Вокруг всей Европы. А ведь до того у русских военных моряков переход от Кронштадта до Киля казался очень долгим, и котировался, как кругосветка у англичан. Но люди в Безымянном Совете были решительные, и дерзость замысла им пришлась по душе.
Но и тут была неясность — а что делать потом?
Бунтовать греков, как советовала всеведающая Виа? Блокировать Проливы, как уверял погрязший в экономике Шувалов? Или?
— Или просто прорваться через Дарданеллы, вломиться в Босфор и высадить десант прямо в Стамбул. Поддержав корабельными пушками.
— И долго вы там продержитесь? — саркастически спрашивал Шувалов.
— Если к тому времени на Черном море будет господствовать русский флот, способный перевезти подкрепления и припасы — неограниченно! — увлеченно скреб когтями лакированный стол Баглир. И, чуть холоднее, — выход эскадр, полагаю, можно приурочить к открытию Канала.
Инициатива наказуема исполнением. Командовать обходной операцией поручили князю Тембенчинскому.
Но надо было найти и адмирала. Полянский всерьез занедужил и умер, не успев подать в отставку. Сенявин взялся за воссоздание Азовского флота. Селиванов — штабник, и не хочет покидать уютного кабинета в Адмиралтействе иначе, чем для инспекции. Рябинин — галерник, и что такое паруса, успел уже забыть. Спиридов же болел притворно, попросту не желая идти под команду дилетанта. Талызина еще когда Миних повесил... Пришлось искать из молодых да ранних. Капитан первого ранга Самуил Карлович Грейг согласился на эполеты контр-адмирала, то есть совершил прыжок через чин капитан-командора, и принял должность командующего эскадрой. Заранее предупредив, что если Баглир будет ему мешать, то будет вышвырнут за борт без церемоний. Выход флотов, как и открытие Канала, был назначен на весну следующего, 1766 года.
7. Командующий.
Следующие полгода Баглир попросту счастливо жил, повинуясь извечному ритму русского быта — полгода запарка, полгода отдохновение. Тетешкался с детьми — избыточно, как полагала жена. По большому счету вся страна, собрав урожай, уходила на зимние квартиры, продолжая лишь необременительную заботу по хозяйству. Правда, хозяйство князю Тембенчинскому доверили большое. Он помогал Грейгу готовить флот, присматривал за созданием и тренировкой Штурмового Корпуса, снаряженного касками и противопульными кирасами. Хотя — чего там было присматривать? Командующий корпусом, отличившийся в Польше полковник, а ныне генерал-майор Александр Суворов и сам отлично справлялся. И настолько преуспел, что его "Десантное уложение" Румянцев велел напечатать таким тиражом, чтобы каждому офицеру в русской армии хватило. Сам же он сосредотачивал Вторую армию против Очакова и Крыма. Чернышев возглавил Первую — в Подолии, изготовленную не только против турок, но и, на всякий случай, против австрийцев. Под Воронежем в третий раз за столетие ожили верфи, принявшись спускать странные "новоизобретенные" корабли, плоские, как камбала. Нормальные морские орудия многие их них не влезали, приходилось ставить уже даже не единороги — мортиры. На Днепре начали новый канал — в обход порогов.
Помимо приятных занятий и дел увлекательно нужных, той зимой Баглиру досталась и неприятная работенка. А началось все с разговора в гостях у Миниха. Фельдмаршал ненадолго выбрался с очередной стройки где-то у горлышка Карельского перешейка, и вел насыщенную светскую жизнь. Балы, вертопрашество. Будто не фельдмаршал, а корнет! Редкий вечер можно было застать его дома. Баглира же застать на любом бездельном сборище было невозможно. Князь Тембенчинский предпочитал радости тихие: жену, сырую осетринку и полеты над окрестными болотами. Его, правда, видывали изредка в Манеже. Надо было поддерживать кавалерийский навык и приучать к себе столичных лошадей.
И когда Миних прислал записку с намеком, мол, буду дома, Баглир с трудом разорвал паутину сложившегося дневного круговорота. Виа погрязла в очередном сиюминутном кризисе, и свою жену с Фонтанки выманить ему не удалось, как он ее ни упрашивал. Не помогло и щекотание за ухом, обычно безотказное последнее средство.
— Опять заговор, — страдальчески сообщила Виа, — опять адские машины, подкопы, кинжалы... Утром на разводе в Петра стреляли. То есть чуть не стреляли...
Дело было простое и совершенно обыденное, но примечательное своеобычным душком. Некий офицер с печальной фамилией Грустилин, не ставший увольняться из армии после "недельной смуты", не смог найти толкового управляющего, способного вести хозяйство без крепостных. Виноват, само собой, оказался император Петр. Увы, с кинжалом или пистолетом к царю подобраться было трудно. Царь без телохранителей по улицам уже не ходил. Адские же машины с кареты царя и его соратников кирасиры снимали. И, не заглянув под днище и в другие укромные уголки, просто не подавали к подъездам. Маршруты следования тоже досматривались, а график поездок никогда не соблюдался, так что заминировать дорогу тоже не получалось.
Оставалось — или начинать настоящую осаду Зимнего, или — думать.
И нужная мысль пришла. Офицер решил купить тульскую нарезную винтовку. Засесть на крыше, и застрелить императора издали, с полуверсты. Беда была одна — денег не было. Поместье, еще до смуты трижды заложенное, отошло в казну. А из полка, стоящего на Волыни, пришлось дезертировать. На Волыни-то император не водился. А потому большой проблемой стали десять обычных золотых рублей — именно столько стоила нарезная винтовка.
В отчаянии Грустилин ходил по городу, не ел, не спал, и стал вовсе похож на привидение. Носил мундир своего бывшего полка, потому как штатской одежды купить не мог, а сменять поношенную форму на какие-нибудь лохмотья не позволяла шляхетная гордость. А потому попался патрулю, но разжалобил строгих офицеров при касках и бляхах на груди сказкой о поиздержавшемся командировочном, которому не на что вернуться в расположение. Ну не пешком же идти на Волынь! Грустилин едва не плакал от неподдельной жалости к себе, и ему поверили. Отпустили.
Этот случай навел его на поистине блестящую идею — написать письмо на имя командующего округом и попросить у него десять рублей на дорогу. Но Миних, уже пять лет как бессменно руководивший армией прикрытия столицы, как и строительством укреплений, был в дурном расположении духа. "Прогулял — страдай", — написал он на прошении. Грустилин не успокоился, и направил прошение главковерху. Князь-кесарь только черкнул перышком поперек — мол, отказать. Следующая слезница легла на стол к императору Ивану Антоновичу, но бывший страдалец руководил ликвидацией униатской церкви, работал допоздна и попросту заснул, взявшись за это прошение. Заботливый секретарь решил, что это форма отказа...
Неизвестно, шевельнулось ли хоть что-нибудь в душе бывшего прапорщика Грустилина, когда он писал прошение императору Петру Федоровичу. Скорее всего — нет. Эта простая натура не была в состоянии испытывать сложных чувств. Воспитанный европейцем, всю свою недолгую жизнь проведший в России, Грустилин не понимал ни книг, которые читал по-французски, и которые никак не относились к окружающей его реальности, ни мира, который был вокруг, и белькотал по-русски. Скорее всего, он считал, что это совершенно правильно, когда орудие тираноубийства приобретается на средства самого деспота. Свои десять рублей он получил от будущей жертвы, и уверенно направился в оружейную лавку. Одна винтовка, пять патронов. Три — на учебу. Один — врагу. Еще один на случай, если не удастся скрыться.
Стрелять решил с крыши недостроенного Кольца, в чем был свой юмор — это здание, хотя и предназначалось для высшего военного командования империи, основным своим назначением имело отнюдь не поселение генералов поближе к Зимнему, чтобы под очами государевыми ходили. И не для того, чтобы Петру и Ивану было ближе добираться до своих подчиненных. А чтобы закрыть дворец от остального города толстыми и высокими стенами, с прокладкой из верных людей между. Закрыть от возможных выстрелов.
Блестящий пример дотошности Виа Тембенчинской. Раз есть оружие, способное сделать что-либо, например, попасть за полверсты в пятак, необходимо исходить из того, что рано или поздно оно будет применено супостатом. И не стоит ждать первого применения, чтобы начать беречься. Во всяком случае не тогда, когда речь идет о жизни императора. Грустилин, не именовавший Россию иначе, чем "эта страна", по крови все-таки был русским. Иначе не выбрал бы подставкой под локоть средство борьбы со снайперами. Пусть и недостроенное пока.
Ирония не состоялась — Грустилина схватили кирасиры, охранявшие стройку. Официально — от раскрадывания строительных материалов, воровства в стране популярного и совесть русских подданных отчего-то не отягощающего. Схватили — не тогда, когда он, дав копеечку сторожу, зашел взять немного извести. И не тогда, когда полез по лесам наверх. А когда достал из свертка винтовку и стал устраиваться поудобнее.
Теперь его надо было допрашивать. И, поскольку речь шла о покушении на царя, без Виа было никак не обойтись.
— Меня подмывает вспомнить основную профессию, — заметил Баглир, потягивая тем вечером рейнвейн в компании фельдмаршала, — ведь здесь все простейшие наши трюки получаются. Даже старый добрый шомпол в ухо. Но все они попахивают зверством.
— Дать заговорщикам убить императора еще большее зверство, — возразил Миних, подвигая ноги ближе к камину, — но я тебя вполне понимаю. Неэтичное решение очень часто еще и просто неправильное.
— Именно. А ничего другого в голову-то и не приходит, — Баглир постучал по голове, показывая, как резинит рука от пустой жестянки, и издал стеклянный звук, — видите ли, дед нашего Петра ухитрился заложить основы настолько странной системы, что ему и в голову не пришло, что дело может пойти не так, как он хотел бы. Ну да, бегать по вантам в голландском или немецком костюме удобнее. Насчет воевать на суше — не уверен. Кстати, мы в воинской форме уже вернулись к традициям, обогатив их европейским галуном. Что отнюдь не лишне. Переодев тело, принялись наряжать мозги. Читать чужие книги. О чужих ситуациях и чужих проблемах. В результате в большом количестве получились не люди, а холуи, причем холуи чужие. Великий тут не виноват, ибо литература техническая, например, учебник по кораблевождению или металлургии изучает природу, общую для всех морей и стран. Книжечка по воинскому делу, правда, уже завязана на характер народа, поскольку армия состоит из людей. Теология и метафизика уже сильно зависят от характера автора и принятой народом логической системы. Но есть еще философия приземленная, как у большинства так называемых энциклопедистов. И есть романы. Вот они и формируют человека, который мыслит категориями другого общества — а живет в этом. И живет нормально. Как подданный сразу двух стран. Подобное двоедушие было бы и неплохо, но две полноценные души в одного человека не влезают. Оба существа — и европеец, и русский — получаются ущербны и нежизнеспособны. Европеец получается этаким чистым разумом, лилейной нежности экстрактом человека. Мыслю, рассуждаю — но ничего толком делаю, ибо голова у меня на одном этаже — а руки на другом. Кое-что могут по привычке, на ощупь. А как не на ощупь, а как новое, например, хозяйство без рабов — тут и обжигаемся. Да еще голова мешает, что-то видит — но не там и не то. Лечить же хотят не себя, а Россию. Не такая она, видите ли. Умом ее не понять. Русские — понимают. Немцы, кто поумнее, да не слишком заносчив, чтобы дать себе такой труд, тоже понимают. А непонимающие норовят согнуть страну под себя. А она не хочет! Тогда — колонизировать. Великий ввел полное рабство, до него тоже западники народ закабаляли. И все, как один — поборники свободы. Один наш Третий, слава Богу, тиран и немец. А Иван — русский без западного лоска. И оба — как колья в заднице у двудумов.
