— Ты расстроился, что Солей спутал планы, и к одному проблемному амидарейцу добавился второй?
— Сол не кажется проблемным. Наоборот, взрослее твоего "родственника" на порядок или на два. Завтра посмотрим, стоило ли оно того, чтобы вписывать его имя в разрешение.
— Они выглядят истощенными, над ними издевались?
— Нет, — засмеялся Веч в ответ на её возмущение. — Кормежка в лагерях вполне сытная, хотя и не особо разнообразная. Содержать полудохлых мух невыгодно. Другое дело, что "брат" твой не смог питаться по-человечески, ему же жрачка в рот не лезла. Где видано, чтобы настоящий патриот сначала налопался вражеской каши, а после с довольной мордой батрачил в руднике? Он же мало того что регулярно сбегал, так и к голодовкам подстрекал, и к бунтам, устраивал показательные протесты — топтал еду, охранников ею забрасывал, заодно и в карцере прописался, об этом мне комендант рассказал. Твоего "брата" пристрелили бы не сегодня-завтра, потому что допек местное начальство дальше некуда. Не поверишь, сколько пожеланий во славу Триединого мне наговорили, узнав, что наконец-то избавятся от Петара-38.
Вздернула Айями нос: вот мы какие, амидарейцы, и в плену остаемся головной болью для бывших врагов. Правда, глупой и безрассудной головной болью.
— А Солей?
— Сама посуди, и то чудо, что он быстро оклемался после травмы. Его же к лагерной столовой прикрепили, казалось бы, ешь — не хочу прямиком из общего котла. Ан нет, не елось ему, видно, из-за болезни было не до аппетита. Будем надеяться, его организм оклемается, и при должном питании и нагрузках восстановление пойдет быстрее.
— Я виновата в том, что случилось с Солеем, — сказала она понуро. — Если бы меня не понесло к партизанам, Солея не избили бы его же товарищи. Его бы не контузило и не покалечило.
— Ты считала, что поступаешь правильно, пойдя в отряд. Думаю, Сол и сейчас считает также и не осуждает тебя.
— От этого не легче. Война давно закончилась, а из-за моего легкомыслия погибли и пострадали люди.
— Нет. Они погибли из-за ловушки, которую устроила докторица и её пособники. И вас, и нас использовали в качестве разменных монет, — сказал Веч с ожесточением, сжав руку в кулак. — Риволийские твари думали, мы никогда не сумеем найти общий язык, и их предательство не вскроется. Пусть и дальше пребывают в неведении. Преподнесем им подарочек.
И Айями поняла: ради успеха задуманного муж готов с бесконечным терпением сносить выходки мальчишки, озлобленного войной и превратившегося в волчонка, тявкающего на протянутую к нему руку. Мальчишки, повидавшего достаточно, чтобы поблекла синева доверчивых глаз. Мальчишки, чьи волосы поседели раньше времени.
13.2
Настроение Айрамира напоминало весы с неустойчивым балансиром: здравая рассудительность сменялась вспышками агрессивного раздражения и препирательствами на пустом месте, словно он прощупывал границы дозволенного в ожидании щелчка по носу или оплеухи поувесистее. Однако ж, и серьезным умел быть и собранным, что и продемонстрировал на следующий день. Усевшись у костровища под натянутым навесом, мужчины провели немало времени за трудным разговором.
Рассказывал вполголоса Солей, рассказывал Айрамир, забыв о своей непримиримости. Рассказывал и Веч. И лица у всех троих попеременно делались потрясенными, когда выяснялась та или иная деталь из прошлого, связанного с тайными происками союзников. И мрачность не сходила с лиц, потому как затронулись темы, одинаково болезненные и для даганнов, и для амидарейцев.
Веч вскакивал, не в силах усидеть не месте и, походив, снова присаживался.
Солей потирал подбородок, изрезанный утренним бритьем — то ли из-за чересчур острого лезвия, то ли из-за неловких пальцев. Зато Айрамир демонстративно отказался удалять щетину, видимо, хотел казаться старше и солиднее, особенно в глазах атата В'Иная.
