Бегущая по мирам

— ...только мне очень не хочется тебе его дарить, — продолжала Королева.

— Почему же?

Она вздохнула:

— Потому что тогда ты опять уйдешь...

— Но там меня больше ничего не держит!..

Она улыбнулась, таинственно и чуть грустно:

— Я скажу тебе после, а пока — побудь с нами...

И ветер надул огромные оранжевые паруса, увенчанные красным солнцем, еще сильнее, — и корабль, вырвавшись из объятий зеленых волн, полетел на восход, туда, где громоздились кремовые горы облаков...

* * *

— ...Где же подарок? — спросила я, очнувшись.

Надо мной нависал белый, в желтоватых потеках потолок, рядом на койках разметались безмолвные или стонущие люди — и вдруг я увидела... Врача. Он стоял рядом, держа меня за руку, и улыбался — глупо и счастливо:

— Я — не мореход, я — врач... У меня, если хочешь знать, — морская болезнь, но зато я умею водить самолет!

Потом мы молчали и смотрели друг на друга и не могли насмотреться.

— Обещай, — попросил он, — что больше никуда не убежишь!..

И я обещала.

* * *

...Мы решили покинуть этот город и эту страну. Нам было нелегко на это решиться — кто и где нас ждал? Но маски людей вокруг с каждым днем становились все более непроницаемыми и безликими. Все чаще, заглушая все остальные звуки, по улицам раскатывалось эхо барабанных маршей и исступленные выкрики, предвещающие близкие серые сумерки...

И вот, однажды, ранним утром, когда маленький дом на уютной тенистой улице был наполнен суетой и волнующим предвкушением расставания с насиженным и обжитым местом, кто-то постучал в нашу дверь. Подросший за время моих скитаний Малыш сидел на ковре посреди разбросанной одежды и чемоданов, и весело пищал, запихивая в рот лучший папин галстук. На гладильной доске плотоядно шипел забытый утюг, на плите в кухне убегало молоко, — ну, не могу я помнить о нескольких вещах сразу! — и тут-то и раздался этот стук...

Я распахнула дверь. Все выглядело так мирно: дворик, покрытый мозаикой солнечных пятен, где-то в его прохладной глубине ворковали голуби, на скамейке дремала кошка, а прямо предо мной на ступенях крыльца, увитого плющом, стояла очень красивая молодая женщина.

Когда я видела ее в последний раз, а было это очень давно, — мне казалось даже теперь, что в другой жизни, — она выглядела совсем иначе. Но я узнала ее сразу.

— Доброе утро! — вкрадчиво-чарующим низким голосом произнесла гостья.

Что ж, в чувстве юмора ей нельзя было отказать: ведь не всякому придет в голову назвать добрым утро, когда на вашем пороге вдруг появляется... ведьма.

— Узнаешь? — не без внутреннего самодовольства поинтересовалась она.

Я молчала. Я не была напугана, просто ее появление было слишком неожиданным. Но она расценила мое молчание по-своему и заулыбалась.

— Не хочешь ли пригласить меня в дом, хромоножка? — нахально спросила Ведьма.

Вот оскорблять меня как раз и не стоило! — я мгновенно обрела дар речи и чувство собственного достоинства.

— Пошла вон... — спокойно ответила я и хотела захлопнуть дверь, но Ведьма успела просунуть ногу через порог.

— Не спеши так, а то пожалеешь! — прошипела она.

— Что ты мне можешь сделать? — рассмеялась я. В самом деле: я ведь не совершила ничего плохого.

Да, после того как я выписалась из больницы, я кое-что сделала. Например, навестила некоего Кагича — обладателя ласкового мурлыкающего голоса. Это с ним Джем разговаривал по телефону и его же он узнал на одной из фотографий в Сониной коллекции — помните те "картинки", что нашел Дрипс? Я застала Кагича в компании печально знакомой мне личности яркой средиземноморской наружности — и после того, как в дело вступил Луизин пистолет, двумя мерзавцами на свете стало меньше. Вообще-то, я не собиралась стрелять — я даже и не знала, что буду делать и что говорить, но эта штука все решила за меня — ей нравилось убивать. Там оставалось еще два патрона и я выкинула пистолет с моста в реку. Падая, он несколько раз перекувыркнулся в воздухе и выпустил в меня оставшиеся заряды.

