Зверь лютый Книга 28. Приступ

Итить тебя, светоносить! Пересвет ты наш! На кой... ты пересвечиваешь?!

Брусила своей зажигалкой щёлкнул. Две ошибки: не надо так на открытом месте. И без предупреждения не надо: все враз ослепли.

Высказанные пожелания близкого сексуального будущего мгновенно погасили огонёк.

"Темнота — друг молодёжи" — русская народная...

Но мы здесь не за этим.

Повторяем. Но с учётом. "Ещё раз и лучше".

Получается. Пошли.

Внешние ворота заложены серьёзнее. Два бревна. Одно — "вам по пояс будет". Ещё и подкосы вбиты. Подпорки — выбили, бревно — вынули. Это вышло легко. А вот верхнее... "руки в гору до упору". М-м-мать... С третьего подхода.

Спасибо местным: разобрали днём завал. Здесь должны стоять брёвна, подпирающие тесины ворот. Такое и тараном фиг выбьешь. Вон они, далеко не потащили, вдоль стен сложили.

Ну что, всё? Ворота открыты, дело сделано? — Отнюдь. Самое тяжёлое дело — которое осталось. А осталось нам... хрен да маленько: подать сигнал и и дожить до появления "американской конницы". В смысле: гридней Боголюбского.

— Выдохнули? Бегом!

Рысцой назад. Туннель. Площадка перед воротами. Кто там пыхтит сзади? Астма и пехота — две вещи несовместные, друг мой Сальери. Сторожка. Обновок нет? — Дальше.

"Ты гуляла в неглиже.

Аж на пятом этаже.

Красовалась своей же

В неприступном кураже...".

Тьфу. Ф-фу. Даже плохие стихи помогают. Дышать равномерно.

— Пантелейка, ты где? Уже? Молодец! Поджечь чем?

— А у меня вот! Я нашёл! Она тама чуть в сторону, а я тута тащу со робятами, а она — раз...

— Поджигай.

Мальчишка, чуть не лопаясь от восторга, от оказанной чести, от... "в жизни раз бывает" подать сигнал на взятие столицы, щёлкает зажигалкой. Подносит огонёк.

Обмотанная тряпьём, набитым смолой и политым маслом, крестовина стола из караулки, выставленная за забороло, хорошо принялась. Чуть покрутил этот... скелет обеденного стола, чтобы все перекладины разгорелись. Выдвинул подальше: свес крыши низко, как бы не занялась.

Сначала — ничего.

И потом — ничего.

Тишина. Темнота. Ничего не меняется.

"Состояние стабильное. Тяжёлое".

Не видят? Передумали? Ослепли-заснули?!

Наконец, где-то далеко, кажется — у горизонта, где чёрное небо сходится с чёрным лесом, появились светлячки. Всё больше, всё шире. Россыпь. Стая. Потекли в нашу сторону. Катящаяся лавина искр. "Из искры возгорится пламя". Которое вот-вот превратит эту землю в пекло. В пепелище. Маленькой, незаметненькой, никому, кроме узких специалистов, не известной войнушки. Мелкой русской усобицы. С сожжением города, разрушением жилищ, обращением в рабство, убийствами, изнасилованиями, грабежами... В бесконечном ряду подобных.

— Брусило, Терпило. Остаётесь здесь. Держать подходы по стенам. Установить препятствия.

— Дык... мы уже. Вон, бочки вытянули.

— Молодцы. Я с Суханом вниз. Встречать суздальских. Как подойдут — пошлю подмогу.

— Лучше из наших.

— Поглядим. Держитесь.

Снова вниз. Через ступеньку... мать! Удержался.

"Раз на пятом этаже... Муж её вернулся вдруг.

Ты учитывай этажность, выбираючи подруг".

Очередной экстренный спуск обошёлся без членовредительства. Это радует.

На дворе сторожевого двора — без изменений. Внесли. В смысле: вынесли. Запорное бревно и в этих воротах. Играючи! Становлюсь профессиональным брёвно-выносителем.

Распахнули воротины, только я присел на лавочку у...

Грохот. Тяжёлый, громкий, пугающий, непрерывный... Похоже на... ни на что не похоже. Даже обвал в горах — не сравнить. Нет такого... всеобъемлющего, всестороннего эха.

Конница идёт по туннелю. Не идёт — скачет, несётся, рвётся в галопе.

