— У меня есть для тебя задание, Сфенел. Оно очень удивит тебя, но ты должен мне довериться. Помни, все, что я делаю — во благо царя. Нашего царя Антигона и его наследника, которому я предан до глубины души.

— Как и я, — кивнул Сфенел, — что случилось? Какое дело ты хочешь мне поручить.

— Опасное, — медленно проговорил Тевтам.

"Лучше перебдеть, чем недобдеть".

Кровь царей

Иллирия, осень

Дождь барабанил по крыше. Капли крупные, тяжёлые, от них пузырилась вода в прямоугольном бассейне посреди перистиля. Пузыри — верный признак того, что дождь скоро закончится.

Наступила осень, дни становились все холоднее. Все реже по небу проплывали высокие и тяжёлые кучевые облака, проливавшиеся сильными, но короткими ливнями. Совсем скоро дожди пойдут другие — моросящие, затяжные, навевающие тоску...

Кинана расположилась в удобном кресле под крышей колоннады, обрамляющей внутренний дворик дома-дворца, самого большого сооружения в Кодрионе. Колонны здесь не каменные, а деревянные, покрытые искусно вырезанным узором, но в остальном можно сказать, что дом выстроен на эллинский манер. Так сейчас модно среди фракийской и иллирийской знати. И эллинская речь в этих домах звучит все чаще — князья охотно приглашают из Эллады учителей для своих детей. Хороший ритор весьма ценен — красноречие в большом почёте у варваров.

У варваров... В Кинане половина иллирийской крови, а македонской она, благодаря материнскому воспитанию, никогда в себе и не ощущала. Даже тогда, когда жила при дворе отца, царя Филиппа. Всегда оставалась дикаркой, лишь в кратком своём замужестве ненадолго изменилась. Но эллинская спесь прилипчива. Двоюродный брат, Агрон — варвар, а она, Кинана, дочь Филиппа и Авдаты, внучка Бардилея-углежога — нет.

Она сильно переменилась благодаря Аминте. Спокойный и уравновешенный племянник Филиппа, лишённый царства и задвинутый в тень, не отличался честолюбием и ни на что не претендовал. Как подобает отпрыску царского рода, он был прекрасно образован, начитан, умел хорошо говорить. Ей никогда не было с ним скучно, хотя он не слишком разделял её страсти к охоте, к бешенной конной скачке.

Когда отец объявил о своём решении выдать её за Аминту, она возненавидела жениха. Без причины, просто по бунтарскому своему естеству. За то, что никто не спросил её мнения. Ха, как будто в Македонии когда-то было иначе. Она чуть ли не с рождения знала, что отец устроит её жизнь, как сочтёт нужным, не заботясь о её сердечных чаяниях. Знала, но продолжала брыкаться и царапаться, дикая кошка.

Аминта сделал то, чего никому не удавалось. Он научил её мурлыкать. Она и сама не поняла, как такое у него получилось. Просто внезапно поселилось в сердце ощущение неизбывного счастья. Не Филипп соединил их — сами боги соединили. Они жили с Аминтой душа в душу. Родилась Адея. Постепенно Кинана перестала замечать полный ненависти взгляд Олимпиады. Её не волновали дворцовые дрязги и интриги. Все это проходило стороной. Только любимый муж и дочь существовали тогда для Кинаны. И никого больше. Когда Аминта сопровождал Филиппа в походах, сердце сжималось от страха, а по его возвращении наполнялось радостью.

А потом все внезапно закончилось. Отца зарезали. Царём стал сводный брат, сын упырихи, кровожадной твари. Это она нашептала ему, что Аминта — помеха его власти. Аминта старше, он сын царя Пердикки, брата Филиппа, его права на престол несомненны.

Кинана холодела от ужаса, встречаясь с лучащимся мстительной злобой взглядом Олимпиады. Муж успокаивал. Не надо бояться. Он не претендует на трон. Пусть царём станет Александр. Он любим войском, герой Херонеи, покоритель медов. У него больше военных заслуг, чем у Аминты, а по македонским обычаям именно войско должно подтвердить право претендента на престол.

