| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Благодарю за предупреждение, добрый друг. Я в долгу перед вами.
На глаза Эстока навернулись слезы. Он стянул парик, вытер им лоб и виски, шумно высморкался, и нахлобучил обратно.
— Позвольте еще сказать, ваше высочество? Что бы ни видели вы в вашей поездке, она сильно переменила вас. Вы совсем другим человеком воротились. И знаете, теперь вы куда больше напоминаете своего покойного батюшку.
Графа мне удалось успокоить, но сам я разволновался не на шутку. Расставшись с Эстоком, я отправился на поиски Браго и Драко. Я не сомневался в их преданности если не мне, то уж по крайней мере намерению возвести меня на престол.
Воины коротали вечер в таверне.
— А мы тут за воцарение ваше пьем, — подмигнул мне Браго, пододвигаясь, чтобы освободить место на широкой скамье.
— Загодя праздновать — дурная примета, — буркнул я, но от предложенной браги не отказался.
— Суеверия — удел невежд. Истинно верующий ни на миг не усомнится в воле Творца направлять события, — назидательно заметил Браго.
Драко был проще:
— Да где уж там — загодя. Завтра разрешится.
— А ну как пойдет не так? Я слыхал, герцог Орли вернулся.
Приятели молча переглянулись. Похоже, моя новость их не удивила.
— Вы знали, верно? — напустился я на них. — И не собирались мне говорить?
— Хватает вам треволнений. Заговоры — не ваша забота. Королевская гвардия наготове, къертанские рыцари предупреждены, да и мы пособим, — попытался урезонить меня Драко.
— Не моя забота? Моя жизнь — не моя забота?
Воин посуровел:
— Нет на свете людей, которые не испытывали бы страха перед смертью. Главное — не поддаваться ему, заставить себя победить страх и действовать хладнокровно. Храбрость да смелость никому не даются без постоянного напряжения воли.
И так он это сказал, что мне вдруг сделалось стыдно за свое нытье. Я не боялся отправиться на виселицу, когда срезал чужие кошельки, отчего же страшусь теперь, когда награда несравнимо выше? Я молча уткнулся в кружку. Заметив перемену моего настроения, Драко смягчился.
— Если все пойдет как задумано, никто на вас руки поднять не посмеет. Мы не хотели тревожить вас, но знаете, коли почувствуете себя необычно, не противьтесь ощущениям. Поступайте, как сердце велит. Мы верим в вас. И Альхаг знал, что делает, когда подбирал вас на улице...
Браго вторил приятелю:
— Лейб-маг никогда не ошибался в людях: что храбрецов, что подлецов видел насквозь и безошибочно отличал друг от друга. Хотя после того, как вы пытались срезать мой кошелек, я в способностях лейб-мага грешным делом и усомнился.
XXIIX. Королевский дар
Ночь перед коронацией я провел беспокойно. Сон мой был прерывист и тревожен: мне снилось, будто распознав подмену, толпа разрывает меня на части, будто меня вешают, сжигают заживо, топят в реке, четвертуют — за эту ночь я умер сотню раз. То и дело я просыпался, зажигал свечу и принимался разглядывать в зеркало родимое пятно на своей спине, которое привык считать дьявольской отметиной. Как знать, быть может, в нем не проклятье мое, а благословение? Вдруг это знак принадлежности к королевскому роду или даже свидетельство того самого таинственного Королевского дара?
Так и не придя к определенному заключению, я вновь ложился и засыпал, и одолевавшие меня сомнения воплощались в кошмарах. Верно, мне нужно было пережить свои страхи, чтобы поутру проснуться абсолютно спокойным. Все, что могло случиться скверного, уже произошло во сне. Дальнейшие события не зависели от моей воли, и это оказывало своего рода гипнотическое воздействие. Я ощущал себя частью механизма, отлаженного и запущенного умелой рукой, чье движение столь же неотвратимо, как и движение солнца по небосклону.
