На следующий день я упаковал чемодан и вернулся в свой дом в деревню. Желание поразвлечься в городе совершенно исчезло, равно как и заниматься делами.

Я был утомлен и испуган; мысли путались, я был не в состоянии о чем-нибудь здраво рассуждать. Иногда мне казалось, что я схожу с ума, иногда — что нахожусь на грани тяжелого заболевания. Однако, независимо от моего состояния, мой дом оставался единственным местом, где я мог обрести покой, а потому я и направил сюда свои стопы. По прибытии, мой слуга, как обычно, отнес мой чемодан в спальню, снял ремни, но не стал распаковывать. Мне не нравится, если кто-нибудь копается в содержимом моего "Глэдстоуна"; не то, чтобы в нем содержалось что-то, не предназначавшееся для посторонних глаз, просто если кто-то разбирает мои вещи, потом я долго не могу найти нужную. Одежда — пожалуйста, пусть слуга убирает ее туда, куда сочтет нужным, он лучше меня знает, где что лежит; тем более, я не вожу с собой, как правило, больше одного фрака, смены белья и некоторых других вещей. Однако там также имеются письма, книги и бумаги — и куда их положить, известно только мне. У всех слуг имеется ужасное свойство так разбирать бумаги и книги, что необходимо не менее половины дня, чтобы привести их потом в должный порядок. И хотя я плохо чувствовал себя, кружилась голова, разборкой вещей я занялся сам. И сразу же заметил, что коробка для воротничков повреждена, а внутри находится что-то постороннее. Я открыл коробку, чтобы посмотреть, насколько пострадали мои воротнички, когда нечто, находившееся внутри в свернутом состоянии, распрямилось, выпрыгнуло на пол, перемахнув стенки коробки и чемодана, после чего поползло через комнату в уже известной мне манере.

Я ни на мгновение не усомнился, что это был палец. Последовавший за мной в деревню из Лондона.

Куда он делся, я не знал, я был слишком подавлен, чтобы проследить за ним.

Несколько позже, ближе к вечеру, я уселся в кресло, взял книгу и попытался читать. Я очень устал от поездки на поезде, городской суеты, испытывал дискомфорт и тревогу, вызванные появлением пальца. Я чувствовал себя опустошенным. Я не мог сосредоточиться на чтении и потихоньку начал засыпать. Книга выпала у меня из рук и с шумом упала на пол; я вздрогнул, но не пришел в себя. Не уверен, что спать в кресле — это хорошо. Как правило, после этого у меня болит голова, а кроме того, я чувствую себя словно в тумане. Пять минут сна на кровати, вытянувшись во весь рост, стоят тридцати минут сна в кресле. Это мне известно по собственному опыту. Когда спишь сидя, возникают проблемы с головой: она то падает вперед, то склоняется вправо или влево, и ее необходимо вернуть в положение, когда она располагается на одной линии с позвоночником, где расположен центр тяжести; в противном случае голова перевешивает, тело наклоняется, и человеку грозит опасность вывалиться из кресла на пол.

Тем не менее, в данном случае, сон оказался целебным для меня, поскольку я чувствовал себя смертельно усталым; пробудился же я не оттого, что голова моя опасно склонилась набок, не оттого, что мне грозило падение, а от ощущения холода, распространявшегося от горла к сердцу. Когда я проснулся, то обнаружил, что занимаю диагональное положение, мое правое ухо покоится на правом плече, открыв тем самым левую часть горла, и именно здесь, где пульсировала яремная вена, холод был наиболее ощутим. Я приподнял левое плечо и потер шею в том месте, где она соприкасается с воротником пальто. Что-то упало на пол; это был палец.

Мои ужас и отвращение еще более усилились, когда я увидел, что он что-то тащит за собой, нечто вроде старого чулка.

В окно заглядывало вечернее солнце, его блестящий золотой луч осветил палец, двигавшийся по полу. Теперь я был в состоянии разглядеть, что именно он увлекал за собой. Описать это довольно трудно, но я все-таки попробую.

Палец, который я видел, был твердым и вполне себе материальным; но то, что он волок, представляло нечто зыбкое, напоминающее туман. Палец соединялся с кистью, еще не материализовавшейся до конца, а находившейся, так сказать, в процессе материализации; эта рука соединялась с телом, еще более зыбким, парообразным. Все это палец тащил за собой подобно шелкопряду, тянущему нить. Я мог угадать руки и ноги, фалды фрака; все это то проявлялось, то исчезало, сливалось и разъединялось. Не было ни костей, ни мышц, ни вообще плоти; члены прикреплялись к туловищу, представлявшему собой неясный студень, и, по всей видимости, они были лишены функциональности, поскольку полностью подчинялись пальцу, тащившему все это немыслимое переплетение.

Части организма двигались совершенно хаотично, и мне казалось, — не могу утверждать этого наверняка, — что иногда в ноздре вдруг проглядывало глазное яблоко, а из уха высовывался язык.

