Вот и сегодня, как только Селифан вышел с веслами из сарая, мальчишка попытался над ним пошутить. Однако без всяких окриков получил подзатыльник.
-Нашел время зубоскалиться, — укорил сына Налимов. — Прихвати лучше весла и веревку.
Как ни в чем не бывало, Никитка повиновался отцу, надел на шею моток толстого пенькового каната.
К берегу труп Ерофея Захаровича Скоробоева, завернутого в плотную холстину, несли под проливным дождем. Но уж никак не ожидали, что в июне, седьмого дня, выпадет снег. А так и случилось, когда погрузились в лодку.
-Не добро, — задумчиво растирал Селифан, в похожих на жернова руках, снежную крупку. — Еще седмицу такая жуть постоит, вовсе без хлеба останемся.
Боярина Скоробоева решили похоронить на острове. Хоть и Гадючьим прозывался он у местных смердов, хоть и не приветлив был, таинственен, да более ничего путного Емельян с Селифаном не придумали. А где еще придать земле тело? Хоронить на селищенском погосте — не дело. Могут увидеть и донести. О том, чтобы соваться в монастырь, к чернецам, и речи не заводили. Кто его знает, чья там теперь правда? Здесь в Миголощах, в глуши медвежьей, ничего не ведомо. А потому теперь погрузили останки царского посланника в лодку и сразу после того, как перешедший в град снег прекратился, отчалили от ручья.
Селифан и Никитка, споро гребли в четыре руки. Емельян от души подивился силе и сноровке немого мальчугана.
Вскоре необычная похоронная процессия была уже на середине Медведицы, за осоковой бровкой, где, несмотря на непогоду, резво играла рыба. И тут случилось непредвиденное. Арбузов приподнялся, чтобы поправить, попавший под его сапог край савана, но неожиданно, подкованный каблук продавил днище беспарусного струга. Видно немало лет он уже рассекал местные реки. Может быть даже больше, чем хозяин.
Вода ключом забила из проломленного деревянного корыта. Арбузов и Налимов разом кинулись к пробоине, больно столкнулись лбами. Никитка происшедшему не удивился, не испугался. Он подхватил весло отца и невозмутимо продолжал грести вперед, к Волге.
-Куда правишь! — закричал на него Селифан, пытавшийся двумя руками хоть как-то сдерживать прибывающую воду. — К берегу давай! Да не к дому, в Остратово веди. Непотребно с покойником назад.
Более или менее благополучно, струг вскоре заскрежетал по песчаному дну.
На противоположном берегу Медведицы, за высокими осинами и соснами, виднелась крыша Селифанового дома. В лодке набралось так много воды, что тело боярина Скоробоева, вместе с деревянным крестом на могилу, уже не лежали в ней, а плавали.
Пришлось разматывать мертвеца, сушить холстину. Хорошо хоть осадки к тому времени прекратились.
-Что же теперь делать? — трясся всем телом промокший до нитки Арбузов. — На сем берегу, видно, другую лодку не достать.
-Да, в Остратово не сыщешь, — кивнул Налимов.
-М...м...м...— вторил ему немой сынишка.
-Тута людишек нет. Разве токмо лешие водятся.
Никитка весело засмеялся.
-Ты, Никифорыч, плавать умеешь?
-Как кит, — невесело пошутил Емельян.
-Вот и лепо, — удовлетворенно потер озябшие руки Селифан.— А я до сих пор не научился. Надо мной в деревне даже куры смеются, но ничего с собой поделать не могу. Не получается и все. Никишка загребает споро, но малец еще, боюсь, до дома не сдюжит. У меня в сарае еще одна лодка, новая, широкодонная припасена. Смола, правда, на днище еще не совсем высохла, но ничего, сгодится. Попроси Евдокию до берега спроворить.
— К чему консилиум собирать? — ввернул Емельян непонятное Налимову словечко, недавно услышанное сыном оружейника в Немецкой слободе. Он не раз видел там высоченного молодого царя в сопровождении ближнего клеврета Меншикова. И необычайно завидовал хитрому и наглому торговцу пирогами, сумевшему втереться в доверие к Петру. Шибко хотелось Арбузову оказаться на его месте.
