Женская верность

-А с другой стороны, — вслух рассуждала Устинья, — кабы только девчонки там жили, а то и Томкин хахаль. Как Илюшка на энто дело посмотрит?

-Какой же он "хахаль"? Теперь всё у них по-людски. Зарегистрировались и третью девчонку он на себя записал.

-Так она его и есть.

-Вот и я говорю, всё по-людски. Томка приехала, как картинка. А на Илюшку самим смотреть не хочется, не то что людям показать. Ну и... то Томка. А девчонки как?

-Может, он бы так и не пил, если бы не Томкин фортель.

-Она ему и квартиру оставила, и на алименты не подала. Найди себе кого хошь и живи! Она не помеха. А он пьёт без просыпу. Кому такой нужен?

-Может, Томка ему весь свет застит. Оттого и пьёт, что хучь золотая, а другая ему не нужна, — вздохнула Устинья. Помолчала немного и добавила: — Ты езжай. Подарки отвези, чтобы помнили, что не безродные. Ну и своими глазами увидишь, как там да что. Потом мне расскажешь.

На том и порешили.

Настал день, когда Акулина надела новое шерстяное платье тёмно-зелёного цвета, сшитое в ателье по её заказу. Берегла, ни разу не надевала. Так про себя мысль таила: вдруг Тимоха объявится, вот тогда бы она это платье... ну да ладно, ещё сошьёт. Сумка с подарками стояла наготове. Отрез на платье, для Наташки. Тамара хорошо шьёт, будет обновка. Бумажный кулёк с конфетами, две банки сгущенного молока и пачка печенья. На дорожку присели.

Тамара жила в центре города, в новом девятиэтажном доме. А от этого дома до Енисея рукой подать. А там речной вокзал. Красуется на самом берегу дворец с высоким шпилем, огромными окнами, с колоннами на входе. Между ним и рекой асфальт и пристань. Акулина постояла немного на этой пристани, всё всматривалась в противоположный берег. Но видно только полоску в голубом воздушном мареве, да далёкие тёмно-зелёные сопки. Вода в реке прозрачная, что твоя слеза. Тёмно-синяя, если вдаль смотреть, а так, с пристани вниз, цветные камешки в лучах солнца, что через воду до дна доходят, покачиваются. Красота. А если чуть правее глянуть, то посреди Енисея остров, на котором всю их деревню можно свободно разместить, ещё и выпас для скота останется. Акулина перевела взгляд на воду и даже качнулась, такая силища катит! Она стряхнула наваждение и достала бумажку с адресом. Ну, так и есть, сошла не на той остановке. Можно было ближе, идти бы меньше пришлось. Но Акулина не жалела. Она представила, как они с Тимохой будут гулять по тому острову посреди огромной реки, а кругом всё будет зелено, и трава будет виться у ног...

Дверь открыла Тамара. И сразу засуетилась. "Не ожидала", — поняла Акулина. Зато все были дома. Наташка, долго не раздумывая, пристроилась с ложкой к банке сгущенки. Леночка вежливо поздоровалась и вышла заниматься своими делами. Младшая Танюшка сидела в своей кроватке.

-Ну, здравствуй, Фёдоровна! — Красивый статный мужчина в белой рубашке и наглаженных брюках вышел из спальни. — Выходит, по отчеству мы с тобой тёзки?! Ничего, что я на "ты"? Всё-таки не совсем уж и чужие, — кивнул на девчонок. — Сёстры родные, — и улыбнулся так спокойно и добродушно, что волна смущения, накатившая было на неё, растаяла. За стол Акулина села, но от угощения отказалась, напомнив Тамаре о своей болезни. Слово за слово, разговор тёк сам собой. Потом Николай Фёдорович взял гармонь, положил на край голову, и пальцы тихонько пробежали по кнопкам.