Впрочем, этот зародыш тела я видел лишь мгновение, — другого названия для него подобрать не могу, поскольку материи в нем содержалось не больше, чем в дыме. Я видел его, пока он пересекал пространство, освещенное солнечным лучом. Но стоило ему снова попасть в тень, передо мной остался только ползущий палец.

У меня не оставалось сил, ни моральных, ни физических, чтобы догнать его, придавить каблуком и растереть по полу. Я совершенно ослабел. Что стало с пальцем, куда он спрятался, я не знал. И был не в состоянии подняться, чтобы посмотреть. Я сидел в кресле, опустошенный, тупо глядя в пространство перед собою.

— Простите, сэр, — раздался голос, — пришел мистер Скуэр, электрик.

— Что? — я повернулся на голос.

В дверях стоял мой камердинер.

— Простите, сэр, этот джентльмен хотел бы получить разрешение осмотреть электрические приборы и удостовериться, что с ними все в порядке.

— Ах, да! Пригласите его.

III

Я недавно доверил освещение моего дома инженеру-электрику, очень умному человеку, мистеру Скуэру, к которому испытывал искреннюю симпатию.

Он построил ангар, в котором установил динамо-машину, но прокладку проводов доверил своим помощникам, поскольку был завален заказами и не мог отвлекаться по мелочам. Однако он был не из тех, кто не обращает внимания на детали, ибо с электричеством шутить не стоит. Нерадивые или невнимательные работники частенько плохо изолируют провода или пренебрегают установкой свинца в качестве предохранителя на случай скачков напряжения. Сгоревшие дома, люди, получившие смертельный удар током, — это зачастую результат неудовлетворительной работы электриков.

Работы по освещению моего особняка только что закончились, и мистер Скуэр прибыл, чтобы лично все осмотреть и убедиться в отсутствии небрежностей и недоработок.

В деле электрификации он был энтузиастом, и обрисовывал перспективы, от которых захватывало дух.

— Все виды энергии, — говорил он, — взаимосвязаны. Если вы имеете энергию в одной форме, вы легко можете превратить ее в другую, по вашему выбору. Одна форма — это движение, другая — свет, третья — тепло. Для освещения мы имеем электричество. Мы используем его, однако, не так, как, например, Штаты, — там электричество приводит в движение транспортные средства. Почему наши омнибусы запряжены лошадями? Нам следует переходить на электрические трамваи. Почему мы сжигаем уголь, чтобы отапливать наши дома? Есть электричество, которое не порождает дым, как сжигаемый уголь. Почему мы позволяем себе не пользоваться энергией приливов на Темзе и других реках? Природа снабдила нас — в огромном количестве, бесплатно, — энергией, которую мы можем использовать для передвижения, обогрева и освещения. Позволю себе добавить, дорогой сэр, — сказал мистер Скуэр, — что я упомянул всего лишь о трех видах энергии и ограничил сферу применения электричества. Но что вы скажете о фотографии? О том, что оно приходит в наши театры? Держу пари, — добавил он, — в скором времени оно найдет применение и в медицине.

— О, да; я слышал о мошенниках, предлагающих ремни жизни, помогающие при всех болезнях.

Мистер Скуэр поморщился, услышав мою шпильку, однако продолжал.

— Мы не умеем использовать электричество в полной мере, — сказал он. — Я этого не знаю, но найдутся другие, и вскоре, — я уверен в этом, — мы будем пользоваться им так же, как сегодня пользуемся порошками и таблетками. Сам я не очень-то верю врачам. Я считаю, что человек заболевает тогда, когда у него не хватает физических сил противостоять болезни. Задумывались ли вы над тем, что мы беремся за дело не с того конца? Нам нужна энергия, чтобы компенсировать ее недостаток в нашем организме, а энергия есть энергия, в каком бы виде она ни представала перед нами: света, тепла, движения. Я не вижу причин, почему бы врачу не использовать приливы под Лондонским мостом, чтобы восстановить упадок сил у тех, кто пал жертвой бурной жизни нашей столицы. Они смогут это, я в этом уверен, но это еще не все. Политические и моральные силы, физические и динамические, тепло, свет, приливные волны и так далее — все это разновидности одной в основе своей энергии. Настанет время, и мы научимся преобразовывать гальванизм и моральную энергию для восстановления воли и излечения совести, в чем так нуждается современная цивилизация. Я не знаю, как это сделать. Я не знаю, как это будет сделано, но уверен, что и священник, и врач будут одинаково использовать электричество в качестве своего основного, даже, нет, — единственного, — средства. Они будут получать энергию везде, из приливов, из ветра, из течения рек.

