От нечего делать Мельгунов шатался по городу, не брезгуя самыми темными и грязными кварталами. Искал на буйную голову приключений. Или экспонатов в кунсткамеру. Подобно породистому коту, которого, имеющего теплый дом, полную миску молока и добрых хозяев, тянет покопаться в мусорном ведре, Мельгунова тянуло на разнообразные похождения. Обычно все заканчивалось оригинальным подарком императору на именины или украденным кошельком. Как ни осмотрителен был Алексей Петрович, иногда случалось и такое. Но он никак не терял надежды откопать среди городских трущоб что-нибудь необычайно ценное и полезное.
Одев сюртук победнее и повязав шейный платок попроще, а главное — напялив длинные, по щиколотку, неприличествующие благородному сословию штаны, особенного ажиотажа среди немецкого простонародья он не вызвал. А парики с косицами в Кенигсберге носили даже нищие.
Зазывала предлагал всем взглянуть на иноземную тварюшку, не птицу и не зверушку. Мельгунов бросил ему монетку, зашел в дом. Пахнуло сыростью и убожеством. В полутемном помещении, на середине, стояла деревянная клетка. В ней лежало нечто, напоминающее выпотрошенную подушку. Стоял запах трупной сладости.
Хозяин, к удивлению Мельгунова, одетый бедно, но достойно и чисто, поспешно стукнул по куче перьев длинной палкой. Куча с жалким всхлипом пошевелилась, стало ясно, что это — живое существо, только очень грязное и замученное. Хозяин что-то лопотал по-немецки — на такой скорости Мельгунов не разбирал. Похоже, пытался объяснить нетоварный вид экспоната. Мол, кусается, когтями дерется. Жрет много.
Возможно, когда-то это было и так. Под градом ударов существо приподнялось, пошатываясь, на лапы, голые, кожаные, с манжетами из слипшихся серых перьев. Укоризненно мяукнуло, подняло голову. Мельгунов увидел удивительно ясные для такого замордованного создания глаза, полные боли, укоризны — и вызова. Из мягких пальцев выскочили когти. Цепляясь ими за прутья решетки, существо встало на задние лапы и попыталось выпрямиться в полный рост. Но ему мешал низкий потолок.
Оно шаталось, но продолжало стоять в неудобной скрюченной позе.
Хозяин что-то объяснял. Снова пырнул палкой между прутьев — существо зашаталось и — забило крыльями. Крыльям не хватало места, перья ломались, пачкались, путались с грязью подстилки.
Мельгунов достал из кошелька серебряный рубль. Показал на существо. Хозяин осклабился, стал бойко возражать. Махал руками, деланно возмущался. Мельгунов достал второй. Хозяин затараторил бойче. Мельгунов попытался подойти к клетке — тот загородил дорогу.
— Черт с тобой, — сказал Мельгунов по-русски и пошел к выходу.
Хозяин побежал следом, едва не хватая за полы сюртука.
Алексей Петрович развернулся, бросил три рубля на пол. Шагнул к клетке, сломал засов. Зверушка вывалилась ему на руки, оказавшись удивительно легкой — всего около пуда.
— Выживешь — подарю Тембенчинскому, — сказал он ей, — похожа ты на него, как на меня — бабуин. Но как я с тобой по улицам пойду? Вдруг съешь кого-нибудь с голодухи?
Она даже не шелохнулась. Только дышала — еле-еле.
Взвалил на плечо и пошел. Кому какое дело, если добротно одетый бедняк пронесет по городу старую перину?
Совсем другое дело, если этот бедняк начнет ломаться в дом к великому ученому. К Эйлеру. Впрочем, шпага и громкие заявления, что ты — генерал инкогнито могут помочь. И то, что сам Эйлер видел тебя в свите русского императора.
— Лейтенант, — сообразно чину, который математик имел в русском флоте, обратился к нему Мельгунов, — взгляните на это существо, и скажите мне, что вы о нем думаете.
Эйлер удивился:
— Но я же не биолог. Это вам к Линнею надо.
