Скрамасакс

Старик, дав чуть времени осмыслить сказанное примолк, я задумался: "Ничего себе поворотик..." однако, размышления длились не долго — ярангу снова наполнил его вкрадчивый голос:

— Что предшествовало твоему последнему переносу за грань? — задал он вопрос и сам на него же ответил, — Ты стоял умом прямо в сердце, опустив внимание в грудную клетку, всем естеством проникся молитвой, и тем самым как-бы соединил разделённую душу. А у цельного человека желания, перерастая в жажду, становятся истинными.

Наша родина — рай, с первородным грехом, будь то Прохорова ветка, — Серафим усмехнулся, — Или каноническое яблоко, не суть, человек познал страх, который и раздробил его надвое. Сознание от души отделилось, связь осталась, но она незначительна, и растерянный разум, оставив привычное место, познал зло.

Тебе удалось ненадолго проделать обратное — соединить разделённую душу. При этом желание возвратиться в эдем, перейдя в сильную жажду, увеличилось многократно. К тому же, оно ещё и было усилено предыдущим визитом в преддверие оного. Человек всегда подсознательно хочет вернуться на родину. Вот таким образом ты и соединил расщеплённую душу, на эту благодатную почву и упали слова, они, проникнув непосредственно в сердце, принесли очистительный пламень, тем самым открыв дверь. Девяностый псалом, в момент чтения которого всё и случилось — очень сильное слово.

Стояние умом в груди весьма действенная внутренняя работа, которая рано или поздно соединит расколотого человека, и сила желаний многократно усилится. На долгом пути это лишь шаг, но он ключевой.

Пойдя по данной дороге, ты вскоре будешь мыслить уже не мозгом, но сердцем, а сознание ассоциировать с грудью — не с головой, с этого момента совесть да интуиция и поведут тебя дальше.

Упрочь разум на изначальном его месте. Укрепи там внимание, но ни в коем случае не фантазируй — не представляй: ни сердце, ни душу, ни кровь — вообще ничего, просто спусти сознание ниже. Постепенно дух обретёт контроль над умом и будет им управлять. Упражняйся, попробуй, как с правильным дыханием делал у Прохора, творить так постоянно, тогда, повторюсь, желания будут сильнее в разы и при помощи слова их станет возможно передавать непосредственно силе. Вот... — крякнул старик, — Это и есть веры очередная крупица.

— Ты упомянул интуицию, она тоже как-то связана... — подбирая слова и угодив в тупик, я сделал неопределённый жест и закончил, — С этим, со всем?

— Ни как-то, а непосредственно, что есть интуиция?.. С латыни — мгновенно постичь. В русском языке есть похожее слово — чутьё, однако оно не передаёт полного значения данного свойства сознания.

Как я понимаю — интуиция это способность прямого, непосредственного постижения истины, без так необходимых мозгу рассуждений да подтверждений, сердцу вполне достаточно выводов. При перемещении ума из головы в грудную клетку, доказательства утрачивают мнимую значимость, и душа напрямую, без посредников, постигает истину.

— Сложно для меня всё это, но я тебя услышал, буду осмысливать и попробую в очередной раз поэкспериментировать. Сейчас извини, рубит меня — даже половины не понимаю, — констатировав очевидное, ставлю точку.

Сон уже навалился со страшной силой, весь разговор я пытался не провалиться в сладкую негу, но теперь желание стало непреодолимым, и я просто был вынужден капитулировать.

Глаза окончательно сомкнулись. Я, так, не успев сказать старику об обнаруженном Громе — близнеце скрамасакса, завалился на бок и моментально вырубился.

Глава 5. Битва

Проспал я почти целые сутки. Проснувшись, огляделся, Атанас, Таймас и Аника продолжали сладко посапывать, а вот старика в яранге не наблюдалось и я тихонечко, дабы не тревожить друзей, вышел наружу, озабоченно покосившись на башкира.

