Блатные из тридевятого царства

— Фраер! Ты куда нас привел! — зашипел Васька.

Любой баран сдох бы от зависти, если б видел, как Евсей уставился на тюремные ворота. Кондрат Силыч выдрал из бороды застрявший репей и грустно подвел итог:

— Евсеюшка, сынок, чтоб выйти к реке, надо идти по течению, а не наоборот.

Знакомыми помойками двинули в обратную сторону. Ближе к полуночи Лёнькин визг сориентировал нас на местности — миновали баню. Судя по утробному графскому вою, крышу в бане придется перестилать заново.

Вскоре под ногами запетляла утоптанная тропинка, мелкий кустарник сменился разросшимся ивняком, потянуло прохладой и сыростью. Добрались. Тихий шорох речных волн взбодрил всю команду. Я плюхнулся на песок, содрал с ног потрепанные кроссовки и сунул голые пятки в воду. Рядом устроились кореша. Заботливый Васька запихал в реку и Лёньку, правда головой вперед, но быстро спохватился и перевернул. Что удивительно, граф не возмутился, промолчал, словно воды в рот набрал...

Чуть ниже по течению горят костры, слышны крики и смех вперемежку с руганью. Пристань. Попали почти в яблочко.

Минут двадцать я приходил в чувство после изнурительного марш-броска по зарослям. Время позднее, пора определяться на местности. Желательно еще до рассвета наняться на любую ладью и покинуть гостеприимную Волынь к чертовой бабушке. Нутром чую, если третий раз угодим в тюрьму — замаринуют как кильку в томатном соусе.

На разведку отправились втроем — старший Лабудько, Кондрат Силыч и я. По каменистому бережку, обогнув мелкий заливчик, вышли на большую песчаную косу, ярко освещенную кострами и луной.

Аркашка не врал. Несмотря на ночь, жизнь на пристани бурлит, как вода в чайнике. В пяти метрах от нас взопревший купец с факелом в руке костерит на чем свет стоит приказчика. Справа толпы мужиков спешно разгружают приплывшие ладьи, слева пакуют чемоданы те, кто уже отторговался. Все спешат довершить дела перед новым торговым днем.

Мы прошлись вдоль берега и почти сразу наткнулись на большую потрепанную лоханку, готовую поутру сняться с якоря. Но у хозяина своих ртов по самые борта оказалось, даже слушать не стал. Двое других купцов не сговариваясь, ответили: "Что вы, обратно с грузом иду, для сына родного места нет".

Как неприкаянные мы бродили по пристани, готовые наняться уж если не гребцами, то хотя бы веслами. Но тщетно. Сделав круг, остановились передохнуть. Я глянул на небо, до рассвета еще далеко, главное не отчаиваться. Опять заскрипел под ногами песок, а через шаг чьи-то ребра.

С земли вскочил бравый вояка с лихими усами и саблей на боку. На его белой рубахе четкий след от кроссовка. "Сейчас начнется!" — подумал я и не ошибся. Воин бычьим взглядом вперился в меня, сжал кулаки и... рухнул на колени.

— Пахан! Паханчик!!! Ты ли это?!

От такой смены картин я несколько растерялся. На помощь пришел Кондрат Силыч.

— Он это, он, чего дальше-то?

— Паханчик!!! — выл мужик, обнимая мои колени.

Подоспевший Васька схватил вояку за шкирку и с трудом поднял на ноги. Переведя дух, я поинтересовался:

— Ты кто?

— Неужто не признал? Я Родион, сотник князя Белоборода, вместе за одним столом на свадебке графа вашего с нашей Каталиной, будь она не ладна, сидели.

— Было дело, — согласился я. — А сюда за каким хреном приперся?

— Так известно за каким, — вытирая слезы, ответил Родион. — Граф бежал, высочайшим указом велено изловить и на место доставить. Во все стороны патрули высланы, я он до Волони добрался, а граф как в воду канул. Не оставьте в беде люди добрые! Подскажите, где молодожена сыскать. Иначе головы не сносить, а дома детки малые. Каталина рвет и мечет, ежели ей мужа не вернем, живьем всех стрельцов в землю вгонит. Выручайте братцы, чем хотите отслужу, скажите, где этого сукина сына найти.

