Устинья, дочь боярская - 1. Возвращение

Удавит ее Фёдор?

Да и пусть ее, место глухое. Руди для такого дела сам за лопату возьмется, зароет наглую тварь! Не нравится он ей! Подлое дело он замышляет!

Подумайте только!

Вот стерва!

* * *

Боярин Заболоцкий чувствовал себя преотлично. День складывался хорошо, умиротворение и спокойствие царили в его душе.

А потом....

— Устя пропала!

Ежели боярина раскаленным прутом в заднее место ткнуть — и тогда б он так не взвился.

— ЧТО?!

Боярыня Евдокия руки к щекам прижала.

— Она за шелком пошла... и нет ее! По сию пору нет!

Боярин аж за сердце схватился.

Нет ее?! А делать-то что?!

Искать?

— Она ж не одна пошла?

— Нет. Петра тоже нету. Запропали оба.

Первое, что пришло боярину в голову.

— Сбежала?

Боярыня Евдокия так головой замотала, что кика набок съехала.

— Не могла она! Никогда! Недоброе что-то случилось!

Дураком боярин не был, и светелку Устиньи первым делом проверил. Но наряды ее все на месте были, уборы, обувка...

Вздумала б она бежать, так хоть перстни с собой взяла бы. Вот, лежат, бирюзой и жемчугом светят. Продать легко, унести тоже, в карман сунь — и иди. Никто не заметит.

Опять же, теплая душегрея осталась, а сама Устинья легонькую накинула, к вечеру в такой замерзнешь. Не лето уж. Рождественский пост скоро. И по утрам ледок ложится.

Значит, не думала надолго отлучаться, только туда-обратно до лавки.

Нет. Не сбегала она.

Это радовало. Все остальное боярина только огорчало.

Устинью искать надобно?

Да еще как! Но — вот именно, как?!

Шум поднимется, вовек Устя на отбор царский не попадет. Сплетни змеями поползут ядовитыми, клыками вцепятся. То ли было что, то ли не было... опозорят девку!

А не искать?

Тоже — как ее оставить? А как убьют? Обидят? Уж всяко не для доброго дела девку похищают!

А делать-то что?!

Куда кидаться, к кому?!

Боярин за голову схватился. А за окном уж и смеркается. В ночь ее искать?

А где?

И как искать? По Ладоге бегать, да орать: 'Устя!'? Опять неладно!

Так что... поступил боярин проще некуда. Отправился к себе в горницу, да и хлопнул стакан крепкого вина. А потом и второй. Вдруг какая идея и появится?

Идея оказалась вредной, и к боярину не пришла. А боярыня, как ни старалась распихать мужа, так ничего и не сумела сделать.

Самой приказы отдавать?

Да она бы и с радостью! Ну так ведь... что приказывать-то?

И Илюши, как на грех, дома нет!

Сыночек, ну ты-то где еще?!

* * *

Илюше было не до семьи и не до сестры.

Илюша в этот момент миловался с царицей Мариной. Вот ведь странность!

Так-то у него бывает, и голова болит, и кости ломит... сознаться кому — и то стыдно! Что он, дед старый, что ли? А вот как к царице приходит — ровно новенький!

Вот и сейчас, лежал он рядом с самой красивой женщиной Ладоги, и чувствовал приятную усталость. Марина ласково водила ладонью по его телу, спускаясь ниже и ниже.

— Как мне с тобой хорошо, Илюшенька.

— А уж мне как с тобой... что на облаке райском. Каждый раз не иду, а лечу сюда.

— Жаль, чаще нам видеться нельзя. Но и так ведь хорошо?

— Очень, Маринушка.

— Скоро Боря по делам уедет, чаще видеться будем.

Илья расправил плечи, демонстрируя готовность к подвигам.

— Далеко ли царь наш собрался?

— На богомолье, — лицо Марины исказила злая гримаса, но Илья ее не заметил. — Говорят, привезут чудотворные мощи из самой Франконии, к ним мужчины приходят, чтобы наследника обрести.

— Наследника, да...

Не то, чтобы Илья был трусоват. Но холодок по спине прошел.

