Зверь лютый. Книга 37. Дедовщина

— Как поживаешь, Всеслав?

Он заторможено поднял на меня глаза. С трудом оторвавшись от зрелища разбросанных покойников.

— Ты... ты весь храм божий... всю Софию Полоцкую... кровью залил!

Я окинул взглядом стены храма.

— Не-а. Как было в полосочку, так и осталось. А на площади... там же короб дренажный лежит. Стечёт. Дождь смоет.

И жёстче:

— Я сделал то, что должен был сделать ты. Твоё безделье покрываю, твои грехи принимаю. Сделал бы ты так — правил бы долго и крепко. Отчего и всей земле великая польза была бы. Но ты не смог. Теперь "Зверю Лютому" в крови людской барахтаться.

"В крови людской — по шею, в дерьме — по ноздри" — штатное положение попандопулы в фазе прогрессоидности. Как-то даже... привыкаю.

— Людей своих береги. Держи возле себя. А то тут нынче... сыск пойдёт.

Нечародей уныло вздохнул и отправился на княжеское подворье. Боярин Яков переходил от одного трупа к другому и называл имя и место жительства. Конвойные и трофейщики приступили к зачистке. Большая часть усадеб в детинце — собственность "противников режима". Конфискуется. Очень удобно: гридни получают места для размещения, коней, продовольствие. Насельников конвоируют к реке и размещают на той стороне в лагере беженцев. А сами беженцы возвращаются в город. Где начинают разборки с "не-беженцами". Расшиву уже разгружают, день-два и она, набитая полоном, пойдёт вверх по реке.

Я здесь "всерьёз и надолго". Спешить не обязательно. Конечно, явных врагов следует иллюминировать сразу. Многие из них исполнили это движение самостоятельно и добровольно. И те, кто в последние дни бежал из города, и те, кто сегодня резались тут на площади.

Ма-ла-дцы! "Как хорошо, что все вы здесь сегодня собрались". И перерезались. Сделали за меня столько работы. А то я... со своим гумнонизьмом... принципом личной ответственности... законности и правопорядочности... А тут — сами. Красота!

Людей следует вывозить быстро, за скотом надо ходить. А вот всякие цацки... просто собрать и рассортировать. И охранять, конечно.

Гос.склады. Из которых ставшие гос.имуществом вещи пойдут на погашение гос.потребностей.

— Так сопрут же!

— Покажи кто. Кто сопрёт — сдохнет.

Принцип неотвратимости наказания. Мои уже это знают, а остальные... мне фиолетово. У меня нет какой-то сословной, родовой, национальной, религиозной... общности. Нет никого, кроме "моих людей". Украл? — Не мой. А "электро-циракачи" в караване пришли. Публичное наказание молниями небесными — укрепит законопослушание в выживших.

Дионисий уловил мой задумчивый взгляд на южный портал Софии. Зло уточнил:

— Грабить примеряешься?

— Не-а. Сам отдашь. Ты ж не сделал, как в Киеве два года назад решено было.

— Но... паства на дыбы встала! Не дали мне!

— Теперь сделаешь. Половина от всего, что есть в церквах, что вынести можно, тащи к себе на подворье. Ныне многие новые храмы ставятся, надобно их украшать. Или ты против доношения благой вести до тёмных язычников? И половину духовных. Молодых, толковых, кто проповедь вести может — в Муромское училище.

— Как же... это ж... три тыщи вёрст...

— Напрямки — тысяча. По рекам — вдвое. Кораблики мои довезут.

Хороша у него выучка. Полоцкое вече отучило выражать чуйства мордой лица. Мимика — минимальная, эмоции — уместные.

— И, будь добр, не хитри. Ежели я про ваш короб кирпичный на пяти аршинах под землёй знаю, то... Не надо. Дороговато встанет.

Епископ откланялся, типа побежал исполнять мои ценные указания. Ребята дело делают. Как и было ещё утром обговорено. Город закрыт. И по внешнему периметру, и детинец. Детинец — чистят. Удобная география — прямой спуск к реке. На Нижнем Замке, который Окольный город, в Великом посаде и в остальных частях жители постепенно успокаиваются. Правда, возвращение беженцев... С этим — к Нечародею.

