| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Я по-новому оглядел её, озадаченно помолчал и подвёл черту:
‒ Ну... тогда ‒ мороженое!
Под ручку поднялись по высоким ступенькам, прошли в глубь заведения. Расположились у огромного, от пола до высокого потолка, окна на уютном, обтянутом зелёным плюшем диванчике с высоким изголовьем. Я огляделся вокруг, узнавая расписанные кувшинками стены, и попытался призвать девчонку-официантку, веселящуюся около стола с группкой распивающих шампанское студентов. К моему удивлению, она тут же отреагировала и, бойко цокая по паркету каблучками, подскочила к нам, взяв блокнот на изготовку:
‒ Что будете заказывать?
‒ Шампанское детям наливаете? Ну-у... я так и знал... Тогда два по двести ‒ пломбир с орехом и крем-брюле, с двойным... с тройным сиропом, и два кофе с эклерами. Мм... Кофе гляссе.
‒ Подпоить меня решил? ‒ Тома шутливо подёргала меня за рукав, когда официантка отпорхнула от стола.
‒ Было бы неплохо, ‒ честно признался я. ‒ Но и Райкин под шампусик хорошо бы пошёл... Но пока не судьба.
‒ Райкин всегда хорошо идёт! Уи-и-и... ‒ Тома радостно передёрнулась. ‒ Никогда его живьём не видела.
‒ Я тоже не видел. ‒ И мысленно добавил: "Давно".
‒ А ты спиртное уже пробовал? ‒ Повернувшись, Тома лукаво посмотрела на меня.
‒ Мм... ‒ Что бы ответить правдиво? ‒ Да, недавно ликёр попробовал мятный. Так себе, резковат.
‒ А я ещё нет, ‒ немного расстроенно протянула Тома. ‒ Но ничего... Родители обещали на день рождения шампанского бокал налить.
‒ Кстати... ‒ начал я.
‒ Да, кстати, ‒ она быстро меня перебила, ‒ я хочу тебя пригласить, ты сможешь? Восьмого мая? ‒ Она хихикнула, что-то припомнив, и слегка зарумянилась. ‒ Только... ‒ протянула девушка, водя пальчиком по столу, ‒ ты сможешь приехать на дачу? У меня там будет отмечание. Я тебя и Ясю приглашаю.
‒ А дача где?
‒ В Сиверской.
‒ Жди меня, и я вернусь. ‒ Я улыбнулся, пристально глядя в глаза. ‒ А что мы так хихикали, приглашая?
‒ Да... Вспомнила бабушкин комментарий... ‒ Она весело ухмыльнулась.
‒ Ну Том, не томи, рассказывай.
Девушка ещё раз хихикнула:
‒ Да она вчера тебя забавно назвала, когда ты во всем новеньком зашёл перед кино. "Вырядился", ‒ говорит, ‒ "точно майский барин".
‒ Лжа! У меня ботинки были старые... И белье... Ох недолюбливает она меня, а я ведь честно съедаю всё, что она на стол выставляет!
‒ Ага, проглот ещё тот, так она сказала.
На стол перед нами приземлились металлические креманки. Сглотнул и в предвкушении чуть прищурился на тёмное озеро сиропа вокруг оплывающих сливками покатых холмов. Рядом встали чашки, в которых пенящиеся сугробы мороженого сливались в экстазе с горьким кофе, образуя нотку сладкой жизни.
‒ Хороший кофе должен быть крепок, как рукопожатие, сладок, как поцелуй любимой, и чёрен, как дьявол, ‒ произнёс я подчёркнуто нравоучительно. ‒ Принимая в себя мороженое, он теряет напускную строгость, как серьёзный мужчина ‒ рядом с нежной женщиной.
‒ Ой-ой-ой, какая птица-говорун! А как поёт! И, верно, ангельский быть должен голосок! ‒ Тома решительно зачерпнула горбик мороженого, окунула его в кофе и, блаженно зажмурившись, отправила в рот.
Я с вожделением полюбовался на чётко очерченные выразительные губы и пронзительно, до ломоты в зубах, представил их вкус, прямо сейчас, холодных, с ароматом кофе гляссе...