Из зёва ворот выхлёстывает толпа. Серые, мохнатые, шестиногие... тараканы. В смысле: кипчаки. Стрелы наложены. Тут бы они из меня подушечку для иголок и сделали. Если бы я шевельнулся.

Толпу проносит вперёд. К распахнутым воротам сторожки подскакивает Асадук. Только метрах в пяти различает меня на фоне забора. Глаза... из дальневосточных становятся ближневосточными. Первая реакция — хват за саблю. Несколько лучников вокруг него немедленно вскидывают луки. Во все стороны.

Но Асадук саблю не вытянул. Толкнул коня на меня.

Не подходите ко мне близко! Я вас боюся! И вашей лошадки — тоже! Ой какая миленькая...!

— Ассадук, оссади.

Старая шутка, персонально к нему обращённая со времён Бряхимовского похода, сбивает боеготовность. В смысле: готовность рубить в куски всё, что шевелится. Можно ж и поговорить.

— Ну.

— Не нукай, хан. Передай князю...

— Не надо.

Оп-па. А вот это уже он меня поразил. Рядом с Асадуком пожилой кыпчак. Типичный. Если не присматриваться. Андрей.

Я же был твёрдо уверен, что никогда русский князь не пойдёт в бой без красного плаща, без сияющих броней на теле и хоругвей, овеянных славой и милостью божьей, над головой! До Донского — точно.

Ошибочка вышла. Точнее: приехала.

— А тебе идёт.

— Что идёт?!

— Халат с малахаем. Хорошо смотришься. Как настоящий.

Вот и не покусаешь! Вот и не покусаешь!

— Докладываю. Башня взята, ворота открыты. Прошу полсотни бойцов. Наверх, для защиты башни. А то — сам видишь. И слышишь.

Достаточно поднять голову, чтобы увидеть группки бойцов, бегущих по стене с факелами. И уже слышен набатный дребезг башенных колоколов.

"Проходит ночь, проходит ночь.

По ней звонят колокола...".

Сказать: "как хорошо, что ты была" смогут не все. Из тех, кто доживёт до рассвета.

Кыпчаков выдавливает вперёд следующая толпа конных. Гридни. А к нам подлетает "юноша грозный с мечом подъятым".

Чисто для знатоков фолька: без гранаты.

Вот тут всё по канону. И конь белый, и плащ красный, и шлем блистающий. Выслушав короткую фразу отца, Искандер гонит полусотню гридней через "сторожку" к лестнице, поворачивает своего белого жеребца...

— Княжич! Погоди. Там, у Софийских ворот, Чарджи мой тебя поджидает. Ты вели своим, чтобы вот такое (я оттягиваю на рукаве кафтана ткань. Блин, вляпался где-то) — не трогали.

Искандер, окинув меня сосредоточенно-неслышащим взглядом, поднимает коня с места в карьер. Славы ищет, "взятия ворот". Там славы... хоть ешь, хоть пей, хоть в карманы ложь. Три сотни волынских гридней... вовсе не мухи сонные.

— Так ты и Софийские взял? Такого уговора не было.

— Брось. Уговор был, что я тебя с этой стороны на приступочке встречу. А ты спросить должен: не замёрз ли братец Ванечка? Уговор исполнен — вот, сижу. А ты не спрашиваешь.

Андрей хмыкает. Вдруг слезает с коня:

— Подвинься. Дай-ка и я сяду.

Да тут на шестерых места хватит! Но, коли ихнее самое великокняжеское благородие желает — я подвинусь.

— С удовольствием. Посидим рядком, поговорим ладком.

— Ранен?

Тычет пальцем в пятно крови на рукаве.

— Не-а. Вражья.

— Эт ты хорошо с крестом удумал. Я уж решил — взяли вас. Ан нет, смотрю — зажёг воевода Иван знак. Как обещался.

— Как сказал — так и сделал. Только крест не я запалил.

— ??!! А кто?

— Вестовой мой, Пантелеймон. Да ты его видал третьего дня. Он тогда сумку кожаную жевал.

Андрей резко замирает, прокручивает в голове картинки последних дней...

— С голоду? Не кормишь слуг своих?

— Не, с испугу. Когда ты меня на плаху повёл.

— Тебя? На плаху? А, вспомнил. А почему он?

