Седьмой Принцип

Было словно в видениях провидцев: бескрайняя и безжизненная каменистая пустыня, мрак и безмолвие, и одинокая вершина на краю, за которой угадывалось присутствие бездны. Да не только угадывалось — ощущалось. Тот ужас, что жил в ней, дотягивался даже до расщелины в теле горы, ставшей укрытием для Фрюжа, и покусывал, и полизывал его нервные окончания, подготавливая возможную жертву к своему предполагаемому торжеству.

Ужас изначальный, реликтовый, возникший как побочный продукт сотворения мира, и условие этого сотворения.

Ужас — суть остатки того, что было, когда ничего не было, чему названия никто никогда не искал, потому что это забыл сделать даже Бог, и чему не нашлось применения в процессе великого творения. Нечто слишком большое, чтобы его могла вместить одна человеческая душа.

Кое-кто, однако, умел справиться с самим Великим и Ужасным. Секрет был прост, и он заключался в том, чтобы закрыть душу и не пускать в нее никого. Совсем не лишнее, кстати, умение для сущности, сознающей свою конечность и ограниченность, но пытающейся вжиться в реалии бескрайнего мира, бесконечной вселенной, где расстояния оцениваются гипотетически, а скорости их преодоления не поддаются осмыслению.

В общем, тот холодно-прекрасный мир, в котором оказался Лис, был ему хорошо знаком, правда, вспомнил об этом он не сразу.

После десантирования из Башни его по невероятной траектории забросило в Великий Лабиринт. Было бы удивительно, случись по-другому. Подсознательно к чему-то подобному он и готовился, но действительность — если, конечно, это была она — как обычно, превзошла самую изощренную фантазию.

Для начала — никакого падения, свободного или не свободного, не было. Он сразу попал в нечто, похожее на желоб для бобслейной трассы, только не ледяной, а пространственный, что не мешало ему быть таким же жестким и скользким. И случился крутой спуск, без саночек спуск, без какого-либо боба, а на собственном его, Лиса заду. Помотало его в том желобе изрядно, покрутило и повертело, до того, что вдоль трассы и на стенках ее оставил он все, чем богат был внутренне, что оказалось в избытке и ненужного, и в Лабиринт угодил уже легким и чистым, словно новорожденный младенец, только что не светился. А, может быть, и светился, утверждать не мог, поскольку со стороны себя не видал. Не останавливаясь, с той же скоростью, он пролетел по лабиринту. Его било о стены, кидало в разные стороны, словно стальной шарик в детском бильярде, и путь ему освещали искры, вылетавшие из его глаз обильно при каждом таком ударе — вот их он наблюдал совершенно точно. Однажды на каком-то вираже он увидел испуганное и удивленное лицо Дэдэ, который сначала едва успел отскочить в сторону, чтобы не быть сбитым с ног шальным снарядом, а потом погнался за ним следом, но быстро отстал ввиду своей небольшой для такой погони скорости. Хотя, заметим, со скоростью у Дэдэ все в порядке!

А потом его выбросило, куда должно было выбросить, и он угодил в ту лузу, в которую ему предназначено было угодить. Сначала ощутил лизнувший его ледяным языком холод, а следом узнал и то, что ему сопутствовало, что порождало.

Огромное, бескрайнее, пустынное и темное пространство, раскинувшееся у истока всех пространств и миров, само служившее всему началом. Время здесь даже еще не начиналось, его здесь просто не существовало, потому что некому было сказать: было, есть, будет...

Всего этого на самом деле не существовало, а то, что было — было совсем по-другому. Этого пространства никогда не возникло бы — если бы он не придумал его однажды. Но он придумал, возможно, кто-то напел ему о нем, и Лабиринт перенес его сюда, для его магической сущности не существовало разницы между воображаемым и реальным мирами. Вот так и получилось, что эта местность существовала лишь в его, Фрюжа, голове, да и то недолго, лишь то короткое время, пока он ее не позабыл напрочь, поэтому-то никто ее и не смог отыскать. Как можно найти то, чего нет?

