— Как далеко в прошлое вы забрались?
— Это было похоже на археологию, — сказал он. — Я проследил за ходом своих воспоминаний до самого раннего достоверного события, которое произошло вскоре после установки имплантов. Это привело меня в Харьков-8, мир в бухте Гарлин, примерно в девятнадцати тысячах световых лет отсюда. Все, что я помнил, — это имя человека, которого я там знал, по имени Кобарго.
Кобарго ничего для меня не значил, но даже без автопамяти я кое-что знала о бухте Гарлин. Это был регион галактики, охватывающий шестьсот пригодных для жизни систем, зажатый между тремя крупнейшими экономическими державами. В бухте Гарлин не действовали обычные межзвездные законы. Это была территория беглецов.
— Харьков-8 специализировался на определенном виде продукции, — сказал Займа. — Вся планета была приспособлена для предоставления медицинских услуг, недоступных в других местах. Незаконные кибернетические модификации и тому подобное.
— Это там... — Я оставила фразу незаконченной.
— Именно там я стал тем, кто я есть, — сказал Займа. — Конечно, после пребывания на Харькове-восемь я внес в себя дополнительные изменения — увеличил свою устойчивость к экстремальным условиям, улучшил свои сенсорные способности, — но суть того, кем я являюсь, была заложена в клинике Кобарго.
— Значит, до вашего прибытия на Харьков-восемь вы были обычным человеком? — спросила я.
— Вот тут-то и начинаются трудности, — сказал Займа, осторожно пробираясь по тропе. — По возвращении я, естественно, попытался найти Кобарго. Я полагал, что с его помощью смогу разобраться в фрагментах воспоминаний, которые хранились у меня в голове. Но Кобарго исчез, растворился где-то в заливе. Клиника осталась, но теперь ею руководил его внук.
— Держу пари, он не был расположен к разговорам.
— Да, его пришлось немного уговорить. К счастью, у меня были средства. Немного подкупа, немного принуждения. — Он слегка улыбнулся. — В конце концов, он согласился открыть записи в клинике и просмотреть записи о моем посещении, сделанные его дедушкой.
Мы свернули за угол. Море и небо теперь были одного и того же неразделимого серого цвета, от голубого не осталось и следа.
— Что случилось?
— В записях говорится, что я никогда не был человеком, — сказал Займа. Он немного помолчал, прежде чем продолжить, не оставляя сомнений в том, что он сказал. — Займа никогда не существовал до моего прихода в клинику.
Чего бы я только не сделала ради записывающего дрона или даже обычного блокнота и ручки. Я нахмурилась, как будто это могло заставить мою память работать хоть немного лучше.
— Тогда кем вы были?
— Машиной, — ответил он. — Сложным роботом с автономным искусственным интеллектом. К прибытию на Харьков-восемь мне было уже сто лет, и я обладал полной юридической независимостью.
— Нет, — сказала я, покачав головой. — Вы человек, состоящий из деталей механизмов, а не машина.
— Записи в клинике были очень четкими. Я прибыл туда в виде робота. Конечно, андроформного робота, но, тем не менее, это была очевидная машина. Меня демонтировали, и мои основные когнитивные функции были интегрированы в выращенное в чане биологическое тело-носитель. — Он постучал пальцем по оловянной поверхности своего черепа. — Здесь много органического материала и множество кибернетических механизмов. Трудно сказать, где начинается одно и заканчивается другое. Еще труднее сказать, кто здесь хозяин, а кто подчиненный.
Я посмотрела на фигуру, стоящую рядом со мной, пытаясь сделать мысленный рывок, необходимый для того, чтобы увидеть в нем машину — пусть и с мягкими клеточными компонентами, — а не человека. Я не смогла — пока нет.
Я остановилась. — Клиника могла бы солгать вам.
— Не думаю. Они были бы гораздо счастливее, если бы я не помнил.
— Хорошо, — сказала я. — Просто в качестве аргумента...
— Таковы были факты. Их было легко проверить. Я изучил таможенные документы Харькова-8 и обнаружил, что автономный робот вошел в воздушное пространство планеты за несколько месяцев до медицинской процедуры.
— Не обязательно вы.
— Ни один другой робот не приближался к планете в течение десятилетий. Это должен был быть я. Более того, в записях также был указан порт отправления робота.
— Какой именно?
— Мир за пределами бухты. Линтан-3, на архипелаге Муара.
Отсутствие автопамяти было подобно отсутствию зуба. — Не уверена, знаю ли я о нем.
— Вероятно, не знаете. Это не тот мир, который вы бы посетили по своему желанию. Регулярные сверхсветовики туда не ходят. Мне казалось, что единственная цель моего посещения этого места...
— Вы побывали там?
— Дважды. Один раз перед процедурой на Харькове-8 и еще раз недавно, чтобы установить, где я был до Линтана-3. Улики начали, мягко говоря, запутываться... Но я задавал правильные вопросы, обращался к нужным базам данных и в конце концов выяснил, откуда я взялся. Но это все равно не было окончательным ответом. Миров было много, и с каждым новым, который я посещал, след становился все слабее. Но на моей стороне было упорство.