Атат Н'Омир со своими любимыми саблями устроился там же, под навесом, но вряд ли понимал хоть слово из серьезного разговора. Прикрыв глаза, дремал, но Айями знала — расслабленная поза обманчива. Он наблюдает. За нею.
Иногда ей казалось, атат Н'Омир наблюдал чересчур внимательно — как за подопытным кроликом. Подмечая любую мелочь и делая выводы. Он и на Люню смотрел — без приязни, с непроницаемым лицом. Машина, а не человек. Обязанности свои выполнял исправно, не придерешься, однако ж, в его присутствии Айями чувствовала себя стесненно, то и дело ожидая подвоха. Оттого напряжена была и вздрагивала от каждого резкого звука или движения.
Вчерашнее появление амидарейцев в биваке добавило суровости атату Н'Омиру, и без того лишенное эмоциональности лицо его превратилось в высеченную из камня маску.
— О чем ты с ним разговаривал? — спросила Айями, заметив, что муж беседует с сагрибом в стороне, причем последний угрюм и недоволен.
— Мы пересмотрели условия оплаты.
— Он отказался охранять Солея и Айрама? Затребовал прибавку? Много запросил?
— Эй-эй, притормози. Слишком много вопросов, не поспеваю за тобой, — засмеялся Веч. — Не переживай. Претензии Н'Омира обоснованны, и мы сошлись на новой разумной цене.
Не поверила Айями. Неужто увеличение жалованья охранникам не ударило по карману мужа? Но по всему выходило, что Веча незапланированные траты не расстроили, подумаешь, проблемка. Уладил и переключился на другие насущные дела.
Моросил затяжной дождь, капли шуршали по листве и траве, и женщины, забравшись в новый просторный шатер, занимались, чем придется. Люнечка наряжалась украшениями из нянюшкиной шкатулки, Эммалиэ штопала детские носочки и коготки, эсрим Апра плела из разноцветных ниток замысловатый узор.
— Вы познакомились с Солеем? — спросила Айями.
— Да. Приятный молодой человек, — признала Эммалиэ. — Они удивительно разные — Солей и Айрам, но крепко держатся друг за друга.
— Что-то непохоже. Айрам четыре раза сбегал из лагеря. Без товарища.
— Если бы не сбегал, натворил бы гораздо больше глупостей. Потому Солей и убедил его устроить побег, у Айрама-то натура кипучая, деятельная, но не в ту сторону направлена. Солей рассказал вчера о себе. Оказывается, он воевал в одном полку с моим сыном, вот я и взялась расспрашивать. Увы, они в разных ротах служили, и Солей его не знал. — Взор Эммалиэ затуманился. — Жаль, конечно. Но и без того нашлось, о чем вспомнить. Места, люди...
Эммалиэ упомянула о сыне, бывшем частью её реальной биографии, а не выдуманной, подразумевавшей родство с Айями и Люнечкой. Однако ж, предложила повременить с откровениями, когда Айями обратилась за советом: не рассказать ли правду мужу.
— Коли до сих пор степень нашего родства была непринципиальна для даганнов, пускай так и останется. Да и спокойнее нам обеим. В том нет страшной тайны и нет вреда, а местных законов мы не нарушили.
Пускай останется, как есть, — согласилась Айями. Вместе пережито многое — и хорошее, и плохое, да и успели прикипеть друг другу все трое — старая, молодая и малая.
— Солей согласился дать показания в суде. Ему есть, о чем рассказать про риволийцев.
— Это хорошо. Каждый день я молюсь святым, чтобы наша затея закончилась удачно. Мне показалось, Солей утратил в лагере любовь к жизни и держится на плаву благодаря Айраму. Теперь-то, когда у нас появилась цель, было бы величайшей глупостью предпочесть ей хику*. Надеюсь, Солей тоже воспрянет духом.
— Он подумывал о хику? — ужаснулась Айями.
— Мозг его пока не отравлен этой мыслью, но настроение в упадке.
— Надеюсь, хандрить ему будет некогда.
— Мам, смотри, я ведь красавица? — Повертелась дочка, демонстрируя обилие украшений на шее, ушах и в волосах.
— Несомненно. И будь добра, говори на даганском. Поблагодари эсрим Апру за ее великодушие.
