К некоторому облегчению Нины, опытный официант, сообразив, что молоденькая девочка не ориентируется в меню, взял инициативу на себя. Он сам выбирал и подавал ей подходящие блюда, пододвигая под руку полагающиеся по обеденному этикету столовые приборы. Девочка, не понимая, что это за блюда, предпочитала лишь лениво ковыряться в них — да и аппетит, и так почти отсутствующий из-за последствий пеллагры, вовсе улетучился от переживаний. Но и при этом светский бенефис не обошелся без некоторых недоразумений. Вычурной формы пирожок с мясом, полагавшийся к первому блюду, девочка приняла за кондитерское изделие. А поданный в качестве первого польский борщок — прозрачный, красивого малинового цвета, в хрустальном бокале — за фруктовый сок, и, отхлебнув из бокала, была весьма ошарашена неожиданным вкусом этого напитка.

2. Пистолет, шпага, автомобиль...

По окончании приема Нина чувствовала себя так, как будто весь вечер таскала на себе тяжеленные мешки. А еще предстояло сдавать полученный на вечер реквизит — вечернее платье, драгоценности и все прочие аксессуары. В холле рядом с гостиничным номером отца, куда они зашли после посещения ресторана — ведь надо же было и поужинать, ибо после того, как схлынуло нервное напряжение, девочка все-таки почувствовала голод, — их ждали. Посетителем оказался немолодой, но крепкий и подтянутый бригадный генерал.

— Знакомься, Янка, — отец назвал дочку польским именем, — это Яцек.

Генерал учтиво поклонился, и его губы тронула едва заметная, но очень обаятельная улыбка. Все трое прошли в номер, и там Яцек (девочка так и не узнала, настоящее ли это имя, не говоря уже о фамилии генерала) передал отцу небольшую коробочку.

— Янка! — подозвал ее Речницки. — Замени патроны в пистолете и запасном магазине на свежие!

— А старые сдай, пожалуйста, мне, — на чистом русском языке, все с той же обаятельной полуулыбкой промолвил Яцек.

Пока девочка возилась с оружием и боеприпасами, Якуб поинтересовался у своего гостя:

— Ну, как у вас там дела, в Генеральном Штабе? Корчиц вас не заездил? Стеца и Кундеревич еще от него не стонут?

— А то ты Корчица не знаешь! — хохотнул Яцек. — Сам же у него под началом служил. Он, конечно, мужик вредный, власть показать любит, да и с зеленым змием слишком крепко дружен, так что вся его работа валится на нас. Но специально он никого со свету не сживает, так что перетерпим как-нибудь.

Тем временем Нина закончила набивать магазины новыми патронами, и, сложив остаток старых в коробочку, положила ее на стол перед Яцеком.

— Все, дочка, давай быстренько в интернат! — махнул на нее рукой Якуб. — Время уже позднее. Наш Янек тебя подбросит на машине.

Подошел к концу май, отцвели варшавские каштаны и сирень, закончились занятия в школе-интернате, и Янка (которая уже привыкла зваться этим польским именем, равно как и Ниной) перебралась к отцу в Краков. Первый день пребывания под крышей родительского дома ознаменовался небольшим скандалом: Янка-младшая, у которой вдруг образовалось значительно больше свободного времени, чем было до этого, вознамерилась разрешить одну загадку. Девичьему любопытству не давал покоя вопрос — как же устроены необыкновенные пули в патронах для ее пистолета?

Раздобыв у Казика с Янеком в гараже кое-какие инструменты, она принялась старательно раскурочивать один из патронов, выщелкнув его из запасного магазина. Сначала она при помощи двух плоскогубцев вытащила пулю из гильзы, а затем, используя те же плоскогубцы, с силой сдавила саму пулю. Медная оболочка пули разошлась по едва заметным швам, раскрывшись на кончике заостренными лепестками, а из щелей между этими лепестками высыпалось небольшое количество мелких кристалликов. В этом момент в комнату, где она орудовала, вошел Якуб:

— Ты с ума сошла! — заорал он. — На тот свет оправиться хочешь?!