После затяжных дождей день выдался на удивление ясным. С утра поднялся вдруг сильный ветер и погнал тучи на запад, в сторону Дневных земель. Из-под облачной завесы пробились солнечные лучи, холодные и острые, словно лезвия. Самые несговорчивые облака еще порой набегали на дневное светило, но было ясно, что власти непогоды пришел конец.
Вокруг дворцовой площади, блестящей недавними ливнями, в два ряда выстроились гвардейцы, сдерживая напор толпы. Люди стояли тесно прижавшись друг к другу, возбужденные в ожидании предстоящего зрелища.
— Эй, охолони, куда прешь?
— Хотя б единым глазком взглянуть на принца с принцессой! А позади-то мне окромя твоего затылка не видать ни шиша!
— Вот и смотри, куда дорос!
— Говорят, будто чужеземная принцесса красы несравненной.
— А принц, принц-то наш каков! Вырос! Возмужал!
— Не толкайся, кому говорят!
По случаю праздника богатые горожане щеголяли пестрым платьем, бедняки довольствовались яркими лентами, приколотыми к одежде или головным уборам.
Под радостные крики и несмолкаемый звон колоколов мы с Нинедетт ступили в храм. Гулкая тишь раскололась стуком шагов и шелестом одежд. Из ниш строго взирали лики святых. По полу и стенам рассыпались солнечные блики — пройдя сквозь витражные стекла, они окрасились всеми цветами радуги. От алтаря нам навстречу шел архиепископ.
В тот день я увидел его впервые — с моего приезда в столицу тот затворился в своем дворце на противном берегу Гарды, и ни разу не явился ко мне с просьбами или с угрозами. Зная, что церковь поддерживает герцога Орли, я отнюдь не стремился лицезреть ее иерарха и уж тем паче не стал первым домогаться его внимания. Однако не будучи осведомленным о его симпатиях и антипатиях, трудно было заподозрить в архиепископе недоброжелателя. Черты лица этого почтенного старца отличались редкостным благообразием, точно над их созданием трудился тот же скульптор, что ваял статуи святых. И голос — о, такой голос мог вести за собой толпы! Глубокий, проникновенный, умиротворяющий, словно аромат ладана, он безраздельно царил среди покоя каменных сводов, и никакие кощунственные шепотки и покашливания не смели нарушить его благолепия. В звучании этого голоса, точно в ангельском хоре, хотелось раствориться навеки.
Когда первосвященник объявил нас с Нинедетт мужем и женой, я поверил ему безраздельно. Принцесса обязалась почитать меня, и вложила руку в мою ладонь. Я поклялся оберегать Нинедетт. Я говорил уверенно, но мыслями перенесся на несколько месяцев назад, к Самоцветному ручью, где под ногами тоже сверкали всеми цветами радуги камни, и где я тоже принес нерушимую клятву — клятву, которую не сумел сдержать!
Многие в тот день последовали нашему примеру и соединили судьбы — венчаться одновременно с королевской четой считалось добрым предзнаменованием. В отличие от своих подданных, я принял брак как дань событиям, как необходимую плату судьбе, вознесшей меня на головокружительную высоту. Принесенный обет не затронул моего сердца, в котором безраздельно царила Сагитта. Окажись на месте принцессы колдунья, кровь кипела бы в моих жилах, но рядом стояла Нинедетт — хорошенькая, точно кукла, и волновавшая меня ровно в такой же степени.
От собора началось шествие к главным воротам. Сотни взглядов сопровождали нашу процессию. Мы миновали перекрестки, на которых били вином фонтаны. Миновали триумфальные арки, возведенные специально к нынешнему торжеству. Следовавшая за нами свита горстями бросала монеты в толпу. Из-за заполонивших улицы людей мы двигались медленно, и, памятуя о лучнике герцога Орли, затаившимся в ожидании коронации, я даже радовался промедлению.
Помост у ворот, на котором предстояло рассесться сановникам, обтянули синим сукном и убрали золочеными лентами. Эти цвета: неба в Кобальтовых горах и солнца — согревающего, оберегающего, но и способного испепелить своим жаром, издревле символизировали королевскую власть. Хлопали на ветру знамена: одно изображало руку с испускающей лучи короной, со второго хищно скалился горностай правящего дома къертанов. Пока знать занимала места, мы с Ниндетт стали в проеме ворот. Перед нами замер архиепископ, одесную от него служитель держал бархатную подушечку с венцами — драгоценные камни слепили отраженным светом.