Через три дня Аминту убили у неё на глазах. Она навсегда запомнила удивление в его остывающем взгляде. Она тоже умерла в тот день.

Год спустя Кинана стояла на крепостной стене Пеллы среди других знатных женщин, матерей, жён и дочерей, и вместе с ними смотрела вслед уходящему войску. Они махали воинам, желали им победы, почти все плакали.

Её глаза оставались сухими, и желала она другого:

"Сдохни, ублюдок".

Боги услышали.

Хаос, в который погрузилась Македония, Кинана пережила, будто во сне. Всем вокруг было не до неё. Антипатр лишь один раз вспомнил о ней, отправляясь на войну с Афинами. Объявил, что вернётся и выдаст её замуж за своего сына Кассандра. Она огрызнулась в ответ, что он ей не отец и вертела она все его намерения на том месте, которого у женщин вообще-то не бывает. Вновь ожила иллирийская кровь матери, усыплённая было лаской Аминты. Наместник заявил, что будет так, как он решит, или останется Кинана без содержания. Напугал, аж поджилки затряслись.

Через месяц Антипатр лишился головы, Кассандр засел в Амфиполе, а в Пеллу вступил новый царь. Вот уж никто не ожидал.

Олимпиада убралась в Эпир, забрав с собой свою воспитанницу, ещё одну незаконнорождённую дочь Филиппа, девятилетнюю Фессалонику. Полтора года спустя в Эпире случился переворот, который ведьма не пережила. Узнав о её смерти, Кинана принесла жертвы подземным богам.

Сводную младшую сестру Кинана жалела, прекрасно знала, каково быть "воспитанницей" упырихи, но помочь ей не могла. Фессалоника досталась Эакиду, который не упустил возможности запустить в свой род кровь македонских царей. Подождал два года, пока девочка созрела (видать, еле дотерпел) и женился на ней, рассчитывая на наследника с правом на трон Пеллы.

Боги продолжали потешаться над состязанием царей — Фессалоника родила Эакиду двух дочерей, а потом его выгнал из Эпира родной брат, Алкета, и тот бежал, бросив жену с детьми. К счастью для них, победитель не видел угрозы в беззащитных женщинах.

Линкестиец поступил с Кинаной благородно. Он позволил ей самой выбирать свою судьбу. Содержал, как царскую дочь, но на ложе своё не тащил. Впрочем, это вовсе не означало, что он был не из тех, кто проводит свою политику между женских ног. Просто в его случае разменной монетой оказалась другая женщина.

С воцарением Линкестийца жизнь Кинаны потекла размеренно. Однако через некоторое время она сделалась объектом пристального внимания со стороны того, кому некогда предназначалась в мужья. Страстью к дочери Филиппа воспылал Кассандр. Слал ей письма и подарки, и до того допёк своим вниманием, что ей пришлось уехать к Полиперхонту.

Старик, до сих пор верный Аргеадам, и давно уже не бывающий при дворе, жил в своём имении в Тимфее. Он принял её, как дочь. Она прожила у него пару лет, когда он начал рассуждать о том, какой прекрасный союз могла бы составить дочь Кинаны, Адея, и его, Полиперхонта, сын. Кстати, тоже Александр. Конечно, пятнадцатилетнему юноше ещё рано задумываться о женитьбе (а вот девице уже пора), но ведь Кинана понимает — это не простой брак.

Вот именно, не простой. Только сейчас она задумалась, насколько ценна её кровь, кровь Аргеадов. Ни её, ни Адею никогда не оставят в покое жаждущие царского венца женихи. Но если уж на то пошло, то стоит ли предлагать себя первому встречному? Тимфейцы сейчас очень далеко от трона. Кассандр гораздо ближе, но и он вряд ли сможет на него влезть. Линкестиец вошёл в силу, его так просто не спихнуть. Конечно, с царями, бывает, случаются неожиданные неприятности. Как с Филиппом, например. Но в случае смерти Линкестийца Кассандр в очереди далеко не первый. Если же он, заранее подсуетившись, сочетается браком с Кинаной, то это может возбудить у царя нехорошие подозрения. А неприятности случаются не только с царями.

