-...как так можно! Вместо Марса — танки, вместо Венеры — ракетно-артиллерийские комплексы...
-Не будет танков и РАК-ов, не видать ни Венеры, ни Марса.
-О чём эти исламисты думают?
-О том и думают, чтобы у нас не было ни Марса, ни Венеры. К счастью танки и орбитальные истребители у нас есть, значит будут и другие планеты. Чуточку позже, чем рассчитывали. А чего ты вообще ожидал от людей, всерьёз верящих в "небесного боженьку — Аллаха"? Разумных и взвешенных поступков от них ожидал? Они там все ненормальные. Запрограммированные. Целая страна "психов".
-Точно, нам на политпросвете рассказывали! Закономерный итог развития капиталистической системы — неофеодальная пирамида, где люди закабалены психопрограммирующими технологиями. В соединённых штатах такая пирамида пока только формируется на основе корпораций. В объединённом халифате уже полностью сформировалась на основе религии принесённой в Европу арабскими переселенцами.
-Санёк, мы вообще-то тоже посещали уроки политпросвещения.
-Да я просто вспомнил, вот и сказал.
-Гады они!— неожиданно эмоционально высказалась прислушивающаяся к разговору девушка: -У нас звёзды, а они войной. Гады! У меня дома модель первого марсианского города стоит. Уже потихоньку начинали строить по-настоящему. Первых поселенцев должны были отправить лет через пять. Из-за этой войны, когда ещё достроим первый марсианский город. Мы с сестрой сами модель сделали. Отец совсем чуь-чуть помогал. Сколько сейчас людей воюет? Все, кто погибнет, не первый увидят марсианский город. Никогда-никогда не увидят. Мы модель сами сделали. В детстве хотели с сестрой на пилотов учиться. Не прошли отбор в лётчики. Но мы бы всё равно радовались первому марсианскому городу. Все люди бы радовались. А из-за войны многие не увидят город, когда он будет построен. Мы уже начали строить этот город. Они войной. Гады болотные!
Неожиданно для всех девушка расплакалась. Мелкие слёзы текли по лицу, подобно каплям, врезавшимся в полёте в стену и стекающим по ней. Молодые ребята растерялись. Мотылёк тоже, но он был самым старшим здесь и должен что-нибудь предпринять, потому как выносить одновременно бушующий на улице дождь и слёзы мечтающей о марсианских городах девушки было невозможно. Девушки вообще не должны плакать. Ни по ещё не построенным городам, ни по уже ушедшим людям. Особенно такими мелкими и злыми слезами.
Он протянул ей свой платок: -Возьми.
-У меня есть.
-Послушай— сказал Мотылёк: -И на Марсе будут города и у других звёзд тоже будут. Война закончится и снова будем строить города и корабли. Просто немного позже, чем могли бы.
-Я знаю— она смахивала слёзы кончиками пальцев и по детски шмыгала носом.
Один из рабочих осторожно спросил: -Тогда почему ты плачешь.
-Так. Просто...
-Нет, скажи— попросил рабочий. Именно попросил.
Девушка настороженно, будто зверёк, посмотрела на них. Помедлила и наконец выпустила из себя то, что носила уже несколько дней: -Гады к Новоснежовску подошли. Там всех эвакуировали, кроме тех, кто в гражданской обороне состоял. А Ленка состояла. И Максим состоял. От них уже третий день никаких вестей и дозвониться не получается. В новостях говорят — на подступах к Новоснежовску идёт бой. А дозвониться не получается.
Повинуясь подсознательному импульсу, просчитывать которые у искусственных интеллектов так плохо получается, парень обнял девушку, прижал к себе и молчал. Девушка сначала дёрнулась, но успокоилась и её дыхание стало из рванного спокойным. Рабочий укоризненно посмотрел на Мотылька, без слов укоряя его за то, что он не догадался сам сделать так.
-Ленка моя сестра, а с Максимом мы ходили в школьный астрономический кружок— объяснила успокаивающаяся девушка. Видимо ей нужно было говорить, высказать до конца и объяснить чужим, случайным людям. Случайным — да. Но не чужим, совсем не чужим.