— Приведу пример, — продолжал мистер Скуэр, посмеиваясь и потирая руки, — какие огромные возможности открывает применение электричества. В некоем большом городе, на западе Соединенных Штатов, даже большем по размеру, чем Нью-Йорк, имелись многочисленные трамвайные линии. Профсоюз работников компании потребовал, чтобы все не члены профсоюза были уволены. Но компания этого не сделала. Вместо этого она уволила членов профсоюза. Имелось достаточно людей, чтобы занять свободные рабочие места. Уволенным это, естественно, не понравилось, и они уговорились в определенный день и час перерезать все провода. Компания узнала об этом благодаря своим шпионам, и в назначенное время распорядилась поднять напряжение в сети в три раза. Таким образом, многие из тех, кто полезли на столбы перерезать провода, затратили гораздо меньшее время на то, чтобы оказаться внизу, чем вверху. В больницы со всех сторон потянулись машины с потерявшими сознание, сломавшими при падении руки, ноги или ребра, у двух или трех оказалась сломана шея. По моему мнению, компания поступила на удивление мягко — она не увеличила напряжение на столько, чтобы от злоумышленников осталась только горсточка золы; возможно, приняв во внимание общественное мнение. Как бы там ни было, забастовка прекратилась. Электричество произвело огромное моральное воздействие.

Теперь вы имеете представление о том, в какой манере любил болтать мистер Скуэр. Мне стало интересно, и я потихоньку начал склоняться к мысли, что в его словах содержатся зерна истины, хотя с первого взгляда они представляют собой пустую болтовню. Я был искренне рад, когда слуга пригласил мистера Скуэра войти. Тем не менее, я не встал с кресла, чтобы пожать ему руку — силы совершенно оставили меня. Слабым голосом я приветствовал его и предложил присесть. Он глянул на меня с некоторым удивлением.

— Что случилось? — спросил он. — Вы, кажется, нездоровы. Подхватили грипп?

— Прошу прощения?

— Инфлюэнцу. Сейчас каждый третий плачется, что у него инфлюэнца; продажи эвкалипта взлетели до небес, но он совершенно не помогает. Грипп переносится микробами. Что толку в эвкалипте? А вы сильно сдали с того времени, как я видел вас в последний раз, сударь. Что случилось?

Я колебался, стоит ли рассказывать ему обо всем, что со мной произошло, но мистер Скуэр был человеком прямым, и не любил ходить вокруг да около. Он оказался настойчив, и спустя десять минут уже знал мою историю в мельчайших подробностях.

— У вас нервное расстройство из-за этого ползающего пальца, — заявил он. — Странная история.

После чего замолчал, раздумывая.

Через несколько минут он встал и сказал:

— Пойду, проверю проводку, а заодно подумаю над тем, о чем вы мне рассказали; посмотрим, может быть, мне удастся что-нибудь придумать. Люблю загадки подобного рода.

Мистер Скуэр не был янки, хотя некоторое время жил в Америке, говорил и рассуждал как американец. Он пользовался их выражениями, но не подражал их говору. Он всегда держался совершенно естественно, когда дело касалось всего остального; использование американских словечек было его единственной маленькой слабостью.

Мистер Скуэр делал все очень тщательно, поэтому я не ожидал его скорого возвращения. Он не вернется, пока не проверит каждую деталь динамо машины, все провода и контакты. На это уйдет несколько часов. Было уже поздно, и, полагая, что ему не удастся закончить проверку сегодня, я распорядился приготовить для него комнату. У меня раскалывалась голова, тело словно пылало в огне, и я попросил слугу извиниться за меня перед мистером Скуэром, поскольку не смогу выйти к обеду, а лягу в кровать. По всей видимости, он оказался прав, — я подхватил инфлюэнцу.

Слуга — толковый парень, служивший у меня в течение шести лет, — был очень озабочен моим состоянием и спросил, не послать ли за врачом. Доверия к местному врачу я не испытывал, но послать за городским значило бы нанести ему оскорбление; приступ болезни, возможно, скоро ослабнет, поэтому я ответил отказом. Относительно средств борьбы с гриппом я был осведомлен не хуже любого врача. Хинин, хинин, и еще раз хинин. Я распорядился зажечь небольшую лампу, и опустить абажур, так, чтобы света было достаточно для отыскания на столике стакана лаймового сока, носового платка или часов. После того, как он это сделал, я попросил меня не тревожить.

Я лежал в постели, голову ломило немилосердно, тело и глаза горели огнем.

Уснул ли я, или начал сходить с ума, не знаю. Возможно, просто потерял сознание. Я плохо помню, что случилось после того, как лег, выпив предварительно немного сока, — на вкус как мыльный раствор. Проснулся я от резкой боли в ребрах, медленно усиливающейся, мучительной боли, иногда вспыхивавшей пульсациями. Находясь в полусознании, в полузабытьи, я все же частично осознавал происходящее. Боль была реальной; но в моих фантазиях мне виделся огромный червь, проделывающий путь внутрь меня между моими ребрами. Мне даже казалось, что я его вижу. Он совершил круговое движение, вернулся в прежнее положение, снова крутнулся, двигаясь скорее как шило, а не как бурав, совершающий полный оборот.

Наверное, это был сон, галлюцинация, поскольку я лежал на спине, глядя в низ кровати, где простыни, одеяло и покрывало сбились в одну кучу. Но когда у человека лихорадка, он приобретает как бы особое зрение, видит все и везде, вне зависимости от наличия предметов, препятствующих глазу.

Боль несколько привела меня в чувство, я попытался закричать, а затем повернулся на правый бок, который и терзало невидимое шило. И сразу же почувствовал, что оно исчезло.