Зверь лютый. Книга 22. Стриптиз

— Что глядишь-удивляешься? Поднять меч на "Зверя Лютого" — смерть свою поднять. Вороги мои... не живут. Живут — мои люди. Теперь и ты, например.

Через час, ободрав чужих живых и мёртвых, перевязав своих раненых и положив их, вместе с моими погибшими в сани, обоз отправился назад в Балахну.

Но дело только началось — мы выступили вперёд, к Городцу.

Беглый расспрос пленных показал, что и Буйные Суздальцы, и городецкие гридни были использованы "в тёмную" — о посольском обозе они не знали. Разбойники шли грабить купеческий обоз, гридни — выбивать шишей. Их несколько смутил приказ "Рубить всех!". Отчего и возникла заминка перед новой атакой. Но в бою приказы исполняют, а не обсуждают. А потом... Радил смог бы как-то правдоподобно объяснить, мог загнать кого-то на дальние погосты... Время. Если бы Боголюбский начал "гасить" Всеволжск — Радил смог бы выкрутиться.

"Историю пишут победители". И протоколы — тоже.

Но главное: зависть, ненависть в нём, достигла уже такого накала, что важен был только результат — уничтожение "плешивого". Любой ценой. Даже с риском для себя, себе во вред, "на зло". Это внутреннее личное чувство, в условиях неожиданности — упорного сопротивления моих бойцов в обозе, провал атаки разбойников, дало, пусть и не взвешенное, аргументированное, но страстно желаемое решение: "Руби! Их всех! Чтобы не было!".

Через два часа, нахлебавшись летящего из-под копыт снега на реке, пройдя с полверсты под обрывом "Княжей горы" по берегу затона, среди опустевших редких лачуг, сараев, вытащенных лодок, мы поднялись наверх и встали перед барбаканом — частоколом перед мостом. За ним торчала здоровенная воротная башня.

И башня, и стена, по обе стороны от неё, была усеяна головами любопытствующих горожан. Кое-где поблёскивали копья, много женских платков.

Темно, холодно. На верху, на этом плоскогорье — ветер задувает. Запалили несколько костров, не приближаясь к стене на перестрел. Молодёжь, подскакивая к стене поближе, втыкала в снег палки с перекрестиями. На них — гирлянды отрезанных ушей. В Городце не сразу поняли. Потом начался крик, вой. Стали стрелы кидать.

Мы не отвечали. Ни на стрелы, ни на ругань. Устали, замёрзли, надоело. Но — "конец — делу венец". Пока не "повенчаемся" — не остановимся.

Из насквозь промокших, промёрзших мешков стали доставать и выкладывать бордюр перед крепостью. Такой... венчик по кругу. Из отрубленных голов.

Когда-то я так делал перед вели Яксерго. Теперь — перед Городцом.

Я же дерьмократ, либераст и равноправ! Мне что суздальские головы, что эрзянские — одинаково хорошо катаются.

Меня к стене не пустили:

— Нефиг. У них самострелы есть. Охотники тама добрые. Белку в глазик бьют. Сиди тут.

Ивашко выехал поближе к стене, вытащил из мешка у стремени очередную голову. Помахивая и надсаживаясь, заорал:

— Эй, люди добрыя, городецкыя! Гляньте-ка! Во — глава вора да разбойника. Воеводы вашего, Радила-каина. В измене уличённого, в злодеянии посечённого. От руки Воеводы Всеволжского — убиённого. Все ли видят? Все ли узнают-радуются?

Со стены ударили несколько стрел. Ивашко, лихо джигитуя, отскакал назад, кинув по дороге голову Радила в общий ряд.

Зрелище произвело неожиданный эффект. Там как-то странно завопили и... запалили барбакан.

Сами бы бревна в снегу так бы не занялись, но, похоже, были заготовлены и сено сухое, и смола. Радил — хороший воевода, крепость к бою подготовлена.

В свете пламени было хорошо видно, как резвенько убежало в город "передовое охранение". Как старательно закрывали ворота.

Всё — "сели в осаду".

Пламя частокола несколько опало, но света давало достаточно

— Эй, городецкыя! Людишек своих — примете ли? Иль их тута посечь?