— Ежели дело сделано хорошо, то цветочек в холмик на вражьей могилке и ребёнок воткнуть может.

И вот тебе, Андрюша, доза сов.классики:

"Товарищ князь,

работа кровавая

будет

сделана

и делается уже".

Глава 562

— А она — сделана?

Андрей кивает головой в сторону возвышающейся над нами башни. Там идёт бой. Суздальские... тоже по ступенькам бегать не умеют. Одолеть пять этажей крутого подъёма...

Слишком растянулись на лестнице. Первая группа успела проскочить внутрь и теперь рубится на стене. А основная попала под другую команду киевских с северных башен. Эти шли не по стене, а по валу за стеной. Опознали противника на лестнице, теперь сыпят туда стрелы сверху.

Со стены с воем падает чей-то воин. Темно, не разобрать чей. Падает плохо — спиной.

— У тебя побитых много?

— Никого.

Острый недоверчивый взгляд. Так не бывает.

Точнее: бывает. При измене среди защитников. Но я только подошёл. А измена... требует времени. Самому же взять башню...

Андрей не единожды побеждал в полевых битвах. Но брать крепости не умеет. Чуть другая часть военного искусства, в которой он... не успешен.

Мои Саров и Казанка — мелочи малозначные. Какие-то городки дикарей. А вот "мать городов русских"... Внушает.

— Хорошо тут у тебя. Спокойно.

Тут — спокойно?! Факеншит уелбантуренный! Да что ж тогда у него в душе творится?!

"Спокойно" — сильно локально. Ну очень сильно! Достаточно приподняться и выглянуть из-за забора.

В сотне шагов идёт кровавый бой на стене, если противник пройдёт ещё пару-тройку десятков шагов к башне, то сможет и нас тут, на скамейке у ворот "сторожки", стрелами достать. Мимо на рысях валят Владимирский и Суздальский городовые полки, грохот от беззубого провала ворот такой, что не слышно друг друга. Сзади, по дороге к Софийским, орут первые зарезаемые, зарубаемые, застреляемые и на копья подымаемые. Уже и огонь над крышами поднимается. Вот прямо сейчас, невидимо для нас, бегут, с разных направлений, с лестницами наперевес, к "своим" воротам союзные отряды...

Сотни колоколен церквей киевских колотят на разные лады, поднимая сограждан на защиту свободы и отечества, чести, достоинства и прочих... преференций.

Опаздуны. Враг уже не "у стен города" — враг внутри. Враг — мы. Ум, честь, совесть... в этом море свободолюбства и самодовольства, предательств и измен. Робкая надежда на светлое будущее. Готовая загрызть любого, вставшего на пути.

Перелом. Перелом истории, Руси, судеб...

А ему — "спокойно"!

Что ж, Ванюша, тебе есть у кого учиться. Впитывай.

— Хорошо у тебя. Однако ж надо и дела делать. Коня!

Вскочил, ускакал. Следом — кыпчаки охраны. Будто смерч пронёсся по улице. Пыль снежная во все стороны.

Вовремя: мои выезжают.

Добавил половинки десятков Брусилы и Терпилы на башню. Повторил внятно:

— В драку не лезть, держать башню. Суздальские киевских уже погнали по стене. Пусть они себе сами башни забирают.

Сходный отряд — в Степанидину усадьбу. Не лучшее, но пригретое место. Надо будет походить там, поковырять... струпья своей души.

О! И Николай в боевых порядках!

— Николашка! Ты уже?! Бой же ещё не кончился!

— А, вы завсегда стока портите-ломаете! А мне потом за вами подбирать. Лучше уж сразу... присовокупить.

— Ну, коли главный купец на поле — тогда деваться некуда, пошли грабить Софию.

Мы двинулись в центр, освобождая место для рязанских и муромских отрядов. Живчик мельком махнул рукой и погнал коня вдоль стены к югу, Илья, хоть и издалека, но неторопливо выразительно раскланялся.

Всадники Алу понеслись вперёд, по улице к центру, срубая на скаку каких-то людей, выскакивавших из ворот, пуская стрелы во всё шевелящееся во дворах. Сквозь гремевший со всех сторон набат, сквозь нарастающий вой жителей, пробилось:

— Половцы! Поганые! В городе!

