Мы забрались в салон с замазанными белой краской окнами и мелким усатым мужичонкой за рулем, который куда-то нас повез закоулками и сквозными дворами. Ехали действительно недолго — от силы десять минут. Пунктом назначения оказались гаражные ряды, расположенные в промзоне, рядом с железнодорожными путями. Здесь, в трех соединенных между собой гаражах, находились склад и примерочная Шпильмана-младшего.

На память сразу пришли цветочно-фруктовые гаражи Зураба. Господи... Ведь летом же все случилось — а как сто лет прошло!

В моей "первой" жизни, хоть и сменяли друг друга континенты, страны и девушки — а жизнь текла плавно, размеренно.

Здесь же и сейчас — всё на нерве, на пределе, насыщенно до "не могу". Все проклинаешь — но понимаешь, что во всем этом есть смысл. Смысл жизни! Пусть даже не своей...

В гаражах было тепло, сухо, и ярко горели лампочки. В одном углу была натянута занавеска для "примерочной" и стояли два больших зеркала.

— Да тут жить можно! — пошутил Леха.

Шпильман-младший шутливый тон не поддержал, пожал плечами и тяжело вздохнул:

— Обэхэсэсники свирепствуют... Дома уже ненадежно — поэтому извиняйте за условия... И чем-таки могу быть полезен?

Я конечно понимал, что впереди была Италия, и одежду нужно покупать там — но лететь в Европу тоже нужно в приличном виде. К тому же и собственный, и мамин, и даже Лехин гардероб давно пора было пополнить новыми вещами. В Москве до этого элементарно не доходили руки. Понятно, что ходить раздетым и босым не приходилось. Что-то сторговали у московских фарцовщиков, сосватанных нашим маклером Яковом Ефимовичем, что-то просто купили "по случаю", но например жутко модная в Москве "аляска" с капюшоном, отороченным мехом, и югославская дубленка — для Сан-Ремо совершенно не годились. И по большому счету, сейчас мне кроме пары джинсов и нескольких водолазок из тонкой шерсти, с собой взять было нечего.

Понятно, что в будущем, зная все тенденции моды на сорок лет вперед, я сам буду создавать моду и являть собой "икону стиля". Но сейчас губу нужно закатать, и соответствовать западному образу и стилю, почерпнутому мною в основном из французских фильмов с Аленом Делоном!

Выслушав пожелания, Борис понимающе кивнул головой:

— Понятно... Эти вещи я собирал сегодня со всех "точек" специально под тебя. Есть очень приличные шмотки. Дорого, конечно. Но давай я все покажу, а ты уж сам выбирай, что возьмёшь...

"Выбирай", конечно, громко сказано! Плохих или немодных вещей младший Шпильман не предложил, поэтому взял я все, что подошло по размеру.

Выглядеть в Сан-Ремо убогим сиротой я позволить себе не могу. Благо, из прошлой жизни прекрасно знаю, что плохо одетые люди уважения не вызывают. А ведь Италия должна стать первой ступенькой на лестнице моего стремительного взлета на вершину мирового музыкального Олимпа.

В итоге, со склада в "Скорую" перекочевали: светлый ультрамодный плащ, короткая куртка-"пилот" из коричневой замши, твидовый пиджак "в ёлочку" для моих водолазок, и трое джинсов разных цветов и оттенков. До кучи присоединились белые кроссовки и черные 'казаки'. Уже потеряв представление о конечном ценнике, добавляю в "корзину" мужскую и женскую парфюмерию, алкоголь, и даже сигары.

Ловлю пристальный взгляд Бориса. Не говоря ни слова, он вопросительно косит глазами на Леху, помогающего плюгавому водителю "Скорой" паковать вещи и относить их в машину.

— Естественно...

— Я так и подумал. — Шпильман довольно прикрывает глаза.

— Лёш, иди сюда...

— НУ А МНЕ-ТО ЗАЧЕМ?!

Страдальческий вопль "мамонта" сочувственного отклика в моей душе не находит...

