— Мисс Пирейра? — позвал он и поразился металлу в своем голосе. Прямо над его головой висел на стене алюминиевый бельевой таз, — Мисс Пирейра?
Эндрю Трипкин шагнул и очутился в маленькой прихожей. Непривычный тусклый свет показался ему ослепительным, за розовой занавеской проглядывал квадрат окна. Рука его приподняла краешек ткани. Ему следовало бы громко кашлянуть или даже постучать пальцем в бельевой таз, но он только полушепотом повторил свой зов. Из-за занавески возникло помещение, залитое ровным, ярким светом. Мисс Пирейра спала на кровати посреди комнаты. Именно теперь, когда он был у цели, его немедленно настиг болевой приступ. Первым делом он нащупал стул у стены, тяжело на него опустился. Его дрожащая рука поднесла ко рту тюбик с лекарством. С минуту он прислушивался к своей боли, закрыв глаза и стиснув зубы. В затылке начал накатывать волнами прилив крови, который следовало терпеливо переждать. Невидящий взгляд его цепко держал на прицеле стенные часы. Боль долго уходила, словно вода из раковины в горловину. Удары пульса постепенно перелились в тиканье часов. Только сейчас он удивился, неужели уже час дня? Этого не могло быть. Его наручные часы показывали только десять часов. Часы на стене шли. "Не хватает часовой стрелки, — догадался он, — Значит, жить надо по минутам!" Да, приступ был позади. Ему сейчас следовало не делать резких движений, посидеть тихонечко на стуле в свободной позе, молча, ровно подышать носом. Господи, как он здесь очутился, что он делает в этой конуре? Почему он занимает столько места, ноги упираются в деревянную кровать с резными стойками, под его локтем чернел уродливый комод, накрытый кружевной скатеркой. Единственным предметом на комоде была овальная тарелочка с увесистой связкой ключей. Сырой и скудный свет продолжал литься из балконной двери. Пахло стиральным порошком и ромашковым мылом.
Девушка лежала ничком на кровати, по диагонали. Беспризорная подушка белела на полу, а черная копна жестких волос покоилась на гобеленовой подстилке. Голый локоть светился на фоне деревянного края кровати, а ладонь касалась напольного коврика. Из-под края полосатого пледа виднелась крохотная ступня.
Редактор пристально вглядывался в лежащую фигуру, хлопая глазами. Подает ли она признаки жизни? Он не слышал ее дыхания, не мог понять, поднимается ли ее грудная клетка. Наклонившись ниже на своем стуле почти к самому ее плечу, он вдохнул аромат дешевого мыла. Крошечная жилка у самой шеи ровно пульсировала. Никогда в жизни он не видел такой нежной матово-смуглой кожи, такого тонкого запястья, таких маленьких пальцев. Он смущенно потупил глаза и откинулся на спинку стула. Ему хотелось провалиться сквозь землю. Что он ей скажет, если она проснется? С чем он сюда шел? О чем он хотел с ней договориться? Он был в полной растерянности, — часы на стене оглушительно тикали и могли в любой момент ее разбудить. Он поднял глаза на стену: "Сэр, ваше время истекло!"
Медленно, стараясь не шуметь и не скрипеть, он поднялся со стула и направился к двери на цыпочках. Перед тем как коснуться розовой занавески, он еще раз оглядел спящую девушку. Господи, до чего же она крохотная, совсем еще ребенок! Часы показывали два, а их отражение в зеркале над комодом — десять. Сейчас главное — выйти, не задев бельевой таз. Он протиснулся через прихожую, тихонько прикрыв за собой дверь. И снова его окружала кромешная тьма, к которой надо было немного привыкнуть. Левая нога его начала отыскивать прямоугольник люка, а рука коснулась поручней. И он пошел на погружение, минуя переборки. Мистер Трипкин не ожидал от самого себя таких ловких, грациозно замедленных, плавучих движений, он умудрился спуститься, не только не зацепившись краем плаща, но и не потревожив шестиэтажной пропасти гулкими шагами.