Васька аж задрожал весь, так ему не терпелось высказаться. Кондрат Силыч двинул ему кулаком в бок. Старший Лабудько язык прикусил, но разобиделся, надул от возмущения щеки и отступил в темноту. Как бы, между прочим, я поинтересовался у сотника:

— Сюда-то на чем прибыл?

— Вон, — кивнул Родион на реку, — кораблик наш стоит. Трое хлопцев со мной, умаялись на веслах, в нем и заснули.

— Это как вы вчетвером назад против течения грести будете? — удивился Кондрат Силыч.

— А ни как. За городом десятник Фока с лошадьми лагерем стоит. Пока я вдоль берега рыскал, он полями шарил. Коль не найдем графа здесь, верхами в степь подадимся. А ладья что — названье одно, дырка на дырке. Может, продам кому, а не купят, брошу.

— Давай бартер устроим, — предложил я.

— Это как?

— Мы тебе графа, ты нам ладью.

— Да с превеликим удовольствием! — пустился в пляс Родион. — Забирайте, вниз по реке до Фоки сплавите и берите. За графа ничего не жалко, лодочка почти новая, два раза и тонула всего.

— Ты это, господин сотник, деньжат бы еще с провиантом подкинул, поиздержались мы в дороге, — добавил Дембель.

Родион лишь развел руками:

— Ни копеечки братцы нет. За графа все бы отдал, да откуда ж взять, с казны пять рублей на поиски дали, да и те в первый день с горя пропили. Мешок овса остался, парим в кипятке да жуем как лошади.

— На нет и суда нет, — кивнул Кондрат Силыч. — Тащи овес, с утра маковой росинки во рту не было, да хлопцев своих подымай, пусть лодку к отплытию готовят, не с руки нам здесь ошиваться, а Лёньку сейчас доставят, не сомневайся.

Еще не забулькала каша в котелке, как Васька привел всю команду. Счастливый сотник ползал вокруг графа. Сдувал с него пылинки.

— Может развязать? — предложил Евсей, но Родион наотрез отказался.

— Ну, уж нет! Потерпит. Тут напрямки недалече, три дня галопом. Вы господин граф не беспокойтесь, я так думаю, Каталина вас сразу не пришибет, так, ноги переломает, чтоб не бегал, а народ у нас в княжестве завсегда к калекам и увечным хорошо относится.

Лёнька после таких слов червяком заелозил по жухлой траве, но в этот момент из котелка полез распаренный овес и на графские конвульсии никто не обратил внимания. Жрать хотелось неимоверно. Чего ж Лёньке кренделя не выписывать, коль с утра утробу деликатесами набил, а наши желудки к хребту уже прилипли.

Прелый овес драл горло. Сотник, стыдясь за угощение, не переставал извиняться:

— Эх, братцы, угостил бы я вас рыбкой свежей, в ладье и снасти рыбацкие есть, крючки всякие, да не поверите — копеечки нету куска мяса для наживки купить, здешние сома на прелую требуху дуром прут.

Евсей, запив речной водой ставший колом в горле овес, недобро посмотрел на Аркашку и приказал Ваське:

— Подвинь господина приказчика к костру, пусть требуху преет, хоть и тощ, да на пару сомов хватит.

Вместо Васьки к Аркашке подошел Азам и начал мять живот. Онемевший от страха приказчик покрылся синюшными пятнами.

— Хорошо. — Кивнул Хан. — Хороший печень, большой. На большой печень — большая рыба будет. Сначала желчь резать надо. Я умею.

Бедный Аркашка покрылся инеем. Куцая бороденка дернулась и опала на тощую грудь.

— Кажись, не дышит! — испугался Антоха.

— Живой, зараза, — успокоил Федька. — Вишь, ресницы дрожат, очухается скоро.

Хоть прелый овес никто и не жаловал, но котелок опустел в пять минут. Кореша с повеселевшими глазами уже облизывали ложки, когда к нашему костру подошел укутанный в серый плащ незнакомец. Вежливо откашлявшись, он поклонился и, обращаясь ко всем сразу, сказал:

— Прошу прощения, господа, я гляжу, вы уже отужинали, может быть есть желающее немного заработать?