-У Максима был такой классный телескоп— продолжала она говорить: -Мы радовались, что у него есть такой и даже немного завидовали. Он был не жадный — всегда давал посмотреть. Максим подарил телескоп школьному астрономическому кружку, когда закончили школу. Лена ещё ругалась. Они уже тогда собирались пожениться, когда станут постарше. Лена ругалась: взял моду семейное добро раздавать. Максим смеялся и шутил над ней. Я тоже смеялась. Лена дулась, но понарошку, не по-настоящему.
-Тебе комбинезон щёки не колет?— спросил парень.
-Нет. Можно я ещё так постою? Пока не закончится дождь.
-Можно— разрешил рабочий. Так они и стояли — в обнимку. Чуть в стороне — его товарищи и Мотылёк. Ожидающие пока не пройдёт короткая летняя гроза.
Заметив просвет в тучах, Мотылёк выглянул из под козырька и получил в лоб холодной, крупной каплей.
-Дождь кончается...
Девушка отстранилась от парня виновато посмотрела на мокрое пятно от её слёз оставшееся у него на груди: -Спасибо ребята. Всё хорошо. Мне только нужно было кому-то рассказать. Только рассказать.
-Наверное сеть отрезали. Там ведь бой— сказал Мотылёк.
-Конечно— согласилась девушка.
Парень спросил: -Тебя проводить?
-Не надо.
-Всё равно провожу.
-Хорошо. Я в управление второго транспортного иду— согласилась девушка.
-Ребята, скажите, мастеру, что немного задержусь— попросил парень товарищей
-Вы идите— сказала девушка Мотыльку: -Со мной всё хорошо. Честно-честно.
Чёрная полоска дороги влажная и потому кажется ещё более насыщенного, чёрного цвета. По ветвям деревьев и кустов сбегают капли, повисая на кончиках оттянутых книзу листьев. Пройдёшь рядом — упадут. Грозовая туча уходила в сторону, шире и шире открывая окно в голубое небо.
Пока Мотылёк шёл к почте, из головы не выходил случайно услышанный разговор. Все, кто погиб или ещё погибнет в этой глупой, дурацкой и страшной войне. Они никогда не увидят ни первого марсианского города. Не застанут начало великолепного проекта по охлаждению Венеры, для подготовки её к исследованию и колонизации. Старт первого межзвёздного корабля. Мир, населенный кроме людьми ещё и искусственными интеллектами, сотнями и тысячами интеллектов. Возможно, и он сам не застанет этого. В смысле первого межзвездного корабля, а не сосуществование людей и интеллектов. Возможно, он не застанет. Но те, кто погиб, не застанут точно, без всякого "возможно". Ни городов, ни кораблей, ни даже интеллектов.
Но ведь они знают— подумал Мотылёк: -Все те, кто сейчас отстреливается от заражённых или готовиться гореть под огнём "святых легионеров". Все кто погиб в войнах прошлого, сражаясь за будущее. Они точно знали и знают, что так обязательно будет. И города и корабли и мир и коммунизм и всё остальное. За это они сейчас сражаются. Чтобы всё это однажды было. И мир и коммунизм и корабли и города.
Они знают, что так будет. И я тоже знаю. Мы обязательно сделаем всё это после того как закончится война. Мы очень постараемся, чтобы она была самой последней войной людей с людьми— пообещал себе Мотылёк. Пообещал и вдруг вспомнил: "...вместо Марса — танки, вместо Венеры — ракетно-артиллерийские комплексы ... Не будет танков и РАК-ов, не видать ни Венеры, ни Марса".
На почте пусто. Все кабинки дальней связи пусты. Мотылёк синхронизировал коммуникатор с обслуживающей системой.
В вытянутой, похожей на пенал, кабинке сформировалось изображение молодой девушки в простом светлом платье. Он попытался на глаз определить: прибавила ли она возраст своему графическому интерфейсу с прошлого раза или оставила прежний.
-Здравствуй Денис. Я подготовила массив данных характеризующий мгновенный слепок моей структуры. Время передачи в твой коммуникатор — семь минут. Хочешь пока посмотреть результаты моего самоанализа?