— Из всех ученых я признаю лишь Ломоносова и вас. К тому же мне не надо его классифицировать. А просто посмотреть, что можно сделать, чтобы не сдохло. До Стокгольма же далеко.
Эйлер был польщен. Как любой немец, он очень ценил военные звания, и ему понравилось, что генерал из окружения царя его сперва поименовал, как флотского лейтенанта, а затем и как великого ученого заодно с Ломоносовым, которого Эйлер очень уважал. Да и просто — гениальный математик не умел толком отказывать.
— Ладно. Посмотрим на вашу добычу.
Очень скоро его единственный живой глаз загорелся искренним интересом. Бессознательную зверептицу он разложил поудобнее, ощупал.
— Совершенно новое семейство. Млекопитающие, но наружный покров как у птиц, шесть конечностей. Заметьте, как любопытно расположены внутренние органы — в крыльях. Зубы — явно не крупного хищника. Видимо, ловят рыбу. Но кто ее так измордовал? — математик искренне возмутился. И стал очень похож на Вольтера — оказалось, внешне их различала только улыбка — у Вольтера змеиная, у Эйлера — добрая. Да еще длинный нос у математика заканчивался картофелиной, а у философа — хищным крючком.
Мельгунов рассказал об "аттракционе", который посетил.
Эйлер набрал в грудь побольше воздуха и высказал свое мнение о бывшем хозяине зверушки.
Алексей Петрович восхищенно покачал головой.
— Вот уж не знал, что вы знаете столько русских ругательств, некоторые я даже услышал в первый раз.
— Я все-таки моряк, — скромно напомнил Эйлер, — а теперь давайте займемся делом. У бедняги все кости под перьями просто выпирают. Увы, это почти скелет. И все-таки сначала надо это существо вымыть. У нее под перьями почти сплошные струпья. Кожа воспалилась от грязи. Эх, был бы здесь мой сын Карл. Он в медицине пока не светило — но я знаком с этой наукой шапочно — и слишком многое позабыл. Надеюсь, мы действуем верно.
Немецкий обычай мыться в ванне оказался как нельзя кстати. Чугунное изделие наполнили водой — не слишком холодной, не очень горячей. Прислуга испуганно поглядывала на страшное клыкастое чудовище.
— Она слишком слаба, чтобы кого-нибудь укусить, — успокаивал Мельгунов. Но все равно на монстру косились.
Мельгунов легко оттащил свою добычу к купели, окунул. Мыло Эйлер отверг, побоявшись, что перья склеятся, и будет еще хуже.
— Я только распутаю худшие комки, уберу острые обломки. Прочее — что-то отойдет с теплой водой, что-то нет. Рисковать не будем.
Вымытая и осторожно просушенная полотенцами, звероптица приобрела неопределенный переливчатый цвет, светлый на голове и темный книзу. Эйлер отвел ей постель в гостевой комнате, куда ее Мельгунов и отнес, завернув в одеяло.
— Почему вы говорите о ней в женском роде? — спросил он.
— По результатам осмотра, — хмыкнул Эйлер, — и все-таки: какая любопытная организация. Крыльями служат не конечности, а удлиненные подвижные ребра. Легкие распластаны вдоль крыльев, и в полете увеличивают объем в несколько раз. Сердце тоже рассредоточено цепочкой. При взмахе крыльев происходит дополнительное дыхание и перекачка крови. Полный размах крыльев — восемнадцать локтей! Но складываются в несколько раз и мы получаем вполне компактное существо. Вы говорите, она сидела в клетке? А им, наверное, надо регулярно летать...
Баглир, воспользовавшись спокойным временем, листал в публичной библиотеке геральдические справочники. Стоило такое удовольствие довольно дорого. Это почитать газеты обходилось в несколько пфеннигов. Доступ же в серьезный зал, а особенно к редким книгам, обошелся ему в две марки! Хорошо хоть без повременной оплаты. Раз уплатил, и гоняй библиотекарей и архивариусов за пыльными томами хоть до закрытия. Впрочем, гонять особенно не пришлось. Наука о гербах и флагах была в старом юнкерском краю довольно популярна, и книг на эту тему было превеликое множество — от дешевых изданий на серой бумаге с черно-белой штриховкой гербов и буквенными обозначениями цветов, до роскошных фолиантов на пергаменте с миниатюрами ручной работы. Баглир неторопливо, с удовольствием впитывая дух старинных томов, просматривал их один за другим, уделяя особый интерес крылатым созданиям. Вот оно!