Почему измена царю карается смертью?

Да потому, что трон наследовать должен мужчина с кровью государя Сокола. А когда прервется мужская ветвь — потомки дочерей наследовать могут. Но только с соколиной кровью. Иначе... беды неисчислимые падут на Россу. А тому, кто обманом трон займет, сто лет отмерено будет. А потом — все. Оборвется его династия.

Это-то всем известно.

Когда государь Сокол на Ладогу пришел, тут разные племена жили. Объединяли их лишь боги — и волхвы.

Отец Род, матушка Жива.

Мог Сокол свою веру насадить, по капищам огнем и мечом пройтись. Мог.

Но поступил иначе.

Договорился он с волхвами, и получил за это благословение на всю свою династию.

И правил долго и счастливо, и стольный город Ладога на реке буйной встал...

А вот ежели Илья, и царица... а вдруг от него у царицы сын будет? Или дочь? Это ведь уже не соколиная кровь. И...

Для царицы — смерть.

Для прелюбодея — тоже. Оскопят и на крест взденут. Там и подохнешь...

А ведь могут и дознаться. Если кто проговорится...

Марина словно почуяла.

— Ты не бойся, Илюшенька, стерегусь я, как могу. И ты стерегись.

Илья был согласен. Стеречься — ладно. Но отказаться от этого счастья, от этого вихря чувств, этого безумного угара?

Пусть лучше убьют!

— Маринушка моя...

И снова — сладкое безумие.

Дом?

Сестры?

Да Илья бы и не вспомнил никогда. Вот еще ерунда какая!

* * *

Устя без памяти недолго пробыла. Очнулась, как из омута вынырнула.

И словно плетью ударило, пришло осознание опасности.

Молчи!

Нельзя двигаться, нельзя говорить, нельзя... ничего нельзя! Лежи, как лежала!

Молчи и слушай!

И ведовское, древнее чутье не дало сбоя.

Устя лежала на чем-то твердом, руки были связаны впереди, но связаны не туго. Сможет она выбраться? Не ясно, надо узлы посмотреть.

Ноги свободны. Подташнивает.

Чем ее отравили? Чем одурманили?

Не знали негодяи, что на таких как она — втрое больше снадобья надо.

— Что девка, Хорь?

— Дрыхнет. Авось, до утра проваляется без чувств.

— Плохо...

— А чего ты хотел, Кроп?

— Так это... заказчик сказал — побаловать с ней можно? Не сильно, а чтобы напугать?

— Мало ли, что заказчик сказал! Знаю я вас, увлечетесь — заиграетесь, а девка ему невредимая нужна.

— Мы б не заигрались. Хорь, ты это...

— Я сказал. Перебьешься.

— Сам тогда ребятам и скажи. Пусть на тебя и злобятся.

— Кроп, иди отсюда! По-хорошему, пока дверь башкой не отворил.

Мужчина, ворча, вышел вон. Тот, кого называли Хорем, посидел пару минут. Потом вздохнул — неладно, поднялся и вышел вон. Успокаивать свою ватагу, пока те не озверели.

Устя огляделась из-под ресниц.

Потом широко открыла глаза.

Заимка? Чья-то избушка?

Да, похоже на то. Такие домики, она знала, строят для себя охотники.

Небольшой очаг, две лавки, несколько полок. Низенькая крыша, проконопаченная мхом, толстые стены — не просто так. Эти стены не взять ни волку, ни медведю.

На полках несколько мешочков.

Устя знает, с чем они. Там сухарики, может, крупа. Тот, кто придет на заимку, может съесть старый припас и положить взамен свой. А может и не положить — всяко бывает. Но потом постараться прийти и все вернуть.

Это лес.

Всякое может случиться.

Окошек нет. Зачем они на заимке, людям тут не жить. Переждать непогоду или рану, да и уйти.

Устя посмотрела на руки.

Связаны. Но по-простому, самым легким узлом. Моряков тут нет, сложные узлы вязать некому. Пожалуй, веревку она распутает. А вот что потом делать?

Сколько их там?

Похитителей?

И что она с ними сможет сделать?