С трудом отвёл взгляд и тоже заработал ложкой, поддерживая репутацию проглота. Терпение, всё ещё будет...
Тот же день, 22:20
Ленинград, Кировский проспект
Из фойе Дома культуры ручейками вытекают возбуждённые театралы. Я бережно засунул взятую на память программку в карман, предложил Томе локоть и, чуть поворачивая голову, прислушался к разговорам вокруг.
‒ ...Ася, а ты обратила внимание на шишак? Он, помнишь, в первом отделении себя кулаком по лбу стучал? Представляешь, после антракта у него там шишка выскочила!
‒ Да ну, не может быть!
‒ Точно говорю, я в бинокль видел. Здоровый такой налился...
С другой стороны кто-то артистично грассирует примарным голосом:
‒ Практически в одиночку зал ни на минуту не отпускал! Три часа! И ведь минимум жестов, пластика аскетична... Из образа в образ просто перетекает с помощью смены интонации и двух-трёх жестов! И даже комментарии к образу не нужны, всё понятно с первых секунд, и не важно, боком стоит или даже спиной... Поразительно!
Его собеседник дребезжаще рассмеялся:
‒ Да... А ведь его отец, Исаак Давидович незабвенный, порол его в детстве со словами: "Еврей ‒ клоуном?! Да никогда!" Да... Дай бог Аркаше длинной жизни, как у его деда. Тот в девяносто четыре года был полон жизни и умер, неудачно спрыгнув со стола, танцуя на чьей-то свадьбе!
Хмыкнув, я повернулся к Томе:
‒ Слышишь?
‒ Угу... Нет, не понимаю... Дядя говорит, что Романов Райкина не любит ‒ ну почему?! Такой артист, с таким добрым юмором... А что он критикует кое-что, так это ж хорошо, правда? Правда, Дюх? ‒ Тома, прижатая ко мне благословенной толкучкой, чуть потеребила меня за локоть, торопя с ответом.
‒ Ну как тебе сказать... Я бы это критикой не назвал. Он думать учит ‒ а вот это может не понравиться.
‒ Думать? Что ты имеешь в виду?
‒ Помнишь про хор? ‒ Наклонившись к аккуратному ушку, я тихонько процитировал: ‒ "Хор видели? В тыщу человек. Как поют, слышали? Ну, а если один где-нибудь там, в серёдке, не будет петь, а только рот открывать? Разве заметишь?" Это, Том, мягкий вариант. Это ещё ничего, можно проглотить. Можно ведь подумать, что он так укоряет лентяев. Ладно... А вот когда он про покраску забора эдак многозначительно замечал: "Если вы хотите, чтобы мы и дальше красили вместе, то должны видеть вещи в едином цвете", то это уже жёсткий вариант. О чём бы ты тут подумала?
Людской поток протолкнул нас сквозь двери на Кировский проспект, и я бросил быстрый взгляд напротив, на противоположную сторону. Стоит! Чуть наискосок от выхода, у Дома моды припаркован автомобиль с дипломатическим номером и американским флажком на капоте. Скомкал торжествующую улыбку и перевёл взгляд на призадумавшуюся Тому. Есть контакт! ЦРУ подаёт сигнал об успешном получении от меня фотоплёнки с таблицей односторонней связи и местом закладки первого тайника.
Ликуя, притянул к себе не ожидавшую такого подвоха Тому и чмокнул в завиток на виске.
‒ Что это было? ‒ спросила она ошеломлённо.
‒ Извини, не удержался, ‒ повинился я. ‒ Очень хотелось!
‒ Первый поцелуй ‒ на бегу? Ну ты даёшь...
‒ Э-э-э... Ты, как всегда, абсолютно права, вон как раз замечательный скверик напротив. Умоляю, дай мне шанс исправить эту глупую ошибку! ‒ Я попытался направить нас туда, под голые кроны, к белеющим в полутьме свежеокрашенным садовым скамейкам.
Тома посмотрела на меня чуть свысока, расплываясь в ироничной улыбке:
‒ Нет уж, нет уж! Я теперь буду настороже. Честная девушка ‒ как птичка, стоит коготку увязнуть...