Как-то морозно стало на душе от таких мыслей и Кинана, недолго думая, схватила дочь-подростка в охапку и снова ударилась в бега. На сей раз подалась за пределы Македонии. В Иллирию, к двоюродному брату.

Здесь она перевела дух, осмотрелась по сторонам, и впервые крепко задумалась, а чего же она вообще хочет от жизни.

Думать пришлось недолго. Вскоре в Кодрион заявился Эвмен, а следом в городе появился Неоптолем, которого князь Агрон отозвал из лесного воинского лагеря, организованного для иллирийских юношей одним хромым македонянином.

Неоптолем Кинане понравился. Юноша был хорош собой. Немного худощав, но мясо нарастить не сложно. Тёмные волосы чуть отливали рыжиной — видать, сказывалась эпирская кровь. Но на лицо — вылитый дед, Филипп, хотя Кинана скорее видела в нём Аминту, и оттого сердце её билось чаще.

Она осторожно поинтересовалась у дочери, что та думает об этом юноше. Адея лишь презрительно фыркнула, сразу раскусив цель намёков матери. Этого в женихи? Нет уж, спасибо.

Кинана удивилась её реакции, расспросила с пристрастием, но когда выяснила причину неприязни, лишь рассмеялась. А потом опять вспомнила Аминту и всю ночь проревела. Думала, что слезы давно уже высохли, с концами. Оказалось, нет.

Мнение Адеи и желания Кинаны в любом случае упирались в стену договора Агрона с Эвменом. Вот только дочь своего великого отца прекрасно знала, что не существует стены, которую нельзя было бы перешагнуть. И далеко не всегда для этого потребны штурмовые лестницы.

Кинана пригласила Эвмена прогуляться верхом.

— Я так долго тебя не видела. Тех, кто окружал отца, разметало по свету. Многих уже в живых-то нет. Там, в Пелле, теперь для меня все чужие. Вот тебя увидела, и так тепло на сердце. Расскажи мне, как ты жил все эти годы, Эвмен?

Отчего же не прогуляться, не рассказать. Тем более что кардиец жадно, как губка, впитывал все новости. А новостью для него теперь был любой рассказ о том, что происходило в Элладе, Эпире и Македонии за время его долгого отсутствия.

За первой прогулкой последовала вторая, а потом и третья, четвёртая. С каждым днём их беседы становились все откровеннее. Кинана нашла крепкое мужское плечо, на котором могла излить душу, выговориться, выплакаться. А Эвмен... Он все сильнее ощущал какое-то необъяснимое смятение, беспорядок в мыслях. Прежде, практически в другой жизни, он почти не знался с Кинаной. Теперь же, с улыбкой слушая её рассказ о какой-нибудь детской шалости, он незаметно для себя оказался в плену иллюзии. Иллюзии того, что их нынешние дружеские отношения были такими всегда. Словно двадцать лет назад юная девушка, сердце которой ещё не было ожесточено потерями, запросто могла заглянуть на мужскую половину дворца, где располагался царский грамматеон, маленькое, но одновременно безграничное владение некоего умного, проницательного, подающего большие надежды и ценимого царём юноши. И они говорили о каких-то, только им, молодым, понятных и интересных вещах, смеялись и радовались жизни. И перед ними лежал весь мир.

У Эвмена было немало женщин. Мимолётные связи. Гетеры, флейтистки. Иногда даже дочери уважаемых граждан. Там, в Таренте. Он не помнил лица ни одной из них. Так и не обзавёлся женой и детьми. Хотя, может кто-то с лицом, похожим на его собственное, где-то уже шлёпает босыми пятками по тёплой земле, цепляясь за мамкин подол. Но вряд ли Эвмену суждено узнать об этом.

Улыбаясь в ответ на улыбку Кинаны, кардиец все больше осознавал, что его неудержимо тянет к ней. Но слишком сильна привычка держать себя в руках. Он и теперь не отпускал чувства на волю.