— Принимая собравшихся здесь в свидетели, открываю душу мою Самому Творцу. Все, что только существует в мире, проистекает от Создателя. Пусть же он благословит клятву их высочеств народу и изольет свою неоскудевающую благодать на союз этих юных душ. Повенчанные друг с другом, венчаются они ныне на царствование. Да будет правление сына достойно его отцов: земного и небесного, да станет ему супруга верной помощницей и прочной опорой в добрых начинаниях. Слава принцу Ариовисту! Принцессе Нинедетт — слава!
Нестройный, но истовый хор горожан подхватил:
— Слава!
Трижды по двенадцать раз палили пушки.
Архиепископ потянулся за венцом. Он был ниже меня ростом, и чтобы возложить корону на мое чело, ему пришлось стать на цыпочки. Со своей стороны я не имел намерения склоняться перед этим человеком. Но едва золотой обруч коснулся моей головы, произошло нечто удивительное. Разумеется, некоторых вещей я видеть не мог, поэтому дальнейшее описание составляю со слов людей, в искренности которых не имею ни малейшего сомнения.
Итак, корона коснулась моей головы, и от соприкосновения этого, точно от соединения кремня с кресалом, занялось сияние, сперва слабое и малоприметное в свете дня. Но бежали мгновения, сияние разгоралось, и трудно стало уже напротив не замечать его. Стоявшие в первых рядах зажмурились, ослепленные этим все набиравшим мощь светом, а он, подобно пожару, перекинулся с меня на Нинедетт, на архиепископа и служку, затем на свиту и ничем не сдерживаемый устремился дальше.
Повторюсь, я оставался слеп к внешним проявлениям чуда и не понимал, отчего вдруг побледнел и отпрянул первосвященник, отчего сидевшие на помосте придворные повскакивали с мест, отчего пришла в неистовство толпа. Я заозирался, ища причину вовне, но тут дал о себе знать мой талант раздваиваться. Памятуя, что пробуждение его происходит под влиянием угрозы, я подумал о лучнике герцога Орли, который, укрывшись где-нибудь на чердаке или крыше, верно уже натягивал тетиву.
Однако вместо неизвестного убийцы я коснулся мыслей принцессы Нинедетт, что стояла ко мне всех ближе, и, разумеется, никакой угрозы в ней не обнаружил. Напротив, это была одна из самых светлых душ, какие я только встречал в своей жизни. Не знай я, что наитие мое не умеет лгать, я усомнился бы в самой возможности существования подобной чистоты.
Этим происходящие странности не ограничились. Наитие не торопилось вывести меня на врага. За принцессой вослед я ощутил архиепископа и овладевшее им смятение. Я опускаю подробности, потому что они не имеют отношения к дальнейшему моему повествованию и еще потому, что до конца своих дней так и не смог избавиться от стыда, вторгаясь непрошенным гостем в чужие головы. Не поймите меня неверно: я был бы святым, кабы, обретя власть над сокровенными людскими тайнами, не пользовался ею. Конечно, пользовался, но делал это по необходимости, без особого удовольствия, хотя и без отвращения тоже.
Однако я отвлекся. После Нинедетт и архиепископа голова моя заполнилась сотней, тысячей переживаний каждого из собравшихся в тот день у городских ворот: дворяне и простолюдины, горожане и селяне, юные, зрелые, дряхлые — мой дар не проводил различий. Я видел самого себя глазами тучного торговца и смешливой прелестницы, истового клирика и пропойцы с затуманенными выпивкой мозгами. Я впитывал ожидания и чаяния толпы, ее страсти и страхи: я думал о запертом в амбар урожае и провалившейся крыше дровяного сарая, об остро заточенных клинках и новой лошадиной сбруе, о возраставших налогах, заключенных пари, ядах, целебных травах, крестинах и проводах в последний путь — не было в тот миг явления, что не отразилось бы в моей голове. Но над всеми мыслями громовым раскатом звучала одна: явление Королевского дара. Изумление, недоверие, восторг хлынули через меня и, не в силах устоять под их напором, я рухнул на колени. Необычайно горячий для поздней осени порыв ветра ударил в лицо, обдавая запахом раскаленного песка или воздуха после удара молнии.