Емельян перекрестился, снял порты, телогрею, теплую крестьянскую рубаху и в исподнем решительно направился к реке. С похоронами нужно скорее заканчивать и в Москву, в Преображенский приказ, докладывать об измене воеводы Пузырева и ильинских монахов. Пусть шлют сюда стрельцов или какую другую гвардию учинять дознание. Интересно, остался кто-нибудь из воров в живых после обвала?
С этими мыслями бывший боярский чашник нырнул с головой в ледяную, темную воду Медведицы. Такое неприятное омовение Емельяну приходилось принимать впервые. Зимой, в прорубь, как и все, конечно, нырял. Но так это после жаркого, завязывающего на узел душу, банного пара. А тут июнь на дворе и такой холод.
Со всей силы выбрасывая вперед руки, и часто работая ногами, не думал ни о чем, только внимательно прислушивался к своему организму — не отказывают ли какие-нибудь его части. Да нет, пока все в порядке.
Саженей через сто поплыл по-лягушачьи и так, спокойно, постепенно приближался к деревне. Молодые телесные механизмы продолжали работать, как часы и Емельян был доволен собой. Однако уже за бровкой не на шутку перепугался. На него наплыл густой туман, и берег пропал из виду.
Некоторое время Арбузов еще продолжал плыть вперед, но вскоре понял, что сбился с курса. Страх ухватил железной рукой за самое яблочко, и парень вмиг перестал чувствовать руки и ноги. Перевернулся на спину и так, покачиваясь на волнах, принялся ждать, сам, не зная чего — спасения или смерти. Но бог или душа покойного Скоробоева не дали пропасть сыну оружейного мастера. Неожиданно, сквозь плотную вату тумана показался берег. Емельян разглядел даже устье ручья, откуда не так давно и отплывали. Значит, его не отнесло в сторону даже течением. Вот чудо из чудес!
С трудом, вскарабкавшись на крутояр, Арбузов снял исподнее, блаженно растянулся на сырой траве. Никогда он не испытывал более глубокого блаженства, чем теперь. Жизнь ценишь только тогда, когда она безжалостно, сухо, словно мачеха, готова помахать тебе на прощание рукой.
Налитые дождями тучи носились по небу, словно их гоняли гигантскими метлами. Емельян закрыл глаза, но тучи не исчезли. Все одно кружились в голове и в клочья рвались совсем близко ненадежными парусами.
Вдруг почувствовал осторожное прикосновение к ноге. Неужто змеюка? Нет. Это на удивление ласковый, белый как январский снег пес Налимовых Берка зализывал ему рассеченное об острые камни колено. Берка давно уже был взрослым, могучим псом, но в душе по-прежнему оставался добродушным щеном.
-Ужо возвернулись? — раздалось рядом.
Арбузов откинул назад голову. В перевернутом виде на него хитро улыбаясь, глядела Евдокия. Парень не сразу сообразил, чему она смеется, а когда понял, прикрыл обеими руками стыд, вскочил на ноги.
-Лодка прохудилась, другую надобно. Да не гляди ты на меня так. Вареным раком без панциря себя чувствую.
Баба взгляда не отводила.
-Беги, обогрейся сперва, рак бесдоспешный.
Емельян, как молодой козел, под веселый смех Евдокии, поскакал к дому, забыв про исподнее. Жена Селифана подобрала мокрые нательные порты, пошла следом.
В светлице, которая оказалась, наполнена тугим, до головокружения приятным ароматом свежеиспеченного хлеба, обнял всем озябшим телом широкую печь, облегченно вздохнул. По чреслам разлилась истома, а голова закружилась еще больше. Жизнь, готовая уж было послать Емельяна ко всем чертям, не глядела теперь на него так сурово, скорее даже немного улыбалась.
В углу комнаты, на полу, возился с деревянной лошадкой младший сын Налимовых Ванютка. Он так увлекся вырезанной на прошлой седмице Арбузовым игрушкой, что даже не обратил внимания на голого человека, приплясывающего возле печи. А может, просто был слишком мал, чтобы обращать внимание на такие пустяки.