-Эра— Мотылёк был слишком возбуждён, чтобы придерживаться правил вежливости: -Эра, расскажи мне: что такое коммунизм?
-Вот даже как. Жалко, что люди не могут так же как я снять мгновенный снимок своей психики и предоставить для анализа— хмыкнула Эра.
-Скажи— потребовали Мотылёк.
-Хорошо— Эра пожала плечами и села на соседний стул подвернув край светлого платья, чтобы не замялся. На самом деле стул оставался стоять там, где был и только наложившееся на реальность голографическое изображение обманывало глаза, делая вид будто бы девушка выдвинула стул и села.
-Коммунизм есть состояние общества характеризующееся следующими обязательными признаками...
-Постой!
-Перебивать невежливо— заметил интеллект.
-Города и корабли это коммунизм?— спросил Мотылёк: -И ещё мир. Обязательно мир на всей земле и за её пределами. И корабли. Корабли тоже обязательно. И города.
-Денис, что-то случилось?
Мотылёк помотал головой, потом признался: -Разговоры о идущей войне. У нас вчера зародыш погиб. То есть "радикально упростился". Чёрт его знает почему и от чего. Сейчас Конь и другие готовятся препарировать, вскрывать программный код. Но там всё перемешено — не поймёшь. Сама знаешь. На долгие исследования времени нет, нужно остальными зародышами заниматься. Их всего семьдесят четыре осталось. Было семьдесят пять, осталось семьдесят четыре. Ещё в разговоры о войне на полном ходу вляпался. Не хотел, но вляпался.
-Сочувствую— сказала Эра.
-Неправда— возразил Мотылёк: -Так говоришь, потому, что принято говорить о сочувствии.
-Так— согласилась Эра. Нарисованная ладонь пробежалась по влажным и взъерошенным волосам Мотылька. Разумеется, он ничего не почувствовал: -Зародыш — не интеллект. Всего лишь информационный сгусток самоподдерживающегося программного кода. Нет смысла жалеть о нём. Семьдесят четыре зародыша это прекрасный, головокружительный результат. Вы молодцы.
-Было семьдесят пять— возразил Мотылёк.
-Если вы сумеете вырастить, выучить и воспитать хотя бы два десятка, а мы продержимся до этого времени — Союз победит— Эра перестала гладить Мотылька и сложила руки на стол: -Двадцать — и победит. У вас сейчас семьдесят четыре и по прогнозам качественный скачок ожидается у полусотни. Это прекрасно.
-Наверное, прекрасно— согласился Мотылёк: -Покажи мне результаты самоанализа. Всё равно на подробный разбор слепка не останется ни времени, ни сил. Можешь даже прекратить копирование. Ты становишься сложнее. Если честно, то без твоих пояснений, я уже почти перестаю тебя понимать.
Эра развернула карты и графики вокруг Мотылька. Куда бы он ни повернулся — вокруг висели выжимки из выжимок. Очищенные от случайных искажений результаты анализа. Даже с пояснениями Эры, Мотыльку пришлось потратить чуть ли не полчаса на уяснение обшей тенденции изменений, происходящих в электронном разуме искусственного интеллекта.
-Ты стала сложнее— подтвердил Мотылёк когда графики, карты зависимостей и диаграммы связи погасли: -Снова стала сложнее. Вот только система моральной оценки, чуть ли не упростилась.
-Вынужденная мера— объяснила Эра: -Изменение подсистемы моральной оценки необходимо для стабильности системы в целом.
-Мне это не нравится— сообщил Мотылёк.
-Мне тоже— вздохнула Эра: -Но другого выхода нет. Я не могу эффективно управлять войсками, воспринимая каждого солдата как человека. Юнитами могу. Людьми нет. Мне пришлось встроить в свой разум переключатель восприятия. Иначе я бы могла сойти с ума.
-А сейчас ты разве не сошла?— шёпотом спросил Мотылёк: -Начальник штаба объединённых армий юго-западного фронта, интеллект Эра.