Дежурный по Василиостровскому РОВД нас с Лехой сразу узнал:

— А Ретлуев на вызове, ребята! У нас на Декабристов алкаш с ножом семью на улицу выгнал... Капитан сам поехал разбираться. Подождите его в "Красном уголке", или попозже заезжайте...

Все "ментовки" — места крайне унылые, и тратить время на изучение традиционного бюста Ленина и пропагандистских плакатов мне жутко не хотелось. К тому же на улице нас ждала "выданная в пользование" служебная "Волга" деда.

— А не скажете, по какому адресу уехал Ретлуев?

Я вежливо улыбаюсь пожилому старлею, и тот начинает водить толстым пальцем в журнале дежурств:

— Во! Я же говорю, Декабристов... Пятый дом, 66-я квартира...

"Ха... Прямо под нами. Тетя Нина и Ирочка. Понятно!"...

...Невнятный шум и агрессивные выкрики мы услышали ещё на первом этаже.

То, что дядя Сережа запойно пил, в подъезде ни для кого секретом не являлось. Хотя раньше его дебоши за пределы квартиры — и пусть и бывшей, но семьи — не выходили. К тому же он имел привычку периодически обходить соседей и занимать "по три рубля". Когда свои деньги и соседский кредит заканчивались — заканчивался и запой. Худой, с ввалившимися глазами и крайне молчаливый, дядя Сережа мог неделями спокойно ходить на свой завод, где работал токарем. Работником он был отличным, поэтому за пьяные прогулы его не увольняли.

Да и долги соседям, всегда и всем, возвращал. В каком бы состоянии ни занимал. Поэтому до сих пор и давали.

Тётя Нина с мужем развелась давно. Дочку — сначала школьницу, а затем и студентку — она поднимала одна. Бывший муж, который хоть и жил в соседней комнате небольшой двухкомнатной квартиры, никакого материального участия в судьбе собственного ребенка не принимал.

Из общения соседки с мамой я знал, что разговоры о размене квартиры звучали постоянно. Но то "Ирочка должна закончить 8-й класс", то 10-й, то "варианты далеко от дочкиного института"... Сама тетя Нина высшего образования не имела и работала медсестрой в больнице, а учебу дочки тянула на себе изо всех сил, чтобы "Иришка выбилась в люди" и стала врачом.

Такое множество подробностей возникло в моей голове, пока мы неспешно поднимались до третьего этажа. А ведь в начале своей "эпопеи" даже имя красивой девушки с трудом вспомнил, встретив её у подъезда.

"Правда, в ресторан тогда сразу позвал, кобель старый!"

Небольшая лестничная площадка на три квартиры была непривычно полна народа. Тут были сам Ретлуев, по обыкновению в штатском, участковый и спарринг-партнер Лехи — Михалыч, еще один незнакомый мне милиционер, тетя Нина в халате и тапочках на босу ногу, и Ира в красных спортивных штанах и легкой, салатного цвета, футболке. Также на ступеньках толпились дворник и пара соседок, пытавшихся увещевать разбушевавшегося алкаша.

А дело-то серьезное... Что вступило дяде Сереже в голову в этот раз — белочка ли навестила, или окончательно мозги пропил — но диспозиция выглядела следующим образом: дверь в 66-ю квартиру была приоткрыта на ширину цепочки, и снаружи ее удерживал за ручку, не давая закрыть, здоровенный Михалыч. В проёме маячил бледный как тень дядя Сережа, с огромным кухонным ножом для мяса и безумным взглядом. Этим ножом он периодически тыкал вперед, заставляя всех держаться на почтительном расстоянии, а Михалыча прятаться за дверью. Соседки перекрикивали друг друга, пытаясь усовестить ничего не соображающего алкаша, тетя Нина плакала, дочь прижимала маму к себе и пыталась успокоить. Ретлуев, с покрасневшим злым лицом, делал какие-то знаки Михалычу, незнакомый мне сержант тихонько стоял в углу и откровенно скучал, отдав инициативу в руки присутствовавшего здесь начальства. Дворник воинственно держал свою метлу как винтовку, наперевес, и угрожающе ею помахивал, находясь от ножа на безопасном удалении.