Все в заботах — один я беззаботный. Потому что умный: предусмотрел и организовал. Не надолго. "Энтропия — возрастает". Скоро случится какой-нибудь... эпизод, для которого подготовленного решения нет. Тогда придётся вмешаться. А пока... А пока займёмся осмотром достопримечательностей. Вот этой красавицы, например.

Хоры для княжеской семьи на западной стороне. Охранники быстренько поверху осмотрели. Понизу выгнали пару десятков разных... богомольцев. Русские при заварушках постоянно прячутся в церквях. Я про это — уже.

— А вот тут, принцесса, преподобная Евфросиния сидела, книги святые переписывала да на людей глазела. Вот в том притворе, на той скамеечке. Присядь и ты, коли хочешь.

Экскурсоводю малость. Достоверность не гарантирую, но атмосферу создаю.

Прошёл чуть вперёд, разглядывая украшения и фрески храма. Окна пробиты высоко, метрах в пяти. Вверху светло — "райско", внизу полумрак — "тварно". Наглядное представление мира божьего.

Увлечённый красотой росписи купола не сразу отреагировал на спор за спиной.

— Нет! Нельзя!

— Брысь! Сопля голомордая.

Из темноты притвора выдвинулась фигура. Боярин. Толстый, бородатый, в богатой шубе и шапке. Принцесса попыталась преградить дорогу, но стоило тому рыкнуть, как испуганно отскочила в сторону.

— Княже? Князь Иван Юрьевич?

На мне корзна нет, цацек не ношу, обувка-одежонка средней потрёпанности: дядя усомнился.

"Муж добрый" цепко рассматривал меня, подходя ближе. За его спиной из темноты возникли ещё двое мужчин помоложе.

Факеншит! С длинными ножами в руках!

— Сухан! Бой!

Моя охрана занята выдворением пришипившихся в храме и осмотром помещений. Рядом только принцесса и Сухан шагах в шести. Он дёрнулся, вытаскивая топоры. Двое задних развернулись к нему, а передний выдернул из-под полы "ножик нулевого размера" и кинулся ко мне. По счастью, я не попытался выдернуть с бедра палаш или огрызки со спины, а, сбив в сторону выставленную вперёд руку с ножом, встретил его прямым в нос.

Я уже объяснял, что здешние одежды и причёски сильно ограничивают применение любых "восточных единоборств". И не только: удар "крюком" попадает в бороду. Удары по корпусу... в шубе... может отодвинуть противника. На голове шапка. Часто — с опушкой. Даже в лоб приложить... не факт.

Попал в нос. Хорошо попал. От души. Правда, и он попал. Ножиком мне в бок. Увы (для него), панцирь за подкладкой — мой образ жизни.

Коллеги! Не сочтите. От чистого сердца: без кольчуги — никуда.

Боярин крепко стукнулся затылком об пол, но быстро очухался, начал ворочаться, ругаться, держась одной рукой за нос, из которого потекла кровь. А другой не выпуская ножик.

Приложил ногой по печени. Без толку: валится, но не пробивается. Пытается подняться, елозит по полу. В отличие от его спутников.

Всё-таки, Сухан куда эффективнее меня. В части убийств. У его противников расколоты топорами головы, мозги в разбрызг. У одного ещё и правая кисть отрублена. И когда успел?

Тут прибежал злой и смущённый Охрим. Его прокол: недосмотрел.

Уже нацелился отрубить боярину голову, но я остановил:

— Надо бы расспросить. Сам он до такого додумался или подсказал кто? Обдери-ка болезного.

Понятно, что найти "протокол ведения собрания заговорщиков с заверенными нотариусом подписями" на теле... маловероятно. Но — а вдруг?

Боярина снова приложили. Мордой об пол. Трижды. С третьего раза он опустил свой инструмент. Вытряхнули из одёжки. Одной-другой-третьей-четвёртой. Под шубой под кафтаном кольчуга. Ещё приложили. Уже по почкам. Здоров мужик. Брюхат. Даже голый — не пробивается.

Спутники его... помоложе. Похожи. Родственники? Хотя что можно понять по залитому кровью лицу одного и разрубленным головам других?

