Небо шамана. 3 часть

С Анечкой мы продержались довольно долго, но весной наступившего сорок четвёртого я истинным зрение увидел, что в районе живота моей жены сияет новый центр Силы. Я подхватил малышку на руки и радостно закружил по медпункту, куда зашёл перед ужином, чтобы вместе с ней идти в столовую. Она ничего не поняла, только отбивалась и возмущённо требовала, чтобы я не сходил с ума и немедленно поставил её на пол, а не подрывал её авторитет в глазах ранбольных. Вот только я отказывался это делать, а только перехватил её и целовал и шептал "Спасибо!", пока она не поняла и не залилась краской от макушки до пяток. Наконец спросила, откуда я знаю и вообще, почему я так в этом уверен, на что честно ей сказал, что маленький уже светится в энергетическом плане как маленькое солнышко в её животе. В столовой она не смогла съесть ни ложки, просидела поковырявшись в тарелках, только выпила компот и убежала буркнув, что-то про то, что ей очень нужно. Не нужно сильно напрягать голову, я практически уверен, что это "нужно" зовут Леонид Михайлович по фамилии Веселов, к которому она помчалась советоваться, против чего я не возражал, доктор ничего плохого не посоветует. И если ещё до нашего сближения у меня оставались мысли, что между ними есть какие-то отношения, то после совершенно чётко понял, что для Веселова Анна не столько подчинённая, сколько опекаемая младшая сестренка. Он о ней искренне и бескорыстно заботится и опекает, и любит совершенно по-братски и голову оторвёт любому, кто её обидит. А после нашей свадьбы первое время поглядывал на меня искоса, но когда Анечка ещё больше расцвела и перестала психовать по поводу нашей не правильной брачной ночи, его отношение ко мне стало самым благожелательным. Так, что про нашего малыша он не сделает и не скажет ничего плохого и вредного... Вообще, мне с помощью направленного потока Силы ничего не стоило бы вызвать выкидыш, то есть даже не нужно было бы возиться с абортом, но такое мне даже в голову не пришло, ведь малыш уже есть! Анечка пришла вечером задумчивая и какая-то изменившаяся. Вначале я не понял, какие именно произошли изменения, и только когда после ужина она привычно уселась на колени в мои объятия, я даже не понял, а почувствовал, что стало иначе. Весь фокус её внимания ушёл внутрь, к тому, что изменилось внутри неё, а снаружи осталось только то, что она делает привычно, можно сказать без участия мозга, автоматически... Я не стал её тормошить, дал ей возможность самой всплыть из этого погружения. Не знаю, как бы я сам бы вёл себя если бы вдруг осознал насколько кардинально изменился мой статус, а ведь это покруче, чем, если бы меня вдруг командовать дивизией поставили:

― Сань! Уже почти полтора месяца! Что будем делать?

― Как, что? Будем тебя оберегать и ждать! Что тут можно ещё другое придумать? — Удивился я.

― Сань! Ну, война же...

― Для тебя это уже не самое важное! Что доктор сказал?

― Что в ноябре меня нужно уже отправлять в тыл.

― Вот и славно. Осталось только решить, куда именно.

― В том и дело, что ни у меня, ни у тебя никого нет...

― Но мы есть друг у друга... Не поверю, что Веселов ничего про это не предложил.

― Ты как будто под дверью подслушивал...

― Вот уж чего не делал. Так, что Леонид Михайлович предложил?

― Знаешь, мы же с ним говорили, что я хочу после войны делать...

― ...

― Ну, я ещё до тебя хотела на врача учиться.

― Я ничего против не имею...

― Понимаешь, он предложил отправить меня к его маме в Ленинград. Если я зимой рожу, то летом уже смогу в институт поступать...

― А с ребёнком кто будет?

― Ну, там думать нужно...

― А ты сама что думаешь?

― Леонид Михайлович — очень хороший человек, но маму его ведь я совсем не знаю.

