Сейчас она казалась совсем молоденькой девушкой, почти ребенком; постепенно искаженное страданиями лицо разгладилось, стало спокойным, как будто она просто спала. Равену хотелось прикоснуться к ней, поцеловать, но он не посмел, испытывая благоговение к юной красавице.
-Ты очнешься, ты скоро очнешься, я знаю, — шептал он. — Ты слишком юна и красива, чтобы умереть. А если ты все же умрешь... Если умрешь, я тоже умру. Возьму этот чертов кинжал и буду его сжимать, пока он не убьет меня. А если ты очнешься... Ты должна очнуться, я верю в это... то тогда я все равно умру, не так ли? Ты убьешь меня, прикончишь, как последнюю собаку, и это будет совершенно справедливо. Зачем, дьявол меня раздери, зачем я медлил? Почему сразу не сказал, зачем пришел, для чего принес кинжал? Это смешно, глупо, мне просто не хотелось сразу отдавать его, потому что ты все равно скорей всего убила бы меня сразу, как освободилась бы от этого проклятого Драупхауга. И еще хотелось сохранить лицо, что сейчас звучит очень глупо. Да, я знаю, я должен был бы сразу освободить тебя, а потом смиренно ждать, какую участь ты выберешь для меня.
А пока он смиренно ждал, не соизволит ли рофендила прийти в себя. Шло время, горели светильники, стучал дождь. Равен не знал, как долго он сидел возле бесчувственной красавицы, как вдруг длинные ресницы чуть дрогнули, и она открыла глаза.
Первый ее взгляд упал на потолок, расписанный красочными пейзажами. Еще не совсем пришедшая в себя девушка смотрела вверх, не понимая, где она находится и что с ней произошло.
-Как ты себя чувствуешь? — тихо спросил Равен.
Она повернулась, увидела столь ненавистного человека и невольно застонала, отворачиваясь. "Какой ужас, ну почему я не умерла?" — подумала она. Еще не вспомнив толком, как она потеряла сознание, Фела все же крайне ясно представляла всю безысходность своего положения. У нее не осталось сил бороться, она целиком попала во власть этого мерзавца. Как долго она оставалась без чувств? Что произошло за это время? Она чуть пошевелилась, и обнаружила, что лежит, накрытая плащом. Тонкое обоняние, свойственное всем рофендилам, тут же уловило чужой запах, исходивший от плаща, который все же был ей знаком. Откинув плащ, она закрыла лицо руками. Ей не хотелось ничего видеть и слышать.
Корелонец заметил ее неприязнь, хотя она не произнесла ни одного слова. Он встал, отошел к столу и снова сел на стул.
-Ты долго не приходила в себя, моя маленькая госпожа, — спокойно сказал он. Таким же спокойным и непроницаемым стало и его лицо. Молодой корелонец хорошо умел скрывать свои чувства.
-Уж лучше бы не приходила вовсе, — глухо вымолвила она.
-Ну зачем же ты так? Я очень рад, что ты наконец очнулась. Может быть, ты все же поднимешься? Или, если хочешь, я тебе помогу?
Возможно, именно это предложение заставило рофендилу попробовать встать самой. Полуоглушенная, она неловко села, опираясь на подставленные за спину руки, и огляделась вокруг. Ее взгляд быстро обежал столовую и наткнулся на кинжал, валявшийся на полу невдалеке. Удивленная, она глядела на него, потом нахмурилась.
-Странно, я не чувствую его, — сказала она недоуменно. — Что случилось?
-Зато я его ощущаю очень даже хорошо, — усмехнулся он, наблюдая за выражением ее лица.
Сначала оно выражало лишь непонимание, потом до нее дошел смысл его слов, однако ее недоумение лишь усилилось. Она тряхнула головой, ставшей вдруг чрезвычайно легкой, подняла правую руку. Манжет рубашки так и остался расстегнутым; это было единственной переменой, случившейся с ее костюмом за то время, что она оставалась без сознания, и рофендила быстро обнаружила исчезновение раны. Длинная тонкая царапина, причинявшая столь ужасные страдания, пропала, рука вновь стала невредимой.