Вновь утро — позднее утро, в этом мире без часов судить о времени сложно, оно тут течёт размеренно, не торопливо, порой как-то вязко, что ли. Погода кардинально не изменилась, всё также, практически не давая тепла, висело низкое холодное солнце, а вот свет наличествовал с перебором. Вынырнув из сумрака, я моментально ослеп, лишь проморгавшись и чуть привыкнув к сиянию исходящему от сверкающих снежных кристаллов, окинул взором пейзаж и в очередной раз поразился суровой красоте северной природы. Ёлки и сосны пригнулись, сгорбились под тяжестью снега, редкие берёзки и верхушки кустов, торчащие из наметённых последней бурей сугробов, искрились причудливым инеем.

— А вот и батюшка, — заметив идущего на лыжах старца и рядом с ним Беляша, я пробормотал себе в бороду.

Волк, подбежав первым, просительно ткнулся в опущенную ладонь. Мне ничего не оставалось, как присесть и чесать его за ушами.

— Ну, что же делать с тобой, шелудивый? — заметил я иронично. Зверь, одёрнув голову, встряхнулся и обиженно глянул в глаза.

— Да прикалываюсь я, юморю в общем, — поспешил того успокоить, — Не шелудивый, совсем не шелудивый, даже наоборот. Лучше расскажи-ка, где вы с батюшкой шлялись?

Беляш вновь пододвинулся ближе и довольно заурчал.

— Ты не волк, ты поросёнок, всё понимаешь, а отвечать не хочешь... да шучу, шучу, — смех сорвался с губ, и я попытался удержать голову оскорблённого зверя — какое там... Итог нашей скоротечной возни: я валяюсь в сугробе, а вмиг подобревший Беляш, лижет мне щёки.

Тут подоспел Серафим:

— Проснулся, играетесь, ну и славненько, друзья ещё спят? — я кивнул, — Пусть спят, пару дней у нас ещё есть. Если Таймас к послезавтра не оклемается, придётся тащить его в поселение Перми — просить местных чтоб приютили болящего.

— Он также как я... тогда... где то по лабиринту бегает?

— Не знаю, может и на сковородке греется, это смотря, какие у него представления об аде.

— То есть всё произошедшее со мной в сером лабиринте к реальности отношения не имеет, просто сон, иллюзия...

— Отнюдь, мысль материальна, но аксиома сия становится очевидной лишь после смерти.

— Хрен с ним... — прекращая начавшийся мыслительный процесс, тряхнул головой, — Давай, лучше поговорим о насущном...

— И?.. — вопросительно подняв брови, старик пристально посмотрел мне в глаза.

— Вот... — ничего не поясняя, я достал из наплечных ножен оба скрамасакса и передал их ему.

— Хек... — крякнул Серафим, впрочем, удивления на его лице не наблюдалось. Повертев ножи в руках, он отдал их обратно и правую, в которой держал поглотителя душ, брезгливо отёр о подрясник.

Ах да, забыл сказать — аура Грома, была сильно похожа, на голубое свечение катаны.

Вспомнив о мече, я вновь перешёл на мистическо-философскую тему, хоть мгновением раньше, и отгонял её. Чуть посопротивлявшись сам себе и, не удержавшись под мощной атакой любопытной хрюшки, я задал вопрос:

— Ты видел, что проделала катана, в самом конце отчитки?

— Нет, однако, почувствовал...

— Ну и как это понять?

Старик развёл руками, и мне пришлось описывать виденные мной искры, исходящие от клинка в момент соприкосновения его с тёмной энергией. В ответ он непонимающе пожал плечами.

"Где-то я уже это видел?.. А... точно!.." — Данная ужимка сильно напомнила недоуменно-растерянные жесты Прохора Алексеевича, при всём несоответствии в комплекциях и внешности, оба старика при внимательном рассмотрении оказались весьма схожи, словно не наречённые, а кровные братья.

— Не знаю, что ты так уставился?.. То, что проделал меч, должно было сделать слово, ты просто его опередил.

