маленькая, хлипкая с виду Хян работала, как заводная, чтила хозяев, как предписано обычаями, а вот мужа своего боялась до икоты, хотя Фэнь за четыре года ни разу её даже не побил. Просто говорил с ней исключительно редко, исключительно по делу и исключительно в приказном тоне. Кореянка повиновалась беспрекословно и с таким видом, будто от выполнения распоряжения, отданного супругом, зависела её жизнь. Может, этот вечный и непонятный Яне страх и был причиной того, что Хян родила за это время всего одну девчонку? Может, и так. Тем не менее, старая Гу Инь теперь была избавлена от тяжёлой работы и занималась исключительно присмотром за хозяйскими малышами, готовкой и уборкой заведовала Хян, а Яна, после того, как близнецы встали на ножки, смогла посвятить себя основной работе. Звания мастера третьего разряда её никто не лишал.