― А он, что говорит?

― Говорит, что я глупая, а мама у него замечательная и у них квартира на Петроградской, от неё до института пешком дойти можно...

― Милая! Давай не будем пока ничего решать. Время у нас есть, всё нужно обдумать и взвесить. А сейчас тебе нужно спать лечь, теперь тебе нужно правильный режим за двоих соблюдать...

В конце осени, мы перемахнули через Вислу и выходили на границу Германии, хотя, на границу мы формально вышли гораздо раньше, ведь Восточная Пруссия с Кёнигсбергом — одна из старинных областей Германии, а в неё армия Черняховского вошла и окружила её столицу ещё летом. Словом, когда мы вышли к Висле, пришло время отправлять Анну в тыл. Очень непривычно было смотреть, как у моей малышки вырос круглый животик, в котором уже пинался ножками наш малыш или малышка. Веселов сумел уговорить нас, что поехать к его маме — это правильное и хорошее решение. Анна упиралась, что хочет родить в родном лазарете, а ехать уже с ребёнком, но тут уже упёрся доктор. Страшно было, разумеется, но в другой стороны ведь кругом наши советские люди и пропасть ей не дадут в любом случае и пока ещё у Анны военный статус, ведь до родов она в отпуске. А вот после родов она подаст рапорт на увольнение из армии, значит, из любого военкомата она может связаться в полком. Ну, по крайней мере, со штабом фронта или нашей шестнадцатой воздушной армии, откуда обязательно нам передадут всю информацию. Договорились, что бортами транспортной авиации Анну доставят до Ленинграда, а там уж добраться по известному адресу она сумеет. Конечно, мне бы хотелось её проводить, но кто ж отпустит боевого лётчика в разгар боевых действий. Тем более, что у меня как раз новое пополнение на крыло ещё не встало...

Мы с Веселовым перенервничали больше самой виновницы переполоха. Только когда пришла телеграмма, что она благополучно добралась, и её замечательно встретили и устроили, огромный булыжник свалился с души. А после наступления победного, в этом уже совершенно никто не сомневался, сорок пятого года в полк пришла телеграмма, которую я сначала не понял совершенно: "МАМА И ЕГОРКА ЧУВСТВУЮТ СЕБЯ ХОРОШО ТЧК РОДИЛСЯ ДЕВЯТОГО ТРИ ДВЕСТИ ТЧК ЖДУТ ПАПУ". В это время как раз начиналась операция по укреплению плацдармов на левом берегу Одера, и полк летал очень плотно. Не было никакой надежды, что меня отпустят в отпуск, хотя в самом начале декабря я сумел на целую неделю слетать в Ленинград, где познакомился с мамой нашего доктора и поглядел, как устроилась моя Анечка. Каждый день мы гуляли по восстанавливающемуся после Блокады Ленинграду, ведь беременным нужно много гулять... А вот теперь было не вырваться даже на пару дней, впрочем, такова доля военного человека, пришлось ограничиться телеграммами и обещанием приехать как только смогу...

В конце февраля начался штурм Берлина, в котором наша воздушная армия приняла непосредственное участие. С учётом того, что наш полк очень высоко котировался и имел приличную выучку, нам часто давали задания отличные от других. Имею ввиду, что нам пришлось вспоминать как работать не уже ставшими привычными ПТАБами, которыми работать по площадям довольно легко и удобно, что и делали другие полки. А вот нам пришлось работать уже забытыми бомбами и не только фугасными сотками и полусотками, но даже фугасными и бетонобойными четвертьтоннками. Хоть точность наших ударов отдельными бомбами оставляет желать лучшего, но из-за большого количества капитально укреплённых целей пришлось идти на то, чтобы использовать наши машины. Потому, что у нас точность оказалась выше, чем у бомбардировщиков. Когда стало известно, что нам придётся делать, нашли неподалёку большое поле погнали с Цыгановым весь полк кидать на него болванки. Захотелось проверить и выяснить в точности насколько происходит просадка машины при выходе из пикирования и можно ли использовать пикирование, а не сеять бомбы, куда попало с горизонтального полёта. Тем более для таких тяжёлых бомб как фугасные и бетонобойные в четверть тонны.