— А чего делать-то? — почесывая брюхо поинтересовался Федька.

— Один момент, — встрепенулся незнакомец и, отскочив в сторону, почти сразу вернулся с деревянным щитом. На серых досках нарисован контур человеческого тела. Установив щит вертикально, непрошенный гость виновато улыбнулся и продолжил:

— Меня зовут Мурза. Я трюки разные делаю, публику потешаю. Моя специализация ножи. — Мужчина отбежал на десять шагов, распахнул плащ и, выхватив из-за пояса пол дюжины острых клинков, коротким замахом, с двух рук швырнул в щит. Все шесть ножей вошли в доски точно по контуру нарисованной человеческой фигуры.

— Вот, — выдохнул Мурза, — этим и зарабатываю на пропитание. Время уже позднее, народ ужин готовит да на ночлег устраивается, самый момент по кострищам пройтись, пока похлебка вариться публику повеселить. Потому доброволец нужен, чтоб у щита встал, за нарисованного человека купцы не платят, а когда живого ножами обкладываешь, не скупятся.

— И чего ж ты без напарника сюда приперся, — ехидно улыбнулся Кондрат Силыч. — Али, думаешь, много желающих сыщется под ножи встать?

— Был напарник, — горестно вздохнул Мурза. — У щита надо стоять как изваяние каменное, не шелохнувшись, а он вчера дернулся, я ему пол уха ножом отхватил. Сбежал стервец. Может, кто из вас согласиться, дело верное, главное не шевелиться, а я десять рублей заплачу.

— Ступай с богом, — отмахнулся Дембель, — в другом месте добровольцев ищи.

— Погоди, дед Кондрат, — вмешался Фраер. — Будет доброволец господин трюкач, готовь червонец.

Евсей подскочил к Аркашке и двумя смачными пощечинами привел его в чувство.

— Слышь, лишенец, ты как? С нами на рыбалку, или в добровольцы?

— Да-да-да... — заблеял Аркашка.

— Что, да?

— Да-да-да-а-ааа-бровольцем.

— Забирай, — кивнул Фраер циркачу. — А чтоб он с ушами остался и не орал, мы его сразу к доскам прикрутим и кляп вставим.

Васька с Ванькой, под чутким руководством Евсея, доставили распятого на щите Аркашку к самому большому костру в центре поляны. Мурза оказался прав, желающих посмотреть на его работу сыскалось немало. Я бы то же с удовольствием глянул, но пора отчаливать.

Запыхавшийся Евсей сунул мне вместо десятки целый четвертной.

— Там, это, еще один артист объявился, укротителем кличут. Он в клетке тигру привез, львом зовут. Для номера доброволец требовался, голову в пасть совать. За пятнадцать рублей сторговались. Аркашка не против. Коль его Мурза не зарежет, так может тигра голову откусит.

Глава 14.

Солнце нещадно припекает пятки. Я переворачиваюсь на левый бок и подгибаю ноги, пряча ступни в тень. Над головой чуть заметно трепещут листья разросшейся ивы. Справа зашуршал песок и рядом примостился Дембель.

— Есть будешь? — вяло интересуется Кондрат Силыч.

— Нет, — отмахнулся я.

От упоминания о прелом овсе в животе противно заурчало. Какой к черту обед — отдышаться и дальше плыть. Самочувствие желудка я нынче не сытостью измеряю, а километрами, чем дальше от Волыни, тем ему спокойней.

Всю ночь, как рабы на галерах, за веслами провели, ладони сплошной мозоль, от ногтей до плеч. На рассвете простились с Родионом. Повезло Лёньке — ни забот, ни хлопот! Скачет, упакованный в мешок, на встречу любви...

Наше утлое суденышко — куча прелых досок, сидит на мели в метре от берега. Нос задран, а в корме воды покалено. Герасим на таком постеснялся бы Му-му топить. Как сей "корвет" еще не потонул одному Богу ведомо. Сотник Родион очень погорячился — назвать эту посудину ладьей, все одно, что обозвать тигра матрацем, полосы есть, да спать не ляжешь. По морским канонам любое судно не плавает, а ходит, да только прошу пардона — наша калоша именно плавает, по тому, как не тонет...