Справа в темноте поднялась трёхэтажная, тринадцати-купольная громада Святой Софии. А так, по-византийски, не в "украинском барокко" она, пожалуй, гармоничнее выглядит.

За кованными решётками на двенадцати окнах верхнего подкупольного барабана виден свет. Для заутрени ещё рано... всенощную отстаивают? В одоление ворогов. В смысле: меня.

С нижнего гульбища, опоясывавшего здание у основания куполов, полетели несколько стрел. Вторая турма стрелков дала ответный залп, кто-то на гульбище упал.

Задолбали. Патриоты.

— Салман, Любим по десятку — внутрь. Николай. Вот тебе храм божий. И ни в чём себе не отказывай.

— Э... Совсем-совсем?

— Мозаики, фрески, алтарь, гробницы... Факеншит! Недвижимость — не трогать.

Чуть впереди, на колокольне храма, вдруг проснулись звонари. Забренчали, зазвонили, забухали колоколами. Набат. Вставай народ православный! На защиту отчизны и воли, движимого и недвижимого! Подымайтесь! Лгуны и изменники, тати и воры.

Не. Здешняя колоколенка — неказистая. Вот в 21 в. — беленькая, стройненькая. А тут... разлапистая трёхэтажная изба с развесистой крышкой типа луковица перезревшая.

Стрелки попытались снять звонарей. Увы, целей снизу не видать. Запалить, что ли? Но десяток гридней уже спешились, вывернули столб из забора и, на раз-два, принялся выносить запертые двери.

Вдруг справа, из улицы, уходящей к Золотым, тут и полуверсты нет, вывернулась толпа кыпчаков с криком:

— Бар! Ба-ар! Дабыл! Жау-у! (Идут! Тревога! Враг!)

— Всем в сёдла! Стройся!

Подскакавший запыхавшийся Алу отрывисто доложил:

— Много. Очень. Больше пешие. Валят валом.

— Собери своих вон там.

Я ткнул рукой влево, в устье улицы, уходящей вверх, к Софийским воротам града Владимирова.

Там, на другом конце главного городского проспекта, судя по доносящимся звукам, полным ходом шёл бой. Три десятка кыпчаков, сунувшиеся туда, наскочили на нескольких волынских гридней, вырвавшихся из детинца. Закидали их стрелами, те повернули в сторону, в переулки. Если Искандер не удержит крупный отряд, а с юга ударит другой...

Мы не успели построиться, хотя люди, преимущественно, собрались.

Справа, чуть южнее, разгоралось. Пламя вдруг встало выше крыш. Ирининский монастырь?

Сырое бревно тяжело поджечь. На многих строениях снежные шапки, снег во дворах. Но в каждом дворе — сенник. Фейерверк в две минуты от любой искры. Горящие клоки несёт по ветру, раскидывает по сторонам. Как фонтаны в Петергофе.

С южной улицы на площадь выскочило два десятка всадников на разномастных конях в разнообразном вооружении. Или — без оного. Пара вообще без штанов. В смысле: в подштанниках.

Стрелки дали залп, люди с конями заметались, повалились на снег, несколько повернули назад, поскакали, пригибаясь и нахлёстывая лошадей. Кыпчаки кинулись следом. Пришлось выезжать в центр пощади, останавливать.

— Артка! Сапта! Куте турыныз! (Назад! В линию! Ждать!).

Алу, надсаживаясь, "репетирует", повторяет мою команду. Кыпчаки, чего-то радостно вопя, не останавливая коней, проносятся по кругу. Выстраиваются неровной пляшушей линией в сотне шагов. Ещё одна усадьба ниже по улице вспыхивает, и я вижу в сотне метров валющую, текущую, шевелющуюся плотную толпу. Кажется — тысячи! Но, пожалуй, едва ли и одна тысяча душ наберётся.

Шишаки гридней городового полка, меховые шапки бояр и подбоярышников, гречушники и колпаки горожан и слуг, бабы с детьми. Многие неполно одеты: верхнее на исподнее. Конных немного: несколько впереди, редкие вкрапления в основной массе. В конце, в пляшущих отсветах пожаров, ещё с полсотни.

Напротив Софии, через площадь, за непривычно низким заборчиком как у полисадника, метрах в восьмидесяти, двухэтажное здание. Похоже на обычный боярский терем. Но без третьего, "женского", этажа и украшательств. Дом митрополита киевского.