Возвращалась Акулина затемно. Автобус натужно гудел и медленно полз по городским улицам. Акулина смотрела через стекло на свет чужих окон, на залитый электрическим светом проспект Красноярский рабочий. Говорят, он двенадцать километров длиной. Это же когда она до дому доберётся? И думала о том, как сказать Устинье, что Тамара живёт хорошо. И о Николае Фёдоровиче ничего плохого не скажешь. Дома чистота, покой, достаток, какой при Илюшке ни Тамаре, ни детям и не приснился бы. Да и между собой, видно по всему, у них лад. Но Устишке-то Илюшка сын родной. И с какого боку не подходи, его жальче. И ясное дело, Тамару виноватит, хоть и молчит. За длинную дорогу рассудив и так и этак, решила своего мнения не высказывать, а просто пересказать всё как есть, а там пусть сама думает, как сочтёт нужным.

Андрюшкино горе

В этот выходной обещали приехать Иван и Анна. Устинья поднялась пораньше, затопила печь, принялась готовить. Приедут не ранее как к обеду. Так что успеет и щи сварить, любимоё Иваново блюдо, и картошечки потушить. В воскресный день ранним утром барак ещё отсыпался, за всю трудовую неделю. Устинья чистила картошку и думала о том, что, слава Богу, Иван с войны пришёл невредим, а теперь и семейная жисть наладилась, только живи да радуйся. Неожиданно в коридоре послышались торопливые женские шаги. Устинья насторожилась, а шаги замерли у двери.

-Мам, мама?! Это я, Анна, — в дверь тихонько постучали.

От нехорошего предчувствия она выронила нож, а ноги, онемев, не хотели передвигаться. Кое-как справившись с собой, Устинья шагнула к дверям, откинула крючок. Акулина чуть свет ушла на работу, а Устинья ещё не выходила на улицу.

-Никак случилось что?

Анна раскрывала рот, но ничего ответить не могла, спазм сдавил горло.

-На-кось, — Устинья зачерпнула из ведра кружку воды и подала Анне.

-Иван заболел. Увезли прямо с работы. — Она села на диван, закрыла лицо руками и заплакала громко, навзрыд.

-Да ты що, девка? У Ванюшки косая сажень в плечах. А тут город, врачи, сама говоришь, в больницу увезли, — Устинья говорила, а голос становился всё тише, всё неуверенней.

-У него болезнь от работы. Думаю, облучился он. А такое... не лечится.

Какое-то время в комнате стояла тишина.

Дежурили возле Ивана по очереди. У Елены был неиспользованный отпуск, Акулина подменялась на работе, Анне выписали бюллетень. Устинья могла только навещать сына, ноги совсем плохо слушались свою хозяйку. Иногда Устинья оставалась с Галкой и Володькой и тогда Надежда могла съездить к брату. Приезжал и Илья, как-то протрезвев, и всё не верил, что Ванька да не оклемается...

По желанию Устиньи похоронили Ивана на шинном кладбище в Красноярске. Там уже целый семейный клан образовался. Пережив потерю сына, Устинья, как она говорила, "совсем обезножела". Ходила, шлёпая ступнями, с большим трудом. Однако засидеться не давал Илья, постепенно превращаясь в беспробудного пьяницу. Только материнский уход помогал поддерживать ему человеческий вид.

Но тяжелее всех перенёс потерю Андрей, выросший за прошедшие годы из малыша, у которого прорезался первый зуб, в высокого вихрастого подростка. В доме все вещи оказались связанными памятью с отцом. То откроет шифоньер, а там отцовский военный китель, то в кухонном столе отвертки на глаза попадутся, то вечером в подъезде вдруг послышатся мужские шаги и будто к ним в квартиру. Отвлекай, не отвлекай, всё без толку. Мальчишка только глубже уходил в себя. О том, что Иван не родной отец, он не знал.

Как-то вечером бабушка Марфа вернулась домой, неся в руках подмётку от своего ботинка.

-Андрюша, глянь-ка. Жаль выкидывать. Ещё послужат.