Мне бросился в глаза испуганный вид принцессы. Сжавшаяся у стенки на полу, снова без шлема, в сбившемся к горлу кафтане, из-под которого виден чёрный плетёный ремень... Она так плётку свою носит?

— Парни. А подвести-ка бедолагу. За руки. Вон, к княжьим хорам.

В минуту голый киллер-неудачник уже висел в форме "звезды мерседеса" с поднятыми связанными руками и растянутыми по сторонам, привязанными к опорным столбам хоров, ногами.

— Идите и ждите.

— А это?

Охрим кивнул на кучу тряпья, снятого с покойников, и расползающиеся, сливающиеся вместе, лужи крови с беловатыми вкраплениями мозгов.

— После.

Шаги охранников затихли. Принцесса так и сидела, не шевелясь у стенки. Только глаза закрыла. Ожидая очередного причудливого выражения моего гнева.

— Он сказал тебе "брысь". И ты — брыснула.

— Господине... я... я испугалась... я... я же баба! Я трусиха! Я боюсь! Чего ты хочешь от меня?! Мне страшно!

— Хочу? — Чтобы ты, как и семь лет назад, ничего не боялась. Ну, кроме мышей и пожара. Неделю назад ты не побоялась повести людей на приступ крепости. Две недели тому — сесть на лошадь, управлять ею.

— Это другое! Он — муж добрый! Он приказал! Я испугалась!

— Трусом владеет страх. Тобою владею я. Слуга двух господ — глупость. У тебя не может быть иного страха, кроме страха меня.

— Ы-ы-ы...

Факеншит! Думал, прошло. Это бессмысленное и бессильное нытьё.

Дурак ты, Ваня. Она выросла в патриархальности. С "молоком матери" впитала: мужчина — главный. Вот такой. "Муж добрый". Возрастной, толстый, бородатый, богато одетый. Глава дома. Отец семейства. Супруг, богом данный. Он всегда прав, его надо слушаться, покоряться. А то... имеет право и возможности наказать. И вообще: непослушание — грех и вечные муки. Готовность к подчинению именно такому типажу вбито аж в основы личности, рефлекторна.

И чего делать?

А чего делала с подобным в этих стенах Евфросиния Полоцкая? — А она заменяла. В душах инокинь образ "мужа земного", "отца родного" на образ "Отца Всего Сущего", "Жениха Небесного".

Я — не блаженная и не преподобная. Поэтому "заменитель" — только сам. Бороды, как у "настоящих мужей", нет. И фиг с ним. Зато вполне хватает собственной дури. И неочевидных для туземцев фантазий.

— Раздевайся.

— Что?! Ваня! Мы ж в храме божьем!

— Уже нет. Дом божий... — построен хорошо. Да вот беда: и он стал полем битвы человеков. Загадили. Осквернили. Покойники, кровища лужами, злодей вон, подвешенный... Коли епископ решит — освятят заново. Худа от того не будет. Делай. По слову моему. Или забыла в чьей ты воле?

Она, нервно похныкивая, принялась сдирать с себя амуницию, стараясь не замараться в растекающейся крови.

— Всё снимай. Сапоги после наденешь, а то застудишься. И плётку свою подай.

Она вздрогнула. Снова, как в Минске, подала двумя руками, согнув спину и опустив голову. Уставная поза перед поркой? Решила, что я буду сечь её прямо здесь?

Увы, принцесса, тебе "не дано предугадать"... как "Зверь Лютый" вывернет очередной кусочек твоей жизни.

— Тебя за твои двадцать три пороли... с полтыщи раз. В детстве розгами ума вкладывали. Потом твой "богом данный" семь лет. А сама? Никого не порола?

Испуганная, растерянная, сжавшаяся, неуверенно прикрывающая груди локтями. Отрицательно трясёт стриженной головой.

— Каково под плетью быть — знаешь. Попробуй-ка сама плеть взять.

Она никак не могла понять, чего я хочу. Потом не могла оторвать руки от груди и взять плётку. К киллеру-неудачнику пришлось тащить. Хорошо, что в ошейнике: есть за что уцепиться. Она отпихивалась, канючила, упиралась. И вдруг, подняв глаза, на двух шагах увидела широкую белую жирную спину боярина. Осознала и рванула. Еле успел удержать.