Десяток уцелевших пленных. Связанных, в нижнем белье, босые, на снегу. Остатки ушедшей с Радилом половины Городецкой дружины. Вторая половина — в городке сидит, оборону держит.

Как, "славные витязи", бросите собратьев, товарищей боевых, "други своя" — на смерть лютую, неминучую?

— Эй, "зверятские", чего хочите за них?

Умные люди на "Святой Руси" живут — сразу цену спрашивают. Знают, что бесплатный сыр только в мышеловке.

Начинается долгий нудный торг, Ивашка то подскакивает уже к самому рву и орёт городецким матерно, то возвращается ко мне, к костру и докладывает очередные предложения.

— Брось, Ивашко. Я условия не меняю. Всех — на всех. Они отдают моих людей. Их имущество. И палача с подмастерьем. Мы — пленных.

— А вот они брони и коней хотят...

— А голов отрубленных ещё — им не надобно? Ещё языками чесать будут — полон дохнуть начнёт. На морозе раздетыми — не славно.

Ещё час пустого трёпа. Препирательства, уловки, подробности процедуры... Останадоело.

Ребята прикатывают плаху, ставят на колени перед ней пленного десятника...

Дошло. Ворота в башне чуть приоткрываются. Слуга-мариец, поддерживает, почти на руках несёт паренька. Мой сигнальщик из Балахны. Что у парня с ногами?... М-мать... Жаль. Что я этого Радила такой лёгкой смертью одарил.

— Где ещё двое?

— Не, ты теперя нам наших двоих...

— Мне что, вашим так же с ногами сделать?!

Снова хай, лай, трёп... Я оказался прав: точильщика убили. Ещё осенью, в ледостав. Даже тела нет — в болото кинули.

— Ладно, где ещё один?

— А он не схотел к тебе идти.

— А мне хотелки, хоть его, хоть твои, сотник — без интереса. Тебе что дороже — твоих гридней головы или моего приказчика нежелание?

Вытаскивают связанного Хохряковича. Тот рвётся, умоляет не отдавать его "Зверю Лютому".

"Знает кошка, чью мясо съела" — русская народная. Не только про кошку.

Палача с подмастерьем отдавать... не хотят.

— Урюпа, будь любезен, выйди к стене. Эта парочка многим в городе... нагадила. Пока Радил верховодил. Теперь... им воздаяние пришло. В моём лице.

Урюпу в Городце знают не все. Но — многие. Из... авторитетных. Снова трёп, выяснение подробностей, "здоров ли твой скот"...

Выталкивают связанных палача с помощником. Следом — два воза с барахлом.

— Чего вашего нашли — всё тута.

— Вот и славно. Приятно иметь дело с разумными людьми. Бывайте здоровы, не поминайте лихом.

Задубевший, непрерывно стучащий зубами полон — к крепостным воротам. Дружина — "на конь". Сворачиваем лагерь, уходим.

Почти сразу, едва вышли на Волгу, я, с Ивашкой и двумя мальчишками-вестовыми, погнал домой одвуконь. Во Всеволжск.

Дело сделано. Эпизод выигран. Но это только очередной эпизод в цепочке.

Пять часов скока, горячая парилка после суток холода и ветра. В предбаннике — стопка водки, прожаренное мясо, капусточка с морозца. И хлопающий со сна глазами мальчишка-писарь.

— Пиши. Князю Суздальскому Андрею Юрьевичу от Воеводы Всеволжского Ивана — поклон...

Текст переписывается трижды. Оттачиваются формулировки, убираются... неопределённости, мелочи, ненужные подробности. Смысл: Радил — вор. Он убил моего человека в Городце, он убил моих людей на Узоле (у нас есть потери). Убит в бою.

Слово "казнь" — исключено. Радил — номенклатура светлого князя.

По делам его взяты пособники — палач да помощник. Могу — послать в Боголюбово, могу — сам поспрашивать.

И концовка:

"... Воевода Городецкий речных шишей прикармливал, в разбое ихнем — помогал. Буйна Суздалева — тому пример. И иные есть. Мне же, по воле твоей, велено речных шишей выбить. Для чего надобно по той земле ходить да чинить суд и расправу.