Моя команда, кто как может, спасается от жары. Антоха по самую маковку закопался во влажный речной песок, остальные плещутся на мелководье и только Васька с Ванькой, поджав по-турецки ноги, сидят у костра и полными ложками черпают из котелка опостылевший овес. Деньги на покупку провианта имелись, да тратить их негде. За все время бегства не встретилось ни одной деревеньки.

Жуть, как не охота вставать, даже мизинцем шевелить лень, все мышцы болят, но, собравшись с духом, я приказываю:

— Все, братцы, хорош бездельем маяться, отчаливаем!

— А мы, Пахан, им не маемся, а отдыхаем, — вяло ответил старший Лабудько. Затем поднялся, обтер грязные руки о голый живот и без понуканий побрел вычерпывать воду из лодки. Следом поплелся младшенький.

Через четверть часа, сломав еще одно весло, мы выгребли на середину реки. Неспешное течение подхватило наш потрепанный "Титаник" и мы с превеликим удовольствием отдались на волю волн. Река не море, с обеих сторон берега, не заблудимся. Так что грести не стали, решили беречь силы, да и много ли нагребешь одним уцелевшим веслом.

Антоха отыскал подарок сотника — пяток ржавых рыболовных крючков размером чуть меньше якоря и моток бечевки в мизинец толщиной. Пальцы пастуха, ловкие как змеи, быстро навязали узлов и не успели мы доплыть до поворота, как снасть была готова. Дальше дело застопорилось. Антоха печально глазел на голые крючки. С наживкой туго. Последний овес и тот сожрали. Почесав макушку, незадачливый рыбак принялся стягивать с ноги сапог. От вони нестиранных портянок запершило в носу, удушливый запах вышиб из глаз слезу. Сидевший ближе всех Евсей схватился за весло:

— Живо сапог на место вдень! Я за себя не отвечаю!

— Евсеюшка, сынок, — взмолился Кондрат Силыч, — весло положи, оно же последнее, чем к берегу править будем.

— Пущай портянку за борт кидает! — не сдавался Фраер.

Весло взлетело вверх и зависло в угрожающей близости от головы пастуха. Антоха сжался как пружина, даже уши в плечи втянулись.

— Ах, ты так! Я для общества стараюсь, рыбки наловить для всех, а ты веслом!

— Еще минута и из нас самих уху можно будет жарить! — Поддержал Евсея Подельник.

Разобиженный Антоха смачно плюнул и принялся стягивать второй сапог.

— Убью!!! — Дуплетом заорали Фраер и Подельник.

— Остолопы! — Как мог, отбивался пастух. — Радион же сказывал — сомы на прелую требуху дуром прут!

— Да-то требуха!

— Главное запах! — Орал Антоха. — Вас он как проняло, а что про сома говорить!

— Родной, мой! — взмолился я. — Делай что хочешь, только, пожалуйста, быстрей.

Под пристальным взглядом Федора Антоха шустро намотал портянки сверху крючков и закинул убойную снасть в воду.

— Ловись рыбка и большая, и малая...

Кузнец Сорока сквасил презрительную рожу и пробурчал:

— На такую приманку водяного хорошо ловить, когда похмельем мается.

Антоха пропустил колкость мимо ушей. Он закрепил свободный конец бечевки за корму и, скрестив на груди руки, принялся ждать поклевки.

— Ну, все, братва, — язвил Федька, — рыбы обожремся, сомы от смеха перемрут и начнут кверху пузами всплывать.

— А кто от смеха не сдохнет, от вони окочуриться! — Заржал Евсей.

Вопли Фраера заглушил тревожный рык Васьки:

— Пахан! А чего мы на месте стоим? Нет плывем. Пахан!!! Мы назад плывем!

Наша ладья, зарываясь кормой в волны, перла против течения. С каждым мигом буруны за бортами вспенивались все сильней. Очумевший Федька первым пробрался к Антохе.

— Чего тут?