Но знаете, хоть и сказано было: "... Мне есть мщение и Аз воздам..." — я не чувствовала после этого на себе греха, ведь у Всевышнего и так много дел. Потому-то я и засмеялась в ответ на ее угрозу.

— А Серж?.. — вдруг ехидно спросила Ведьма.

— Что — Серж? — не поняла я.

Бедняга Серж, я почти о нем не вспоминала...

— Серж, которого ты — уби-и-ла! — пропела она и вытащила из кармана... Дрипса.

Он посмотрел на меня своими крохотными голубенькими глазками, поморгал и виновато отвернулся.

— Прости, — чуть слышно прошептал он, — но она грозилась съесть мою Дрипзетушку — и я ей все рассказал...

— Ч т о ты ей рассказал?! — воскликнула было я — и тут-то все вспомнила...

* * *

В тот вечер когда я была в кафе с Б.Б, между мной и Сержем произошла ссора... Как?.. Очень просто. Ведь я тоже умею раздваиваться...

Мы с Б.Б сидели за столиком и я увидела в окно, что подъехал Серж. Он вошел в подъезд, а я не могла уйти сразу: Б.Б. был так встревожен, что мне было неловко бросить его вот так сразу.

И вот я сидела и мысли мои были заняты Сержем, а потом я вдруг... очутилась у себя в квартире. Он очень удивился, увидев меня. На столике стояла початая бутылка дорогого вина и он уже успел к ней приложиться...

Серж сказал, что собирается жениться. На Амалии... Это было так неожиданно — ничего не предвещало нашего разрыва! Прямо как в тот раз... Оказывается, они спелись еще на той вечеринке, когда я представила его коллегам, и вся эта ложь продолжалась уже долгое время. Он и на аборте настоял, как выяснилось, потому что не хотел себя связывать: дескать, он слишком благороден, чтобы оставить женщину в положении.

— Поверь, — ласково говорил он, доверительно глядя мне прямо в глаза, как и положено между близкими, — мне так нелегко: она ведь — уродина, хоть и с деньгами... Не представляю, как я буду с ней жить! Но мы будем продолжать встречаться, правда, малыш? Какая, собственно, разница? Между нами все останется по-прежнему...

Возможно, в другой ситуации я бы отреагировала гораздо спокойнее. Не в моих привычках навязываться, да и вообще — скатертью дорога!.. Но ведь по его настоянию я лишилась своего единственного, Богом посланного шанса стать матерью! Неужели он не мог во всем признаться до того?! Дескать, милая, я не хочу этого ребенка потому, что у нас с тобой уже ничего не будет... Но он-то говорил совсем иное! Зачем он врал?! Ведь уже знал, что не останется со мной, — да черт с ним, обошлась бы и без него! — как знал и то, что, сделав это, я больше не смогу... Я была зла на себя — почему я такая дура? — зла на него... Нет, ложь. Больше всего я была зла на себя. Я себя — ненавидела!!! Как я могла? Как?!

И леденящее осознание непоправимого, горечь предательства, обжигающая ненависть, — все сплелось в тугой пульсирующий комок! В такую невыносимую боль! И меня обуяло бешенство! Я что-то выкрикнула ему в лицо и грохнула об пол бутылку, а он стоял и улыбался, полагая, что представляет собой большой кусок очарования. Эта его улыбочка довела меня просто до белого каления, и когда он сунулся было ко мне c нежностями, полагая, что больше и говорить-то не о чем, — я его оттолкнула... Он не удержался на ногах и упал, а я... Я неожиданно снова очутилась в полутьме вечернего кафе и, стараясь унять бешено колотящееся сердце, не могла понять: наяву ли это все было? Б.Б еще, кажется, сказал, что у меня странное выражение лица, — посмотрел бы на свое! Так мы и сидели в тот вечер — двое медленно сходящих с ума, запутавшихся в собственной жизни. Потом я заставила себя все забыть...

