Устинья, дочь боярская - 3. Венчание

Он вперед шагнул, руки в стороны развел.

— Государь, в палатах сто рыцарей Ордена Чистоты Веры, скоро они здесь будут. Бежать тебе надобно.

— Откуда знаешь? — Борис абы кому верить не собирался, тем более человеку, который в спину бьет.

— Их сюда Истерман привел, по просьбе Любавы. А еще в порту они есть и в казармах стрелецких, чтобы никто тебе на помощь прийти не успел.

— Гадина, — Устя не сдержалась. Борис ругаться не стал, Михайле в глаза посмотрел жестко, холодно. Хоть и совпали его слова с тем, что уже ведал государь, а только...

— Тебе я почему верить должен?

— Не верь, государь. Я тебя и сам ненавижу, — Михайла прямо в глаза Борису посмотрел. — Устя соврать не даст, она мне люба, а ты нас обоих ее лишил. Федор на ней жениться хотел, да и я о ней мечтаю с первой встречи нашей. А ты... верно Федька сказал, Устинью ты у нас обоих отнял.

— И что ж тебе сейчас вмешаться повелело?

— Она тебя любит, государь. Тебя убьют — она погибнет. Я сначала хотел ее увезти, а потом и понял, смысла в этом нет. Можешь меня потом казнить, все одно мне жизнь не в радость будет, а сейчас... уйди отсюда, Бога ради! Ведь придут, убьют...

— Уже идут, — прислушалась Устинья.

Борис плечами пожал, к стене подошел, коснулся, к Михайле спиной не поворачивался предусмотрительно, глядел так же строго.

— С нами пойдешь — или тут останешься?

Михайла и думать не стал.

— Я первым пойду, вы за мной.

И в потайной ход шагнул. Понятно, государь ему спину не подставит, а Устя... она следом за ним шагнула, плеча коснулась.

— Спасибо тебе, Михайла.

Обернуться бы сейчас, обнять ее, любимую, недоступную, поцеловать, о чувствах своих сказать...

Михайла себя силком сдержал, фыркнул в темноте.

— Давно мне Федьку убить хотелось, боярышня, сейчас удалось — вот и ладно.

Он не видел лица Устиньи, но точно знал — она улыбается. Молча они по лестнице вниз спускались, Михайла за стену держался, и знал, что за ним Устя идет... можно даже вообразить на секунду, что одни они в ходу потаенном. А потом по ушам вой резанул, дикий, истошный... даже в потайном ходе он слышен был.

Так воет волчица, утратившая своего волчонка.

* * *

— Бой во дворце!

Варвара к царице вихрем влетела.

— Бой?!

Любава удивлена была. Она все верно сделала, она знала. Но.... Кто?!

— Не знаю, чужаки какие-то, их главного я ранее не видела никогда! Любушка, что делать-то?!

Любава долго не раздумывала.

Ежели бой... кто-то прознал об их планах, кто-то предусмотрел. Кто-то сюда людей привел! И это уже после того, как ее заклятье легло.

Может этот кто-то Борьку упредить?!

А ведь... и может! И Борька удрать успеет! Тогда Любаве к нему идти, да не одной, а с рыцарями, чтобы ему не спастись...

А почему Любаве, так и это понятно. Кто еще-то ходы потайные знает? Она, да Федька, да сам Борька, может, еще и Устька... Руди и тот не поможет, она сама ему все тайны не раскрывала, не вовсе ж она дура?

И десяток рыцарей при ней...

— За мной идите. Варька, а ты давай к Ксюхе, мало ли, что этой дуре в голову взбредет, ежели вдруг проснется.

— Хорошо, Любушка.

Кивнула Любава, да и к выходу поспешила.

Борьку перехватить надобно, когда не спит он. А защитников его — убить! И Устинью убить, очень Любаве не нравилась одержимость сына этой гадиной.

Но когда влетели они в покои государевы...

Неладное Любава еще на подходе заподозрила, два тела стрельцов в коридоре увидав, а когда в покои вошла, в спальню...

Из сотен, из тысяч людей она бы сына своего узнала.

Лежал на ковре ее Феденька, и был безнадежно мертв, убит кинжалом под лопатку.

Тут-то и взвыла Любава, остаток разума теряя. Жаль только, что сообразительность не делась никуда, оглядела она комнату взглядом острым, да и приметали пару капель крови у потайного входа.

И открыла его.

— Туда! Туда они ушли...

В потайной ход кинулись рыцари, за ними Любава полетела, на Федора она даже и взгляда лишнего не бросила, да и к чему?

Сын ее?

Не просто сын, а планы ее на трон Россы, на власть, на деньги, почести, все прочее, что корона несет с собой, право казнить и миловать, изгаляться над людьми, как ей пожелается, самодурствовать и своевольничать. Не Федору ж ее останавливать!

Ему дай игрушку какую, он в нее играть и будет... та же Устька! Все с нее наперекосяк пошло, своими руками удавит Любава эту гадину!

Не сына она жалела и оплакивала, планы свои загубленные. И мстить не за Федора будет. Сейчас-то, и убьет она Бориса.... Ан не все потеряно будет! Объявлено, что Ксюха беременна, что Устька беременна... ну так в родах и умрут негодяйки, а ребенка Любава сама воспитает! Надобно только Устьку поймать! Ксюха-то точно не беременна... ничего, не уйдешь, мерзавка! На глазах у тебя Борьку прикончу, сердце ему сама из груди вырву! А ты любоваться будешь... НЕНАВИЖУ!!!

* * *

Две дружины резались — только звон стоял.

И рыцари Ордена — противник серьезный, но и дружину себе Божедар подобрал не из последних, те с кем только переведаться не успели. И с кочевниками, и с таежным народом, и с жителями далекой страны Катай, и с разбойниками резались, и пиратов ловили...

Всякое было.

Рыцарям более привычно было иное.

Когда на коне, да с копьем, со щитом, на врага, летишь, конно и оружно, и враг сразу боится, потому что свою смерть видит. На коне рыцарь практически непобедим.

Но и без коня рыцари себя в обиду не дадут. Умеют они и пешими воевать, и всяко.

И оружие у них хорошее, и доспехи, пусть и не полный доспех сейчас на каждом — кольчуга, поножи да наручи, шлема нет даже, но и того достаточно умелому воину.

И жизни они свои продавали дорого.

А только и Божедар на оружие для своих людей не скупился, и готов был он врага встретить. А вот рыцари — не готовы.

Они-то пришли сюда перерезать беззащитных... ладно, может, и было бы небольшое сопротивление, случись, как они хотели, но большая часть россов полегла бы сонными, после ведьмина колдовства. Так бы, сонными, их и взяли в ножи.

Они наткнулись на сильное и умелое сопротивление. И бой затягивался.

Руди видел это. И... не питал напрасных надежд.

Истерман был неглуп, чем ему грозит поражение, знал, а потому смотрел внимательно. Нет-нет, не принимал участие сам, он не воин. Был когда-то, да и сейчас не оплошает в схватке, к примеру, не даст себя зарезать сразу же. Но тягаться с опытными и умелыми вояками? Лезть в схватку двух волков?

Такое пусть кому другому достанется. Руди мог оценить незнакомых вояк, и понимал — они не хуже рыцарей, может, даже лучше в чем-то.

И схватки в тесноте, в помещении для них привычны.

Для рыцарей — не вполне. Они себя в палатах чувствуют неловко, а вот их противники — ни капельки.

Вот двое рыцарей нападают на одного и того же врага. Кажется, сейчас они его просто сметут, а нет! Мужчина вьется, ровно змеей, принимает один клинок на небольшой круглый щит, второй не отбивает, отводит в сторону, под его прикрытием бьет ногой — и следует крик рыцаря. Ногу ему, кажется, не сломали, но... удар, да по голени — это отнюдь не трепетная ласка. А пока этот припал на ногу, и не соперник хотя бы на пару секунд, воин занимается вторым. Бьет снова подло, в бедро, каким-то незнакомым ударом, и кажется, ломает кость...

Это описывается долго, а на деле занимает может, десятую долю минуты.