Проплыл мимо него третий этаж вместе с вывеской отеля "Роза ветров", тускло блеснула бронзовая рукоятка двери. Звякнул на прощание ключ о цинковую кромку ведра. Точно такой же ключ он видел недавно на блюдечке в комнате девушки. Мисс Пирейра моет в гостинице полы... К нему вернулась способность логически мыслить, а вместе с ней и ощущение тяжести собственного тела. Так он достиг дна, твердой почвы. А вот и свет подъезда... Постойте, письмо Джеральдины Молл датировано двадцать третьим числом, значит уже пять дней, как в холле гостиницы "Роза ветров" никто не показывался. Значит, прошло уже больше недели, как он последний раз видел мальчишку-фотографа.
Теперь у него в кармане лежит пачка фотографий, а в багажнике у него... И тут страшная мысль поразила, как громом. "Мисс, у меня кое-что есть для вас. Не могли бы вы спуститься и забрать кое-что у меня из багажника!" У редактора задрожали колени, он едва не присел на землю. Господи, как он мог об этом забыть! Черт его дернул пуститься в путь с таким грузом! Теперь, замерев на месте, он снова мысленно прошел весь свой сегодняшний маршрут. Дважды он миновал пятый этаж с запечатанной дверью и не разу не вспомнил о багажнике. И только теперь он кое-что понял. Его подсознание пыталось достучаться, там, у пропасти лифта, пыталось напомнить ему, хоть и в нелепой форме, о скоротечности жизни и неизбежности воздаяния. Но с возрастом он стал толстокож, не понял намека. Если так, то пора в отставку, он больше не имел права показываться на люди. Стыд и позор на его седую голову. Завтра же он уйдет со своего редакционного поста, заберет свои бумаги, свернет в трубочку плакат с барашками. Он уедет из Лондона подальше, один, без миссис Трипкин, поедет на побережье и утопится. Нет, лучше он поедет в Сассекс или куда-нибудь в Шотландию. Забредет в лес, найдет сук, встанет на пенек... Нет, он просто сядет на пенек и никуда больше не сдвинется, пока за ним не придут! Так он и сделает... Если успеет!
Он заставил себя двинуться в путь. Звуки его тяжелых шагов тонули за спиной, холодное дыхание пещеры касалось затылка. "Шестьсот двадцатый! Подцепляй! Волоки тушу!" — доносилось вслед вполне отчетливо. "Это вы мне? Уже? Ну что ж, очень кстати. Премного благодарен! Так и должно было случиться. Скорей бежать отсюда, скорее к свету, вот уже и дверь, слава богу!" Но на выходе благотворный свет, пролившийся на дно ущелья Бэкбон-стрит, показался ему скудным и жидким, как тюремный кофе. И он, как филин, даже не зажмурился.
Перед глазами его еще маячила смуглая тонкая рука девушки, он силился вдохнуть мимолетный аромат ромашкового мыла, морщил нос, топорщил усы. Глаза его разглядывали брусчатку под ногами, в то время как руки хлопали по карманам. Тюбик с лекарством остался там, на комоде в спальне девушки. "Ну и черт с ним!" — подумал он весело.
Он достал блокнот и, приложившись к рустованному подножию подъезда, написал записку следующего содержания:
Уважаемая мисс Перейра, я нанес Вам сегодня визит, но в последний момент не решился Вас побеспокоить. Я располагаю обширной коллекцией фотоснимков, сделанных рукой моего юного друга Лоренса Блоссома, о преждевременной смерти которого безмерно скорблю. Кое-что из того, чем я располагаю, могло бы представить для Вас немалый интерес.
Со своей стороны я был бы немало заинтересован ознакомиться с последними работами моего несчастного друга. По моим сведениям, Вы, мисс Перейра, должны были получить комплект негативов из Брикстонского полицейского участка. Мистер Блоссом последние полгода исполнял заказы редакции и продал ей права на все свои фотоработы. Мы бы могли с вами полюбовно уладить все формальности.
Удобно ли Вам будет зайти ко мне в редакцию завтра в 10 часов? Я буду несказанно рад Вас увидеть.