Оттащив дочку от стола, генерал стал осторожно ликвидировать результаты ее художеств, не переставая громко ворчать:

— Ты что, дура любопытная, совсем ничего не соображаешь? Это же сильнейший яд мгновенного действия, мать твою...! Если что — уже не откачают!

Наконец, выкинув пулю, завернутую в кусок газетки, в унитаз, и несколько раз вымыв стол с мылом, он успокоился. Ругнув себя мысленно за то, что пренебрег непреложной армейской истиной, гласящей, — 'солдат должен быть занят так, чтобы никакие дурные мысли в голову не лезли', — он применил ее и к Нине.

С раннего утра — подъем. Поскольку же девочка крайне не любила рано вставать, то подъем генерал устраивал с рапирой в руке. Хочешь — не хочешь, а ей тоже приходилось браться за шпагу и получать урок фехтования. Фехтовать у Нины получалось, прямо скажем, неважно — несмотря на хорошую реакцию и подвижность, она имела довольно слабые плечи и слабую кисть, так что отец легко выбивал у нее оружие из рук. Ну, а его попытки приучить дочь фехтовать на саблях окончились и вовсе ничем: если поднять саблю она могла, то уж управляться с нею как следует — силы уже не хватало.

Шпага, однако, использовалась не только для фехтования. Речницки старался дать своей дочке то, что она не успела получить на краткосрочных курсах — умение уклоняться от ударов и даже от выстрелов. Для этого требовалось развивать гибкость тела, и отец гонял Нину до изнеможения. 'Если можно дать ей еще хотя бы один дополнительный шанс выжить', — думал генерал, — 'то я дам этот шанс, как бы она не пищала и не жаловалась'.

После занятий со шпагой следовали приседания (не менее 40 раз), отжимания и еще целая куча всяких упражнений для тренировки силы. Через некоторое время плечи и кисти рук стали покрепче, но все равно достойно противостоять мощным отцовским рукам она не могла. И каждый урок фехтования завершался одинаково — шпага, в конце концов, вылетала у нее из руки.

Следующим обязательным номером утренней программы была стрельба в тире, оборудованном в подвале особняка. Если им с отцом случалось бывать за пределами Кракова, и тира не было под рукой, то выезжали в лес и стреляли там — но обязательно каждый день. Будучи в Варшаве, Нина тоже регулярно ходила в тир вместе с боевкой ZWM (тир был оборудован прямо в здании их районного комитета). Поскольку боевки ZWM официально числились в составе Добровольного резерва гражданской милиции, то они столь же официально проходили военную подготовку.

После всех этих тренировок и стрельб девочка, взмыленная, как лошадь после хорошей скачки, кое-как доползала до ванной и засовывала себя под контрастный душ. Чуть взбодрившись, она плелась на кухню — завтракать. Какое же это блаженство — сидеть спокойно, когда уже ничего не надо делать, с большой чашкой горячего черного кофе в руках! Можно, не торопясь, отхлебывать обжигающий напиток, заедая его ароматную горечь чем-нибудь сладеньким.

Надо было бы, конечно, после стрельбы почистить пистолет, но эту обязанность она ухитрилась спихнуть на отца. Он поначалу ругался, на чем свет стоит, но затем смирился и чистил — не оставлять же единственное чадо с нечищеным оружием только из-за того, что дочка уродилась такая лентяйка? Ведь от состояния оружия может зависеть ее жизнь...

Вслед за завтраком юная Янка попадала в распоряжение шоферов Янека и Казика. Перед ней была поставлена задача — научиться водить машину. Несмотря на прилагаемые старания, успехи в вождении долгое время были весьма скромными — машина в ее руках не желала нормально слушаться руля, рыскала и норовила заехать не туда. Казик вообще считал, что у нее вряд ли что получится — бывает, не дано человеку водить машину, и все.

