А потом появилось "Око"...
Я увидел, как, закрывая горизонт, вдали вырастая, поднимался из земли, колоссальный диск газового гиганта и меня охватил дикий восторг.
Поверьте, чтоб увидеть такое стоило пойти на риск, грозящий смертью. Я понял, наконец, что жизнь моя прожита не зря.
И запрокинув голову, я рассмеялся от всей души: Ха-ха-ха! — и по щекам моим потекли ручьём слёзы счастья.
Приблизительно через неделю эйфория отступила, и начались трудные будни колонистов, осваивающих свой новый дом.
Мы как-то пока не задумывались над нашей участью. Над тем, что мы возможно уже никогда не увидим Землю. Во-первых, у нас не было на это времени, а во-вторых, у нас теперь был новый дом, названый на староанглийский манер "New hope" (произносится одним словом) или "Новая надежда"; и мы должны были его обживать, если хотели выжить и построить новый мир людей.
До пробуждения колонистов оставалось полгода. На корабле закладывается жилой комплекс, там работают в основном автоматические системы, мы же, почти весь экипаж, занимаемся в это время картографией местности.
Эти бесконечные часы полётов на "Грейдерах" и нескончаемые вылазки на "Змеях", могут утомить кого угодно. Но мы не сдаёмся и работаем посменно, как проклятые.
Наконец наступает час "Д". Время, когда мы готовы принять первых колонистов.
За те полгода, что мы работали, не покладая рук, мы сделали всё, чтобы колонисты, выйдя из стазиса, ощутили себя, хоть и не как дома, но хотя бы другая планета показалась им не такой уж и незнакомой. Сотни терабайт накопленной информации, тысячи снимков и поверхностно экспериментальных исследований: атмосферы, климата, поверхности почв, анализы воды и астрономические наблюдения. И поверьте — это был адский труд.
Моя деятельность исследователя сразу же прекращается с поступлением первой партией колонистов. Сотня колонистов в день. Всего сорок с лишним дней.
Будучи включённым, в состав президиума, в мои обязанности входило размещение новых членов нашего небольшого общества по жилому комплексу, соответственно после внесения их в реестр профориентации.
Куча бумажной работы, которая постоянно вгоняла меня в сон. Но я не роптал, понимая, что это не менее важно, чем колесить по планете в поисках неизвестности. А после работы, я обязательно, каждый вечер выходил наружу и подолгу гулял по планете — по своей новой родине, где будет похоронено тело моё, а душа навечно останется по этим грандиозным просторам, подобно ветру.
Обычно, я проходил пару километров, потом где-нибудь усаживался прямо на землю (мне нравилось сидеть на мху, он был такой мягкий и шелковистый, что больше напоминал лебяжий пух, нежели растение); и часами предавался размышлениями.
Чем дольше ты находишься на другой планете, тем сильнее стираются грани неповторимости, что так сильно, в самом начале, волновали сердце.
Под твоими ногами обычная почва и её химический состав практически схож с Земным. Тебя обдувают ветры, и ты не видишь разницы между этим ветром и тем, что бросал пыль тебе в лицо на родной планете. Неповторимые запахи приедаются, и ты больше не обращаешь на них должного внимания.
И вот так сидишь и думаешь: А скоро здесь зацветут земные деревья, и заколоситься земная трава, потом вырастут города, фермы, заводы, и вот тогда всякая граница неповторимости окончательно сотрётся. И всё станет по-прежнему, как это было на Родной планете.
И почему-то становится грустно и больно на душе, и удивлённо спрашиваешь себя: Неужели я шёл сюда за этим? Только ради того, чтобы просто построить очередное государство, как до этого делали наши далёкие предки; подогнав всё в итоге под стандарты всё той же матушки Земли, исключив всю неповторимость и непревзойдённость абсолютно другого мира, что за полсотни световых лет от колыбели человечества.
А потом меня вдруг охватывал злой пофигизм. Ну и пусть! — твердил я себе. — Пусть снова сажают деревья, разводят скот, строят города и заводы. Пусть! Раз такова человеческая природа. Раз мы не можем придумать ничего другого, как только подводить всё под рамки постижимого, стремясь воздвигнуть вокруг себя мир, хоть и простой и обыденный до отвращения, зато понятный и не страшащий нас, своей непредсказуемостью. А сейчас наслаждайся лаврами первооткрывателя, оставив всё потомкам. Это им строить новый старый мир, а не тебе.
И я растягивался на земле, мой взор устремлялся в небо, и меня вновь охватывал ребячий восторг. Вот! — кричало в моей душе. — Вот то, что человеку не дано подвести под рамки понятного и простого. Вот, что всегда будет напоминать, хотя бы мне, что я больше не на Земле.
Тёмное небо с мириадами звёзд, с неизвестными созвездиями и гигантом соседом с его десятью спутниками свитой — заставляло меня каждый раз рыдать от счастья.
Поверьте мне, ко всему можно привыкнуть, но к совсем другому небу привыкнуть невозможно. Оно всегда будет поражать и волновать вашу душу до глубины чувств, не оставляя ни единой клеточки в организме без своей капельки восторга и восхищения. И вы будете, точно так же, каждый раз задыхаться от восторга, как и я, когда узрите то, что видел я...