С глубочайшим уважением, Эндрю Трипкин, редактор новостей "Утреннего Лондонского Меркурия"
N.B. Само собой разумеется, что о моем приглашении и о Вашем визите не должны узнать ни инспектор Каллаген, ни сержант Копп.
Редактор, даже не перечитав сочиненного им послания, торопливо вырвал блокнотный лист, сложил его вдвое, зашел в подъезд, поднялся на восемь ступенек и просунул бумажку в щель крайнего почтового ящика. Выйдя на улицу, он вытер руки о полу плаща и зашагал по направлению к стоянке. Главное — не поддаваться никаким сомнениям, главное — действовать без послаблений. Он знал, что стоит ему оказаться в непривычной обстановке, как тут же он становится беспомощным, словно муха в паутине. Зачем он покинул продавленное кресло и свой уютный кабинет с тремя барашками на стене? Чтобы увидеть жизнь воочию, а не в рамках редакционной почты и не через давно немытое окно? И что он увидел? Плечо, тонкую пульсирующую жилку... Нет, он не может позволить на склоне лет бросаться в бурные волны. Он еще хочет пожить и подышать воздухом. День еще не потерян, ему нужно избавиться от груза в багажнике и вернуться в свой кабинет.
С этой мыслью Эндрю Трипкин подобрал полы плаща и уселся за руль. Старый приятель, жирный голубь, недовольно хлопая крыльями, покинул свое укрытие под машиной. Редактор сердито захлопнул дверцу. Машина откашлялась, застонала и дала задний ход. Клаксон отсалютовал черному "Остину" с продавленной крышей. Всего вам наилучшего, мистер Галуппи!
Два черных дома-близнеца снова вынырнули и скрылись из глаз. Редактор пристроился в очередь машин перед светофором. День совсем разгулялся — настоящее лето, небо сверкало девственной голубизной, народ, потоптавшись у подъездов, заполнил улицы размеренной суетой. Как велосипедные спицы, мелькали в левом окне десятки ног в черных и белых чулках и брюках, проносились фонарные столбы, сумки, чемоданы, собаки на поводках. Такого изобилия людей он уже давно не видел, да и где ж ему видеть людей — у себя в кабинете или во время утренней прогулки на задворках? А вот и целующаяся парочка! Господи, ну отлепись же от него, можно подумать, что твой парень отправляется на галеры!
Позвольте, да ведь это — она! Да-да, в этой рыженькой толстушке нетрудно было узнать героиню "Новой Хогартовской серии", она фигурировала, по крайней мере, в пятнадцати снимках! Ах, бесстыдница! Сейчас бы остановить твоего парня и пригласить его в машину, да показать бы ему кое-что, полюбуйся, мол, на что способна твоя подружка. А лысого джентльмена с усиками ты часом не узнаешь? Смотри и запоминай, юноша, — вот кто твой счастливый соперник, смею тебя заверить, не он один!
Светофор моргнул зеленым огоньком, и процессия тронулась. "О, черт!" — воскликнул редактор, он ведь и парня этого узнал! Где же он его видел? Ну да, конечно, это племянник его супруги! Как его зовут — Пэт, Мэт, а фамилия? Не может быть, он забыл фамилию своих единственных родственников! Шутки в сторону, сэр!
Редактор перестроился в левый ряд и притормозил у обочины. Юные влюбленные, насытившись поцелуем, помахали друг другу ручкой и расстались. Парень направился вниз по улице. Ну и походочка! Идет себе, расставив локти, будто штангист-тяжеловес, а у самого-то грудь, как у петуха колено. Эндрю Трипкин терпеть не мог этого юнца, безмозглого и наглого, как все Дженкинсы. Ну да, Дженкинс! Пэт Дженкинс. Ну, смотри у меня! Раздался сердитый сигнал. Юнец вздрогнул, обернулся и нехотя направил стопы к машине. Дверца открылась и захлопнулась за ним, как мышеловка.
