— Мы задержимся, еще почитаем следы с негром этим, — и Богомол продолжил увлеченно переползать вместе с Туром с места на место, изучая что-то различимое только ими и не обращая внимания на сладкую мертвецко-старушечью вонь. Они то спорили о чем-то, то тыкали пальцем в кости, какие-то клочки тряпок и веревок и что-то друг другу рассказывали, помогая себе в разговоре жестами. Нехти и юноша переглянулись, пожали плечами и направились на выход. Выбираясь в погреб, Хори снова не мог миновать полусожранного солдата, и снова же едва-едва сдержал в горле клокочущую кислотой волну рвоты. Туши же Измененных, напротив, вызвали злобную радость. Но и озабоченность — что с ними делать? После слов Тура о стрелах, он склонялся к тому, чту лучше всего их сжечь, но тащить их по вертикальным лестницам три этажа наверх, да еще так, чтобы не измазаться в том, что с них сочится... Сжечь прямо тут, в погребе?
Тутмос, остававшийся с двумя ранеными, заметно успокоился, когда они выбрались из лаза в камеру. Он как раз менял прогоревшие факелы, пугливо дергаясь от каждого шороха и звука. Вспомнив о раненых, Хори подумал, что надо бы на них глянуть повнимательнее. Да и вообще — пора выбираться из этой проклятой башни. Он чувствовал себя настолько уставшим, что был готов заснуть прямо здесь, не обращая внимания на вонь, трупы солдат и туши измененных.
Крюк помочился на окончательно мертвых Измененных в погребе, затем укрыл какими-то дерюгами погибших товарищей и полез наверх. Он выглядел каким-то слегка невменяемым. Глаза его заплыли в щелочки и налились фиолетовыми синяками. Баи едва не сорвался с веревки, и с трудом выбрался на пол первого этажа. Его тут же скрутило в дугу и стошнило. Похоже, по голове ему досталось сильнее, чем это казалось вначале. Доковыляв до раненых, которых Тутмос устроил под стеной, заботливо подложив им под головы сумки незадачливых искателей сокровищ, те, что помягче, Баи выудил из этих сумок еще одну флягу. Заметив взгляд Хори, он прохрипел:
— Это вода, — набрал пару глотков в рот, прополоскал и выплюнул. Затем уже напился вдосталь, и, словно это отняло у него последние силы, сьехал, царапая спину по неровной стене на корточки, затем улегся рядом с ранеными и, похоже, потерял сознание или заснул.
— Я бы тоже не отказался упасть и уснуть, — пробормотал рядом десятник.
Прода 14.11.16
Они тяжело, словно не доверяя до конца усталым телам, уселись.
— А я дико хочу есть... Странно, да? Только что я умирал от усталости... И запах... От тебя пахнет, как от старого козла, от меня — не лучше, вокруг вонь от Потерянных, гарь, дерьмо, кровь... А я жрать хочу. Прямо здесь и съел бы чего, не обращая внимания на все это. И сил все равно нет — руки дрожат, позвоночник будто вынули. Не тело — глина жидкая, ил из Хапи. И сердце — стучит-стучит, а мыслей в нем нет никаких* (египтяне верили, что человек думает сердцем). А в суставах жар, который по жилам течет холодом и слабостью. Нет, ну странно же?
— Это твой первый бой... И даже не с людьми, тут противник еще похуже был. Я свой первый бой и не запомнил даже, да и не понял ничего, хорошо, хоть жив остался. А пожрать... Тут ты прав, пожалуй. Я бы тоже не отказался. Только вот нам нельзя пока сейчас расслабляться. Всех живых надо вытащить из башни, и за ранеными приглядеть. Да и за всеми нами — вдруг где маленькая царапина — и все. Я лучше уйду как Ренеф, чем как Анхи. Так что надо будет нам всем держаться в светлом месте и под приглядом.
— В светлом? Да уж, поди, солнце встало. Я дивлюсь, что еще никто не прибежал...
— Хм... Как ты думаешь, а сколько прошло времени с той минуты, когда мы не нашли часовых?
— Полночи... Ну, часа четыре точно прошло!