-Я не совсем понимаю, кажется, — ее взгляд перебегал с Драупхаога на корелонца. — Объясни толком, что произошло.
-Все-таки это приключение пагубно отразилось на твоей сообразительности, принцесса. Ты стала удивительно туго соображать.
-Не хочешь ведь ты сказать... — она замолчала на полуслове. — Возьми его, — вдруг велела она, кивнул в сторону Драупхаога.
Он поднял брови.
-Хочешь проверить, смогу ли я его держать? Ты не веришь мне? Или просто хочешь поиздеваться?
-И то, и другое, приятель. Ну же, я жду.
Корелонец вздохнул. Была ли рофендила беспомощной жертвой, или хозяйкой положения, высокомерие всегда оставалось ее отличительной чертой. Он подошел к валявшемуся кинжалу, протянул руку и чуть коснулся кончиками пальцев кинжала. Голова чудовища раскрыла пасть в беззвучном рыке, красные глаза яростно сверкнули. Корелонец дернулся, как от удара, быстро убрал руку. Лицо его исказила гримаса боли.
Фела пристально следила за его действиями. Пожалуй, ее не убедила бы реакция Равена — он вполне мог притвориться, но поведение существа, венчавшего магическое оружие, подтверждало его слова.
-А я — я теперь могу его касаться? — спросила она.
-Попробуй. Скорей всего да, хотя наверняка я не могу утверждать.
Медленно приблизившись к Драупхаогу, она склонилась над ним. Чудовище никак не прореагировало на ее действия, и Фела заставила себя взять его. Ничего. Рукоять кинжала на ощупь оказалась совершенно обычной, какой и следовало бы быть рукояти, сделанной из раскрашенной кости и инструктированной драгоценными камнями. Но это ощущение продержалось секунду, не больше. Разглядывая Драупхаог с некоторой брезгливостью и омерзением, Фела вдруг почувствовала, что ее первое впечатление неверно. Кинжал был живым, теплым, живущим своей жизнью. И кипящим злобой, исходившей от него волнами.
-Почему... почему ты это сделал? — тихо спросила она.
Он пожал плечами.
-Какая тебе разница, принцесса.
-И все же?
-Ну... Просто, мне кажется... Ты еще слишком юна и красива, чтобы умереть.
-Но ты теперь ведь сам умрешь. Этот кинжал вытянет из тебя всю жизнь, капля за каплей. Ты ведь знаешь это?
-Я говорил с колдуном, — резко ответил он.
-Почему же ты сразу это не сделал? Зачем тянул? И что же теперь? — в ее мягком певучем голосе появились насмешливые и резкие нотки. — Ты полагаешь, что заслуживаешь благодарность? Какой благородный жест! Ты избавил меня от магического кинжала, пожертвовав собой, и наверняка рассчитываешь на ответное благородство, не так ли? Боюсь, я вынуждена тебя разочаровать. Я не способна воспринимать тебя в роли благородного спасителя, мой юный друг. И я заставлю тебя испить до дна ту чашу, что по твоей милости испила я.
Она сжала Драупхаог, и чудовище забесновалось в ярости, кривя уродливую морду. Равен закричал, падая на колени, тело его сотрясали сильные конвульсии. Он только сейчас попал во власть кинжала, сил у него было больше, чем у рофендилы, когда он также поступил с ней; он затих и потерял сознание лишь спустя полминуты.
Привычная тяжесть Астойэ легла в ладонь. Рофендила с удовольствием взвесила его в руке, сделала несколько выпадов, потом привычным движением отправила в ножны за спиной. Затянула пояс с дротиками и двумя кинжалами — один кинжал был ее, который она забрала у Равена, второй Драупхаог, — и невольно бросила быстрый взгляд на себя в зеркало. Оттуда на нее посмотрела длинноногая девушка в отороченной мехом куртке, с огромными черными глазами на нежном лице, с обручем в золотых волосах. Карин перехватила взгляд рофендилы, и доброжелательности на ее лице не прибавилось. Фела знала, что она сейчас подумала: не прошло и недели со дня смерти эльфа, а эта заезжая девчонка уже и не вспоминает о нем, и не грустит, вон, уже в зеркало на себя любуется. Эльфийка считала Фелу виновницей смерти эльфа, пусть даже невольной, и теперь каждое ее движение или жест вызывали у Карин только неодобрение. Сама она очень тяжело переживала смерть возлюбленного, буквально за три дня осунулась и постарела, под глазами появились черные круги, скулы резко обозначились. А рофендила уже пришла в себя, щеки порозовели пока еще неярким румянцем, глаза вновь обрели блеск, движения стали живыми и быстрыми. И это тоже, конечно же, ставилось ей в вину.