Известие о том, что мы сбились с пути и сейчас находимся в положение затерянных в глубинах космоса, произвело довольно ощутимый удар на психику колонистов. Но к моему счастью основная их часть смирилась с этим, поняв, что нет смысла устраивать истерик на корабле и добиваться от нас с капитаном, хоть каких-нибудь бессмысленных действий.
В последствии же, выяснилось ещё одно обстоятельство, которое приподняло нам всем настроение и наполнило рядом надежд. Как оказалось, к нам на корабль были присланы двадцать инженеров из секретных служб даль разведки. В их обязанности вменялось провести эксперимент со сверхновым оборудованием, находившимся на корабле, о котором не догадывался даже сам капитан.
Зонды гиперсвязи — так называлось это новое изобретение научно-исследовательских центров земли. "Игрушки" которые могли передать весточку домой.
Эта новость поразила всех нас до глубины души, не меньше той, где говорилось, что отныне мы сами по себе и, скорее всего, до конца своих дней.
Эти засланные "казачки" провозились со своим оборудованием где-то с месяц, после чего вынесли вердикт: Зонды в порядке, но из-за того, что не сработала какая-то там программа, и зонды не отстрелились от корабля во время выхода из гиперпространства, они не успели запастись энергией в достаточной мере.
А этой энергии, я вам скажу, им нужна была прорва. Столько, сколько у нас не было и во всём корабле.
И тогда эти инженеры предложили следующий вариант: Вывести зонды на орбиту, раскрыть солнечные батарей и пускай они там запасаются энергией столько, сколько им нужно. И мы, конечно же, все сразу согласились. Притом, что у нас на борту, как раз имелись два космических шатла, для совершения полётов в пределах звёздной системы, на случай разработок полезных ископаемых на соседних планетах или астероидах...
-Я ПРОКЛИНАЮ ТОТ ДЕНЬ! когда мы вывели зонды на орбиту и оставили их там для подзарядки. Я и по сей день, молюсь, чтобы они сломались и не смогли передать известие о нас!
Но не буду убегать вперёд. Всё по порядку, а то сложно будет меня понять...
По словам всё тех же инженеров из дальразведки, зонды должны были зарядиться не ранее нескольких лет, а то и десятилетий, на том все и успокоились. И жизнь наша пошла своим чередом.
За два года мы построили несколько гидропонных станций. Вывели всевозможные культуры Земных растений, ещё не много и их можно было бы высаживать в открытый грунт. И ещё у нас намечался большой приплод домашней скотины.
Наша жизнь была спокойной и, наверное, счастливой, и могла бы сойти за жизнь на обычной ферме где-нибудь на Земле.
Одни проводили исследований в своих лабораториях, изредка шныряя по планете. Другие копошились в земле. И каждый из нас по мере своих сил гнал мысли о доме, время от времени, с надеждой вглядываясь в небо, будто там можно было разглядеть зонды гиперсвязи, единственное звено связующее нас с нашей любимой Родиной, где мы все когда-то родились.
И всё бы шло своим запланированным неспешным ходом, пока однажды...
— Глава 18.
-Лейтенант Сайлус срочно пройдите в медблок. — Взволнованный и между тем требовательный голос Ямото, вырвал Джона из забытья воспоминаний, возвращая его к действительности. И как бы ему не было горько и даже обидно, ему казалось это кощунством, но ему пришлось-таки прервать рассказ Эштана Праймса — этого романтичного героя, с волевым лицом и неукротимыми амбициями.
И когда Джон входил в медблок, на его лице читалось явственное раздражение человека, которого оторвали, можно сказать, от дела всей его жизни. Он всё ещё прокручивал в голове полученную информацию, путешествуя вместе с первым помощником капитана по неизвестной и чудной планете, силясь представить себя на месте первопроходцев. Но картина, которая пред ним предстала, вымела все мысли из головы, превратив его снова в лейтенанта Джона Сайлуса — командира отряда разведчиков.
В медблоке сразу находилось несколько человек. Среди них были и его люди.
Сержант Званцев, над которым хлопотала какая-то молодая девушка, пока тот недвижно лежал на койке и рядовой Дилон также обласканный со всех сторон заплаканной Кэс. Напротив лежал Колин. Рядом стоял хмурый Хан. И был ещё какой-то десантник, что лежал в гордом одиночестве.
Ещё там были медики в белых комбинезонах. Они попеременно подходили то к одному разведчику, то к другому и что-то замеряли, снимая показания приборов, и покачивали иногда головой, будто кого-то осуждали.
Но среди всей этой разномастной толпы особенно выделялись только два человека. Это капитан Ямото, что нервно прохаживался по всему медблоку, грубо с кем-то разговаривая по рации. Он резко обрывал собеседника и громко начинал говорить что-то своё, ускоряя темп своих шагов, потом умолкал на секунду и, замедлялись его движения, чтобы в следующий момент вновь начать всё заново.
И ещё там был этот странный до ужасти человек, больше похожий на дикаря, нежели на члена их экспедиционного отряда. Вот он-то сразу привлекал к себе внимание.
