Я умею прощать

— А давай, — нарочито бодро шепнул мне на ухо Матвей, еще крепче прижимая к себе.

— Ну, тогда мне срочно надо дописать характеристики, — встрепенулась, высвобождаясь из его объятий. Жаль, конечно. Но надо.

Матвей криво усмехнулся и, поймав меня за запястье, снова притянул к себе. Настойчиво чмокнул в уголок губ и нехотя отпустил.

— Ну, беги, труженица. Беги. Только помни, я тебя за язык не тянул. На завтрашний день работа отменяется.

— Именно, — скрываясь за дверью, прошептала я. — Надо все доделать сегодня.

Большую часть ночи я просидела на кухне за ноутбуком. В кабинет идти совсем не хотелось, а списки с подробным досье на каждого сотрудника все-таки нужно было составить.

Ближе к утру начало клонить в сон. Зевнула, продолжая таращить глаза в монитор и стараясь вычленить хоть что-то достойное внимания из подборки статей одной из наших сотрудниц. Время суток явно сыграло не в ее пользу — эта писанина не вызывала у меня ничего, кроме раздражения.

Мне часто доводилось слышать фразу "усталость навалилась на плечи". Да что там слышать? Я и сама не раз козыряла чем-то подобным. Но в ту ночь все было иначе. Совсем.

Я задыхалась от усталости. Будто на улице сорокоградусная жара, а я зачем-то надела теплую водолазку, и ее тесный ворот нещадно сдавливает горло. И хочется его оттянуть, только бесполезно все это. Он все равно душит и не дает вздохнуть полной грудью. Спасение одно — переодеться. Так же и со мной. Безумно хотелось скинуть с себя все лишнее и облачиться во что-то легкое, необременительное, почти невесомое. Начать все с начала.

Едва ли не впервые в жизни, я вдруг усомнилась в правильности выбранного пути. Зачем мне все это? За что, понятно, но вот зачем? Матвей, подкидыш, карьера, Верка, Артем, списки... Ведь все могло быть совсем иначе... Наверное.

* * *

Мы выехали из дома рано и за всю дорогу перекинулись лишь парой ничего не значащих фраз. Каждый размышлял о чем-то своем. Я пыталась придумать, как объяснить Алисе скорое появление в нашей семье девочки Нади. В том, что в конце концов, все этим закончится, я уже не сомневалась. А Матвей... на самом деле я не знаю, что его больше волновало. Предстоящая встреча с его второй дочерью, или моя реакция на нее.

Время от времени я ловила на себе его задумчивый взгляд, но едва успевала как-то на него среагировать, Матвей снова отворачивался, делая вид, что внимательно следит за дорогой. И тут же выдавал сам себя с потрохами.

От меня не могли укрыться ни судорожно сжимавшие руль пальцы с побелевшими костяшками, ни напряженная линия рта и подбородка, ни тем более гуляющие на скулах желваки.

А потом мы, наконец, припарковались у клиники и, взявшись за руки, двинулись на встречу с нашим семейным врачом. Я предупредила его о предстоящем визите накануне, еще до разговора с заведующей, не посвящая в излишние детали. Он знал лишь, что мы подумываем удочерить девочку-сиротку, но прежде хотим взвесить все "за" и "против".

Кажется, мой неожиданный звонок привел врача в недоумение, но высказывать свое отношение к данной ситуации по телефону он не стал. Ограничился протяжным вздохом и предложил обсудить это при личной встрече. А я надеялась, что он не кинется тут же звонить своему давнему другу — Михаилу Сергеевичу Городищенскому — и убеждать его, что Кира полоумная и нуждается в срочном лечении.

Мы с Матвеем приехали примерно за полчаса до оговоренного с заведующей времени. Карен Ашотович, тот самый семейный врач, уже ждал нас.

Едва мы появились в дверях его кабинета, он оторвался от изучения каких-то бумаг, в огромном количестве громоздивших на столе, и с абсолютно невероятной для его комплекции поспешностью вскочил с кресла, ринувшись нам навстречу.