Пожалуй, на первый вопрос она ответить сможет. Недаром же бабушка ее учила дышать, видеть, вслушиваться в окружающий мир.

Устя прикрыла лаза, выдохнула...

Раз, еще один... и мир постепенно начал растворяться.

Осталась только она. Только ее источник жизни. Черный огонек, горящий под сердцем.

А что за дверью?

За дверью... два... три... шесть огоньков.

Шесть человек на нее одну? Нет, не отбиться, не сбежать. Даже и будь она волхвой, обучение в Роще получившей, все одно для нее много. Слишком много.

Может, бабушка бы и справилась, да бабушки здесь нет. А что она может?

Устя медленно обводила взглядом пространство, на сколько хватало ее сил.

Вот один огонек дрогнул, начал отдаляться, наверное, поскакал куда-то.

Вот огни попроще, послабее, словно искры.

Лошади.

Люди почему-то видятся ярче, животные более тусклыми. Хотя лошадь крупнее человека. Странно так... а это что?

Далеко, на самой грани сознания, Устя видела еще одно скопище искр.

Животное? Какое?

Устя сосредоточилась.

Если это лось, или олень... а какая разница? С другой-то стороны? Если животное придет сюда, если отвлечет этих наемников — разве плохо будет? А когда окажется, что это, к примеру, кабан, так и вообще хорошо.

Кабаны — зверь умные, хитрые, мстительные. Явись сюда дикая свинья — и сидеть негодяям на деревьях. До-олго.

Впрочем, лось — тоже не подарок. Не видели вы, как эти зверюги носятся по лесу во время гона. Навсегда бы зареклись им навстречу попадаться. А какие у них копыта! С одного удара — и череп волку проломят! От таких любой тать наутек кинется.

Или поспешит спрятаться внутри заимки.

Такое тоже возможно. Но...

Устя видела дверь.

И видела засов изнутри.

Большой, тяжелый даже на вид. Ежели задвинет она его, никто внутрь не попадет. Заимку так ладят, чтобы даже медведя та дверь выдержала. Разное оно случается. А что с ними там снаружи будет... А пусть будет! Это не ее печаль!

Надо только все рассчитать как следует.

Устя покосилась еще раз на руки, на засов — и прикрыла глаза, вообразив себя дохлой мухой. Она не дышит, она в обмороке, она бледная, у нее не участилось дыхание, не дрожат ресницы, она ничем себя не проявляет.

Вообще ничем.

Она глубоко и расслаблено дышит. И ищет на самой грани сознания.

Почему-то ей кажется, что неведомое существо — плотоядное. И Устя что есть сил показывает ему картинку — домик, лошади, люди рядом.

Добыча.

До-бы-ча...

* * *

Хорь вошел в домик, оглядел девку хозяйским взглядом.

Хороша.

Хотя и тощава чуточку, он покруглее любит. Баба ж она должна быть, как перина. Пышная, гладкая, чтобы рукам было, где разгуляться. А эта пока еще не доросла. И сзади у нее вроде как есть за что подержаться, и спереди, чего пощупать, но маловато, на его вкус.

Заказчик сказал, что можно девку попугать, чтобы спасителям на шею кидалась да радовалась, но Хорь как-то сомневался.

Бабы же...

Случилось у него такое, попала к нему под руку одна баба. Вот вся, как ему нравится. Даже рыжая... любил Хорь рыжих. Вот таких, чтобы с веснушками, беленьких, словно сметанка, сладкая, ровно сливочки, а ежели баба еще и голубоглаза, это самый смак.

Не удержался, понятно.

А потом ту бабу для себя атаман приглядел. А она как начала на Хоря наговаривать... пришлось из ватаги уходить. Сейчас он сам себе хозяин, но тот опыт помнил крепко, и зря рисковать не желал.

Когда б он бабу себе оставил — одно. А когда ее надобно потом другому мужику отдать...

Она сейчас ему как нажалуется... и будет он потом Хоря ловить по всей Россе. Очень даже просто. Кричи потом, что ты ее только пугал... может, тебе и поверят, да только потом все одно повесят. Парни этого не понимают.