Где только рождаются подобные переростки? Костлявые колени с трудом упираются в борт, голова чуть ли не продавливает крышу. Так может вымахать только камыш в помойной канаве! Дженкинсы на него плюнули, и если бы не тетушка со своими связями, то этот поганец давно бы уже бросил школу. Да и сейчас, позвольте спросить, почему он ошивается среди бела дня, а не сидит в классе. Миссис Трипкин с помощью влиятельной Патриции Корнхайт пристроила его в какой-то закрытый пансион на окраине, а парень здесь, в Брикстоне, трется с этой девкой! Отрастил себе волосы, даже не собираясь их мыть, хотя бы ежемесячно, — все патлы слиплись, обсыпанные перхотью. Физиономия смазливая, глумливая, на такую может и клюнет какая-нибудь дурочка, только все портят эти прыщи. Сколько времени он провел сегодня перед зеркалом, их выдавливая? Как только девке не противно прикасаться губами к этому цветению! Что, что ты улыбаешься, что тебе дядя Эндрю? Куда тебя повезет дядя Эндрю? Сейчас узнаешь! Ничего, дядя Эндрю прекрасно справится с рулем одной правой, а левая рука, как ей не противно прикасаться к твоим жирным волосам, крепко ухватит тебя за ухо. Ой!
Как зовут эту девицу? Я не советую со мной шутить шутки, дружище! Нет, я тебя отсюда не выпущу, и на ходу ты не выпрыгнешь. Поверь мне, есть на свете пытки пострашнее, чем открученное ухо. И одна из них может тебя ожидать сегодня же вечером — встать на правеж перед твоей тетушкой. Но бог с ней, с тетушкой. Ты, как видно, запамятовал, что перед тобой не просто дядя Эндрю, а суперинтендант полиции Трипкин. Хоть он и в отставке, но долга перед правосудием еще не забыл, и хорошие связи держит при себе. О, причем здесь полиция? Вот это и хочет для себя прояснить господин суперинтендант. Так как звали эту девку?
Всю дорогу до самого угла Новой Камбервелл дядюшка Эндрю не выпускал многострадального уха юного отпрыска семейства Дженкинс. Мальчишка хныкал и препирался. Редактор знал, что стоит ему на секунду выпустить это грязное красное ухо, как юнец тут же обретет уверенность в себе, к нему вернется привычная наглость, и он вновь почувствует себя взрослым. Как бы не так, щенок! С такими, как ты, наглецами иначе нельзя! Только за ухо, теперь ты понял кто ты? Беззащитная козявка, вот кто! Если бы у дяди Эндрю была бы рука свободной, он бы вытащил из кармана и кое-что тебе показал...
Нет, он не стал бы ничего вытаскивать. Ни за что! Да и надобности в том особой нет, — мальчишка выложил перед ним все, что знал. К концу допроса, когда они со множеством проволочек доползли до моста Воксфолл, парень совсем обессилел и обмяк. Он согласился сделать письменное признание и даже предстать перед ликом комиссара Бредли — в присутствии дядюшки, разумеется, — и подтвердить слово в слово все пункты допроса. В виде компенсации дядюшка клятвенно пообещал, что грозная миссис Трипкин ни сном ни духом ничего не узнает. О черт! Мальчишка подобрал с пола машины какой-то снимок. Не смей приглядываться, дай мне его сюда немедленно! Пронесло!
Чем больше редактор всматривался в искаженное страданием лицо своего юного родственничка, тем больше замечал фамильной породы выморочного семейства Дженкинс. Парня даже назвали Пэтом, надо полагать, в честь самой Патриции. Были, конечно, отличия, — от парня пахло отнюдь не французскими духами. Нет, сходство было поразительным. Редактор поймал себя на мысли, что когда-то эти фамильные черты лица притягивали его, как магнитом, похожие губы он когда-то целовал. Эти серые глаза с поволокой увлекли его в пропасть. От этой мысли он поежился и еще крепче крутанул ухо племянника.
У самой набережной ему пришлось остановить машину. Образовалась пробка. Как видно, произошло что-то экстраординарное. Водители покинули свои средства передвижения и столпились у обочины. Редактор перестал сигналить и высунул голову в окно.