В своё время Иван научил сына и подмётки прибивать, и разным другим ремонтным работам. Андрей взял "лапу" — тяжёлую железяку, специально приспособленную для ремонта обуви, зажал её между колен, приспособил бабушкин ботинок и принялся за ремонт. Марфа занималась своими делами, изредка поглядывая на внука. Вот молоток уже не стучит, а он всё продолжает сидеть, согнувшись над железной "лапой". Она опустилась на колени рядом с внуком. Увидела, как по заднику ботинка расползаются мокрые капли. И решилась на крайний шаг.

-Ты, внучок, не плачь. Раз такое дело, расскажу тебе всю правду. — И набираясь решимости, глубоко вздохнула.

-А я и не плачу. С чего ты взяла? — Он аккуратно отставил "лапу" в сторону и отвернулся к окну.

-Не след тебе так убиваться. Ведь Иван-то Родкин не родной тебе отец.

-Это ты чтоб меня успокоить?

-Вот те крест, — Марфа перекрестилась.

— Врешь ты всё! Врёшь! Я помню, помню я маленький, а лампочка близко! Это батя меня на плечах держит! А ты, а ты... Эх, ты! — и выскочил, хлопнув дверью.

Проклиная всё на свете и собственную дурость, Марфа кое-как дождалась возвращения с работы Анны.

-Мама, ну как ты до такого додумалась? Было у Андрюши одно горе, и оно общее со мной и с родственниками. А теперь? Ни отца, ни родни. И горе при нём. Ведь тоски-то по Ивану от этой новости у него не убавилось!

Анна обошла всех друзей и соседей. Обежали все лавочки и подворотни в округе. Вернулась, когда уже стало темнеть. Дома умывалась слезами Марфа:

-Ну что, казни теперь меня, старую дуру!

Свет ночью не гасили. Вдруг где возле дома будет, так пусть видит, что ждут его. А утром с первым автобусом Анна поехала в Красноярск к Устинье. Подумала, мог поехать спросить, правда ли это.

Ставни на окне Устиньиной комнаты были закрыты. Спят ещё? Осторожно постучала в дверь.

-Кто? Кого нужда в такую рань пригнала?

-Это я, мама, Анна.

Брякнул дверной крючок. Сердце Анны застучало часто-часто: "Хоть бы был тут, хоть бы был тут..." — крутилось голове. Она перешагнула порог, тёплый домашний воздух охватил её. Из приоткрытой печной дверки блики падали на старый диван. На нём, укутавшись в одеяло и прижавшись к дерматиновой стенке, сидел Андрей.

-Сынок, — только и смогла выговорить Анна. Присела на край дивана, обняла сына.

-А мы уж решились с первым автобусом не ехать, чтоб с тобой не разминуться. Ну, а ежели не приедешь, то обедешним поехали бы к вам. Тут, вот, — Устинья взяла с комода тряпицу, развернула, в слабом свете единственной лампочки тускло блеснуло серебро портсигара, — Иван с войны своему отцу в подарок привёз, да Тихон с той войны не вернулся. Теперь твоя очередь, — она протянула портсигар Андрею, — вырастишь, родишь сына, передашь ему, по наследству, значит.

О чём говорили Устинья с Андреем той ночью, Анна так и не решилась спросить ни у него, ни у неё.

А горе, если его с тобой кто-то делит, всегда нести легче. Забыть его невозможно и привыкнуть нельзя, однако жизнь продолжается и... живое должно думать о живом.

Роман не окончен. Это первая его часть. Вторая пока в набросках. Но я её обязательно напишу.

Благодарю читателей, уделивших время чтению романа, совсем не развлекательного. Но у меня не было цели "выдавить слезу". Я просто не погрешила против истины. Всё было именно так. И, казалось бы, тяжелые нищие и военные годы позади, но жизнь сложилась так, что ни легче, ни слаще не стало.

С благодарностью отношусь к каждому читателю, пожелавшему узнать, как жили и умирали наши деды и бабки, те из них, кто не сидел в высоких кабинетах. Это рабочие люди. Простой народ с непростой судьбой и сложным характером.

С уважением к читателям романа, Татьяна Буденкова.