Слегка переведя дух, Кипу продолжил:
— Ну а когда Хромой Медведь всё это высказал, некоторые амаута стали возмущаться, говоря, что он покусился на святое. Не надо, мол, вообще трогать эту тему. А он на это ответил, что если человек что-то искренне считает истиной, то он не побоится, что это кто-то сможет опровергнуть, потому что истину опровергнуть невозможно. Боятся диспутов на эту тему как раз те, что сам в глубине души не уверен в истинности своих истин, а просто боится последствий, которых в силу ограниченности своего ума не может представить. От того, что мы перестанем считать Манко Капака сыном Солнца в буквальном смысле этого слова, наше государство не рухнет. Наоборот, оно будет только прочнее, если мы будем вовремя менять сгнившие подпорки на прочные. А если не заменим — то оно рухнет и погребёт нас под своими руинами, как это едва не случилось, когда и разразилась война между Атауальпой и Уаскаром, — в ответ Заря понимающе кивнула, и Кипу продолжил:
— К сожалению, многие люди таковы, что подобной откровенности не прощают, да и к тому же на фоне умного человека глупость глупых сильнее бросается в глаза. Ну и поступило на него куча анонимных доносов в Службу Безопасности. Тогда глава службы его вызвал, показал ему доносы и сказал: "Я, конечно, могу на эту ерунду глаза закрывать, но, во-первых, я не вечен, а мой преемник не обязательно будет столь лоялен, а во-вторых, они, поняв, что доносы писать бесполезно, и сами тебя загрызть могут. Сделаем лучше так — ты уедешь в Тумбес и там точно целее будешь, тем более что там молодой университет поднимать надо". Ну, Хромой Медведь и согласился.
Пока Кипу рассказывал всё это Заре, Хромой Медведь уже скрылся из виду, и на ступеньках университета показался Ветерок. Нельзя было не заметить, что он очень расстроен и на грани слёз. На Зарю он даже внимания не обратил. На удивлённый взгляд Кипу он ответил:
— Да пошло оно всё к Супаю! Экзамен я не сдал, да и вряд ли сдам.
— Успокойся, Ветерок. Ты на какой вопрос не смог ответить? — спросил Кипу.
— Чем отличается общество, устроенное разумно, от общества, устроенного неразумно.
— Но ведь это же так просто! — воскликнул Кипу, и стал с готовностью объяснять, — В неразумно устроенном обществе есть обмен и торговля, а в разумно устроенном — все блага распределяются. В неразумно устроенном обществе земля и мастерские принадлежат частным владельцам, которые живут за счёт того, что ими владеют. При этом они могут управлять ими сколь угодно дурно или даже не управлять вообще, доверив всё дело управляющим. При этом владельцы не несут никакой ответственности перед теми, кто на них работает. У нас, наоборот, и земля, и мастерские принадлежат народу, который доверяет управление над ними куракам, которые хотя и распоряжаются вверенным им имуществом, но не являются его собственниками, так как не могут его купить, продать или проиграть в карты. За дурное управление и дурное обращение с работниками их могут снять, а в особо тяжёлых случаях и судить. Неужели ты не смог сказать всего этого, Ветерок?
— Всё я мог, — ответил он мрачно, — только я не думаю, что всё это само по себе делает нас лучше всех остальных. Мне это очень напоминает моего папашу — осуждает тех, кто ездит в золотой карете, называя их убийцами, а сам тем временем тоже в экипаже ездит.
— Но ведь не в золотом же, — вставила Заря, — да и как ему при его работе обойтись без экипажа?
— Да, он, конечно, скажет, что экипаж у него служебный, что он без него не может и прочее в таком роде. Лицемер проклятый! Говорит, что любит меня, но переехать в Кито и учиться там не разрешает, потому что ему надо у меня своё барахло хранить. Достал!
— Ну а чем тебе переезд в Кито поможет? — спросил Кипу, — как будто там не нужно будет науку об обществе проходить и тот же самый экзамен сдавать?
— Там будет хотя бы другой препод! — буркнул Ветерок, — который не будет разглагольствовать на тему, как хорошо у него учился когда-то мой отец, и как мне должно быть стыдно, что я не столь же усерден! Я, мол, опозорился! Так прямо и сказал: "опозорился". А я просто не такой лицемер!