— И деньги.
— И деньги, — сказал Займа, отвечая на мое замечание вежливым кивком. — Их вклад неоценим.
— И что же вы, в конце концов, обнаружили?
— Я прошел по следу до самого начала. На Харькове-8 я был быстро соображающей машиной с интеллектом на уровне человеческого. Но я не всегда был таким умным, таким сложным. Совершенствовался постепенно, насколько позволяли время и обстоятельства.
— Самостоятельно?
— В конечном счете, да. Именно тогда у меня появилась самостоятельность, юридическая независимость. Но я должен был достичь определенного уровня интеллекта, прежде чем мне была предоставлена такая свобода. До этого я был простой машиной... вроде семейной реликвии или домашнего животного. Меня передавали от одного владельца к другому, из поколения в поколение. Они кое-что добавили ко мне. Сделали меня умнее.
— С чего вы начинались?
— Как проект, — сказал он.
Займа повел меня обратно к бассейну. Экваториальная ночь наступила быстро, и бассейн теперь был залит искусственным светом от множества прожекторов, расположенных над смотровыми площадками. С тех пор как мы в последний раз видели бассейн, робот закончил приклеивать последнюю плитку на место.
— Теперь все готово, — сказал Займа. — Завтра его проверят на герметичность, а послезавтра зальют водой. Я буду менять режим подачи воды, пока она не приобретет необходимую прозрачность.
— А потом?
— Я готовлюсь к своему выступлению.
По дороге в бассейн он рассказал мне все, что знал о своем происхождении. Займа появился на Земле еще до моего рождения. Его собрал один любитель, талантливый молодой человек, интересовавшийся практической робототехникой. В те дни этот человек был одним из многих отдельных лиц и групп, пытавшихся на ощупь решить сложную проблему искусственного интеллекта.
Восприятие, навигация и автономное решение проблем — вот три вещи, которые больше всего интересовали молодого человека. Он создал множество роботов, собирая их из наборов, сломанных игрушек и запасных частей. Их умы — если их можно было так назвать — были собраны из внутренностей вышедших из строя компьютеров, а их простые программы работали на пределе возможностей памяти и скорости процессора.
Молодой человек наполнил свой дом этими простыми машинами, спроектировав каждую для выполнения определенной задачи. Один робот представлял собой паука с липкими конечностями, который лазил по стенам его дома, вытирая пыль с рам картин. Другой поджидал мух и тараканов. Он ловил и переваривал их, используя энергию, полученную в результате химического распада их биомассы, чтобы переместиться в другое место в доме. Другой робот снова и снова перекрашивал стены дома, чтобы цвета соответствовали смене времен года.
Другой робот жил в его плавательном бассейне.
Он без конца сновал вверх-вниз и вдоль керамических бортиков бассейна, начисто вычищая их. Молодой человек мог бы заказать дешевое устройство для мытья бассейнов в компании, доставляющей их по почте, но его позабавило создание робота с нуля в соответствии со своими собственными эксцентричными принципами дизайна. Он снабдил робота системой полноцветного зрения и мозгом, достаточно большим для обработки визуальных данных в виде модели окружающей среды. Позволил роботу самостоятельно принимать решения о наилучшей стратегии очистки бассейна. Позволил ему выбирать, когда заниматься чисткой, а когда всплывать на поверхность, чтобы подзарядить свои батарейки с помощью солнечных панелей, расположенных у него на спине. Привил ему примитивное представление о вознаграждении.
Маленький чистильщик бассейна заставил молодого человека изучить многие основы робототехники. Эти уроки были учтены при создании других домашних роботов, пока один из них — простой бытовой пылесос — не стал настолько надежным и автономным, что молодой человек начал предлагать его в виде собираемого комплекта с доставкой по почте. Комплект хорошо продавался, и год спустя молодой человек предложил его уже в качестве готового домашнего робота. Робот имел ошеломляющий успех, и вскоре фирма молодого человека стала лидером на рынке домашних роботов.
В течение десяти лет мир кишел его яркими, энергичными машинами.
Он никогда не забывал о маленьком чистильщике бассейна. Снова и снова использовал его в качестве испытательного стенда для нового оборудования и программного обеспечения. Постепенно он стал самым умным из всех его творений и единственным, который он отказался разобрать и утилизировать.
Когда он умер, чистильщик перешел к его дочери. Она продолжила семейную традицию, придав этой маленькой машинке больше интеллектуальности. Перед смертью завещала его внуку бывшего молодого человека, жившему тогда на Марсе.
— Это оригинальный бассейн, — сказал Займа. — Если вы еще не догадались.
— Спустя столько времени? — спросила я.
