Память услужливо выдаёт последние воспоминания.
— Просыпаться... Но я ведь...
Но небо, озеро и зелёные холмы уже растворяются в тёмной мгле, а потом...
А потом Таша поняла, что смотрит в темноту, чуть рассеянную лунными лучами, лёжа в знакомой кровати с балдахином.
Она в своей комнате. В штанах и рубашке, зато босая. И уже ночь... и вроде бы все воспоминания на месте. Или она просто не понимает, чего лишилась? Но нет, она ведь помнит и о 'процедуре', и о пытке, которой её подвергли, и...
Таша внезапно осознала, что темноту рассеивают вовсе не лунные лучи. На потолке играли странные блики; и, взглянув туда, где мог находиться источник света, она увидела бабочку.
Она была полупрозрачной, сотканной из тончайших нитей голубого света. Бабочка кружила под люстрой, оставляя за собой шлейф мерцающих искр, — но когда Таша села в постели, пытливо вглядываясь в волшебное создание, неожиданно снизилась и подлетела ближе. Таша протянула руку, и бабочка села на её подставленную ладонь, едва ощутимо кольнув кожу холодом призрачных лапок.
— И что ты такое?..
Словно отвечая на её озадаченный вопрос, бабочка взмахнула широкими крыльями, снова взлетая. Зачем-то сделала круг у Ташиного запястья. Порхнула к двери, — и в воздухе проявилась неощутимая серебристая нить, будто сотканная из лунных лучей: она обхватывала Ташину кисть и тянулась к бабочке, уже вылетевшей из комнаты прямо сквозь дерево.
— Эй, постой! Подожди!
Таша рывком вскочила. Следуя за нитью, дрожавшей в воздухе на уровне её опущенной руки — казалось, с каждым Ташиным шагом она сокращается так, чтобы оставаться натянутой, — вышла в гостиную, неслышно ступая босыми ногами по пушистому ковру. Бабочки там уже не было, и лишь путеводная нить тянулась в коридор, снова проходя сквозь дверь.
Всё это было странно и весьма подозрительно. Даже для Таши, которая уже отвыкла чему-либо удивляться. Однако почему-то в её душе не нашлось места ни подозрениям, ни страху; может, потому что она знала, что в штаб-квартире ей ничего не грозит — а, может, потому что не понимала толком, бодрствует она или всё ещё спит.
И, как бы там ни было, Таша огляделась, прислушалась — и, убедившись, что никто не собирается ей мешать, двинулась следом за лунной бабочкой.
Она долго шла за нитью, уводившей в ночь и тишину. Спустившись на первый этаж, увидела, что нить исчезает в золочёном дереве массивных двустворчатых дверей: они вели в зал для торжественных приёмов. Взявшись за дверную ручку, Таша приоткрыла щёлку, достаточную, чтобы проскользнуть внутрь — и оказалась в темноте. Нить светилась, но ничего не освещала; она вела к центру зала, туда, где Таша наконец снова увидела бабочку, сидевшую на чём-то незримом.
Прежде, чем глаза успели привыкнуть к царящему вокруг мраку — портьеры на высоких окнах раздвинулись, заливая зал лунным серебром.
— Всё же проснулась, — заметил Алексас, державший бабочку на ладони. — И пришла.
Бабочка сложила крылья — и исчезла, оставив лишь нить, которую Алексас теперь держал в руке.
— Интересный фокус, — сказала Таша, приблизившись.
Её рыцарь, улыбнувшись, разжал пальцы. Узел на её кисти развязался сам собой, и лунная нить полетела вниз: чтобы, не коснувшись паркета, раствориться в воздухе.
— Надеюсь, не напугал.
— Чем?
— Ты должна без особого одобрения относиться к тем, кто пытается дёргать тебя за ниточки.
Таша задумчиво склонила голову.
Забавно. По уму ей бы и правда стоило испугаться... но то, что делал Алексас, не вызвало у неё никаких ассоциаций с тем, кого она оставила в своём сне. Наверное, потому что и бабочка, и нить, и тот, кто их создал — были слишком чудесными, чтобы напоминать о том, кто делал явью её кошмары.
— Смотря, кто и для чего дёргает. Сперва скажи, зачем ты выдернул меня из постели посреди ночи, а я уже решу, как к этому относиться.
— Кто-то обещал мне танец, если мы доживём до ближайшего бала.
Таша оглядела просторный зал с колоннами и люстрой, колко сиявшей хрусталём под потолком.
— И где же бал?
Алексас щёлкнул пальцами.
— Для нас одних — тебя устроит?
Музыка возникла из ниоткуда. Казалось, где-то завели музыкальную шкатулку; мелодия была механически ритмичной, она звенела нежными переливами колокольчиков, высокими и искристыми, — с таким звуком могли бы мерцать звёзды.
— Подарите мне тур вальса, моя королева?
Алексас сопроводил слова лёгкой улыбкой и лёгким поклоном — и вместо ответа Таша шагнула ему навстречу. Шагу сопутствовал странный шелест; опустив взгляд, она удивлённо воззрилась на юбку, возникшую на ней вместо штанов — произведение швейного искусства из чёрных кружев.
— Иллюзия, — уже не спрашивая, Алексас взял её за руку и привлёк к себе; его обыденную рубашку тоже сменил бархатный, чёрный с серебром камзол. — Надеюсь, помнишь вальсовую позицию?
Таша фыркнула. Отчасти для того, чтобы скрыть смущение: прикосновения Алексаса — легко сжавшего её пальцы, положившего ладонь на её спину, — отчего-то бросило её в жар. Это было тем более странно, что он касался её далеко не впервые, — но приятное волнение, сейчас горячившее её кровь, до сего момента было Таше в принципе незнакомо
Её свободная рука будто сама легла на его плечо.
— Что произошло? — спросила она, когда он повёл её в танце: пытаясь отвлечься от непривычности ощущения, разливающегося под кожей. — Днём, когда мне пытались изменить память?
— Я прервал процедуру, и ты отключилась. — Кружа её по тёмному залу, Алексас чуть склонил голову набок. — Наши сообщники здорово разозлились, но согласились с моими доводами, так как они же являлись доводами разума. Сломать тот блок, что защищает тебя, всё равно невозможно.
В растерянности она даже задела босым мыском его ногу.
— Ты... прервал процедуру? Но Ларон и Герланд... Найдж тоже пытался их остановить, но...
— Я не дам тебя в обиду, забыла? — он чуть сощурился, очередным поворотом увлекая её за собой. — Ты давно не танцевала. Не думай о ногах, не думай о том, о чём тебе не хочется думать. Расслабься. Позволь мне вести тебя.
Она тяжело, почти судорожно вдохнула. Вслушалась в мелодию, звеневшую в вальсовом ритме — вспоминая полузабытое чувство, доверяясь рукам, которые держали её с чарующей властностью, так крепко и бережно... и ощутила, как босые ноги порхают сами, почти не касаясь пола.
Алексас делал всё, что нужно. За неё, оставляя ей только полёт. И, глядя в его глаза, — Таша понимала, что летать можно и без крыльев.
Она запрокинула голову кверху, посмотрев на хрусталь, серебрившийся под потолком лунными отблесками.
— Я не знаю... — слова, слетавшие с губ, вплетались в звёздное кружево звуков, — не знаю, не сплю ли я всё ещё на самом деле.
— Но если спишь, это хороший сон?
Темнота пустого зала вокруг мерцала и расплывалась, казалось, тоже летела в вальсе. Таша теряла счёт времени и поворотам, и голова шла кругом, — и причиной тому было не только кружение танца.
— Очень.
Он и в вальсе вёл её за собой, как по жизни. Легко, уверенно и изящно, не требуя взамен ничего, кроме доверия. А ведь в предыдущем сне она тоже оставила того, кто повязал её незримыми нитями, и он тоже подарил ей сон; но сколь велика разница между тем сном и этим, между руками, державшими её у озера — и теми, что обнимают её сейчас...
— Тогда главное, чтобы ты помнила его, когда проснёшься.
Мелодия уже звенела едва слышно, едва уловимо, тая, как ночная дымка за окном. Когда музыка растворилась в тишине, так же, как до этого пришла из неё — они, замедлив движение, замерли, точно фигурки в шкатулке, у которой кончился завод; и, отпустив Ташину руку, Алексас отступил на шаг, позволив ей наконец ощутить пол, больше не уходящий из-под ног.