— Ветерок, успокойся, — сказала Заря, — я понимаю, что ты сейчас провалил экзамен, не знаешь, как быть дальше, и потому зол на всех. Но нельзя же так...
— А может, я его нарочно провалил! — злобно сказал Ветерок. — Чтобы слухи об этом наконец дошли до моего отца, и он бы позволил мне уехать в Кито и не чувствовать здесь себя "сыном палача"!
— Так ты нарочно? — спросил ошеломлённый Кипу, — а на самом деле всё знаешь?
— Не совсем нарочно... — ответил Ветерок, — но такому исходу я был бы рад.
— А если после скандала тебя отправят не в Кито, а в глухую деревню? — спросил Кипу.
— А пусть бы и в глухую деревню, там экзамены сдавать не нужно.
— И останешься без образования? Будешь картошку окучивать?
— Хотя бы и так!
— Ветерок, я вижу, что ты сейчас не в себе, — сказал Кипу, — вот и несёшь всякую чушь. Давай лучше встретимся вечером, когда ты немного остынешь, и обсудим, что делать дальше. Может, можно будет пересдать экзамен другому преподу?
Ветерок не ответил, он мрачно сидел на скамейке, обхватив голову руками. Кипу решил его оставить, а Заря находилась в колебаниях. С одной стороны, ей хотелось его утешить, но она не знала как, да и непонятно, как быть с посланием. Сможет ли Ветерок его передать, не забудет ли? Да и как прервать неловкое молчание? Наконец она решилась:
— Ветерок, а что за барахло, которое отец велит тебе хранить?
— Ну, не то, чтобы велит, но так уж выходит. Документы он хранит под замком в доме, и ключа даже мне не даёт, но вот есть пластина... — он достал из-за пазухи золотую дощечку с узорами, — которую он велел мне хранить как можно надёжнее и ни в коем случае не терять. Так что я её с собой таскаю. Если эту пластину показать воинам, то они должны будут выполнить любой приказ того, кто им покажет её. Это на тот случай, если в городе случится нечто из ряда вон и нужно применить вооружённую силу, а сил у людей самого Инти не хватит.
— Вот как? А почему он мне с самого начала не рассказал о ней?
— О ней не положено знать новичкам, да и всё равно ею не положено пользоваться тем, кто не должен быть раскрыт. Разве что ситуация совсем из ряда вон.
— Ветерок, скажи... а ты как на самом деле к работе своего отца относишься?
— Понимаю, что она нужна нашему государству, но хотел бы держаться от всего этого подальше.
— Я понимаю тебя, Ветерок, но что делать...
— Да ничего. Я и сам понимаю, что экзамен как-нибудь придётся пересдать.
— А отчёт своему отцу сегодня передать сможешь?
— Лучше уж ты сама. Я не хочу с ним встречаться до отъезда.
— Ты боишься, что он тебя накажет? Но если ты пренебрежёшь долгом, то он будет рассержен ещё больше!
— Ты права, Заря. Но я всё равно не хочу его видеть.
Некоторое время они сидели на скамейке молча, и Заря даже не обратила на шедшего по дорожке воина в закрытом шлеме. А тот тем временем подошёл, положил левую руку на плечо Ветерку, а второй рукой отстегнул маску и сказал:
— Ну что, сынок? Провалил экзамен и домой не хочешь идти? Думаешь, я, как твой покойный дед, могу тебя выпороть?
Заря, не сразу придя в себя от неожиданности, переводила взгляд то на Инти, то на Ветерка, который молчал и ничего не отвечал. Инти продолжил:
— Ты уже взрослый парень, Ветерок, тебе уже 15 лет, и я понимаю, что порка тут не поможет. Но ведь о твоём позоре скоро весь город узнает! И это пострашнее любой порки! Ведь это и на мне скажется, ты понимаешь!
— Откуда ты узнал про мой провал, отец? — тихо спросил Ветерок.
— Встретил по дороге Хромого Медведя, и не мог не поприветствовать своего старого учителя. А он мне и рассказал всё.