Люнечка послушалась, получив в ответ от даганской нянюшки ворчливое: "Ох, ты ж, стригунок непоседливый, кто же так носит, давай, покажу, как нужно".
— Эсрим Апра, а кто такие бесы и откуда они берутся? — спросила Айями, в который раз взглянув из-за полога на сосредоточенные лица мужчин под навесом. — Веч упоминает о них ругательно.
— Дык не хвалить же их. Кто при жизни грешил, тому после смерти воздается в бесячьем обличье, — пояснила та. — Бесы — детища Триединого, подлые и пакостливые. Им нет ходу в мир духов, вот и болтаются, растреклятые, между мирами.
— Зачем же Триединый их создал? — удивилась Айями.
— С умыслом. Чтобы мы, смертные, знали: за плохие дела будет своя расплата. Бесовской сути нет покоя, очищающий огонь пожирает её изнутри, каждый день заново. Оттого бесы и усидеть не могут, рвутся в земной мир или к мертвым. Проникают сюда и нашептывают человеку гадости, а могут вселиться в тело и выгрызть душу.
— А как узнать, что в человека вселился бес?
— Отвести на капище. Одержимые обходят стороной святые места, чуют неладное. Так их силком ведут. Притащат, привяжут к жертвеннику, и кам изгоняет беса. Если, конечно, душа цела, не съедена.
— Вы видели одержимого? — полюбопытствовала Айями с сомнением.
— Довелось. Я девчонкой была, и в подружку мою бес вселился. Всем церкалем ее волокли на капище, и дюжие мужики не могли удержать веревки. Тянут, а её корежит, глаза закатились, и слюна течет, визжит и воет. Ох, и зрелище, чур меня, чур. Такое до смерти не забудешь.
— И что, спасли её?
— Спасли, но запоздали. Душа-то тронута оказалась. Глазоньки так и остались смотреть вовнутрь. На правой руке пальцы скрючились, и язык отсох. Речь понимала и мычала в ответ. Вот так то.
Айями аж передернуло от услышанного. Мало ли, может, и не одержимость то была, а острый приступ редкой болезни? А шаман вместо лечения изгонял беса. Ужасно. Необразованные и недалекие специалисты по одержимости поставили диагноз и сделали несчастную калекой. И придумали оправдание неудачному изгнанию бесовщины, мол, помочь не удалось, потому что душа малость надкусана. Шарлатаны, чтоб их. Хотя кам на капище Беншамира таковым не казался, — вспомнила Айями и прикусила язык. Вот и пойми, во что верить. Чужая религия — потемки. Изучать её можно, но исповедовать — увольте.
— А откуда берутся духи? — продолжила допрос после паузы.
— Э, умирая, человек становится духом и отправляется в мир мертвых. Без упокоения кама духи делаются злыми. Но и злые, и добрые духи одинаково нужны, так постановил Триединый.
Задумалась Айями. Наверное, даганский бог подсчитывает грехи при жизни, отсеивает особо тяжкие и решает, куда отправится человек после смерти: к духам или к бесам. Вон, отец Веча имел далеко несахарный характер, но душа его переместилась в мир мертвых, пусть и злым духом, но оттого не менее полезным, по словам даганской нянюшки. Можно бы у нее поинтересоваться подробнее, но лучше промолчать, а то обидится, почуяв скепсис в голосе Айями.
— А кто такие пери? — спросила, вспомнив, как называл её муж в Амидарее.
— Дочери Триединого и его супруги. Мы, даганны, их дети на земле, а пери живут на небе. Повезет тому, кому покровительствует дитя Триединого, к ним липнут везение и богатство.
— А чем можно заинтересовать пери?
— Они любят все красивое, будь то песня или цветок. Но привлечь их внимание непросто. Пери мало заботят людские проблемы, у них свои божественные дела. Давным-давно на нашей земле кочевал удачливый Пытыр, он сумел хитростью поймать пери и посадить на цепь. И заставил выполнять его желания.
Вот она, человеческая натура в худших ее проявлениях жестокости и жажды легкой наживы.
— Что с ним стало? — продолжила Айями познавательную беседу.