Видимо, зависнув, выражение моего лица кардинально изменилось. Я, прогоняя остатки воспоминаний, мотнул головой и ответил:

— Тогда понятно. Интересно, каково Прохору Алексеевичу там, похожи вы с ним?..

— Похожи?.. — Серафим в искреннем недоумении приподнял брови, но всё же ответил, — А что ему?.. Небось, хорошо в раю старому лису, это нам тут... нужно землю отогревать — могилу копать надобно.

— Кого будем хоронить?.. — ничуть не удивившись ответу, ляпнул я машинально.

— Скрамасакс твой, вернее души заключённые в нём, причём, надо проделать всё побыстрей, времени почти не осталось. Что ж ты мне раньше-то... не показал близнеца? Теперь бы успеть... — сокрушённо пробормотал озабоченный старец, и я направился будить друзей.

Аника проснулся сразу, как только почувствовал прикосновение, так, словно ошпаренный, и вскочил, выставил перед собой нож и непонимающе завращал головой.

— Спокойствие, только спокойствие, всё хорошо, по крайней мере, пока, — утихомирив мальчишку, я приступил к Атанасу. Этого борова ничего не пронимало: ни тряска за плечи, ни крик прямо в ухо, всё ему было пофиг, сладко причмокивая губами он спал как сурок. Пришлось пойти на крайние меры — облить его холодной водой. Только это и подействовало, но наш космач, ожидаемо остался недоволен: "Ничего страшного, побурчит немного и отойдёт". — Вот с Таймасом, даже такой фокус не прокатил — парень завис в небытие, вообще-то, Серафим говорил, что тот очнётся не скоро, но всё же — попробовать стоило.

— Всем умываться, приводить себя в порядок, пойдём... — усмехнувшись, застыл на полуслове вошедший батюшка, — Впрочем, тебе, — тыкнул он пальцем в нахохлившегося Атанаса, — Можно обойтись без водных процедур.

Что, болящий не будится? — разглядывая мокрое лицо башкира, Серафим задал риторический вопрос, — Аника, дорогой, вытри его, а вы оба, марш копать яму!

Ох и намучились мы: пока разгребли снег, пока развели огромный костёр, пока верхний слой почвы прогрелся, пока выкопали полноценную, глубокую могилу, перевалило далеко за полдень.

На мой вопрос:

— Зачем столько возиться, ведь ртуть с заключёнными в ней душами занимает лишь четверть стакана?

Старик возразил:

— Уважение к мёртвым надобно выказать, чтоб всё по-людски. — В принципе, он прав, впрочем, как и всегда...

Пока канителились с ямой, Серафим приготовил вкуснейшую кашу. Пообедав, мы приступили непосредственно к погребению. Набежавшие свинцовые тучи приблизили и без того скорый вечер. Я, было, подумал опять козни Одина, и как позже выяснилось, оказался прав.

Батюшка, по такому случаю, достал из своих закромов парадное, священническое облачение и под какие-то молитвы, переоделся. Сразу приосанился, расправил сгорбленные плечи, на лице его появилась решительность, я глядя на это, тоже проникся моментом и осознал: "Сейчас, что-то будет — прямо из ряда вон выходящее".

"Неужели, всё скоро закончится?.. — с приходом данной мысли накатило сожаление. — Домой, как я понял, уже не попасть, нет меня в той реальности, вероломно убит — взорван под покровом ночи какими-то отморозками. Закончится всё, и что прикажете делать, цели нет, а без цели — то не жизнь — то существование".

* * *

Вечерело, белоснежное покрывало, отражая лучи розового заката, играя полутонами да причудливо переливаясь — завораживало. Отец Серафим, достал из мешка бронзовый кубок и тщательно его, протерев, пробормотал:

— Ну, вот и пригодился, Прохор, твой подарок.

Взглядом, попросив передать предмет, я его скрупулёзно рассмотрел: у основания — по окружности чаши шёл обод из переплетающихся цветов, выше находились изображения двух воронов, двух волков и двух ножей, а по самому краю были начертаны непонятные руны.

— А чей это кубок, не Одина случаем? — озвучил я внезапно пришедшее предположение.