Но однажды, буквально за несколько минут, ситуация изменилась. Польские дороги в те годы были небезопасны: того и гляди, обстреляют из леса, или, того хуже, уложат дерево поперек шоссе перед самым носом. При одной из поездок вместе с отцом, когда Нина сидела на переднем сиденье рядом с шофером, произошло нападение на машину. Шофер Казик, из-за летней жары решившийся опустить пуленепробиваемое стекло, был ранен автоматной очередью, получив три пули в грудь. Еще одна пуля зацепила девушке левую руку. Теряя сознание, Казимир прохрипел сквозь сцепленные зубы:

— Янка, бери руль!..

Внезапный, ошарашивающий грохот выстрелов, противный визг пуль, отскакивающих от бронированного корпуса машины — все это сразу отошло на второй план. Девочка, невзирая на боль в раненой руке, переползла к шоферу на колени, — оттаскивать в сторону было некогда, — вцепилась в руль, и повела машину 'как по струнке', выжимая педаль газа до упора. А как же иначе — раненого Казика надо было спасать! Тяжеленный бронированный седан вылетел из-под обстрела, и Нина старалась выжать из него все возможное, лихо проходя повороты без снижения скорости, как будто всю жизнь была автогонщиком, — только бы успеть! Казимира вовремя довезли до госпиталя, и через месяц он снова сел за баранку.

С этого момента Нина полюбила свой мощный автомобиль. Машина была не самая новая и не самая шикарная, не 'Кадиллак', не 'Хорьх', и не 'Майбах', — 'Студебекер Президент' образца 1938 года. Облик машины был создан тем же дизайнером, что разработал для компании Кока-Кола ее знаменитую бутылку. Всего автомобилей этой модели было выпущено одиннадцать штук, но данный экземпляр был выполнен по специальному заказу для кого-то из высших чинов рейха (на переднем бампере были заметны отверстия от винтиков, которыми когда-то крепилась золотая монограмма владельца). Он имел бронированный корпус, броневую плиту, защищавшую днище, пуленепробиваемые стекла, протектированные шины, был оснащен раздвижной металлической крышей так же из броневых пластин и усиленным восьмицилиндровым мотором, позволявшим разгоняться до двухсот километров в час вместо стандартных ста шестидесяти.

Девочка пристрастилась гонять на этом автомобиле на предельной скорости. Для нее автомобиль стал одновременно и надежным рабочим инструментом, и чем-то вроде игрушки. Ей очень нравилось наблюдать, как машина, повинуясь нажатию кнопки на приборной панели, с гудением выдвигает и задвигает сверкающие черным лаком броневые пластины крыши:

— Как будто большой жук расправляет надкрылья, — с восторгом говорила она.

Казик научил ее разудало хулиганить, цепляя ручкой специально приоткрытой дверцы автомобиля сумочки гуляющих по тротуару девушек, и Нина иногда тоже развлекалась таким способом, как в Варшаве, так и в других городах. А гонять машину приходилось частенько, и не только в Варшаву. Она нередко выступала в качестве персонального шофера отца, если выезды требовали соблюдения секретности. Дела отца, — в которые он ее не посвящал, — бросали его по всей Польше, и не только. 'Студебекер' наматывал тысячи километров, направляясь то в Восточную Германию, то в Чехословакию, то в СССР.

Впрочем, в Чехословакию Нина ездила не только с отцом, но и, можно сказать, со всем семейством. Янка-старшая (то есть польская жена Речницкого) время от времени наведывалась в Прагу за покупками. Надо сказать, что отношения с ней у Янки-младшей не сложились. Горького осадка от того, что Янка заняла место мамы, у девочки почти не осталось. Но уж больно разными оказались их взгляды на жизнь. Да и Янка, как оказалось, поначалу отнеслась к приехавшей из Советского Союза девчонке с предубеждением.