Заставив испытать острое, болезненное сожаление, что этот танец не мог длиться вечно.
— Благодарю, моя королева.
В ответ на его поклон она молча присела в реверансе. Правда, когда захотела придержать пальцами юбку, выяснилось, что придерживать нечего: чудо возникло на несколько зыбких минут и исчезло — как музыка, как танец, как сияющая бабочка, что привела её сюда. Медленно выпрямилась, взглянув на того, кто стоял напротив.
В простых штанах и чёрной рубашке её рыцарь выглядел ничуть не хуже, чем в бархате и серебре.
— Спасибо, — тихо сказала Таша.
И по его улыбке поняла — он расслышал в этом 'спасибо' всё, что ей хотелось сказать.
Спасибо за минуты вальса во тьме. Спасибо за то, что он не даёт её в обиду. Спасибо за то, что он рядом: единственный, для кого она — это она, а не разменная монета и не фигура в чьих-то играх; фигура, до боли и страданий которой никому нет дела, фигура, которой в крайнем случае всегда можно пожертвовать.
Спасибо за... просто спасибо.
Просто за то, что он есть.
— И что дальше? — помолчав, спросила она. — Раз не вышло изменить мою память...
— Мы закроем её. Так, чтобы твои мысли просто никто не смог прочесть. Да, это вызовет больше подозрений, но это ничего не изменит. Расчёт по-прежнему на твоё актёрское мастерство... и на то, что 'Рассвет' захочет поиграть с тобой, прежде чем съесть.
— И что кто-то из двух амадэев придёт мне на выручку?
— Да.
— И дальше будет только хуже?
— Боюсь, да.
Её нос опустился почти неосознанно.
До этого её жизни угрожало многое — но, откровенно говоря, в действительности её смерти мало кто хотел. Чаще, напротив, даже очень не хотели. Ставкой в игре, которая начнётся завтра, станет её жизнь; и с завтрашнего дня окружающие не будут думать дважды, прежде чем убить её.
И не только её.
Алексас кончиком пальца пощекотал её подбородок, заставив вскинуть голову:
— Не грустите, моя королева. Всё будет хорошо.
— Если я не справлюсь, тебя тоже убьют. Ты это понимаешь?
— Если кто-то захочет убить тебя, ему предстоит иметь дело со мной. И это мой выбор. — Он взял её за плечи; взгляд его был очень серьёзен. — Если мне придётся выбирать между тобой и кем бы то ни было — я выберу тебя. Если мне придётся выбирать между твоей жизнью и жизнью кого бы то ни было — я выберу твою. Я всегда буду выбирать тебя. Я всегда буду рядом. Что бы ни случилось, где бы ты ни была, ты никогда не будешь одна. И я смогу тебя защитить.
Она чувствовала тепло его пальцев и тепло его дыхания — согревавшее кожу и сердце, отзывавшееся теплом в ней самой.
— Алексас, ты не...
— Я. Смогу. Пока я дышу, я никому не позволю тебе навредить. Ты ведь веришь мне?
Она, колеблясь, смотрела в его лицо.
Никто не может защитить её от амадэя. Никто. Даже другой амадэй, который пытался и — она знала — будет пытаться это сделать.
Но ей так хотелось верить его уверенности...
— Верю, — глядя ему в глаза, твёрдо вымолвила Таша.
Она ожидала в ответ улыбку, но он не улыбнулся. Просто взял её ладонь в свои, сжав обеими руками — и прижал её пальцы к губам, долгим поцелуем коснувшись костяшки среднего. Развернув её ладонь, повторил поцелуй с внутренней стороны: прикрыв глаза, скользнув приоткрытыми губами по коже, прослеживая одну из глубоких линий, что её прочерчивали.
А Таша стояла, замерев, забывая дышать — слушая стук собственного сердца, с размеренного биения вдруг сорвавшегося на сумасшедший ритм.
С каждым ударом всё больше уверяясь в том, что она спит.