Этот человек представляет собой незабываемое зрелище. У меня бы язык не повернулся назвать его просто крупным, ведь это слово не отображает и малой доли его габаритов. Он подобен великану — больше двух метров ростом и при этом немногим уступает в весе борцам сумо. Его смуглое, испещренное морщинами лицо, казалось, было на скорую руку вырублено из камня. Симметрично квадратный подбородок, массивный орлиный нос, кустистые брови, низко нависшие над темными, живыми глазами. Дополняла картину пышная, немного всклокоченная шевелюра с харизматичной проседью.

За долю секунды преодолев разделявшее нас расстояние, он шумно сгреб нас с Матвеем в объятия и поволок к своему столу, попутно приговаривая:

— А вот и вы, мои дорогие. Вот и вы. Ну, рассказывайте, рассказывайте. Как вы дошли до такой жизни?

Мне показалось, что его оживление выглядело немного наигранным, но я искренне старалась не подавать виду. В поисках поддержки перевела взгляд на Матвея. Честно говоря, не знала с чего начать рассказ. И нужно ли вообще что-то объяснять. Карен Ашотович очень близкий нашей семье человек, школьный друг Михаила Сергеевича, и с одной стороны — да, он наверняка поймет ситуацию, но с другой — готова ли я, чтобы окружающие знали об измене моего мужа. Матвей сжал мою ладонь и ободряюще улыбнулся, тут же взяв инициативу в свои руки.

— Карен Ашотович. Мы размышляем об удочерении годовалой девочки, и хотели бы, прежде чем принимать окончательное решение, провести комплексное медицинское обследование.

— Это я уже слышал, — усмехнулся мужчина, пристально взглянув на меня. — Кира мне поведала о ваших планах вчера по телефону. Но, честно говоря, думал, это лишь ее инициатива. Своеобразный побочный эффект профессиональной деятельности. Приехав вдвоем, вы меня немало удивили...

— Нет, это наше общее намерение, — уверил его Матвей.

— В таком случае, объясните мне. Зачем? И в курсе ли семья?

— Пока не в курсе, но не думаю, что это вызовет у моих родителей удивление.

— Даже так? — вскинув кустистые брови, переспросил он. — Похоже, я теряю нить... Ребят, вы ведь понимаете, что ребенок — это не игрушка. Его не спрячешь на антресоль, если он вдруг надоест. А приемный ребенок это ответственность вдвойне. Вы молодые, у вас своя принцесса растет. И какая принцесса! Умничка, редко такую малышку встретишь... Зачем вам чужой ребенок?

— Карен Ашотович, дело как раз в том, что ребенок-то не совсем чужой, — осторожно начал Матвей.

Я вжалась в спинку кресла, на мгновение обреченно прикрыв глаза. Ну, вот... решил, значит, рассказать все. Нужно было заранее обговорить этот момент с Матвеем...

Его следующие слова заставили меня расслабиться.

— Это дочь нашей дальней родственницы. Она от нее отказалась, а сама подалась заграницу.

Карен Ашотович стал задумчиво жевать нижнюю губу, пристально глядя попеременно то на меня, то на Матвея. Взял со стола карандаш, покрутил его в пальцах и почти сразу же отложил. Кашлянул в кулак и, наконец, заговорил:

— Это немного меняет дело, конечно... Но стоит ли в данном случае идти на усыновление? Может быть, ограничиться оформлением опеки?

— В данном случае это не играет роли, — вступила в разговор я, сделав многозначительное ударение на начале фразы.

— Не скажи, а, впрочем... Вам решать. А что касается медицинского обследования, это правильное решение, конечно... Но сразу должен вас предупредить, так как ребенку всего год, многие заболевания — в частности психические — в данный момент выявить не удастся. И даже если дурной наследственности нет, это еще не показатель... Детский дом должен был неминуемо наложить свой отпечаток на развитие этого ребенка. Какие диагнозы указаны в медицинской карте?