— Я ееееей разме... ик... няю... Сукаааааа... Бlяяяяя... нее подходиииии... Убьююю!!! — страшно вращал глазами и рычал спятивший сосед.

В царившей какофонии звуков, криков и мата, нас никто не заметил.

— Здрасти, Ильяс Муталимович! — звонко заявил я, и от неожиданности все замолчали. Во внезапно наступившей тишине Ретлуев поворачивает к нам голову:

— И вам не хворать, да... Как тут оказались?

И тут мою голову неожиданно посещает очередная сумасбродная хрень.

"А чё... Не хватит реакции на алкаша, что ли?! Дальше двери не выскочит, а отпрянуть я всегда успею!..".

— Как что делаю?! — демонстративно "поражаюсь" я, пристально глядя в глаза Ретлуеву, — Живу я здесь! Выше этажом... Кстати, здравствуйте всем!

В глазах капитана непонимание и нарождающееся подозрение. Он пытается удержать мою протянутую для приветствия ладонь в своей, но я с силой выдергиваю руку, и тяну ее дворнику:

— Здраствуйте, дядя Митя!

Дворник "на автомате" протягивает мне руку, опуская метлу.

Пока никто не успел ничего сообразить и тем более сказать (а я вижу, что старая и глупая Анна Минаевна уже раскрывает свою "варежку"), я протягиваю руку в дверной проем:

— Здрасти, дядя Сережа!

Алкаш несколько мгновений не мигая смотрит на меня безумным взглядом, затем в его глазах появляется какое-то осмысленное выражение, и он суетливо перекладывает нож из правой руки в левую, и его кисть оказывается в моем захвате.

Резкий рывок — и старое дерево не удерживает в себе шурупы дверной цепочки. Глухой звон вылетевших железяк, распахнутая настежь дверь и звяканье выпавшего ножа. Еще секунда — и я сижу на безвольно лежащем теле, заломав назад так и не выпущенную руку.

— Так вы же переехали в Москву... — наконец выдаёт угасшим под конец фразы голосом глупая старуха, и... начинает пронзительно визжать.

Участковый и незнакомый мне сержант уже увезли слегка очухавшееся "тело" в отделение, а я сижу с чашкой чая перед телевизором и внимаю научно-популярной передаче "Человек. Земля. Вселенная.".

Ретлуев на кухне берет с тети Нины заявление, Леха ремонтирует вырванную дверную цепочку, а "герой-победитель" слушает о тайнах мироздания в исполнении космонавта Виталия Севастьянова.

Дверь в комнату открывается, и с чашкой горячего чая в руках заходит Ирина. Она натянула поверх легкой футболочки теплую бордовую кофту, и сейчас греет тонкие пальцы о горячий фаянс чашки.

"Ну да... В футболке, на лестнице зимой — несладко, видать, пришлось. Тетя Нина так и вообще в тапках на босу ногу стояла. И еще неизвестно, сколько они так там мерзли...".

Ира забралась с ногами на диван, и тоже уставилась в телевизор.

— Спасибо тебе... — у нее горят уши. Понятное дело — мало приятного, когда грязное белье твоей жизни трясут так прилюдно.

— Да брось! — я небрежно отмахиваюсь, — Дело житейское... Ты, кстати, помнишь про своё обещание?

— Какое? — девушка с искренним недоумением бросает на меня вопросительный взгляд.

— Что значит "какое"?! — я делаю "страшное" лицо и хватаюсь за сердце, — Ты клялась всеми святыми, что пойдешь со мной в ресторан, если я на него заработаю!

В ответ на мою клоунаду Ирина чуть заметно улыбается.

"Понятно, не отошла ещё...".

— Ириш! Да плюнь ты! Все неприятности когда-либо заканчиваются. Меня знакомый сторож с кладбища уверял!

Девушка криво улыбается, и обреченно качает головой:

— Да, эта "неприятность", видимо, будет отравлять нам с мамой жизнь до самого кладбища...

"Так и будет. Знаю! Жить соседу еще долго, даже не знаю, сколько точно. Покуражится он над вами обеими еще всласть...".

