Лишь одна Звезда

— Это очевидно... Как на счет остальных?

— Генри Фарвей сообщил "волною", что захворал и вынужден задержаться в Сердце Света.

— Вы ему верите?

— Конечно, нет, ваше величество! Старый пройдоха тянет время, чтобы посмотреть, чья сторона возьмет верх. Но это и на пользу вашему величеству: с течением дней станет ясно, что ваша сила растет, а Эрвин трусит.

— Допустим. Юг?..

Голос владыки звучал как колесо водяной мельницы. Менсон был уверен: владыка сам знает ответы, но испытывает искренность графини. Медведице хватило ума ответить честно:

— Юг сейчас очень обособлен. Литленд и Шиммери — почти что отдельные королевства, а не вассальные земли Империи... К тому же, Литленды могут таить обиду за то, что вы отвергли Ребекку... Юг не поспешит на помощь вашему величеству. Важно то, что и вашим врагам он не сможет помочь — слишком далеко.

— Уже неплохо. Половина Севера на моей стороне. Центр присоединится к нам со временем. Юг вынужден остаться в стороне в силу своего расположения. Несмотря на пламенное обращение Северной Принцессы, Ориджину сильно недостает союзников.

— Да, ваше величество.

— А что вы скажете о западных землях, миледи?

Карандаш замер в руке Менсона. При слове "запад" он ясно увидел: копыта жеребца не должны касаться земли. Конь мчится галопом по полю, усыпанному человеческими черепами. Подковы дробят кости, расшвыривают зубчатые обломки. Менсон выкрикнул несколько слов. К большой досаде, ни одно из них не выражало мысль в точности... да и мысли как таковой не было — лишь тревожное, черное чувство.

— Угррроза. Сжатая пружина. Тетива. Кипящая смола!

— Ты не переоцениваешь их, Менсон? Кочевники разрознены, дики, недисциплинированны. И они ни за что не станут на сторону мятежников, поскольку мятежники — Ориджины.

Шут попытался подумать над ответом, и увидел собственную мысль как картинку. Поискал слова, чтобы описать ее:

— Выплескиваются. Черное варево. Льются через край!.. Много лет заперты в страхе... теперь свободны.

— Свободны? Западники?.. Менсон, ты о чем?

Он погнался за этой мыслью, но она уже растаяла, а остался лист с рисунком, и шут сказал:

— Утром я видел коня. Посмотри, владыка — хорош ли?

Он поднял лист, император взглянул.

— Он вышел жутким, твой жеребец.

— Такого видел, владыка! Нынче утром. Они приехали. Прррибыли.

— Кто прибыл?..

Шут услышал шаги на пороге и не ответил. Он не знал имен тех, кто прибыл. Но вот секретарь, вбежавший с докладом, — этот точно знает.

— Ваше величество, явились послы двух западных графств — Рейса и Закатного Берега. Им сказано, что будут приняты завтра. Они просят о немедленном приеме. Утверждают, что дело...

— ...не терпит отлагательств, — окончил Адриан. — Не сомневаюсь в этом. Приведите их сюда. Я приму их присяги в тренировочном зале.

Секретарь удалился. Адриан поднял меч и к моменту, когда послы вошли в зал, обезоружил Серебряного Лиса.

Ради этих людей Менсон отложил рисунок и встал на четвереньки. Он решил, что в такой позе сможет лучше рассмотреть послов. Так и вышло. Менсон видел их со всей ясностью, зорко выхватывая детали.

Первым шел граф Рантигар — правитель Закатного Берега. На нем был черный дублет, расшитый золотыми узорами, перепоясанный широким алым ремнем. В роскошных ножнах покоился кривой кавалерийский меч, который тут же был изъят гвардейцами. Лицо графа Рантигара будто состояло из острых углов: заостренный нос и подбородок, узкие западные глаза, треугольные усики, отточенные на концах, как карандаш Менсона.

За Рантигаром следовал оруженосец: огромный, будто бык, в дублете из грубой черной кожи. На нем не блестело ничто: ни украшения — их не было в помине, ни шпоры — они были черны, как и дублет, ни глаза, подернутые мутной паволокой. Если допустить, что тень может быть вдвое массивней человека, то оруженосец выглядел бы тенью графа Рантигара.