— Он очень старый. Но керамика долговечна. Труднее всего было его найти. Мне пришлось прорыть два метра верхнего слоя почвы. Это было в месте, которое раньше называли Силиконовой долиной.
— Эти плитки окрашены в голубой цвет, — сказала я.
— Голубой цвет — это цвет плитки, — мягко поправил он. — Просто так получилось, что молодой человек использовал этот оттенок для облицовки своего бассейна.
— Значит, какая-то часть вас вспомнила.
— Это было то, с чего я начинал. Примитивная маленькая машина, интеллекта которой едва хватало, чтобы передвигаться по бассейну. Но это был мой мир. Это было все, что я знал, все, что мне нужно было знать.
— А теперь? — спросила я, уже опасаясь ответа.
— А теперь я иду домой.
Я была там, когда он это делал. К тому времени трибуны были заполнены людьми, пришедшими посмотреть представление, а небо над островом представляло собой мозаику из плотно стоящих в воздухе кораблей. Искажающий экран был выключен, и на смотровых площадках кораблей толпились сотни тысяч далеких свидетелей. К тому времени они уже могли видеть плавательный бассейн с зеркально-гладкой и прозрачной, как джин, водой. Они могли видеть Займу, стоящего на краю, и солнечные блики на его спине блестели, как змеиная чешуя. Никто из зрителей не имел ни малейшего представления о том, что должно было произойти, и о значении этого. Они ожидали чего-то — публичного представления работы, которая, вероятно, превзойдет все, что Займа создал до этого, — но могли только озадаченно смотреть на бассейн, задаваясь вопросом, как он может сравниться с этими пронзительными полотнами или целыми мирами, окутанными голубым саваном. Они продолжали думать, что бассейн, должно быть, служит развлечением. Настоящее произведение искусства, которое предвещало его уход на пенсию, должно было находиться где-то в другом месте, пока еще невидимое, ожидая, когда его покажут во всей его необъятности.
Так они думали.
Но я знала правду. Я поняла это, когда увидела, как Займа стоит на краю бассейна и отдается синеве. Он точно рассказал мне, как это произойдет: медленное, методичное отключение высших функций мозга. Вряд ли имело значение, что все это было необратимо: от него не осталось бы и следа, чтобы сожалеть о том, что он потерял.
Но что-то останется — маленькое зернышко бытия, достаточное для того, чтобы осознать свое собственное существование. Достаточно для того, чтобы оценить окружающее и извлечь хоть каплю удовольствия и удовлетворенности из выполнения задачи, какой бы бесцельной она ни была. Ему никогда не нужно будет покидать бассейн. Солнечные батареи обеспечат его всей необходимой энергией. Он никогда не состарится и не заболеет. Другие машины позаботились бы о его острове, защищая бассейн и его молчаливого, медлительного пловца от разрушительного воздействия погоды и времени.
Пройдут столетия.
Тысячи лет, а затем и миллионы.
А дальше — никто не мог сказать. Но я знала одно: Займа никогда не устанет от своей работы. В его мозгу не осталось места для скуки. Он стал чистым мастерством. Если он и испытывал какую-то радость, плавая в бассейне, то это была почти бессмысленная эйфория насекомого-опылителя. Для него этого было достаточно. Ему было достаточно того бассейна в Калифорнии, и этого ему было достаточно сейчас, тысячу лет спустя, в том же бассейне, но в другом мире, вокруг другого солнца, в отдаленной части той же галактики.
Что касается меня...
Оказалось, что о нашей встрече на острове я запомнила больше, чем имела на это право. Понимайте это как хотите, но, похоже, ментальная опора моей автопамяти нужна не так сильно, как мне всегда казалось. Займа был прав: я позволила своей жизни стать расписанной, как под копирку. К закатам всегда было красное вино, и никогда — белое. На борту сверхсветовика клиника установила набор нейронных расширений памяти, которые должны были сослужить мне хорошую службу в течение следующих четырехсот или пятисот лет. Однажды мне понадобится другое решение, но я перейду по этому мнемоническому мосту, когда доберусь до него. Моим последним действием, прежде чем отказаться от автопамяти, был перенос ее наблюдений в свободные места моей расширенной памяти. События все еще кажутся мне не совсем такими, как те, что происходили когда-либо со мной, но с каждым разом воспоминания о них становятся все отчетливее. Они меняются и смягчаются, а основные моменты кажутся немного ярче. Я предполагаю, что с каждым разом они становятся все менее точными, но, как сказал Займа, возможно, в этом и есть смысл.
Теперь я знаю, почему он обратился ко мне. Не просто из-за моего способа написания биографических историй. Это было его желание помочь кому-то двигаться дальше, прежде чем он сделал то же самое.
В конце концов я нашла способ написать о нем рассказ и продала его своей старой газете "Марсианская хроника". Было приятно снова побывать на старой планете, особенно теперь, когда ее переместили на более теплую орбиту.
Это было давным-давно. Но я все еще не закончила с Займой, каким бы странным это ни казалось.