"Сенмурв — крылатый пес или четырехкрылый леопард". И картинка — точь в точь как знак на ятагане. Встречается в геральдике народов малой Азии и Ближнего Востока, обозначает быстрое завоевание. Некоторыми народами нелюбим — в основном теми, которых завоевывали, некоторыми, которые империи создавали — весьма уважается. Еще он похож на Симаргла, тоже крылатого пса, вестника славянских богов — но происхождение и смысл совсем другие.
Быстрое завоевание... Слава и бич ближнего Востока. Империи, блистающие среди мутной тьмы окружающего мира, как отблеск клинка в ночи — загадочно и мимолетно, и оставляющие после себя только руины и выбеленные кости. Древний ненавистный смысл, символ бессмысленной перемены тиранов.
У этих слов был и другой смысл, понятный здесь разве Баглиру. Он помнил, как бронированные дирижабли его отца перли в парадном строю над ночной столицей, отмечая молниеносную победу над очередным неполноценным народом, разбрасывая в лучах прожекторов десятки тонн разноцветной фольги. Спокойно, невозмутимо. Через те же распылители, сквозь которые на города низших рас ниспадал напалм. Или яд на рыбные фиорды, на леса — фитонциды. А потом — отряды доочистки в демаскирующей алой униформе. Цвета артериальной крови. Символ бесстрашия перед ее пролитием. Как своей, так и чужой. А потом, вслед за доочисткой, шли поселенцы. Насаждали новые рыбьи садки, рубили из мертвых деревьев новые города — рядом с руинами городов низших. Еще бы не низших! У этих существ даже не было хвостов... Правда, в прошлые эпохи, (лет за двадцать до того) ничем не зазорным считалось ни подать бесхвостому руку, ни даже жениться на бесхвосточке. И потомство оказывалось почти сплошь бесхвостым. А у кого и был хвост — то бесхвостыми урождались внуки. Или правнуки. И потому все хвостатое потомство бесхвостых родителей было направлено — до пятого колена — в особые отряды, которые вступали в дело, если частям доочистки вдруг оказывали сопротивление. Там они погибали во славу Родины, не оставив потомства.
А вскоре после первых таких походов у адмираллиссимуса ап Аменго, родился бесхвостый сын. Родословная генерала была безупречной, матери — тоже. Всевозможные анализы подтвердили отцовство полководца.
Потом подросшему Баглиру предложили выбор: пожизненный штрафной отряд или изгнание.
Но у этих слов был и третий смысл.
Библиотека адмираллиссимуса была заполнена трофеями — книгами истребленных народов. Сам он к ним не прикасался. Просто полагал, что трофеи должны соответствовать уровню человека. И тащить злато-серебро из походов богачу и меценату как-то нехорошо. Вот и тащил книги — и собрал сотню тысяч томов.
Баглир ходил в это место часто, трогал написанные на неизвестных, недавно мертвых языках тома. Его интересовали мысли тех, кто считался неполноценным, вроде него. Он знал — эти народы отстали в области технологии. Но, возможно, они наверстали там, где сородичи Баглира прошли, воздев нос кверху?
И наткнулся на полку книг из Лаина, совсем недавно освоенного государства. Причем освоенного, несмотря на отчаянное и неожиданно эффективное сопротивление. Лаинцы сбили около полусотни дирижаблей, уничтожили все штрафные дивизии и здорово потрепали армии доочистки. Как рассказывал сам адмирал, лаинцев победил голод. А последние пещерные крепости, наладившие тепличное хозяйство, были взяты при помощи искусственных землетрясений. Многие пытались бежать в сопредельные миры — но с тамошними обитателями Республике Тиммат удалось договориться — кому нужны голые беженцы — и их не пустили.