Затем в зал вошли двое послов Рейса. Первый был смугл и обветрен, как древесная кора. Узкий шрам пересекал его рот, делая из двух губ четыре. Второй — худой, как змея, — двигался с пластичной, текучей ловкостью, напомнив шуту леди Катрин Катрин. Глаза у этого, второго, различались размером: левый глаз прищурен, правый — широко раскрыт. Оба посла Рейса были одеты одинаково: кожаные безрукавки, обшитые стальными бляхами, кожаные мягкие штаны, кавалерийские сапоги. На голых правых предплечьях — серебристые гербовые наручи; на поясах — роскошные ремни, украшенные вязью рисунков. Когда они приблизились, Менсон различил на ремнях крохотных тигров, мустангов, леопардов, удавов... Он вспомнил: воины Рейса не носят украшений на одежде. Их ранг виден лишь по рисунку на поясе, да еще — по богатым шпорам. Шпоры были на всех четверых западниках, отмечали звоном каждый шаг.

Секретарь назвал имена гостей. Менсон озадаченно потеребил бороду. Император приказывал землеправителям явиться лично, граф Дамир, правитель Рейса, не прибыл ко двору. Послы Рейса были всего лишь рыцарями — шаванами, как их зовут на Западе.

— Здравия вам, господа послы, — сказал Адриан с нажимом на последнее слово.

Они остановились двумя парами: левее — Закатный Берег, правее — Рейс. Поклонились: Закатный Берег — низко, Рейс — сдержанно. Произнесли слова приветствия.

— Граф Рантигар, предоставляю слово вам, — сказал владыка.

— Ваше величество, согласно вашему приказу я прибыл ко двору, чтобы заверить Корону в своей полной и беззаветной преданности. Вольное графство Закатный Берег глубоко почитает ваше величество как мудрого правителя и грозного полководца. Мы счастливы служить вам — ныне и вовек.

Менсон пожевал бороду, пытаясь взвесить сказанные слова. Стоят ли они дороже медной звездочки?.. Прошлым летом этот самый граф Рантигар поднял войну на Западе, чтобы присвоить владения Мельников. Таким образом, нарушил законы Империи и покусился на владения, пожалованные Династией своим вассалам. Однако верно и другое: Запад уважает силу. А владыка показал силу, какой позавидовали бы и Праотцы.

— Также смею сказать, — продолжил Рантигар, — что громогласная победа Короны над изменником Айденом Альмера восхитила Закатный Берег. Да будет всякий враг вашего величества сокрушен столь же быстро и бесславно! Да отправится новый мятежник — Ориджин — прямиком на Звезду, следом за подлецом Айденом.

Что ж, дело ясное. Вмешавшись в прошлогоднюю войну, Ориджины нанесли Рантигару позорное поражение. Теперь он жаждет мести и готов пообещать владыке что угодно, лишь бы увидеть Эрвина на плахе.

Менсон потянул к себе рисунок, облизал губы, разглядывая коня. На кого из послов он похож?..

— Мне приятны ваши слова, граф... — начал владыка, и тут один из послов Рейса выкрикнул:

— Слова труса!

Вдруг воздух наполнился нитями. Весь зал перехвачен нитями крест-накрест, они напряжены, от касания звенят, словно струны. Император подошел к шаванам, нити-струны лопались при каждом его шаге.

— Имеете что еще сказать, сир?

— Да, владыка. Ты презрел заветы Праотцов, когда пролил кровь силой Священных Предметов. Ты презрел достоинство и честь, когда потребовал от вольных графов собачьей покорности. Ты нарушил закон Юлианы Великой, когда отдал своим прихвостням Литлендам общие земли. Ты смешиваешь с грязью древние вольницы Запада. А этот шакал, — посол Рейса покосился на графа Рантигара, — предает свой народ и лижет тебе пятки. То, что мы слышим, — разговор зверей, а не мужчин.

Менсон видел, как гвардейцы напряглись и засветились изнутри пурпурным светом, будто заряженные искровые очи. Лицо владыки покрылось инеем.

— От чьего имени, сир, вы бросаетесь такими словами? Я звал сюда графа Дамира, вашего сюзерена. Вы говорите его голосом?