Опять глухой лязг опускаемого за дверью крюка, латунный блик из-под кнопки, почти нечитаемое "Афанасьевы". Тусклая сороковаттка под потолком, неуверенно разгоняющая полутьму, старый кафель, дерево перил, тяжёлая дверь, сразу за которой таится в наступившей ночи громада собора.
Не хочу... Как не хочу уезжать! Я с болезненной любовью провёл взглядом по геометрически выверенным линиям фасадов, куполам, прислушался к родному перестуку колёс торопящегося в парк трамвая и, обернувшись, привычно нашёл светящееся окно. Занавеска дёрнулась, и я увидел, как Тома прильнула к стеклу. Помахал рукой, получил ответную отмашку и, глуповато улыбаясь, побрёл домой. Не хочу...
Понедельник 25 апреля 1977 года, день
Ленинград, Красноармейская улица
‒ Зо-о-орь... ‒ Я подсел к Светке, в одиночестве жующей капустный салатик.
Глаза обрадованно сверкнули, но попыталась облить презрением и злобно пофыркать:
‒ Опять за старое?!
‒ Да ладно тебе... Как у Паштета с химией продвигается? ‒ Я откусил от ватрушки с повидлом и сделал пару глотков молока.
Углы Светкиных губ чуть дрогнули вниз, и она немного потускнела ‒ видимо, надеялась на другую тему. Ах, любовь, что ты, подлая, делаешь...
"А может?.." ‒ Я чуть вздрогнул от внезапной мысли и окинул Зорьку оценивающим взглядом ‒ тем, что, пыхтя, бросают на штангу примеривающиеся к ней атлеты. Может, по силам?
Секундное напряжение воображения, и я разочарованно сбрасываю мысленный вес. Нет, не получится сделать счастливыми обеих одновременно. Несчастными ‒ легко. Увы, это не книжка, это ‒ жизнь.
Да и вообще, о чём я думаю, когда светит мне дорога дальняя да ночкой лунною? Надеюсь, у Зорьки получится "с глаз долой ‒ из сердца вон". Немного мне осталось ей глаза мозолить...
‒ Да ничего, ‒ начала она тем временем отчёт. ‒ Мозги присутствуют под толстым слоем лени и безалаберности. Если понукать, то едет.
‒ Свет, скоро контра будет по галогенам. Надо твёрдую "пять". ‒ Я наклонился, пристально глядя в светло-серые глаза. ‒ По алгебре он вроде врубаться начал.
‒ О, можно к вам, голубки? ‒ На стул рядом со Светой элегантно опустилась Кузя с двумя тарелками и красно-синей пирамидкой. ‒ Я что-то не понимаю, Дюш, в твоих эволюциях совсем запуталась. То с Томой, то со Светой... Даже как-то с Ясей видела. ‒ Она доброжелательно улыбнулась побуревшей Зорьке.
Я мысленно скрипнул зубами. Надо же, при такой ладной фигурке и интересном личике ‒ такой стервозный характер! И ведь далеко не дура.
‒ Ох, ‒ с мукой выдохнул я, ‒ ну что тебе от меня надо, длинноногое создание? Пытаешься вычислить свои шансы? Так они невелики.
‒ Хамите, парниша? ‒ Кузя довольной улыбкой оценила случайно сорвавшийся комплимент и, чуть поведя плечами назад, приосанилась.
Я постарался рассмеяться побеззаботнее:
‒ Да ладно, ладно, не притворяйся. Признавайся, ищешь кандидатуру на замену тому студентику?
Наташа пару раз задумчиво взмахнула ярко-чёрными, прямыми, как стрелки, ресницами и медленно процедила:
‒ Дошутишься, Соколов, что я действительно обращу на тебя внимание. Мало не покажется.
Я быстро заглотил остаток ватрушки, влил в себя молоко и уточнил, вставая:
‒ И будешь возить меня на таксо?
Вслед мне полетело обиженное:
‒ Да у тебя вся спина белой будет...
Довольно ухмыляясь, сунул посуду в окно моечной и двинулся на выход из столовой.
‒ Стебёшь Натаху? ‒ пихнул меня локтем в бок Ара. ‒ Опасное дело, загрызёт... Ты вчера смотрел?
‒ Смотрел что?
Ара с недоумением оглядел меня:
‒ Как наши канадцев разнесли.