А вот язык распустил. И сам того не заметил.

Так Кинана узнала о его планах, о планах своего брата. С её собственными они не совпадали.

Кассандр не забывал о ней. Выяснил, где она находится и теперь, время от времени, присылал письма. Рассказывал о делах столичных, о том, что происходит во Фракии, даже за морем, в Азии. И постоянно уговаривал вернуться.

Последнее такое письмо доставили вчера, но Кинана, заранее наизусть зная добрую половину его содержимого, не торопилась ломать печать на свитке. Только теперь, удобно устроившись в кресле, под шум дождя, она погрузилась в чтение.

Это письмо не походило на прежние. Кассандр усилил напор. Но раньше он лишь выдавливал из себя поэта, живописуя свою страсть. Читая его послания, Кинана смеялась до слез. Теперь же он намекал на появление некоей возможности, "которая изменит нашу жизнь". Какие-то новые друзья, которые помогут "освободить стул из-под линкестийской задницы". И хочет ли Кинана получить то, "что и так должно принадлежать ей по праву"? Интересно. Раньше он о подобных делах помалкивал, даже если и мечтал. Пожалуй, сейчас действительно самый удобный момент.

За спиной послышались лёгкие шаги.

— Что ты читаешь, мама? — Адея чмокнула мать в шею, заглянула через плечо.

— Письмо, как видишь.

— От кого?

— От него. Кто ещё мне тут пишет?

— А-а... И как, он придумал что-нибудь новое?

— Нет.

— Мужчи-и-ины... — презрительно протянула дочь.

Кинана скосила не неё взгляд и усмехнулась. Отбросила от лица выбившуюся из причёски прядь и поинтересовалась:

— Как там Динентила?

Адея моментально помрачнела.

— Плохо. Лежит пластом, бледная и прозрачная. Агрон ходит, мрачнее тучи, рычит на всех.

— Бедняжка. — вздохнула Кинана, — за что ей такая судьба...

Да уж, весь Кодрион гадает, за что боги разгневались на князя, что дочь его тяжело заболела за месяц до собственной свадьбы. Десять дней уже не встаёт и состояние все хуже и хуже.

— Мама, тебя Медосад ищет.

Кинана быстро свернула папирус. Медосад — её поверенный, один из самых преданных слуг, фракиец-вольноотпущенник, служивший ещё Аминте. Недавно он был отослан за важным делом. Стало быть, вернулся.

— Где он?

— Возле гинекея ждёт.

Кинана встала и направилась внутрь дома. Адея увязалась следом, но мать отослала её.

— Это не для твоих ушей.

Дочь обиженно фыркнула, но повиновалась.

Медосад, кряжистый седеющий муж лет пятидесяти, приветствовал госпожу кивком головы. Обошёлся без слов, да и спину не гнул, подобно другим слугам. Ему многое позволялось.

— Ну что? — спросила Кинана.

— Все сделано, госпожа.

Он протянул хозяйке руку ладонью кверху. На ней лежал свёрнутый тонкий шнурок с огромным количеством узелков.

— При нём только это было. К ноге привязано.

Кинана взяла шнурок в руки.

— То, что нужно. Молодец, Медосад. Без крови обошёлся?

Фракиец кивнул.

— Найдут — комар носа не подточит.

— Хорошо.

— Только ведь это просто так не прочитать.

— Верно, — кивнула Кинана, — но то уж моя забота.

Эвмен и князь дассаретов принимали эпирских послов. Трое знатных молоссов тайно прибыли, чтобы взглянуть на Неоптолема, о возникновении которого из небытия кардиец шепнул им ещё летом, побывав в Додоне. Увиденным послы остались довольны, однако дали понять, что не станут спешить присягать на верность юноше. В Эпире сейчас брожение в умах. Племена разобщены. Кто-то ещё поддерживает изгнанника Эакида, который сидит на Керкире, надеясь на реванш. Кто-то покорился Алкете. Полно таких, кто ненавидит обоих царей, ибо и тот и другой властвовали лишь благодаря мечам чужеземцев.