Она почему-то вбила себе в голову, что Якуб ее обманывает, и под видом дочки притащил во Вроцлав малолетнюю любовницу. Две недели, проведенные под одной крышей, вроде бы рассеяли ее подозрения, но когда генерал отправил Янку-младшую в Варшаву, сомнения снова укрепились: а не нарочно ли он проделал это, не для того ли, чтобы кататься на свидания у нее за спиной? Вторая беременность тоже не добавляла ей рассудительности. Однако снова очутившись с Ниной под одной крышей, уже в Кракове, Янка все же поняла, что ее подозрения беспочвенны — живя в одном доме, трудно долго скрывать действительные отношения друг от друга. Как-то раз, под настроение, Янка проговорилась об этом, и Янка-младшая только незлобиво посмеялась над ее былыми страхами.

Тем не менее, некоторая отчужденность между женщинами осталась. Янка чувствовала к падчерице подспудную ревность, которая подогревалась тем, что Якуб категорически не желал брать свою жену на светские мероприятия, в то время как Нина постоянно сопровождала его. Конечно, манеры хлопки маёнтковой (крестьянской хуторской девицы) не слишком подходили для шляхетского общества. 'З хама не зробишь пана' — гласит польская пословица. А ведь с точки зрения Янки, это как раз Янка-младшая вела себя совсем не так, как подобает генеральской дочери. Чего стоило только ее фамильярничанье с шоферами и солдатами охраны!

3. Стриптиз

Конечно, генерал брал с собой Нину и не брал жену не только из соображений светских приличий, но и по оперативной необходимости. Один из таких выездов в чешскую столицу, куда они с отцом отправились без Янки, крепко въелся девочке в память. Когда она прибыла в Прагу, — а время было уже довольно позднее, и бархатно-черную тьму разгонял свет уличной фонарей и ярко освещенных витрин в центре города, — отец привел ее в ночной клуб. То ли он просто искал ресторан, где можно поесть, то ли там генералу была назначена встреча... Последнее гораздо вероятнее, потому что, усадив дочку за столик и заказав ужин, он тут же без объяснений куда-то удалился.

В центре зала находилась круглая эстрада, вокруг которой располагались столики. Небольшой оркестр, до этого исполнявший какую-то тихую, спокойную мелодию, вдруг заиграл что-то бравурное. Девочка подняла голову и взглянула на эстраду. Туда взошли несколько девушек в скромных белых блузках под горлышко и расклешенных клетчатых юбках — вот только длина у юбок была совсем не скромной. Вслед за девушками на эстраду взбежал негр в лиловом фраке и таких же брюках. Негра Нина видела в первый раз, и любопытство заставило задержать на нем взгляд. Девушки быстро окружили его плотным кольцом, а когда кольцо под звон литавр распалось, негр предстал перед публикой совершенно голым.

Вскоре и девушки уже дружно размахивали своими блузками, за которыми последовали юбки, а за ними — и прочие предметы туалета. Смутить этим девочку было трудно — нечто подобное ей уже демонстрировали Люська с Томкой, да и работа санитаркой в госпитале приучила ее и не к таким видам. Но вот зрелище с голым негром показалось ей совсем уж непривлекательным.

— 'Да это бордель какой-то, а не ресторан!' — возмущенно подумала Нина, вспоминая рассказы своих подружек о немецких борделях, в которых такого рода заведения представали отнюдь не в розовом свете.

Под ритмы, задаваемые оркестром, уже совершенно освободившиеся от последних клочков одежды девушки вновь окружили негра в странном танце — они не столько танцевали, сколько извивались, тесно прижимаясь к негру, и друг к другу.

Ну, извините! Проделывать такое у всех на глазах — это было уже чересчур. Нина стала подумывать о том, чтобы уйти и дождаться отца где-нибудь у входа в зал.

Но, как оказалось, это было не последнее испытание для ее психики. В довершение всего, в качестве кульминации представления, негр кончил прямо на своих партнерш. Девчонка была готова увидеть многое. Но, когда мутно-белая жидкость из внушительных размеров мужского достоинства негра брызнула на его неестественно извивающихся партнерш, заляпав их от сисек до бритых лобков... Да, она хорошо представляла себе, как делаются дети, но чтобы соитие было бы так извращено и опошлено! Есть же, в конце концов, какие-то границы!