Руди оценил выучку незнакомцев, пару минут подумал — посмотрел, как режут рыцарей Ордена, и пришел к печальному выводу.

Их убьют.

Им просто не выдержать, не выстоять... сколько врагов заберет с собой отряд магистра де Тура?

Может, три десятка. Может, четыре... только вот и сам магистр мертв уже, а воин, его одолевший, сейчас с тремя рубится, и КАК!

Ровно со щенятами какими!

И рубится, и побеждает, и видно сразу, что ему это не в тягость, не в усталость, он и один тут всех прикончит и пиво пить пойдет... да что ж за кошмар такой?!

Откуда он взялся?!

Коловрат на груди у Божедара блеснул, и Руди того хватило. С лихвой.

Волхвы?

А кто ж еще может, кому еще надобно... кто б тут вмешался?! Только эти твари...

А ежели и кто из волхвов тут? Тогда... тут Руди холодным потом и облился. Тогда спасать надобно, что еще получится! К примеру, Любаву. И Федьку!

Ежели они живы будут, остальное все исправить можно будет, так или иначе, но ежели нет... Убьют Любаву — Федька вразнос пойдет, до сих пор он себя сдерживать не умеет. Может, и не получится у него никогда, все ж ритуальный ребенок...

Да-да, и про ритуал Руди знал, и сам поучаствовал, и вообще, его это сын. Он бы и без ритуала кого сделать мог, да вот беда — Любава бесплодна оказалась. Плата такая за чернокнижие, и не обойдешь ее, не перепрыгнешь.

Отмолить можно было, ну так Любава на это никогда не пошла бы — и натура не та, и характер не тот, и смирение... она и слова-то такого не ведала!

Убьют Федьку — тогда вообще всему их плану конец.

Всему.

Руди встряхнулся, бросил прощальный взгляд на свалку, которая кипела в Сердоликовой палате — и выбежал за дверь. Ему Любаву найти было надобно.

Спасать, спасть то, что можно еще спасти! Уводить корабли, дать весточку магистру Эваринолу, что-то придумать, договориться... Борис?

А ежели и правда его — того? Убили?

Но Руди на это не слишком надеялся. Волхвы — такие... волхвы! Ни убавить, ни отбавить, когда де Тура засада ждала, наверняка, волхвы государю все объяснили, Борис не Федька, у него и ума и решительности достанет с лихвой. И сам засаду подстроить мог...

Почему чужаки?

А, и это Руди тоже понял.

Поди, узнай, кто там Любаве помогает, кто упредить мог бы... могли! Еще как могли, а когда не упредили Данаэльса, стало быть, сами не ведали ничего. Нашел государь на стороне кого-то, привел потихоньку, вот и режутся два отряда.

Точно, Борис... его рука чувствуется, умен да хитер, подлец!

Руди бежал по коридорам и было ему откровенно страшно.

К Любаве, скорее — к Любаве! Вместе они обязательно что-нибудь придумают!

* * *

Внизу, с лестницы спустившись, на развилке, остановился Михайла.

— Налево иди, — Борис подсказывал негромко. — Там место хорошее есть, и засаду устроить сможем.

— Засаду?

Михайла все титулы отбросил, понимал отлично, не пережить ему этой ночи. Федора он своей рукой убил, Борис такое ему не простит, не спустит. Не сможет просто.

А может, и еще кто до него доберется. Только это не так важно было, потому что Устя рядом была, и запах ее он чувствовал, и взгляд, словно она рукой своей его по плечу гладила. Что ж, ежели жить рядом с ней не получилось, так хоть помереть, защищая ее. Вот такую, любимую, недоступную... чужую жену, в другого влюбленную.

Несправедливо?

А то в жизни справедливости много! Ложкой греби, лопатой в пасть забрасывай! Михайла на нее и не рассчитывал никогда.

— Любава эти ходы тоже знает, — Борис говорил спокойно. — И выла она там... догонят быстро.

— Уходи, государь. И Устю уводи, а я их задержу, сколько смогу.

Михайла и не колебался ни минуточки.

Борис головой качнул.

— Нет. Иди быстрее, как до места дойдешь, покажу я вам еще один секрет. И ты мне хранить его поклянешься.