Ветерок в ответ только вздохнул. Инти продолжил:
— Что же получается, сынок? Ума и способностей у тебя хватает, но, тем не менее, экзамен ты провалил. Значит, дело в самом позорном у нас пороке — в лени! Похоже, ты, как и многие студенты, чересчур увлёкся ночными посиделками и по этому поводу начал забрасывать учёбу. Сам понимаешь, если так будет продолжаться и дальше, то я буду вынужден пойти на крайние меры. Переведу тебя в Куско, и буду следить за тобой как за малышом. А в то время, когда буду в отъезде, найду, кому это перепоручить. Мне самому это очень неприятно, но не могу же я допустить, чтобы мой сын остался без образования! — Помолчав, Инти добавил — Конечно, это будут крайние меры, а пока даю тебе ещё один шанс переподготовиться и пересдать. А до того никаких развлечений! Ты понял?
— Понял, отец.
— Ладно, иди, вижу, что ты не хочешь меня видеть.
Ветерок уныло поплёлся прочь. Заря размышляла, стоит ли Инти говорить, что причина неуспеваемости Ветерка не в лени, а в несогласии с Хромым Медведем, но потом подумала, что и точку зрения, с которой не согласен, вполне можно было бы изложить со своими контрдоводами. Хромой Медведь это бы, скорее всего, понял. Как можно быть несогласным без весомых контрдоводов, Заря не понимала. А почём знать, может, Инти и прав? Может, изначально Ветерок просто плохо подготовился, и провалил всё в первую очередь поэтому, а только потом приплёл сюда и недовольство отцом, и обиду на учителя? Кто знает... Во всяком случае, Заря не могла уже ни в чём быть уверена.
— Инти, я хотела передать тебе отчёт через Ветерка, но раз уж мы встретились, то я передаю тебе его лично.
— Хорошо, я посмотрю его на досуге.
— Инти, я не смогла... не смогла стать служанкой у монахов, им нельзя жить под одной кровлей с женщиной.
— Вот как? А я думал, что им нельзя только делить с ней ложе.
— Что же теперь делать?
— Да, видимо, ничего. Просто будешь ходить на все их проповеди, а потом станешь активной прихожанкой. Но не слишком рано.
Заре было видно, как Инти огорчён провалом Ветерка и как ему трудно из-за этого сосредоточиться на деле. Ей было искренне жаль его, но, тем не менее, она чувствовала себя обязанной задать ещё несколько вопросов. К тому же дело его хоть сколько-то отвлечёт....
— А слугу-мужчину к ним дом нельзя прислать?
— Нет, иначе они поймут, зачем всё это нужно.
— Инти, скажи, та пластина, которую ты велел хранить Ветерку... если он её вдруг потеряет, и кто-то ей воспользуется, то может произойти катастрофа?
— Да нет, не произойдёт. Понимаешь, это древняя традиция. Раньше, когда страна присоединяла к себе новые земли, то правителем там обязательно становился человек из местных, ведь только местного правителя местные жители будут хорошо слушаться, но всегда был риск, что правитель окажется мятежником. Поэтому наряду с правителем в городе был контролировавший его инка, который в случае нужды имел право поднять войска против мятежников, но это можно было делать только тогда, когда все бескровные возможности для примирения были уже исчерпаны. И сейчас у кураторов есть такие пластины, но чтобы их применять — такого не было уже очень давно. Раньше здесь тоже пластина была у куратора, но перед тем роковым выходом в море он отдал её Ветерку, а тот с тех пор так и хранит у себя. Тут как со связью — больше её поручить хранить некому, а под замок её не спрячешь.
— А передать кому-то ещё?
— Стоило бы. Но, во-первых, некому, а во-вторых, поскольку в своё время Ветерок имел глупость ею похвастаться, то теперь, если она у него вдруг исчезнет, это может быть подозрительным. Так что пусть лучше все думают, что она у него, и это игрушка.
— Ну а если он ею воспользуется?
— Просто так он не будет этого делать, он же не сумасшедший.
— Ну а если я пойму, что кого-то надо срочно арестовать, возьму и воспользуюсь ею?
— Тебя послушаются. Но потом будут разбираться, насколько ты правильно поступила.
— Понятно...
— Ладно, Заря, беги давай. Хотя здесь и безлюдно, лучше, чтобы как можно меньше людей видели нас вместе.
Заря послушалась.