‒ А... ‒ с облегчением протянул я. ‒ Только третий период. На Райкина ходил.
‒ О-о! ‒ восторженно взвыл Армен. ‒ Так ты почти ничего не видел! Там такие драки были! Наши их вчистую разносили, шесть-ноль к концу второго периода. Нервы у них сдали, начали клюшками наших бить! Бабинова с поля без сознания увезли, влупили сзади по голове со всего маху! Профессионалы... ‒ протянул он презрительно. ‒ Фил Эспозито в первый раз в жизни шлем надел! И получите, гады, одиннадцать-один!
‒ Угу, видел концовку, ‒ согласился я. ‒ Шикарно. Очень душевно.
‒ Ха! ‒ сообразил Ара. ‒ Так ты, наверное, и футбол тоже не смотрел, как наши греков раскатали?!
‒ Ну уж прямо-таки и раскатали... Два-ноль всего.
‒ Ничего-ничего... Шансы есть у наших футболистов. Вдруг повезёт?
‒ Ага, ‒ иронично улыбнулся я. ‒ Чемпионами мира станут.
"Да легче СССР с социализмом спасти без брейнсёрфинга", ‒ подумал про себя.
‒ Ну... может, не в этом цикле, ‒ частично разделил Ара мои сомнения, ‒ но в ближайшие лет десять ‒ точно! Мы же самые сильные ‒ хоккей наш, баскетбол, волейбол, гандбол ‒ тоже. Осталось в футболе стать первыми... А то непорядок, лучшая страна должна быть лучшей везде! Пусть завидуют.
Я согласно покивал головой, разглядывая вышагивающие впереди три пары стройных ножек. Кто ж тут будет спорить, что это ‒ лучшая страна?
Тот же день, вечер
Ленинград, Измайловский проспект
Я доскрёб пюре с остатками подливки, с лёгким вздохом отставил тарелку и, чуть поколебавшись в выборе между земелахом и курабье, остановился на ближайшем. Посмаковал сладковатый аромат корицы, запил терпким чаем и повернулся к отцу:
‒ Слушай, а конгресс чему был посвящён?
‒ Биологические основы поведения человека. ‒ Папа пыхнул трубкой и добавил с едва заметной горечью: ‒ Удивительно, что кого-то у нас на такой конгресс посылают. Могут и прикрыть направление со временем, слишком опасное.
‒ Для кого опасное?
Папа молча ткнул черенком вверх.
Я подумал, потом спросил:
‒ Табула раса?
Удостоился внимательного взгляда.
‒ Да, ‒ медленно начал папа, ‒ она самая. Биосоциальную природу человека мы ещё сквозь зубы признаем, но дальше ‒ ни-ни. Ни влияние врождённого на мотивацию, ни соотношение биологического и социального. В аксиоматику научного коммунизма заложили возможность массового воспитания нового человека. А если это не так? Если его невозможно массово воспитать по биологическим причинам? Или возможно, но очень нескоро? Это же получится, что пчелы неправильные, надо весь улей перестраивать.
‒ Но ведь если эта предпосылка заложена в фундамент, то очень важно проверить её правильность... Иначе всё пойдёт наперекосяк.
Папа раздосадованно махнул трубкой:
‒ Вот, даже ты это понимаешь. А там, ‒ ещё один тычок черенком вверх, ‒ не хотят. "Вы пытаетесь найти оправдание асоциальному поведению", ‒ процитировал он кого-то.
‒ Мм... ‒ промычал я, раздумывая. ‒ Но симпозиумы у нас по этой теме проводят, ты же ездишь регулярно. Статьи печатаются, книги пишутся...
‒ Всё верно. До определённого предела можно исследовать. ‒ Папа задумался, попыхивая. ‒ Даже нет, не так... Исследовать можно в принципе всё. Просто никому потом нет дела до результатов. Они игнорируются. Получается, как два несвязанных колёсика вращаются, каждое само по себе... Сто лет уже копают в этом направлении, даже больше. Гамильтон аж в восемьсот шестьдесят пятом опубликовал исследование под названием "Наследование таланта и характера", где изучал разлучённых близнецов. А марксизм до сих пор это осмыслить не может...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