— Ха! От силы час. А скорее, даже меньше.
— Не может быть!
Нехти помолчал. Он долго глядел на факел, словно в его огне пытаясь углядеть ответ на беспркоящие его вопросы. Затем обратился к Хори:
— У нас бы факелы за четыре часа уже все прогорели. Но я хотел сказать тебе другое...Сейчас у нас в сердцах пусто, как в барабане. Но, прошу тебя, прежде чем ты примешь решение о том, что делать дальше, поговори со мной с глазу на глаз. Это важно. Мне сдается, что и у жреца, и у писца, и у негров — у всех свои тайны и свои резоны. И надо крепко все обдумать, чтобы остаться живыми.
Хори кивнул. Говорить сейчас силы и в самом деле не было — словно с последними его словами она, почти целиком растраченная в бою и после, в подвале, окончательно выплеснулись из него.
Легкий шум внизу и потрескивание веревки подсказали, что возвращаются следопыты, а волна смрада от них подтвердила это чуть позже. Иштек, похоже, ее уже и не замечал — еще недавно постоянно обнюхивавший себя и моющийся при первой возможности долговязый маджай рухнул рядом с ними, не обращая на свою вонь ни малейшего внимания. Углядев флягу Баи, он бесцеремонно дотянулся до нее, напился и протянул ее севшему на корточки напротив Туру. Тот благодарно кивнул и неторопливыми маленькими глотками стал пить.
— Похоже, мы разобрались со следами, как и что там произошло. Говорить сейчас или потом всем вместе сразу рассказывать? — Иштек явно имел в виду жреца и прочих участников их ночного совета.
— Скажи сейчас, — проклекотал пересохшим вновь ртом Хори.
— Мы все живы сейчас благодаря тому бывшему негру, что напал на командира. Их всех затолкали туда связаных, восемь человек, и все они упирались и сопротивлялись. Там им еще и ноги связали. Затем привели еще двоих, еще не превращенных, но уже зачарованых или опоенных зельем, это ясно по следам их и тех, кто их вел — они не сопротивлялись, но брели как во сне. Их окончательно заколдовали, сделали Потерявшими душу каким-то ритуалом, и, как детям тем, перерезали горло. Затем замуровали стену. Тот негр, огромный, видно, понимал, что будет, и боролся до конца. Добрый воин — он не потерял разум, и смог сам порвать путы. Это видно по его рукам, он их не щадил. После он в темноте начал освобождать других. Он успел развязать одного полностью, а второму только лишь руки, когда Проклятые души начали восставать. Освобожденные негром пытались освободить еще других, а негр бился во тьме с неупокоенными. Всего освободились целиком четверо, в том числе и тот, кому негр успел только руки освободить, у пятого были развязаны руки, у шестого ноги. Они, как могли, кинулись помогать негру. Троих Потерявшие душу успели убить — они хоть и медленные были сразу после поднятия, но, видно, тьма им не помеха. Убили негра того большого, женщину и мужчину со связаными руками, но негр успел таки проломить одному восставшему голову, прежде чем умер сам. Второго добили вторая женщина, мужчина со связаными ногами и последний из освободившихся. Он как раз и проломил голову второму восставшему, а мужчина со связаными ногами вцепился в ноги умертвию. Женщина тоже била тварь по голове, но случайно в темноте убила и мужчину со связаными ногами. Она попала ему в висок, но он потом все же восстал неупокоенной душой. Скорее всего, он уже был покусан и умирал, и ее удар просто совпал с его смертью, иначе не знаю — как бы он восстал? Оставшиеся женщина и мужчина были сильно изранены и быстро умерли, не успев освободить последних двух связаных. Тем досталось хуже всех — когда шестеро покусаных, ставших потерянными душами, восстали, их сожрали заживо.
— И почему же мы тогда должны быть благодарны негру тому?