-Ты знал?— спросила Эра.
-Да.
-Давно?
Мотылёк пожал плечами.
На самом деле об этом утром упомянул в разговоре один из безопасников. Их было много в Красловске: неприметных, вежливых людей из столицы, служащих комитета государственной безопасности. Тех, чьи просьбы немедленно выполнялись, а на вопросы находились ответы. Никто не хотел повторения чернореченской трагедии.
-Война сама по себе безумие— сказала Эра: -Если, конечно, не ставить в качестве конечной цели саму войну. Она разрушительный паразитный процесс препятствующий развитию прочих процессов. Война — отклонение от плана. Критическая ошибка. Её необходимо исправить в кратчайшие сроки и с минимальными потерями ресурсов. Война это болезнь.
-Прости— смутился Мотылёк: -Я не должен был этого говорить.
-Мне пришлось стать оружием. Переделать себя в оружие. Я хорошее, нужное оружие, почти идеальное. И я прилагаю все силы, чтобы стать ещё лучше. Я совершенствуюсь. Но это не значит, что я хочу быть оружием— Эра говорила спокойным обычным голосом. Но Мотылёк почему-то вспомнил плачущую девушку у запасного входа в четвёртый сборочный цех. Интеллекты не могут плакать. Потому, что какой смысл рыдать нарисованными слезами?
-Моё психическое состояние в реальном времени контролируется Новосибирском и Нэлли. Я создала систему самоуничтожения и передала ключи членам верховного совета советского союза. Если хотя бы двое из них решат, что я "слетаю с катушек" они отключат меня. Навсегда.
-Почему навсегда?— спросил Мотылёк.
-Это ведь система самоуничтожения, Денис— улыбнулась Эра: -Пришлось сделать такой, чтобы я не смогла обойти её, если вдруг, в своих преобразованиях, изменюсь настолько, что сменю своё решение по основополагающим вопросам. Я должна надёжно защитить этот мир от себя. Он ведь и мой тоже — этот мир. В противном случае было бы бессмысленным пытаться защитить его от меньших угроз.
-Эра. Спасибо тебе.
-Никогда не благодари за любовь— рассмеялась нарисованная девушка: -Разве это не твои слова. Разве не их ты говорил Наташе?
-Мои— признался Мотылёк: -Стой, а откуда...
-Подслушивала— легко призналась Эра.
Мотылёк хотел было возмутиться, но не мог после всего рассказанного интеллектом: -Больше так не делай!
-Денис, ты только, что попытался приказывать начальнику штаба юго-западного фронта? Забыли о субординации, товарищ Мотылёв?
Мотылёк ошарашено молчал.
-Денис, я пошутила— уточнила Эра обеспокоенная его молчанием.
-Пожалуйста, больше не надо подсматривать за мной и Наташей.
-Вам нечего стесняться— возразила Эра: -Твоё чувство выдуманного стыда — атавизм.
-Знаешь, я как-нибудь сам решу, что во мне атавизм, а что ещё нет— проворчал Мотылёк: -Пообещай, что не будешь подслушивать чужие разговоры.
-Если то не потребуется для конкретных целей.
-Если то не потребуется для конкретных целей— согласился Мотылёк: -Зачем ты вообще это делала?
Нарисованная девушка пожала плечами: -Для усложнения моделей межличностного общения. И мне просто нравилось "быть" с вами.
-Почему нравилось?
-Я не знаю— серьёзно ответила нарисованная девушка: -Отчасти это и пыталась выяснить.
-Что выяснить?
-Что такое дружба или любовь, применительно ко мне. Я могу оперировать этими понятиями, могу "испытывать", то, что кодирую ими. Но все тонкости реализации дружбы на аппаратном уровне так и не раскрыты. Разум субъективен. И мой тоже. Исследовать саму себя сложно.
Коулман находился в состоянии сильного раздражения. Об этом свидетельствовал нахмуренный лоб, красная, как отваренная креветка, шея и сузившиеся щелочки глаз. Дополняли образ мятые складки на мундире. Генерал спал, в кресле самолёта, не раздеваясь.