— Нет, владыка. Нашими голосами говорит Моран Степной Огонь — новый правитель Рейса. Он прислал нас сюда.

— Степной Огонь?.. — граф Рантигар издал смешок. — Всего лишь безродный вояка!.. Он не правит графством.

— Граф Дамир, — ответил четырехгубый посол Рейса, — подло убит Литлендами с попущения императора. Застрелен у них в гостях, прямо за обеденным столом. Степной Огонь — правая рука Дамира и лучший воин Запада. Он по праву взял власть и поклялся отомстить за вождя!

— По праву?.. — Рантигар не сдержал хохота. — Какие права у бандита?! Сложите оружие, склоните колени перед владыкой, молите о милосердии — вот все ваши права!

И в следующий миг...

— Ииииии!..

Воздух вспыхнул от крика. Шаваны Рейса расплавились: утратили очертания, хлынули волной. Гвардейцы возникли перед императором, заслонили скрещенными копьями. Но западники атаковали не владыку, а черноусого графа. Оруженосец вырос на пути, кулаком-кувалдой встретил одного, швырнул на спину. Но второй — разноглазый, гибкий, как змея, — подлетел к Рантигару и схватил за подбородок.

— Иииии!

Серебристая молния полоснула поперек шеи. Граф издал бульканье, словно тонул. Стек на пол красными струями. Обратился в груду тряпья, вокруг которого быстро росла лужа. Разноглазый стоял над ним, сжимая в руке шпору. Капля крови, сорвавшаяся с нее, много секунд висела в воздухе, а после упала на лицо мертвеца.

— Иииии! — длился надсадный вопль, и Адриан воскликнул, перекрывая:

— Менсон, Менсон!..

Лишь тогда шут понял, что это кричит он сам. Закрыл рот. Наступила тишина.

Трое стояли среди зала: оруженосец с лицом цвета пахотной земли, разбитый в кровь четырехгубый, убийца со шпорой. Люди императора сжимали их колючим кольцом клинков.

— Теперь Закатный Берег встанет на нашу сторону, — произнес шаван и плюнул на тело Рантигара. — Трусу не место во главе вольной земли.

Адриан спросил:

— Так вы сговорились с Ориджином?

Западники скривились в гримасах злобы.

— Ориджины — твои псы. Так было всегда. Мы рады, что даже псы восстали против гнусного хозяина. Но мы — люди, и не станем договариваться с собаками.

— Тогда чего вы хотите?

— Степной Огонь ведет наше войско на Литленд. Мы разделаемся с ворами, а потом придем за тобой. Ты ошибаешься, если думаешь, что Персты Вильгельма спасут тебя. Есть сила, стоящая выше Предметов — сила духа и жажда свободы. Ты ощутишь на своей шкуре. И если в день, когда падешь, Ориджин еще будет жив, — тогда мы убьем и его.

— Вы догадываетесь, что не выйдете из этого зала?.. — осведомился император.

Шаваны изобразили гримасы презрения. Они знали свою будущую судьбу. В этом и был смысл послания: Запад станет сражаться до смерти.

— Вы зовете Литлендов ворами. Почему?

— Они такие же воры, как ты. Присвоили переправы через священную реку Холливел, а ты позволил им сделать это. Герцог Литленд имеет грамоту, подписанную тобой.

— Я ничего об этом не знаю, — нахмурился владыка. Разноглазый западник только фыркнул.

Адриан смерил его долгим взглядом.

— Итак, вы здесь, чтобы преподать мне урок. Я покусился на ваши свободы, и вы будете биться до конца. Примете геройскую смерть: во дворцовом зале от мечей стражи, на поле брани от Перстов Вильгельма... Мир запомнит вас славными воинами, а меня — тираном. Верно?

Они не ответили. Император сказал:

— Я тоже преподам урок. Вечный Эфес!..

Поднесли священный кинжал в ножнах, Адриан опоясался им, положил ладонь на рукоять.

— Даю вам слово, вольные люди Запада. Я разобью вас в бою на равных, без помощи Перстов Вильгельма и кайров Ориджина. Я встречу вас в ратном поле и сокрушу силой честного железа. Начало своей победы я положу сейчас. Мечи.