Во-первых: своим видом. Какой-то он был весь волосатый, с длинной бородищей, и в замызганной, засаленной одежде, смахивающей больше на лохмотья. И ещё от него явственно несло мочой.
А во-вторых: своим поведением. Незнакомец был не в себе. Чокнутый то бишь. Но его безумие было настолько сильным и притягательно нереальным, что от него просто невозможно было оторвать глаз.
Вроде бы перед тобой и человек, но с другой стороны настолько испуганный и жалкий, что ничего человеческого в нём уже не осталось. И от этого волей неволей пробирает дрожь.
-Кажется, я что-то пропустил, — тихо заключил Джон и смутился, потому что на него все вдруг удивлённо так уставились, будто он и не стоял здесь уже с минуту, а то и больше. И чтобы скрыть своё дальнейшее смущение, отводя глаза, Джон снова посмотрел на незнакомца.
Неловкое молчание прервал Ямото. Он, заканчивая разговор, грубо бросил пару нелестных слов своему собеседнику:
-Нет, я сказал! Всё хватит. Нет, сделаешь всё, как я сказал. А я сказал... Всё! Надоел ты мне! Делай, как я сказал! Конец связи.
И с несвойственной ему злобой обратился к Джону:
-У нас тут целая катастрофа, Джон! — Но тот его уже не слушал.
Джон всё пристальней вглядывался в лицо незнакомца и вдруг негромко позвал его по имени, как бы спрашивая, не надеясь на ответ:
-Вацлав? — Потом стремительно подошёл ближе и, не веря собственному чутью, но, уже находя знакомые черты в этом странном на вид человеке, выдохнул на одном дыхание. — Вацлав? Не может быть, неужели это ты, Вацлав? — Чем, ещё сильнее удивил всех присутствующих, а Ямото даже крякнул от удивления, подавившись словами. Но Джон больше никого не замечал вокруг. — Вацлав, ты узнаёшь меня? Это я Джон Реджевальд Сайлус, — как можно теплее говорил он, пытаясь найти отклик разума в безумно испуганном человеке. Но тот на него не реагировал, только слабо сопротивлялся, обколотый успокоительным.
Джон внимательно посмотрел на мужчину в обносках, тот был такой жалкий и испуганный, такой беззащитный и слабый; и в его покрасневших глазах предательски защипало. Он нежно обхватил дикаря, как дорого сердцу человека, прижал его голову к груди и, покачиваясь, забормотал. — О, милый, милый, мой Вацлав, что же могло такое с тобою, со всеми вами, здесь приключиться, раз ты больше не узнаёшь меня, милый мой Вацлав. Что же с тобой случилось, что ты больше не узнаешь своего старого друга. Бедный, бедный мой Вацлав...
Он мог бы так долго ещё стоять и покачиваться, тихо бормоча себе под нос слова утешения, если бы не Ямото. Он тихо подошёл сзади к лейтенанту и, положа тому руку на плечо, как можно деликатнее, стараясь не задеть его чувств, тихо попросил:
-Оставьте его Джон. Оставьте. Он больше не узнаёт вас. Он вас боится. Идёмте, идёмте же...
Ямото напоследок чуть посильнее сжал плечо Джона и отошёл в противоположный угол, где тихо стал ждать. Он понял, видя какие изменения произошли с лейтенантом при виде этого странного человека похожего на дикаря, что тому обязательно нужно сейчас с кем-то поговорить, но лучше наедине. Дать ему, так сказать, выговориться, чтобы не держал в себе, по всей видимости, трагедию личного характера.
И когда лейтенант подошёл к нему, низко опустив плечи, Ямото спросил у него, открывая тем самым отдушку:
-Неужели вам знаком этот человек? — Ни чуть не притворяясь, что действительно удивлён сим фактом.
Джон потоптался какое-то время, боясь поднять глаза, но когда Ямото снова положил ему на плечо свою тёплую и сильную руку, приободряя его, он решился:
-Да мы когда-то дружили.
-Очень интересно, продолжайте, — ласково по-отечески попросил капитан.
И Джон выдал всё что знал.
-Этого человека зовут Вацлав Плоешнир. Мы познакомились, когда оба поступали в военную академию. Мы тогда были ровесниками и, наши интересы как-то сразу по многим вопросам совпали. Почему мы и сдружились собственно.
Мы были практически неразлучны. Учились в одной группе, жили в одной комнате. У нас были одинаковы беды и радости. Мы были настоящие друзья, такие, что не разлей вода.
Но в какой-то момент наши дорожки разошлись.
Я выявил желание, после окончания основного курса, идти учиться на даль разведчика. Я был наивным романтиком. И мне казалось, что ничего нет лучше, чем исследовать новые миры.
Вацлав же тогда посмеялся надо мной. Он сказал, что, по крайней мере, на наш век так и не выпадет возможности попасть на другие планеты. И что вся моя затея — это пустая трата времени. И, как рационалист, он выбрал факультет военных инженеров, пояснив свой выбор тем, что инженеры всегда и всем нужны, как на Земле, так и в космосе.