— Это так, но в чем здесь вопрос?
— Двудумы плодятся. А немцы, глядя на них, тоже начинают задирать нос к облакам — и на руки не смотреть. У нас же много работы для зрячих, и очень мало — для слепых. И все неудавшиеся цареубийцы — из этих. Я бы их перебил — но ведь это почти весь образованный класс общества. А людей не хватает. Лучшие, что есть, и те какие-то... Кроме, пожалуй, кирасир. Что делать-то?
Миних размышлял недолго.
— Охранять государей и учить детей. А чтобы чад своих дворяне гувернерами не портили, сделать нормальную карьеру только через корпуса. Детей солдат и казаков заслуженных учить на офицеров. Я сам внук крестьянина, и сын генерала. Если всякий дельный человек сможет подняться, криворуких быстро ототрут.
— А где найти учителей? В корпусах, в академии — везде двудумы. Хотя — Ломоносов Академию уже немного почистил — вот пускай и ищет...
А назавтра он уже ходил перед Румянцевым.
— Армия должна стать инструментом образования и воспитания русского народа. Чтоб после первых же сборов — ни одного неграмотного. Иначе будем отбирать наделы. Особо смышленых примечать и направлять... Сделаю, куда!
Вот — месяц спустя — он во главе капитула своей — пригодилась — масонской ложи. В одной руке — Библия, в другой секира. Регалии.
— Нести свет — наше высокое предназначение. Писать, учительствовать — да и просто делать взносы на народное образование, не отрываясь от биллиарда — достойно белого масона. Нашей целью является распространение нашего учения. Наиболее податливой почвой для семени знания является разум молодой. Поскольку пустой еще и не закостенелый в своей пустоте. Этому может служить создание в России сети народных школ и университетов. И, в качестве промежуточного звена — гимназий и кадетских корпусов.
А вот император Иоанн уже пишет рескрипты о командировании священников для народных и полковых школ, а заодно и о назначении деканов теософских факультетов.
— Вы их не изгоните?
— Как можно! Белые масоны чтут православную церковь. Но если средством преподавания закона божьего станет палка — заменим светским учителем. Ничто так не отвращает от знания, как насильственное его вколачивание. Палка попа-учителя — истинный рассадник богоборчества. Иезуиты никак не могут этого понять!
— Может, у них как раз такие цели...
А царь Петр хватается за голову:
— Откуда я, по-твоему, беру деньги?
— Дерете налоги, — спокойно заметил Баглир, — но если будет видно, что налоги пошли на доброе дело, народу легче их будет терпеть...
Виа критикует.
— Большую часть учебников и книг напишут заносчивые немцы и те, кого ты называешь двудумами.
— На то есть цензура. Извини, что подбросил тебе работы, несравненная моя...
В Италии агенты Виа стали незаметно скупать всякие корабли и вооружать на военный манер. Команды вербовали на месте, из греков и славян. Офицеры приезжали под видом простых путешественников. Туда же, на лечение, приехал и Спиридов. Был удостоен аудиенций наедине с несколькими мелкими правителями, после чего те вдруг заложили по нескольку линейных кораблей для своих карликовых флотов.
В Петербурге стали палить пушки и вспыхивать огненные потехи — пал Перекоп, пал Очаков, пали Бендеры. В яростных штурмах бывшие гвардейские полки заслужили право вернуть себе прежние знамена. Другие части украшались серебряными трубами. Не хватало орденов на творимые подвиги, и появились крест святого Михаила за полководческие заслуги и заветная мечта военного — орден святого Георгия, вручаемый только за храбрость.