Тот же Кроп — он простой, как укроп, вот захотелось ему потешиться — и подай бабу на блюде!

Ага, как же!

Подождут до оплаты и до трактира. Так вернее будет.

А что там за шум снаружи?

Хорь широкими шагами вышел из домика, прихлопнул за собой дверь. А что? Баба спит, снадобье хорошее оказалось, ему и говорили, что часов на пять-шесть верняк, а когда побольше нальешь, да еще пару раз подышать дашь, там и побольше может быть.

Так и получилось.

Спит, посапывает даже... ну пусть, спит... да что там такое творится снаружи?

* * *

Осень уже подходила к концу.

Постепенно начинались холода, то там, то тут прихватывало землю морозцем, от которого похрустывали ломко разноцветные осенние листья.

Молодой медведь собирался впадать в спячку.

Берлога у него была, хорошая и уютная. Но...

Медведю нужно было набрать нужный вес, а добыча последнее время попадалась или мелкая, или слишком проворная. И медведь пока еще ждал.

Колебался, понимал, что уже скоро, но...

Зов настиг его ночью.

Добыча.

Добыча...

Она совсем рядом, она еще живет, двигается, она опасна и может укусить, но ее много. МНОГО!

И можно будет набить живот как следует, отъесться — и улечься спать на долгую-долгую зиму.

Зов манил, искушал — и медведь медленно, сначала нехотя, а потом все более заинтересованно двинулся в ту сторону, в которой была добыча.

Вдруг зов не обманывает?

Если кто думает, что медведи носятся по лесу с топотом и грохотом — зря.

Они очень тихо ходят. Даже необычно тихо для такой громадной туши. Но услышать медведя практически невозможно.

Учуять?

О, да! Если он решит приближаться с наветренной стороны. Но медведи умны, и таких ошибок не совершают. Разве что ветер вдруг переменится?

Но эта ночь была тихой.

Ветер дул в сторону медведя, и косолапый почуял запах людей, лошадей...

Заколебался, задумался...

Он еще не пробовал человечины. Но знал, что это опасная, кусачая дичь. Лучше с ней не связываться.

А голод гнал вперед.

Голод, холод, желание залечь в спячку... опять же, к чему начинать с людей? Ведь есть лошади!

Вот она — лучшая добыча! А как их порвать он знает, он даже лося завалить умудрился! Лось опасный, но вкусный и мяса в нем много...

А что один человек их охраняет... смешно!

Один человек — ему не помеха.

Наемник по прозвищу Репка и мяукнуть не успел, когда здоровущая медвежья лапа смяла его, разорвала грудь когтями... крик так и не вышел наружу. Так, какое-то бульканье.

Правда, лошадям этого хватил, чтобы взбеситься, заржать, встать на дыбы... медведя это не сильно испугало. Удар, еще один...

Одной лошади удалось сорваться и убежать, еще две упали под ударами грозных лап.

ЛОШАДИ!!!

Ватажники кинулись на шум и ржание...

Хорь тоже не остался в стороне. Устя подскочила на лавке.

Кинулась, кое-как потянула засов связанными руками, задвинула его в паз.

Уффф!

Тяжелый, гад!

Огляделась... вот и нож на небольшом столе, в столешницу его острием воткнули. Хлеб им нарезали, и горбушка рядом. Устя дернула руками раз, еще один...

Есть!

Веревки соскочили с запястий. Связывали не туго, да и что одна девка может против шести мужиков? Считай, только пищать и плакать!

Устя этим заниматься не будет.

Хлеб отправился за пазуху, веревка туда же, на всякий случай, нож Устя крепко сжала в руке.

Она не умеет убивать. Но — убьет!

Ударит — это без сомнения.

Никто из наемников ее не пожалеет. Ну и она не будет беспомощной жертвой! Довольно — прошлую жизнь ей испоганили, теперь и эту хотите?

Не будет по-вашему!

Оглядываясь на каждом шагу, Устя выскользнула из домика — и зашла за одно из деревьев.

Шаг, другой... а потом найти ее уже и невозможно, в осеннем-то лесу. Как хорошо, что похитители ее не раздевали! Как была, так и связали!