Радил за двенадцать лет и пяти тысяч душ не расселил. У меня за один год поболее людей русских принято да испомещено.

Оный Радил за двенадцать лет и пяти сотен душ языческих не окрестил. Моими же трудами за два года многие тысячи мари и эрзя и иных племён в веру Христовы приведены.

Я, княже, дела веду противу Радила много лучшее.

Посему прошу воли твоей государевой: отдай Городец и округу под руку мою. От того и шишей не станет, и людство приумножится, и слава иисусова в здешних землях воссияет.

А податей, что тебе Городец слал, втрое платить буду".

Городец давал князю сорок гривен. Куда больше Елно, много меньше Торопца Смоленским князьям. Даже втрое... выплачу.

Каблограмма ушла по вышкам, на другой день Лазарь передал её князю Андрею.

И — тишина.

* * *

Моё предложение — наглость. Но не запредельная.

Города на "Святой Руси" часто служат "разменной монетой" в играх князей. Их отбирают, завоёвывают, дарят, дают в приданое, в наследство, во владение или в кормление. Дают городки и переселенцам, и союзным племенам. Тем же берендеям, например.

Есть прецеденты. Но... Важно — как оценит мою просьбу Боголюбский.

* * *

Князь Андрей поступил разумно: послал своего человека в Городец. Разобраться на месте, судить не с моих слов. Вернее всего, посланный боярин и стал бы там наместником. Но тут прошла новость от Вечкензы о крещении мордвы.

Для Андрея укрепление православия — из важнейших вещей. Я знаю, что он заказывал молебны по этому поводу, сам горячо молился, благодарил Пресвятую Богородицу за предоставленную возможность быть соучастником в столь великом благом деле. По просьбе моей настоял на отправке ко мне проповедников из Владимира и Ростова, облачений, утвари церковной.

Молился в своей церкви в Боголюбово, отстаивал службы в самом высоком на "Святой Руси" (больше 32 м) новеньком ещё, три года как расписанном, белокаменном Успенском соборе во Владимире. Истово, с искренними слезами радости на глазах. Но только получив подтверждение от своего боярина в Городце, узнав о крещении мордвы от верных людей со стороны, дал ответ:

"Бери Городец. Вези дань, как сказал. За три года. Спаси тебя боже".

Нормально? — Крещение мордвы — подвиг великий. За то тебе Иване, честь и хвала. Но серебра... давай. Втрое. И за три года вперёд.

Пришлось спешно — ледоход не за горами — снова собирать дружину, ближников, ехать в Городец. И там, оглядываясь на никак не уезжающих людей княжьего окольничего, запускать технологию, которую мы применяли в Балахне для Тверского каравана. Народное название: "передвижная вошебойка". Модифицированную, расширенную.

— Все, кто хочет уйти с Городца на Русь — пусть уходят нынче же. А кто хочет уйти в земли Всеволжские — запишись у писаря. Долговые грамотки Радила — ныне у меня. Кто уходит во Всеволжск — долги списываются.

Аким Янович, поставленный воеводой, не снимал своей боярской шапки даже в сортире, чванился, чинился и кичился. Весь Городец, округа и прочая... "сарынь" — смогли полюбоваться на его постоянно торчащую в небеса "кичку".

Урюпа сумрачно делился с жадными до новостей местными своим впечатлениями. Насчёт "бабы, тепла, хлеба, мира". Когда кто-нибудь начинал возражать:

— Да ну! Враньё всё!

Подносил к носу недоверчивого слушателя свой здоровенный кулак и спрашивал:

— Чем пахнет?

— Чем? Хлебом?

— Не. Хлебом — жизнь у Воеводы. А тута — смертью. Твоей. За брёх.

С пол-тыщи душ, прежде всего — гридни с семьями, Радиловы ближники, люди богатенькие — ушли вверх по Волге. Кто в Кострому, кто в Ярославль. Ещё с полторы тыщи, преимущественно бобыли, пошли вниз, во Всеволжск — "там баб дают!".