— Поклянусь, государь.

— Так иди быстрее...

Борис улыбался. Шел, смотрел на жену, которая впереди шла, и улыбался. И была на то причина.

Когда отец ему рассказал, что Любаву во все посвятил, что ходы ей показал потайные, обиделся юный Боря тогда смертно. Да что ж это такое делается-то? Вползла гадина в палаты государевы, отца отняла, сына родила, а теперь еще и тайну отнимают? Почти личную, государеву?

А что, Борис не государь ли?

В будущем, ну так... мог бы и у него отец спросить, кого водить по тем ходам, а кого и не водить.

А потому...

Когда Борис на трон сел, Любава не постоянно в палатах жила. Федор хворал часто, припадки у него были, вот, она в Келейное выезжала, жила там месяцами. А Борис — ну что ему лет-то было тогда? Захотелось ему такое, чтобы не знала о том Любава! Чтобы никто, считай, не знал... попросил он о содействии дядьку своего, Ивана Никифоровича, тот уж умер давно. И тогда-то дядька стар был, а неглуп. Он Борису и бригаду каменщиков нашел, и сам за ними присмотрел, и секретность соблюсти помог... и получилось ведь!

В нескольких потайных ходах оборудовал Борис ловушки. Не так, чтобы сильно хитрые, самые простые. Плита с механизмом поворотным, такие-то еще невесть когда знали. Наступит человек на плиту, пока ловушка не работает, плита клином держится. А как опустить рычаг, который Борису ведом, так клин выбьет, плита проворачиваться станет. Кто на плиту наступит, тот в каменный мешок и рухнет. А там уж...

Там уж Борисова воля.

Можно плиту повернуть, можно достать оттуда человека. А можно и не поворачивать.

Ловушки широкие по приказу его вырыли, пожалуй, человека три поместятся. И не выберутся.

Кольев на дне мало, всего три штуки, к тому времени, как все готово было, охладел чуток Борис к своей затее, детской она ему показалась. Но не бросать уж было, деньги плОчены, мастера работают. Да и не в кольях опасность тех ловушек, в другом. Когда плиту он опустит, человек в ловушке попросту задохнется. Воздуха-то там не хватит надолго, может, час или два...

И — все.

Жестоко это? Так ведь Борис и не собирался абы кого в тех ловушках морить, а враги сами и виноваты. Им и поделом будет.

Любава?

Ну... кто получится, тот и получит. С лихвой. *

*— кто не верит автору, может почитать про замки Монсегюр, Шенонсо, Варенгард, Хенгрин, да про ту же Бастилию для примера. Ублиет — это еще цветочки, и в Европе и у нас и не такое встречалось, прим. авт.

Щадить Борис никого не собирался. Ежели Агафье и не верил он до конца, то Федька — брат — все подтвердил. И поступком своим, и словами...

Почему так?

За что?

Ответа не было. Но Борису было больно. Он ведь Федьку маленьким помнил, и веселым, и любопытным, уж потом Любава ему в уши яд капать начала... дура! Потом, все потом. А когда-то у них все могло получиться, они могли стать братьями.

Не сбылось. И Борису было этого очень жаль.

* * *

Никого не было в покоях Любавы, разве что Варвара к Рудольфусу кинулась.

— Руди!

— Где она?!

— Федора убили... Любава побежала...

Из бессвязной речи понял Рудольфус, что произошло, и аж зажмурился от отчаяния.

Все пропало.

Все потеряно.

Ежели Федька мертв, то шансов у них нет никаких. Конечно, Устинья беременна, но тут... нет, Руди напрасных надежд не лелеял. Нет у него там шансов даже рядом оказаться. Ежели и не скажут ему впрямую ничего... даже случись что с Борисом, Устинья первой Любаву изведет, а вторым его. И обольщаться не стоит. И сможет, и успеет, и рука у нее не дрогнет. Не тот характер.

Шансов получить Россу мирным путем нет у них.

Война?

А войной тоже идти бессмысленно. Когда б убили государя, когда б смута началась, может, и справились, да только не получится такого. Не будет смуты.