Хлопнула дверь в сенях, и через мгновение Емельян услышал, как по светлице осторожно ступают босые ноги. Оборачиваться не стал.
Евдокия подобралась к молодому человеку, словно кошка, затаилась. Он почувствовал ее близкое дыхание, а потом баба припала к нему всем телом, как он недавно к теплой каменке.
К ужасу своему Емельян ощутил, что на Евдокии совершенно ничего нет и ее грудь, живот, бедра горячее, нежели русская печь. Супружница хозяина дома положила ему на плечо подбородок, прикусила мочку уха, вдруг ухватила Арбузова цепкими руками за низ живота. Сделала даже несколько больно. Мужское начало воспряло ото сна.
-Ты зачем это, дура? — прохрипел парень. — Не тронь стержень. У меня, почитай, третий месяц полюбовницы не было, не сдержусь.
Замужняя баба продолжала покусывать ему ухо. Томно засопела:
-У тебя, чую, не стержень, целая оглобля.
-Не можно так, — пытался отбиться от бесстыжей чужой женки Емельян.
-Можно, — шептала Евдокия.
-Ума ты лишилась? Меня Селифан приютил, яко друга, а я ему свинство чинить стану?
Парень живо представил себе, как на противоположном берегу Медведицы сидит пригорюнившийся Селифан Налимов и с нетерпением вглядывается в речной туман — не плывет ли там его гостюшка. А гостюшка, забыв про стыд, совесть и честь человеческую, милуется с его супружницей, распутной бабой Евдокией. Да ладно бы только Селифан по нему томился! Его ждет, не дождется Ерофей Захарович Скоробоев, государев боярин новопреставленный, царствие ему небесное. Вельми любопытно, что глаголет теперь его душа, при виде такого бесчинства? Емельян попытался решительно высвободиться из нетерпеливых рук Евдокии, но та крепко держала его стержень, давно уже готовый на все.
-Хоть бы сынишку постыдилась, — урезонивал бабу Арбузов. — Родичу все сообщит.
Но настойчивая баба только еще сильнее прижималась к нему.
-Хочешь с тобой убегу? Всех брошу, только бы с тобой быть. Люб ты мне шибко. Не ведаю, как без тебя стану. Не шалопутница я, Емелюшка, а любящая мать, но как тебя увидала, в голове все помутилось. Не могу без твоих глаз, хоть зарежь.
Арбузов ласкал Евдокию наспех без удовольствия, несмотря на разгоревшееся было желание. Постоянно, как ему казалось, ощущал на себе недобрый взгляд боярина Скоробоева. А еще чудилось, что за окном прячется с заряженной пищалью Селифан. Вообще голова металась в тяжелых переживаниях, и так толком и не доделав до конца дела, отцепился от Евдокии, принялся натягивать первые попавшиеся под руку хозяйские порты.
В этот момент припомнил, как прошлым летом, с пьяных глаз, залез в дом к своей соседке Лиське — неимоверно мясистой и тоже замужней бабе. Вообще-то Емельян больше всего на свете боялся лошадей и толстых товарок, а тут бес попутал. Углядел, что ее супружник Тришка отправился в кабак, а из него он, как правило, раньше, чем через сутки не выползал, и все, черти понесли, аки на крыльях.
Развлекались полюбовники самозабвенно. Да так, что опрокинули свечу и чуть не подпалили избу. Отдыхивались, закусывали водку рыжиками и снова терзали друг друга до изнеможения. И все же, даже оглушенные страстью, услыхали подъехавшую к дому телегу. Лиська бросилась к окошку, обомлела — муженек вернулся. Сколько уже слышал молодой любовник сальных историй на эту тему, но сам оказался в такой ситуации впервые. А тут уже шаги на лестнице.
Что успел сделать Емельян, так это похватать разбросанную по горнице одежонку (свою, Лиськину, он не разбирал) и залезть в большой, окованный железом сундук. Хорошо хоть теремище оказался наполовину пустым, уместил дрожащее от страха тело сластолюбца. Между воняющими розмарином и дохлыми мухами тряпками, Арбузов затаился как мышь. Все бы ничего, да Тришка держал цирюльню, а потому в сундуке хранил соответствующие инструменты, и какие-то ножницы впились Емельяну прямо в живот.