-Следовало бы завесить зеркала черным полотном, — сказала эльфийка. — Робин!
-Какая разница, госпожа, мы ведь все равно уходим, — отозвался верный Робин. — А новых хозяев если дом встретит с завешанными зеркалами... Это ведь дурная примета, госпожа. Негоже так поступать.
-Так траур же! Они тоже обязаны почтить память Арога!
-Сейчас чума, так что никто сюда не поедет. Они, скорей всего, приедут через год, два, а тогда траур уже давно пройдет. Нет, госпожа, не стоит закрывать зеркала!
Эльфийка не стала больше возражать, лишь пожала плечами. Она тоже была в дорожном костюме, в черном тяжелом плаще, закрывавшем ее с ног до головы.
-Ты уже сообщила его родным о смерти? — тихо спросила Фела.
-Да. Но я не стала говорить о причине смерти. Просто сказала, что его больше нет, а они даже не стали задавать вопросов. Видимо, решили, что чума. Они ведь знают, что здесь творится...
Фела наклонила голову. Наверняка эльфийка считает, что оказала этим ей услугу. Вроде как скрыла преступление.
-Ты могла бы оставить дом за собой, — сказала она.
-Ну уж нет! Я больше не могу здесь оставаться!
-Вы отправляетесь на запад?
-Да. К счастью, нам не по пути...
В коридоре, выходившем в залу, раздался грохот. Эльфийка встрепенулась, подошла к дверям.
-Это еще что такое? Кто там появился в конце коридора? А, это уже ведут этого... Ладно, я пойду. Не могу его видеть.
Фела тоже подошла взглянуть, в чем дело. В конце коридора на полу, рядом с опрокинутой статуей, лежал корелонец. Он пытался подняться на ощупь, держась за стены: глаза после заточения в подземелье ничего не видели, а рядом стоял Гред и терпеливо ждал, когда тот поднимется. Равен встал, сделал несколько шагов, потом вновь споткнулся и упал. Гред подхватил его подмышки и потащил волоком по полу.
-Я пойду, — сказала эльфийка. — Счастливого пути вам, пусть больше ничего его не омрачает!
-Спасибо, Карин. И извини, что так все вышло...
-Не вини себя, — великодушно сказала эльфийка. — Это судьба, от судьбы не уйдешь. Ну все, прощай!
И она удалилась в гостиную. Робин так и остался стоять — нужно же кому-то закрывать двери. Фела продолжала упаковывать дорожный мешок. В залу, длинную и сумрачную, с несколькими дверьми и двумя коридорами по одну сторону, а по другую с рядом стрельчатых окон, дававших мало света, вошли Равен с Гредом. Впереди Равен, нетвердо стоявший на ногах, как всегда после подземелья щуривший глаза, следом за ним Гред, облаченный в свою неизменную куртку, уже вооруженный.
-Вот, — сказала он. — Привел.
Пленник прислонился к стене, моргая и пытаясь оглядеться, щуря синие глаза. Фела бросила на него быстрый взгляд.
-А кошель с деньгами? — спросила она.
-Что, надо было и его взять? — осведомился Гред.
-Конечно. Как-никак он оплачен кровью.
-Сейчас принесу, — охотник развернулся и снова скрылся в коридоре.
Фела, не обращая больше внимания на пленника, увязывала мешок. Тот неподвижно стоял, прислонившись к стене. По его подсчетам, прошло дня три-четыре с того момента, как он вернул кинжал рофендиле. Глаза, привыкшие к темноте, слезились, не в силах выдержать скупой свет, поступавший через узкие стрельчатые окна. Равен пытался удержать эту предательскую влагу. Он был уверен, что его привели для того, чтобы убить, и хотел встретить смерть с высоко поднятой головой.