Подкупленный герцогом Орли лучник мешкал, натягивая тетиву. Благодаря пробудившимся способностям, мне ничего не стоило отыскать этого человека. Он наблюдал за коронацией с колокольни. В душе его боролись удивление и алчность, страх перед нанимателем и благоговение перед чудом. В конце концов он отшвырнул лук, опустился на колени и принялся истово молиться к вящему изумлению ворвавшихся на колокольню гвардейцев. К тому моменту я уже настолько запутался в чужих чувствах, что не могу сказать наверняка, было ли то самостоятельное решение моего несостоявшегося убийцы или я сам вложил в его голову такое намерение.
Каким бы это ни казалось невероятным, я слышал мысли каждого, но не утратил способности распоряжаться своими. Верно, я и впрямь был устроен по-особому, коли сумел не потеряться среди разноголосицы, и думал я вот о чем: озабоченный поисками Королевского дара, я не догадался обратить взгляд внутрь самого себя, не разглядел за внешними проявлениями сути искомого. А ведь подсказки были. Зная, что искать, я иначе взглянул на свою жизнь, то тут, то там примечая подтверждения искомому: моя привычка сочувствовать людям, которую в детстве я почитал за слабость и гнал прочь, нарочно поступая ей вопреки; настойчивые расспросы Альхага после поединка, в котором впервые сверкнули отблести Королевского дара; откровение лорда Валентайна, тщетно ждавшего пробуждения в настоящем принце некой способности. Мне лишь стоило сложить незначительные порознь случайности в четкую форму закономерности. Мог ли помимо меня разглядеть их кто-то другой, более мудрый и ясно представляющий искомое?
Еще одно чувство скользнуло по краю сознания: хрупкое, едва уловимое, сродни запаху полуденных трав и летнего зноя, но тут толпа разразилась ликующими криками, и чувство это, так и не успев облачиться словами, кануло в многозвучье голосов.
— Легенда ожила: королевский дар сошел на принца!
— Покуда короли владеют даром, королевство нерушимо!
— Да здравствует его величество король Ариовист!
Если бы я верил, будто души умерших могут возвращаться с того света, я бы сказал, что в меня вторглась душа Ариовиста, властно отринув Подменыша и принимая положенные правителю почести. Принц смаковал восторженные возгласы толпы, надменный взор его поверх склоненных голов на равных упирался в небеса, его улыбка натягивала мои губы.
Мы возвращались во дворец на гребне плотного людского потока. Горожане прорвали-таки заслон гвардейцев, но не осмелились подойти к нам ближе, чем на расстояние вытянутой руки, сдерживаемые окутавшим меня сиянием. А ведь я думал, будто испускавшая лучи корона на гербе — выдумка художника!
Во дворце ждал свадебный пир. Звучали заздравные тосты, шутки. По правую руку от меня сидела порозовевшая от выпитого вина и смущения Нинедетт — не все из пожеланий отличались целомудрием. Дальше расположились сановники и рыцари, чье место определялось знатностью их рода. На галерее весело играли музыканты.
Напряжение, что сковывало меня последние дни, понемногу сходило на нет. Шаг за шагом проникался я мыслью, что отныне сделался королем. Эта мысль была похожа на хищного зверя, подпускать ее к себе следовало медленно, приручая — и привыкая. Отныне жизнь моя переменится: не будет больше голода и страха, не нужно выцарапывать милости судьбы, кривляться, притворяться и унижаться. Те, кто был не прочь унизить меня прежде, теперь сами пресмыкались предо мной. Вседозволенность кружила голову. Меня так и подмывало отдаться ее власти, перепробовать мыслимые и немыслимые пороки.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