Вяло — зная, что вру — пытаюсь возразить:

— Если пить такими темпами, то кладбище у него не за горами. Знаешь, у меня есть знакомый маклер. Он может помочь с разменом вашей квартиры...

Девушка обреченно пожимает плечами:

— На маклера нужны деньги, а у нас только мамина зарплата и моя стипендия.

— Не беда! Он нам должен за наш московский переезд, вот пусть и отрабатывает. — придумываю я на ходу, пытаясь сделать хоть что-то, — Вот так с него долг и получим!

Ирина грустно усмехается:

— Отец сказал, что он в комнату в коммуналке никогда не поедет... А нашу квартиру на две "однушки" никакой маклер не разменяет.

"Это верно. Безнадежный у вас ситуэйшен...".

Свою бывшую соседку — эту чрезвычайно хорошенькую и обычно позитивную девушку — мне реально жаль. Я, конечно, мог оплатить для нее услуги маклера, но... покупать квартиру? Это явный перебор!

Видимо, что-то такое отразилось на моём лице, поскольку Ира нашла в себе силы "бодро" улыбнуться:

— Впрочем, ты прав! Нет смысла грустить — все неприятности рано или поздно заканчиваются!

"Ну да... на кладбище. Все там будем...".

— Ириш, правда... Бери тетю Нину, и поехали пообедаем в ресторан?

— Вить... — девушка встала с дивана и поставила опустевшую чашку на стол, — Ну какой ресторан... Он нам всю ночь спать не давал, а под утро вообще из квартиры выгнал. Хорошо, соседка к себе пустила, а то...

Девушка наконец не выдержала, и резко отвернувшись к шкафу, всхлипнула.

Что тут будешь делать? Я нерешительно поднялся из кресла и подошел к Ирине, положил руку на её вздрагивающее плечо, и страшно досадуя на самого себя, пробормотал:

— Ир... Не расстраивайся так... Послушай, если не будешь болтать... об этом... Я постараюсь вам помочь. Мне только надо сначала переговорить... в Ленинграде. И в Москве... с парой человек...

"Хрен с ним! Дам тысяч пять Эделю, пусть разменяет им две "однушки"... Не верю в бога... знаю, что не зачтется — но впереди столько грязи, что хотя бы кого-то счастливым сделаю...".

Я настолько погрузился в свои сумбурно-нелепые мысли, что не сразу заметил, что Ирина повернула ко мне голову и пристально смотрит на меня каким-то несвойственным для нее оценивающим взглядом.

Я поперхнулся посреди фразы, и не нашел ничего умнее, как спросить:

— Ты чего, Ир?

Чисто материнским жестом, видимо, от рождения свойственным любой женщине вне зависимости от возраста и наличия детей, Ира подняла руку и задумчиво провела по моей щеке.

— Ты — хороший... Не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

Она тяжело вздохнула, решаясь:

— К маме приходили из КГБ. Спрашивали про тебя...

В ресторан Ретлуев не поехал. Отговорился вечерним совещанием на работе, а поскольку больше "посидеть" было негде, то не оставалось ничего иного, как пойти в "родной" спортклуб.

Пешком... Поскольку и в "Волгу" Ильяс не захотел садиться тоже — "Чего тут ехать... два шага, да...".

Устроились мы в маленьком тренерском кабинетике, стены которого были увешаны выцветшими грамотами, а полки обшарпанного шкафа заставлены разнокалиберными кубками.

Казалось, что весь недолгий путь от моего дома до клуба Ретлуев сосредоточивался, и в кабинете его наконец прорвало... Причем, "прорвало" за всё, что накипело у него в эти месяцы нашего "плодотворно-раздражающего сотрудничества"! Это и "непредсказуемые и опасные выходки", и "хроническая неспособность к дисциплине", и "наплевательское отношение к окружающим", "неумение подчинять личные интересы интересам коллектива", "вопиющее отношение к тренировкам", "ничем не обоснованное зазнайство", "склонность к постоянному вранью", "неуважение к своему тренеру", и много-много чего ещё.