Стараясь унять дрожь, вызванную словами врача, я полезла в сумку за копиями документов. Пальцы категорически отказывались слушаться, и, думаю, это было заметно со стороны невооруженным глазом. Матвей, по крайней мере, тут же забрал у меня сумку. Снова ободряюще улыбнулся, доставая оттуда красную пластиковую папку.

— Вот. Это дали в доме ребенка.

— Посмотрим, посмотрим... — надевая очки, протянул Карен Ашотович. — Что тут у нас?

После этих слов он надолго замолчал, внимательно вчитываясь в перечисленные диагнозы. Лишь изредка поцокивал языком, не отрывая взгляда от бумаг. Снова сжал в мясистых пальцах карандаш и стал постукивать им по столу. С каждой секундой я все больше напрягалась, прокручивая в голове самые мрачные из возможных вердиктов. Ногти впились в подлокотник кресла, ладони вспотели, оставляя влажные следы на кожаной обивке. Облизнула пересохшие губы, чувствуя, что язык стал ватным. Дыхание сбилось, заставляя судорожно вздыматься грудь.

Я отчего-то очень боялась поднять глаза на Матвея. Хотя надо было бы. Но мне хватало того, что его рука успокаивающе гладила мое запястье и время от времени сжимала мои подрагивающие пальцы. Матвей был со мной. И пусть именно он был виновен в том, что девочка Надя ворвалась в нашу жизнь, пусть мне пришлось принять решение об ее удочерении фактически в одиночку, теперь он был со мной. И мне кажется, в тот момент я не справилась бы без его поддержки.

— Ну, что ж, дорогие мои... — откладывая бумаги в сторону, заговорил Карен Ашотович. Кашлянул. — Диагнозы, конечно, эммм....не то, чтобы незавидные... Ребенок по детдомовским меркам практически здоров, но с Алисой вы с такими проблемами не сталкивались, слава Богу. Хронический отит, энцефалопатия, микоплазмоз с поражением почек и легких. В трехмесячном возрасте была пневмония... атипичная. Но все не так плохо, как могло бы быть. Будем лечить. Психических нарушений не наблюдается. По крайней мере, судя по этой медкарте. Посмотрим, что покажет наше независимое обследование.

Я перевела дыхание, едва услышав слова "практически здоров", все сказанное после было для меня почти бессмысленным набором букв. Подняла глаза на Матвея. Он едва заметно улыбнулся и снова сжал мои пальцы.

Нужно было что-то сказать, но мысли рассеялись.

— Эээ, — протянула я, снова переведя взгляд на врача, и запнулась, услышав за спиной отрывистый стук в дверь.

Мы с Матвеем синхронно обернулись. Как раз вовремя — в кабинет, не дожидаясь приглашения, решительно шагнула худощавая женщина среднего возраста, держа на руках маленькую, болезненно худенькую темноволосую девочку, облаченную в темно-синий комбинезон.

Со стороны могло показаться, что я внимательно изучаю ребенка — так, вероятно, и вела бы себя на моем месте любая, абсолютно нормальная женщина. На самом деле я трусливо цеплялась взглядом за что угодно, оставляя девочку на периферии сознания. Видела ее — да, но с таким же успехом представительница опеки могла держать в руках куклу или даже мешок с мукой.

Женщина, столь уверенно распахнувшая дверь кабинета Карена Ашотовича, отчего-то вдруг замешкалась, не решаясь преодолеть каких-то пару метров и подойти к столу. Молчали мы, молчала она. И за те пару секунд я успела детально изучить ее внешний вид: мешковатую коричневую юбку длиной чуть ниже колена, блеклую розовато-бежевую блузу, застегнутую на все пуговицы, старомодный, будто из прабабушкиного сундука жилет на тон светлее юбки, выбившуюся из строгой прически прядь темных волос, а заодно и совершенно безвкусные серьги — массивные фиолетовые камни в вычурной золотой оправе — и такой же перстень на среднем пальце правой руки. Даже капли дождя на мысках черных лаковых сапог и те не укрылись от моего пристального взгляда. Но девочка по-прежнему оставалась для меня лишь безликим темноволосым существом в синем комбинезоне.