Пошевелиться же он боялся. Ввалившийся в горницу хозяин принялся отчего-то ругаться на Лиську, требовать клюквенной водки и сала. А когда ужрался крепким напитком окончательно, свалился ни куда-нибудь, а на сундук. Понимая всю трагичность положения, Лиська несколько раз пыталась свалить с него храпящего муженька. Но пьяница лишь матерился, лягался, испускал тяжелый дух, а с сундука не сползал. И ко всему прочему обмочился. Емельян слушал, как журчит по крышке, капает на пол урина цирюльника, и проклинал себя, на чем свет стоит.
Только под утро Лиське удалось перетащить мужа на кровать. Не дожидаясь более ничего, Емельян выскочил из сундука, нацепил на свой зад что-то белое и узорчатое, бросился вон из избы. Как же теперь было стыдно вспоминать, как он, в бабьих тряпках ( он надел Лиськино исподнее), под лай обезумевших псов, несся вдоль длинных заборов к своему дому.
Ничему русского человека жизнь не учит. Не хватало только, чтобы сейчас в дом вошел Селифан. Евдокия же блаженно разбросалась на лежанке, совершенно не стесняясь малолетнего Ванютку.
-Дай чего-нибудь, зябко, — коротко бросил Емельян, стараясь не глядеть в глаза Евдокии.
Баба нехотя слезла с лавки, как была, нагишом, пошлепала в чулан, вынесла теплую длинную рубаху, овечью безрукавку и лапти.
Тяжело сопя, Арбузов выпер из сарая лодку, бросил в нее весла и за веревку потянул к реке. Евдокия шла рядом, не помогала, только как-то пронзительно, грустно глядела на молодого человека.
-Отчего у тебя фамилия чудная — Арбузов? — неожиданно спросила она.
-Арбуз— это тыква такая в теплых краях растет, сладкая, — нехотя пояснил парень. — .
-Сладкий ты, правда, — рассмеялась бесстыжая баба, — ничего не скажешь.
Молча, продолжая тянуть березовую плоскодонку к Медведице, Емельян вдруг вспомнил, что забыл самое важное. Может быть, поэтому, и суждено было вернуться назад — серебряный кинжал Скоробоева, в ножны которого он спрятал записку. Парень опрометью бросился в терем, взбежал по лестнице к себе в горницу, вынул из потайного места кинжал. Со спокойной совестью вернулся к реке.
-Думали ужо утоп, — проворчал Селифан, помогая Арбузову причалить к корявой иве.
Дождь то начинался, то прекращался. По Медведице гнало сильную волну. Пережидать не стали. Дырявый струг оттащили в ольховый молодняк, погрузили тело в новую лодку, побросали туда лопаты, веревки, лишние весла, сосновый крест, отчалили.
Нос у суденышка был тупой, а потому передвигаться вперед хоть и по течению, но против волны оказалось весьма затруднительно. Пока отмахали четыре версты до Волги, Селифан с Никиткой взмылились. Арбузов предлагал свою помощь, но Налимовы от нее отказались.
На большой волжской воде волна вздымалась еще выше, билась о борта еще злее. Только за островом она сделалась спокойнее, а в заливе и вовсе спала.
Гадючий произвел на Емельяна неприятное впечатление своей дикостью, неприветливостью. Казалось, что в этих высоких зарослях папоротника, чертополоха, конского щавеля, гигантских зонтиков, могут существовать одни только аспиды.
На берег ступать не хотелось. На душе Емельяна было неспокойно, а горло и грудь будто сдавили гигантские обручи. Значит, здесь и отшельничал старец Иорадион? Уж не болел ли он умом?
Вслух спросил:
— От чего остров Гадючьим нарекли?
Никитка замычал, делая какие-то замысловатые знаки руками.
-Под ноги смотри, — хмуро ответил Селифан,— на гадюку наступишь, узнаешь от чего.