Иштек с жалостью, как на недоумка, посмотрел на командира:
— Мы сражались с шестью восставшими, которые съели двоих людей, так? Ты видел, какими сильными и быстрыми они стали. Справились бы мы, если бы все пошло, как хотели те колдуны, проклято будь их семя? Если бы две твари сожрали восемь человек? Какими бы ужасными стали они тогда? Боюсь, мы все погибли бы. И мы, и все в лагере. Так что, хоть он и доставил нам много бед после смерти, если бы не его храбрость при жизни, было бы много хуже. Я так думаю, если жрец и госпожа знают ритуалы для спасения проклятых душ, нам надо будет спасти не только души Анхи, но и негра того. Или даже всех тех шестерых, что бились во тьме, до того, как самим стать проклятыми. Мне кажется, Маат это будет угодно.
— Ты прав, наверное. Я вот все думаю — кто же хуже, сами эти чудовища или колдуны, их породившие? И, сдается мне, колдуны те сами, по своей воле, уже потеряли свои души. Добровольно потеряли! И они, стало быть, хуже всех. Нам надо их найти и убить во что бы то ни стало. Это злое колдовство должно уйти и не предстоять более пред лицами Геба и Нут* (бог земли и богиня неба).
Нехти хмыкнул:
— Отец мой, это именно то, почему я тебя просил сначала поговорить все же со мной до принятия решения. Многое надо учесть, о многом подумать и многое мне надо сказать твоим ушам.
— Да, ты прав, наверное. Но что мы сейчас будем делать? — устало и как-то по-детски спросил Хори.
— Себекнехта со сломаными ребрами мы наверх не вытянем без вреда для него. Баи тоже сейчас не встанет. Значит, и им, и кому-то при них все равно придется оставаться в башне. Предлагаю — Тура отпускаем к госпоже, он ей доложит о том, что здесь случилось. Я и Тутмос останемся с ранеными. Вы с Иштеком будете следить за порядком в лагере. В башню надо принести воды на всех, а утром первым делом привести жреца.
— Если он не проснулся от того шума, что мы подняли.
— Сомневаюсь. Сам бой с Проклятыми душами занял от силы минут восемь-десять, и не было ни боевых кличей, ни стонов и мольбы о пощаде, ни звона оружия. Я думаю, снаружи и не слышно было, как мы тут умирали и убивали.
— Ты опять прав. И еще — я переставлю пост, что у конюшни, ближе к башне. Пусть без моего приказа никого не пускают внутрь, даже и жреца. Но, боги! Если бы ты знал — как я хочу спать! Мне кажется, что я во сне, в котором мне снится, что я хочу спать, и даже сейчас то, что я говорю — мне тоже снится...
— Проверь посты прямо сейчас, но всерьез, и ложись спать, а первую половину ночи пусть бдит Иштек, он более привычен к такому. Самым печальным будет, если к рассвету на нас нападут те воровские негры с колдунами. Тогда ты понадобишься больше, чем он, так что еще один резон тебе лечь спать первым. Хотя, честно говоря, я в нападение не сильно верю. Иштек и дикие негры нашли бы их следы, я думаю. Но — верь в милость Ра после богатых даров, а успех все же готовь сам. Я тоже посплю, и пусть Ушастик дежурит первую половину оставшейся ночи. Мнится мне, он не уснет все равно... От своей великой отваги...
Глава 32.