— У вас длинная линия жизни, моя королева, — не открывая глаз, произнёс Алексас: с низкими проникновенными нотками и отзвуками неясной печали, выдохнув тихие слова в её ладонь. — Вы будете жить долго, и будете счастливы... однажды.
Она сумела сделать вдох, только когда он опустил её руку. Опустил, но не отпустил: переплёл свои пальцы с её пальцами — и повёл к выходу из зала.
— Пора заканчивать этот сон, — сказал он, пока двустворчатые двери распахивались перед ними; его голос вернул себе привычную громкость и привычный тембр. — Кому-то нужно видеть другие сны.
Таша молчала, даже когда двери, выпустив их, уже затворились.
Лишь на лестнице ощутив, как к ней возвращается и самообладание, и способность говорить.
— Алексас...
— Да?
Она слушала, как тёмное эхо шепчет вслед его шагам.
— Ты... когда-нибудь... подаришь мне такой же сон?
Слова с трудом сорвались с губ; и когда Таша услышала ответ — она пожалела, что всё же сорвались.
— Нет.
Одно короткое слово окатило её ледяной волной... но он оглянулся как раз в тот миг, когда Таша хотела остановиться.
С лукавой улыбкой в глазах, в ночи казавшихся темнее обычного.
— Подарю другой, — пообещал он, увлекая её наверх, крепко сжимая её пальцы. — Лучше.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ШКОЛА ВОЛШЕБНИКОВ И ЕЁ ОБИТАТЕЛИ
Когда мужчина, старик и ребёнок подошли ко входу в Адамантскую Школу, робкое солнце только начинало свой ежедневный небесный обход.
— Доброе утро. Что ж, час истины пробил, — шутливо заметил Иллюзионист. В ожидании гостей он прохаживался взад-вперёд у калитки; в рассветных лучах белая мантия Мастера светилась, словно снег в лунном сиянии. — Сейчас узнаем, достойны ли вы войти в Школу.
— Вы нас не пригласите? — подозрительно глядя на волшебника, спросила Лив.
А вдруг и в самом деле не пригласит? Из-за того, что в неё может вселиться брат дяди Арона?..
— Пригласить приглашу, но пройти смогут не все. В частности, подозрительные личности, странствующие разумом. — Иллюзионист по-мальчишески ей подмигнул, и Лив удивлённо распахнула глаза. — В Школе ты в полной безопасности, девочка. Никто не сможет проникнуть в твой разум... никто из тех, кого не пригласил один из Мастеров. — Он аккуратно приоткрыл калитку. — Итак. Я, Мастер Иллюзионист, позволяю вам войти.
Лив шмыгнула внутрь первой. Замерла.
Оглянулась, неуверенно посмотрев туда, где за стеной виднелись крыши жилых домов, оставшихся позади: желая убедиться, что калитка не перенесла её в совсем другое место.
Снаружи казалось, что стена не скрывает ничего интересного. Возможно, и вовсе ничего не скрывает. Лив было очень интересно, что представляет собой Школа; в её воображение это был высоченный замок с башенками, но если она даже не возвышалась над стеной...
Однако, как выяснилось, стена скрывала много очень даже интересного.
Белокаменная дорожка убегала вперёд, в дубовую рощу, шелестевшую летней зеленью; в рассветных лучах камни отливали перламутром. Невысокие деревья с раскидистыми ветвями шептались с ветром резной листвой, искрящейся на свету, точно её соткали из серебристых нитей. Сплошной купол, сплетённый кронами дубов, пропускал свет столь прихотливо, что Лив не сразу заметила господина Гирена, появившегося всего в шаге от неё. Где-то далеко выводили заливистые трели птицы...
И здесь не было и намёка на зимний холод.
— Такие вот охранные чары, мхм. С той стороны стены видна лишь голая пустошь, заросшая бурьяном. А с этой... сама видишь, — заметив её восторг, высказался господин Гирен: с тщательно маскируемым теплом в голосе. — Нравится?
— Конечно! Здесь что, вечное лето?
— В этой части сада — да, — откликнулся Иллюзионист, выступив из тени с другой стороны. — А в остальных — зима, весна и осень. Хорошо в любое время иметь возможность полюбоваться цветущей вишней, сорвать свежее яблочко и слепить снеговика, правда?