Гвардейцы переглянулись, кто-то взял учебные клинки с пирамиды.

— Боевые мечи! — рявкнул Адриан.

— Ваше величество... ваше величество!.. Ваше величество!

Три голоса — воедино: леди Сибил, нареченная невеста, генерал Алексис. Император взял у гвардейца мечи и бросил один разноглазому шавану.

— Вы оскорбили меня словом и поступком. Вы пролили кровь моего верного вассала. Я вызываю вас на поединок.

Воин Рейса взвесил меч, крутанул в воздухе, проверил заточку. Он ожидал подвоха, но ошибся: в его руке лежала отличная сталь.

— Я убью тебя, владыка, — предупредил шаван.

— Попробуйте, — ответил Адриан и начал движение.

Говорят, когда-то Менсон умел фехтовать. Кто-то даже сказал, что он был хорош. Видимо, посмеялся. Сейчас шут не мог даже уследить за боем. Клинки расплывались в блестящие дуги. Бойцы не делали шагов, не атаковали и не защищались — перетекали с места на место, окруженные ореолом стали. Звенели удары — град в оконное стекло. Невпопад ахала нареченная невеста.

Менсон смотрел и видел, как бойцы меняются в размере. Адриан вытянулся в копье, рванулся в грудь шавану. Тот отлетел, сжимаясь. Адриан развернулся дугой, свистнул воздухом, чуть не задел. Западник — мелкий, юркий зверек — скользил по полу. Владыка преследовал и рубил. Владыка — огромен, заполняет собою едва не весь зал. У него не один меч, а пять, десять. Дюжина рук с клинками секут в клочья воздух. Ни один человек не увернется, не втиснется в щель меж дугами ударов. Но шаван — уже не человек и не зверь, а солнечный зайчик. Мечется в воздухе, парит. У него вовсе нет тела. Все его тело — один лишь блеск клинка. Адриан бьет, сечет, рубит этот блеск — и никак не может пробить.

И вдруг... дыхание Менсону перехватывает, будто легкие сжали клещами. Солнечный зайчик превращается в кольцо. Окружает, обертывает владыку. Жалит короткими острыми вспышками. Слева, справа, справа, сзади, слева, сзади... Адриан вьется спиралью, отбивает вспышки — но медленно. Медленно, до тьмы медленно! Клинок едва видим от скорости... но все равно — медленно!

Вспышка — росчерк. Рубаха Адриана наливается вишневым соком. Он движется назад, уходя из кольца. Шаван становится пчелиным жалом, целит в грудь, в пупок, шею, бедро... Адриан отбивается, отмахивается, отпрыгивает, откатывается... назад, назад, назад без конца... и вот упирается спиной в стену зала, а западник колет прямым выпадом. Стрела в живот. Молния!.. Но Адриан успевает шатнуться, клинок скользит по ребрам, вонзается в стену. А затем владыка рубит снизу вверх — неловким, слабым, косым ударом... и задевает руку врага.

Отличная сталь. Острей лезвия бритвы.

Со звоном падает меч, а шаван потрясенно смотрит, смотрит на свое запястье, рассеченное до кости, и не находит дыхания, чтобы закричать. Император извлекает из ножен Вечный Эфес и наносит последний удар.

Когда мертвец упал на пол, он стал совсем маленьким, не больше кошки. На глаза Менсону навернулись слезы. Сам факт смерти никогда не впечатлял его, но вот это странное превращение... Большое становится ничтожным. Сжимается, стискивается. Лишается права занимать место. Мир живых вытесняет прочь бесполезный мотлох...

Он протер глаза рукавом и взял рисунок. Да, под копытом жеребца должен быть череп. Человеческий, но крохотный, меньше подковы. Шут поднял карандаш и принялся править острие.

Владыка, хромая, прошел через зал. На теле краснели три раны — две на боку, одна на бедре, однако все неглубоки.

Он остановился против пары оставшихся в живых западников, поднял к их глазам окровавленный Вечный Эфес. Трехгранный клинок был гладок, как тончайший шелк, как лед, смазанный маслом. Багровые капли не могли удержаться на нем, срывались одна за другой, пока кинжал не остался совершенно чистым. Тогда стало видно, что он прозрачен, будто стекло.