Хори не помнил, как он выбрался из башни и проверил посты. Он не помнил, как оказался в командирском домике и в своей постели. Ему снилось, что он дома, за столом у бассейна в тени виноградных лоз, и Руиурести несет ему блюдо с пирожками и кувшин с финиковым вином. Он берет у нее кувшин, и пьет, пьет, но никак не может напиться. Руи вдруг обращается в негра-Проклятую душу, со стрелой в правом плече и израненными путами до кости руками. Левой своей лапищей, капая из изодранного запястья слизью, он хватает Хори и начинает трясти его, и от взгляда рыбьих глаз больно в сердце и страшно до жаркой молнии по всему хребту и ниже, до коленей. Тварь, однако, почему-то не пытается его укусить, только трясет за плечо и что-то сипит. Разобрать свистящий клекот невозможно, но юноша понимает — Проклятый просит освободить его душу. И Хори никак не может перестать — ни пить, ни бояться. Затем негр пропал. Хори в пустыне. Очень хочется пить — по-прежнему. В руке его тыквенная бутыль, судя по весу — полная. Он вытаскивает зубами пробку и делает глоток и чувствует во рту теплое, подкисающее пиво. Обычно он любил, как и все египтяне, теплое пиво, но кислое — оно лишь оставило во рту отвратительный мертвый вкус, словно запах Проклятых душ... Чтобы отбить эту мерзость, он впился зубами в огурец, оказавшийся в другой руке. Вдали виден его отряд, Джамму-нефер. Они уходят прочь, пыля понуро по дороге и забыв его тут, в пустыне. А он даже не може стронутся с места. Глянув вниз, он увидел, что ноги его застряли в занесенной песком полусгнившей лодке, неведомо как оказавшейся в пустыне. Выломав их из трухлявого дерева, юношу увидел, что отряд отдалился еще больше. Попытавшись их позвать, юноша чувствует, что голос отказал ему. А вокруг, гнусно скалясь, прыгает карлик. Большое его лицо морщится издевательскими гримасами, а светлые глаза яростно блестят. Он вдруг растет, оставаясь карликом, вот видно только искаженное лицо, вот только глаза, вот один лишь серо-зеленый глаз яростно смотрит на молодого неджеса. Вот глаз моргнул — и превратился в женский половой орган. Аккуратный, лабия невелика и сомкнута, и вдруг — этот орган начинает расти, и пульсирует, как моргающий глаз. Губы вытягиваются, растут и превращаются в крылышки. Сначала — небольшие, они увеличиваются, оборачиваясь в громадные крылья грифа. Эти упругие плоскости обнимают Хори, не давая вырваться и побежать за своими, все уходящими по пустыне вдаль. Вокруг вспыхивает огонь. Хори смотрит на него, ему жарко. Вот пламя охватило уже держащие Хори крылья, а затем — и его самого. А с неба все смотрит громадный серо-зеленый светлый и немигающий глаз давешнего кривляки-карлика. К горящему долгие годы юноше из бесконечной дали приближается, медленно и кособоко, кто-то. Он ближе, ближе... Это все тот же негр-Измененный, по-прежнему умоляющий о чем-то Хори.
— Просыпайся, командир, — вдруг отчетливо говорит негр, и Хори наконец, заполошно дергаясь и еле понимая на полпути из сна в явь, что будит его Иштек, и в самом деле просыпается. А пить хочется так же сильно, как и во сне. Он вообще себя чувствовал, как после попойки с дракой — ломило и саднило все тело, но особенно — голова. И вообще — казалось, что болели даже сбритые на голове волосы и потерянные навсегда молочные зубы. Видно, он надышался вчера вони и гари в погребе и башне, и короткий сон не дал облегчения. Иштек же выглядел до неприличия бодрым по сравнению с ним. Хотя ночь и ему далась, как видно, нелегко... Холодная морозящая хребет истома отступила, сменившись горячей волной, и Хори с ужасом подумал, что обмочился. Но, хвала богам предвышним и предстоящим — нет. Увидев тыквенную бутыль с водой, он жадно припал к ней. Но противный вкус во рту никуда не делся.
— Долго я спал? — хрипло спросил он.
— Одну стражу. Скоро все проснутся. Я подумал, что надо тебе встать и еще раз потолковать с Леопардом.
— Кто знает о ночных бедах, кроме диких?
— Думаю, писец знает. Или догадывается. Он не спал, когда мы уходили в башню, и видел нас. И когда мы вернулись, он тоже не спал.
Хори вздохнул. Минмесу ему не нравился, невзирая на свою историю. Но он мог быть во многом полезен, а при нынешнех обстоятельствах — даже незаменим. Да и не следовало обсуждать его с Иштеком. Надо было срочно взбодриться, проснуться окончательно. Для начала — умыться. Он взял мешочек с солями и снадобьями для утреннего туалета.
— Тутмос в башне?
— Да, и Нехти там. И раненые. Воды им отнесли. Но надо бы посмотреть на раны их при свете солнца.
— Мы, по крайней мере, Измененными не стали. Надеюсь, и у них все спокойно. Пойдем к колодцу, польешь -мне надо умыться, да и тебе не помешает.