Фрюж и до того, последнего, случая часто использовал лабиринт как отмычку. Лабиринт-то магический, волшебный с земной точки зрения, обладавший множеством интересных и необычных свойств, из него он мог попасть куда угодно. И попадал. В хрустальную пирамиду, например. Вот теперь кому-то пришла удачная мысль использовать его самого, его голову, его память как отмычку, чтобы открыть вновь, вызвать к реальности этот несуществующий мир. Лабиринт уловил в его голове отражение, намек на воспоминание — и вот, вуаля!

Фрюж плотней прижался к камню, съежился, кутаясь в куртку в попытке сохранить быстро улетучивающиеся остатки тепла. Тщетно! Если ожидание затянется, он не доживет до восхода, замерзнет. Хотя, еще неизвестно, что было бы лучше, дожить, или не дожить. Обстоятельства требовали и дожить, и пережить, однако эти же обстоятельства не давали ему никаких гарантий, что все закончится благополучно.

Черная скала, одинокий утес вздымался за его спиной и уходил ввысь, и терялся там, в черной непроглядной пустоте. Ни звезды на небе, ни маяка на вершине, ни светляка в бескрайних равнинах. Таким беспросветным казался этот мир. И, вместе с тем, тьма, царившая вокруг, не была абсолютной. Словно в ведро черной краски вылили несколько стаканов белой, отчего чернота пошла разводами, сделалась едва намеченной серой, с фиолетовым подпалом, какой случается у хорошо ношеной овчины. В этой слабо разбавленной белилами тьме плавали тени, более или менее концентрированные, достаточно конкретно различимые одна от другой, особенно когда уляжется возбуждение обожженной светом сетчатки и глаза привыкнут к бесполезной работе — вглядываться в темноту.

Тени, точно ночные рыбы, резкими тычками, рывками меняли направление своего движения, казалось, они нервничают в ожидании чего-то.

Фрюж знал, — тени, как и все вокруг, ждут того же, что и он сам: восхода. Но, если ему этот феномен не сулил ничего, кроме мучительной смерти, для теней он был и радостью, и спортом, был источником лучей света в их темной жизни. Вот как они дрожат, в предвкушении!

Ему, собственно, было туда, наверх, но забраться на вершину самому немыслимо. Отвесные стены, обрывы и расщелины — такой сложности маршрут, тем более без снаряжения, без подготовки, одному не преодолеть и на свету, не то, что в кромешной тьме. Нет, единственный способ забраться на гору — сделать это на спине коня. Волшебного коня, откуда же здесь взяться обычному? Да он, возникни хоть из фантазий, и не смог бы жить здесь, где нет ни капли воды, а из еды одни лишь грохочущие под ногами камни.

Словно отклик на мысли Фрюжа, за выступом скалы раздался цокот копыт по звонкой поверхности, такой пронзительно здесь чужеродный. Предваряя появление животного, сначала из темноты выплыло, распустилось цветком серебристое свечение, его окружавшее и сопровождавшее, и уже после, качая головой при каждом шаге, появился он.

Конь.

Лунный конь.

Странный и прекрасный зверь.

Впрочем, кто сказал, что он волшебный? На первый взгляд, Лунный конь ничем не отличался от настоящего, земного, разве что изяществом и какой-то нервной структурой и организацией тела, которое сразу предупреждало о том, что данное животное для грубой работы не предназначено. Однако это было изящество силы, сконцентрированной в невероятно совершенной форме. А, со второго взгляда, когда уляжется волна радости, вызванная встречей с живым существом посреди пустыни, когда остынет первый пыл восхищения им, уже бросались в глаза его прочие отличия и необычности. Перво-наперво, конечно, возникал вопрос: а чего это он весь так светится? Следом приходил ответ: это же очевидно — чтобы освещать себе дорогу в кромешной тьме. Иначе ведь так легко сломать ноги на этих черных камнях. Да и потом, надо же как-то оправдывать свое имя — Лунный конь.