Почему для этого нельзя привлечь "Пешки", которые для этого, грубо говоря, созданы? Так в том и проблема, что над Берлином даже не ПВО, а просто сплошная стреляющая площадь и если у наших бронированных машин, тем более при площадном применении всего бортового вооружения есть шанс этому противостоять, то бомбардировщик шансов выйти из пикирования почти не имеет. Выяснилось, что параметры просадки при выходе из глубокого пике можно просчитать и даже уменьшить за счёт маневрирования, а за счёт глубокого пикирования есть возможность положить бомбы достаточно точно. Вот только любая накладка и есть шанс из пикирования уже не выйти. Если перевести на русский, то понятно, что при сплошной стреляющей земной поверхности попадания в самолёт при заходе почти гарантированы, а потому такой заход становится смертельно опасным. При этом во всём полку надёжно гарантировать, что сумеют справиться с машиной при таком сложном манёвре могут только трое. То есть командир, Слава и я. Но при этом задачи по разрушению железо-бетонных укреплений на подступах к Берлину и в городе с нас не снимают. Пехоте и даже крупнокалиберной артиллерии они не по зубам. А бомбардировщики честно прилетают, вываливают несколько десятков тонн бомб в каждом заходе, а когда рассеивается дым и пыль оказывается, что в конкретный капонир или ДОТ ни одного попадания. Пришлось придумывать "многослойные" атаки. То есть первая волна заходит и по площади обрабатывает привычными эРэСами и ПТАБами, при этом на подходе работает пушками и пулемётами по зениткам. Вторая волна работает с горизонтального полёта эРэСами и полусотками, которых насыпает как можно больше. А уже за ними, пока не успели на земле прочухаться мы втроём заходим и работаем главные цели, по сложной цели даже по очереди. Для обеспечения прикрытия при подходе и отходе впервые потребовали себе прикрытие из истребителей, вернее даже не себе, а полку, который обычно мы трое и прикрываем на вылетах. Хоть авиации и лётчиков у немцев осталось мало, но в атаку идут без оглядки и зачем нам нужны лишние потери в самом конце войны? А мы с таким бомбовым грузом не маневреннее бегемотов, по две четверть тонны на внешней подвеске, а дважды даже с тонными пришлось вылетать, еле машину от полосы оторвать удалось. Часто даже соседние полки привлекали в первые волны.

Вторая придумка, автором которой можно считать Игоря Озерова, это обстрел ПТАБами укреплённых домов в городе, чтобы помочь умывающейся кровью в уличных боях пехоте. Вас не смущало, когда я говорил про накрываемую ПТАБами площадь такой большой разброс цифр? Дело в том, что в зависимости от скорости две-две с половиной секунды, в течение которых освобождается от бомб контейнер, самолёт как раз и пролетает от семидесяти пяти до двухсот метров, которые накрывают наши бомбы. Но можно ведь в момент открытия контейнеров чуть придержать машину в воздухе. То есть на не слишком большой скорости если ещё чуть взять штурвал на себя, то самолёт в момент сброса бомб чуть притормозит и нос поднимет. В результате почти половина бомб в самом начале будет лететь чуть не в два раза плотнее. А при бомбёжке с высоты не больше двухсот метров бомбы летят под углом около сорока-пятидесяти градусов, а не вертикально вниз. То есть, заходим со стороны укреплённого фасада, где часть проёмов заложены подручными средствами и превращена в бойницы. И один за другим заходят несколько звеньев (несколько, потому, что ширина накрытия всего метров пятнадцать), часть загородок из окон кумулятивные бомбы просто сносят внутрь и поджигают. Там, где бомбы влетели внутрь, думаю, объяснять не нужно. Да и попадания по стенам и крыше — совсем не подарок, пожар гарантирован. А мы ведь и повторить можем и столько раз, сколько нужно. Пехоте очень понравилась схема нашей работы, и заявок было столько, что полк гоняли как бобиков, а по десять-двенадцать вылетов у нас троих — стало нормой. Так, что когда на фронте вдруг наступила тишина перемирия, мы просто отсыпались, не веря, что нас не дёргают. И только на второй день узнали, что немцы подписали капитуляцию, а девятое марта теперь объявлено праздничным днём — Днём Победы...