И, кажется, единственный человек, который правильно оценил направление моего взгляда, это сама Надя. Ей вдруг будто бы надоело ждать, когда же я обращу на нее внимание, и она подала голос, издав краткий, но от того не менее пронзительный вопль. Отвратительно. Я невольно вздрогнула.

Девочка добилась нужного эффекта, теперь мой взгляд был прикован исключительно к ней, да и слух тоже. Знаю, глупо, но в тот момент мне казалось, что ее голос один в один похож на голос ее матери. В памяти всплыла та самая ночь, когда я впервые увидела Нюрочку. Когда она с криком, подобным звуку Иерихонской трубы, кинулась на шею к Матвею. Моему Матвею.

Теперь уже, с ужасом воззрившись на девочку, я помимо собственной воли находила в ней черты ее матери. Та же ямочка на подбородке, та же форма бровей, губ, цвет волос, даже разрез и оттенок глаз точно такой же. Надя была миниатюрной копией своей матери. Только взгляд совершенно иной — неживой какой-то. Мутный. И не просто отрешенный, а будто бы слепой. На фоне него даже нездоровая худоба и чрезмерная бледность отступали на задний план. И это пугало.

— Добрый день. Нам назначено. Я привезла на осмотр Надю Зубову, — прервала затянувшееся молчание женщина. Ее слова звучали совершенно буднично и блекло. Конечно, для нее-то происходящее не имело никакого значения. Кто мы ей — я, мой муж, девочка Надя? Никто! Так, случайные люди, с которыми ей пришлось столкнуться по долгу службы...

Я посмотрела на Матвея. Нерешительно. Растерянно. Видел ли он в этом ребенке то, что успела заметить я? Наверное, да. Как же иначе? Только, кажется, и внешнее сходство девочки с ее матерью, и даже странный взгляд не слишком его волновали.

— Да, пожалуйста-пожалуйста. Как раз вас-то мы и ждем, — видя наше замешательство, подал голос Карен Ашотович.

Женщина равнодушно улыбнулась, обнажив ряд крупных зубов, и подошла к столу. Так как третьего кресла для посетителей в кабинете не было, она присела на узкую застеленную целлофаном больничную кушетку, пристроив девочку у себя на коленях.

Я судорожно сглотнула и, высвободив ладонь из рук Матвея, поднялась с кресла. Снова облизнула пересохшие губы — вероятно, со стороны это выглядело до смешного жалко. По коже пробежал озноб. Сердце будто бы замерло в груди. Выдохнула, силясь взять себя в руки. Я ведь взрослый человек, а передо мной маленький, совершенно беззащитный ребенок... вовсе не монстр. И, наверное, не важно, кто его мать... не важно. А я сильная. Я смогу перебороть себя и уже очень скоро совсем перестану замечать все то, что бросилось в глаза при первом взгляде на девочку... Ведь год назад, когда она вдруг оказалась в моем доме, я не видела между ней и Нюрочкой таких явных сходств. А, может быть, просто не до этого мне было?

"Слепой", блуждающий взгляд? Наверное, это влияние детского дома. Правда ведь? Недостаток внимания и... что-то еще.

Я присела рядом с женщиной на кушетку, закусила губу.

— Можно я ее подержу? — Голос так жалко дрогнул, а в конце и вовсе сорвался на сип. Улыбнулась, хотя улыбка, вероятно, получилась вымученной.

Женщина пожала плечами и передала мне ребенка. Молча, будто бы ее это совершенно не касалось.

— Привет, Надя... — стараясь, чтобы голос звучал мягко, пролепетала я и коснулась кончиками пальцев ее маленькой ладошки. Очень боялась, что она тут же разразится надрывным плачем, как это было при нашей предыдущей встрече в прошлом году. Но девочка будто даже не заметила меня. — Давай знакомиться? — И снова никакой реакции. Я слегка пощекотала пальцем ее ладошку, но и это девочка оставила без внимания.

Я нерешительно подняла взгляд на представительницу опеки. Женщина молча пожала плечами, но через пару секунд все-таки милостиво добавила.