Лаин окончился, но война была долгой. И в столе отца Баглир нашел лаинский разговорник. В Лаине приходилось допрашивать пленных.
Разговорник не словарь. Баглир лаинские книги скорее расшифровывал, чем читал, и многое, видимо, додумал от себя — но тем больше запали они ему в душу.
"Хорошо разбить армию врага, но лучше оставить ее целой.
Хорошо уничтожить неприятельское государство, но лучше его сохранить.
Убив человека, теряешь возможность его использовать.
Война любит победу и не любит продолжительности".
Может быть, именно из-за этих книг Баглир и не пошел в штрафную дивизию. Хотя ему и обещали довольно безопасный штабной пост. И на "экзамене" глаза котенку выкалывать не стал. А чтобы животное не стало сырьем для следующего испытуемого, снес ему кортиком голову. И стал готовиться к изгнанию.
Что ж, пусть сенмурв станет символом быстрой и бескровной кампании, изящной и неотразимой!
Баглир велел прибрать литературу, и вышел из библиотеки в ностальгическом раздумье и размышлении о природе войн. Ноги носили его по городу кругами. На одном из уже ославленных в известной эйлеровой задаче кенигсбергских мостов Баглира перехватил Мельгунов.
— Куда это ты с такими глазами?
— Какими глазами? — растерялся Баглир.
— Ну, вот ты и выпал в наш грешный мир! А то ходил, пронизая прах материи взглядом, созерцая горних духов или еще чего-нибудь такое... Да не стой столбом, немцы существа любопытные, мигом вокруг соберутся. Голландцы вон как за Великим-то бегали! А всего-ничего: рост! — Мельгунов ухватил Баглира за локоток и потащил в нужную сторону. Тот еле поспевал переставлять ноги, — А у нас тут объявилось непонятное существо. Не из твоих ли мест? Большое, в перьях, с крыльями. Но четвероногое и зубастое.
— Как я? — удивленно переспросил Баглир.
— Похоже, но не совсем. Я же говорю — с крыльями!
— Ах, да... — спохватился Баглир, — А перья какие? А... хвост?
— Перья белые на голове, ниже — розовые, алые, багровые. На кончиках крыльев — пурпурные. Хвоста нет. Совсем. Не видел таких?
— Не видел, — твердо сказал Баглир, — читал. Веди!
Спасла его хорошая реакция и натренированная в тайге интуиция хищника. Баглир кубарем вывалился на лестницу, сломал спиной перила — но тело само извернулось и приземлилось на две нужные конечности. Остановил жестом изумленных свидетелей. А то Эйлер воинственно сощурил единственный глаз, а Мельгунов вытянул шпагу.
— Эй! — закричал он наверх, коверкая лаинские слова, — Я не тимматец! И не каратель! Сверху неслись оскорбления.
— Да, я желто-черный! Но не тимматец!
— Это уловка! Ты не подойдешь ко мне!
Баглир отстегнул ятаган и ловко зашвырнул его — в ножнах — в открытую дверь на втором этаже, из которой только что вылетел. Там тихо и неумело вжикнуло.
— Теперь у меня нет оружия! — крикнул он, — А у тебя есть! Могу я зайти?
— Чтобы умереть!
— Чтобы доказать, что я не враг, — Баглир стал осторожно подниматься по лестнице.
Показался — через дверной проем. Повернулся кругом.
— Видишь, — сказал, — нету у меня сзади этого павлиньего противовеса.
И девушка, отбросив ятаган, бросилась — ему на шею. Страшную секунду Баглир боялся смертельного удара, разрывающего позвоночник и артерии. Но вместо когтей там сомкнулись замком мягкие пальцы.
А вместо крови пролились слезы, причем Баглир тоже всплакнул — за компанию. После чего вскинул на руки и понес вниз.
— Мы бежали от карателей, сюда — остальные миры закрылись. Выпали среди моря, — всхлипывала лаинка, пока Баглир топал по лестнице, — сразу в воду. Крылья намокли, и взлететь было невозможно. Меня поддерживали другие — и я должна была утонуть последней. Но мимо проходил корабль чудовищ...