* * *

— Ну, так что? — торжествующе воскликнула Ведьма, когда она очнулась.

— Чего ты хочешь? — безжизненным голосом спросила она.

Ведьма засуетилась, мгновенно растеряв напускную спесь и самодовольство. Хищно облизав остреньким язычком пухлые губы, она страстно выдохнула:

— Пусти меня Т у д а! Я ведь все-е знаю... Я еще тогда знала, кто ты!

— О чем ты? — вяло удивилась она.

— Не притворяйся! Я говорю о твоих снах! — в руках Ведьмы жалобно запищал Дрипс.

Ах, сны...

Она протянула руку и Дрипс торопливо перебрался к ней и спрятался в карман, показав Ведьме длинный язык:

— Бе-ее-е!..

* * *

Если она так хочет в мои сны... Если ей нужен призрачный мираж... Что тут такого? Пожалуйста... Может, тогда она от меня наконец отвяжется? И я полезла в карман, чтобы погладить Дрипса, и вдруг мои пальцы нащупали что-то маленькое и круглое.

Я вытащила руку — на моей ладони сверкала пуговица. Настоящая золотая пуговица с вензелем и гербом Ее Королевского Величества. Та, что когда-то дал мне Вишневый Лакей. И все стало на свои места.

— Нет, — ответила я. — Таким как ты — там нечего делать.

— Это твое последнее слово? — сквозь молодое лицо Ведьмы вдруг проглянуло ее настоящее обличье. — Ведь я могу тебя заставить!..

Нет, она не сможет, — я все забуду. Забуду... Жаль только, что больше никогда их не увижу.

В конце улицы показалась Карета. Она медленно приблизилась к нам. Вишневый Лакей вопросительно посмотрел на меня, но я покачала головой — ведь я обещала, что никуда больше не сбегу.

Карета остановилась прямо позади Ведьмы и Кони призывно заржали. Она ничего не услышала, но увидела отражение в моих глазах и торопливо обернулась — перед ней была лишь пустынная улица! Она снова заглянула в мои глаза и снова быстро повернулась назад, но улица для нее по-прежнему была пуста...

— Вот видишь, — сказала я, — у тебя ничего не выйдет, у самой, а я все забуду... — и захлопнула дверь.

Вишневый Лакей поднял хлыст и с силой опустил его на ведьмину спину, и еще раз и еще... Она взвыла и завертелась волчком, не понимая, откуда сыпятся удары.

С каждым щелчком бича Ведьма теряла украденную у других молодость и силу, пока не рассыпалась в прах, и налетевший ветер развеял его без следа. Возница в последний раз взмахнул кнутом и Карета, запряженная шестеркой, взмыла ввысь и растаяла вдали...

* * *

Эпилог:

Она так и не прочла дневников своего настоящего отца — они сгорели в машине вместе с теми, кто хотел ее убить, а доктор Якоб Чедвик умер в тюрьме от туберкулеза, и потому до конца жизни считала себя виновной в гибели подруги. Это было единственное, в чем она раскаивалась.

Вместе с мужем и приемным сыном она прожила около восемнадцати лет — без особого достатка, миллионы отца так и не нашли ее, но в любви и согласии. И потому была счастлива.

По прошествии этого времени она постриглась в монахини, приняв монашеское имя Елена — в память о той, в чьей смерти напрасно себя винила.

В канун своего семидесятилетия сестра Елена таинственным образом исчезла из своей кельи, запертой на ночь изнутри. Никто не смог хоть как-то объяснить столь загадочное происшествие, но досужие языки утверждали, будто с рассветом на озере, на берегах которого стоял монастырь, видели большой старинный парусник. На его оранжевых парусах трепетало ярко-красное солнце...