Вскоре вернулся охотник с увесистым кошельком.
-Дай-ка сюда, — протянула руку рофендила.
Гред вручил ей мешок, и она взвесила его в руке.
-Да, тяжеловат, — она открыла кошелек, заглянула внутрь. — Надо же, золото. Сколько здесь, парень?
Юноша вздрогнул, когда к нему обратились, но голос его прозвучал бесстрастно.
-120 золотых, — сказал он.
-Неплохо. Оказывается, Говард был честным малым. Он ведь ровно столько и обещал, не так ли?.. Ладно, держи, — и она бросила кошель Равену. — Пошли.
С этими словами она двинулась к двери. Следом за ней следовал Гред. Пленник молча поднял тяжелый кошель, который из-за слабости не смог поймать в полете, и пошел за ними следом. 'Утопят, — подумал он, — а мешок на шею повесят вместо камня'. Но не это тревожило его. Он боялся, что упадет, когда кончатся стены, за которые можно было держаться.
Непогода и чума все еще властвовали в Откро. Город казался вымершим. Серые тучи, нависшие над ним, лишь усиливали зловещее впечатление, производившееся безжизненными улицами. Ветер гонял множество предметов, бывших полезными в устроенном быту, и совершенно не нужными сейчас, во время эпидемии. Дождь то усиливался, то почти прекращался, превращаясь в противную морось, с домов и огромных деревьев непрерывно лились тоненькие струйки воды. Дома стояли или наглухо закрытые, или вовсе заколоченные, всюду встречались следы панического бегства. Пару раз путники увидели трупы с характерно распухшими для чумы конечностями. Стаи ворон кружили над ними, несколько псов, рыча, делили добычу. Где-то в брошенном курятнике хлопали крылья и кудахтали куры, мелькнула собака с птицей в зубах. Потом встретилась еще стайка собак, без помех справлявшая свою собачью свадьбу...
Гред как всегда рванул вперед, позабыв, что и в полном здравии девушка не могла угнаться за ним. Сжав зубы, воительница старалась не отставать, а последним плелся Равен. Несколько дней в заточении и испытания, которые пришлось ему пережить, сказались на его здоровье, он ослаб и исхудал. В довершении всех несчастий, корелонец упал, поднимаясь из подземелья в сопровождении Греда, причем так неудачно, что зашиб ногу и теперь хромал. Он был очень легко, не по погоде, одет; его плащ так и остался валяться в камере, и теперь молодой человек целиком вымок. Ушибленная нога болела, голова кружилась от слабости, а раненая рука ныла, ощущая присутствие Драупхаога, однако Равен упрямо шагал вслед за компаньонами. Никто не следил, следует ли он за ними или нет, и это немного удивляло его. Впрочем, с помощью кинжала рофендила легко могла определить его местонахождение, и, скорей всего, именно это обстоятельство объясняло их беспечность, думал юноша, с тяжелым сердцем ожидая скорую расправу.
В голове рофендилы тоже бродили мрачные мысли. Она вспоминала, как несколько дней назад они с Гредом пришли в город. Вспоминала, какой ясный солнечный день был тогда и с грустью думала, как изменился Откро за столь короткий период времени. А Гред думал о том, как изменилась сама Фела за эту неделю. Он наконец-то сообразил, что девушке трудно поспевать за ним, и зашагал рядом, приноравливаясь к ее шагу и иногда поглядывая на рофендилу. Радостная улыбка теперь редко освещала лицо девушки, лицо хранило грустное и усталое выражение, она стала замкнутой и неразговорчивой. Охотник сам еще толком не поправился, но его травмы были только физическими, в отличие от нее, и почти уже не доставляли ему неудобств.
Вскоре они подошли к воротам города. Как всегда, ворота были открыты, хотя двое стражников стерегли выход. Это были первые живые люди, которых путники увидели на улицах Откро, впрочем, и последние. Лица их выражали печаль, усталость и апатию; странная троица, покидающая город, не заинтересовала их ни на йоту, и они пропустили всех троих, ничего не спросив, также, как пропускали всех желающих уйти отсюда, останавливая только приезжих, не знающих о чуме.