С воронами сталкиваться уже приходилось: Хугин и Мунин — думающий и помнящий — мерзкие, скажу вам, птички. Про волков Гери и Фреки знал, но немного, лишь то, что было передано мне дедом во время экспресс обучения, однако если судить исключительно по именам — жадный да прожорливый, они те ещё твари. Ну и скрамасаксы с ними и так всё понятно.

— Получается, что его, — констатировав очевидное, старик удивлённо продолжил, — Неужели брат знал обо всём?..

Спустя пару секунд Серафим вышел из задумчивости:

— Когда это было?.. Дай Бог памяти... лет двести назад, нет — чуть больше. Всё произошло в Константинополе, сразу же после его падения. Франки тогда вошли в город и резали всех без разбора. Когда я с двумя престарелыми монахами, пытаясь выбраться из этого ада, метался по охваченным пламенем улицам, и уже почти отчаялся, нас спас Прохор. Весь в саже, руки в крови, ничего не объяснив, всучил мне вот этот кубок, проводил к тайному подземному ходу, а сам остался. С ним мы встретились позже. С тех пор чаша у меня и валяется, пытался её вернуть, на это он лишь сказал: "Дарю, тебе она пригодится".

— Так может Феофан правильно предположил, что дед ангел?

— Возможно, и правильно, я сейчас даже не знаю...

Тряхнув головой, видимо, выгоняя не к месту пришедшие воспоминания, Серафим забрал у меня оба скрамасакса. Открутив навершие рукояти Грома, он высыпал содержимое в кубок. Заглянув через плечо, я увидел светло жёлтый порошок, дед и тут оказался прав — именно так выглядит сера. Свернув голову ворона у Молнии, старик вылил ртуть в чашу. Поскольку, Прохор Алексеевич говорил, что при соединении всех четырёх стихий случится нечто невероятное я, задержав дыхание, с силой сожмурил глаза.

Тишина... вновь бросил взгляд на кубок и охренел на этот раз уже дважды, когда увидел на его дне бешено вращающуюся воронку, и когда, при моментально почерневшем небе, повернул голову кверху. Над импровизированным столом, творилось нечто немыслимое. Густые грозовые облака, выстроившись кольцом, посверкивая всполохами небольших молний, вращались так же, как содержимое чаши, но в противоположную сторону. Представшее взору зрелище было весьма грандиозным: девственно чистая северная природа, белизна, чуть попорченная чёрной кучей вырытой нами земли, закат, всполохи молний, и в последних лучах отливающий розовым плотный бублик туч.

В себя мне удалось прийти лишь спустя некое время, похоже, что глядя на все эти пертурбации я выпал из реальности и пропустил достаточно много. Думаю, не менее получаса пронеслось за секунду. Остатки нашей ватаги, боясь пошевелиться, стояли точно вкопанные. Очередная молитва звучала на греческом и декламировалась с листа — так, ничего особенного, вроде всё по стандарту. По её окончании старец бережно положил прочтённый клочок прямо в чашу.

Бумага без видимого воздействия загорелась, через мгновение вспыхнула сера, и это пламя больше всего походило на огонь, выходящий из сопла паяльной лампы. Мощный столб поднялся где-то на метр, около минуты басовито погудел и резко исчез. Оставшийся от потухшего огня дымок неспешно заструился ввысь, поток его потихоньку нарастал, пока не стал настолько мощным, что быстро достиг туч. Коснувшись их, дым подхваченный круговоротом закрутился.

С усилием, оторвав внимание от небесной вакханалии, я медленно опустил задранную голову и, скользя взглядом по дымному столбу осознал: "Это не дым, это умершие люди, узники скрамасакса".

Их была тьма — тысячи тысяч. Приглядевшись внимательней, я заметил и отдельные белёсые фигуры, из которых, в общем-то, и состоял данный уже натуральный торнадо. Аника с Атанасом, вжав голову в плечи, закрыв глаза, стояли не дыша, похоже, что давно так застыли и пропустили всё шоу.