До первых чисел апреля ещё сопротивлялась эСэСовская группировка в Чешских Татрах и ещё одна в Альпийских предгорьях. Почти две недели после капитуляции ещё шли бои с непримиримыми в альпийских предгорьях, которые ещё надеялись пробиться к англо-американским войскам во Франции. Союзники были настолько ошарашены нашим рывком к Берлину, а главное его стремительным штурмом, что не успели даже пересечь границы Рейха оставшись в "отвоёванной" ими Северной Франции, где и войск то у немцев уже никаких не было. Ну, не считать же инвалидные ветеранские и фольксштурмовские дивизии последней волны по тотальной мобилизации полноценными войсками. На неделю позже закончились бои и в центральной Норвегии, где не хотел сдаваться арктический флот и остатки горных дивизий, хотя наши части фактически вышли на двадцатый градус восточной долготы на территории Норвегии и до Осло остался один рывок.

Через две недели после капитуляции немцев наш овеянный славой пятьдесят седьмой гвардейский Донской дважды Краснознамённый орденов Кутузова и Суворова штурмовой авиаполк перевели на большой стационарный аэродром недалеко от Ваймара, а мне после перегона машины удалось выпросить себе недельку отпуска, чтобы повидать жену и новорожденного сына. Ставка выпустила приказ, в ознаменование Победы над фашистской Германией вплоть до особого распоряжения офицерам запрещалось выходить не в форме, а к форме обязательно ношение всех наград не в колодках. Исключение для тех, кому это может быть неудобно при исполнении ими служебных обязанностей, так, что в пути мне пришлось звякать и брякать всеми своими наградами. А всего через сутки полёта в трюме транспортного Дугласа я держал в руках свою прекрасную малышку, ставшую вдруг какой-то удивительно мягкой и округлой, пьяняще пахнущую молоком. Она не растолстела, а просто округлилась в нужных местах и превратилась в изящную стройную женщину с сияющими глазами. Но наслаждаться женой мне не дали, а вручили в руки свёрток, из которого был толком виден только курносый посапывающий носик нашего сына — Егорки...

Когда вернулся в часть, меня уже ждало письмо от Василия Ивановича Фалеева — нашего бывшего особиста, а сейчас подполковника СМЕРШ, который написал мне свои контакты и просил связаться при первой возможности. Я ещё в сорок третьем написал ему письмо, в котором просил найти всё, что он сможет по барону Александру фон Книмицу — сбитому мной майору люфтваффе. Ещё тогда мне показалось, что оставлять без проверки его родовое гнездо будет не правильно и Фалеев меня не подвёл. При встрече он дал мне полную информацию о баронах фон Книмиц, родовое поместье которых в Альпах вблизи Швейцарской границы. Что убитый мной Александр официально единственный сын и наследник старого барона, который проживает в своём поместье. А после известия о смерти сына вообще не покидает усадьбу. К слову, к Василию Ивановичу я обращался ещё и с розыском Петра, ведь я хорошо запомнил его данные. А найти танкиста из дивизии Каманина для особиста труда не составит. Так и вышло, буквально через неделю Фалеев прислал мне письмо, что означенный Пётр погиб весной сорок второго года, причём не в бою, а во время случайного налёта авиации в него попала случайная пулемётная пуля...