— Бей.

— Не-не-не... я не могу... я не хочу...

— Ты — рабыня моя. Двуногое говорящее домашнее животное. Курица с сиськами. У тебя нет иного "хочу", кроме исполнения моей воли. Бей.

— Я... я не умею... господин.

Да, это главное ограничение при использовании "холопа верного". Как и "гражданина свободного". Недостаток профессиональной компетенции.

— Ничего, научу.

Я чуть отошёл в сторону и принялся раздеваться. Она глянула мельком и снова затряслась. Ссутулилась, чуть слышно заныла. Но нагайку из рук не выпустила.

— Правую руку отводим. Расслабь. Я держу. Сперва сам. Твоей правой. Левую заведи мне за шею. Крепче. Груди держу, не боись, не болтанутся. Нравится, когда лапают?

— О-ой... Да... Когда ты...

Умница: важное уточнение.

— Ножку левую чуть вперёд. Спина большая. Начнём сверху. И-и-оп!

Не смотря на мои усилия, плеть лишь скользнула по плечу жертвы. Боярин, пребывавший в прострации, очнулся, задёргался и принялся невнятно мычать.

Мда... кажется, и челюсть сломана. Хорошо я ему приложил. Или это уже потом, когда мордой об пол? С таким и не поговоришь.

Проявление "свободы воли" наказуемого испугало принцессу. "Оно — живое!". Она дёрнулась назад. И, тем самым, крепче прижалась ко мне.

— Не напрягай руку. Мах свободно. С ускорением. Только в самом конце рывок кистью.

Прижал её посильнее. Её голая спинка у меня на груди, её груди в моей руке, её ягодицы... жаль, вырос длинным. Подобрать женщину по росту... помимо "по душе" и "по уму"...

Ей было неудобно. Ягодицы у неё... ноныче не то что давеча. В смысле: когда мы с ней в первый раз. Она прогибалась, но отпускать мой загривок не собиралась. Вцепилась. "Точка опоры". Можно мир перевернуть. Если найти рычаг подлиннее.

Удар снова не получился. Чёрная змея нагайки скользнула по боку терпилы и бессильно свалилась на каменный пол храма.

— Расслабь. Руку. И вообще. Расслабься.

Она отвернулась лицом от жертвы ко мне, предоставив полную свободу управления её правой рукой с плетью, и, глядя в упор, почти нос к носу, прошептала:

— В-ваня... Что ты со мной делаешь?

Умница. Поняла.

— Учу. Мировоззрению. Мир — разный. Плеть в руке и плеть на спине — вовсе не одинаково. А всего-то — три аршина кожаного ремешка.

Вот теперь получилось. Красная полоса по лопаткам в нужном месте и нужного вида. Боярин перестал мычать гадости, а, заглотив воздуха с собственной кровью, принялся перхать и кашлять.

Не обращая внимание на бело-красную тельняшку впереди, закрыв глаза, она потёрлась стриженным затылком о моё плечо, а ягодицами о... м-м-м... "всё что у мужчины выше колен — плечи"? — Значит, ягодицами по плечам. И промурлыкала:

— Хор-рошо...

Ещё пару ударов я провёл, но она становилась всё... пассивнее в части нагайки. Что хорошо. И всё активнее... в других частях. Что тоже хорошо. Но иначе. Сща я ей... я её прямо тут... ка-ак...

Стоп. Я тут чем занимаюсь? Мужика порю? — фигня. Для этого у меня профессиональный палач есть. Девушку уговариваю? Так — уже. Давно. Кощунствую? — Это вовсе не моё. Неверующий может быть только святотатцем. В смысле: спереть что-то из церковной утвари.

Я тут душу выздоравливаю. Провожу изменение этики конкретной личности. И особенно: её самооценки. Верхом ездит, крепости берёт, мужиков порет... Что бы ещё? Для её... самоуважения? А, факеншит...

Как-то коллеги мои в этой части...

Помню фильм про эксперимент в немецком дурдоме. Нет, коллеги, не в публичном, а именно в психбольнице. Но там зеркально....

Можно попробовать.

— Стоп. Дай-ка нагайку.