Брат Томас провёл свою первую проповедь, и хотя назвать её полным провалом было нельзя, а на оглушительный успех он и не рассчитывал, но всё-таки он был сильно озадачен. Народу изначально пришло довольно много, ведь как-никак никто не отменял человеческого любопытства. Но Томас чувствовал, что не может никак зацепить своих слушателей. Начал он с того, что рассказал людям евангельскую историю, но, видно, он не обладал даром евангелиста Луки, и потому в его пересказе история рождения чудесного младенца и даров волхвов не вызвала тех слёз умиления, которые когда-то в юности навёртывались у него на глазах. Нет, у слушателей всё это вызывало лишь лёгкое любопытство. Ну а вот история про избиение младенцев вызвала недоумение и недопонимание. То есть, разумеется, убиенным и их родителям сочувствовали. Непонимание было в другом — как они позволили властям сотворить над собой такое?! Почему не ответили вооружённым восстанием? Слушатели просто требовали истории справедливой мести и не могли поверить, что в дальнейшем родители убитых могли жить как жили. Брат Томас в свою очередь недоумевал — значит, тут и в самом деле детей приносить в жертву не принято и Инка сказал правду? Но почему же о человеческих жертвоприношениях пишут во многих книгах о Тавантисуйю? Ему хотелось расспросить об этом слушателей, однако он побоялся, что затрагивание столь опасной темы может помешать ему дорассказать евангельскую историю, поэтому он постарался повернуть внимание слушателей на спасённого Иисуса Христа, что ему, однако, удалось не сразу, а значительная часть слушателей вообще покинуло проповедь, утратив всякий интерес. Ладно, Бог с ними.
Когда Томас поведал историю первого совершённого Иисусом чуда в Кане Галилейской, а потом рассказал об исцелении хромых и слепых, один из слушателей спросил: "А ты так можешь?" Монаху пришлось признаться, что нет. "А много знаешь христиан, которые могут?". Томас ответил, что с такими незнаком. "Ну и что тогда нам толку с этих чудес?" — спросил дотошный слушатель. — "Вот если бы став христианином, этому можно было бы научиться..." Монах попытался втолковать, что все эти чудеса были важны, чтобы засвидетельствовать Божественную Природу Христа, но это слушателей не проняло. Божественность Христа они, вроде, и не отрицали, но в то же время не вкладывали в это такого смысла, какой вкладывал в него брат Томас. Для них божественность не означала ни абсолютного совершенства, ни беспрекословной правоты, ведь, как уже успел убедиться монах, для них это в первую очередь ассоциировалось с потомками Манко Капака, власть которых хоть и была очень почитаема, но в силу своей посюстороннести лишена какого бы то ни было мистического ореола. Инков можно было оценивать по делам, можно было сравнивать их между собой, они не были непогрешимы. Брат Томас был мысленно готов сцепиться в споре со скептическим непониманием, но эта приземлённость и нечувствительность к мистике напоминала ему гладкую стену, на которую не взобраться и которую не перепрыгнуть. В конце концов, он махнул на это рукой и перешёл к заповедям и притчам.
Вот тут уже начались настоящие проблемы. Нет, заповеди "не убий", "не укради" и "не прелюбодействуй" сами по себе не вызывали ни у кого никаких возражений, но опять последовали вопросы, почему христиане, несмотря на них, грабят, убивают и насилуют. Увы, для индейцев слово "христианин" всё равно обозначало, в первую очередь, пришедшего на их землю головореза. С большим трудом брат Томас объяснил, что там, за морем, есть и другие христиане, которые не грабят и не насилуют, что и белые люди тоже могут вести примерно такую же жизнь, что и индейцы — тоже обрабатывают землю, разводят скот, ловят рыбу или занимаются ремёслами. Да, испанцы убеждены, что на войне грабёж и насилие неизбежны и оттого в какой-то мере простительны, однако не все же белые люди занимаются войной. Лично он, Томас, тоже старался жить праведно и никого не убивал. Под конец этих объяснений Томас почувствовал, что, несмотря на прохладную погоду, он под своим монашеским одеянием весь взмок, но вроде бы ему поверили. Однако напоследок ему всё испортил с одной стороны Кипу, а с другой — отец Андреас. Молодой амаута спросил:
