В дверях разгорается ожесточенный спор.
— И что по-твоему ты здесь делаешь, Акина? — резко спрашивает Камико, понизив голос.
— Исправляю ошибку, — столь же резко отвечает Акина. Темноволосая женщина смотрит на свою подругу. — Может быть, ты объяснишь, почему Сидзуэ работает над одной из нас?
— Сидзуэ здесь по распоряжению директора, Акина. Ты это знаешь.
— И? — спрашивает Акина, приподнимая бровь.
Камико вздыхает.
— Пожалуйста, не делай этого, Акина. Я знаю, чего ты хочешь, и ты знаешь, что я не могу этого допустить. Директор ясно выразила свои намерения.
— И, еще раз, я не вижу твоего мнения, — парирует Акина. — Мы не автоматы, Камико. Наша работа делать то, что хочет директор, а не что она говорит. Директору нужна сенши. Так дай ей ее.
— Если бы все было так просто, Акина. Но директор связала мне руки. Ее приказы были вполне конкретны. Саотоме останется с Сидзуэ, пока, я цитирую «она не станет молить о прощении». Я ничего не могу сделать.
— Саотоме никогда не станет молить, — говорит Акина. — Этот зверь не знает значения слова поражение. Она будет бороться, пока Сидзуэ не вырвет последние крохи ее воли. После этого она будет куклой. Красивым лицом, полезным лишь для подкупа представителей. Это потеря. Полная и абсолютная потеря.
— Об этом судить директору, Акина, — отчитывает Камико. — А сейчас я попрошу тебя уйти, чтобы Сидзуэ могла закончить свою работу.
Акина прищуривает фиолетовые глаза, и ее взгляд перескакивает на меня. Рубиновые губы изгибаются в дьявольской улыбке.
— Если я кое-что подскажу?
— Пожалуйста, — устало говорит Камико.
— Директор хочет, чтобы Саотоме молила. Но пока Саотоме остается под влиянием Сидзуэ, этого никогда не произойдет. Думаю, чтобы директор получила, что хочет, Саотоме понадобится много времени, чтобы испытать ужас того, что с ней происходит.
Камико закрывает глаза и быстро барабанит пальцами по дверной раме.
— По одному часу занятий каждый день, пока не будет достигнут нужный шаблон. Это то, что требуется для изначального эксперимента ХТ-11. Использую это как оправдание, если директор спросит.
— Лучше, но не намного, — с отвращением говорит Акина. — Хорошо, если Сидзуэ будет каждый день проводить по часу с нашей кохаем, то я буду проводить столько же времени, устраняя ущерб. Перешли мне ее график, чтобы я могла подправить свой.
— Акина, ты не сможешь отменить магию Сидзуэ, — мягко говорит Камико. — Если Саотоме-тян не уступит, она сломается.
— Я знаю свои пределы, Камико. И мне не нужно останавливать Сидзуэ. Мне нужно только ее замедлить, — возражает Акина. — В конце концов ты опомнишься. Базовое образование это твоя ответственность, Камико. У тебя есть возможность переопределить приказ директора. Директор не просто так дала тебе эту власть. Используй ее.
Женщины молча встают, менее высокая Акина смотрит в глаза Камико. В итоге они отворачиваются друг от друга, Камико покидает комнату, а Акина возвращается ко мне.
— Ну, Саотоме, похоже, что мы будем много времени проводить вместе, — говорит Акина. — Так что скажи мне, чем ты занимаешься?
Прекращаю свою шепчущую песнь. Что мне нравится делать? А, Институт научил меня ответу на это вопрос.
— Я увлекаюсь боевыми искусствами и вышиванием, — говорю я с милой улыбкой.
— Боевые искусства и вышивание, — повторяет Акина. — Первое вульгарнее, чем мне нравится, и, с учетом твоей грубости, второе должна была предложить Камико. Хорошо. Будем вместе учиться вышивать. И вдобавок я научу тебя петь и танцевать. Может быть, немного хореографии добавят тебе каплю женственной грации, когда ты будешь размазывать своих противников по ближайшей поверхности. Как тебе?
Честно говоря, пение, танцы и вышивание звучит не очень-то интересно. Но я вежливо улыбаюсь и говорю:
— Замечательно.
* * *
Камико кладет свой блокнот на столик в гостиной и устраивается в кресле. Тук. Тук. Тук. Ее черная шариковая ручка постукивает в неизменном ритме. Движение на секунду приостанавливается, когда Камико говорит:
— Саотоме-тян, это просто беседа, чтобы увидеть, как вы справляетесь перед вашей первой корректировкой. Как вы себя чувствуете?
Ужасно. Две недели прошли как в тумане. Каждое утро приходит Сидзуэ. В течение часа мы мило болтаем, пока она вырывает мою душу. Затем, ровно в восемь тридцать, заявляется Акина. Она вынуждает меня вышивать, танцевать и петь, все время работая своей магией, чтобы обратить нанесенный Сидзуэ ущерб. Приливные силы разрывают меня на части.
Пьянящий туман прервался вчера, результат трехдневного запрета Камико на сеансы Сидзуэ, пока не будет завершена моя «корректировка».
Но, даже после этого крошечного промежутка времени, я совсем не чувствую себя собой.
— Лучше, — под конец отвечаю я.
— Хорошо. Как и большинство связанных с тэнки принуждений, окукливание со временем исчезает. Сейчас я задам вам несколько вопросов. Пожалуйста, отвечайте быстро и кратко. Имя?
— Саотоме-тян.
Я не использую свое личное имя. Запрещено.
— Пол?
Останавливаюсь на полсекунды, поблекший пережиток сопротивления едва можно заметить.
— Женский.
Камико тратит мгновение, чтобы набросать строчку.
— Любимый цвет?
— Черный, — автоматически отвечаю я.
Камико кивает и впивается в меня своими карими глазами.
— А как вы относитесь к розовому и белому?
Морщусь. Черный, белый и розовый это основные цвета моей трансформации. Лично обрушенная на себя судьба. Институт ничего не делал, чтобы натравить их на меня. Не требовалось. Тэнки сместил мою душу и создал гравитационное притяжение к ним.
От размышлений о моем будущем меня мутит. Даю Камико тот ответ, что она хочет услышать.
— Они мне тоже нравятся.
Камико принимается строчить длинную заметку.
— Акина говорит мне, что ваши навыки вышивания улучшаются с исключительной скоростью. Как вы к этому относитесь?
Отвожу взгляд, мои щеки краснеют.
— Хорошо, наверное.
— Хотелось бы мне взглянуть на вашу работу, но оставим это на другой раз, — говорит Камико честным голосом. Она раскрывает блокнот и переворачивает страницу. — Ваш суммарный балл вырос на семнадцать пунктов, неплохой прогресс для всего лишь трех недель. Тем не менее, вы все еще отстаете от ожидаемых от сенши стандартов. Таким образом, я увеличиваю ваше время с преподавателем по вторникам, четвергам и субботам до двух часов. Постарайтесь справиться.
Камико перекидывает страницу обратно и убирает свой блокнот в сторону. Она смотрит прямо на меня, следя за каждым моим действием.
— Следующие несколько вопросов могут быть неудобными вам, но, пожалуйста, постарайтесь все равно как можно лучше ответить на них. Какое слово, по вашему мнению, лучше всего описывает вас?
Мои глаза расширяются, а из сердца изливается утешающее тепло. Испытываю легкость, немного кружится голова. Мой рот сам собой открывается, готовясь выдать въевшийся ответ.
— Я…
Не говори этого. Не говори этого. Не говори этого.
Пытаюсь задавить его. В моем сознании проносятся лучшие ответы: я парень, я мастер боевых искусств, я девушка. Любой из них лучше, чем…
Не говори этого. Не говори этого. Не говори этого.
— … кукла.
Отвратительное, выворачивающее ощущение ужаса, когда слово покидает мой рот. В каком-то смысле это отражает силу влияния Сидзуэ. Я хочу забрать это слово обратно и навечно похоронить его во тьме. Но, что еще ужаснее, я хочу сказать его еще раз. Еще и еще, повторять это заявление, пока каждая клеточка моего тела не признает это новое существование.
Ничего не делаю.
Вместо этого я опускаю взгляд на стол, мои руки аккуратно сложены на коленях. Все больше ненавижу себя за то, как хрупко и женственно я выгляжу. Ненавижу, что я ношу милое платье с кружевами и оборками. Ненавижу, что мои волосы подвязаны красивым бантом, собственноручно завязанным мной. Ненавижу за то, сколько времени мне пришлось провести перед зеркалом, стараясь как можно лучше выглядеть перед беседой с Камико.
Но больше всего я ненавижу то, что мне начинает это нравиться.
Я проигрываю. Еще две недели пожирания Институтом, и я не представляю, как я сбегу. Как я смогу все изменить. Как я выиграю.
— Посмотрите на меня, Саотоме-тян.
Я не шевелюсь.
Камико вздыхает и тянется через стол, чтобы коснуться моей тиары. По металлической оправе стреляет электрический ток, и мое тело холодеет. Камико добавила «правило».
— Вы не будете ссылаться на себя как на куклу, Саотоме-тян. Теперь это вызовет автоматическое наказание. Прошу прощения за трудности, что это вызовет. Магия Сидзуэ гораздо мощнее моей обработки. Но, пожалуйста, постарайтесь с этим справиться.
Камико опускается на свое место. Она задумчиво смотрит на меня, затем ее лицо каменеет.
— Следующий вопрос, Саотоме-тян. Если вам прикажут вступить в плотские отношения с мужчиной, вы послушаетесь?
Сперва я не понимаю вопроса. Концепция чужда, бессмысленна. Затем я начинаю дрожать. Не от того, что я чувствую: отвращение, гнев, беспомощность. Но от того, что подразумевает этот вопрос. Институт, я уже знаю, может заставить меня сказать да. Но что по-настоящему приводит меня в ужас, что Сидзуэ может заставить меня захотеть сказать да.
— Пожалуйста, не заставляйте меня это делать, — говорю я, роняя слезы.
Я прошу. Не потому, что я не могу сказать «да». Простое слово больше ничего не значит. Я прошу против будущего, в котором меня попросят принять эту роль. Я прошу Камико не превращать меня в девушку, которая может «правильно» ответить на этот вопрос, именно это и подразумевая.
Меж нами повисает тишина, нарушаемая лишь быстрыми движениями ручки Камико. Она порой поглядывает на меня, ее лицо ничего не выражает. Каждая проходящая секунда заставляет меня чувствовать себя все меньше и жалостнее.
— Я урезаю ваши сеансы с Сидзуэ до двух в неделю, — говорит она после долгой паузы. — Не думаю, что вы извинитесь перед директором и спасете меня от переопределения ее приказа?
Мой мозг на мгновение останавливается. Мне не нужно отвечать на вопрос? Что это значит? Смущаюсь. Испытываю облегчение. Но от вопроса о директоре мне горько.
— А Артемида примет притворное извинение? — с ненавистью спрашиваю я. — Поверит ли она, если я сделаю вид, что молю?
Камико мгновение молчит, после чего признает правду:
— Нет, не поверит.
Конечно не поверит. Артемида не Камико. Артемида не ищет осторожных шагов в желаемом ей направлении, даже если они пропитаны ложью. Артемида поставила ультиматум. Она хочет моей мольбы, валяния в грязи, разрушения себя унижением перед ней. Притворного послушания и раздавленной гордости будет недостаточно. Артемида заставит доказать, что меня сломали.
И то, что может попросить Артемида, слишком ужасно, чтобы об этом думать.
Лучше быть куклой. С Сидзуэ я, по крайней мере, могу «умереть», сражаясь.
— Ответ, что я хотела услышать: нет, — говорит Камико, нарушая тишину. — Вы сенши, Саотоме-тян. Я не представляю, чтобы вы настолько деградировали. Это плохо отражается на Институте. То, что у нас есть девушки, служащие на этих ролях, было против моих возражений.
Смотрю на стол. Не знаю, что и сказать.
— Спасибо, — бормочу я.
Камико спокойно смотрит на меня, ее карие глаза омрачают странные эмоции. Затем она встает.
— На этом завершим беседу. Пожалуйста, следуйте за мной. Я считаю, вы подходите для корректировки. Мы немедленно отправимся в камеру погружения.
* * *
Камера погружения представляет собой две металлический трубы, наклоненные под углом в тридцать градусов. Из вершин выходят кабели и шланги, нервы и вены гротескного монстра. В стороне стеклянная перегородка с вплотную придвинутыми столами и компьютерами. Когда я вхожу, с другой стороны перегородки на меня смотрит Митико, но она быстро возвращается к работе.
— Пожалуйста, снимите свою одежду, Саотоме-тян, а затем войдите в трубу справа, — приказывает Камико.
Повинуюсь, аккуратно складывая все предметы одежды на специальный столик. Пока я раздеваюсь, Камико удивляет меня, делая то же самое.
Вхожу в правую трубу за несколько секунд до того, как Камико входит в левую. Труба камеры погружения уже той, что в лаборатории Митико, не более чем на три ладони шире моих плеч. Устраиваюсь в трубе, откинутой в положение, что ближе к лежачему, чем к стоячему.
Едва успеваю разместиться, когда подходит Митико. Ее руки быстро двигаются, подхватывая маску и помещая ее мне на лицо.
— Закрепите дыхательный аппарат. Прилегание должно быть плотным, или вы утонете, — командует Митико.
Митико не проверяет, слушаюсь ли я. Вместо этого женщина начинает прикреплять к моей коже присоски. Пока она работает, я изучаю маску. Из прозрачного пластика, с подключенной к трубе шарнирной трубкой. Эластичная лента выглядит достаточно просто, так что я помещаю устройство на место, чтобы оно покрыло нос и рот. Небольшая разница в давлении присасывает маску к моему лицу и крепко удерживает ее.
Вдыхаю и выдыхаю лишь с незначительным осложнением.
Поместив на место последнюю присоску, Митико вытаскивает тяжелый механический шлем и опускает его мне на голову. Оказавшись на месте, устройство закрепляется на моей тиаре. Меня пронзает электрический импульс. Странное статическое чувство играет с моими ощущениями.
Митико кладет руку на дверь трубы и останавливается. Ее стальные голубые глаза изучают меня, проверяя и перепроверяя, что все на месте.
Бум. Пшш. Буль. Она захлопывает крышку до щелчка. Атмосфера внутри немного меняется, и теплая влажная жидкость начинает подниматься пузырями снизу трубы. Это не вода. Для воды жидкость слишком густая. С любопытством наблюдаю, как она поднимается по моим голеням, задаваясь вопросом, не трансформируюсь ли я.
Нет. Как бы мне этого не хотелось. Митико, возможно, знает о моем проклятии больше меня.
Голову держит на месте, перевожу взгляд на противоположную сторону и вижу, как Митико работает над Камико. Смотрю и жду, не-вода с каждой секундой поднимается все выше, пока не покрывает меня с головой. Плаваю в ней, может быть, еще с минуту, пока Митико не уходит.
Скрииииииии!
Противный высокочастотный звук больше чем писк. Это ощущение. В ушах звенит. Кожу покалывает. Язык покрывает резкий металлический привкус, и перед моим взором проносится быстрая рябь. Каждый нерв отзывается, как будто бы я струна инструмента.
Бух!
Не звук, но внезапный резкий удар. С этим взрывом исчезаю в небытие.
Бух!
Затем я возвращаюсь. Восстанавливаются обычные чувства. Чувствую касающуюся моей кожи одежду, пробую втекающий в мои легкие воздух. Парю в фальшивой темноте. Меня окружает чернота, абсолютная пустота, но я прекрасно освещен. Более того, я парень и одет в свои старые рубашку и штаны.
Моргаю при виде этого. Испытываю ощущение ясности, как будто бы из моего разума выдуло туман. Сквозь меня просачиваются воспоминания, неискаженные, но все более запутывающие.