Обращало на себя внимание и строение копыт. Узкие, длинные, необычайно прочные и острые, они просто врезались в камни, обеспечивая скакуну устойчивость даже на такой непредсказуемой поверхности.

Подойдя ближе, конь остановился в двух шагах от Фрюжа и, подняв голову, посмотрел на него в упор полными укора изумрудными глазами.

Головка его, изгиб шеи были словно у выточенной из слоновой кости шахматной фигуры, и чем-то неуловимо напоминали змеиные. Усиливая впечатление, из-под верхней губы его торчали два коротких, вызывавших безоговорочное уважение, алмазных клыка. И то ведь, здесь не росла трава, ничто не росло, равнины вокруг простирались совершенно безжизненные, поэтому для поедания растительности как обычный конь, этот не был приспособлен совершенно. По той же причине пустоты пространства было непонятно, для чего могли послужить клыки. Что-то, видимо, все же водилось здесь такое, для встречи с кем пара ятаганов никогда не была излишней. Думать об этом Фрюжу даже не хотелось, вот совсем. Тем более что, поскольку Лунный конь в некотором роде был порождением его собственной фантазии, он знал про него кое-что еще.

Например, знал он, что, хотя жил Лунный конь во тьме, источником жизни его был все-таки свет.

Свет синего солнца под названием Звезда смерти.

В этом призрачном краю все было заведено так, что одно событие следовало за другим, одно порождало другое. Так и звезда поднималась из бездны и всходила над унылыми равнинами, когда наступала пора зацветать папоротнику на вершине горы. Тут можно было бы спорить, какое событие первично, а какое вторично, но не будем ввязываться в выяснение данного обстоятельства, нам важно знать, что эти события взаимосвязаны. Что странно, ведь звезда недаром же получила свое имя, ее лучи на самом деле убивали все живое, до чего могли дотянуться. И, тем не менее, факт оставался фактом, Огненный цветок распускался лишь, когда всходила Звезда смерти — и никогда больше.

Единственным существом, кроме папоротника, которое извлекало выгоду из восхода звезды, был Лунный конь. Прямые ее лучи, конечно, были смертельны и для коня, но, обладая релятивистской скоростью, он буквально избегал смерти. Быстрый, как свет, он мчался в расширяющейся зоне полумрака, словно комета, в ореоле развевающейся гривы и со шлейфом стелющегося по ветру хвоста, не давая настичь и накрыть себя световому валу. Постепенно он напитывался светом, будто губка, аккумулировал в себе энергию ослабленных лучей убийственного светила и сам светился все ярче. Когда звезда поворачивала вспять и начинала свой спуск в бездну, Лунный конь точно так же провожал ее, отлив ее света, обратно, до тех пор, пока весь он не схлынет в пропасть и в округе вновь не воцарится тьма. Поглощенной и запасенной энергии скакуну вполне хватало до следующего пришествия Звезды смерти. Такова была его природа, он питался чистой лучевой энергией. Энергия звезды, собственно, и вызывала его свечение, что в свою очередь обусловливало его имя, Лунный конь.

По большому счету, у каждого живого существа есть своя личная Звезда смерти, опасная лишь для него и предназначенная ему одному. Задача состоит в том, чтобы разогнаться как можно быстрей и бежать по жизни дольше и дальше, не давая лучам звезды накрыть себя слишком рано. Да, жизнь — это забег наперегонки со смертью. Кто сумеет набрать приличную скорость, и запасет при этом достаточно энергии, светится сам и светит другим еще долго после того, как волна настигнет и поглотит его.