Каждую весну множество людей из Всеволжска отправлялось, с наступлением тепла, по лесам и полям. Вновь прибывшие удачно заполнили открывающиеся вакансии в моей промышленности.

Чуть позже, когда сошло половодье, мы провели ещё одни призыв переселенцев-добровольцев. Приманивая добрыми землями, белыми избами, стеклянными окнами, богатыми подворьями...

Затем Урюпа, поставленный мною градоначальником взамен вскоре отозванного Акима, провёл заключительный этап: всё оставшееся население было переселено на новые земли. Большая часть малодворок была разрушена, несколько селищ — перестроены и развёрнуты до привычного мне размера.

Полностью было переселены жители самого Городца. Для многих посадских это было катастрофа: ни железячники, ни горшечники — мне не нужны. Разве что — дети их. Если выучатся.

Хотя, конечно, были разные персонажи.

Феодоровский монастырь ещё не достроен. Но церковка уже поставлена, освящена. Внутри несколько икон. Одна из них привлекает моё внимание: явный новодел, краски яркие, копоти почти нет. Игумен, заметивший мой интерес, объясняет:

— Брат Хрисанф богомазит. Инок добрый, смиренный. Однако ж, временами, входит в него упрямство. Вот, де, я так вижу! И хоть кол на голове теши. Седмицу в холодной отсидел, а всё упорствует.

И игумен тычет в изображение.

Икона — "Феодор Стратилат и Феодор Тирон". "Стратилат" — полководец, "тирон" — новобранец. Легенды о двух святых-тёзках, воинах-христианах, связывают их друг с другом и с св. Георгием. Изображения выполнены по канону: Феодор Тирон стоит по правую руку Феодора Стратилата, Стратилат вертикально держит копьё в правой руке. Греческие шлемы с высоким гребнем, круглые щиты, красные плащи и туники... Чем же игумен недоволен? Не сразу понимаю — Тирон изображён без бороды. Святые великомученики, воины христовы — должны быть бородатыми. Для передачи мужественности. А тут...

А ведь я это лицо видел. Феодор Тирон... Нет, таких знакомых у меня нет. И в ту древность я не вляпывался... Но этот фейс... Где-то... в башне... в Киеве... в первые мои месяцы после вляпа... граффити... изображение соития суздальского отрока и жены киевского мытаря Петриллы... после чего Долгорукого и отравили...

"Молодой парень, безбородый, безусый с тонкими чертами лица стоит на коленях с разведёнными смущённо руками. На лице — комичное выражение: и стрёмно, и куражно. Намёк на улыбку. На голове — колпак, на затылке колпака — ленты. Одет в кафтан, застёгнутый сверху до пояса на пять пуговиц. Нижняя часть тела полностью обнажена. Очень детально прорисован эрегированный член. Перед ним на спине женщина с разведёнными, согнутыми в коленях ногами. Дама прорисована слабо, парень — детально и качественно. Рисунок небольшой, 25 на 15 сантиметров".

На иконе... эрегированный член... не прорисован. А опознать по лицу... выражение чуть другое...

Героя-любовника звали... Нечипко. А рисовальщика...

— Позови-ка мне этого... Хрисанфа.

Парень, промёрзший, голодный никак не мог отогреться. Трястись перестал, только когда я ему припомнил тот киевский рисунок. Замер не дыша. Перепугался страшно. Впрочем, я его успокоил:

— По делам твоим видно — господь дал талант. Будешь работать у меня. Мне ныне — много икон надобно. Дам место, краски, учеников. Богомазить будешь... по канону. И — по душе. А ты, игумен, собирайся. Пойдёшь с братией на Сухону. Надобно и в те края слово христово нести.

Игумен повозмущался, начал, было, слов громких говорить. Потом затих: будучи из людей Феодора, возвращаться в Ростов он... очень не хотел. Через неделю монахи ушли ставить скит на Глядене, а Хрисанф приступил к созданию мастерской у меня во Всеволжске.

Человек талантливый, он не только основал новое течение в иконографии, но и воспитал множество учеников, создал множество икон, украсивших стены церквей. Рисовал он и портреты сподвижников моих, и орнаменты для наших изделий, и... и многое иное.