— Пытыр жил долго и счастливо и, когда пришло время, отправился в мир духов. Его правнуки стали частью нашего народа, — сказала нянюшка с гордостью, словно удача мифического кочевника, пленившего мифическую божественную сущность, есть героический поступок, а не банальное рабовладение.
— И Триединый простил наглеца? — удивилась Айями. — Дочь бога пленил смертный, разве недостоин он возмездия?
— За что его наказывать? — в свою очередь, удивилась нянюшка. — Пытыр был ловок и смел, поймав пери. А та оказалась глупа, за что и поплатилась.
Айями закашлялась от изумления странной логикой. Может, у Триединого бездна дочерей? Одной больше, одной меньше, особой разницы нет.
— Что стало с пери, которую поймал Пытыр?
— Земля вытянула из неё божественную силу, — ответила коротко эсрим Апра.
Иными словами, небесная жительница превратилась в обычную женщину без востребованного дара.
Конечно же, Веч, приравняв амидарейскую мехрем к неземной красотке, и не думал, что она способна притягивать везение и богатство. Скорее, проблемы, одна неразрешимее другой. Наверное, причислил Айями к мифическим созданиям из-за внешности, непохожей на местные каноны красоты. Чем не комплимент?
Долго беседовали амидарейцы с Вечем, то затихал разговор, и хмуро молчали все трое, то возобновлялся. После обеда небо, наконец, разъяснилось. Зашелестел ветер, стряхивая с листьев дождевые капли, оживились умолкшие было птицы. Земля жирно чавкала под ногами.
Атат В'Инай подбросил поленья в костер, и женщины взялись за готовку.
— Что мы имеем? — сказал Веч всем собравшимся. — У нас набралась кое-какая информация, и это только первый шаг. Нужно распорядиться ею с умом, найти подтверждение в архивах генштаба и заставить очевидцев заговорить. Нам понадобятся, во-первых, подробные карты обеих наших стран, чтобы восстановить хронологию событий. Во-вторых, нам потребуется викхар.
— Викхар — это адвокат, защитник, — пояснила Айями непонятное для амидарейцев слово.
— Мы и сами можем представлять свои интересы в суде, — ответил высокомерно Айрмир.
У Айями зачесалась рука — отвесить "братцу" хорошую затрещину. Мгновение назад был вполне вменяемым, и опять его понесло.
— О чем ты будешь говорить даганским судьям? О любви к своей стране и о ненависти к нам, даганнам? О том, что вступил в партизанский отряд, чтобы мстить и убивать моих сородичей? Как думаешь, судей впечатлит твой патриотический пыл? — сказал Веч с иронией. — Нет, тут нужно действовать иначе. Гибче, тоньше. Для начала — признать ошибки и воззвать к сотрудничеству.
— Говори уж прямо, что придется каяться и просить прощения. Слезно умолять и валяться в ногах, — завелся Айрамир. — Запомни, даганн, ни-ког-да я не стану на колени и не буду пресмыкаться. Я не раб и рабом не буду.
— Эк тебя понесло, — протянул раздосадованно муж. — Я думал, вы, амидарейцы — знатные дипломаты, а вы, оказывается, неотесанные бревна, ни изворотливости в вас, ни хитрости. Я тебе предлагаю линию поведения, а ты орешь как подрезанный: "Не хочу и не буду!". Потому-то риволийцы обскакали и вас, и нас. Ничем не гнушались, идя к цели, и ручки лобызали, и задницы вылизывали. Ну-ну, шучу, — сказал примирительно, заметив сжавшиеся кулаки Айрамира. — Возвращаясь к линии защиты в суде, повторю: признание ошибок и согласие сотрудничать — оптимальная стратегия. Без ползанья в ногах и лизоблюдства. Защищаться будем по существу и без надрыва. Суду одинаково не понравится ни заискивание, ни откровенное презрение. Мы должны заставить себя уважать и проявить ответное уважение, чтобы нас признали достойными партнерами. Затем. Основной упор сделаем на раскрытие двойной личины риволийцев, совершивших многие зверства в вашей стране и на земле Даганнии, а также на то, что организация партизанского Сопротивления — часть долгоиграющих планов, в которых вам отвели роль пешек. Но, чтобы грамотно преподнести суду всю информацию, нужен викхар.