Так думал Фрюж, видя перед собой пример соответствующего отношения к жизни. И то ведь, для Лунного коня гонки наперегонки со смертью были привычным способом его жизни. Как уже говорилось, обычно запасенной энергии ему хватало до следующего прихода звезды, и, если что, взять ее больше было неоткуда. Поэтому он строго следил, чтобы не случилось перерасхода. Обычно его и не случалось, потому что жизнь в этих равнинах, у кого она была, текла размеренно, подчиняясь строгому ритму, задаваемому восходами и закатами светила, и не случалось ничего, не появлялось никого, кто мог бы этот ритм нарушить. До тех самых пор, пока здесь не объявился Фрюж.

— Ты снова пришел, — грустно сказал конь, не разжимая губ. Он не спрашивал, он просто констатировал факт, к которому, похоже, имел неоднозначное отношение.

— Да, вот, — подтвердил очевидное Фрюж. И сразу обострил, спросив: — Ты что, не рад?

— Рад, — понуро кивнув, согласился конь, — мы же друзья. Но лучше все же думать о тебе, вспоминать, но никак не видеть.

— Что так? — искренне удивился Фрюж. — Мне кажется, в прошлый раз мы с тобой славно повеселились.

Лунный конь опять покачал головой, возражая.

— В прошлый раз ты меня обманул, Фрюж. Вместо оговоренной и нормальной пищи ты скармливал мне какую-то дрянь.

— Вовсе не дрянь, — возразил Фрюж. — Совсем даже наоборот. Ведь это были Случайные чпокающие суслики. Высокооктановые, между прочим, суслики, стоило немалого труда наловить их для тебя, ведь они водятся... Да нигде они не водятся, кроме одного таксона, принадлежащего... Даже не буду говорить, чей это таксон. Суслики, как ты помнишь, со смехом вспыхивают, загораются, точно бенгальские огни, и чпокают — чпок! — разлетаясь на тысячу искр. А перед тем как исчезнуть, они отдают свою веселую энергию. Веселящую, я бы сказал, энергию. Неужели тебе не понравилось?

— Понравилось, — согласился конь. — Говорят, похоже на шампанское. Я даже немного опьянел. Беда в том, что энергии твоих сусликов оказалось недостаточно, и я пострадал.

Зверь повернулся к Фрюжу боком, и на светлом его крупе стало видно большое темное пятно, будто вылили на него черную тушь.

— Видишь, — сказал конь, — я был недостаточно резв, и звезда опалила мне бок.

— Бедный мой друг! — воскликнул в огорчении Фрюж. — Почему же ты молчал?

Он осторожно прикоснулся ладонью к пятну на теле коня и ощутил холод. Под другой его ладонью, лежавшей на светлом участке, было тепло, и бегали слабые электрические токи. Еще он ощутил, как нервно подрагивает под его пальцами светлая живая плоть.

— Ну, мы же справились, в конце концов, — проявил осторожный оптимизм скакун. — К тому же, ты прав, было весело, как никогда раньше. Но, если бы тогда ты сделал, что должен был, все бы сложилось иначе.

— Если бы я знал, — сокрушался Фрюж, — если бы знал. Беда в том, что лучший и правильный выбор не всегда очевиден. А иногда и слишком труден. Поэтому мы часто делаем ошибки. Не суди слишком уж строго, прошу тебя. В оправдание, или в утешение тебе, хочу сообщить, что зато теперь ты здесь, в этой пустыне, не один. Суслики совершенно точно расселились по округе. Дело в том, что, когда они чпокают и разлетаются искрами в разные стороны, из каждой вырастает новый суслик. Такая у них странная манера размножаться. Наверняка ты замечал разные шустрые огоньки в темноте — это они.

— Я думал, что мне померещилось. Думал, это в глазах у меня блики и пятна.

— Нет, это суслики. Они приживаются где угодно, сразу роют свои ходы. К тому же, они схожей природы. Думаю, вы подружитесь.

— Это, конечно, здорово, но не объясняет, зачем ты снова здесь появился. Неспроста ведь, не для того, чтобы проведать старого приятеля? Ты снова собрался лезть на рожон? Меня это тревожит.